Тайная жизнь растений

24

Как мы уезжали из Намчхона, как возвращались в Сеул? Те двое суток показались двумя годами, нет, двумя десятками лет.

Мы с братом воскурили благовония в усыпальнице. В обшарпанном помещении было тихо. Посетителей почти не было, а те немногие, что были там, будто договорились помалкивать. Некоторые мельком посматривали в нашу сторону и перешептывались между собой. Мать села в уголке комнаты. Она смотрелась здесь неуместно, как смотрится дерево, по ошибке пересаженное в чуждый для него ландшафт. Она чувствовала себя не в своей тарелке, ибо ее присутствие здесь выглядело двусмысленно. Она не знала, может ли занимать это место. Ей никак не удавалось собраться с мыслями — хуже того, она вообще не знала, что и думать. Ни мать, ни мы толком не понимали, имеем ли право быть здесь.

На самом деле брат был смущен и озадачен больше всех. Однако держался он гораздо спокойнее, чем я. Всегда была угроза, что у него случится припадок, поэтому я никак не ожидал такого необъяснимого самообладания с его стороны. Брат зажег благовония, долго сидел, преклонив голову в память о покойном, потом занял место рядом с матерью. Мне бросилось в глаза, что в тот момент он взял руку матери в свою. Как будто ему уже давно все было известно. Я вспомнил слова матери о «первенце», в которых была гордость, уверенность в себе, но у меня в голове по-прежнему многое не укладывалось.

Я с недоумением наблюдал, как некоторые из пришедших, узнав мать, подходили с ритуальными земными поклонами. Один из гостей привлек всеобщее внимание. Это был седой горбатый старик с морщинистым лицом. Он с первого взгляда узнал мать. Тут же подошел и, опустившись на колени рядом с ней, заплакал. Она пыталась поднять его, но он не хотел вставать. Матери пришлось сесть на пол рядом с ним.

Всхлипывая от рыданий, он говорил о том, что сильно виноват перед матерью и покойным. Он захлебывался в слезах, и было трудно разобрать его слова. Но было несложно догадаться, что он ищет прощения матери и хочет освободиться от груза вины, который уже долгое время тяготит его. Он без конца повторял, что виноват. Восклицал, что уже давно пришло его время умирать, а эта треклятая жизнь все никак не закончится. Однако он не оправдывался. «Может быть, вы и простите, но тогда, тогда — какую службу я вам сослужил!»

Мне кажется, я понял, кто это. Единственный человек, который знал о том месте в Намчхоне, которого «не существовало на земле», и где мать и ее возлюбленный были так счастливы. Это был тот, кто привел к ним других людей. Тот, из-за которого в мир чистоты, принадлежавший только им, ворвались мужчины в черных костюмах. Они заставили поверить, что рая на земле нет, и отобрали у матери ее любовь. Возлюбленный исчез, пропал без следа, тем временем у нее родился ребенок, время шло, но любимый все не появлялся. Это безупречное исчезновение не укладывалось в голове, но — что ей оставалось? — Мать смирилась и вышла замуж за другого. Прошло еще много времени, десятки лет, и вот она вновь встретила своего любимого в том самом месте, вне реального мира.

— Этот господин недавно сообщил мне обо всем. Пригласил сюда… — обратилась к нам мать.

Бедный старик заплакал еще горче, будто из всех грехов, совершенных им за всю жизнь, этот был самым тяжким.

— Я еще раньше сообщил бы вам, да господин настрого запретил мне делать это, приказал ни в коем случае вам не звонить, поэтому я… — Его душили слезы.

Старик обращался не только к матери, но и к нам с братом, и мы чувствовали себя совсем неловко.

— Он сказал, что не будет больше лечиться. И велел привезти его сюда. Где-то полгода назад это было, он говорил, что хочет провести здесь последние свои дни.

— Тридцать пять лет прошло, — грустно проговорила мать.

— Все эти тридцать пять лет господин помнил о вас, — всхлипнул старик.

— Я тоже не забывала о нем, — ответила мать.

— Все в мире поменялось, и вот, наконец, господин решил, что может вернуться на родину. Но тут ему стало только хуже. — Старик так убивался, будто хозяин заболел по его вине.

— Оказывается, он был за границей. Его выслали из страны, так что о возвращении не могло быть и речи, да и весточки о себе он подать не мог, — сказала мать, обращаясь на этот раз ко мне.

— Если бы господин умер так и не встретившись с вами, это была бы трагедия. Не мог я этого вынести. Ослушался господина, а он будто чувствовал что-то. В тот день, когда вы приехали, у него было ясное сознание — проснувшись утром, он в первую очередь попросил умыться. А потом приказал усадить его на скамью под пальмой, — рассказывал старик.

— А я и не знала, что здесь растет такая чудесная пальма. Когда я приезжала сюда несколько раз, думая — вдруг мы встретимся, то этой пальмы не видела.

— Хозяин тоже был поражен. В день нашего приезда он, увидев эту высоченную, до неба, пальму, все повторял: «Не может быть, не может быть».

— И правда, не может быть. Но дерево выросло, значит то, во что нам трудно поверить — возможно.

— В солнечные дни хозяин любил подолгу сидеть на скамье под пальмой. Он рассказал мне ее историю.

— В тот день, много лет назад, гуляя по берегу моря, мы нашли на песке диковинное зернышко, — мать смотрела по очереди то на меня, то на брата.

— Хозяин сказал, что оно попало сюда через Тихий океан из Бразилии, а может быть из Индонезии, — взволнованно заметил старик.

— Он закопал зернышко на обрыве перед домом: кажется, он хотел проверить, приживется ли это экзотическое дерево из тропиков в Намчхоне, который принадлежал нам и только нам, — со вздохом сказала мать.

Она рассказала, как тогда они замолчали, задумавшись об этом зернышке, пересекшем Тихий океан: не символ ли это их умопомрачительной любви? Они поставили свою любовь на это зернышко. Все их упования и чаяния сосредоточились на этом дереве: вырастет или нет?

— Если честно, мы не верили в то, что такое возможно, — сказала мать. — Почва тут другая, климат тоже…

Мать не закончила фразу. Почва тут другая, климат тоже, а ведь выросла огромная, до неба пальма — на глазах у матери появились слезы. «Символ любви» — надо же, я сам был растроган чуть не до слез. Теперь я понимал ту ирреальную сцену, которую видел из своего укрытия, то странное поведение матери на утесе, над которым высилось огромное дерево. Кажется, я начал догадываться, почему обнаженное тело матери, слившееся с телом больного старого человека — ноги к ногам, грудь к груди, лицо к лицу — не выглядело бесстыдным, но, напротив, казалось таким целомудренным.

На обратном пути в машине мы молчали. Мать смертельно устала, а брат, наверно, пытался собраться с мыслями. Гнетущее, тяжелое настроение овладело нами. Я вел машину, глядя прямо перед собой. Однако вести было непросто: из головы не выходил рассказ о зернышке из бразильских или индонезийских джунглей, которое пересекло Тихий океан, попало на вершину холма и выросло здесь в огромную пальму, смотревшую теперь на Тихий океан с высоты. Почва тут другая, климат тоже, а зерно несколько лет в чуждой для него земле боролось за то, чтобы дать росток. Оно не только боролось, но приспосабливалось и терпеливо ждало. До тех пор пока здешние климат и почва не стали для него родными.

Корни дерева достигают моря, которое принимает пальму в свои объятия. Нет, наоборот. Дерево обнимает море. Дерево больше и шире моря. Мне представляется, как длинные корни пальмы, уходящие глубоко под землю, простираются под Тихим океаном до самых джунглей Бразилии или Индонезии. Ни одна живая душа не знает, что каждую ночь пальма прорезает воды Тихого океана. Кощунственно было бы полагать, что это дерево не двигается, приковано к своему месту. Посмотрите на нее, на эту пальму, пересекшую Тихий океан. Разве можно говорить, что, сделав это однажды, она не сможет сделать это снова? Я думаю, что дерево перемещается, просто людям не дано это видеть. Мать и брат не могли прервать цепь моих пространных размышлений. Брат смертельно устал, а мать наверно пыталась собраться с мыслями. Гнетущее, тяжелое настроение овладело нами. Я вел машину, глядя прямо перед собой.