Тайное Пламя. Духовные взгляды Толкина

МИФЫ ПРЕОБРАЖЕННЫЕ

После того, как вышел «Властелин Колец», Толкин все больше и больше терзался сомнениями. Ему то и дело приходилось объяснять непонятные места многочисленным поклонникам, и, делая это, он пытался согласовать подробности, оставленные непроясненными в опубликованных книгах. Как пишет Кристофер Толкин, к концу 1950–х годов, вернувшись к рукописям Сильмариллиона, автор осознал, что теперь представление «материала» должно «удовлетворять требованиям связной богословской и метафизической системы, еще более усложнившейся из–за предположений о неясностях и противоречиях в ее основах и предании» (в данном приложении я использую цитаты из книги «Кольцо Моргота», раздел «Мифы преображенные»).

Скажем, уважение к астрономии побудило автора усомниться в своей мифологической концепции, согласно которой плоская земля становится круглой после Падения Нуменора и густо населена до возникновения солнца. Теперь Толкину казалось, что Высокие эльдар Валинора, от которых эти предания унаследованы, не знали «истинный», научный взгляд на возникновение солнечной системы, даже если позже в легендах возникла путаница — по вине переписчиков и сказителей, эльфов и людей. Но главное — Толкин чувствовал, что нельзя «выдумывать [нелепые с астрономической точки зрения] истории такого рода» в мире, где все верят, что мы живем на сферическом острове в космическом пространстве. Как сжато сформулировал он сам, «это уже невозможно».

Кристофер Толкин пишет об этом так: «Мне кажется, отец изобретал страшное оружие против своего собственного мира, причем изнутри него». Грустно читать то, что Толкин пишет в своих заметках:

Всю поэтическую концепцию мифологии надо было пересмотреть в соответствии с современной наукой. Это привело бы к сокрушительным последствиям — ведь даже «Властелин Колец» изобилует ссылками на ранние концепции (например, отец Эльронда отождествляется с Венерой, утренней и вечерней звездой). Как отмечает Кристофер Толкин, «прежняя структура была слишком всеобъемлющей, слишком взаимозависимой во всех ее частях и уходила корнями слишком глубоко, чтобы выдержать столь радикальную хирургическую операцию».

Однако на самом деле (учитывая, что мы имеем дело с Толкином!) мелкая, придирчивая, незавершенная редактура мифа куда более интересна, нежели можно вообразить. Даже размеры вселенной меняются, а «центральное положение» Арды объясняется тем, что именно она служит подобающей декорацией для богословской драмы Детей Божьих и битвы между Добром и Злом. Теперь солнце присутствует в мире с самого начала и не зажжено от Златого Древа, но Варда освящает его «священным светом» Илуватара. Мелькор, вожделея к новому свету, насилует божественную деву, живущую в солнце. Солнце повреждено, дева удаляется, исходный замысел Валар терпит крах. Значимость Двух Древ в последующей истории теперь состоит в том, что они зажжены до насилия над солнцем, так что и они, и Сильмарили содержат толику света, дарованного солнцу Илуватаром.

Главную проблему на тот момент представляло не солнце, а луна и звезды. Надо было любой ценой сохранить те фрагменты мифа, в которых эльфы особым образом связаны с ними. Толкин подумывал о темных вулканических дымах, заволакивающих солнце, а также о возведении купола, защищающего Арду (или хотя бы Валинор) от Мелькора. Предполагалось, что Варда выложила его, как узором, созвездиями внешней вселенной. Придумать решение не удалось, и переработка так и не была доведена до конца.

В «Покорителе Зари» Льюиса мальчик Юстэс никак не может поверить, что и в самом деле повстречал звезду «на покое». «В нашем мире, — сказал Юстэс, — звезда — это гигантский шар раскаленного газа». Звезда отвечает: «Даже в вашем мире, сын мой, это — не сама звезда, а лишь то, из чего она сделана»[126]. Подозреваю, что в исходной мифологической концепции Толкина больше истины, чем обнаружилось бы в поздних переделках. Впрочем, я могу и ошибаться. Возможно, Толкин стремился к чему–то, чего так и не достиг, но что ясно видел внутренним взором — к поэтическому пересмотру космологии, который вобрал бы в себя современную науку и исцелил бы видением красоты нашу культуру, израненную разделом разума и воображения.