Они отлеживались в уютном домике, пили пиво, топтались в палисаднике, куря одну сигарету за другой. На второй день этого заточения Ворону стало безумно тоскливо. Его душа жаждала приключений, и ему было адски скучно торчать здесь и пить опостылевшее пиво. Ворон вообще был совершенно равнодушен к алкоголю, да и к хорошей пище тоже. Хряку казалось, что Ворон может вообще не есть. Для поддержания тонуса ему всегда был необходим крепчайший чай, напоминающий чифир. Мог выпить и много хорошего кофе. И курил беспрестанно, поэтому Хряк стал гнать его курить на воздух.
- Надо бы поехать узнать про Корниловых, - заявил, наконец, Ворон.
- На... себе приключений искать? - еле сдерживая себя, злобно усмехнулся Хряк. - А то мало их было. - Он с содроганием вспомнил ночь на Киевском шоссе.
- Мы занимались им не просто так, - тихо ответил Ворон, не замечая его раздражения. - А потом вот что - ты извини, тоска мне тут, Дима. Как только ты живешь здесь один, в этой глуши? Дня не могу выдержать...
- Нормально живу, ничуть не хуже, чем у хозяина, - спокойно ответил Хряк. - Мне нравится. Тепло и уютно. Одиноко только. Да и то ничего старые вот кореша заходят, развлекают... - При этих словах глаза его злобно сузились. Ворон почувствовал намек и принял его, сделав, однако вид, что ничего не понял. С Хряком тоже надо было держать ухо востро. Ворон знал его жесткий характер, таившийся за внешним спокойствием.
- Ну а дела тебе клевого не хочется? - заводил его Ворон, дружелюбно улыбаясь. - Бабок крутых? Веселья? Красивых телок?
- Ничего не хочется. Бабок вполне хватало на хлеб, пока тачка была. А теперь жду от тебя обещанного за Корнилова. Твое слово - закон, я верю, что долго ждать не придется. А что до веселья, так навеселился я на всю оставшуюся жизнь, до сих пор по ночам со смеху уссываюсь, как вспоминаю это веселье. А блядей сифилисных и вовсе не желаю, не то, что даже даром, а даже если бы они мне платили. Семью хочу, Петя, мне полтинник скоро, на пенсию хочу, дом свой хочу, хозяйство, чтобы все было свое, чтобы в магазин только за пивом и куревом. Ты-то домашний, вижу я, а я с детства сирота, а семью свою разбазарил. Ну так насчет дома, вроде бы дело на мази - я тебе верю, Ворон. - При этих словах он многозначительно и внимательно поглядел в единственный глаз Ворона. Правый его глаз был покрыт мутной пленкой и различал только свет и тьму - это Хряк знал, а так трудно было сказать, видит им Ворон или нет.
- Конечно, конечно, бабки скоро будут. Вот именно для этого я и прошу тебя, Дим, сходил бы, звякнул в больницу или домой к Корниловым, должны же мы узнать, живы они или нет.
Хряк с удивлением глядел на Ворона, позавчера убившего милиционера и ходившего под верной вышкой, но при этом ни на минуту не забывавшего о своих планах, да ещё и изнывающего от тоски в здешнем спокойном уединении. Впрочем, Хряк видывал в зоне всяких чудных людей и поэтому долго не стал удивляться на своего гостя.
- Узнаем, раз надо. А чего, с одной стороны, узнавать-то? Я тебе как водитель говорю, не могли они живы остаться, с моста кувырнувшись. Это стопроцентная хана. Впрочем... Где только я буду телефон какой-то там районной больницы узнавать? Мне сейчас только ходить светиться...
- Ну, сходи на почту, позвони Корниловым на квартиру, выясни обстановку. Уверен, там уже все знают.
- Схожу, раз надо.
- Надо, надо... От этого же твоя доля зависит. А мои слова в голову не бери - каждый живет как хочет, тебе одно надо, мне другое. Но воздух-то всем нужен, - потер он два пальца. - Согласен?
- Базара нет, потому и иду.
Хряк надел короткую дубленку и новенькую ондатровую шапку и ушел звонить, а Ворон снова вышел покурить во двор. Задумался, пуская клубы дыма. Да, боевыми оказались последние дни... Он, как всегда, ни о чем не жалел, ничего не боялся, его давно удивляло то обстоятельство, что он вообще ещё жив после того, как десятки раз жизнь его висела на волоске. И он был готов в любую минуту умереть. Был готов, но вовсе этого не хотел, он дорожил каждым днем, каждым часом, он ещё не чувствовал усталости от жизни, он даже не ощущал ни малейших угрызений совести от того, что практически за один день отправил на тот свет трех человек, не чувствовал страха от того, что выстрелом на Киевском шоссе подписал себе смертный приговор. Он поступил, как должен был поступить в данной ситуации, вот и все единственная истина в постоянной борьбе за выживание. Остальное - пустой треп, занятие для слабаков.
Это было не первым убийством, которое он совершил. ( Корниловы пока не в счет, никто их мертвыми не видел, да это он и убийством не назвал. ) Было ещё два - нераскрытых и, что самое отрадное - никому, кроме него самого не известных. Только он один на всей Земле знал о них.
Дело происходило ещё в конце семидесятых. Они с подельником бомбили квартиру в Пятигорске. Дело было днем. Квартира была хорошая, богатая, они долго готовились, взяли немало наличных денег, золота, такое бывало не часто. И вдруг... вошел хозяин. Его не должно было быть, все было заранее разведано, просчитано... Но...
Хозяин, полный армянин средних лет в очках в золоченой оправе, только успел замереть на пороге своей квартиры с раскрытым ртом, видя двух мужчин, собирающихся идти к двери с портфелями в руках, как получил от одного из этих мужчин, а именно Ворона, смертельный удар ножом. Удар пришелся прямо в сердце, с вытаращенными глазами, так и не успев ничего сказать, хозяин рухнул на пол. Слегка побледневший Ворон вытащил нож из тела своей жертвы и, не взирая на фонтан крови, брызнувшей из тела, с остекленевшим взглядом проследовал к выходу. Подельник оказался хлипким, он дрожал и дергался от страха. Только что он истекал слюной от животной радости, глядя на пачки денег и швыряя их в портфель, а тут сник моментально. "Что ты? Что ты сделал, гад? Я, на мокруху? Да ты..." - "Молчи, сучонок, тундра позорная", - прошипел Ворон, кстати, сам от себя не ожидавший такого поступка. "Молчи... Порву..." И так поглядел на сопляка своим единственным глазом, что тот сразу осекся и тихо вышел с портфелем в дрожащей руке из квартиры. А Ворон прежде всего пожалел о том, что взял на дело такого хлюпика. Ему вовсе не было жаль убитого, досадно, разумеется, что он так не вовремя вошел, но, раз уж вошел, иначе поступить Ворон не мог. Ведь в портфелях десять с половиной тысяч рублей лежало, не считая золотишка и побрякушек. А ещё большую досаду вызывало то, что его подельник видел то, чего не надо было видеть, и слишком много о нем знает. Это не давало Ворону заснуть спокойно.
Они жили на окраине Пятигорска, снимая комнатушку у одного вечно пьяного ханыги. Он и лиц-то своих постояльцев не помнил, а документов и в глаза не видел. И придя после убийства домой, Ворон угостил его водкой, угостил на славу. Жадно пил и трясущийся от страха подельник. Потом оба заснули, каждый в своей крохотной комнатушке. Ворон тоже прикинулся спящим, потом присел на скрипучей кровати, подумал немного, а затем вытащил из портфеля тот самый нож, тихо подошел к товарищу, сбросил с него одеяло и резким движением всадил ему нож под сердце. Тот захрипел, изо рта пошла кровавая пена и, так и не проснувшись, отошел в лучший мир. А Ворон спокойно оделся, забрал все деньги и золото, сунул окровавленный нож в руку спящему ханыге, предварительно стерев свои отпечатки пальцев и укатил из Пятигорска. Что там было дальше, он никогда и не узнал. Да это ему вовсе и не было нужно. Такие вот накладочки были у Ворона на заре его воровской карьеры.
Но вот больше до этого случая на шоссе Ворону самому не доводилось проливать человеческую кровь. А то, что делалось под его непосредственным руководством, он за убийства не считал. Один случай, правда, озадачивал, но он старался об этом не думать, потому что если думал, но начинало что-то мучить, точить... Нет лучше не думать... А вообще, Ворон всегда старался избегать нелепых критических ситуаций, пытался делать все аккуратно и логично. Но все до поры, до времени... Жизнь шла своим чередом - тюрьма, побег, всероссийский розыск... Когда-то такое должно было случиться. И все же - слишком круто, глупо как-то. Убийство мента при исполнении. Это вышка. И Хряк все видел. Но Хряк мужик битый, не чета тому недоноску из Пятигорска. Хряка и в зоне знали, как мужика надежного, никого никогда не подводившего. На нем тоже много всего было. А теперь, однако, вроде как на пенсии. Растворился в Московской области ташкентский уроженец и живет себе тихо-мирно, бомбит на машине, сажает цветочки на чужой земле, жениться, вроде бы, снова собирается. Не станет он закладывать... Не станет, пока на свободе. А если его возьмут по подозрению в убийстве? Не заложит? Кто знает... Не дай Бог, кто-нибудь номер его машины заметил на трассе. Мигом заметут. По уму, надо бы его... Нет, нельзя... Подождем... Двум смертям не бывать... Да двум-то не бывать, но на расстрел идти не хочется, лучше как-то по другому уйти из жизни и желательно лет на двадцать пять попозже... Что делать, однако? Концы бы в воду, и сгинуть отсюда к ядреной матери... Теперь жизнь другая - есть куда сгинуть, были бы только бабки... Но как их сделать? Без помощников тоже нельзя, а таких надежных блатырей, профессионалов, как Хряк, мало, ох, как мало... Нет, будь что будет, подождем...
Неспокойно, муторно было на душе у Ворона, душа его жаждала больших дел. Тоскливо, мерзко было валяться здесь и смотреть на жизнь через экран телевизора. Демократия, рыночные отношения, свобода слова... Какая с нашим народом может быть демократия? Каждый в душе вор и подлец, и работать никто не умеет, хапать только. А уж те, кто до власти дорываются, такие капиталы в свою пользу приватизируют... Ворон чувствовал, что грядут большие перемены, что не только наступает, а уже наступило время совсем других людей - никаких не демократов и диссидентов, а именно таких, как он. А он никак не может толком сориентироваться в происходящем, в конце концов, он только третий месяц на свободе. Но знал он одно - нужны деньги, большие деньги, любой ценой. А пока атавизмы прежних времен давали себя знать гнался за романтикой, дешевыми приключениями, рисковал понапрасну. Был очень собой недоволен, но продолжал действовать по инерции.
Быт, домашний уют безумно раздражали его, он испытывал от всего этого ощущение смертной тоски. А если и мечтал о чем или о ком-то, так это о том, в чем сам себе не мог признаться...
Вдали, в конце маленькой улочки Ворон увидел мощную высокую фигуру Хряка в дубленке и шапке. Шел он медленно, степенно, покуривал. Ворон весь напрягся от нетерпения, даже сам от себя такого не ожидал. Ну, скажи, дорогой, слова: "Аркадий мертв, Маша жива..." Ну, скажи... Как бы это было славно, вся жизнь его пошла бы другим путем... Ну... Ну... Как медленно он идет...
- Все, - тихо произнес Хряк, скривив губы в горькой усмешке. Отмучались твои Корниловы. С божьей и... нашей помощью...
- Да? - только и сумел выдавить из себя Ворон, до последней секунды рассчитывавший на другой ответ. - Кто тебе сказал? - сдавленным голосом спросил он, помолчав несколько минут.
- Бабка ихняя, мать Маши. Она звонила в больницу, куда их отвезли. Маша умерла сразу на месте, а Аркадий буквально только что перед её звонком, в больнице. И вот ещё что, интересная новость - их дочь пропала.
- Как это "пропала"?! - не понял Ворон.
- А вот так. Нет её нигде. Бабка-то думала, что она с ними уехала. Но ее-то в машине не было.
- Не было, - подтвердил Ворон.
- Бабка меня спрашивала, не знаю ли я, где их дочь, Катя, вроде бы. Думала, я знакомый какой...
- Ну и дела..., - пожал плечами Ворон. И помолчав, добавил: - Надо её найти. Обязательно надо найти.
- Да? - грозно спросил Хряк. - А больше тебе ничего не надо? - Он начал злиться, видя, что с Вороном творится нечто странное. - А других проблем у тебя нет? Еще приключений хочется?
Ворон смолчал. Надолго задумался, глядя куда-то в одну точку.
- Пошли в дом. Холодно, - сказал Хряк. - Да шугнись, Петр. Ты же деловой. Что тебе до этой Машки и её дочери?
- Не знаю, - потупил единственный зрячий глаз Ворон. - Сам не знаю. Мне про эту женщину рассказывал мой двоюродный брат, я как раз в отпуск из Монголии приезжал. Такой был шустрый, баб у него было как у тебя волос на голове, но от этой он прибалдел. Только о ней и базарил... Один раз увидел её в кафе и... А потом он погиб, его убил Аркадий Корнилов, я тебе говорил. А теперь и я мельком на неё поглядел. Именно такая, как рассказывал мне брат...
Хряк искоса поглядывал на Ворона, у которого, как ни странно, начал развязываться язык. Хряк практически понятия не имел, какие таинственные корни в прошлом связывали Ворона с семьей Корниловых.
- Да..., - продолжал Ворон. - Жаль её, так жаль. Надо было предположить, что она поедет с Аркадием, надо было её как-то задержать в Москве... Аркадий за свои грехи поплатился, а она-то за что? Такая женщина... Знаешь, Дима, никогда я никому ничего не отдавал, а вот ей бы отдал все. И себя впридачу.
Трудно было удивить Хряка, но на сей раз он удивился не на шутку. Он долго, по-бычьи, исподлобья разглядывал Ворона, словно какую-то диковину, а потом они молча зашли в дом. Хряк выпил пива, поел колбасы и завалился спать. Пока он трапезничал, Ворон сидел молча, подперев голову руками и курил в комнате, что очень не нравилось Хряку. Он терпеть не мог, когда курят в доме и отравляют воздух. Но не стал на сей раз делать Ворону замечаний... Порой ему казалось, что у того поехала крыша. Спрашивается, кто отправил женщину, которой он бы, как он говорит, все отдал, под мост, на смерть? Не он ли сам с помощью Хряка? Ведь он же видел, что она в машине... Чудной чувак этот Ворон, стремно с ним иметь дело...
Поев, Хряк прилег на диван и крепко заснул, сотрясая комнату могучим храпом.
Когда через пару часов он проснулся, в доме никого не было...
4.
Как же порой мало мы знаем людей, с которыми живем под одной крышей! Как мало мы знаем самых близких нам людей! Аркадий и Маша считали, что осведомлены обо всех делах их Кати, что она обо всем, что с ней происходит, им рассказывает. На деле же у неё давно уже была своя собственная, никому не известная жизнь.
Кате шел семнадцатый год. Она училась в одиннадцатом классе. Это возраст мечтаний, возраст расцвета, возраст превращения девочки в девушку и женщину, самый таинственный возраст, когда человек за короткий период времени становится совершенно другим.
Катя умело притворялась перед родителями пай девочкой, и они наивно полагали, что она таковой и является. Не пьет, не курит, с мальчиками не гуляет, по тусовкам не ходит, прилежно занимается... Так оно и было, но до поры, до времени...
Когда она в этом году пошла в новую школу в одиннадцатый класс, она попала в новый коллектив, который весьма-таки отличался от тех, в которых она вращалась раньше. Встретили её дружелюбно, особенно, мужская часть класса. Катя была очень красивой девушкой, очень была похожа на Машу в молодости. Черные волосы, темнее, чем у матери, высокий рост, уже на полголовы выше Маши, длинные стройные ноги. Она прекрасно одевалась, потому что иначе не могла, большую часть своей жизни проведя за границей, причем, долгое время в Париже. К тому, же, разумеется, весь класс мгновенно узнал, что она дочь дипломата, и это тем более подстегивало жгучий интерес к ней.
- Ты видел, какая телка к нам в класс пришла? - задыхаясь от волнения сообщил Мишка Савелов самому сильному и красивому парню в классе Андрею Зоричу. Андрей хорошо пел, играл на гитаре, занимался карате, к тому же отличался приятной внешностью и острым языком. В него были влюблены почти все девочки их класса. Он же до поры до времени отдавал предпочтение Юле Воронцовой, красивой полной девушке с белокурыми волосами. Они сидела за одной партой, а что было между ними за пределами школы, никто не знал, могли только догадываться, строить предположения. А это одиннадцатиклассники любили, возраст такой.
- Кто такая? - равнодушно спросил прогулявший вчерашний день Зорич.
- Катя Корнилова. Месяц, как из Франции вернулись. Отец дипломат. Телка обалденная, сам посмотришь. Выше твоей Юльки, а ноги... Смотреть невозможно... Эх, заняться бы... Только она на меня и глядеть не станет, вздохнул с горечью Мишка, критически оценивая свой малый рост и конопатую физиономию.
Никакого энтузиазма при этом сообщении Зорич не испытал. Он не был сексуально озабочен. Он уже год жил с Юлей, и им вместе было очень хорошо. У Юли родители целый день были на работе, и после школы им можно было вполне спокойно уединиться в её двухкомнатной уютной квартире и делать там то, что хочется. Зорич чувствовал себя на этой Земле спокойно и уверенно.
- Красивая, говоришь? - переспросил он и зевнул. - Поглядим...
Зорич вошел в класс и уверенными шагами направился к последней парте у стены, где его ждала покорная Юля, влюбленными глазами смотревшая на него.
Проходя по классу, Зорич окинул взглядом присутствующих, пытаясь найти новое лицо. Большинство с восхищением глядело на статного, одетого в фирменный "Левис" Зорича. Лишь один взгляд был совершенно равнодушен. В среднем ряду рядом с невзрачной Петровой сидела темненькая девушка с очаровательными слегка раскосыми глазами и длинными черными ресницами. Она равнодушно смотрела куда-то поверх его головы. Зорича задел этот взгляд, так на него обычно не смотрели.
Он сел рядом с Юлей, положил ей на коленку свою крупную ладонь и, не слушая рассказ учительницы о романе Горького "Мать", стал рассматривать новую девушку.
На перемене Зорич подошел к Мишке и отозвал его в сторону.
- Миш, слушай, старик. Узнал бы у новенькой номер телефона.
- Что, клюнул? Я же говорил, высший класс...
- Так, на всякий пожарный... Может, соберемся у тебя. Давно уже не собирались...
- Я попробую, да думаю, она не даст. Гордая такая, подойти страшно.
Однако, Катя оказалась совсем не заносчивой, и очень простой в общении. Она немедленно дала Мишке свой номер телефона, который он тут же переписал Зоричу. А через несколько дней с его подачи Мишка Савелов устроил у себя дома сабантуй. Он позвонил Кате, ради которой все это, собственно говоря, и устраивалось и пригласил её на вечеринку. Та, как ни странно, немедленно согласилась. Прекрасно зная, что его Юля заболела гриппом, Андрей позвонил ей и пригласил её пойти с ним.
- Не можешь? - нарочито обиделся он. - А что же делать мне, неохота дома сидеть, родители пилят постоянно.
- Так сходи один, - сказала наивная Юля.
- Скучно без тебя, - вздохнул Андрей. - Ну я подумаю...
... Катя опоздала почти на час. И отчаявшийся Зорич уже собирался уходить с нелепой пьянки акселератов, как раздался звонок... Он сам открыл дверь, так как находился уже в прихожей.
... На пороге в великолепно сидящем на ней джинсовом костюмчике стояла Катя, высокая, с распущенными черными волосами, слегка накрашенная, пахнущая "Шанелью". Да, вот такой, или почти такой, наверное, видел свою Машу девятнадцать лет назад Аркадий Корнилов на студенческой вечеринке, на которой они познакомились.
- Простите, пожалуйста, - спокойно, без всякого жеманства, с приветливой улыбкой произнесла Катя. - Я опоздала. Еле уломала родителей, чтобы вообще отпустили. Они у меня такие строгие, особенно папа. И что-то в последнее время не в настроении. Мама помогла, уговорила его.
- Что вы, Катя, какие извинения от вас? - От радости Зорич едва не потерял лицо. - Это мы должны извинится перед вами, что начали без вас, за весь этот бардак, за этот паноптикум. Прошу вас, взгляните на паноптикум. Зоричу доставляло большое удовольствие произносить это слово. Он открыл дверь в гостиную. Сквозь дым коромыслом можно было лицезреть обнимающиеся парочки, уже буквально исчезающие на глазах, словно тени, по комнатам.
- А ну-ка, Мишель, доставай из закромов шампанское! - крикнул Зорич. Для нашей гостьи. Она нас всех называет на "вы". Это в английском языке нет местоимения "ты". А во французском, полагаю, есть, а Катя прибыла к нам из Парижа. Так вот мы выпьем твоего псевдошампанского именно на брудершафт с Катей. Чтобы на "ты".
- Ну, только ради Кати, - блаженно улыбаясь, Мишка пошел на кухню и принес оттуда бутылку "Советского шампанского".
Когда они пили на брудершафт со сплетенными руками, Зорич ощутил её близость, этот запах свежести, смешанной с запахом "Шанели"-5, любимых духов её матери, Маши. Лицо Кати было так близко, её черные волосы щекотали Зоричу лицо. У него слегка закружилась голова, и он залпом выпил шампанское. Катя тоже пригубила.
- Эге! Это не пойдет! - смеялся Зорич. - Пей до дна! Пей до дна! - Он стал дирижировать руками, и при этом вся нелепая пьяная компания стала также скандировать: - Пей до дна! Пей до дна!
Особенно громко орал раскрасневшийся, лоснящийся от выпитой водки хозяин квартиры Мишка. Блаженная улыбка идиота застыла не его конопатом лице. Кате все это чем-то не нравилось, и она слегка нахмурилась. Однако, ледяное "Советское шампанское" до дна все же выпила.
- Извини за паноптикум, - в третий раз произнес это слово Зорич и пригласил Катю танцевать.
Парочки снова разбежались по углам, а Андрей и Катя остались в комнате одни. Зорич открыл балконную дверь, и свежий осенний воздух ворвался в прокуренную комнату, кружа головы им, танцующим медленный танец... Андрей обнимал её двумя руками за талию, она же нежно держала его руками за шею.
- Катя, - прошептал он. - Катенька... - Он не находил слов от избытка чувств.
- Андрей, - улыбнулась Катя. - Какой же ты смешной...
Эти её слова, ласковое и просто обращение окончательно вскружили голову Андрею Зоричу. Он понял, что окончательно влюбился в нее. В Кате не было ни тени жеманства, комплексов, так свойственных девушкам её возраста. Она выросла в иной обстановке, она не знала многих проблем, она повидала мир, хорошо знала, что красива и интересна, так какой же смысл ей было что-то из себя изображать, когда и так все хорошо? И совершенно естественным было то, что ей понравился Андрей Зорич. Он был на голову выше всех одноклассников и казался на несколько лет взрослее. Коротко подстриженные русые волосы, небольшие аккуратные бакенбарды, голубые веселые глаза, остроумная речь - все это подкупало и притягивало к себе.
Каждая девушка непроизвольно ищет себе такого друга, который похож на её отца, если эта семья счастлива и полноценна. И Андрей Зорич чем-то напоминал её отца, Аркадия Корнилова. Чем именно? Своей мобильностью, уверенностью в себе, практичностью, остроумием. Но отец в последнее время стал очень замкнут, казался усталым и озабоченным. Зорич же был весели остроумен, и казалось, нет проблемы, которую он не взялся бы разрешить.
- А как же Юля? - вдруг спросила Катя. - Какие у вас с ней отношения? Вы трахаетесь?
Зорич даже оторопел от такого заявления от дочери дипломата, месяц как вернувшейся из Парижа.
- Да нет, что ты? Просто дружим.
- Врешь! - рассмеялась ему в лицо Катя, но очень дружелюбно. При этом обняла его за шею и поцеловала в щеку. - Врешь ты все, Андрюша!
- Знаешь, Кать, - вдруг покраснел Андрей. - А ведь ты с акцентом говоришь по-русски. Как будто француженка.
- Правда? Ну ничего, ты меня выучишь русскому языку...
Потом он проводил её домой. А затем в их отношениях наступила пауза. Катя делала вид, что он для неё значит столько же, сколько и все остальные одноклассники. Андрей начал нервничать и продолжал встречаться с Юлей, не в силах сказать ей о том, что у него произошли перемены. Сам же испытывал чувство душевной пустоты. Однажды не выдержал и по телефону сказал ей:
- Катя, так дольше продолжаться не может. Я хочу с тобой увидеться.
- Андрюша, дурачок, мы и так каждый день видимся. Я тебе ещё не надоела? Ты иногда смотришь такими бешеными глазами, что я боюсь, ты убьешь меня.
Андрей чуть не заплакал от её слов. Он любил, он обожал её, а она просто издевалась над ним. После вечеринки прошло уже полтора месяца, а он видел её только в школе, когда звонил ей, она ссылалась на занятость. А поговорить откровенно он не решался, натыкаясь на её холодность. Теперь же вдруг решил сделать ей одно неожиданное предложение, которое внезапно пришло ему в голову.
- Катюш, у меня к тебе предложение. Послушай...
- Руки и сердца?
- Да, разумеется, - разозлился Зорич. - Ты знаешь, что я... как я... к тебе... отношусь. А ты...
- Да не обижайся, говори. Что ты сегодня такой обидчивый? Ты же красивый парень, все девушки в классе в тебя влюблены.
- Все... кроме одной. Да?
- Нет, - тихо и твердо сказала Катя. - Никаких "кроме". Все. Абсолютно все.
У Зорича замерло сердце. Он перевел дыхание и пролепетал:
- Поедем со мной в Ленинград. У меня там хата.
На том конце провода воцарилось молчание.
- Кать, ты слышишь меня?
- Да, - ответила она и быстро шепнула: - Я не одна дома. - А потом добавила уже громче: - Давай завтра встретимся. Не в школе, я имею в виду. В пять часов у метро "Университет". Пойдет?
- Конечно.
Трудно сказать, что Катя была так же влюблена в Андрея, как он в нее. И, разумеется, она ни за что не поехала с ним в Ленинград, если бы не случай...
... Катя давно замечала, что у них в доме творится что-то очень неладное. Родители почти с самого приезда в Москву были чем-то постоянно озабочены, они часто запирались, шептались о чем-то. Мама давно уже перестала интересоваться её школьными и личными делами, а отец, обычно такой строгий и пунктуальный, стал рассеян и задумчив. Катя с удивлением наблюдала за тем, что он иногда садился за стол, подпирал голову руками и долго, неотрывно смотрел в одну точку, думая и думая какую-то свою невеселую думу. Если она пыталась заговорить с ними, то мама отвечала не совсем по делу, а отец просто невпопад.
Затем дела пошли совсем странные. Отец написал заявление, отказываясь от предстоящей загранкомандировки. Но вообще-то она не любила вникать в проблемы взрослых, у неё были свои. И главной проблемой было её взросление... Она чувствовала, как нравится мужчинам, практически всем, втайне гордилась своей неотразимостью.
И только этим и объясняла слежку за ней двух мужчин на бежевых "Жигулях". Но когда она рассказала обо всем родителям, те пришли в такой ужас, что она пожалела о своей откровенности. "Подумаешь", - хмыкнула она.
А вскоре после этого Зорич и предложил ей поехать с ним в Ленинград. Она призадумалась над предложением. Она чувствовала, что сильно нуждается в мужской поддержке, ей было очень одиноко, когда в доме стали твориться такие странные вещи.
Они встретились у метро "Университет" и пошли под руку по направлению к цирку.
- Катюш, я не могу без тебя, - жалобно проговорил Зорич, влюбленными глазами глядя на нее. Как же она была хороша в этот вечер, специально принарядившись ради него. - Надоело мне в прятки с тобой играть. Я тебе предлагаю... поехать со мной в Питер. Мой дядька, капитан дальнего плаванья, на днях ушел в рейс, а семья укатила отдыхать на юг. Хата свободная, я туда вхож. Классная хата, полная чаша, в самом центре города. Поехали на выходные. Все расходы за мной. Поехали, а? Так здорово будет! А?
Зорич был на девяносто процентов уверен, что Катя откажется. Он знал, что эта девушка себе на уме, что опрометчивых поступков она совершать не станет, что она очень любит своих родителей и бережет себя. Он знал это, но не предложить ей эту поездку не мог. Он предложил, и она, совершенно неожиданно для него, согласилась.
Неожиданно для него, но не для себя. Сама она долго раздумывала над этим предложением. И перед сном, и утром, и в школе. Утром в субботу родители поедут на дачу, они сами ей об этом сказали. И вполне можно было на пару дней и одну ночь смотаться в Питер самолетом. Она устала от напряженной обстановки дома, ей так хотелось расслабиться.
- Поехали, Андрюха! - Она улыбнулась и махнула своей рукой с длинными красивыми пальцами.
- Ты что, правда, согласна?! - обалдел от этих слов Зорич.
- А ты что, предлагаешь для того, чтобы я отказалась? Хорош кавалер!
- Да что ты, что ты? Да я...
- Бери билеты на самолет. Туда и обратно. В субботу утром туда, в воскресенье вечером обратно.
Зорич до этой минуты даже не представлял себе, как можно так любить. Еще два месяца назад он даже не подозревал о существовании этой чудесной девушки, а теперь он был готов жизнь отдать за нее. Он весь вечер красноречиво молчал, слова не могли выразить его чувств. Так, наверное, когда-то был влюблен в Машу Полевицкую, Катину маму, студент МГИМО Аркадий Корнилов, влюблен чисто, без страха и упрека. Разве мог тогда Аркадий, провожая домой Машу, предполагать, какие странные и страшные обстоятельства помешают им жить спокойно и любить друг друга, какие обстоятельства приведут их любовь к трагическому концу. Шла такая же осень 1973 года, они были молоды и счастливы, они гуляли по тем же местам, что теперь Катя с Андреем, и ведать не ведали, что где-то совсем неподалеку кутит, трахается или просто спит тот человек, которому суждено было встать непреодолимым препятствием у них на пути, на пути их горького счастья. И уж тем более не могли предполагать Катя Корнилова и Андрей Зорич о том, что спустя девятнадцать лет некто, о существовании которого они вообще понятия не имели, станет препятствием для их счастья и сыграет столь значительную роль в их жизни. А он был не так уж далеко и полон сил...
- Только вот что, - неожиданно произнесла Катя. - Учти одно обстоятельство - я девица. У меня никого не было, я тебе честно говорю. И можешь передумать ехать, пока не поздно. Если тебе меня просто хочется, то лучше не ехать.
- Да что ты, с ума сошла? - разозлился Зорич. - Я люблю тебя, всю, целиком, и, разумеется, хочу тебя, я же живой человек, а не манекен.
- Значит, будешь терпеть, - строго и решительно произнесла Катя, прямо глядя ему в глаза своим странным, порой пугающим его взглядом. - Будем с тобой гулять, наслаждаться красотами Северной Венеции. Кстати, я была в Питере только один раз в пятилетнем возрасте, и почти ничего не помню, помню только "Асторию", золоченые зеркала и негра в лифте. - Ты мне все покажешь. А э т о г о не будет, понял?
- Понял, - покорно ответил Зорич.
... Родители подтвердили Кате, что поедут в субботу на дачу с ночевкой, и может быть, даже с двумя. Кате ехать не предложили.
... В субботу родители были в хорошем настроении, и читателю известно, что вызвало у них такой подъем. С утра они быстро собрались и поехали на дачу. А уже в половине одиннадцатого Катя подошла к заранее согласованному месту встречи, где её ждал в такси Зорич. По дороге в Шереметьево погода все портилась и портилась. Накануне прошел дождь и подморозило, а когда они уже были близки к аэропорту, повалил крупными хлопьями снег. Катя сидела на заднем сидении машины рядом с Андреем и, как только повалил снег, она вдруг почувствовала такой укол в сердце, ей отчего-то стало так страшно, что она чуть не заплакала. Перед глазами встало лицо мамы, её улыбка, когда она, уже одетая, заглянула в комнату к Кате и сказала: "Дочка, вставай, мы поехали. Приедем завтра или в понедельник утром. Будь умницей." Катя нежилаь в теплой постели, ей так захотелось встать и поцеловать маму, но она поленилась сделать это. Почему, почему она этого не сделала?!!! А отца в то утро она вообще не видела.
В этот момент, сидя в машине ( было начало двенадцатого ) Катя вдруг подумала, что прежняя жизнь её закончена, что она делает шаг навстречу какой-то новой, неизведанной жизни. Но самым страшным было то, что в этой новой жизни нет места её маме, что мама с её доброй улыбкой, с её красотой и веселым ровным характером, осталась там, в другой, прежней жизни. У Кати кружилась голова от этих возникающих словно призраки странных и страшных мыслей, она встряхнула волосами, желая отогнать эти кошмарные мысли от себя, а потом положила голову на грудь придремавшему было Зоричу, словно ища у него защиты.
... Тревога и грусть оставили её, как только они сели в самолет. А когда самолет взмыл вверх и пролетел над заснеженным Подмосковьем, ей стало необыкновенно легко и радостно на душе. Она летела вперед с любящим её человеком, навстречу новой, взрослой жизни. Глядя из иллюминатора вниз, она думала: "Где-то здесь, нет, вон там - наша дача. И родители сидят сейчас на веранде и пьют чай. А, может быть, и коньячок, они любят иногда расслабляться, особенно, когда меня нет рядом, при мне пить считают непедагогичным. Забавные они, однако, у меня, такие старомодные, консервативные. Как я их, все-таки, люблю. Смогу ли я полюбить какого-нибудь мужчину так, как их? Наверное, смогу... А кого? Его, Андрея? Вполне может быть..."
... Нет, не пили в тот момент Маша и Аркадий ни чай, ни коньячок на уютной веранде их дачи, не занимались любовью. Как раз в то время, когда Катя и Зорич летели над заснеженным Подмосковьем, набирая высоту и держа курс на город на Неве, из искореженной "Волги", валявшейся под мостом, вытаскивали тела Аркадия и Маши, именно в этот день закончилась их счастливая и несчастная девятнадцатилетняя совместная жизнь, ушли в никуда их надежды и упования, не суждено было им вместе порадоваться на взросление дочери, на рождение внуков. Так было угодно Богу, а вернее, дьяволу в человеческом облике. А Катя летела над подмосковными лесами и ничего не знала...
...Северная столица встретила их холодной, но безветренной погодой. И светило яркое солнце. Дядя Зорича, капитан дальнего плаванья, жил на Петроградской стороне, и они на такси проехали через весь центр города.
- Красотища какая! - восхищалась Катя Невой, золотым шпилем Петропавловской крепости, ослепительно блестевшим под почти зимним солнцем. - На Париж похоже, может быть, чем-то на Лондон. Нет, на Париж больше. Но Сена не такая широкая. Нет, здорово!
- Да, все же Москва не такая эффектная, - поддержал Зорич.
- Нет, не скажи. Москва родная, ты знаешь, как я по ней соскучилась. Я ведь и прожила в ней меньше половины жизни. Но это моя Родина, именно она. Она уютная, особенно наш район - Ленинский, метро "Университет", Ломоносовский, проспект Вернадского, Ленинские горы... И все же здесь тоже очень здорово. Молодец, Андрюша, что привез меня сюда...
Подъехали к пятиэтажному старинному дому, поднялись на третий этаж. Андрей взял у соседей ключи, открыл дверь, и они попали в квартиру. Квартира была шикарная, с высокими потолками, старинной мебелью, антикварными люстрами и картинами в золоченых рамах. На старинных шкафах стояли всевозможные заграничные сувениры, которые дядя Костя привозил из своих дальних плаваний. Китайские вазы, таиландские сервизы, чучела маленьких аллигаторов, негритянские маски и плюс к этому русские бронза и серебро - все это производило сильное впечатление. У Кати была совсем другая квартира - с евроремонтом, современной импортной мебелью, с незамысловатым дизайном, тут же все было уставлено громоздкими вещами, стены были обиты разноцветным шелком, на них висели заморские пейзажи и смачные натюрморты с окороками, фруктами и дичью. А потолки высоченные под четыре метра, на каждом из которых красовалась антикварная люстра. Здорово! Прямо музей! Катя даже поначалу раскрыла рот от удивления.
- Квартира моего деда профессора Зорича, - сказал Андрей. - Он всю жизнь собирал антиквариат. А дядя Костя добавил, он много ездил по миру, вот и привез всяческой... дряни, - вдруг расхохотался Андрей. - Мы раньше все вместе тут жили, а потом отца перевели в Москву, мне тогда семь лет было. Отец на пять лет младше дяди Кости. Ну тоже кое-что прихватили, но... сама понимаешь, такую квартиру всю не вывезешь. Мы живем в маминой квартире, она у меня коренная москвичка. Три комнаты в кирпичном доме. Такого у нас и сотой доли нет. Музей, понимаешь... решили не разорять фамильное гнездо. Библиотеку дедову частично продали, отцу большая часть денег перепала. А всю художественную литературу тут оставили, вот посмотри.
Андрей открыл дверь в кабинет, и Катя вошла в огромную комнату, по стенам которой стояли стеллажи с книгами. Чего тут только не было! И старинные энциклопедии в золоченых переплетах, и старые собрания сочинений, и современные дефицитные издания, и альбомы художников, и многое другое.
Затем они пили кофе, долго сидели и молчали. И обоим было как-то неловко. Они сидели в пустой квартире, в семистах километрах от родителей и всяческого надзора и не знали, что делать. Андрей, ещё недавно такой смелый и опытный в любовных делах парень, совершенно терялся перед этой черноволосой рассудительной и веселой девушкой. Он курил и смотрел не на нее, а куда-то в сторону, не зная, что ему сказать, как ему начать...
Посидев некоторое время, они вышли из квартиры, взяли такси и объехали город, потом зашли в Эрмитаж, Катя настояла. "Слушай, Андрюша, стыдно, я в Лувре столько раз была, а в Эрмитаже никогда. А здесь ничуть не хуже." Потом поехали к Медному Всаднику и Исаакиевскому собору, погуляли вокруг Невы, потом Андрей пригласил Катю в ресторан "Кавказский" около Казанского собора. Этот ресторан он обожал ещё с детства, туда водили его отец и дядя Костя, там очень вкусно готовили.
Строгий лощеный пожилой официант внимательно поглядел на юную пару, словно ожидая от них каких-то неприятностей, но заказ, сделанный Зоричем, вполне устроил его. Бутылка шампанского, двести коньяка, сациви, суп Пити, шашлыки по-карски, зелень, кофе, мороженое, лаваш... Все как положено...
В ресторане им было уютно и весело. Катя рассказывала о Париже и Лондоне, про тамошнюю кухню и клялась, что здесь готовят гораздо вкуснее.
Пообедав, они взяли такси и усталые, сытые, довольные, поехали домой... Уже почти стемнело, в ноябре темнеет рано. В такси ей вновь стало на мгновение тревожно на душе, но тут уверенная рука Зорича так яростно обняла её, что она, почувствовав поддержку этого крепкого и уверенного в себе парня, вновь успокоилась. Она не хотела думать, что родители могут позвонить ей с дачи, что может позвонить бабушка. Ей просто было хорошо, и она начала забывать обо всем на свете, кроме сидящего рядом Андрея, и от всей этой необычной обстановки ей стало казаться, что она тоже любит его.
... Войдя в квартиру, он зажег торшер, и большая комната, уставленная старинной мебелью, стала необыкновенно теплой и уютной. Андрей включил магнитофон, заиграла негромкая песня Джо Дассена на французском языке.
- Хочешь выпить еще? - спросил он тихо. - У дяди Кости в закромах всегда имеется чудесный коньяк. Настоящий армянский, я пробовал.
- Нет, Андрюша, не надо, - прошептала Катя, нежно глядя на него. Давай, лучше потанцуем с тобой. Я хочу с тобой потанцевать.
Они встали и начали медленно танцевать. Андрей легкими прикосновениями губ целовал её в нежную, так чудесно пахнущую свежестью юности шею, крепко обнимал её за талию.
- Подожди, - вдруг произнесла Катя, останавливаясь. - Подожди, я сейчас. Извини.
Она вышла. Ее не было несколько минут. Андрей мучался ожиданием, лихорадочно курил, щеки его горели как в огне. Но ожидание его было вознаграждено. Такого, что он увидел, он никак не ожидал...
Катя вышла к нему в одном халатике с распущенными волосами. Он с изумлением и восхищением смотрел на её точеные голые ноги.
У него безумно заколотилось сердце. Он что-то хотел сказать и захлебнулся от восторга. Он молча развязал поясок халата. При неярком зеленоватом свете торшера он увидел это великолепное тело, упругие груди, темные волосики на лобке. Она была вся перед ним, она принадлежала ему.
- Я люблю тебя, Катенька, - произнес он. - Я так люблю тебя.
Он опустился на колени и поцеловал её в этот темный треугольник.
Катя вздрогнула всем телом, а потом подняла его за плечи и повела к дивану.
- Андрюшенька, я тоже люблю тебя. Будь моим первым мужчиной. Я так хочу.
Андрей лихорадочно стал сбрасывать с себя одежду. Потом они сидели рядом на диване совершенно обнаженные, и он яростно ласкал её, целовал во все места тела.
- Ну, давай, родной, давай, не мучай меня больше, я же сама хочу э т о г о.
Андрей, задыхаясь от волнения, раздвинул ей ноги и тихо, аккуратно, очень нежно, боясь причинить ей боль, попытался начать. Ей все же стало больно, она испугалась.
- Потерпи, родная, потерпи, сейчас будет хорошо, - шептал он.
И действительно, все получилось прекрасно. Он шептал ей на ухо, как надо делать, чтобы им обоим было хорошо. Их первый любовный опыт продолжался долго, он никак не мог кончить от волнения. Катя глухо стонала, кусая губы, он доставлял ей невероятное удовольствие, хоть ей и было больно. Андрей же, весь мокрый от изнеможения, чувствовал, что отчаивается испытать настоящее удовольствие, вдруг, сосредоточившись, кончил и громко закричал от невероятного наслаждения. О н а, о н а была под ним, он сделал её женщиной, он сделал все, как надо. Они стали единым целым, они сплелись в единый пылающий страстью клубок счастья и наслаждения. Андрей кричал, не стесняясь никого и ничего, а Катя стонала от боли и радости.
Они практически не спали всю ночь. Андрей было задремывал, уставши, но потом, очнувшись, ощущал под своей рукой теплое Катино тело, вздрагивал и снова принимался ласкать её. Лишь под утро они заснули радостным безмятежным сном. Шло уже второе ноября. Откуда в тот момент счастья могла Катя знать, что именно эта дата принесет ей столько страданий? А ведь именно эта полночь категорически разделила её жизнь на две половины детскую и взрослую.
Утром они сидели почти обнаженные на кухне и пили кофе.
- Кать, - вдруг произнес Андрей. - Давай ещё здесь останемся. Поменяем билет. До того не хочется возвращаться.
- Ты что? А как же родители?
- Позвоним им. Я сам с ними поговорю. Я хочу жениться на тебе. Чтобы мы всегда были вместе. Я им об этом сообщу. Они поймут.
- Ну ты даешь! - подивилась его решительности Катя. - Чего это ты вдруг? Зачем нам жениться? Разве так плохо?
- Мне почти семнадцать, - посерьезнел Зорич. - Вот, четвертого декабря стукнет. Я все устрою, нам разрешат. Я люблю тебя, понимаешь? Я никогда никого не любил и не полюблю, кроме тебя. Я делаю тебе предложение.
Катя молча смотрела на него и улыбалась.
- Ты что? Не хочешь? - покраснел Андрей. - Ты мне отказываешь?
- Да что ты, Андрюша, я очень, очень люблю тебя. Ты у меня первый, ты у меня единственный, кого же мне ещё любить, как не тебя. Просто все как-то неожиданно... И в Москву нам возвращаться надо сегодня, - твердо добавила она. - Но у нас впереди целый день...
Андрей повеселел. Он с восхищением глядел на нее, когда она, совершенно не стесняясь, одевалась при нем. Ему не верилось, что человек может быть настолько счастлив. Разве же в такие минуты могут люди, особенно такие молодые, как они, думать, что в жизни за все надо платить, и за минуты бешеного счастья и теплой светлой радости придется платить годами горя и страдания, что в этой жизни все чередуется с калейдоскопической быстротой, и что именно минуты счастья должны вызывать у людей особое чувство тревоги, ибо за солнечным днем всегда следует черная ночь. А ночью из тьмы встают призраки, страшные видения, отогнать которых или совсем непросто или вообще невозможно. Они скалят зубы из кромешной тьмы, и безобразная глумливая гримаса глядит из этой тьмы на все наши светлые мечты и надежды.
Промелькнул ещё один день их недолгого счастья, была новая прогулка по солнечному морозному Ленинграду, ещё один обед в ресторане "Нева" на Невском проспекте, а потом аэропорт Пулково, и взлет в высоту, в черную мглистую тьму будущего...
5.
А теперь на время отвлечемся от наших славных героев и расскажем об ещё одном персонаже этого повествования. Рассказ этот непременно должен вызывать чувство глубокого омерзения, и, наверное, было бы не обязательно вводить в роман подобные образы, если бы не одно маленькое, но весьма существенное обстоятельство - люди эти составляют очень большой процент населения нашей страны, больше того, может быть, именно они, а вовсе не неумелые и жадные до жизненных благ политики, и творят нашу жизнь, то есть делают её настолько невыносимой, насколько возможно. Они рядом с нами - эти особи, они живут в таких же квартирах, ходят на работу, мы встречаемся с ними взглядами и даже совсем не боимся этих водянистых коровьих глаз без всякого выражения в них. А, между прочим, совершенно напрасно не боимся, ведь в этих глазах мы могли бы прочитать приговор себе.
В Москве на улице, носящей почему-то имя Хулиана Гримау, жила семья Жабиных. Состояла она из четырех человек: отца, хозяина семейства, в прошлом слесаря, а ныне лица без определенных занятий Николая Петровича Жабина, матери, дворничихи в ЖЭКе, дочери Зины, двадцати пяти лет от роду, незамужней, и сына, которому родители зачем-то дали зарубежное имя Эдуард, Эдика, короче. Эдик был весь как солнышко: рыжий, конопатый, кудрявый. Конопушки были не только на лице, а везде - и на могучих его руках, и на покрытой рыжим пухом груди и черт его знает, где еще. Было ему в ту пору двадцать лет. Эдика по естественной кличке Рыжий не было дома два года, недавно он вернулся, но не из армии, а из колонии общего режима, где он отбывал наказание за участие в групповом изнасиловании.
Семейка эта была непритязательная, хлебосольная, жили себе спокойно в трехкомнатной хрущебе на первом этаже. Николай Петрович выполнял разную работу, то грузчика, то чернорабочего, а по вечерам лупился во дворе в домино и пил водку на честно заработанные деньги, Клавдия Андреевна подметала двор, а зимой убирала снег, а после работы и во время оной тоже пила водку, Зина же не очень уважала водку, предпочитала красное, не была и против шампанского. "Чо это мы должны всякую дрянь пить, мы люди культурные", - говаривала она при всяком удобном случае, не преминув в такую короткую фразу вставить не менее двух раз известного слова на букву "б". Любила она это слово. Жабины были люди крепкие, сильные, выпить могли много, а при хорошем настроении любили и попеть, и на баяне Николай Петрович умел. Тяжелые времена горбачевских указов были позади, водочки и винца теперь было сколько угодно, и каждый божий день кто-нибудь из Жабиных что-то горячительное покупал. И отец, и мать, и Зинка - все втроем осуждали четвертого члена своей семьи Эдика, единодушно говоря про него: "Мудак". "Мудак, б...", - говаривала Зинка. - "Чо ему баб мало, трахать некого, б..., на изнасилование пошел, б... , мудак..." - "И впрямь мудак," соглашался отец. - "Ну не мудак ли? Пригласил бы кого домой, сказал бы, батя, по...ться хочу, чо мы б не поняли, не отвалили б? А на тебе!" "Молодой еще, мудак...", - слегка защищала его Клавдия Андреевна. "Ничего, поумнеет. У хозяина тебе не дом родной, там мозги быстро вправляют, сама была, знаю."
Два года назад компания великовозрастных ублюдков подкараулила на соседней улице красивую длинноногую девчонку лет девятнадцати. Руководил ими некто Серый, сексуально озабоченный двадцатилетний дегенерат, у которого были большие проблемы в отношениях с противоположным полом. Впрочем, вся четверка испытывала эти проблемы. Девушкам почему-то не хотелось с ними общаться, а вот им хотелось, и онанисты выбрали для себя немудреный путь. Они приметили, что их жертва в определенное время, и довольно поздно, возвращается домой одна ( не всегда, правда, иногда её провожал какой-то фраер ) и подкараулили её. Для своей акции они заранее облюбовали себе подвальное помещение, подготовили себе там все для задуманного. И караулили. В первый вечер не пофартило, девушку провожали. Обозленные, но не терявшие надежды, ублюдки пришли и на следующий вечер. Дело было летом, караулить было приятно, и водочка была при ни, а, значит, и настроение боевое. Они сидели на лавочке, спрятанной в густых кустах, к ним никто, разумеется, подходить не решался, лиц их в темноте не было видно, и они в простоте душевной считали, что вычислить их впоследствии будет невероятно трудно.
С лавочки этой сквозь кусты хорошо была видна дорожка к подъезду. И вот - удача! О н а! И о д н а ! И вокруг никого нет. Полундра! Рыжий и ещё один забежали в подъезд, а старшие караулили её у двери.
- Разрешите поухаживать, - осклабился гнилыми зубами Серый и приоткрыл перед девушкой дверь. В подъезде была кромешная тьма, об этом они побеспокоились заранее. Она и крикнуть не успела, как очутилась в подвальном помещении. Четверо могучих парняг легко справились с ней, худенькой, длинноногой, наивной. Кричать надо было сразу, и погромче! Ан нет! Все какие-то надежды... Какие там могут быть надежды? Опасаться надо всех с водянистыми коровьими глазами даже днем, а уж вечерком в темноте у подъезда принимать чьи-то ухаживания - это совсем чревато.
Грязный подвал освещался огарком свечи. На ящике красовалась бутылка водки и закуска - хлеб и помидоры.
- Все путем, - лыбился Серый. - Все ништяк. Покайфуем, как тебя?
От ужаса, сковавшего её, девушка не могла ничего произнести. Спазмы душили ей горло. Она сдуру только что поссорилась со своим кавалером и не разрешила проводить её до дома. А кавалер, между прочим, был перворазрядником по боксу. И вот... Вонючий подвал и четверо подонков со своей водкой, помидорами и кое-чем еще. Сама виновата. А теперь и кричать было поздно, у одного из них поигрывал в руках огромный ножичек.
- Ты не боись, - бормотал Серый, предчувствуя удовольствие. - Мы силой не тронем. Сама дашь, все будет по уму. Кайф получишь. Люби нас, мы хорошие.
Компания разразилась громким смехом и начала разливать по грязным стаканам вонючую водку.
- Пей для куража, - предложил один из них. - Славнее будет.
- Пустите меня, что я вам сделала? - пробормотала, наконец, девушка жалобным голосом.
- Ничего ты нам пока не сделала, - сказал свое слов и самый младший из всех Эдик-рыжий. - Но надеюсь, сделаешь, как мы попросим. Нам много не надо.
Один из компании стал совать ей в руку стакан водки, он не выдержала и ударила сующего по руке. Тот рассвирепел и ударил её кулаком в лицо. Удар получился ощутимый, и девушка упала на спину на бетонный пол грязного подвала. Больше она ничего не смогла сказать, ужас полностью парализовал её. Она была студенткой пединститута, жила с мамой и папой в этом самом подъезде и понятия не имела, что такое может произойти с ней. Смеялась над мамой, которая вечно стращала её нехорошими людьми, и думала, что такие вещи происходят только с другими девушками, глупыми, развратными, неосторожными. Но чаша сия не обошла и её.
- Рыжий, иди на стрему, карауль, услышать могут, - шепнул Серый. - Мы позовем тебя, когда надо. - И сальными руками принялся стаскивать с девушки трусы, при этом другие держали её под руки. Рыжему очень хотелось посмотреть на происходящее, чтобы возбудить себя, и от отошел к выходу, но так, чтобы и ему было видно действо. Девушку поставили на колени, и Серый начал свое дело. От этого зрелища Рыжий возбудился невероятно, его прямо-таки трясло от возникшего страстного желания, ведь его могучий потенциал был доселе неиспользован. При тусклом свете свечки он видел искаженной страданием лицо стоявшей на коленях девушки, а сзади наяривал Серый, весь клокоча от удовольствия.
- Быстрей давай, что ли, - пробубнил один из ожидавших, недовольный неутомимостью Серого. Он боялся, что кто-нибудь спугнет их, и он уйдет несолоно хлебавши. Но боялся напрасно. Серый, наконец-то закончил, урча от радости и отдал жертву второму по старшинству. Девушка стонала, по лицу ручьем текли пот и слезы, но это только возбуждало насильников.
- Тебя как звать-то? - спросил второй, снимая штаны. - А то не знаешь даже, кого трахаешь, нехорошо как-то, не по-советски...
Девушка с ненавистью поглядела на него. Но тот не испугался этого взгляда и сильно ударил её кулаком в скулу.
- Говори, раз спрашивают, падла, порежу, если будешь кобениться, говори! - И так вытаращил свои водянистые глазенки, словно хотел удариться в припадок.
- Ира, - сквозь рыдания отвечала девушка, лежа навзничь на холодном бетонном полу.
- То-то, сучка...
Пока он удовлетворял свою вековую похоть, остальные в это время глотали теплую водку и лопали хлеб с помидорами. Третий был парень не очень умелый и валандался долго. И тут-то произошло неожиданное. Девушка откуда-то нашла в себе силы и, оттолкнув поднимавшегося с неё третьего, бросилась к выходу. Там стоял на стреме изнемогавший от желания Эдик-рыжий. Но он как-то растерялся от неожиданности, девушка сильно толкнула его в грудь, тот споткнулся об лестницу и упал. Девушка выскочила из подвала и закричала истошным голосом на весь подъезд: "Помогите! Насилуют! Помогите!"
Орава недоумков бросилась к выходу. Девушка же с невероятно откуда взявшейся силой, бросилась по лестнице наверх, и уже открывались двери, на темную зассаную лестницу падали лучи света, и эхо разносило по лестничной клетке жуткий крик. Из квартиры Иры выскочил её отец, здоровенный мужик с палкой в руках. Он догнал Серого на выходе из подъезда, сбил его с ног и ударил палкой по спине. Он яростно лупил его, корчившегося на земле, палкой и ногами, и только вмешательство собравшихся соседей спасло Серого от смерти. Мать в это время позвонила в милицию, они приехали быстро, швырнули в воронок окровавленного полуживого Серого, а через два часа взяли и остальных, разбежавшихся, кто куда.
Дело было ужасно простое. Проще и глупее ничего и быть не может. На что рассчитывали подонки, никто и понять не мог. А вот ни на что. Совсем ни на что, как и многие другие, им подобные. Просто им трахаться хотелось, вот и все. Все четверо получили срок, меньше всех получил не солоно хлебавший Эдик-рыжий. Всех, кроме Эдика, опетушили ещё в СИЗО. Серый отбарабанил восемь лет, и существование его было ужасно. Вышел он на волю почти полным идиотом, но, однако, пришел в себя и стал трудиться на пункте приема посуды на благо народа. Участь остальных двоих была ещё более печальна, оба так и не вышли на свободу, одного зарезали через несколько лет, другого забили ногами. И лишь Эдику-рыжему в этом так же повезло, как не повезло тогда, в подвале.
- Статья? - в упор спросил его здоровенный шкаф, как только за ним захлопнулась дверь камеры в СИЗО "Матросской тишины".
- Я... это самое... за хулиганство, двести... шестая, - промямлил наивный Рыжий.
- А если я тебе яйца отрежу за лжу твою, петушок ты недоношенный? спросил шкаф. - Тогда какая статья мне будет?
Камера наполнилась могучим смехом. Их порадовало появление на горизонте такого солнышка, как восемнадцатилетний Рыжий, все ведь прекрасно знали, что скоро приведут мудака, проходившего по сто семнадцатой. А развлечений в камере мало.
- Говори! - приказал шкаф. - Рассказывай братве, как дошел до жизни такой.
Захлебываясь от ужаса, Рыжий честно выложил все. Камеру человек эдак на сто буквально трясло от смеха. Давненько они так не веселились.
- Уй, уй, уй, - покатывался шкаф, - хватаясь за свой толстый живот. Ну не повезло тебе, петушок. Нам зато повезло, веселее будет. Снимай штаны.
Когда дрожавший от страха Рыжий наблюдал этот взрыв веселья, он заметил, что не смеялся только один. Человек лет сорока пяти, крупного сложения, лысоватый, одетый в красный вязаный пуловер и голубые джинсы, пристально и напряженно глядел на него. И когда Рыжий, обеими руками вцепился в свои штаны, зная, что лучше умереть, чем быть опущенным, человек этот подошел к шкафу и шепнул ему на ухо пару слов. Рыжий заметил, что правый глаз у него какой-то странный, будто покрытый мутной пленкой.
- Как знаешь, Ворон, - пожал плечами шкаф. - Зря только, за дело ведь. И позабавились бы.
- Ну ладно, ладно, я прошу. Да ведь и не насиловал он, он просто козел, и все. Правда, Рыжик? - И подмигнул единственным глазом Эдику.
С тех пор Рыжий стал тенью Ворона. Он мухой поднимался с нар по любому его приказу. Сидели они вместе в СИЗО недолго, дело насильников решилось быстро, его увели из камеры, а потом дали два года, и поканал глупый Рыжий в края, не столь отдаленные. А Ворон поехал в другое место, для людей посерьезнее, в колонию строгого режима. Но в лагере никто не трогал Рыжего, чувствовалось, что кто-то издалека опекает его.
Рыжий благополучно отбарабанил два года и вернулся в Москву. Приехал домой он утром, семейка была в сборе, с тяжелого похмелья и встретила его без всякого энтузиазма.
- Ну, здравствуйте, что ли? - ощерился повзрослевший заматеревший Рыжий, коротко стриженый и с белесой щетиной на лице.
- Здорово, давно не виделись, - буркнул отец, не вставая из-за стола и подперев буйную голову руками.
- Сынок, - криво улыбнулась мать. - Иди-ка сюда, я тебя обниму. Голова трещит с бодуна, б... встать не могу, б... буду.
- Слы, - не здороваясь промямлила Зинка. - Ты не раздемшись, иди, сгоняй за бормотухой. Ужрались вчера. - При этом она умудрилась пять раз в такую короткую фразу вставить любимое слово.
"Матерый уголовник" даже оторопел от такого приема. Никак не ожидал. Он, конечно, не слюнтяй, но все же... домой ведь приехал, и не с курорта, мечты о возвращении лелеял в душе, а тут... чтобы так... Однако, сглотнул, чваниться не стал, а спокойно вытащил из своего сидора бутылку водки и две бутылки пива впридачу. Он тоже... не лыком шит, приехал, понимаете ли... Мужик приехал...
Вот тут-то искренней радости не было предела! Ни денег, ни сил не было у честной компании, а тут сынок приехал с гостинцами. Ну, кормилец! А ещё говорили, мудак! И впрямь поумнел у хозяина!
Мать вскочила из-за стола, облобызала Рыжего, обслюнявив его небритую физиономию и даже всплакнула. Зинка глотнула холодного пивка, харкнула, промочив горло и похвалила пропитым голосом:
- Деловой, б...!
- Живи по совести, сын, - поучил Николай Петрович, когда орава разлила водку по стаканам и чокнулась. - С прибытием. Не позорь семью, мы люди рабочие. Живи, работай... - Больше не нашел, что добавить и вмазал полный стакан, выпучив от отвращения глаза.
Остальные тоже вмазали, и мать стала заступаться за Эдика, размазывая пьяные слезы по грязной роже.
- А ты не фаршти, Коляка, не фаршти, сын вернулся, а ты... Он того... он такой хороший, вы не знаете, какой он хороший. - Она с ненавистью поглядела на отца и Зинку, а потом вместо поцелуя лизнула Рыжего в лоб. Запах смрада и векового перегара наполнял неуютную малогабаритную квартиру Жабиных. Сонмище дружно закурило "Приму", потом ещё выпили и потом и время баяна пришло. Наступило веселье. Отвратительно воняли бычки "Примы" в наспех приготовленном недоеденном салате из помидоров с луком. Зинка смачно досасывала старую воблу, хранившуюся на черный день в холодильнике, размазывала слезы по грязным щекам мать, орал песни, как припадочный, отец. И Рыжему вдруг почему-то неожиданно захотелось снова вернуться в зону, до того уж здесь было хреново и гнусно. Но... желание это быстро прошло, купили ещё водки, и вместе со всеми он горланил "Хас Булат удалой", коронный номер семьи Жабиных. Как правило, после исполнения этой песни они били друг другу морды и крушили остатки мебели и посуды. Это знали соседи и, услышав сквозь тонкие стены знакомую песню, напружинивались и готовились к худшему. Вызывать же милицию не имело ни малейшего смысла. Поначалу милиция приезжала, как-то пару раз забирали Николая Петровича Жабина на пятнадцать суток, а затем он вновь появлялся со своими мутными коровьими глазками, равнодушно глядел на соседей без злобы, без упрека, с легкой только такой укоризной, но он и так всегда на всех глядел. И все продолжалось заново. Были деньги - пили, не было - тоже пили, если пили, то пели, если пели, то буянили, выскакивая на лестничную клетку, дрались и грязно бранились. Это же не случай, это образ жизни, образ восприятия нашего прекрасного и радостного мира. Какая часть населения смотрит на жизнь такими мутными глазами? Боюсь сказать, да и не знаю, знаю только, что большая, ударение не ставится сознательно, каждый понимает, как ему угодно.
Устроился Эдик-рыжий в ЖЭК разнорабочим, поначалу вел себя тихо, по вечерам пил горькую с мужиками, сторонился паскудных семейных торжеств, совсем уж гадко ему там было. Вскоре познакомился с чувихой Люськой, бабенкой молодой, да опытной. Она-то и научила его премудростям любви. Поначалу, правда, осечка вышла. Посмеялась было над ним Люська, баба нетактичная, глупая, но мигом получила пудовым кулачищем в рожу и поутихла, ученье продолжала тихо и ласково, без зубоскальства. Рыжий не стал, разумеется, признаваться, что до двадцати лет не знал ни одной женщины, что весь его сексуальный опыт состоял из неудавшегося изнасилования да траханья в зоне опущенных. Премудростям, однако, он обучился быстро, смышлен оказался и здоров физически, утомления не ведал и сильно голодный был по этой части. Так что Люська не жаловалась.
Так и проходила его нехитрая житуха, пока...
В сентябре девяносто второго года шел Рыжий домой, получив от управдома выговор за пьянство на работе, шел недовольный и смурной, матерился под нос, поплевывая на землю мелко-мелко, часто-часто. И вдруг тяжелая рука опустилась сзади ему на плечо. Он обернулся и вздрогнул. Перед ним стоял Ворон собственной персоной, цветущий, загорелый, в модной синей спортивной куртке и кепочке. На глазах темные очки.
- Здравствуй, Эдик, - тихо произнес Ворон. Тут Рыжий мигом скумекал, что спокойной телячьей его жизни пришел швах. Надо было отрабатывать.
Но тогда он только задал ему пару вопросов и исчез. А появился после этого месяца через полтора, совершенно неожиданно. Было воскресенье, семья Жабиных как раз горланила "Хас Булата", когда к ним в дверь позвонил соседский мальчуган и сообщил, что Эдика просят выйти. На его счастье, Рыжий был ещё трезв, так как только что прибыл от Люськи и в попоище участия не принимал.
Ворон стоял около подъезда. Около него топтался какой-то хилый замухрыга.
- Это Коля. Это Эдик, - представил он их друг другу, не здороваясь с Рыжим. Сразу перешел к сути дела. Надо было пасти одну квартиру на Ленинском проспекте, следить начинать немедленно и следить непрерывно, и ни в коем случае не дать одной девице по имени Катя попасть в эту квартиру, а посадить её в машину и доставить по названному адресу. Коля знал эту девицу в лицо, а Рыжий с его молодостью и физической силой был дан тщедушному Коле в подмогу. На расходы и в качестве задатка Рыжий получил от Ворона энную сумму.
- Если упустишь, худо тебе будет, парень, - тихо предупредил Ворон. А сделаешь, как надо, разбогатеешь, это тебе не кайлом в землю врубаться. Ханку жрать будешь, сколько захочешь, без всякого счета, сколько твоя душа приемлет. А если прекратишь свой гай-гуй, так и на черный день отложишь. А он, уверяю тебя, наступит. И глядя на тебя, полагаю, что очень скоро. Ты меня понял?
- Понял, понял, Ворон. Все будет путем. Сам-то как? - угодливо спросил Рыжий у своего покровителя.
- Клево, - словно отрезал Ворон. - Сам знаешь, у меня всегда все клево. Все парни, времени нет, знакомьтесь, и за дело.
Вытащенный из постели, дрожащий и непохмелившийся Коля выглядел как тень. До его больной головы ещё толком не дошло, что Маша погибла в автокатастрофе вместе с мужем. Ему было просто плохо, он безумно хотел выпить, и все происходящее казалось ему дурным сном. Впрочем, вся жизнь его проходила, как дурной сон, и ему было не привыкать. По приказу Ворона он мучил не только Аркадия, но и Машу, которую так любил, а теперь ему надо было выслеживать и похищать их дочь Катю. Коля не хотел ни о чем думать, где-то в глубине души все ещё надеясь, что Маша жива, и все ещё как-то образуется. Но отказать Ворону он не мог, так же как и не мог отказать ему Рыжий. Оба были его крестники. Оба панически боялись его. И только безумная любовь к Маше чуть не заставила Колю предать Ворона и все рассказать ей о его планах. Если бы она тогда оказалась дома... Если бы он рассказал все Аркадию... Маша была бы жива... Коля не знал всех подробностей катастрофы, но был уверен, что её подстроили Ворон с Хряком. Да, она была бы жива... А вот его бы не было, Ворон убил бы его. Даже странно, что узнав о его звонке ( совершенно случайно Ворон зашел на почту и увидел в кабинке Колю, а потом силой выбил у него признание ), он оставил его в живых.
Коля никак не мог понять, чего Ворон добивается от Корниловых. Это был страшный, непонятный человек, человек-призрак, он мог появиться когда угодно и исчезнуть в любой момент. Он мог раздобыть большие деньги откуда угодно, хоть из дорожной пыли. Коля не знал подробностей жизни Ворона, как не знал их никто, но был уверен - Ворон не остановится ни перед чем, убить человека ему раз плюнуть. И такой-то человек тратит все свое время на то, чтобы терроризировать семью Корниловых. Хотя, причины у него на это есть, и об этом знал только он, Коля. И получить он от них мог немало - квартира, дача, машина, наличные деньги, импортная техника... Но Коля понимал, что не в этом дело, и об основной причине этого странного поведения Ворона у него лишь маячили смутные догадки...
А что же теперь? Аркадия и Маши больше нет. Об этом ему сообщил Ворон, встав словно призрак над его убогой постелью. Что же ему теперь надо, этому гаду рода человеческого? Ограбить их дочь, оставшуюся круглой сиротой? Истребить эту семью до конца? Он не понимал логических построений Ворона. Для него, больного, несчастного, спившегося, нищего, потерявшего в жизни последнее, человека, это было слишком сложно. Все, что у него осталось это леденящий душу страх перед Вороном, перед его покрытой мутной пеленой правым глазом, ещё больше перед зрячим левым, с сатанинским прищуром глядящим на него, и в то же время панический страх остаться без его поддержки, один на один с этой совсем уж теперь непонятной жизнью.
- Кати нет в Москве, - тихим голосом объяснил Рыжему Ворон. - Она по слухам уехала с хахалем в Питер. Видимо, сегодня вечером они приедут в Москву, но, может случиться, что и не сегодня, так что пасти надо до последнего, пока не появится. Какова наша задача - сделать так, чтобы о смерти родителей она узнала не сразу, мало того - обязательно от меня. Кстати, что в этом плохого? А, Николаша? - Он едва заметно усмехнулся. - Я переживаю их гибель и желаю счастья их единственной дочери. Которая по твоим описаниям и моим поверхностным наблюдениям, вылитая Маша. А Маша, сам знаешь... Но..., - он увидел страдальческую гримасу Коли, - тут я молчу, я затихаю, Николаша. Такое несчастье, такая нелепая случайность... Так что, я вас обоих прошу, тебя, Рыжий, при необходимости, подчеркиваю это слово, учитывая твою особую одаренность, аккуратно нейтрализовать её хахаля, а тебя, Николаша, с помощью Рыжего доставить её ко мне. Идите к этой машине, вас отвезут на Ленинский проспект к подъезду Корниловых, а потом, вместе с Катей, я надеюсь, - он снял очки и протер носовым платком стекла, - туда, куда положено. Вы поняли меня? - Он внимательно поглядел на них, и оба не могли понять, какой из его глаз страшнее - невидящий правый или зрячий левый.
- Да, да, поняли, - вразнобой ответили крестники, один с готовностью и рвением, другой - с величайшим унынием и отчаянием в голосе.
- И не хандри ты, Николаша, сейчас мы с тобой делаем общее благородное дело, понял?
Они пошли в ожидавшей их черной "Волге" и сели в нее, Ворон спереди, они сзади. За рулем сидел могучий незнакомец, мрачный как туча и молчаливый как рыба. За всю поездку он не проронил ни слова.
Коля думал о своем. Он ни на йоту не верил Ворону, его, якобы, благородным намерениям. Он чувствовал, что тот вновь затеял что-то дьявольское. На своем опыте Коля знал, что вся жизнь Ворона была посвящена тому, чтобы изобретать нечто такое, от чего людям, против которых это затевалось, становилось невыносимо жить. Он словно злой дух одним легким мановением руки превращал в ад жизнь всех тех, с кем соприкасался. "Откуда этот гад только силы на все это берет? Словно вечный двигатель, покою не знает. Все что-то изобретает, затевает", - с ненавистью думал Коля. - "И никакой погибели на него нет".
И действительно, активная натура Ворона не знала состояния покоя. Наступали золотые времена для таких как он, они начинали делать бешеные деньги, ворочать миллионами долларов, скупать акции крупнейших предприятий и фактически управлять этим вновь созданным криминальным государством. А он, талантливый, активный, опытный, вынужден был пробавляться всякой мелочью - ведь пока он сидел в колонии строгого режима, его коллеги, бывшие в то время на воле, стали солидными людьми - банкирами, предпринимателями, многие проникли во властные структуры. А он фактически оставался не у дел. Досидеть срока он не мог, он организовал побег, и в конце лета оказался на воле. Ему нужны были деньги, чтобы начать свое дело, а для того, чтобы сделать деньги, нужны были идеи. Но никаких серьезных идей не возникало, и Ворон стал ощущать пустоту и тревогу, бездействие душило его. Чтобы не оставаться в состоянии стагнации, он стал изобретать всякие паскудные развлечения, лишь бы действовать беспрерывно, словно вечный двигатель. Он даже не мог хоть ненадолго осесть на дно, выждать, он не считался с тем, что находится в розыске, что он застрелил на шоссе милиционера, он был весьма неосторожен. Ворон знал по своему богатому опыту, что попадался только тогда, когда действовал вроде бы правильно, логично, а вот когда неоправданно рисковал, все ему сходило с рук, словно бы дьявол берег его для своих черных дел. Дьявол не прощал только одного - жалости, человечности.
Когда Ворон рисковал, он испытывал прекрасное, ни с чем не сравнимое чувство, вся кровь кипела в нем, он ощущал себя не то что человеком - он ощущал себя сверхчеловеком, чуть ли не вершителем судеб человеческих. Он знал, чем рискует, имел представление, что такое камера смертников, ему рассказал об этом некто Федоров по кличке Дыра, который ожидал помилования больше года и дождался-таки. Когда опасность словно пуля свистела над ухом и исчезала в бесконечности, Ворон испытывал истинное наслаждение. Это была его жизнь, это было его предназначение, только в этом он видел смысл.
Ворон не побоялся нагрянуть домой к Андрею Зоричу. Адрес его был ему известен, Катиного хахаля они выследили, зная, что его адрес может понадобиться, и он действительно понадобился. Андрея дома не оказалось, Ворон представился Катиным родственником, и родители Андрея в простоте душевной сообщили ему, что Андрей с Катей уехали в Ленинград и сегодня вечером должны вернуться. Андрей поставил своих родителей в известность, будучи внимательным сыном, а они, будучи людьми воспитанными, поставили в известность об этой поездке человека, лишившего жизни родителей Кати, которым не суждено было узнать о поездке их дочери в Ленинград. Ворону запала в голову идея своей встречи с Катей Корниловой, его вдохновляла эта затея. А если он и рискует попусту - значит, судьба...
Оставив в машине у подъезда Корниловых Колю и Рыжего, сам взял такси и направился к старой подруге Эллочке Жарковской, где и стал ждать вестей, а лучше всего - желанную гостью. Старая подруга Эллочка, всецело преданная ему, постаревшая, погрузневшая за эти годы, имела теперь доходную профессию - она содержала притон. В специально арендованном помещении, разумеется. Но на свою квартиру она порой привозила девиц особой красоты специально для старого друга, который теперь именовался Петром Бородиным и изредка позволял себе расслабиться, отдохнуть от своих лихих дел. А сегодня он попросил Эллочку вообще не приезжать домой, ему, мол, надо было побыть одному, а потом встретиться кое с кем тет-а-тет. Без единого лишнего вопроса Эллочка дала добро. Это качество и было самым ценным у Эллочки она за всю жизнь не задала ни одного лишнего вопроса. Оттого-то и чувствовала себя неплохо в новых рыночных условиях. У неё были очень влиятельные знакомые, причем, в самых разных сферах - от правительственных кругов до уголовного мира. Какая разница - ведь все живые люди, охочие до наслаждений, а самых лучших девочек в Москве могла достать только она, и все это хорошо знали.
- Ночуй... Петр Андреевич, - сказала она по телефону хриплым усталым голосом. - Проверь только, ключ не потерял? А я здесь останусь, в этом вертепе. Приму снотворное и баиньки. Целую тебя. Будь.
6.
Самолет приземлился вовремя. Усталые и счастливые Катя и Андрей вышли из здания аэропорта и побрели к стоянке такси. Было около девяти часов вечера. Взяли такси и поехали домой. В машине Кате снова стало тяжело на душе, она постоянно думала о родителях. А вдруг они уже вернулись, созвонились с бабушкой и поняли, что она не ночевала дома, а это в их семье было делом совершенно ненормальным, противоестественным. И после тех фантастических чувств, ощущений, которые она испытала за эти дни, ей очень не хотелось выслушивать скучные нотации, крики возмущения. А вести сейчас же Андрея в дом и объявлять его своим женихом, заявлять, что они немедленно поженятся, она вовсе не хотела. Она всерьез об этом не могла думать. Это все были его идеи. И вообще, все было так странно и так неожиданно. Там, в Питере, все это казалось сказкой, здесь же, в Москве, эта сказка перенеслась в реальность...
... - Мне что-то страшно, Андрюша, - прошептала она. - Я чего-то боюсь, сама не знаю, чего.
- Ничего не бойся, родная! - вскрикнул он и прижал её крепко-крепко к себе. - Я с тобой. Я всегда с тобой.
Вот и Москва, Ленинградский проспект, улица Горького, Октябрьская площадь, площадь Гагарина, Ленинский... Скоро они будут дома... Ну почему у неё в душе такая тревога, постоянно нарастающая тревога?...
Они остановились около дома. Андрей расплатился с водителем, и они пошли в глубь двора. Во дворе было темно, фонари горели тускло. Впереди послышался какой-то шорох, кто-то яростно зашептал какие-то непонятные слова. Шепот этот был словно из болезни, из горячечного бреда. Катя с ужасом различила слова: "Вот они." Слова чужие, ожесточенные и непременно относящиеся к ним.
Но почему именно к ним? Глупости все это, показалось, померещилось. Скорее, скорее домой, в теплую квартиру, к родителям, пусть они будут дома, пусть ругают, кричат, только были бы дома. Почему-то страшно, очень страшно...
К ним откуда-то из темноты приблизились два силуэта. Мужских силуэта. Один кряжистый, могучий, широкоплечий, в куртке, другой - хилый, в шляпе и плащике. "Подожди" , - тихо сказах хилый могучему и подошел ближе к Кате и Андрею.
- Здравствуйте, Катя, - произнес хилый, слегка трогая её за локоть. Можно вас на одну минутку?
- Что вам от меня надо? - шарахнулась Катя в сторону.
- Вы, пожалуйста, не беспокойтесь, я не причиню вам ничего дурного, не беспокойтесь, - лепетал незнакомец. - Я ваш друг. Мне надо вам кое-что сообщить.
- Говорите здесь. При мне, - приказал Зорич, однако, слегка дрогнувшим голосом. Ему тоже стало не по себе.
- Я не могу, не имею права, молодой человек, - говорил незнакомец, пряча лицо в шарф и надвинутую на лоб шляпу. - Пойдемте, Катя, сюда, сюда, пожалуйста.
Он слегка тянул её в сторону за руку, а между Зоричем и Катей быстро выросла фигура второго, широкоплечего. Лица его тоже не было видно в полумраке.
- Погоди, парень, погоди. - Он напирал мощной грудью на Зорича. Погоди-ка минутку, тебе туда нельзя. Тебе туда нельзя.
- Я никуда с вами не пойду! - крикнула Катя, но тут неожиданно рядом с ними как из-под земли появилась черная "Волга". Как пуля из неё выскочил крупный, грузный человек и, приоткрыв заднюю дверь, резко втолкнул Катю в машину. В это же время широкоплечий ударил в лицо Зорича, перегораживая ему путь к машине. Хилый мухой впрыгнул в машину, бросился было туда и широкоплечий, но ему это не удалось. Зорич пошатнулся от удара в лицо, но удержался на ногах, догнал широкоплечего и нанес ему сильный удар ногой в спину. Тот упал лицом в грязь, быстро подняться ему не удалось, и, увидев его злоключения, водитель быстро тронул машину с места, и она нырнула во тьму. Номер был забрызган грязью, но Андрей бежал за машиной и кричал:
- Стойте, гады, стойте! Я запомнил номер, стойте!!!
Но машина исчезла за поворотом и помчалась по проспекту в сторону от центра. Андрей бросился обратно, надеясь поймать широкоплечего, но того, естественно, и след простыл. От ужаса у Андрея замерло сердце. "Идиот, зачем гнался за машиной?! Зачем?! Надо было этого держать!" Он рыскал по двору, обшарил все вокруг, но естественно, никаких следов широкоплечего поблизости не было. Редкие прохожие смотрели на него с изумлением.
Прошатавшись так битый час, он с остекленевшими глазами и стучащим словно маятник сердцем поплелся домой.
- Ну, Андрюшенька, как съездил? - спросила мать, улыбаясь.
- Н-нормально, - буркнул Андрей. - Ус-стал очень.
- Да что ты бледный такой? Что заикаешься? - испугалась мать. - А тут к тебе какой-то мужчина приходил, интересовался, когда ты приедешь. Он родственник Кати Корниловой.
- Родственник?! Кто такой?!!! - заорал, словно резаный, Андрей.
- Ты чего орешь прямо с порога? - возмутился отец, выходя из комнаты с дымящейся трубкой в руке.
Но ответить ему Андрей не успел. Зазвонил телефон. Андрей пулей бросился к трубке.
- Андрей, послушайте меня, - тихий уверенный голос в телефонной трубке заставил его похолодеть. - Я вас вот о чем попрошу - не начинайте никаких поисков Кати. Если вы не послушаете меня, позвоните в милицию, поднимете шум и тому подобное, с Катей будет плохо. Она погибнет жуткой смертью, я вам это обещаю. Вы сами понимаете, что я не шучу. Так что не начинайте никаких поисков, ложитесь спать, а завтра тихо и спокойно идите в школу. Родителям скажете, что поссорились с Катей, оттого и нервничаете. Вы меня поняли? И не вздумайте перебивать меня и что-то отвечать. Не ищите её, все это напрасно. Она появится сама, когда будет нужно. В целости и сохранности.
- Из-звините, - пробормотал Андрей, все ещё надеясь, что это страшный сон, от которого он сейчас очнется. - Но её же будут искать родители...
- Не будут, - замогильным голосом успокоил незнакомец. - Ее родители вчера погибли. В автокатастрофе. - И в трубке послышались частые гудки, гудки безнадежности и обреченности...
У Андрея отнялся язык. Он не мог все это осмыслить. И в тот момент ему и в голову не пришло, что именно его будут обвинять в исчезновении Кати, может быть, в её убийстве. Мысль эта пришла к нему в голову только среди глубокой ночи, когда он в ужасе и бреду метался по кровати. И от этой жуткой мысли он застонал нечеловеческим стоном...
7.
- Прямо как в детективном романе, - произнесла Катя, пытаясь прийти в себя от пережитого ужаса. Машина неслась по оживленному проспекту, вокруг светились огни, мчались машины, ходили люди. Москва кипела своей обычной вечерней жизнью, и только она, Катя, была вне этой жизни. Она сидела на заднем сидении машины, мчащейся неизвестно куда. Рядом с ней сидел, кутаясь в коротенький плащик тот хилый невзрачный мужчина, который первым подошел к ней у подъезда. В машине было темно, и лица его толком не было видно, лица же водителя Катя не видела вообще.
- Вы не беспокойтесь, Катя, - тихо произнес Коля, ибо, разумеется, это был он. Этого человека успели хорошо узнать её родители. Водитель, нанятый Вороном, молчал, лицо его было незнакомо Коле, он не проронил ни единого слова. "Немой, что ли?" - поражался Коля. - "Почему не приехал Хряк, которому Ворон доверяет на сто процентов? А вообще-то, дела у Ворона, видать, неважнецкие, если на такое дело он мобилизует таких как я и этот рыжий дебил." Коля всячески отгонял от себя мысли о погибшей Маше, ему слишком страшно было обо всем этом думать. Лишь одно желание овладевало им - он хотел покоя, хотел напиться водки и согреться, хотел зарыться в свою грязную постель и хоть ненадолго забыться сном. Ныли его побитые места, во рту красовался обломок выбитого переднего зуба. "Почему я так живу?" постоянно спрашивал он себя. - "Почему я должен так погано жить? Ведь другие не так живут, наоборот - все такие веселые, сытые, довольные, даже Ворон, который в розыске, даже этот рыжий придурок. Ничего им не страшно, сам черт им не брат. И только мне, одному мне так плохо..." Вот он сидит рядом с дочерью Маши, так на неё похожей и везет её к Ворону, который задался страшной целью - погубить, растоптать эту семью, а он ничего не может сделать для дочери женщины, которую он любил больше жизни, даже не может сообщить ей о смерти родителей.
- Вы нас извините, Катя, за такое странное поведение, - шепелявил Коля. - Мы иначе не могли поступить, вы потом все поймете. Мы вас везем к одному хорошему знакомому ваших родителей, он должен вам кое-что сообщить.
- А что с родителями?! - внезапно осенило Катю, и мигом прошли все её страхи за саму себя. Она поняла, что с ними что-то не в порядке.
- Тихо, тихо, не волнуйтесь, - успокаивал её как мог Коля. - Но, вообще-то будьте мужественны. В жизни всякое бывает. К сожалению, наша жизнь состоит не только из радостей, но и из проблем. И всяких проблем, больших и малых, гораздо больше, нежели радостей. Но вы не беспокойтесь, у вас все будет хорошо. Вы так молоды, так прекрасны... так похожи на свою мать, - тяжело вздохнул он.
- Вы что, знаете мою маму?
- Конечно, конечно... И я, и тот, к кому мы сейчас едем.
Катя взяла себя в руки, пытаясь превозмочь все нарастающее беспокойство. Она прекрасно понимала, что эти люди не желают ей добра, что все происходящее из какой-то иной жизни, о которой она знала только по книгам и фильмам, из жизни страшной, опасной и грязной. Ей никогда не доводилось соприкасаться с этим миром, и вот... Но с детства она усвоила железное правило - надо было уметь вести себя в любой ситуации так, чтобы потом не было стыдно за свое недостойное поведение. И она старалась держаться из последних сил.
- Слушайте, не знаю, как вас там... А зачем вы ударили моего друга? Это что, тоже из лучших побуждений?
- Это не я его ударил.
- Верно, не вы, вы бы просто не дотянулись, - усмехнулась Катя. - Но вы же бандиты, вас нанял кто-то. Вам что, выкуп за меня надо получить?
- Да как же вам не стыдно такое говорить? - возмутился вдруг Коля. Какой выкуп? А тот, который... он просто погорячился, ну, дело такое... сами понимаете, и ваш друг агрессивно себя вел, ни в чем не разобравшись. А вот вам горячиться не надо, и выпрыгивать на ходу из машины тоже не надо. Вас везут туда, где вы узнаете о своих родителях. Только там, и ни в каком другом месте. Вам что, это не интересно?
- Мне это интересно. Очень интересно. А ещё интереснее мне другое какое отношение вы и вам подобные могут иметь к моим родителям?
- Ох, господи, - вздохнул Коля. - Боже мой, какая наивность! Все мы друг к другу имеем какое-то отношение. Вы даже себе не представляете, как тесен тот мир... Я-то давно знал... знаю вашу маму Марию Ростиславовну. Мы дружили в детстве...
- Вот это мама! - удивилась Катя. - Понятия не имела, что у неё в друзьях были бандиты.
В процессе этого разговора к чувству страха, который она все время пыталась преодолеть, стало примешиваться другое - чувство любопытства. Интересно, куда же это все-таки они её везут?
Машина колесила по Москве, по улицам, по темным переулкам. Катя Москву знала плохо и определить место их нахождения могла только очень приблизительно, полагала, что это был Юго-запад. Неожиданно Коля заявил:
- Катенька, вы меня, конечно, извините, ради Бога, дело такое, но... теперь на всякий случай... я должен вам завязать глаза.
- Вы что?! - закричала Катя и попыталась выскочить на ходу из машины. - Обалдели совсем?! Бандиты!
- Сиди! - тяжелым мрачным басом сказал свое первое слово и водитель. А то живая не доедешь! Сиди!
- Извините, - лебезил Коля, пытаясь сгладить эту грязную грубость. Это так, на всякий случай. Только ради предосторожности.
Катя поняла, что дело обстоит довольно скверно, что эти люди совсем не шутят, и позволила Коле завязать ей глаза вонючим шарфиком. После этой акции все трое хранили гробовое молчание. Машина ехала ещё примерно минут десять - пятнадцать и, наконец, остановилась.
- Мы вам развяжем глаза, - сказал Коля, - и медленно, медленно пойдем к подъезду. Только помните, одно неосторожное движение, и за последствия я не отвечаю. Не дай Бог, не дай Бог... Будьте благоразумны...
- Прикончу, поняла? - добавил для ясности водитель, и голос его говорил о том, что он вполне способен на это.
Ей развязали глаза и вывели из машины. Обычный многоэтажный дом, таких полно в московских спальных районах. Никаких особых примет. Такой дом не только с завязанными глазами, и с развязанными-то - сто раз приедешь, и притом в светлое время, и сто раз забудешь. Как в известном фильме, не поймешь, Москва ли это, Ленинград ли, или ещё что-нибудь...
Было довольно поздно, но мелькали во дворе одинокие фигуры с собаками, даже на скамейке ежилась влюбленная парочка. Коля шел впереди, кутаясь от колотящего его озноба в несолидный куцый плащик, за ним Катя, а сзади, совсем вплотную к ней шел мрачный водитель. "А если все же закричать, позвать на помощь?" - подумала Катя. - "Что они сделают? Неужели убьют на глазах у всех?" И хотела было крикнуть, однако, не решилась, не хватило духу. Слишком уж горячим было сзади дыхание сопровождающего.
Они вошли в подъезд, сели в лифт, при этом Коля прикрыл ей глаза своей холодной как лягушка рукой. Катя с ужасом и отвращением чувствовала, как мелко-мелко дрожит его рука, каким запахом нищеты веет от этого рукава. Коля так и держал руку, выводя её из лифта и подводя к квартире, нельзя было, чтобы она знала на какой этаж её привезли и в какую квартиру. Водила нажал кнопку звонка.
- Это мы, - тихо произнес Коля, и дверь стала потихоньку открываться...
В прихожей стоял полумрак, где-то вдали, в комнате горело зеленоватым светом бра. В квартире стояла гробовая тишина, а тот, кто открыл им дверь, сразу куда-то исчез...
- Пожалуйста, Катя, входите, - произнес Коля, убирая руку с её лица и слега дотрагиваясь до её талии. Она сделала шаг вперед, хотя, наверное, делать этого было не надо, а надо было кричать, сопротивляться, звать на помощь, словом - делать все, только бы не дать этим людям закрыть за собой дверь этой таинственной квартиры. Но... такова уж наша патологическая антипатия к всякого рода шуму, скандалам, стремление к тому, чтобы все было чинно, степенно, как надо, тихо и спокойно... И разумеется, страх, не дающий раскрыть рот, страх...
Итак, она сделала шаг вперед по мягкому темно-зеленому паласу. Вошли и сопровождающие. И дверь за ними аккуратно захлопнулась.
Катю провели через большую прихожую в комнату, видимо, гостиную, судя по интерьеру. Это была комната метров двадцати пяти, обставленная модной западной мебелью светлых тонов. Мягкие диваны, кресла, небольшие шкафчики по стенам, мягкий красный ковер под ногами, огромная хрустальная люстра над головой. Ничего особо примечательного, тем более после того, что видела Катя в квартире дяди Зорича в Петербурге, но было очевидно, что хозяева этой квартиры, мягко говоря, не бедствовали.
Посередине комнаты стояли маленький журнальный столик и два мягких кресла перед ним. На столике красовалась хрустальная ваза с пятью великолепными алыми розами в ней. В углу комнаты находился телевизор "Панасоник" с огромным экраном, а рядом с ним музыкальный центр. Освещали комнату висящие по стенам хрустальные бра.
- Присаживайтесь вот на кресло, сюда, пожалуйста, - пригласил её Коля, словно она просто пришла в гости к добрым приятелям.
Катя плюхнулась в кресло, оно оказалось невероятно мягким, она словно погрузилась в пух. Коля вышел, закрыв за собой дверь гостиной, и некоторое время никого не было, видимо, они докладывали хозяину о результатах своей работы.
Как ни странно, в этой мирной уютной обстановке Катя даже несколько успокоилась, будто бы обстановка как-то меняла суть дела. "Все будет хорошо, сейчас я все узнаю", - говорила она себе, с интересом оглядывая квартиру, видимо совсем недавно отремонтированную. Встала, подошла к окну. Ничего примечательного из окна видно не было. Напротив - такая же многоэтажная башня, огоньки в окна. Они находились примерно этаже на седьмом - восьмом. Город жил своей обычной ночной жизнью, и никому ни до кого не было никакого дела. "Что с родителями? Что с Андреем?" - будоражили мозг неотвязные мысли.
Наконец, дверь медленно открылась, и в комнату вошел коренастый широкоплечий лысоватый мужчина лет сорока пяти в затемненных очках. На нем был алого цвета мягкий шерстяной свитер и голубые джинсы. Он приветливо улыбался белыми зубами. Глаз его под темными очками видно не было.
- Здравствуйте, Катя, - произнес он глуховатым баском.
- Здравствуйте, - вежливо ответила Катя, пристально, без всякого страха в глазах, глядя на него. - Что происходит, позвольте узнать?
- Да ничего особенного, - продолжал улыбаться вошедший. - Вы, ради Бога, извините этих идиотов, они просто скоты. Ну ни на кого нельзя положиться! - Он словно в отчаянии взмахнул рукой. Рука была могучая, вообще, в этом человеке чувствовалась недюжинная физическая сила. - Вы, разумеется, приняли этих идиотов за похитителей, бандитов, рэкетиров и тому подобное. Я их попросил вас сюда привезти, так они и рады стараться в меру своих куриных мозгов. Заставь дурака Богу молиться, так он и лоб расшибет это точно про них. Все с вашим Андреем в порядке, и он совершенно правильно поступил, что хорошенько врезал нашему другу. Вот удивляюсь я на наш народ - словно бы у них языка нет, одни только ручищи, слова путевого сказать не могут, объяснить все по-человечески, только руками, только по-хамски. Но... уж тут ничего не поделаешь, совковая система накладывает на людей свой неизгладимый отпечаток. Вы-то в Европе к такому обращению не привыкли, наверное, вам такое в диковину? Да, нам нужны десятки, сотни лет, чтобы научиться жить по-человечески, да и то, я в этом отношении пессимист, менталитет есть менталитет, и от него никуда не денешься.
- Вы меня извините, что я вас прерываю. - Катя несколько успокоилась от его уверенного голоса и дружелюбного обращения, но вовсе не собиралась верить ему. - Зачем меня сюда привезли? И кто вы такой?
- Меня зовут Петр Андреевич, будем знакомы, - улыбаясь, произнес Ворон. - А вас я знаю заочно. Я знаком с вашими родителями Аркадием Юрьевичем и Марией Ростиславовной. Давно знаком. - Он отошел от Кати, повернулся полубоком и снял затемненные очки. - Господи, как же вы похожи на свою мать в молодости! Нет... - Он, не меняя поворота головы, смотрел на неё изучающе и какое-то странное выражение появилось на его лице. Извините меня, вы даже красивее нее, хотя, это, казалось бы, невозможно.
- А зачем же все-таки меня сюда привезли? - тихо спросила Катя. Что-то пугающее было в лице хозяина, в этом странном повороте головы, в том, что он отошел на некоторое расстояние от нее. Он словно скрывал правую часть своего лица.
- В гости. Просто в гости. Я очень хотел с вами познакомиться, так сказать, очно, поговорить с вами, может быть, чем-то помочь, если это понадобится, разумеется. Я, собственно, только слышал о том, что вы существуете на свете, с вашими родителями мы давно не виделись. А один мой покойный родственник, признаюсь, был влюблен в вашу маму Марию Ростиславовну. Но... ваш отец оказался счастливее его, и слава Богу - на свете есть вы.
- А где сейчас мои родители? Почему вы не приглашаете сюда их, раз вы давние знакомые? - Мечтательная тональность, выбранная для разговора хозяином, никак не вязалась с пикантными подробностями её приезда сюда.
Ворон внимательно глядел на Катю. "Надо же, какая она красивая! Какие произведения искусства создает Господь! Никогда у меня не было такой женщины!"
- Так все же?
Ворон продолжал молчать, неторопливо надел очки, подошел к Кате поближе и задумчиво глядел на нее. Ему вдруг пришла в голову странная мысль, совершенно неожиданная, пугающая его самого, мысль. Он закусил губу, глядя в одну точку сквозь темные очки, куда-то Кате в лоб.
- Петр Андреевич!
- Извините, Катюша, задумался. Вспомнил кое-что. Когда жизнь долгая, все время что-то вспоминаешь, порой даже голова опухает от воспоминаний. Знаете, давайте поужинаем, я страшно хочу есть. Эй, ребята, тащите все с кухни!
Через несколько минут на журнальном столике появились нарезанные буженина и ветчина, черная икра в хрустальной вазочке, бутылка "Хванчкары", апельсиновый сок в графине со льдом, зелень, яблоки, мандарины, виноград. Коля и мрачный водила сновали туда-сюда, расставляя все на столике, стараясь, чтобы было красиво и прилично. От Коли ощутимо разило свежевыпитой водкой, у него раскраснелись щеки, и он перестал дрожать в похмельном ознобе. Мрачный водила пытался улыбаться краем губы.
- Вы извините меня, - пробурчал он. - Я сегодня не в настроении, нахамил вам. Гаишник, понимаете, оштрафовал ни за что... Вот я... Неправ...
- Вот видите, - улыбался Ворон. - Не такие уж они страшные, какими казались на первый взгляд. Устали, озверели, жизнь такая, Катя. А вы сняли бы сапожки, вам так неуютно, и в куртке сидите. Раздевайтесь, пожалуйста. Эй вы, принесите тапочки!
Катя сняла сапоги и надела мягкие тапочки, которые ей попытался натянуть на ноги Коля, согнувшись в рабском поклоне. Сняла она и куртку, которую тут же унесли. Даже слегка улыбнулась - чем-то эта ситуация стала напоминать ей фильм "Кавказская пленница". Только третьего не хватает. А то бы сейчас спели "Если б я был султан, я б имел трех жен..." И султан не прячется. Только он не смешной, как в фильме - есть в нем что-то очень страшное.
- Ну вот, вы уже улыбаетесь, - мгновенно уловил Ворон мелькнувшую на её губах улыбку. - Это прекрасно. Итак, давайте выпьем вина, это настоящее грузинское, мне его привезли друзья из Тбилиси, а наши друзья на кухне водки попьют.
- А разве ваш водитель не собирается меня сегодня отвезти домой? поинтересовалась Катя. - А то у него и вовсе права отберут.
- Да нет, ГАИ ему совсем не страшно, - засмеялся Ворон. Придуривается, у него там все схвачено... Это во-первых. А во-вторых... Он понизил голос, и улыбка мигом исчезла с его губ. А смеялись ли глаза, Катя видеть не могла. - Во-вторых, я бы попросил вас сегодня остаться здесь. Вам здесь будет уютно. Я отвечаю за ваш комфорт и полнейшую безопасность.
- А моего согласия на это не следовало бы спросить? - побагровела от гнева Катя, совсем забыв в эту минуту подробности своего похищения и все свои страхи.
- Так я же вас и спрашиваю, Катенька, - взмахнул рукой Ворон. - Я же именно это и делаю. А если вы не надеетесь на этого водителя, который так безобразно вел себя по дороге сюда, так я вас сам отвезу домой, когда вам здесь надоест. Я хорошо вожу машину и напиваться здесь не собираюсь. Я практически совсем не пью, только вот бокал легкого вина за наше с вами знакомство.
Он разлил вино по хрустальным бокалам и поднял свой бокал.
- Катюша, первый тост за вас, очаровательную гостью в этом доме. За наше с вами знакомство, за вашу улыбку и хорошее настроение. Давайте выпьем!
Катя инстинктивно подняла бокал и, не чокаясь с собеседником, выпила его залпом. Ей захотелось снять это жуткое напряжение, которое, несмотря на вежливость собеседника, постоянно нарастало, сменяясь порой каким-то равнодушием и безразличием, что, впрочем, было ещё хуже. Ворон пригубил вина и поставил бокал на стол.
- А теперь. Пожалуйста, расскажите, Петр Андреевич, что с моими родителями? Что-то такое ваш товарищ мне по дороге сказал странное, будьте, мол, мужественны... Что это значит?
От досады Ворон закусил губу и схватился за дужку очков, словно желая их снять, но вовремя остановился. В его жестах снова появилось нечто грозное, зловещее.
- Да он же пьян, Катенька, разве вы не заметили? У него просто белая горячка, вот и несет черт знает что. Все нормально, все будет нормально...
- Хорошо. Если нормально, Петр Андреевич, то разрешите мне позвонить родителям и сообщить им, что я у вас в гостях, - предложила Катя.
На губах Ворона опять появилась улыбка. "Почему он все время в очках с такими темными стеклами?" - подумала Катя. - "Совершенно не видно его глаз."
- Да, разумеется, разумеется, покушайте вот только. Вы же с дороги, устали. Куда спешить? Покушаете и позвоните. Ну... - Он стал пододвигать ей стоящие на столике яства.
- Извините, Петр Андреевич, но я хочу ясности. Я хочу позвонить, убедиться, что с ними все нормально, а потом мы бы с вами и покушали. Разрешите позвонить, - настаивала на своем Катя.
- Ох, Катенька, Катенька, девочка вы моя, - вздохнул Ворон, встал и начал ходить по комнате. - Не надо вам туда звонить. К сожалению, мой бестактный товарищ сказал вам правду. Именно для того вас сюда и привезли, чтобы слегка смягчить тот удар, который преподнесла вам жизнь, чтобы именно я, старый знакомый ваших родителей, сообщил вам скорбную весть.
- Что?! Какой удар? Какую скорбную весть?! Что все это значит?! - До Кати начал, наконец, доходить весь ужас происходящего. - Говорите, наконец, что с ними?!
- Катя, все мы ходим под Богом. Я должен вам сообщить, что произошло трагическое событие. Будьте мужественны, моя дорогая. Вчера в полдень ваши родители погибли в автокатастрофе. Крепитесь, девочка моя. - Откуда Ворон набрался таких красивых слов, он и сам себе объяснить бы не смог, наверное, из классической литературы, которую читал в молодости. В нем погиб прекрасный актер, он произносил такие высокие слова, что чуть сам не плакал от умиления. Очень бы в это момент подивились на него некоторые люди и отдали бы должное его перевоплощения.
- Вы говорите неправду! - заплакала Катя, кусая от отчаяния пальцы. Этого не может быть! Дайте мне телефон! Вы все лжете, вы нарочно мучаете меня! Зачем вам это?!
- Возьмите телефон, - предложил спокойным голосом Ворон и протянул ей телефонный аппарат.
Катя дрожащими пальцами набрала свой номер телефона. Подошла бабушка.
- Бабушка! Бабушка! - кричала в трубку Катя. - Что случилось? Что с мамой и папой?
- Катенька, Катенька, - плакала на том конце провода бабушка. - У нас такое несчастье! Где ты?! С тобой-то все в порядке? Машенька, моя Машенька, дочка моя... - Она захлебывалась слезами и не могла говорить. - Господи, за что мне все это?! Господи!!! Катюша, где ты? Откуда... ты? Приезжай, приезжай, тут дядя Леня и тетя Вера, приезжай скорее...
- Я приеду, бабушка, приеду скоро. - Катя сразу не могла оценить страшную суть происшедшего. - Я жива-здорова, не беспокойся. Скоро буду.
- Катенька, Катенька, подожди... - Бабушка хотела сказать ещё что-то, но Катя уже положила трубку.
Она долго сидела с остекленевшим взором и глядела в одну точку.
- Дорогая Катюша, - произнес, наконец, Ворон. - Примите мои глубочайшие соболезнования. Такое несчастье! Маша и Аркадий, такие замечательные люди, такие красивые, талантливые... Какая потеря! Давайте, помянем их добрым словом.
Он налил ей ещё вина.
- Давайте помянем ваших родителей и моих давних друзей Машу и Аркадия. Царство им небесное. Пусть земля будет им пухом. - Ворон протянул Кате бокал вина и поднял свой.
- Давайте, - тихо произнесла Катя. - Спасибо вам за теплые слова. А потом, пожалуйста, отвезите меня домой.
- Ну, разберемся, разберемся, выпейте, пожалуйста. Может быть, вам станет легче.
Катя взяла бокал и выпила его содержимое. Потом долго сидела и думала, слезы текли по её щекам. И вдруг почувствовала, что ей страшно хочется спать. Руки и ноги стали словно ватные, веки начали слипаться, она откинулась на спинку кресла и только усилием воли взяла себя в руки.
- Все, Петр Андреевич, - еле шевеля губами, произнесла она. - Отвезите меня теперь домой, там бабушка волнуется, там наши родственники. Я должна быть дома в такую минуту.
- Не беспокойтесь, Катенька. Я все сделаю, как надо. Все будет, как вы скажете. Сейчас подождите меня, я только отдам кое-какие распоряжения. Закусите пока, вам совершенно необходимо набраться сил в такую тяжелую минуту.
Ворон встал и вышел из комнаты, а Катя сидела, не шевелясь. Мысли путались в её голове, с ней происходило нечто странное. "Мамы больше нет, папы больше нет, я была в Ленинграде, Андрей остался там, в темноте, а я здесь... Что я здесь делаю? Зачем я здесь?..."
Когда через пять минут Ворон вошел в комнату, Катя спала крепчайшим сном, свернувшись калачиком на кресле. Он, сняв очки, несколько минут пристально смотрел на нее, о чем-то напряженно думая, а затем, тихо подошел к ней, взял на руки и отнес на диван. Подложил ей под голову подушку, накрыл шерстяным пледом, а сам сел в кресло и включил телевизор. Передавали "Новости". Ворон налил себе в бокал вина, выпил, пожевал виноградинку.
"Криминальные новости. Первого ноября на двадцать пятом километре Киевского шоссе был застрелен лейтенант ГАИ Орлов. Преступники с места происшествия скрылись. Их поиски пока результатов не дали. Просьба всех граждан, кто может что-либо сообщить по данному делу, позвонить по телефонам... или 02."
- Да, такие дела, - покачал головой Ворон и закурил сигарету...
8.
Получив от Зорича удар ногой в спину, Рыжий понял, что вряд ли у него получится так просто совладать с этим парнем, и что самым мудрым решением вопроса на благо общего дела будет с места происшествия слинять, не для кулачной драки они сюда приехали. Этот поступок одобрил бы и Ворон. Никого нет, машины нет. Его нет, и концы в воду. Задание они выполнили, а в кармане его куртки лежала вполне приличная сумма, данная ему Вороном. Деньги эти жгли ему карман, он не привык, чтобы у него что-то залеживалось, и он решил навестить свою подругу Люську, жившую совсем недалеко от него. Отсидевшись некоторое время в подъезде и убедившись, что преследователь, отчаявшись найти его, убрался восвояси, Рыжий вышел, с большим трудом поймал машину, купил по дороге две бутылки водки и поехал оттягиваться к Люське.
Когда он позвонил, ему долго не открывали. И странный шум за дверью не нравился ему. Было такое ощущение, что там пили и делали что-то еще, совсем неположенное.
- Кто там? - наконец раздался недовольный голос Люськи.
- Это я, Эдик. Открывай, Люсь, быстрее.
- Что без предупреждения? Я тебе что, б... какая?
"А кто же ты такая есть?" - искренне подивился её дурацкому вопросу Рыжий. Дверь тем временем открылась, и Рыжий к своему неудовольствию увидел на кухне какого-то здоровенного хмыря, раскрасневшегося от выпитого, довольного чем-то. Хмырь оперся о кухонный столик руками и покуривал "Беломор."
- Это кто? - не здороваясь, спросил Рыжий.
- Как кто? Колька, мой двоюродный брат. Из Тулы приехал сегодня. Да ты же его знаешь! - нагло врала Люська.
- Что-то не припомню, - хмурился Рыжий.
- Да ну тебя! Тебе кого ни покажи, никогда не запомнишь. Садись к нам со своей водкой. У нас тоже ещё не кончилась.
Рыжий прошел на кухню. Хмырь, не вставая, протянул ему мощную потную ручищу.
- Микола! - представился он хриплым голосом.
- Эдик, - отрекомендовался Рыжий, мрачно изучая Миколу.
- Садись к столу, Эдик, гость дорогой! - Микола налил Рыжему полный стакан водки, налил и себе, и Люське. На столе стояли тарелки с крупно нарезанной колбасой, солеными помидорами и вареной картошкой. Все было чинно, по-домашнему. Это не нравилось Рыжему.
Рыжий выпил полный стакан вместе со всеми "за все хорошее" и присмотрелся к Люське. Какая-то она была распаренная, взбудораженная, словно её только что трахали. Юбчонка коротенькая до неприличия, колготки черные, блескучие, губы ярко накрашенные, ну блядь блядью, проб негде ставить. Вот те и Микола. Ох, что-то не по себе стало от всего этого Рыжему, ох, не того ему было в этот вечер нужно!
- А ты в Туле-то у нас не бывал, Эдик? - куражился Микола, весь распираемый от дурацкой радости. - А ты приезжай, хошь, я те пушку по дешевке справлю. У нас там это без проблем. Хошь ТТ у тебя будет, гадом буду, достану для тебя, друган дорогой!
- На хер он мне, ТТ твой? - нахмурился Эдик, очень недовольный радостью Миколы. - Мне без него спокойней, жить дольше буду.
- Ну это ты не скажи, - продолжал гнусно лыбиться Микола. - Пушка она всегда пригодится, и для защиты, и для дела какого.
- А у тебя-то самого есть?
- А как же? Дома, в Туле, - улыбнулся он совсем широко, обнажив целый ряд железных зубов. - Нужда была её сюда тащить? А я вот к... сестренке приехал, товарчик кое-какой привез, толкнул сегодня на барахолке. Ништяк! Гуляем, значит...
"Трахаетесь тут во все дыры", - злобно подумал Рыжий.
- Ты чего недовольный такой, смурной? - не унимался Микола. Видать, кончил только что, вот и душа радуется. А он, Рыжий весь вечер честно на стреме сидел, дело важное делал. А они тут, падлы...
- Улыбнись, Рыжик, - вторила ему и Люська, положив ногу на ногу. Рыжий сидел рядом с ней и изнемогал от бешеного желания. Зло из-за присутствия Миколы разбирало его уже не на шутку. Такой день удачный, так все хорошо складывалось, денег заработал, дело сделал, а тут... этот конь отирается.
- Чо мне лыбиться-то? - хмурился Рыжий. - Мудак я, что ли, без причины лыбиться? Вам весело, вот и гогочите на здоровье!
- Ты что-то, братан, начинаешь гнать! - нахмурился и Микола. - Что-то мне этот базар не по душе! Тебе что, компаха наша не нравится? Так и уебывай, откуда пришел!
Вот это сразу развеселило Рыжего. Он резко вскочил и принял боевую позу.
- Ребята! Вы что? Одурели?! - вскочила испуганная Люська. - А ну-ка прекратите! Ты что, Миколка? Эдик мой друг и никуда отсюда не уйдет!
- Тогда я уйду! - набычился Микола, но с места так и не встал. Налил себе полный стакан водки из рыжиковской бутылки и вмазал, смачно, с хлюпаньем. Сожрал здоровенный кусок колбасы и только тогда встал. Рыжий подивился его росту, где-то на полголовы выше его, а и Рыжий был не маленький. Да, здоровенный бугай этот Микола, с ним возни бы было... Голыми руками такого не возьмешь, даром, что пьян.
- Не сердись, голуба душа! - улыбнулся Микола и стал застегивать воротник рубахи. Потом надел пиджак и стал протискиваться к выходу.
- А куда же ты пойдешь? - спросил Рыжий, довольный тем, что выпроводил, наконец, Миколу и, наконец-то останется с Люськой наедине. - В Тулу поканаешь по холодку?
Ответ на глупый вопрос был коротким. Мощный удар в челюсть, и Рыжий полетел к дверному проему. Люська бросилась к Миколе, схватила его за руку.
- Уходи!!! - истошным голосом завопила она. - Ты чего делаешь, гад?!
- Не, ты не уходи, лось сохатый, ты погоди малость, - тихо прибубнивал Рыжий, вставая с грязного пола кухни. - Мы ща поглядим, что ты за Микола...
Микола, всем этим нимало не смущаясь, стоял словно глыба посередине кухни и сучил пудовые кулачищи. Однако, Рыжий извернулся и одной рукой легонько оттолкнув Люську в сторону, нанес ребром другой ладони удар здоровенному Миколе в горло. Удар получился удачным, и тот сразу обмяк, стал оседать вниз.
- Все, ребята, все, помахались и п..... ц. Сядем, выпьем, - суетилась около них испуганная Люська.
Микола отказываться не стал. Поднялся, утерся, вмазал стакан и стал жрать мягкий помидор. Мякоть брызнула в лицо Люське.
- Да, такие дела, - произнес, наконец, Микола, вытирая губы и подбородок рукавом пиджака. - Ну, лады, я поканал...
Надел куртку и, не прощаясь, хлопнул дверью. Рыжий и Люська остались одни. Люська пыталась бормотать какие-то слова оправдания, но Рыжий поначалу вырубил её ударом кулака в лицо, а затем выпил ещё водочки и овладел прямо на полу рыдающей хозяйкой квартиры. Акция продолжалась довольно долго и была прервана звонком в дверь.
- Ах ты, сучка! Кто там еще?! - гаркнул раздосадованный Рыжий и умудрился-таки закончить акт последним усилием воли.
- Сам открою! Иди, помойся! - крикнул он злобно и пошел открывать, не спрашивая, кто пришел. Перед ним стоял каменной глыбой Микола, широко улыбаясь, с бутылкой "Русской" в руках.
- Ты чо пришел, гость дорогой? Давно не виделись? - совсем посуровел Рыжий. - Что, аэробусы в Тулу перестали летать? И в "Метрополе" все "люксы" заняты? Какого тебе лешего здесь надо, лось ты сохатый?
- Ты только не фаршти, паря, - все ещё с улыбкой на лице говорил Микола. - Гадом быть, не добраться мне до Тулы, придется, видать, тут заночевать. Я вот беленькой ещё принес.
- Кому твоя беленька нужна? Тут люди кайф ловят, отдыхают, понял ты, гусь несуразный? Нам третий не нужен, без тебя лучше!
- Хорошо, уйду! Дайте только минут десять посижу на кухне, отдышусь. Вмажу пару стопарей и пойду куда-нибудь, куда глаза глядят. Хорошо же Люська братана своего принимает. Некрасиво получается, гадом быть.
- Ты такой же ей брат, как я тебе бабушка. Ты ебарь грозный, и трахнул её, небось, раз пять, пока меня не было! Ну, говори, козел ты недорезанный! - обозлился вконец Рыжий.
- Да ну, брось ты, не веришь, что ли? - тихо и спокойно улыбался Микола. - Ну дай-ка пройти.
Сбитый с толку его умиротворенной мордой, Рыжий малость отошел, и Микола протиснулся на кухню. Сел на табуретку, налил себе и Рыжему водки и, хлюпая, вмазал стаканчик. Тут же вошла Люська, приведшая себя, как могла, в порядок.
- Ты чего вернулся, Коля? Ты же вроде собирался уехать домой, сказала она.
- Эх, Люська, Люська, - пригорюнился Микола и вдруг резким движением руки вытащил из кармана здоровенный нож и бросился с ним на Рыжего. Тот успел увернуться, и громадный этот нож попал прямо под левую грудь только что севшей на табуретку Люське. Угодил аккурат прямо в сердце. Люська только ахнул, захрипела и ничком рухнула на пол.
- Т-ты чо? ... Ты чо сделал, гад? - цепенея от ужаса произнес Рыжий.
Микола вновь присел на табуретку и тупо уставился в одну точку. Он был настолько пьян, что и понять не мог того, что только что убил человека. Рыжий бросился к Люське, пытался её расшевелить, но понял, что она мертва и уже никто её оживить не сможет. Он понял, что эта шлюха была, быть может, единственным близким ему человеком на всей Земле и, опустившись перед ней на колени, горько заплакал. Микола при этом неподвижно сидел на табуретке, подперев пудовым кулаком многоумную голову и молчал.
Сколько времени длилась эта немая сцена, сказать трудно. То ли час, то ли минуту. Рыжий плакал над Люськиным трупом, а потом резким движением вытащил из раны окровавленный нож, встал с колен, постоял ещё немножко, подумал и, наконец, решившись, ударил неподвижно сидевшего Миколу ножом в правый глаз.
- На-ка тебе, олень, получи, - произнес он при этом сквозь зубы. Микола и шевельнуться не успел, как рухнул со страшной раной на пол. Не помня себя от ярости, взбудораженный содеянным им, видом крови, ручьем текущей из обоих на грязный кухонный пол, Рыжий нанес Миколе куда попало ещё с десяток ударов ножом. Тот уже не пытался сопротивляться, огромное его тело дергалось в предсмертных конвульсиях. Наконец, Микола совсем затих, а Рыжий все продолжал и продолжал колоть его этим громадным окровавленным ножом. Уставши, решил присесть на табуретку. Водки на одного оставалось много, он налил себе стакан, залпом выпил, закурил "Приму", потом опять выпил, при этом зубы его колотились в мелкой дрожи о край стакана. Потом он глянул на лежащих в луже крови Люську и Миколу, и его начало неукротимо рвать. А потом, совсем обезумевши, не в состоянии ничего соображать, он вышел из квартиры, захлопнул дверь и поплелся туда, куда ему совсем уж не следовало идти. Но идти ему больше было некуда.
Он уже ровным счетом ничего не соображал, он даже не был пьян, какое-то отупение полностью завладело им. Иногда только перед глазами вставала Люськина кухня, залитая кровью, и он слегка стонал, даже не то, что стонал, а рычал по-звериному или выл по-волчьи. Жизнь его была кончена, он это понимал даже своим отупелым мозгом. Его прекрасно знали в люськином подъезде, деваться ему было некуда. Но... вольной жизни его суждено было продлиться. Так решил Бог, или дьявол, но факт то, что когда он уже входил в свой зассанный подъезд, его кто-то окликнул.
- Эге, как ты?
Рыжий обернулся, ожидая увидеть кого угодно, хоть черта, хоть живого Миколу, хоть наряд милиции. Но перед ним стоял его подельник Коля, в плаще и шляпе, повеселевший от выпитой водки.
- Тебя зовут. Идем в машину, - тихо произнес этот ангел-хранитель.
- А? Что? Куда? - ничего не мог сообразить Рыжий.
- Да что с тобой? - подивился Коля. - Да ты же весь кровью забрызган.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги