Тайны подмосковных лесов

- Я, правда, очень рада, Андрюша, что ты пришел, - произнесла она.

- Да? - густо покраснел Андрей.

- Конечно. Я всегда вспоминаю нашу школу, наше с тобой путешествие в Ленинград. Как было здорово! Это, наверное, будет лучшим воспоминанием в моей жизни.

В этот момент в комнату вошел Аркадий Юрьевич в белой водолазке и джинсах, тщательно выбритый, пахнущий каким-то французским одеколоном.

- Папа, познакомься, вот это и есть Андрей Зорич, - представила его Катя.

- Очень приятно.

- Я пойду помогу бабушке, - сказала Катя.

- А мы пойдем ко мне в кабинет покурим, - предложил Корнилов, и Зорич к своему стыду почувствовал, что на его губах появляется идиотская неуместная улыбка. Он вспомнил поведение Корнилова неделю назад и его разговоры о сортах сигарет. Аркадий Юрьевич поддержал его улыбку и улыбнулся в ответ.

... Уютный кабинет со стеллажами книг по стенам. И повсюду фотографии Катиной матери. Вот она улыбается, вот стоит около Нотр-Дам де Пари, вот около Эйфелевой башни, вот в купальнике около моря, а вот они втроем крупным планом - Кате здесь лет четырнадцать. При виде этих фотографий улыбка мигом сошла с лица Андрея - он понял, какую жуткую тоску испытывает этот седой человек, потерявший любимую женщину. "Я должен сделать Катю счастливой", - подумал Зорич.

- Мы с Машей хотели второго ребенка. Сына, - мечтательно произнес Корнилов. - Да как-то все так и не решились... А могли бы ещё - ей было всего тридцать шесть, когда она погибла. Царство ей небесное. - Он налил себе и Андрею по рюмке коньяка и залпом выпил свою. Андрей последовал его примеру.

Затем был ужин. Обстановка за столом была непринужденная благодаря Аркадию Юрьевичу, который постоянно поддерживал разговор, шутил, хохмил. Катя была очень удивлена поведением отца, так переменившегося, особенно за последний месяц. Андрей же только таким его и знал, не имея понятия, каким он был раньше.

В конце вечера, когда они остались в комнате одни и медленно танцевали под тихую музыку в полутьме, Андрей отважился и сделал ей предложение.

- Ты правда хочешь этого? - остановилась Катя. - Правда? После всего того? Я ведь незаслуженно оскорбляла тебя. Я не хотела, но делала это.

- Конечно. Забудь обо всем. Помни только нашу поездку, наше счастье. Неужели нам плохо вместе.

- И ты ни о чем не спрашиваешь меня? О причине моей перемены к тебе?

- Ни о чем. Захочешь - сама расскажешь. А не захочешь, не надо.

- А не пожалеешь потом, Андрюша?

- Никогда. Что бы у тебя там не было. Я люблю тебя.

- И все же ты подумай. Давай подумаем ну хотя бы с месяц. Тогда и поговорим...

...И вот , наконец, этот месяц прошел.

Они сидели рядом на диване. И кроме них дома никого не было.

- Ну так что, Катюша? - спросил Андрей, глядя ей прямо в лицо немигающим взглядом. - Ты сегодня обещала дать мне ответ. Я жду твоего ответа.

Катя положила руку ему на колено, улыбнулась и встряхнула распущенными черными волосами.

- Какой ответ, Андрюша? Разумеется, я согласна. Разве ты сам этого не понимаешь?

Андрей вскочил с места, стал ходить туда и обратно по комнате. Вот оно, счастье! Вот он - лучший момент его жизни! Она согласна!

Он бросился к ней и взял её на руки. Стал бегать с ней по комнате, постоянно целуя то в шею, то в щеку, то в душистые чудесные волосы.

И они стали снова близки. При открытых занавесках, при дневном майском свете. Зорич испытывал такое бешеное ощущение счастья, что громко кричал и стонал.

О н а была с ним, о н а снова была с ним, о н а снова принадлежала ему. Вот она! Нежная, любимая, снова доступная, снова своя! Впереди такое счастье! Впереди подготовка к свадьбе! Впереди сама свадьба! Медовый месяц! И жизнь, долгая, бесконечная счастливая жизнь!

... Не хочется нам думать в минуты счастья, что за такие минуты надо платить, платить неизвестно кому, кому-то могущественному и злому, и только опыт учит нас этому, не давая никогда расслабляться, не давая быть до конца счастливыми на этой злой и несправедливой Земле...

3.

Никогда в жизни Хряк не был в таком идиотском положении. Убийцу догнать он так и не смог, а дома у него лежал труп Помидора. Он понятия не имел, что надо делать в подобной ситуации. Вчера он видел труп Николаши, а сегодня буквально при нем, хоть и не на его глазах, был застрелен Помидор. Эти трупы словно преследовали его, все это стало кошмаром наяву. Он отдавал себе отчет в том, что его собственная жизнь теперь не стоит ни ломаного гроша, если Ворон взялся убивать всех подряд, то дело обязательно дойдет и до него. Одного он не мог понять - почему этот человек, убив Помидора, не прикончил и его? Это было бы вполне логично. Разумеется, это не был сам Ворон, тот бы пристрелил и его с огромным удовольствием. Видимо, убийца не знал в лицо ни Хряка, ни Помидора, убил Помидора вместо Хряка, а второе убийство заказано ему не было, только так можно объяснить странное поведение убийцы. Однако, теперь бояться надо было не только Ворона. В его доме лежит труп, от него надо избавляться. Но ведь он-то не убивал, это его пришли убивать. Может быть, заявить в милицию, как положено по закону? Но Хряк тут же отбросил эту нелепую мысль и устыдился своей слабости. Чтобы он осквернил себя заявлением в милицию?! Никогда... Лучше снова сесть, лучше подохнуть, только не это...

Он вошел в дом и долго с ужасом глядел на валявшегося с пробитой головой Помидора. Зрелище было страшно... Да, остался бы дома Ксан Ксаныч, глядишь, и прожил бы ещё лет эдак с тридцать, при такой жизни это запросто... Ан нет - другая у него судьба... Не поехал бы - сам Хряк лежал бы сейчас с дыркой во лбу, и не было бы у него никаких проблем, пуля бы все за него мигом решила...

Он попытался взять себя в руки. Почему он должен бояться этого Ворона? Разумеется, нападающий имеет большие преимущества, расправиться с неугодным так просто. Выстрел, взрывное устройство - что угодно... А почему он вообще решил, что имеет право на мирную спокойную жизнь? Тоже дел немало наворочал... А на какие деньги он вообще существует? Дала ему судьба роздых в два с половиной года, пора и честь знать. Однако, так просто даваться в руки Ворону он не намерен. И биться будет до последнего.

Он вытащил из сумки бутылку вина и стал пить прямо из горлышка. Надо было дожидаться темноты и тогда что-то делать с трупом. А темнело в конце апреля довольно поздно...

Долго тянулись эти окаянные часы наедине с трупом. Но ждать и терпеть Хряк умел. И когда стемнело, он выволок труп Помидора, что было очень непросто, ибо весил покойный намного больше ста килограммов, и положил его в помидорову "Волгу". Сел в машину, отвез его по проселочной дороге в лес и оставил там. Сам поперся пешком домой. Шел долго, на душе было гнусно, он прекрасно понимал ужас своего положения. Их отъезд с Помидором наблюдали две шлюхи, они это где угодно подтвердят, а у Помидора друзей много, они без всякой милиции его из-под земли достанут. Да и уголовное дело могут возбудить, и не отвертеться ему тогда... Что же делать? Бежать? Но они же достанут Ларису и Павлика. Нет, нельзя оставлять их на растерзание этим шакалам. Он оказался теперь между трех огней - правосудие, которое обвинит его в убийстве, друзья Помидора, которые захотят отомстить и проклятый Ворон, который все это затеял и так умело все запутал и закрутил. Хряк досадовал на самого себя, зачем он как фраер, клюнул на этот звонок и поперся к Николаше? Но, с другой стороны, Ворон достал бы его по-другому, может быть, и похлеще что-нибудь придумал.

Наконец, весь в липком поту, умирающий от усталости, он пришел домой. Сразу взял тряпку, нагрел воды и стал тереть кровавые пятна на полу. Но не так-то просто они отходили. Взял какие-то Ларисины порошки и тер, тер до одурения, скоблил ножом. Вроде бы, все стер, но крашеный пол в этом месте стал гораздо менее крашеный. Все шито белыми нитками... Затем он выпил водки, завалился одетый на диван и заснул мертвым сном.

... Проснулся, когда было ещё темно. Вспомнил о том, что произошло накануне и вскочил от ужаса и досады. Снова пришла в голову предательская мысль обратиться в милицию, и снова он её отбросил прочь. Он был уверен, что это дело рук Ворона и пойти в милицию означало навести на бывшего кореша. Но кореш-то как его подставил, он хотел убить е г о, который столько для него сделал. И все же, почему убийца побоялся второго выстрела? Как все это странно... Именно потому что все это так странно, Хряк и не видел выхода из этой ситуации. Она была непохожа ни на что, и он в ней просто тонул.

Хряк глотнул крепкого чаю, и решение внезапно пришло к нему. Все же, надо было бежать. Другого выхода он не видел. Но подстраховав себя, обезопасив Ларису и Павлика.

Он вышел на улицу, запер дом, сел в машину и помчался на дачу к Помидору.

... Его встретил оглушительный лай собак. Уже начало светать. Долго не открывали. Наконец, за воротами послышались шаги.

- Кто там? Санечка, это ты? - раздался за воротами томный заспанный голос Наташи.

- Наташа, открой, я это, Дмитрий Степанович.

- Какой Дмитрий Степанович? А... да... А где Санечка?

- Открой быстрее, дело есть... Все расскажу.

Наташа открыла калитку, увела собак и впустила Хряка в дом.

Наташа была в халатике, надетом на голое тело, вся такая теплая, домашняя. Хряку стало не по себе от этого контраста - этой девицы, вылезшей из теплой постели и того, что он должен сейчас ей сообщить.

- Так что же случилось? - глаза её были испуганы. - Где Санечка?

- Послушай меня, Наташа, внимательно, очень внимательно. Ты девка опытная, вижу по глазам. Думаю, не очень пугливая. Мне больше некому сообщить о случившемся. Ты, наверное, в курсе, что Ксан Ксаныч был... то есть... я хочу сказать... человек не простой, крутой, рисковый. Сама понимаешь...

- Да что вы хотите сказать? - вытаращилась на него Наташа. - Ксан Ксаныч бизнесмен. И что значит "был"?

- Хватит! - прервал её Хряк, зверея от её бестолковости. - Слушай внимательно. Произошло несчастье. Его застрелили у меня дома. За нами охотятся. Мне повезло, ему нет. Тебе надо непременно слинять отсюда. Куда хочешь! Тебя здесь нет, ты ничего не знаешь! И запомни - ты меня никогда не видела. И передай это своей длинноногой Тане. Н и к о г д а ! Кроме вас двоих меня никто здесь не видел. И в ы н е

в и д е л и! Запомни. - Он угрожающе сузил глаза. - Если узнаю, что вы меня продали, из-под земли достану. И если встретишь его друзей, и если следствие начнется. Тебе говорю правду - я его не убивал, он был мой кореш, дела вместе делали. Так что, линяй отсюда. Затаскают - хлопот не оберешься. Ты, красавица, выбрала себе хахаля денежного, но очень опасного. И вот тебе результат. Такова человеческая жизнь - сегодня кайф ловишь, а завтра тебя жрут черви...

Бледная как полотно Наташа только шевелила губами, не в состоянии ничего произнести.

- Напужалась? - усмехнулся Хряк. - Но тебе-то бояться нечего. Ты ничего не знаешь. Если спросят, скажешь - уехал куда-то, и все... И не вернулся. Кто ты ему? Не жена, у него таких, как ты, как волос на одном месте... Поняла?

- П-поняла...

- И Тане своей не забудь передать, чтобы держала язык за зубами. Некого вам бояться, кроме меня. Так что, давай, собирай свое барахло и езжай, куда хочешь.

Наташа продолжала дрожать, а потом от страха заплакала. Хряку даже стало жалко её. Он подсел к ней и обнял за плечи.

- Да, ладно, ладно, что ты? Давай, выпей чего-нибудь, успокойся.

Он налил и ей и себе по рюмке "Мартеля", она выпила и перестала дрожать.

Хряк же приходил в себя, он вспомнил, наконец, кто он такой, вспомнил свое прошлое... Все продолжается, все, так, как было... Мирная спокойная жизнь не для него... Все в порядке вещей... Неожиданная мысль пришла ему в голову...

- Слушай сюда, красавица, - сказал он - Сюда ты больше никогда не вернешься. А пойдешь ты, голубушка, опять на панель или к новому бандюгану на содержание. Твой Ксан Ксаныч отошел в лучший мир, жены и детей у него нет. А вот наличных, наверняка, в доме немало. Давай, поищем с твоей помощью и поделим по-братски его наследство. Как его женщина и боевой товарищ. Не ментам же оставлять? А шакалы найдутся, все разворуют.

- С ума вы сошли?! - крикнула Наташа. - В такую минуту?! Пропади они пропадом, эти деньги! Уходите отсюда! Я вообще вам не верю! Он жив, он вернется!

Хряк схватил её за халат и приподнял с дивана. Поставил перед собой и сильно ударил кулаком в лицо. Наташа брякнулась на диван.

- Молчи ты, сучка позорная! Тварь! - обозлился Хряк. - Я тебе кто, пацан, что ли? Ты знаешь, кто я такой, падла позорная? У меня семь судимостей, я тебя сейчас здесь урою, и никто знать не будет. Мне же лучше, спокойнее. Тебя только жалко, молодая, красивая... Так что, засохни... Молчи, пока не поздно...

Наташа вытирала кровь с разбитой губы и рыдала. Теперь ей стало по-настоящему страшно.

- Ну? Так что? - выждав некоторое время, спросил Хряк.

- Пойдемте, посмотрим, - сквозь рыдания пролепетала она и повела его в комнату, считавшуюся личной спальней покойного. - Если есть, то там... Я знаю, там есть, он оттуда доставал...

В комнате, кроме огромной шикарной кровати находились письменный стол и секретер. Хряк без всяких проблем и особых приспособлений вскрыл и то и другое и обнаружил и там и там несколько пухлых пачек долларов. Он сел за стол и стал пересчитывать деньги. В общей сложности он насчитал немногим менее двадцати тысяч долларов и некоторое количество рублей.

- Не хреново, очень не хреново, - бубнил Хряк себе под нос. - Немало Ксан Ксаныч на личные расходы держал... Ладненько, Наташа, красавица ты наша, - улыбнулся он. - Ты девка молодая, держи вот наследство Ксан Ксаныча, пригодится для новой светлой жизни. - Он отсчитал и протянул ей пять тысяч долларов. Та строго и внимательно поглядела на остальные деньги. Глаза её уже совершенно высохли.

- Тебе хватит, - сурово произнес Хряк и стал рассовывать остальные деньги по карманам куртки и брюк. Вообще, то, что он делал, не нравилось ему, но у него не было другого выхода. Помидору уже больше не пригодится, а ему надо было спасать свою шкуру. Домой в Москву он ехать уже не мог, это было опасно во всех смыслах. А с такими деньгами он мог исчезнуть, куда угодно.

Они спустились вниз, и Хряк предложил ей ещё выпить. Наташа не отказалась и сама налила себе коньяка.

- С удовольствием бы составил компанию, но... никак нельзя, - улыбался Хряк. - Выпей сама, а я оттянусь по-другому, - улыбнулся он ещё шире и положил ей руку на голую коленку. Наташа с ужасом смотрела на него, но возражать уже опасалась. Наташа выпила залпом рюмку коньяка, и тогда Хряк, находившийся в каком-то полубезумном экстазе, сорвал с неё халатик, поставил на колени и сполна насладился её прекрасным телом. Общаться с женщиной в таких необычных обстоятельствах ему ещё не приходилось. Опасность, нависшая над ним, будоражила ему кровь и делала его ещё сильнее, возвышала над грозными обстоятельствами. Истинный пир во время чумы...

- Все, - выдохнул он, кончая. - Молодец, Наташа, ты, должен тебе сказать, ничуть не хуже своей длинноногой подруги. Ну а теперь все. Мойся и одевайся. Давай отсюда сматываться, финита ля комедия, как говорят у нас в Одессе. П...ц, попросту.

Наташа пошла в ванную, потом в спальню. Оделась, взяла сумочку, которую Хряк тут же вырвал у неё из рук. Открыл, вытащил паспорт, внимательно изучил его и отдал обратно.

- Все, Наташенька, я о тебе теперь знаю. Теперь ты никому ничего не расскажешь. Да и общим делом мы с тобой повязаны, денежки хозяйские поделили. А если твоя Таня проболтается, то отвечать придется тебе, так ей и скажи, когда на блядки вместе поедете. И вот ещё что - сейчас мы выйдем на улицу, и если ты собачкам свои что-нибудь не то скажешь, запомни - у меня в кармане пистолет, и первая пуля тебе. Понятно?

- Нужно мне больно, - пожала плечами Наташа.

- Пошли тогда.

Они вышли из дома. Наташа заперла дом, а ключ Хряк забрал. Наташа успокоила собак, и они бегали по двору, весело лая.

- Слушай, - пришло в голову Хряку. - Давай собак выпустим. Подохнут ведь здесь взаперти с голода.

- Собачек пожалел? - хмыкнула Наташа.

- А что их не жалеть? Божьи твари...

- Внимание привлекут. Тебе-то это зачем?

- Верно, с одной стороны. А все же, оставь калитку открытой. Дом заперли... Пусть бегают, зачем лишний грех на душу? Они же не люди, зла никому не сделали... Это они внутри злые, а на улице будут добрые... Защищать-то теперь некого...

Оставили калитку открытой, сели в машину. Хряк довез Наташу до шоссе и высадил у автобусной остановки.

- Все, красавица, прощай. Дай-то Бог, чтобы нам больше не увидеться. Молчи, и все будет о,кей. Будь здорова.

- Постараюсь, - холодно ответила она.

Хряк умчался прочь. Наташа осталась на остановке, поеживаясь от утреннего холода. Было уже около восьми часов.

Хряк же, гоня машину со скоростью не менее ста пятидесяти километров в час, мчался в сторону подмосковного санатория, где отдыхала Лариса.

Подъехал к санаторию в тот момент, когда люди позавтракали и вышли на прогулку. В холле увидел Ларису в красивом синем платье, идущую к себе в номер.

- Лариса! Радость моя! Привет! - весело крикнул он.

- Димочка, ты?! А я беспокоилась, вчера целый день тебе звонила, куда ты пропал?

- Да все нормально, на даче был, пошли к тебе, поговорить надо, улыбался Хряк.

- Ты какой-то возбужденный, вспотевший. Что-то случилось?

- Да как тебе сказать? Ничего особенного. Пошли, там поговорим...

Они поднялись на второй этаж и вошли в прекрасный "Люкс", обставленный дорогой мебелью.

- Хорошо как у тебя, - восхищался Хряк. - Сам бы отдохнул здесь с удовольствием.

- Вот, оформляй путевку и отдыхай. Санаторий полупустой.

- Да дела, Лариса... И к чему мне санаторий? Я здоров, как бык. Так вот, - начал он, рассаживаясь в мягком кресле. - Ты знаешь, как мы зажили в последнее время. Квартира, дача, "Вольво". Ты, надеюсь, понимаешь, что так просто это не дается.

- Ты же мне сказал, что выиграл в рулетку крупную сумму.

- Да, разумеется, я выиграл. Но все же это не совсем так. Были и другие источники... Но это уж мои дела. Так вот, есть люди, которым все это не по душе. Есть люди, которые могут помешать нам жить.

- Что за люди?! Бандиты? Или наоборот?

- Да и то, и другое. Появились некоторые обстоятельства, по которым мне необходимо на некоторое время исчезнуть из Москвы. Пока все уляжется.

- Как это исчезнуть? А как же я? Как же Павлик?

- Да не тронет вас никто. Вы будете жить, как жили, ни в чем не будете нуждаться. Дело касается меня лично. Кто-то хочет свести со мной счеты. Лично я знаю кое про кого такие вещи, которых знать не должен. И мне необходимо исчезнуть на время. Так будет лучше для всех нас.

- На какое время? На месяц, год, десять лет?

- Я пока не знаю. Возьми себя в руки, Лариса, ты же умная женщина, ты столько меня ждала...

- И дождалась, - заплакала Лариса. - Пожили два года как люди. И снова этот кошмар...

- Мы жили не просто как люди, а как обеспеченные люди, - возразил Хряк.

- Да хрен со всем этим - квартирой, дачей, машиной. Мы бы прожили и у меня в двухкомнатной втроем, и ездил бы ты на "Жигулях", а не на иномарках, и дача твоя мне даром не нужна, плохо почему-то мне там. Мне покой нужен семья, быт - мне не нужны приключения и постоянные страхи. Я работала бы в парикмахерской, ты - водителем, и были бы мы счастливы и спокойны... Ведь мне уже за сорок...

- Да, да, могло бы быть и так. Но получилось именно так, как получилось. Я не могу рассказать тебе всего, что произошло за последние два дня, я только скажу, что мне нужно уехать. А хочешь - поедем вместе. Прямо сейчас.

- А Павлик останется один?! - возмутилась Лариса. - А если его убьют?! Мы смоемся, а его убьют! Я его с таким трудом растила, фактически одна, а теперь бросить его на произвол судьбы. Нет, я на это не пойду!

- Хорошо, хорошо. Я ещё раз повторяю - все дело только во мне одном. А для безопасности переедешь к Павлику. И все обойдется, я уверен, просто нужно выиграть время. Я тут привез кое-что, я оставлю тебе денег, а на нашу квартиру пока приезжать не надо. Извини меня, это все стечение обстоятельств. На дачу тем более ездить не надо... Извини...

Он обнял её и поцеловал в щеку. Почувствовав рядом её родное теплое тело, Хряк испытал чувство стыда за свои последние дни, ему стало так жалко эту любящую его женщину, которая только и делала, что бесконечно его ждала. И вот - снова расставание. На сколько? Трудно сказать...

Хряк вытащил из кармана пачку долларов и протянул их Ларисе.

- Спрячь, этого вам надолго хватит.

- Господи, опять шальные деньги? Ты ведь не был дома! Откуда они?

- Причиталось за некоторую работу.

- Хорошо же тебе платят...

- Не жалуюсь.

- А вот я жалуюсь, - опять заплакала Лариса. - Эти шальные деньги разлучают нас, они превращают мою жизнь в ад!

- Ну, не скажи, без денег тоже ад.

- Ладно, Димочка, хватит спорить, делай, как знаешь, а мне пора к врачу...

- Иди, иди, лечись, хочешь - продли путевку, побудь здесь, позвони Павлику, скажи ему, чтобы ни к нам на Мосфильмовскую, ни на дачу он не ездил. Объясни, как можешь. Ладно, радость моя, я поехал, ну успокойся, не плачь, все будет хорошо...

Не в состоянии смотреть ей в глаза, он вышел из санатория и сел в машину. Ему было горько на душе, даже те десять тысяч долларов, которые он оставил ей, мало облегчали его совесть. Однако, сев в машину, он почувствовал себя свободным как ветер. Завел двигатель и помчался в сторону от Москвы. Он понятия не имел, куда ему ехать, знал только, что с деньгами он не пропадет, был убежден, что поступает правильно, так как время его союзник. Тучи сгущались над ним, и необходимо было их разогнать. Бросаться грудью на амбразуру было не в его правилах.

Хряк гнал машину по шоссе, испытывал привычное наслаждение от самого процесса езды, от своей великолепной машины, от хорошей дороги, от весны, от своего прекрасного здоровья и неувядаемой бодрости. Кроме того, он испытывал несколько позабытое ощущение полной свободы ото всего - от быта, от повседневности, он чувствовал себя молодым, несмотря на пятьдесят два прожитых года, полных испытаний и тревог, каждодневного риска, лагерей, скитаний. Только вчера, только сегодня утром ему казалось, что жизнь кончена, и вот - он снова на коне. Под ним прекрасная машина, в кармане немало денег, впереди новые приключения. Он увидел надпись "Симферополь", к которому и вело это шоссе. Туда он и решил ехать...

4.

Стояло жаркое лето 1995 года. Жарок был и июнь, но уж в июле наступило настоящее пекло. Раскаленный асфальт, пыль, выхлоп от машин - все это превращало Москву в сущий ад. Хотелось куда-нибудь к речке, на свежий воздух, к травке, к деревьям. Броситься бы в прохладную воду и плыть, плыть...

Катя сидела одна в московской квартире. Настроение было какое-то странное, неопределенное. Если Андрей Зорич в последнее время был на седьмом небе от счастья, то Катю мучили воспоминания. Ей казалось, что происшедшее с ней в подмосковном домике два с половиной года назад, не дает ей права на будущее счастье. Перед глазами постоянно вставало лицо Ворона, его странный взгляд двумя разными глазами. В ушах постоянно звучала его речь, его признания. И эта записка, переданная через Дмитрия Степановича. Он появлялся и исчезал, словно призрак, но Катя понимала - он не оставит её в покое. Она ведь так и не узнала, кто он такой, какое он имеет отношение к её родителям, а ведь между ними, безусловно, была какая-то тайна. Но как узнать? Спрашивать отца она не могла, ведь он ничего не знал про её приключение, хотя порой, особенно в последнее время ей стало казаться, что он многое знает. Но откуда? Конечно, про её исчезновение он мог узнать и от бабушки, и от дяди Лени, и от Андрея. Но про то, что происходило там, в подмосковном домике, кроме неё никто знать не мог. Андрей тоже ни о чем её не расспрашивал, и порой ей самой хотелось рассказать ему все - ей становилось трудно держать все в себе, она понимала и чувствовала, что между ними возникает недоговоренность, а, соответственно, и какое-то отчуждение. Она знала, что раньше какая-то тайна омрачала жизнь её родителей, а, возможно, и имела прямое отношение к несчастью, унесшему жизнь её матери. Теперь же некая таинственность окружала и её отношения с Андреем.

Они подали заявление в ЗАГС, и на конец июля была назначена регистрация брака. Андрей был весь в предсвадебных хлопотах, отец в последнее время был тоже очень оживлен, положительные эмоции встряхнули его, он уже не сидел часами в своем кабинете, глядя на многочисленные портреты Маши, он что-то постоянно делал, куда-то ездил, суетился. Для Кати готовили свадьбу, готовили ей будущую семейную жизнь. Была отремонтирована и обставлена трехкомнатная квартира бабушки на проспекте Вернадского, там теперь должны были жить молодожены. Такой подарок дается не каждой молодой семье. Катя знала, что у её отца есть накопления в валюте ещё с прежних времен, она знала, что ни в чем не будет нуждаться. Она понимала все это, она любила Андрея, но счастлива не была. Ей было страшно.

Она вспомнила слова Дмитрия Степановича и вдруг решила позвонить ему. Ей казалось, что этот сильный человек сумеет защитить её от Ворона. Она подумала и набрала номер. Подошла женщина.

- Здравствуйте. Попросите, пожалуйста, Дмитрия Степановича.

- Здравствуйте. А его нет. - Голос был ужасно взволнованный. - А кто это?

- Да..., - замялась Катя. - Знакомая.

- Знакомая? - презрительно переспросила женщина. - Близко?

- Нет, - холодно ответила Катя. - Мне нужно просто поговорить с ним.

- Мне вот тоже нужно, - несколько смягчился голос женщины.

- А когда можно будет ему позвонить?

- Понятия не имею. Я уже третий месяц не имею от него никаких вестей. - В голосе женщины почувствовались слезы.

- Что-то случилось?

- Случилось, случилось, - раздались рыдания. - Вы послушайте, я не знаю, кто вы, но очень вас прошу, если вдруг он вам позвонит, скажите ему, чтобы он не появлялся здесь и не звонил сюда - в розыске он, снова в розыске...

Она захлебывалась слезами, почти не в состоянии говорить.

- Но почему?

- Его ищут, его ищут за два убийства. А он не мог, он не мог... Но все равно, пусть не приезжает, не звонит, а то его найдут, посадят, расстреляют. Девушка... Я не знаю, что мне делать, я не знаю, как мне жить. Около подъезда караулят, в квартире все перерыли, несколько дней здесь сидели, караулили. Что это за жизнь собачья?! Только ведь зажили по-человечески, и на тебе! И все же пусть не приезжает, пусть...

Она бросила трубку, а Катя осталась в глубоком беспокойстве. Эта опасная жизнь, к которой она прикоснулась в ноябре 1992 года все время давала о себе знать. Она больше не могла нести все в себе, ей необходимо было рассказать обо всем происшедшем отцу или Андрею.

Как ей хотелось поговорить с отцом! Но Катя боялась его странных глаз, отрешенного взгляда. Правда, в последнее время он повеселел, и ей не хотелось возвращать его в прежнее состояние. Да и радость его порой была какая-то странная, необычная, тоже пугающая - губы улыбались, а глаза светились злым огнем.

На дачу они ездили очень редко. Место это навевало на них грустные и страшные воспоминания, там, за городом, на природе, вдали от городского шума и ритма жизни слишком отчетливо всплывали полузабытые силуэты, странные призраки, напоминающие им о другой, параллельной жизни, существующей помимо них и принесшей их семь столько горестей и бед. Отец же просто забыл дорогу туда. Он не только туда не ездил, он избегал даже разговоров о даче. Он не был там с того самого рокового ноябрьского дня 1992 года, так, по крайней мере, считала Катя.

Катю же ничего сверхъестественного с этими местами не связывало, просто она знала, что там, около моста погибла её мама, и ей бывало очень грустно, когда она проходила мимо этого места, ей бывало ещё грустнее, когда она входила в отсыревший дом, когда она вдыхала в себя этот полузабытый запах детства, когда она глядела на лежавшие в доме свои старые игрушки, детские книжки. Именно здесь обнажалась эта страшная рана, которую она получила в семнадцать лет, именно здесь она яснее всего осознавала, что м а м ы н е т, её дорогой любимой красивой мамы н е т и б о л ь ш е

н и к о г д а н е б у д е т! В Москве, в городской квартире их страшная утрата как бы покрылась слоем времени, здесь же она была столь же свежей, как и два с половиной года назад. Все напоминало о маме - здесь она любила сидеть, здесь она готовила им вкусные обеды, здесь она укладывала маленькую Катю спать, здесь они втроем гуляли, здесь она сажала тюльпаны и гладиолусы и радовалась их цветению. А вот здесь.... з д е с ь е е

н е с т а л о н а в с е г д а.

Где-то с год назад дядя Леня предложил отцу продать дачу и взять все хлопоты по этому делу на себя. Но Катя помнит, как поглядел на него отец, в этом взгляде таились такие злость и обида, что всем стало не по себе, и разговор прекратился, так и не начавшись. Потом Катя поняла взгляд отца. Аркадий Юрьевич воспринял это предложение так, как если бы ему предложили за деньги продать могилу Маши... Так что, дача продолжала стоять и потихоньку разрушаться...

Через три недели должна была состояться свадьба. Катя и Андрей вовсе не хотели по этому поводу пышных торжеств, но тут почему-то Аркадий Юрьевич занял твердую позицию. Он желал красивой многолюдной свадьбы, он желал веселья, праздника. Это вовсе не было характерно для замкнутого Аркадия, всегда сторонившегося тусовок и вечеринок. Он помнил свою свадьбу в феврале 1974 года в ресторане "Спутник", чего-то подобного он хотел и для дочери. Он только никак не мог решить, где праздновать.

Раздался звонок в дверь. Катя пошла открывать.

На пороге стоял отец в красной тенниске и белых джинсах. Он был очень красив, его седые волосы гармонировали с бронзовым загаром его лица. Глаза были веселые, лишь огромный шрам через все лицо не сочетался с его праздничным молодым обликом.

- Катюша, у меня появилась идея! - прямо с порога заявил Корнилов.

- Какая, пап?

- Идея вот какая, - сказал Корнилов, проходя в комнату. - Зачем нам все эти кабаки, зачем нам эта пыльная жаркая Москва? Давай, устроим свадьбу на даче, на свежем воздухе, на природе! А? - Он заглянул ей в глаза, ожидая поддержки своей идеи.

Пораженная этими словами Катя не могла произнести ни слова. Отец избегал даже говорить о даче. И вдруг принял столь удивительное решение. Зачем ему это было нужно?

- На даче?!!!

- Да, разумеется, на даче! Странно, что мне раньше не пришло это в голову. Я, кстати, уже звонил Борьке Мезенцеву, у него микроавтобус "Фольксваген", туда, знаешь, сколько народу влезет, и продуктов столько можно перевезти! Он готов помочь и предложил подключить Бериташвили и Петрова, помнишь Петрова, он был у нас в Париже, смешной такой? Сейчас он бизнесмен, крупными деньгами ворочает, а уж Мишка Бериташвили, это такой специалист по всяким пикникам и торжествам, сама помнишь наши тусовки в Торонто. Вот такой у меня план, Катюша... Твое мнение?

- Да, как тебе сказать? - задумчиво произнесла Катя.

- Я тебя понимаю..., - слегка нахмурился отец. - Я там давно не был, сама знаешь, по каким причинам. Но... время прошло, пора, пора... Ведь на этой самой даче происходило не только страшное, там прошли самые счастливые минуты моей жизни. Там, именно там, в 1973 году была наша первая ночь с твоей мамой. Это святое место. И мы возродим его. Продать дачу? Нет! Мы ничего не забудем, мы не станем зарываться в собственном горе, как страусы. Мы ещё повоюем... - При этих словах его глаза блеснули нездоровым блеском, губы тесно сжались. Катя вдруг заметила тонкую полоску седой растительности над верхней губой отца.

- Пап, ты что, усы решил отпустить?

- А почему бы и нет? Возраст позволяет.

- Ты же никогда не носил усов. Пойдут ли тебе? А насчет дачи... Вдруг нам там будет плохо?

- А мы с тобой проверим. Съездим вместе на электричке и проверим... Давай, прямо завтра с утра. И Андрея с собой возьмем.

Катя позвонила Андрею, они договорились на восемь утра, чтобы попасть на дачу ещё до наступления жары...

... Ровно в восемь утра Андрей Зорич явился к Корниловым. Высокий, стройный, в голубой летней рубашке и голубых джинсах, со спортивной сумкой в руках он стоял перед Катей и улыбался. Вообще, в последнее время он чувствовал себя абсолютно счастливым человеком. Таким он был только в детстве, лет, эдак, до двенадцати, не зная никаких проблем, радуясь всему солнцу, утру, маминой улыбке, одобрительному взгляду отца, встрече с ребятами из двора, забитому мячу в ворота противника, удачно взятому аккорду на гитаре...

Теперь, многое пережив, он ясно осознавал, что в Кате заключается его счастье, что именно потому что она рядом, что она существует, ему так хорошо, и мир снова приобрел те неповторимые краски, какие имел в детстве. Он любил весь мир, потому что любил её, потому что через три недели она должна была стать его женой, потому что впереди у них была бесконечная счастливая жизнь в большой трехкомнатной квартире на проспекте Вернадского. Он знал, что его родители готовят им свадебное путешествие, турне по городам Европы. Обещал приехать на свадьбу и дядя Костя, недавно вернувшийся из длительного рейса. Его особенно ждал Андрей, ведь с его квартирой были связаны такие счастливые минуты его жизни...

... Они позавтракали и вышли из дома, с сумками, нагруженными всякой всячиной. Шел девятый час, и было ещё свежо и прохладно. День был рабочий, народу уже было довольно много. Они стали уже подходить к автобусной остановке, как вдруг Зорич почувствовал на себе какой-то пристальный взгляд. Он резко обернулся, и увиденное поразило его, словно на белоснежный костюм брызнули грязью. На противоположной стороне улицы стоял некто и пристально глядел на него. И с чувством отвращения и испуга Зорич понял, что это был тот самый Рыжий, который тогда, в ноябре 1992 года скручивал Катю около её подъезда и запихивал в машину. Именно его ударил тогда Андрей ногой в спину, после чего он, словно призрак, растворился в кромешной ноябрьской мгле и выявился лишь спустя неделю в коридоре на Петровке.

Зорич оглянулся на Катю и Аркадия Юрьевича, те ничего не замечали, глядели вперед и продолжали оживленно разговаривать друг с другом. Аркадий Юрьевич что-то доказывал про современную женскую моду в России, считая, что она не имеет ничего общего с западной модой трехлетней давности. Катя отстаивала свое мнение. Они уже подходили к автобусной остановке.

Зорич снова посмотрел на противоположную сторону улицы. Там этого человека уже не было. Андрей протер свободной рукой глаза, решил, что ему померещилось. Тем не менее, неприятное видение надолго испортило ему настроение... Вновь пробудились воспоминания, вновь со всей отчетливостью встал окаянный вопрос - что же было с Катей во время её недельного отсутствия? Кого она встретила там, где была, и почему эта встреча так изменила ее? Катя ведь так ничего ему не рассказала, и в принципе счастливого Зорича не так уж и тяготил этот заговор молчания, но иногда он глубоко задумывался над этой загадкой, и ему очень хотелось узнать, что же там все-таки произошло.

Если бы сейчас рядом не было Кати с её отцом, он бы, безусловно, постарался догнать этого Рыжего и как следует поговорить с ним. Но как бы он выглядел, если бы оторвался от своих спутников и как ненормальный бросился бы на противоположную сторону улицы и, если бы догнал Рыжего, ввязался бы в мерзкую драку. Если, разумеется, это был тот самый. А если бы был другой, похожий, то вообще получилась бы нелепая ситуация.

Они ехали в полупустой электричке. Катя и Аркадий Юрьевич сидели у окна, а Андрей рядом с Катей. Мимо них проносились деревья, маленькие домики. Аркадий Юрьевич погрустнел, Катя тоже. Все молчали. А Андрей все восстанавливал в памяти отвратительную физиономию этого Рыжего и никак не мог понять, тот это или нет. Разве уж так четко он тогда запомнил это лицо? Мало ли из рыжих ходит по Москве? Но откуда тогда этот пристальный недобрый взгляд, внимательный, изучающий взгляд? Зачем незнакомый человек будет так пристально глядеть на них. Видимо, это, все же, тот. Но если это тот, это не может быть простой случайностью. Значит, он следил за ними. Значит, ему что-то от них нужно. Может быть, они опять затеяли что-то недоброе. Надо быть все время с Катей. А, может быть, поделиться своими подозрениями с Аркадием Юрьевичем? Как, однако, не хочется беспокоить его, снова нарушать его хорошее настроение, его покой, который он только-только начал обретать. И все же Андрей твердо решил поговорить с ним, он не имел права молчать, слишком уж серьезными последствиями могла быть чревата эта встреча.

Когда они вышли из электрички на платформу, становилось уже довольно жарко. Но они сразу же вошли в прохладный сосновый бор, запахло хвоей, подул свежий летний ветерок, и на душе стало как-то легче. Аркадий Юрьевич оживился, стал что-то рассказывать из своей молодости. Рассказы были довольно забавные, Катя и Андрей слушали и смеялись.

А вот и он - роковой мост... Как жаль, что его никак не минуешь на пути к даче. Голос Корнилова дрогнул, но он продолжал говорить. Потом замолчал на мгновение, приостановился.

- Вот оно, проклятое это место, - тихо произнес он. - Вот оно...

Зорич невольно взглянул на Корнилова. Он был поражен выражению его лица. Он ждал грусти, слез в глазах, а увидел выражение бешеной ненависти, глаза его сузились, даже как-то побелели, зубы были плотно стиснуты, кулаки сжаты, даже шрам на правой половине лица словно налился кровью. Он поставил спортивную сумку на землю и стоял со сжатыми кулаками, молча, глядя куда-то в сторону.

- Вот оно, - сказал он в третий раз. - Пошли, однако. Нечего нам тут делать.

Все трое молча отошли от рокового места и направились к даче. Открылась отсыревшая дверь. Вместо жаркого июльского воздуха на них пахнуло холодом и сыростью. Отопление было отключено, и первым делом они открыли настежь все окна.

- Давайте, вытащим стол на улицу, - предложил Корнилов. - Андрей, ты вот поруби дрова, будем жарить шашлыки. Я мясо вчера замариновал в белом вине. А пока попьем чайку на свежем воздухе. А убираться в доме завтра будем.

Быстро взялись за дело, и вскоре они уже пили чай с пряниками в тени деревьев, а рядом, в мангале, потрескивали березовые дрова.

- Ну неужели здесь мы хуже погуляем, чем в каком-то гнусном кабаке? спрашивал Корнилов. - Тем паче, что и цены сейчас там лютые... Это раньше я любил ходить по ресторанам, - мечтательно вспоминал он. - Мы с Машенькой столько их обошли... Спокойно было, уютно... Что "Националь", что "Славянский базар", "Прага", "Берлин". А "Арагви"? Какая была там кухня? Да что "Арагви"? "Риони" на старом Арбате ничуть не хуже был кафешник. Такое сациви, такие шашлыки! А что сейчас? В кабаках одни бандиты, а от цен всякий аппетит пропадет. Помню, в семьдесят втором мы с приятелем на двадцать два рубля поужинали в "Национале" с икрой, водкой, шампанским и чудесным филе с кровью. И было мне тогда двадцать лет...

- Не нравится вам наше время, Аркадий Юрьевич? - подзадоривал его Зорич, подмигивая Кате.

- Разумеется, не нравится, - улыбался Корнилов. - Это время воров и скотов. А у меня оно тоску вызывает, и только.

- А прошлое время лучше было?

- А у нас любое время хуже, Андрюша. Раньше - хуже, теперь ещё хуже а потом тоже будет хуже... Порочный круг...

- Пессимист вы, однако, Аркадий Юрьевич.

- В чем-то пессимист. А в чем-то вовсе нет. В жизни есть так много интересного, - улыбнулся Корнилов, глядя куда-то в сторону, и почему-то его улыбка показалась Зоричу настолько зловещей, что он даже вздрогнул...

Когда он пошел в дом за шашлыками, Катя поделилась с женихом своими впечатлениями о поведении отца.

- Какой он стал необычный в последнее время... Раньше он таким не был.

- А я думал, он всегда был такой.

- Что ты? Он до маминой смерти был такой замкнутый, а в последние месяцы перед её гибелью они вообще вели себя так странно, словно их обоих что-то мучило. А потом он просто ушел в себя, сидел сиднем часами, днями. Бывало, зайдешь в кабинет, а он сидит, смотрит на мамину фотографию и молчит. Не плачет, просто молчит и смотрит. А вот с этой весны он совершенно переменился, воспрял духом и стал такой ироничный, остроумный. Как будто что-то с ним произошло. А порой с ним бывает даже страшновато. Я не могу уследить за его потоком мысли. Все рывками какими-то, душевными импульсами.

... На столе дымились шампуры с шашлыками, по бокалам было разлито вино "Киндзмараули"...

- Выпьем за вас, ребята, за ваше счастье! - поднял бокал Корнилов. За то, чтобы ничего не мешало вашему счастью. - При этом он несколько помрачнел, но тут же вновь улыбнулся. - Да ничего мешать и не будет! Все будет отлично!

... Когда представился случай, Андрей рассказал Корнилову о том, кого он видел утром на автобусной остановке около их дома.

- Надо же, - как-то равнодушно произнес Аркадий Юрьевич, не проявляя ни малейшей тревоги. - А я и не заметил. Подслеповат стал...

- И что вы по этому поводу думаете?

- Что думаю? - усмехнулся Корнилов. - Да ничего особенного. Ты, Андрей, по молодости своей полагаешь, что счастье дается просто так, задаром. А на самом деле за него надо платить. Так вот, я хочу, чтобы вы сначала заплатили, а потом были счастливы. А вот у меня все получилось наоборот. Сначала счастье, а потом расплата.

Андрей поежился от его жестоких слов, произнесенных так запросто.

- Что вы имеете в виду?

- А вот что, Андрей... Вот что я должен тебе сказать. Ты хороший парень, и я верю, что ты настоящий мужчина. У нас была прекрасная семья, моя покойная Машенька была самой красивой, самой умной и доброй женщиной в мире. Теперь она уступила место нашей Катеньке. Но над нашей семьей существует какое-то проклятье, какие-то злые силы не дают нам жить и радоваться этой жизни. И мы с тобой не можем уступить этим злым силам. Настоящие мужчины бывают не только в боевиках и вестернах. Мы должны брать на себя защиту наших близких в этой так мало похожей на кино жизни. Мы не имеем права отчаиваться и уступать. Я не смог защитить свою Машеньку, но мы вместе с тобой защитим нашу Катюшу от них. Я знаю, им неймется, они перебежали дорогу и вам, тогда, в ноябре 1992 года. Но мы больше не дадим им глумиться над нами. И не бойся никаких Рыжих. Не бойся, пока я с вами, не бойся и если со мной что-нибудь случится. Учись бороться за свое счастье и счастье близкого человека.

- Вы говорите странные вещи, Аркадий Юрьевич. Если уж начали, то рассказали бы поподробнее.

- Рановато пока, Андрей. Ведь даже Катя не знает ничего. А я многого не знаю про Катю. И ты не знаешь. Но придет время, и мы все друг про друга узнаем, я тебя уверяю. Скажу тебе только одно - есть человек, от которого мы с тобой должны сберечь Катю. Я не знаю, где он, но сердцем чувствую - он где-то недалеко. Твое утреннее видение только подтвердило мои догадки. Мы должны быть все время при Кате, не должны отходить от неё ни на шаг. Только не думай, что мы будем прятаться, как зайцы или только обороняться. Я уже это пережил, я долго и мучительно жил жалкой трусливой жизнью. Мне надоело.

Он немного помолчал, закурил.

- Ты извини меня, Андрей. Я виноват перед тобой, я не предупредил тебя об опасности, которой ты подвергаешься, связывая свою жизнь с Катей. Но сейчас ещё не поздно, и я не буду осуждать тебя, если ты под каким-либо предлогом откажешься от Кати. У тебя одна жизнь, у тебя родители, у тебя будущее, да в конце концов, и Катя поступила с тобой тогда не очень красиво, вы не встречались два с лишним года. Реши для себя этот вопрос, как решишь, так и будет, и я пойму тебя.

Андрей сверкнул в ответ глазами. Мысль о том, что он может из-за трусости отказаться от Кати покоробила его.

- Я ничего не боюсь, Аркадий Юрьевич. И испугался одного - Катиных холодных глаз, её равнодушия, перемены её отношения ко мне. А теперь она смотрит на меня по-другому, как раньше. Я стал её первым мужчиной, и хочу быть последним, пока жив.

- Ух ты, экой ты молодец! - расхохотался Корнилов. - Тебе и сказать ничего нельзя, прямо глазами так и сверкаешь, того и гляди, бросишься на меня с кулаками. Ладно, не обижайся на меня. Я верю тебе, я сам тебя нашел, вижу - ты мужчина, ты аристократ, такие как ты в прежние века вели к барьеру негодяев, убивали их, а порой, к сожалению, погибали и сами. Но чести своей не роняли.

- Что делать мне, если я его опять встречу? - спросил Андрей.

- Постарайся проследить за ним. И сообщи мне. Но ни в коем случае не обращайся в милицию, этого совсем не надо.

- Но почему? - наивно спросил Андрей.

- Не помогут они нам. Вспомни тот случай в девяносто втором. Помогли? Чем помогли? Чуть не изуродовали тебя в камере, вот и все. Да и потом, что мы можем сказать? Кто-то следит, неизвестно кто. Да над нами просто посмеются, мания преследования, скажут.

- Но ведь этот Рыжий должен быть в тюрьме. Он обвинялся в убийстве.

- Возможно, что и выпустили по какой-то там амнистии. Да дело-то не в нем. Мы этому Рыжему не нужны. Катей может интересоваться совсем другой человек. А Рыжий мелкая сошка.

- Но ведь через Рыжего можно выйти и на этого человека.

- Вот мы и выйдем. А милиция-то здесь причем?

- Хорошо, я буду делать так, как вы скажете.

- Вот и молодец, старших надо слушаться. Не всех, разумеется. И хватит об этом. Иди к Кате, она по тебе, наверное, уже соскучилась. А я пойду пройдусь.

Андрей зашел в дом, там на диване лежала Катя. Он подсел к ней.

- О чем же вы там с папой трепались? - спросила она, обнимая его.

- О разном. О ресторанах, о коньяках, о сигаретах. Твой отец большой во всем этом специалист.

- Да, он умеет напустить тумана... Но ты врешь, вы говорили совсем о другом. - Катя пристально поглядела ему в глаза.

- О чем же?

- Не знаю, насколько он с тобой откровенен. Мне, например, он ничего не рассказывает. А полагаю, ему есть, что рассказать. Ладно, сделаю вид, что верю тебе. А теперь ложись ко мне, одной так тоскливо.

... Аркадий Юрьевич вышел за калитку. Медленно прошелся по дачной улице. Да, многое изменилось. Вот этот домик совсем пришел в негодность, здесь жил старый академик, всегда такой вежливый, галантный. Он частенько подходил к Аркадию и шептал ему на ухо: "Какая у вас красивая жена, Аркадий Юрьевич. Честное слово. Я прожил почти восемьдесят, многое видел, но таких красавиц не встречал ни в Италии, ни в Испании, ни, тем паче, в хваленом Париже. Эх, жалко, я так стар, а то бы, честное слово, отбил бы Машеньку у вас..." Аркадий смущенно улыбался, а старик хохотал заливистым смехом. Он умер год назад, Аркадий читал в газете некролог, и дача теперь была совсем запущенная. А вот здесь наоборот - такие хоромы! На участке вместо маленького деревянного домика был воздвигнут огромный двухэтажный кирпичный особняк. Здесь жил когда-то гроза поселка Эдик Заславский, с которым Аркадий не был знаком, но знал из рассказа Маши, что его личность незримо сыграла немаловажную роль в их судьбе, благодаря тому, что его знал Олег Быстров. Возле кирпичного особняка стоял белый "Мерседес", около которого суетились какие-то широкоплечие бритоголовые мужики.

- Аркадий! - раздался голос с участка напротив.

Корнилов обернулся. За забором стоял их общий с Машей знакомый Жорик Ройдерштейн. Именно к его родителям ходила Маша тогда, в октябре 1973 года, в тот роковой день, так изменивший их судьбу. Да, если бы она тогда осталась там ночевать... Интересно, как бы тогда все сложилось? Может быть, Маша была бы теперь жива? Нет, судьба есть судьба... И не так все просто, когда по земле семимильными шагами идет Дьявол в человеческом облике, в разнообразных обликах...

- Совсем ты нас забросил, Аркаша, - вышел ему навстречу Жорик. Вообще, что ли, здесь не бываешь?

- Скоро буду. Собираемся сыграть здесь тридцатого июля Катину свадьбу. Кстати, приглашаю с супругой.

- Спасибо, Аркаша. А как ты хорошо выглядишь. Прямо супермен. Я-то вот, сам видишь, разжирел, обрюзг. А ведь я годика на четыре помладше тебя. Мы с покойной Машенькой ровесники. - При этих словах Жорик помрачнел. Запоздало, Аркаша, но прими мои соболезнования... Как это все... ужасно, вздохнул он.

- Спасибо, Жорик, не надо об этом. Расскажи лучше о себе.

- Что рассказывать? Все, брат, Аркаша, сматываемся мы на историческую родину. Расхлебывайте здесь все сами, мы уже иссякли, сил нет никаких.

- Да и правильно. Сам бы умотал, да некуда. Там чужие, и здесь чужие. Здесь теперь другие хозяева. - Он кивнул в сторону кирпичного особняка и белого "Мерседеса". - А мы так, погулять вышли...

- Жуть, что творится. Даже у нас, в глуши. Помнишь тут ханыга один отирался, Коля из соседнего поселка. Так его весной нашли в его халупе мертвого. Мне Юрка Зубов рассказывал, наш участковый. Соседи удивились, не выходит Коля днями из дома, а как-то к его дому подъехала машина "Вольво". Номер запомнили, все сообщили. А потом и милиция к нему нагрянула. Сгнил, говорят, весь, уж с неделю разлагался, пулевая рана в животе. Ужас! Кому он мог понадобиться, ханыга несчастный? Чтобы такого человечка на "Вольво" убивать приезжали! Странно даже.

- Действительно, странно, - пожал плечами Аркадий.

- А потом эту же машину видели около другого дома. Тут один матерый бандюга дом себе построил. Сунулись к нему, там никого нет, ни души, только два ротвейлера озверелых около дома бегают, пришлось даже одного пристрелить. А хозяин исчез, неизвестно куда. Дома роскошь, все чисто, аккуратно. А через некоторое время этого бандюгу нашли в его же машине неподалеку от Одинцова. Пулевое ранение в голову. Вот дела-то какие творятся... Одни разборки, убийства, грабежи. Как здесь жить? На что здесь жить? У меня двое детей, я устал, Аркаша, понимаешь, устал. К двоюродному брату еду, он там неплохо устроился, магазин у него. Меня зовет. К сентябрю отвалим. А вы уж...

- Разберемся как-нибудь, - усмехнулся Аркадий - Ты прав, что уезжаешь. Ничего путевого здесь никогда не будет. Но мне отсюда дороги нет. А убийцу-то этих двоих, кстати, не нашли?

- Его вычислили, приехали к нему на квартиру, там его нет, жена и сын ничего не знают. А на даче у него около Одинцова явные следы убийства. Того бандюгу он у себя же дома замочил выстрелом в голову. А потом на его же машине на проселочную дорогу и отвез. Сам в бегах теперь. Ищут.

- Это все разборки между своими. Не поделили что-нибудь.

- Это понятно. А вот Колю зачем убили, непонятно. Он, разумеется, тоже судимый, за растрату пять лет сидел, а потом спился окончательно... Могли и у него быть старые связи...

- Да черт с ними со всеми, Жорик, жаль вот, что ты уезжаешь. Сегодня ты, завтра я, кто здесь останется? Одни крутые...

- Пошли, Аркаша, ко мне. Выпьем по пятьдесят граммов. Я так рад тебя видеть.

... Они сидели на веранде и пили коньяк. Через некоторое время на участке появился высоченный милиционер в капитанских погонах.

- Привет, Юрик! - обрадовался Ройдерштейн. - Знакомьтесь, это Аркадий Юрьевич Корнилов, наш сосед, а это Юрий Николаевич Зубов, наш участковый, а также мой хороший приятель и собутыльник.

- Да мы, вроде бы, знакомы, - сказал улыбаясь во весь рот двухметровый Зубов.

- А как же? Такого дядю Степу, как вы, трудно не запомнить. Только звездочек у вас тогда было поменьше.

- Растем, растем...

- Это кто как? Я вот был дипломат, а теперь простой преподаватель. Присоединяйтесь к нам.

Из портфеля участкового появилась новая бутылка коньяка. И крутая мужская пьянка продолжилась. Юрию Николаевичу, чтобы опьянеть, наверное, нужно было выпить ведро. Но и Аркадий не пьянел тоже, осовел лишь один толстый Ройдерштейн.

- Соври что-нибудь, товарищ Зубов, из своей милицейской хроники, предложил Жорик.

- Да нет, Жор, ничего за последнее время интересного. Только вот одно, разве что, - равнодушно зевая, сказал Зубов. - Помнишь, я тебе рассказывал, один двоих замочил, нашего одного, Кольку-пьяницу и этого Ксан Ксаныча, ну, кирпичный особняк у него на горке. Так вот, что мне недавно рассказали. Два года назад на Киевском шоссе застрелили лейтенанта ГАИ Орлова. Убили ночью, никто ничего не видел, следствие зашло в тупик. А вот недавно следы привели к одному скупщику машин. И выяснилось, что как раз после того убийства ему по дешевке продал машину тот самый человек, который подозревается в убийстве этих двоих. Хряк это, матерый уголовник, семь ходок у него. Правда, раньше мокрых дел за ним не наблюдалось. Но, порой они окраску меняют, новые условия жизни...

- Вот молодцы, - улыбался Ройдерштейн. - А говорят, плохо органы работают. Ничего, теперь его найдут и впаяют, гаду, вышку. Озверели совсем...

- Ты его попробуй сначала найди. Страна у нас большая, а весь мир ещё больше. Границы открыты, беги, куда хочешь по поддельным документам. А денег у таких куры не клюют, это не нам, голодранцам, чета.

- А какой он из себя, Хряк этот? Чтобы хоть знать, мало ли что, интересовался Жорик, вытирая обильно текущий по лбу пот.

- Видел я его фотографию. Плотный, кудрявый, седой, видный, одним словом, мужчина. Машину водит классно, шоферил одно время в Домодедово, там его хорошо знают. Видимо, за ним ещё крупные дела имеются, разбогател он тогда, в девяносто втором больно быстро - квартиру себе купил в престижном районе, дачу, иномарки то и дело менял. А как раз тогда несколько сбербанков бомбанули и обменных пунктов, тогда начали свободно валюту менять. Так вот, есть подозрение, что и Хряк этот, и тот, кого он застрелил у себя на даче, Помидор по кличке, и грабили эти сбербанки. Они тогда гримировались грамотно, видимо, консультант у них был классный. Один-то из грабителей, Варнак, был вскоре убит. Больше никого не нашли. А было их четверо, трое грабили, один прикрывал, по очереди. Показывали фотографии Хряка, Варнака и Помидора сотрудникам банков, Варнака точно опознали, а насчет двух других сомневаются. Но по комплекции, вроде бы, они. А вот кто четвертый, не знает никто.

- Вот живут люди! - смеялся Жорик. - Убивают, банки грабят и гуляют себе! А мы тут сидим и не знаем, что завтра наши дети кушать будут - хлеб с солью или соль с хлебом!

- Ладно, Жор, не переживай! Скоро ты будешь мацу кушать и рыбу фиш в теплых краях, - смеялся Зубов.

- На кой хер мне эта маца?! - возмущался Жорик. - Я русский, понимаешь ты, такой же русский, как и ты! Мой отец до Берлина в танке доехал, у него вся грудь в орденах. А мать в санитарном поезде работала, столько жизней спасла. Они, кстати, и не собираются никуда ехать, только мы с Верой и дети. А ты мне говоришь - маца. Страсть как нужен мне их шабад!

- Не обижайся, Жорик. Что я, Давида Георгиевича не знаю? Они же с батькой покойным дружили, со своими "Запорожцами" горбатыми вместе валандались, на рыбалку ездили...

- Да не обижаюсь я. И никуда не хочу уезжать. Только жить не на что, кругом рэкет, кругом убийства, все крутые... Нет уж, поеду доживать век в спокойное место, боюсь за детей, сил нет...

После того, как Жорик совсем осовел и заснул прямо за столом, Аркадий и Зубов пошли по домам... Было уже около десяти вечера, но темнеть только начинало...

- Тоже вот ничего отстроился, - кивнул Зубов на дачу покойного Эдика Заславского. - Братишка его младший. Крутой до умопомрачения. Всю округу в страхе держит.

- Бандит? - спросил Аркадий.

- А как же? Сам рано загнулся, не дожил до своего звездного часа, такая был зараза, спасу от него не было.

- А что же вы не арестуете, если бандит?

Юрий Николаевич громко расхохотался.

- А за что? Какие против него доказательства? Там круговая порука. Да он уважаемый человек, у него все вокруг куплено-перекуплено, хоть все знают, что за ним несколько ходок. Все все знают, но никто сделать им ничего не может. Они гибнут только от рук своих, как вот этот Помидор, например. Я присутствовал на обыске у него дома. Видели бы вы, как он жил. Такая роскошь, чистота, благость. Но наличных денег не нашли, видать, пошуровали уже друганы. Волчья жизнь, собачья смерть... А если и попадают в тюрьму, то быстро выбираются. Деньги все решают. Там только и сидят бытовики всякие, горемыки, мужичье злополучное. А ворам и там лафа, живут, как у Христа за пазухой.

- Юрий Николаевич, - вдруг спросил Аркадий. - А вы не слышали о человеке по кличке Ворон?

- Ворон-то? А кто же про него не слышал? Вот вы даже... Личность известная, лютая личность. Его и свои боялись. Мы как раз недавно с подполковником Николаевым из Управления Внутренних дел о нем разговаривали. Ворон же в девяносто втором бежал из лагеря и исчез. Ни слуху про него, ни духу. Его боятся закладывать, знают - из-под земли достанет. Знают, кстати, и другое - если не выдашь, он может здорово помочь в трудную минуту, с большими связями человек. И в нашем мире тоже. Кстати, он с этими Хряком и Помидором сидел вместе. Но участвовал ли он в ограблениях, это неизвестно. Ходил слушок, что убили его, как и Варнака, только втихаря, а кто-то говорил, что за кордоном он, в Варшаве будто бы его видели. Не человек призрак... А личность приметная - правый глаз у него не видит, бельмо на нем.

- А где он потерял глаз? - спросил Аркадий.

- А что вам до его глаза? - удивился Зубов. - Этого никто не знает, первый раз в лагерь Ворон попал уже одноглазым, а сам он про это никому не рассказывал. По документам он Бородин, но есть мнение, что это не его настоящая фамилия. Это очень скрытный человек, держится особняком, но в законе. Уважают его в этом мире. А правило у него такое - работает только с теми, кто ему чем-то очень обязан. Многие нераскрытые дела о грабежах, убийствах с ним связывают. Но доказательств никаких. Его ещё никто никогда не выдал.

- Да, - покачал головой Аркадий. - Интересно вы рассказываете. Даже страшно жить становится.

- Эх, Аркадий Юрьевич, - вздохнул Зубов. - Насмотрелись бы и наслушались с мое, вообще бы жить не захотелось.

- Я тоже кое-что видел, - отвечал Аркадий. - Но... живу.

- Наслышан, наслышан про ваше горе. Хоть с Марией Ростиславовной и не был знаком лично, но видел ее... Такая красивая женщина... Да...

- А, между прочим, против меня возбудили тогда уголовное дело по факту гибели Маши. Если бы не связи Леонида Петровича, брата тестя, могли бы и засудить... Так вот...

- А что? Дурацкое дело нехитрое. Сесть недолго, а бандиты ходят себе на свободе и смеются над нами.

- Ну не все смеются, - возразил Аркадий. - Сами же рассказывали, кое-кому уже не до смеха.

- Тоже верно, и их жизнь не сахар. По лезвию бритвы ходят, волки.

- Да не волки, скорее - вороны. Только глаз друг другу запросто выклюют.

- Ладно, спокойной ночи, Аркадий Юрьевич. Вы уже дома, а если что Привокзальная дом десять.

- Спокойной ночи.

Корнилов открыл калитку, вошел в сад, сел на скамейку и долго глядел на звезды. Было уже почти совсем темно. Воспоминания будоражили его, новые повороты судьбы поражали своей неожиданностью.

В доме было тихо, видимо, Катя с Андреем уже легли спать. А Аркадию спать совсем не хотелось. Он курил, смотрел на звезды, ему казалось, что где-то там высоко в небе находится его Маша, казалось, что она смотрит на него своими ясными карими глазами и шепчет ему: "Аркаша, Аркаша, я люблю тебя, родной мой, я горжусь тобой. Я все вижу оттуда, ты делаешь все правильно, а когда мы с тобой встретимся, чтобы уже никогда не расставаться, ты мне подробно расскажешь обо всем, о своих мыслях, о своих чувствах." Слезы выступили на глазах у Аркадия. Он начал шептать в ответ: "Машенька, Машенька, родная, я виноват перед тобой, я не уберег тебя, я убил тебя." - "Нет", - возражала Маша. - "Ты ни в чем не виноват. Обстоятельства тому виной, страшные обстоятельства, которые выше нас." "Обстоятельства?!!!" Аркадий закусил до крови губу, содрогаясь от страшных воспоминаний.

... Первое ноября 1992 года. Полдень. Мост через реку. Бежевый "Жигуленок" сзади... Он набирает скорость, подрезает их... Справа на переднем сидении человек... Он в темных очках... Но вот он их снимает... Аркадий узнает его! Это же... Господи! Быть того не может! Что же они так мучились, страдали почти двадцать лет?! Он же жив и здоров! Но Маша не видит его... Что-то у него с правым глазом, какой страшный у него глаз... Он улыбается Аркадию, жутко улыбается...

- Маша, Маша, ты что, не видишь, кто это?! Смотри!!!

- Не гони так, Аркадий, осторожней, смотри, что они делают! - П о с л е д н и е с л о в а М а ш и...

"Какие там обстоятельства: Виной всему, прежде всего, моя дурацкая мягкотелость, интеллигентность вшивая. Переживал почти двадцать лет, что убил эту падаль, а теперь переживаю и буду переживать всю жизнь, что не убил. Но я клянусь тебе, дорогая моя, что хоть я и не сберег тебя, то сберегу Катеньку, он теперь и к ней подбирается. Но... время разбрасывать камни, время собирать камни. И не силуэт он, не призрак, он - ворон, с клювом, перьями, когтями. Все мощное, сильное, но мясо и кровь у него самые обычные, только зараженные падалью. И он придет ко мне, придет, настанет час... Очень скоро настанет..."

Маша молчала, звезды мерцали, одинокая луна за плывущими во тьме облаками глядела на Аркадия. Причудливые тени деревьев окружали его, листья шептали что-то странное, непонятное. Становилось свежо. Ночь вступала в свои права...

5.

В апреле 1995 года, к своему великому удивлению, Эдуард Николаевич Жабин по кличке Рыжий вышел на свободу. Его дело было пересмотрено, и ему дали вместо 104-й 105-ю статью - убийство при превышении пределов необходимой обороны. Ловкий, непонятно откуда взявшийся адвокат так повернул дело, что оказалось, что Рыжий лишь защищался от посягательств на его жизнь озверелого Миколы и всего лишь превысил пределы необходимой обороны, нанеся незадачливому сопернику около дюжины ударов ножом. По этой статье ему полагалось до двух лет, которые он уже успел отсидеть, и он, вылупив глаза от изумления, был просто напросто выпущен на свободу прямо из зала суда Черемушкинского района. Все получилось невероятно быстро появление в зоне адвоката, апелляция в вышестоящий суд и, наконец, сам суд, прошедший быстро и гладко. Рыжий, как попугай, твердил заученные слова, внушенные ему адвокатом, весь этот вздор сочли убедительным, и вот... она шагает по весенним московским улицам. Адвокат высокомерно распрощался с ним, сказав, что ему заплачено, не получив и не желая получать от Рыжего даже элементарного "спасибо", сел в новенькую "девятку" и сгинул. А Рыжий, раззявив рот, глядел по сторонам. Он закурил "Приму", потянулся и решил было направиться домой на улицу Хулиана Гримау, где теперь жила только мать. Он знал, что с полгода назад погиб в пьяной драке его папаша, что Зинка неожиданно вышла замуж за Юшкина, злобного хулигана из соседнего дома, который теперь весьма удачно торговал товарами народного потребления и имел собственный ларек неподалеку от дома.

Рыжий как раз подходил к метро, когда около него остановилась серебристая "Тойота". Машина бибикнула, но Рыжий не обратил на это никакого внимания.

- Эй, Рыжий! - окликнул его из автомобиля прокуренный женский голос. Теперь он оглянулся.

На переднем сидении рядом с бритоголовым водителем сидела крашеная размалеванная блондинка лет пятидесяти, вальяжная, дородная с сигаретой в унизанных кольцами пальцах.

- Садись в машину, - не терпящим возражений тоном сказала она.

Рыжий понял, что надо садиться без всяких возражений.

- Поехали, Костя, - лениво произнесла женщина, и машина тронулась.

- Ну что, доволен? - обернулась на него дородная блондинка.

- Здравствуйте. - Рыжий сразу проникся огромным уважением к этой женщине. Он понимал, что она имеет полное право так с ним разговаривать.

- Здорово, бык. Дай хоть взглянуть на тебя. - Она презрительно усмехнулась. - Бык и бык, таких табуны по улицам топочут. На кой хер ты нужен? Впрочем, не мои бабки, не мое дело. Меня зовут Элеонора Вениаминовна. Понял? Выговорить сумеешь?

- Сумею, почему же нет?

- Ну так повтори.

- Элеонора Вениаминовна, - четко повторил Рыжий.

- Ну, грамотей... За спиной три класса и коридор. Как там у хозяина? Сладко?

- Жить можно. Но здесь как-то лучше.

- Остроумен, однако. Так гуляй, коли здесь лучше. Жить-то на что кумекаешь, парень красивый?

- Да что-нибудь придумаю.

- Ты уж придумаешь! - расхохоталась она, обнажая золотые зубы. Слыхала уж, что ты придумал. Слышь, Костя, они с каким-то духариком шмару не поделили, так они сначала шмару эту зарезали, а потом этот бес того всего ножом истыкал. Ну, долдон... Баб, что ли, мало на свете?

- Да..., - замялся Рыжий. - Так получилось. - Разговор этот мало ему нравился. В зоне его уважали, никто не трогал, он сам рожи чистил только так. А эта фифа говорит с ним, как с пацаном. Просил он, что ли, об освобождении? Отсидел бы и ещё два года за милую душу.

- Получилось у него..., - брюзжала крашеная. - Работал то кем?

- Дворничал, слесарил в ЖЭКе.

- Ну ты уморишь меня! Слесарил он... И много ты там наслесарил?

- Мне хватало.

- Суров ты больно, парень красивый. Навешал бы ты ему пиздюлей, Костя, чтобы не выпендривался.

- Да ну, - пробасил бритоголовый. - Зарежет еще.

Крашеная вся затряслась в неукротимом смехе.

- А запросто! Истыкает тебя ножом, как подушку булавками. Ну, бык! Умора с тобой, да и только. Ладно, вот что, слесарчук херов, пока будешь работать с Костей, завтра подъезжай к Киевскому вокзалу к восьми утра. Там тебе все объяснят. А сейчас возьми полторы сотни баксов да погуляй. Ладно, хрен с тобой, послезавтра приходи, завтра побалдеешь еще, отожрешься после казенных харчей. Смотри, не опаздывай. Все, притормози-ка здесь, Костя. Все, выметайся отсюда! Дуй домой, нажрись, похмелись, а послезавтра чтобы как штык!

- До свидания, - пробормотал озадаченный Рыжий.

- Век бы вас всех не видела! - отвечала Элеонора Вениаминовна. Поехали, Костя!

Жизнь била ключом. Только что привезли из зоны, из-под стражи в зале суда выпустили, а теперь ещё и работу предлагают. Не жизнь - лафа! Все за просто так, конечно, не делается. И Рыжий прекрасно понимал, к т о стоял за спиной адвоката, кто стоит за спиной Элеоноры Вениаминовны. Но задавать вопросов он не стал. Этому был приучен - никаких лишних вопросов. Что ему положено знать, он и так в свое время узнает. А теперь его дело слушать, что ему говорят, сопеть в две дырки и исполнять.

Впереди было полтора дня отдыха. Рыжий купил две бутылки водки, пивка, закуски и поехал домой.

... В квартире была окончательная разруха. Запах стоял - не продохнуть. Постаревшая, насквозь пропитая мать в тельняшке и шароварах стояла перед ним и дымила ему в нос "Беломориной".

- Эдик, сынок, - расплакалась она и облобызала сыночка. Рыжий даже чуть не отпрянул от нее, до того уж мерзкий запах она источала. Стерпел, однако.

- Здорово, мам. Как ты тут?

- Плохо, сынок, дальше некуда. Здоровья нет, а Коляка-то наш... - Она истошно заголосила. - На кого ж ты меня, несчастную, покинул?! А-а-а! Зачем ты так рано сгинул?! А-а-а! Никому-то я теперь не нужна! А-а-а!

От всего этого Рыжему стало не по себе. Сразу захотелось на свежий апрельский воздух.

- В отпуск приехал, сынок? - спросила мать, отхаркнув прямо на пол.

- Там отпуск не дают, - ухмыльнулся Рыжий. - Пересмотрели мое дело. Другую статью дали. А я за неё уже отсидел два года. Подчистую освободился!

- О-о-ой, к-а-акой ты молодец! - запела мать. - Ну теперь мы заживем. А то и не чаяла тебя увидеть. Зинка зараза, как замуж вышла, так и глаз не кажет. Западло ей с матерью посидеть, полялякать. Она теперь у нас богатая, "Смирновскую" пьет, икрой закусывает, матерью родной брезгует, сучка.

- Как они там живут?

- Живут, не тужат. Торгуют, одним словом. Ларек на ходовом месте, а они знай купоны стригут.

Рыжий вывалил на стол гостинцы - водку, пиво, колбасу, банку импортной селедки.

- Кормилец мой! - орнула мать и снова попыталась лизнуть его в лоб, но Рыжий вовремя увернулся от её ласки.

Тогда мать стала открывать водку и разливать по грязным стаканам...

Весь следующий день он похмелялся со старыми корешами по двору, но наутро был как огурчик. И ровно в восемь часов был там, где ему велено.

... Погода испортилась, моросил дождь, было довольно прохладно. Ждать пришлось минут пятнадцать. Наконец, подкатила знакомая "Тойота". Костя бибикнул Рыжему.

- Садись!

... В машине уже сидело трое здоровенных молчаливых парняг.

- С ними пойдешь. Бабки надо выбить с одного, обнаглел, падло. Гляди, парень, и учись, как надо.

Сюрпризам не было конца. Не успел Рыжий и опомниться, как быстроходная "Тойота" примчала его прямо к дому, где жил нынешний муж его сестры Зинки Юшкин. Прямо напротив дома, где жил он сам.

- Вы чегой-то, меня обратно домой везете? - спросил Рыжий, глупо улыбаясь.

- Куда надо, туда и везем. Тебя забыли спросить, - проворчал Костя.

Он притормозил машину около дома Юшкина, и вся орава ринулась в подъезд.

- Делай, как мы и молчи, - буркнул Рыжему один из парняг.

Они промчались на третий этаж, и только тут Рыжий понял, куда его ведут.

- Слы, ей, братаны, - сказал он в недоумении. - Тут же моя сеструха живет с мужем, Зинка. Вы чо?

- Сеструха, братуха, какая нам разница? Тут наш должник живет, мы с него бабки выколотить должны. А твое дело маленькое, при вперед и сопи в две дырки. Что скажем, то и будешь делать.

Они начали трезвонить в дверь.

- Кто там? - слышался заспанный Зинкин голос за дверью.

- Открывай, падла! Дело есть!

- Чо такое? Вы чо? - испугалась Зинка. - Эй, Вить, тут чо-то такое... Иди сюда!

- Кто там? Что за дела? - басил за дверью Юшкин.

- Открывай! У нас времени нет! Это мы, сам знаешь, кто!

Юшкин голос узнал и открыл, надеясь договориться с кредиторами.

Перед ним стояло четверо здоровенных качков, в одном из которых он с удивлением узнал своего шурина, только что вышедшего на свободу. Пятый, Костя, остался в машине.

Один из парней грубо толкнул Юшкина в грудь, и орава ввалилась в квартиру. Рыжий огляделся. Жили неплохо, зажиточно. Но ему было не до этого. Он не мог глядеть в глаза Зинке, таращившейся на него с таким удивлением, словно покойник встал на её глазах из гроба.

- Эдик, ты, что ли?

- Да я, я, - ворчал Рыжий, пряча взгляд и топчась своими бахилами по мягкому красному паласу.

- Оставайся пока здесь! - крикнул ему один из парней. - А ты - сюда! сказал он Юшкину. Хозяина увели в другую комнату, и вскоре Рыжий и Зинка услышали стук от ударов и грохот мебели. Они смотрели друг на дружку, как завороженные.

- Ну и падло же ты, - наконец, проговорила Зинка.

- Да я и не знал, куда едем, - промямлил Рыжий.

Из соседней комнаты раздался крик Юшкина. Зинка бросилась на помощь. Рыжий непроизвольно поплелся за ней.

В комнате на полу валялся Юшкин, а трое парняг лупили его по ребрам и другим местам пудовыми башмаками. Лупили молча, мрачно, лишь изредка из их уст извергались звуки типа "У-м-м, у-б-б, у-с-с..."

- Вы чего делаете, гады?! - бросилась на них отважная Зинка, и тут же получила от одного ощутимый удар в челюсть, от чего отлетела в угол комнаты.

- Да вы что?! - возмутился, наконец, и Рыжий, подходя к парнягам.

- Молчи, молчи, - зашипел один из них, тараща круглые глазки. - Не знаешь, молчи, а то уроем тебя ща!

Рыжий подумал и заткнулся. На его счастье, избиение прекратилось. Качки отошли в сторону и глядели на извивающегося на полу Юшкина.

- Когда бабки отдашь, змей? - тихо спросил один.

- Ща отдам, - буркнул Юшкин, выплевывая на пол кровь. - Погоди здесь.

Он вышел из комнаты и минут через пять принес большой бумажный пакет.

- На, подавись! - сунул он его в лицо одному из качков.

- Вот, спасибо! - криво ухмыльнулся качок.

- Ничего, братан, встретимся как-нибудь, - пообещал Юшкин. - И ты, родственничек и сосед, тоже мне повстречаешься. Поговорим тогда за жизнь.

- Хватит! - прервал его один из качков. - Некогда нам. Ща посчитаем и поехали.

- Не хера считать! - разозлился Юшкин. - Как в аптеке!

- Считать надо, - возразил тот. - Деньги счет любят.

- Особенно чужие, кровью и потом заработанные, - крысился Юшкин. - А вам, волкам, что, приехали и забрали. Мало государство с нас налоги дерет, так вы тут еще, волчары позорные. На что я товар буду покупать, жрать на что буду?! Все вам, гадам, отдал!

- Все просчитано, Витенька, - возразил качок - Мы не Чубайсы какие-нибудь, до конца не обдерем, жить другим тоже даем, так что, отстегивай по-хорошему, не строй из себя блатного, и будешь жить, как человек. А на этого бочку не кати, он и правда не знал ничего, взяли с собой - проверить хотели, каков в деле, откуда мы знали, что он твой родственник? Все путем, поканали. Бывайте здоровы, хозяева, приберитесь тут, а то мы немного намусорили.

- Вы, бляди, стулья гарнитурные поломали и вазу разбили, - ныла, Зинка, потирая ушибленную челюсть.

- Да ничего, - улыбался качок. - Еще наживете.

- Ладно, уматывайте! А ты, родственничек, будь здоров, не кашляй! провожал гостей Юшкин.

Когда орава вышла на лестничную клетку, Рыжий спросил:

- Вы чего не предупредили, сеструха же это моя!

- Мы что, каждого лося предупреждать должны, куда едем?! Какое наше дело? Мы работаем, и ты работаешь, езжай и молчи, делай, что тебе говорят. Помни, что тебя с нар вытащили!

Рыжий заткнулся, ушел в свои скорбные мысли. Он чувствовал себя оплеванным с головы до ног.

Такой работой он занимался весь апрель, весь май. Постепенно привыкал, ему платили приличные деньги, на которые они с матерью могли вести вполне сытое существование, и работа начинала ему нравиться, он вошел во вкус. Но вскоре ему дали другое задание.

- Как дела, парень красивый? - спросила Элеонора Вениаминовна, прикуривая сигарету от своей же сигареты. - Живешь - не тужишь? Ханку жрешь, девок мнешь? Здорово, правда?

- Неплохо, конечно...

- То-то... У нас так. А тебе привет передают, - понизила она голос.

- Кто? - глупо спросил Рыжий.

- Кто?! Конь в пальто! - вдруг страшно разозлилась Элеонора Вениаминовна. - Дурей себя не кажись! Будто не знаешь, к т о тебя с нар снял! И так дурак дураком, так ещё и придуривается! Садись вот сюда в кресло и слушай!

Рыжий с восхищением оглядывал роскошную квартиру Элеоноры Вениаминовны, даже приоткрыв рот. Ну, живут же люди!

- Чего зепаешь? Нравится? И ты так же будешь жить, если перестанешь придуриваться! К делу! Помнишь ту кралю, которую вы сюда ко мне привезли тогда, в девяносто втором?

Только сейчас Рыжий сообразил, что уже был в этой квартире. Только уж больно здесь все переменилось. Даже стены как-то передвинуты, и мебель совсем другая.

- Помню, а как же?

- Ну и впрямь, ты смышлен, десять классов за спиной, две ходки, мокруха! Он знает, кого с нар снимать... Умнее нас с тобой, - улыбнулась она, сверкая золотом зубов. - Так вот, будешь следить за ней, за каждым её шагом. Это теперь твоя работа. Понял?

- Понял.

- Только незаметно, не светись. Если засекут, скажи мне. И никаких лишних действий не делай. Только следи незаметно. Выбери себе местечко около её дома и следи. Вышла она, ты потихонечку за ней. Видок только у тебя больно уж приметный, ты постригись, что ли налысо. Сейчас это модно, да усы, что ли отпусти, тебе пойдет. Рожа не такая глупая будет. Держи вот деньги, и ступай. Завтра же чтобы был на своем месте. Понял?

- Понял.

- И не вздумай халтурить. За тобой тоже будут следить. Не дай тебе Бог, парень красивый. Ну ступай, надоел ты мне.

... И с тех пор Рыжий стал тенью Кати. Он нашел себе укромное место около её дома и следил за ней, ездил за ней в автобусе, в метро, ошивался около института, шел хвостом, когда Катя гуляла с Андреем. И никто его не замечал. И вот только один раз он не успел спрятаться за телефонную будку, и его заметил Катин хахаль. Рыжий понял, что его узнали, несмотря на то, что он был коротко стрижен и с усами. Взгляд этого парня не оставлял сомнений. Рыжий решил не садиться с ними в автобус, счел это неразумным. Он ещё вчера хотел звонит Элеоноре Вениаминовне, поскольку врубился, что идут приготовления к Катиной свадьбе. Не сразу, но врубился, слишком уж все было очевидно.

- Чего раньше не сообщил? - ворчала Элеонора Вениаминовна. - Ну, дурень. Сказано тебе было, чуть что, сразу звонить.

- А я только вчера и понял.

- Так и звонил бы, пустая голова. За что только тебе деньги платят? И рожу свою ещё зарисовал, ничего не умеешь...

- Что делать-то теперь?

- Теперь канай домой, парень красивый, усатый. Пока там больше не светись, я сама сообщу, когда понадобишься. А пока съезди с ребятами на одно дело, там ларечника одного надо в разум привести. Подходи к восьми к Киевскому. Ладно...

... За это время Рыжий несколько раз встречался с Зинкой и её мужем. С ним не здоровались, смотрели красноречиво. Однажды Юшкин не выдержал:

- Шлепнуть бы тебя, падло паскудное!

Рыжий такого не любил. Он бросился на обидчика, но получил смачный удар в челюсть и упал. Юшкин был явно сильнее, и бросаться на него вновь не имело смысла. Жаловаться же качкам Рыжий посчитал западло. Так и ходил битый.

Мать практически с ним не разговаривала, хотя охотно поглощала те продукты, которые он покупал и пила водку. Она была всегда пьяная и не высказывала своего мнения по поводу известного визита. Однажды только с утра, пригорюнившись на кухне, промолвила заплетающимся голосом:

- Гнида ты, сынок дорогой. Зачем я тебя только родила?

- Нажаловалась Зинка?

- А ты что думал, пес поганый? Они работают, товар покупают, возят, в долги влезают, а вы, вороны, падалью питаетесь? Хоть сеструху родную пожалел бы, она же мне помогала тебя, поганца, растить. Знала бы я, в колыбели бы тебя удавила.

- Ты что говоришь-то? - ошалел от её жестоких слов Рыжий. - Я же тебя кормлю.

- Да хоть не корми, я не пропаду. А даже и сдохну, туда и дорога, я свое отжила, тоска одна с таким спиногрызом.

- Они-то тебе не очень-то подкидывают, - пытался оправдываться Рыжий. - Этот Юшкин такая скряга...

- Да это не твое дело! Живут, как живут, все лучше, чем ты. Ты-то что хорошего в жизни сделал? За что сидел два раза? За что? За изнасилование да за убийство? На кой хер тебя оттуда выпускают только, сгнил бы лучше там, нелюдь...

У Рыжего стало закипать внутри.

- А вы что сделали с покойным папашей? Только пили, как лошади да бранились! Что с вас толку?

- Заткнись! Вон пошел! Во-о-он!

И грохнулась на пол. Испуганный Рыжий бросился звонить в скорую. Приехали, забрали мать в больницу. У неё оказался инфаркт. Там она и пролежала месяц. Приходила Зинка, просила, чтобы Рыжий не приходил в больницу.

Так и прошла эта весна его свободной жизни...

... Ранним летним утром бригада качков поехала на дело. Однако, хозяин коммерческого магазина оказался крепким орешком., к встрече подготовился тщательно, нанял охрану. Произошла серьезная стычка. В результате один из качков был убит на месте, а остальные сели по машинам и уехали, не солоно хлебавши.

А вечером в квартире Элеоноры Жарковской раздался телефонный звонок.

- Привет! - произнес знакомый басок.

- Привет! Как там у вас в Европах?

- Жарища, дождей вторую неделю нет. А у вас?

- Тоже спасу нет от жары. А вот одна девушка красивая замуж выходит.

- Да что ты?!

- Тебе же говорили, что она опять встречается с тем парнем. А от сумы, да от тюрьмы...

- Ладно... Еще что?

- И того лучше, постреляли наших в "Модах Европы". Соленого шлепнули на месте.

- Дело житейское. Бывает. Про Хряка ничего не известно?

- Сгинул с концами. Звоню иногда, жена ревет, как белуга. Видать, он и правда в бегах.

- Удивляюсь ему. Чего не жилось спокойно? На фига он все это затеял?

- Чужая душа, потемки, Петр Андреевич.

- Олег Борисович, - поправил звонивший. - А как Рыжий?

- Узнал его, вроде бы, этот парень около дома. Я его на дело отправила.

- Ну зачем? Его и должны были узнать. А на дело не надо, он мне живой нужен, для другого? Некого, что ли, больше?

- А и некого, Олег Борисович. Людей нет. Теперь стало ещё меньше. Что с "Модами Европы" делать?

- Погодите пока. Не суйтесь туда. Там труп, менты, расследование. Мы разберемся попозже. Считай - директор покойник, а навара там не будет. Пока, по крайней мере. А Рыжего ни в какое дело не суй. Он мне очень нужен. Пускай сидит и ждет. Я позвоню. Пока.

Элеонора Вениаминовна Жарковская откинулась в кресле и снова закурила. Курила она практически всегда, кроме разве что периодов сна и частично приемов пищи.

"Хитер, однако... Олег Борисович. Сколько живу, таких не видела. Угробил Помидора и ханыгу несчастного, и Хряка красиво подставил, тому не выпутаться. И мне голову морочит, старой подруге. Дело его, конечно... А вот с Катькой этой он косяка порет, с места не сойти - он на ней голову сломит. Ишь как дернулся, когда я ему сказала, что замуж выходит, аж голос дрогнул... Чужая душа и впрямь - потемки... Нет, чтобы тогда, в семьдесят третьем, женился бы на мне, как бы мы с ним жили! Как я его любила! Как любила! И травилась, и вены резала из-за него, Господь спас, жизнь сохранил. А чем я хуже была, чем эти Машка и Катька? Все мужики по мне с ума сходили. А мне никто не был нужен, кроме него, Олежки моего ненаглядного. А ведь сердцу не прикажешь. Если бы мы поженились с ним, разве бы стала я содержать этот притон богомерзкий? Назло ему, назло себе, чтобы хуже, чтобы гаже! Все равно, люблю его, и делала, и буду делать все, что он скажет. А ведь именно из-за него я бездетной на всю жизнь осталась, чертов этот первый аборт! И все равно жизнь за него отдам... Только все это ему не нужно. Прилепился к этим Корниловым как клещ, и от своей же любви погибнет..."

Она позвонила Рыжему и сказала, чтобы он ни на какие дела больше не ездил, затаился и ждал новых указаний. Рыжий этим остался весьма доволен, страхов он натерпелся за вчерашний день немалых. Так близко смерть от него ещё не ходила, пуля просвистела около его правого уха, угодив в голову Косте.

Вскоре выписали из больницы мать. Ее навещали Зинка с мужем, приносили всяческие яства, пестовали её. С ним никто не разговаривал, обстановка дома была нетерпимая. Рыжий пил на улице пиво, смотрел порнуху по видику, который недавно приобрел, просто слонялся без дела. Так прошло две-три недели...

6.

На окраине Ялты, ближе к Массандре уже третий месяц снимал комнату у радушной четы двух пожилых людей человек средних лет, коротко стриженый, с густой седой бородой. Называть он просил себя просто Дима, так его и звали, тем более, что хозяева были намного старше его. У Димы был красный "Жигуленок", и он охотно помогал хозяевам привозить с базара продукты. Человек он был тихий, солидный, платил хорошо и вовремя, и хозяева души в нем не чаяли. Дима вел размеренный образ жизни, спиртного почти не употреблял, каждый день ходил купаться на море, ибо до него было рукой подать. Любил ездить на машине по окрестным городам - побывал в Севастополе, Алуште, Алупке, Евпатории. Собирался сгонять на Кавказ. По вечерам ходил рыбачить, изредка пил с хозяином домашнее виноградное вино. Только вот курил очень много.

На вопросы, чем он в этой жизни занимается, от отвечал, что перепробовал множество различных профессий, шоферил, ходил в геологические партии, а потом занялся бизнесом и, заработав немалые деньги, решил выполнить свою давнюю мечту - пожить в Крыму. Семейное положение - сейчас холост, в разводе, имеет взрослого сына. Объяснения вполне удовлетворяли хозяев, тем более, что казался Дима человеком вполне резонным и положительным. Никак уж не могли они вообразить себе, что их жилец - не кто иной, как матерый уголовник по кличке Хряк, которого уже третий месяц ищут компетентные органы за три несовершенных им убийства и за несколько им действительно совершенных ограблений сберкасс.

По дороге в Ялту Хряк продал свою машину "Вольво"-740 и купил новенькую "семерку". Именно на этой машине, несколько изменив свою внешность - коротко подстригшись и отпустив бороду, которая у него очень быстро росла, он и прибыл в Ялту. В гостиницах рисоваться не стал, нашел себе эту уютную комнату и стал себе потихоньку жить правильным размеренным образом.

По вечерам сидел во дворике, вдыхая аромат южных растений и своего неизменного "Мальборо" и размышлял о происшедшем. Ситуация, в которую он попал, была донельзя глупой, нелепой. Утешало одно, то, что он успел унести ноги. Как-то раз он отважился позвонить домой, но Лариса так закричала в трубку: "Вы не туда попали! Понимаете вы, не туда! Нечего сюда звонить!", что он все понял и бросил трубку. Значит, он был в розыске. Значит, на него повесили убийство Помидора, а, возможно, и Николаши. Странно, если бы это было не так. На даче следы крови более, чем очевидны, как он их не сдирал, машина Помидора неподалеку от его дома, да и около Николашиного домика его машину тоже видели, возможно и сообщили, куда положено. Тот, кто взялся за это дело, будет добивать его до конца, в средствах разбираться не станет. Наверняка, номер прослушивался, убийствами занимается прокуратура. И хотя он звонил не из Ялты, а из Симферополя, все равно он понял, что звонить было не надо.

Хряк был человеком отважным и видывал всякое, но никогда он не предполагал, что может так глупо попасться за чужие грехи, что он на шестом десятке жизни окажется чуть ли не в безнадежной ситуации, что он будет разлучен с женой и сыном, и единственной возможностью не угодить за решетку, будет скрываться и постоянно менять место жительства.

Он прижился здесь, в Ялте у радушных стариков, ему здесь нравилось, он начинал чувствовать себя, как дома, но понимал, что пора отсюда сматываться. Следующим пунктом своего обитания он выбрал Кавказ - хотел доехать до Новороссийска и осесть где-нибудь там - в Геленджике, Архипо-Осиповке или Джубге.

Все это, хоть и было значительно лучше, чем попасть в камеру, но совсем не удовлетворяло его, человека, разменявшего шестой десяток. Ведь он всегда зарекался связываться с Вороном, вот и пожинал теперь плоды своего радушия, своего легкомыслия и своей алчности. Как же тот все замечательно устроил, чтобы подставить его! Но ведь он и сам подыграл своему врагу зачем он поехал туда, к Николаше? Ведь с этого все и началось. Он словно баран поперся на место заклания. Конечно, если бы он не поехал, Ворон бы нашел другой метод, чтобы расправиться с ним, и тем не менее, было очень досадно.

Опасности можно было ждать откуда угодно - от уголовного розыска, от друзей убитого Помидора, и, разумеется, от самого Ворона. Хотя, Ворон уже сделал свое дело - убив Николашу и Помидора, он тем самым юридически уничтожил и Хряка.

Хряк старался не думать о будущем - эти мысли терзали его душу словно шило. Он старался держаться мужчиной, радоваться каждому дню, гордиться тем, как ловко ему удалось улизнуть из Москвы, прихватив с собой ещё немало помидоровых денег. Но все это мало утешало его. Главное другое - Ворон своими действиями поставил крест на спокойной старости Хряка.

Шла середина июля. Лето было в самом разгаре.

Проснулся Хряк рано, поставил чайник, попил во дворике ароматного кофе, поел фруктов и решил поехать искупаться. Сел на машину и поехал на находящийся неподалеку пляж, на котором всегда было мало народу.

Скинул с себя одежду, с удовольствием поглядел на свое загорелое мощное тело, выкурил сигарету и бросился в воду. Он плыл, испытывая наслаждение от ещё прохладной по-утреннему воды, от своего умения плавать. Он научился плавать ещё в Ташкенте лет в семь, когда они с ребятами бегали на речку Анхор. Вода там была мутная, желтая, течение быстрое, ребятишки бултыхались в воде, плескались, смеялись. Как же давно все это было! Сорокаградусная ташкентская жара, нависшие над Анхором деревья, и он, семилетний Димочка, смеющийся от полноты жизни, от каждодневного ощущения счастья. Ему не давно было долго наслаждаться детством, когда умерла мать, детство закончилось, наступила жестокая борьба за существование, каждодневная упорная борьба, которая продолжается уже более сорока лет, продолжается и по сей день. Хряк знал, что он совершил в жизни много недостойных поступков, но знал и то, что всегда подсознательно тянулся к положительной, семейной жизни, к тому уюту, который он познал только в раннем детстве и которого был всегда лишен. Всегда в напряжении, всегда в кровавой борьбе, всегда словно на лезвии бритвы. Опасности, скитания, лагеря, нары - все это стало неотъемлемой частью его жизни, более того это, собственно, и являлось его жизнью.

В последние два года он был почти безмятежно счастлив. У него были жена, сын, квартира, уют... И вот теперь его так безжалостно лишили всего этого. Кто? Злая судьба? Рок, нависший над ним с детства? Или люди, вернее, вороны, питающиеся падалью?

Он плыл в этой чудесной прохладной воде, бултыхался, лежал на спине, глядя в голубое, без единого облачка, небо. Ему хотелось жить, как никогда раньше, но он знал, что ему уже никогда не удастся жить так, как он того хотел...

Наплававшись, Хряк вылез из воды и бросился на мелкую гальку животом вниз. Вокруг загорали немногочисленные отдыхающие, но вдруг вдалеке он заметил стоящую бежевую "Волгу". Он словно бы поймал на себе чей-то пристальный взгляд. Отсюда не было видно тех, кто сидел в машине, но он сумел разглядеть своими близорукими глазами, что там, на переднем сидении двое мужчин. Ему казалось, что они пристально смотрят на него.

"Нервишки шалят", - подумал Хряк, закуривая. Позагорал некоторое время, ещё раз искупался и стал собираться. А когда его "семерка" тронулась с места, он непроизвольно поглядел в зеркало заднего вида. Сердце дрогнуло в его груди - "Волга" тоже тронулась с места.

Он поехал по шоссе, и "Волга" неотступно следовала за ним. Кто это? Менты? Вороны? Друзья Помидора? Это мог быть, кто угодно. Но что делать? Хряк сбавлял скорость, сбавляла и "Волга", Хряк гнал с большой скоростью, "Волга" не отставала. Ему стало ясно одно - домой возвращаться опасно. Но ведь там были его деньги, запрятанные в надежном месте, там лежал и купленный им пистолет Макарова. Нет, домой надо было ехать. И, к тому же, при людях, среди бела дня, его убивать, наверное, не станут, не тронули же его на пляже. Если, конечно, это бандиты, менты же просто доведут его до дома и там возьмут. Но опять же, почему в таком случае, его не взяли прямо на пляже? Почему не требуют остановить машину теперь? Нет, пожалуй, это не менты...

Хряк решился ехать домой, свернул с трассы, подъехал к калитке, оставил там машину и спокойно, словно ничего не замечая, проследовал развалистой походкой в дом. На пороге медленно обернулся - "Волги" не было видно.

Хряк вытащил деньги и пистолет, положил все это в сумку и, громко болтая с веселым хозяином, проследовал к машине.

- Куда, Дим?

- На базар, - громко крикнул Хряк. - Куплю на обед мяса, картошечки, овощей. Давайте, приготовим что-нибудь вкусненькое.

- И винца попьем! - поддакнул хозяин.

- Да ты уже с утра хорош! - возразила хозяйка. - Старик, а все туда же!

- Да, что вы, Вера Карповна! Какой же дядя Вася старик? Ему, небось, и семидесяти-то нет! Он орел!

- Вот, молодец, Дима, понимаешь...

- Ладно, я скоро буду! - ещё громче крикнул Хряк, рассчитывая, что его могут услышать за забором.

Он сел в машину и медленно поехал к трассе, выехал на шоссе и направился в сторону Гурзуфа. Вскоре непонятно откуда появилась и бежевая "Волга", которая преследовала его. Да он и не сомневался, что она появится.

Хряк гнал машину по шоссе, "Волга" следовала за ним на расстоянии метров пятидесяти. Преследование было очевидным. Надо было куда-то смываться. Но куда же можно было исчезнуть на этой открытой горной трассе? И машина была не та, эх, сейчас бы его "Вольвочку" или БМВ! Он бы им показал...

Хряк сильно сбавил скорость и стал внимательно глядеть в зеркало заднего вида. Да, в машине было двое, оба в темных очках, один, вроде бы, с усами. Конечно, на заднем сидении могут быть и ещё люди, но отсюда видны только двое. Да, если бы он точно знал, кто эти люди, кем они посланы, он бы сориентировался, как ему вести себя. Разумеется, это преследование не могло закончиться ничем хорошим, и надо было как-то выходить из этой ситуации. Хряк вспомнил труп несчастного Николаши, сладковатый запах в комнате, вспомнил дырку во лбу Помидора, вспомнил убегавшего в лес мужчину в куртке с капюшоном, и вновь холодный пот пробежал по его спине. Неужели пробил и его час? Неужели он никогда больше не увидит Ларису и Павлика? Да какого же хрена?! Что-то подсказывало ему, что это люди Ворона, и бешенство закипало у него в груди. Сколько он помогал этому гаду! А теперь он решил убирать всех свидетелей, а уж опаснее свидетеля, чем он, не было. Про убийство на Киевском шоссе знал только он.

Вряд ли это могли быть друзья Помидора, пожелавшие отомстить. Не та фигура. Чтобы кто-то из его друзей вычислил, что он в Ялте и специально приехал сюда, чтобы рассчитаться с ним? Быть того не может, только если это чистая случайность. То, что это не менты, совершенно очевидно, менты так себя не ведут, его бы просто давно взяли, и все. Нет, это, безусловно, люди Ворона, он был практически уверен в этом. Но кто бы ни были эти люди, они приехали за его жизнью... Как бы это было выгодно Ворону - нет больше участников ограблений сбербанков, нет свидетеля убийства гаишника. Все уголовник Хряк убил Николашу и Помидора, а потом здесь, в Ялте убили и его. Разборки, дело понятное. А его жизнь, жизнь его жены, его сына во внимание не принимаются. Только, так просто им не получить его жизнь, он ещё за неё поборется...

Хряк резко прибавил скорость до максимума, "Волга" не отставала. И тут Хряк резко затормозил, именно в тот момент, когда "Волга" вплотную приблизилась к нему. Нога сама нажала на тормоз, как бы это ни было рискованно. Будьте вы прокляты! Пусть он погибнет, но и их с собой туда прихватит, в этот лучший мир!

"Волга" резко повернула влево и на огромной скорости полетела в кювет в сторону гор. Хряк моментально выскочил из машины и бросился к перевернувшейся "Волге". За рулем сидел усатый мужчина. Грудь его была продавлена рулем. Когда Хряк подбежал, он был уже мертв. Рядом стонал второй. Хряк вытащил его из машины и быстро поволок к шоссе. Он был весь в крови, орал и стонал от невыносимой боли и ужаса. Когда Хряк оттащил его на приличное расстояние, "Волга" загорелась, раздался оглушительный взрыв.

Хряк вытащил из кармана пистолет и направил его в лоб раненому.

- Говори, падло, говори, кто тебя послал? Что вам от меня надо?! Говори, или отправлю тебя к твоему другу!

Лицо раненого все было в крови, трудно было даже разглядеть черты его лица, да и не до того было.

- Ты все равно меня прикончишь, - прохрипел раненый.

- Я даю тебе слово, я никогда не нарушал слова, спроси кого хочешь, нарушал ли Хряк свое слово. Скажешь - будешь жить, не скажешь - сдохнешь...

- Мне так и так подыхать, - резонно возразил раненый.

- Может, и выживешь, ну, говори! Говори, сука! Сейчас нас увидят! Не скажешь - пристрелю! Я уже и так знаю, кто тебя послал! Что вам надо от меня?! Что?! Я тебя в больницу отведу, если скажешь, гадом буду!

Раненому стало совсем плохо, все у него было переломано, разорвано, искалечено. Он постоянно стонал от непереносимой боли.

- Говори! Все! Последний шанс! Стреляю, падло!

- Это Ворон, - прохрипел раненый. - Он велел нам убить тебя.

- Как меня нашли?

- Тебя случайно увидел в Ялте один человек. А Ворон давно хотел найти тебя, ещё с весны, когда...

Тут он потерял сознание. Хряк потащил его к своему "Жигуленку", с трудом втащил пятипудовое тело в машину и довез таки его до ближайшей больницы.

- Нашел на дороге. У них машина перевернулась, один погиб. Вот...

- Оставьте свои данные, - попросила дежурная сестра.

- Это не обязательно. Я просто выполнил свой долг.

Хряк повернулся и вышел. От волнения у него дрожали руки, он был весь перепачкан кровью раненого. В таком виде нежелательно было ехать дальше, а вещи он оставил там, в Ялте, назад же возвращаться он уже не собирался. Надо было привести себя в порядок. Он зашел в магазин, купил себе новые джинсы и рубашку, быстро переоделся, а старое выбросил в мусорный ящик. Потом подъехал к морю, разделся и долго плавал в прохладной воде, желая смыть с себя всю мерзость сегодняшнего дня. Только тут до него дошло, что он сегодня лишил человека жизни, и хоть понимал, что вынужден был это сделать, чтобы не отдать свою, тем не менее, на душе было ужасно. Голубое небо над ним, он в чистой прохладной воде, вокруг покой и благость, а он только что убил человека. Да и второй, наверное, не выживет, очень уж плох. Может быть, и не надо было везти его в больницу, дежурная медсестра так на него подозрительно посмотрела, да и продавец в магазине тоже косился на него с такой опаской...

Хряк понимал, что обстоятельства загоняют его в угол. Он зубами и когтями пытался прорваться сквозь чудовищную паутину, сплетенную Вороном, но постоянно оставлял следы. А как же? Он ведь живой человек, он не призрак, он не может раствориться, как это умеет делать Ворон.

Хряк даже не удивился, когда на дороге он увидел две черные "Волги", не удивился, когда они повернули в его сторону, не удивился, когда из них выскочило множество крепких парней с автоматами. Это приехали за ним. Жалко, конечно... Если бы он не повез того парня в больницу, может быть, ему и удалось бы ускользнуть, ведь, как ни странно, с того момента, когда "Волга" кувырнулась в кювет до того, пока он втащил неудачливого киллера в свою машину, на трассе не было ни одного автомобиля. А теперь все. Теперь отбрехаться будет невозможно. И как жаль, что он в воде, голый и беспомощный. Он даже не сможет пустить себе пулю в лоб. А, интересно, если бы он был с пистолетом на берегу, выстрелил бы в себя или не стал бы? Кто знает... Теперь делать нечего. Надо выходить из воды и идти навстречу своей участи. А участь эта будет безрадостна...

Группа захвата с автоматами наперевес молча ждала его около его машины. Хряк было подумал, что остается шанс утопиться, но его здоровая, желающая жить натура взяла свое, и он, рассекая воду, поплыл к берегу. Молча вышел на берег, не поднимая вверх рук. Этого от него никто и н ждал.

- Рыщинский Дмитрий Степанович? - спросил офицер.

- Я...

- Оденетесь сами, без фокусов? Не советовал бы...

- Да все будет о, кей, капитан. Швыряй сюда одежду.

Ему бросили одежду, и он натянул джинсы и рубашку прямо на мокрое тело. Только потом на его запястьях щелкнули наручники.

Его посадили в черную "Волгу" между двумя крепкими ребятами. Другие сели во вторую "Волгу", кто-то погнал его "семерку". В машине царило гробовое молчание. Хряк мечтательно смотрел на бескрайнее голубое море, сливавшееся на горизонте с таким же голубым небом, смотрел на чаек, летавших над морем и отчаянно кричавших, словно они прощались с ним навсегда. Для него больше не существовало ни голубого неба, ни голубого моря, ни этих свободных чаек, перед ним был черный непроходимый тоннель, выбраться из которого не было ни малейшей возможности. Хряк попросил закурить. Ему сунули сигарету в зубы, прикурили. Курить было очень неудобно, но он умел делать и это. Слегка закружилась голова, и какое-то щемящее сладко-горькое чувство подступило к душе. Жизнь его закончена, он вышел на свой последний жизненный отрезок, вышел на последнюю дорогу. И единственное, что он теперь может, так это пройти этот отрезок с достоинством, потому что он и раньше старался не изменять своему достоинству, а теперь ему терять уже нечего.

Становилось жарко - дело близилось к полудню. Машины подъезжали к Ялте.

7.

Был жаркий июльский полдень. "Боинг" - 747, летящий рейсом Прага Кошице - Москва уже набрал высоту, и в салоне стало прохладно. Пассажиры вздохнули с облегчением. В Праге уже было за тридцать градусов, и все изнывали от жары. И вот... включились вентиляторы, поданы прохладительные напитки...

В салоне первого класса на третьем ряду сидел мужчина лет пятидесяти с седыми усами и бакенбардами в золоченых, сильно затемненных очках. На нем были белоснежная сорочка с коротким рукавом и бежевые летние брюки. Бежевый пиджак лежал на коленях. Мужчина взял стакан минеральной воды, с наслаждением выпил, вежливо поблагодарил стюардессу.

Пассажиры занимались кто чем - кто беседовал, кто читал, кто дремал. А мужчина, сидящий в третьем ряду у правого иллюминатора, глядел в одну точку и о чем-то напряженно думал, о чем-то вспоминал... События более, чем двадцатилетней давности проносились перед его глазами словно на экране телевизора...

... Когда Аркадий Корнилов девятого октября 1973 года столкнул Олега Быстрова в воду и решил, что совершил убийство, он в полуобморочном состоянии от ужаса содеянного, как сомнамбула зашагал к станции. Олег же и не думал тонуть. Он грохнулся с приличной высоты в холодную воду, но плавать умел прекрасно, о чем понятия не имел Аркадий. Придуриваться Олег также умел изумительно, любил пудрить мозги - мол, плавать не умею, машину водить не умею, драться не умею, стрелять не умею, и тому подобное. На самом же деле он все это умел делать, и умел очень хорошо. Он вообще по природе своей был невероятно дотошен и упорен, и пока не научивался чему-нибудь профессионально, не прекращал упражнений. В том числе, и нырять в воду с высокого моста, а затем выплывать на берег. Ему доводилось прыгать и с метромоста в Лужниках, после чего он яростно бранился, что потерял в реке любимую расческу. Так что этот роковой мостик был для Олега делом абсолютно плевым, если бы не одна случайность, которая через некоторое время сыграла значительную роль в его жизни. Но тогда он не придал ей значения.

У Олега было одно очень ценное качество - он старался все ситуации, сколь бы они не были на первый взгляд ужасны, использовать во благо себе, на пользу себе, то есть, он умел извлекать пользу из любой ситуации.

Надо заметить, что октябрь 1973 года был для Олега не лучшим периодом жизни. Его безжалостно атаковали две женщины, почти одновременно родившие от него детей, плюс назревало уголовное дело об ограблении кассы института, и запросто Быстров мог загреметь тогда лет эдак на пяток, чего ему вовсе не хотелось.

Он был с детства весьма своеобразным ребенком. Был любознателен, обладал хорошей памятью, прочел много книг, но гораздо больше этого он любил драться, красть все, что плохо и даже хорошо лежит, грабить одноклассников. Если кто-нибудь приносил в школу марки или монеты, то вскоре эти предметы становились собственностью Быстрова, если он видел у кого-нибудь красивую вещь, то он правдами-неправдами вымогал её у обладателя, или покупал по дешевке, или выигрывал в карты, в расшибалочку, до хоть в футбол, в настольный теннис, волейбол, баскетбол, чеканку, орлянку - что угодно. Лишь бы только досталось ему. Когда немного подрос, стал интересоваться противоположным полом. Повозившись в тринадцать лет на тридцатилетней бабе, словно лягушонок, и изрядно опозорившись, он больше не знал промахов. Начал трахать всех девок подряд, это было как сумасшествие, как мания, он не мог пройти мимо женской юбки. Он был как таран, как поезд, как танк, хоть умел и ухаживать, и комплименты дарить, и играть на тайных струнах. В восемнадцать лет познакомился с кожно-венерологическим диспансером и имел подробное понятие, как лечиться от всех известных науке венерических болезней. В восемнадцать же лет угодил в КПЗ за безобразную драку в метро, и немало трудов стоило матери, чтобы замять это дело, а то бы с зоной пришлось познакомиться несколько раньше, чем это произошло на деле.

Он не знал ни минуты покоя, он изобретал и изобретал каждый день что-нибудь паскудное, мерзкое, воображение его не знало границ. Казалось бы, армия должна была сделать хотя бы двухгодичный перерыв в его творческой деятельности, но он и там нашел себе приключений, проломив монтировкой голову сделавшему ему какое-то замечание деду-ефрейтору. Ефрейтор, нелепый, забитый деревенский парняга, остался на всю жизнь инвалидом-придурком, а Быстров сумел написать письмо корреспонденту "Красной Звезды", с которым был знаком, и тот приехал к нему в часть. Как раз велась кампания по борьбе с дедовщиной, была опубликована смачная статья, в результате которой Олег Быстров оказался героем, постоявшим за свою честь, и дело, светившее ему дисбатом, было замято. Дедом Быстрову стать так и не довелось, ибо армия ему безумно надоела, он закосил под шизика, вспомнив свои успехи в школьном драмкружке и консультации специалистов по психиатрии, и через неполный год службы, был благополучно комиссован домой. Там он было взялся за ум, соскучившись по книгам и наукам, к чему имел определенные способности. Он поступил в институт, но корень учения оказался для него слишком горек. Его бурная натура жаждала деятельности иного рода, и он с товарищами взялся за институтскую кассу, так как не собирался существовать на жалкую стипендию и материны подачки. Касса была мастерски ограблена товарищами Быстрова под его умелым руководством, но один из грабителей, к сожалению, был вскоре арестован, и Олег, ни на грош не доверявший подельнику, со дня на день ожидал ареста. Он знал, что таких балбесов, как этот горе-грабитель там умеют быстро раскалывать. Олег в скверном настроении шатался по злачным местам, однако, опасаясь таскать с собой крупные суммы из полученной им доли. Олега знали чуть ли не во всех московских притонах, кутить было чревато. Наоборот, он старался подчеркнуть свою бедность и скудость. Сидеть же дома, пережидая опасность, он не мог органически. Тогда-то он и встретил в кафе "Метелица" Аркадия Корнилова с Машей Полевицкой. Маша с первого взгляда произвела на него неизгладимое впечатление. Он, авантюрист и ловелас, так гордившийся собой, видел перед собой девушку, красивую, умную, воспитанную, прекрасно одетую, которой он был совершенно безразличен. С ней сидел нуднейший Аркаша Корнилов, и, что было самое удивительное, он ей нравился. И эту несправедливость надо было непременно устранить. Олег легко узнал телефон Маши, выведал у неё адрес дачи и бросился в путь. Там же, как известно, его ждало жестокое разочарование. Он был не нужен и неинтересен Маше, он ничего не мог ей дать, кроме профессионального секса и сомнительных приключений. Вся его жизнь предстала перед ним в ином комичном и позорном свете по сравнению в будущей жизнью Маши и Аркадия, загранпоездками, машинами, дачами, долларами... Эта жизнь для него была недоступна, у него не может быть ни такой дачи, как у родителей Маши, где будет наслаждаться счастьем это ничтожество Аркадий, ни загранпоездок даже в Польшу, ибо никто не даст загранпаспорт шизику-белобилетнику, а Аркадий с Машей уедут во Францию или в Канаду. Но самое главное - никогда у него не будет такой чудесной породистой девушки, как Маша, а ему век общаться пусть с красивыми, но блядьми, продажными шкурами.

Он шел после ночевки у Маши, мерзкой позорной ночевки, расшвыривая ногами осеннюю листву и матюгаясь всеми знакомыми ему словечками про себя и вслух. И вдруг... ба! Какая чудесная встреча! Аркашка собственной персоной, одуревший от мук любви и ревности... Ну, слово за слово, завел его тот своей беспросветной дурью, опять слово за слово, и тут... это дурацкое падение с моста...

Если бы они вышли по-честному один на один, Олег бы убил Аркадия одной левой ногой, со связанными руками, а тут... мерзкая осклизлая листва, потеря равновесия... Но когда Олег грабанулся в холодную черную воду, актерская натура взяла свое, и он, прекрасный пловец, на всякий случай орнул: "Помогите!" Ибо мгновенно, непонятно откуда взявшаяся, странная мысль пришла к нему в голову. Мысль исчезнуть. Чтобы Олег Николаевич Быстров исчез с лица земли, как убитый Аркадием Корниловым, то есть, Аркадий стал бы убийцей, а Олег - убитым. И все - никакого уголовного дела об ограблении кассы, никаких неприятностей с осаждавшими его все яростнее и яростнее женщинами, и совершенно новая, интересная жизнь. Впоследствии он понял, что мысль эта была совершенно авантюрной, ибо минусов в ней было гораздо больше, нежели плюсов. Тогда же эти идея поглотила его, и он начал претворять её в жизнь. Ему скучно было жить на свете, он жаждал приключений, мерзких, вздорных, и он их получил. Но ему обязательно нужен был помощник. И этим помощником стал несчастный пятнадцатилетний Коленька, свидетель, так называемого убийства, который, подойдя вторично к мосту, был пойман там мокрым и грязным Олегом и сразу же нагружен проблемами. Ведь если Аркадий не видел рядом никого, когда объяснялся с Быстровым, то Олег-то видел свидетеля прекрасно, во-первых, потому что стоял лицом к нему, а во-вторых, потому что он всегда умел замечать то, что ему нужно. Сначала он оценил, что есть свидетель "убийства", и, упав в воду, мгновенно решил "умереть", а потом, когда этот же человек ещё раз подошел из любопытства к мосту, он решил сделать его сообщником своей авантюры. Николай, смертельно напуганный всей этой ситуацией и ожившим утопленником, оказавшимся весьма-таки крутым и напористым, стал беспрекословно подчиняться ему.

Все было бы хорошо, если бы Олег, вылезая из холодной воды, не напоролся правым глазом о корягу, торчащую у берега. Он почувствовал сильную боль, на некоторое время перестал видеть этим глазом, но потом зрение восстановилось, хоть и не полностью. Олег объяснял это травмой и был уверен, что все обойдется.

Олег отправился к своей любовнице Эллочке Жарковской, у которой хранилась часть его денег и ввел её в курс дела - это была единственная женщина, которой он доверял на все сто процентов. Она не могла его выдать, она обожала его. И он скрывался у нее, содержал её, с её помощью сделал себе новые документы на имя Петра Андреевича Бородина, ну а потом, дело известное, деньги стали подходить к концу, надо было их добывать, и Олег, уехав с друзьями в Ленинград, совершил несколько вооруженных грабежей, на одном из которых был взят, и с новой фамилией благополучно отправился в зону на три года. С этого времени и началась официальная биография Петра Андреевича Бородина или Ворона.

Пока Олег жил у Эллочки, зрение в правом глазу стало ухудшаться, глаз стал покрываться мутной пленкой. Обращаться к врачам он не решился. Эллочка уговаривала его пойти к частному врачу, но тут кончились деньги, понадобилось ехать на дело в Ленинград, а там его арестовали. Так и остался Ворон с невидящим правым глазом, который различал только свет и тьму. Выйдя из заключения, он обратился в Институт глазных болезней, там сказали, что нужна срочная операция, но известные дела опять помешали сделать её. Ворон обвинял в своем увечии Аркадия Корнилова и поклялся ему отомстить. За все и за Машу, и за переломанную судьбу, и за глаз. Только год назад он сделал в Германии операцию, которая частично восстановила ему зрение в правом глазу.

А что касается исчезновения Олега Быстрова, то он тогда совершенно упустил из виду такое маленькое обстоятельство, как живая мать. Он же не мог открыться ей в своих сумасшедших планах, так он поступил просто выкинул её совсем из головы и не думал о ней. А потом случилось нечто совершенно фантастическое - весной в Москве-реке выловили какого-то утопленника, и его мать опознала в этом утопленнике его, Олега. Все это потом рассказывал ему Коля, к которому, как и к другим обитателям окрестных поселков, приходил следователь. Олег, разумеется, не мог предвидеть такого варианта, хотя, конечно, объективно он был ему на руку, он никак не мог ожидать, что в безобразно раздутом утопленнике мать опознает своего сына, и только потому, что он, видите ли, одет в его плащ с пришитой ей заплаткой. Он тогда выкинул мокрый и грязный плащ там же, в кустах, и какой-то несчастный бомж, видимо, подобрал его и надел на себя, а потом в нем и утонул. Странное стечение обстоятельств. С одной стороны, это ему на руку, Олега Быстрова больше нет, но с другой... Произошло нечто страшное. Ведь таил же он в душе подсознательную мысль, что через некоторое время явится к матери и сообщит, что жив. А тут... мать опознала его в этом несчастном утопленнике и сошла с ума. Она содержалась в психиатрической больнице в отделении для буйно помешанных. Куда уж тут появляться? Порой муки совести терзали Олега и ему очень хотелось навестить мать в больнице, но он счел это мероприятие даже не столь уж опасным, сколь нелепым и ненужным, так как уже ничего бы не помогло его несчастной матери. Как то раз Олег ради любопытства заглянул и на собственную могилу, где под его фамилией рядом с его родным отцом лежали останки неизвестно кого. Этот визит будоражил ему кровь, вызвал странные чувств и заставил с какой-то новой стороны поглядеть на жизнь, бренную и нелепую, смешную и отвратительную, вселенскую комедию, одним словом.