Тайны прииска Суцзуктэ

ГЛАВА IХ. Тревожные события

Между тем лето вступило в свои законные права и началось оно с основательной жары и суши. Нагретый воздух, густо насыщенный ароматами сосновой хвои, березового и осинового листа и цветущих трав, по понятиям наших монгол был совершенно непригоден для нормальной жизни. Коренные степняки буквально задыхались в летнем лесу и в один прекрасный день дружно покинули казенные юрты и перекочевали на все лето в долину. Лагерь опустел. Мы вынуждены были выделить машину для доставки к штольне безлошадных рабочих, в то время как основная часть приезжала на работу на лошадях.

Именно этой ситуацией и решил воспользоваться Цевен для осуществления тщательно продуманного и неплохо подготовленного, кстати — не без моей помощи, плана осушения гезенка.

В один из выходных дней он зашел к нам в юрту и, выразив сочувствие по поводу царившей скуки, сделал внезапное предложение:

— А не хотите ли вы съездить на рыбалку?

— С удовольствием, но куда и на чем?

— Да на озеро Борнур, а машину я вам могу дать свою. До завтрашнего дня она мне совершенно не нужна.

Услышать такое предложение от дарги было настолько же приятно, насколько и неожиданно. Мы быстро собрали кое-какие снасти и прочие принадлежности, загрузились в ГАЗ-69 и стали ждать шофера Лувсанчимида, которому Цевен в сторонке отдавал какие-то последние распоряжения. Наконец мы уселись и покатили вниз. От лагеря до озера было не меньше 20 километров проселочной дороги, мы ехали не спеша, вспоминая, как зимой стреляли здесь тетеревов. С нашим отъездом на базе остались только Цевен, Ха Ю да старый монгол Шархуу.

Рыбалка на озере была, как и ожидалось, превосходной. Кроме сазанов, которых мы с Валерием ловили на примитивные удочки, Саша Карпов, не расстававшийся со спиннингом, поймал на блесну несколько крупных щук и жерехов. Мы купались, загорали, сварили великолепную тройную уху, под которую Лувсанчимид привез из госхоза бутылочку архи. После ухи для полного кайфа мы даже вздремнули, совершенно отрешившись от забот о горных выработках, их документировании, опробовании и прочих занудных повседневных делах. Солнце уже приближалось к гребням западных сопок, окружавших долину, когда мы, умиротворенные славно проведенным выходным днем, стали собираться домой.

Когда мы подъехали к юртам наших рабочих, расположенным у подножия сопки по берегам ручья Суцзуктэ, Лувсанчимид предложил нам зайти в его юрту, чтобы попить кумыса. Мы охотно приняли его приглашение.

За более чем годичный срок моего пребывания в этой стране мне приходилось много раз бывать в юртах степных кочевников-аратов и наших рабочих. Каждый раз меня восхищало искреннее и ненавязчивое гостеприимство, предупредительная и, вместе с тем, полная достоинства, вежливость хозяев. К сожалению, это впечатление портили, как я уже говорил, малоприятные запахи и не совсем чистые предметы обихода, которыми предстояло пользоваться. На этот раз я был приятно удивлен. В юрте царили чистота и порядок. У детей под носом не висели сопли. Светлолицая и красивая хозяйка, прежде чем преподнести нам по чаше кумыса, демонстративно вымыла их в тазу и насухо вытерла чистым полотенцем. Такого приема мне еще не приходилось видеть.

Кисловатый, терпкий и довольно крепкий напиток ударил в голову и привел нас в благодушное и расслабленное состояние. Мы попросили Лувсанчимида отвезти нас в нашу юрту на заслуженный отдых, но он категорически воспротивился, сказав, что уже зарезан молодой барашек и пока мы не поужинаем свежатинкой, не может быть и речи о возвращении в лагерь. В ответ на наше возмущение подобным расточительством он заметил, что барашка ему выделил Цевен специально для нашего угощения. Это известие привело нас в полное недоумение — уж от дарги мы никак не могли ожидать такой щедрости. Тем не менее барашек уже был принесен в жертву, и оставалось только подчиниться обстоятельствам.

Пока хозяйка занималась приготовлением ужина, а Валерий с Александром расслабленно возлежали на кошме, я решил выйти подышать свежим воздухом. Солнце успело зайти за сопку и на стойбище, вместе с желанной прохладой, опустились вечерние сумерки. Ветерок, весь день лениво струившийся с равнины в горы, после кратковременного затишья изменил направление и потек вдоль ручья обратно в долину. Подставив разгоряченное лицо навстречу «легкому дыханию зефира», я уловил в нем едва слышные и хорошо знакомые шумы работающего мотора. Прислушался. Ошибки не было — где-то вдалеке монотонно, на одной и той же басовитой ноте, работал автомобильный мотор. По ровному звуку было не похоже, чтобы автомобиль двигался. Определив на слух направление, я понял, что источник странного звука находится где-то в районе старой штольни. Но кто мог туда приехать, с какой целью и почему он оставил мотор, работающим на высоких и постоянных оборотах? Внезапно меня осенило — да ведь это работает наш компрессор! Одна загадка сменилась другой. Кому и зачем понадобилось включать компрессор в выходной день, когда на штольне никого нет?

Не найдя ответа на этот вопрос, я пошел к юрте компрессорщика Доржа. К моему удивлению он был «дома» и после ужина баловался чаем. Увидев меня, он сразу же велел хозяйке подать мне пиалу соленой, жирной жидкости, скорее напоминающей густой бульон, чем зеленый чай. Чтобы не нарушать приличий и не показаться суетливо озабоченным, я сделал несколько глотков и, как бы, между прочим, спросил его — кому и для какой цели он разрешил сегодня запустить компрессор. По удивленному выражению его лица я понял, что мой вопрос напрасен. Тогда я предложил выйти на «улицу» и послушать. Дорж сразу же узнал «голос» своей машины и заволновался. Мы решительно вернулись в юрту шофера, и я сказал Валерию, что возле штольни происходит что-то непонятное. Вышли все. Ветер по-прежнему доносил звук ровно работающего мотора. Все были в недоумении и только Лувсанчимид, улыбаясь, сказал:

— Это, однако, дарга Цевен включил компрессор.

— Но зачем? — спросил я.

— Он хотел сегодня качать воду из колодца. Потом что-то будет делать там. Больше я не знаю.

Я все понял. Воспользовавшись тем, что в партии никого не осталось, Цевен решил осушить эрлифтом гезенк, описать жилу и взять пробы. Но зачем такая таинственность? Почему он не попросил Доржа выйти на работу, а поручил включить компрессор кому-то еще? Мы все терялись в догадках и не находили на них ответа. В конце концов, мы решили, что Цевен — дарга партии и вправе делать так, как ему заблагорассудится. Не успокоился только Дорж. Он сел на лошадь и сказал, что поедет узнать, в чем дело и если надо — останется возле компрессора. Мы не возражали и ушли в юрту. Ужин был готов, и мы воздали должное искусству милой хозяйки.

Традиционные блюда кочевых народов мало отличаются. Вареная баранина с лапшой напомнила мне казахский кульчетай и киргизский бешбармак. Существенная разница заключалась в качестве самой баранины. В отличие, например, от киргизских овец, нагуливающих свою плоть на высокогорных альпийских лугах с их нежным разнотравьем, мясо монгольских овец, питающихся жесткими степными травами, не обладает таким нежным вкусом и специфическим ароматом. Однако важным его достоинством в описываемое время была удивительная дешевизна баранины. Например, в блаженной памяти Бор-Ундуре, живой баран стоил всего 35 тугриков. Для сравнения, бутылка архи обходилась нам в 27 тугриков. Неплохие показатели для выпивки и закуски! При моей зарплате в 1150 тугров я бы мог ежемесячно приобретать приличную отару!

Прошло уже больше часа. От Доржа не было известий, но шум компрессора не утихал. На душе было тревожно. Меня все больше терзали нехорошие предчувствия, и я предложил парням подняться в лагерь. Оставив Лувсанчимида в юрте, мы сели в газик и я повел его вверх по лесной дороге. В лагере никого не было и, оставив машину возле своей юрты, мы направились через лес к штольне. В то время как мы, не спеша, шли цепочкой вверх, мне показалось, что стороной между деревьями кто-то спускается вниз на лошади. Я не успел разглядеть всадника, но подумал, что это возвращается Дорож, и пожалел о том, что мы с ним разминулись.

Когда мы приблизились к штольне, было совсем темно и лишь под навесом, где стоял компрессор, светился огонек карбидки. К нашему удивлению возле работающего компрессора никого не было. Что за шутки? Неужели Цевен настолько проникся интересом к опробованию гезенка, что продолжает работу в такое неурочное время? Здесь что-то не так! И вдруг мне в голову пришла мысль, которая сначала показалась дикой. Сопоставив все факты, на которые прежде не обращал внимания, я понял, что настойчивый и непонятный интерес Цевена к осушению гезенка вызван отнюдь не его научными увлечениями, а совершенно иным — он ищет в нем что-то более материальное и ценное. Золото!

Я остановил Валерия и Сашу под покровом леса и высказал им свое предположение. Вопреки ожиданиям, они не подняли меня насмех, но, судя по тому, как недоуменно переглянулись между собой, не очень охотно приняли мою гипотезу. Тем не менее, я попросил их не спешить, оглядеться и посмотреть, как будут развиваться события дальше. Ничего не происходило. Компрессор работал в ровном режиме, гоня воздух по трубам в штольню.

Что делать? Если мои предположения верны, то идти в штольню опасно — нас там едва ли ждут, а если и встретят, то далеко не распростертыми объятиями. Я предложил ребятам:

— Давайте вызовем их наружу.

— Каким образом? — спросил Валерий.

— Вы стойте здесь, а я пойду и заглушу компрессор, как будто кончился бензин или еще что-нибудь случилось. Как только компрессор остановится, выходите и спрячьтесь за навесом. Я тоже останусь там. Кто-нибудь обязательно выйдет посмотреть, в чем дело, вот тогда и будем разбираться по обстоятельствам.

Мой план был одобрен, и я осторожно отправился к навесу, стараясь держаться самых темных мест. Подойдя к машине, я нащупал краник на трубке бензопровода и перекрыл его. Через некоторое время мотор стал давать перебои, пару раз чихнул и заглох. Наступила внезапная тишина, нарушаемая лишь слабеющим шипением воздуха, уходящего из ресивера в трубу.

Мы сосредоточились в темном углу и стали наблюдать за устьем штольни. Вот далеко в ее темном зеве замелькал слабый огонек карбидки, становившийся все более ярким по мере приближения к выходу. Человек шел один, и это успокаивало. С одним мы сумеем справиться, если он не вооружен. Когда до устья оставалось совсем недалеко, огонек поднялся выше и погас. Ага! Некто осторожничает, хочет, чтобы его глаза привыкли к темноте снаружи. Мы замерли и старались не дышать.

Подождав минуты две, человек, наконец, вышел и осторожно стал приближаться к навесу. По щуплой, согбенной фигуре мы узнали в нем старого Ха-Ю. С этим особых проблем не будет. Едва он вошел под навес, мы безмолвно окружили его. Удивительная выдержка — при виде нас старик даже не вздрогнул. Спокойно оглядевшись, он что-то пробормотал и неуловимым движением отшвырнул раздвижной ключ, который держал в руке. При падении тяжелый ключ ударил по воздушной трубе, уходящей в штольню. Труба зазвенела как туго натянутая струна, и звук умчался, предупреждая тех, кто был в недрах горы, об опасности. Старик явно подал сигнал тревоги. Этого мы не предвидели, но дело было сделано. Оставалось предположить, что Цевен и Шархуу, если они действительно там, находятся настороже и нам следует быть бдительными.

После некоторого замешательства мы попытались выяснить у старого китайца, кто находится в штольне и что они там делали и делают в настоящее время. Однако Ха-Ю перестал понимать по-русски и продолжал что-то лопотать, закрыв глаза и покачиваясь из стороны в сторону. Сообразив, что ничего не удастся добиться, мы решили на всякий случай вывести его из строя, связав ему руки и привязав к дышлу компрессора. Пусть посидит.

А что делать нам? Идти в штольню или дожидаться, когда оставшиеся там попытаются выйти наружу? Мы были безоружными, и у нас была только одна карбидка. С таким вооружением мы ничего не могли сделать и, посовещавшись, решили затребовать подкрепление из лагеря. Кроме того, Валерий резонно заметил, что мы все же не у себя на родине, и если в этой авантюре принимает участие начальник партии Цевен, являющийся не только официальным лицом, но и представителем иностранной державы, на территории которой мы временно находимся, то лучше, чтобы все дальнейшие события совершались в присутствии монголов.

Посовещавшись, мы решили, что Валерий с Александром останутся возле устья, чтобы заблокировать искателей сокровищ, а я на газике сгоняю в лагерь и подниму людей во главе с Джанцаном и Ботсуреном. У каждого монгола есть оружие — карабины или малокалиберные винтовки и нам удастся выкурить их оттуда угрозой его применения.

Я побежал через темный лес, подгоняемый страхом за товарищей, оставшихся возле штольни, и рискуя на каждом шагу подвернуть ногу или выхлестнуть ветками глаза. Добежав до машины, я торопливо развернул ее и погнал вниз, проваливаясь в промоины и подпрыгивая на корнях деревьев, пересекавших тропу. Больше всего меня беспокоило то, что в соответствии с национальной традицией ложиться спать вместе с заходом солнца, я застану в лагере сплошное сонное царство. К счастью дверь юрты Джанцана была открыта, внутри теплился огонек свечи и доносились знакомые модулирующие звуки народной мелодии, живописующей бескрайнюю степь и всадника на мохнатой коротконогой лошадке, стоящего в стременах и спешащего по своим степным делам.

Резко затормозив, я выскочил из машины и стремительно ворвался в юрту. Джанцан, Ботсурен, Ендон и еще двое мужчин возлежали напротив входа с пиалами кумыса и предавались кайфу. Жена Джанцана Пильжетмаа хлопотала над котлом. Как мне показалось, у меня ушло не менее получаса, прежде чем удалось довести до их сознания то, что произошло в штольне и что требуется от них. «Настоящий монгол никогда не торопится» — эта философская мудрость и стиль поведения, которые прежде восхищали меня и служили образцом для подражания, сейчас были совершенно некстати. Глядя на их неторопливые сборы, я едва сдерживал клокотавшее во мне нетерпение. Насколько я мог понять, между ними возникли разногласия по вопросу вооружения и применения силы против авторитетного дарги. Раздоры были, наконец, пресечены Джанцаном, который категорическим тоном приказал всем взять винтовки и поспешить к машине.

Не успели мы отъехать от нижнего лагеря и на полкилометра, как сидевший сзади колченогий Ендон что-то крикнул и в машине возникла легкая паника. Я не хотел обращать внимания, но Джанцан тронул меня за плечо и заставил резко затормозить. То, что я увидел сзади, повергло меня в ужас — горел лес! Августовская жара высушила лесные травы и подлесок и огонь с шумом и треском жадно пожирал их. Языки пламени уже облизывали нижние ветви сосен и берез, грозя верховым и ничем не сдерживаемым пожаром. Страшнее всего было то, что ветер, дувший с вершин окружающих гор, гнал этот пал в сторону нижнего лагеря, где уже спали женщины и дети.

Разумеется, эта опасность пришла в голову не только мне. Не дожидаясь решения Джанцана, я с нескольких маневров развернул газик и поспешил обратно в лагерь. Там уже все были на ногах, над юртами метался женский крик и детский плач, ржали перепуганные лошади, ревел скот, в панике и растерянности бегали мужчины, не знавшие что предпринять. Некоторые уже пытались разбирать юрты, чтобы перевезти свое добро в более безопасное место за ручей, но для такой срочной перекочевки не было ни времени, ни верблюдов. И тут я вспомнил о способе тушения пожаров с помощью встречного пала. Когда-то в детстве, в одном из романов Майн Рида я прочитал, что надо идти навстречу пожару и в тот момент, когда воздух, подхваченный пламенем, потянется в его сторону — поджечь траву. Правда, этот способ использовался в прериях, но почему бы не попробовать его в лесу?

Я рассказал Джанцану об этом способе и попросил его отправить людей с пропитанными соляркой факелами навстречу огню, поджигая подлесок только тогда, когда они почувствуют достаточно сильную тягу в сторону пожара. К моему немалому удовольствию оказалось, что некоторые из бывших степняков тоже знают об этом способе тушения пожара, что значительно облегчило мою задачу. Посчитав, что здесь справятся и без меня, я решил вернуться к штольне, прихватив с собой на всякий случай карабин Джанцана и пару дополнительных обойм с патронами.

Едучи обратно и размышляя о причинах внезапного лесного пожара, я пришел к мысли о том, что он не был случайным. Скорее всего, это был заранее продуманный и подготовленный вариант отвлечения людей на тот случай, если акции Цевена кто-нибудь помешает. Ход был достаточно тонкий и точно рассчитанный — пожар представлял большую опасность для всех без исключения и, разумеется, каждый, вместо того, чтобы мешать ему, бросится спасать свое добро. А если так, то, значит, поджигатель находится где-то рядом в лесу и может быть даже ждет меня. Я вспомнил удаляющийся топот лошади, когда мы подходили к штольне. Но это не мог быть Дорж. У него в лагере юрта, жена и двое ребятишек. Значит это кто-то из группы Цевена. Тогда где же Дорж?

Размышляя таким образом, я передернул затвор, поставил его на предохранитель и взял карабин на колени, готовый к любым неожиданностям, хотя и понимал, что представляю собой неплохую мишень для того, кто захотел бы остановить меня выстрелом из темного леса. Однако обошлось.

На этот раз я подъехал на машине до самой штольни. В свете фар ко мне навстречу бросились Валерий с Александром и стали расспрашивать о том, что случилось в лагере. Они видели зарево пожара, были очень обеспокоены происходящим и согласились с тем, что это был умышленный поджог. Более того, они предположили, что это дело рук Шархуу, угнавшего лошадь Доржа. Сам Дорж сидел возле компрессора и сосредоточенно затягивался дунзой из своей трубочки. Ребята рассказали мне о том, что после отключения компрессора они долго ждали, что из штольни кто-нибудь появится. И лишь убедившись в том, что оттуда не слышно никаких звуков и не видно огней, решились осторожно войти внутрь. Недалеко от устья они обнаружили Доржа, лежавшего без сознания и со связанными за спиной руками. После того, как они привели его в чувство, он, превозмогая головную боль от удара, поведал им о том, что случилось.

Когда он подъехал на лошади к штольне, то Шархуу, дежуривший у компрессора, спросил его, зачем он приехал и где находятся «урусы», т. е. мы. Услыхав о том, что мы уже в нижнем лагере и собираемся после ужина возвращаться в свою юрту, он явно занервничал и, попросив Доржа остаться у компрессора, скрылся в штольне. Вскоре он вернулся и сказал, что Цевен просит его прийти к нему. Не подозревая худого, Дорж взял карбидку и отправился в штольню. Шархуу последовал за ним. Не успел Дорж отойти нескольких шагов от устья как сзади на него словно что-то обрушилась и дальше он ничего не помнит.

Дело прояснялось. Если Цевен решился на преступление, то, значит, игра стоила свеч. Посовещавшись между собой, мы пришли к выводу, что, скорее всего, Цевена в штольне уже нет — он выбрался наружу через провалы, которые хорошо изучил за время своего лазания по старым выработкам. В таком случае нам остается одно из двух — либо войти в штольню, чтобы попытаться подтвердить свои предположения и удовлетворить законное любопытство, либо отложить все до светлого времени, спуститься в лагерь и узнать, что там происходит. Судя по тому, что зарево пожара почти исчезло, люди успешно справились с бедой. В конце концов, мы пришли к компромиссу. Валерий, как главный инженер партии, ответственный за людей и хозяйство, отправился на машине в лагерь, прихватив с собой раненого Доржа и связанного Ха-Ю, а мы с Сашей решили пройти к гезенку и посмотреть, что там успел натворить Цевен со своей командой. Я взял наизготовку карабин, Саша — карбидку и мы с опаской вошли в сырой и мрачный зев выработки, останавливаясь и прислушиваясь на каждом шагу. Ничего, кроме слабого шипения лампы и тихого звона капель, срывающихся с кровли на рельсы.

Вот, наконец, и рассечка со злополучным гезенком. Вместо привычного зеркала воды, плескавшейся чуть ниже верхних венцов, мы увидели пустоту и осклизлые бревна сруба. Где-то глубоко внизу слышался звон капели. Прицепив карбидку к краю ведра и вращая ворот, мы попытались опустить ее вниз и посмотреть, насколько Цевену удалось осушить колодец, но через несколько метров падающие капли погасили лампу. Бросив камень, мы услышали далекий всплеск — эрлифт неплохо поработал. Дальше делать было нечего. Если в гезенке что-то и было, то сейчас это выяснить не удастся. Скорее всего, мы помешали Цевену осуществить задуманное. Через несколько часов колодец снова заполнится водой, которая также надежно, как и прежде укроет его тайну. Пора возвращаться.