Тайны прииска Суцзуктэ

ГЛАВА II. Суцзуктэ. ГРП № 264

Мое пребывание здесь длилось до глубокой осени. Я уже настроился на то, что мне придется зимовать в этой безрадостной пустыне, но во время очередной поездки в Улан-Батор ко мне подошел главный инженер 264-ой партии Валерий Логинов и без обиняков предложил перебираться к ним.

Партия находилась в северной Монголии, в отрогах Хэнтэйского хребта, и должна была приступить к доразведке группы золоторудных месторождений, отрабатывавшихся с 1911 по 1919 годы компанией «Монголор». С началом революции и гражданской войны в России, захлестнувших и Монголию, горные работы были прекращены, чему в немалой степени способствовали вторжение в этот район банд барона Унгерна и учиненный ими разгром приисков. За истекшие 40 лет все пришло в запустение, устья штолен обрушились, оборудование растащено, и возобновление работ было немыслимо без участия опытного горного инженера. На все Управление таковым оказался я один.

Идея мне понравилась. Партия находилась всего в ста тридцати километрах от города, из которых более ста приходились на асфальтированное шоссе Улан-Батор — Наушки — Улан-Удэ, и располагалась в лесу, полном непуганой дичи. Работая там, я мог чаще встречаться с женой, которая к тому времени стала одним из ведущих специалистов Управления в области грунтоведения и инженерной геологии, но самое главное — у меня появлялась перспектива новой и очень интересной работы в условиях ничем и никем не ограничиваемой самостоятельности. Последнее я всегда ценил выше всего. Оставалось только решить вопрос о переводе меня из 255-ой, главный инженер которой И. М. Матросов и слышать не хотел об этом. Валерий заявил, что это его проблема и все будет в порядке. Мы ударили по рукам. Вот так я оказался в Суцзуктэ.

В первый раз мы с Валерием на ГАЗ-69 выехали в партию в конце ноября. Быстро преодолев 115 километров асфальтированного шоссе, наш газик, ведомый разбитным Лувсанчимидом, всю дорогу напевавшим однообразную мелодию, в которой я не без труда узнал недавно и впервые прозвучавшую на московском молодежном фестивале знаменитые «Подмосковные вечера», резко свернул влево и запрыгал по заледенелым колдобинам грунтовой дороги. Не останавливаясь, мы проскочили главную усадьбу госхоза Борнур (Серое озеро), привольно раскинувшуюся на берегах озера, давшего ему это название, и вскоре оказались втянутыми дорогой в постепенно сужавшуюся межгорную долину. По сторонам ее, приближаясь и становясь все выше, замелькали сопки, поросшие смешанным лесом.

Подпрыгивая на жестком сиденье, я с некоторым волнением обозревал окрестности, предвкушая возможность побродить по лесу с малокалиберной винтовкой, которой обзавелся еще в Гоби. Надо сказать, что в те годы в самом захудалом монгольском «дэлгууре» (магазине) можно было совершенно свободно, без предъявления каких-либо документов и разрешений, купить любое оружие и боеприпасы к нему. Армейский карабин советского производства стоил 250 тугриков, а малокалиберные винтовки ТОЗ-7 и ТОЗ-9 стоили соответственно 80 и 90. Я предпочел надежную однозарядную и успел хорошо ее пристрелять на перелетной дичи и тарбаганах. Теперь у меня появлялся шанс применить ее в охоте и на боровую дичь.

Пока я предавался сладким мечтам, газик почти уперся во внезапно выросший перед нами склон сопки, прогрохотал по бревнам мостика, под которым среди ледяных заберегов струился горный ручей, и стал карабкаться вверх по узкой полке дороги, врезанной в лесистый склон. Дорога змеилась среди сплошного леса, машина подпрыгивала на корнях громадных сосен, сомкнувшихся кронами где-то вверху, мотор натужно выл и жаловался на свою тяжкую долю. Наконец лес немного расступился, и вскоре мы оказались в центре того, что именовалось 264-ой партией. Приехали!

Я вылез вслед за Валерием и огляделся. Со всех сторон нас окружили мужчины, одетые в зимние дэль, меховые треухи (малгай) и сапоги с загнутыми носами (хутал). Широко и приветливо улыбаясь, они протягивали нам обе руки, повторяя «Сайн байна уу, кампан? Хэцзе ирисну?» (Здравствуйте, как доехали?). Я уже мог отвечать им на их языке, вызывая тем самым одобрительные улыбки и какие-то комментарии в свой адрес. За мужчинами возле открытых дверей юрт стояли и тоже улыбались нам немногочисленные «хуухан» (женщины). Обстановка была такая, словно на необитаемый остров прибыл долгожданный корабль и привез свежие новости и надежду на спасение от голодной смерти.

Протиснувшись сквозь толпу, к нам подошел высокий мужчина лет сорока, одетый по-европейски. Типичный представитель монголоидной расы, он, тем не менее, отличался от окружающих его простых монголов, как отличается городской житель второго поколения от своих сельских сородичей. У него было неширокое лицо, с тонкими, приятными и довольно мелкими чертами, держался он прямо и с достоинством, приветствовал нас по-русски. Считая себя «физиономистом» и выработав привычку оценивать людей по первому впечатлению, я, несмотря на его, в общем-то, располагающую внешность, про себя отметил наличие в нем таких качеств как высокомерие, скрытность и неискренность. Все это я усек за то короткое время, пока он здоровался и успел перекинуться несколькими фразами с Валерием. Затем он повернулся ко мне и Валерий представил нас друг другу. Начальник партии «дарга» Цевен выказал искреннюю радость по поводу того, что с моей помощью партия, наконец, сможет приступить к настоящим горным работам и обеспечить возможность выполнения детальной доразведки месторождений с целью прироста запасов золота, в котором столь остро нуждается республика. Я постарался уверить его в том, что со своей стороны приложу для этого все свои знания и опыт.

Валерий с Цевеном нырнули в одну из юрт, а я остался, чтобы немного оглядеться и составить представление о новом месте. На тесном пространстве, отвоеванном у леса, на горизонтальных площадках стояло около десятка юрт, покрытых, как маскировочными халатами, белыми чехлами. Деревянные двери большей части юрт были обращены на юг и расписаны ярким традиционным орнаментом. Из верхних отверстий «тоно» косо торчали жестяные трубы, из которых поднимались тонкие струйки дыма, предвещавшие устойчивую погоду. Юрты стояли по обеим сторонам ручья, через который мы недавно переезжали. Ручей и долина (падь), по которой он протекал, носили странно и таинственно звучавшее для русского уха название Суцзуктэ, что означало «Молитвенный». Впрочем, в разговорной речи монголы называли его мягче — Суджихтэ.

Встречавшие нас обитатели партии вскоре разошлись по своим войлочным жилищам. Вокруг воцарилась тишина, нарушаемая лишь скрипом сосновых стволов и шорохом ветвей, раскачиваемых ветерком, гуляющим где-то вверху, да тонким теньканьем синиц и поползней, обшаривающих кору в поисках пропитания. После унылой, продуваемой всеми ветрами, пустыни это место показалось мне райским уголком, о котором только можно мечтать.

Вместе с тем я успел отметить и два немаловажных обстоятельства, которые не могли не подпортить первого приятного впечатления — здесь не было никакого иного жилья кроме юрт, и не было ни одного соотечественника. Валерий приехал сюда только для того, чтобы представить меня и оставить наедине с аборигенами. После его отъезда я буду жить один и в юрте! Хорошенькая перспектива! И это взамен зимовки в теплой землянке, которые мы успели соорудить в Бор-Ундуре, и веселой компании из десятка земляков из разных концов Союза. Было над чем задуматься и о чем пожалеть в первые часы после моего прибытия в это место с таким странным названием.

Я постарался отбросить невеселые мысли и зашел в юрту. Там было тепло и светло, Цевен сидел на койке в позе Будды на цветке лотоса, Валерий за столом просматривал какие-то записи, колченогий веселый монгол в военной фуражке с треснувшим козырьком суетился у плиты. Его звали Ендон, был он «лагерным рабочим» и в его обязанности входило обеспечение бытовых условий для «высшего комсостава» партии, проживающего в юрте. Отныне и надолго его ковыляющая фигура, и постоянная белозубая улыбка начинали и завершали мой каждый трудовой день. Впервые я познал, что значит расторопный и преданный слуга. Мы прожили с ним душа в душу почти полтора года, и только один раз я вынужден был выразить ему свое неудовольствие по поводу того, что он не моет руки перед тем, как собирать на стол или готовить пищу. С тех пор, прежде чем приступить к этому ритуалу, он ополаскивал свои заскорузлые ладони, каждый раз радостно демонстрируя мне их мнимую чистоту.

Ендон разлил по большим пиалам традиционную лапшу с мелко накрошенным мясом, затем подал соленый монгольский чай с молоком и выставил на стол чашку со сливочным маслом. Цевен с Валерием добавили в чай масла, я же, приехавший из Средней Азии и привыкший к натуральному чаю без каких-либо добавок, так и не смог до конца убедить себя в полезности и вкусовых качествах этого напитка и пил его без масла.

За ужином мы только вскользь коснулись предстоящих задач и решили перенести обсуждение всех производственных вопросов на утро. Развернув спальные мешки, мы забрались в них и дополнительно накрылись сверху меховыми покрывалами из козьих шкур. Ендон снял с прогоревшей печи трубу, задернул верхний клапан юрты и пожелал нам спокойной ночи. Пару раз мигнула лампочка, висевшая над столом, монотонный рокот движка стал постепенно затихать, свет и шумы исчезли — над лагерем воцарилась тишина.

Утром нас разбудило радостное сообщение Ендона: «Нацальник, цай буцулса!» (Чай вскипел!). В юрте уже было тепло. Через три застекленных сектора навершия юрты пробивался яркий солнечный свет, через четвертый открытый сектор, в который была высунута труба, с вершин сосен сыпались снежинки и с тихим шипением умирали на ее раскаленной поверхности. Натянув ватные брюки, я выскочил на «улицу», сделал несколько гимнастических упражнений и на глазах у остолбеневших случайных зрителей растерся по пояс колючим снегом. Монголы удивленно покачивали головами и цоканьем языка выражали то ли недоумение, то ли восхищение моим поступком.

Должен сказать, что у этих добродушных и гостеприимных кочевников я отметил одну, на первый взгляд, не очень привлекательную черту — они не любили мыться. Если кто-либо из них, скрепя сердце, соглашался с этой европейской условностью, то ограничивался только умыванием лица. Таких приверженцев «цивилизации» можно было отличить по контрасту между относительно чистым фасадом и непромытыми задворками — шеей и ушами. Наши старожилы рассказывали также, что монголы меняли нижние дэль только после того, как они расползались от ветхости. Естественно, запах, исходивший от исконно немытых тел и пропотевшей и прогоркшей одежды, был достаточно сильным и не очень приятным. В этом я убедился во время первого визита в кинотеатр в Улан-Баторе. Большое скопление людей в ограниченном пространстве создало в зале такую невыносимую атмосферу, что мы с женой едва вынесли сеанс и вынуждены были навсегда отказаться от этого развлечения. Впоследствии мы ходили только в клуб имени В. И. Ленина, который был местом общения всех советских специалистов, работавших в Монголии, и куда ее коренные жители не допускались.

В первое время, когда я работал в Бор-Ундуре и мотался по участкам, разбросанным в радиусе 10–15 километров от центральной базы партии, мне частенько приходилось бывать в гостях у аратов, кочующих со своим скотом по округе. Ездил я на ЗИС-150 с монгольским шофером средних лет по имени Джаргал. Каждый раз, когда на пути попадалась новая юрта, пусть даже в нескольких километрах в стороне от нашего маршрута, Джаргал убеждал меня, что нужно обязательно посетить скотовода и пообщаться с ним. Для монгола это святое. Приходилось соглашаться и участвовать в обряде степного гостеприимства. Два случая из множества мне особенно запомнились, так как я впервые столкнулся с тем, каким образом все это происходило.

В первый раз мы попали в юрту, когда «хуухан» (женщина) готовила горячую пищу. Вот как это было. На жестяной печке грелся чугунный казан, в который она налила воды. Когда вода закипела, она промыла казан квачём, представляющим конский хвост, привязанный к палке. Воду слила и залила новую. В кипящую воду бросила мелко нарезанное вяленое мясо, и пока оно варилось, источая довольно тяжелые ароматы, хозяйка на низеньком столике готовила лапшу. Я обратил внимание на то, что, замешивая лапшу, она периодически этими же руками брала из корзины «аргал» (сухой навоз, собранный в степи) и подкидывала его в печку. Затем, слегка вытерев руки о свой засаленный халат-дэль, она продолжила месить и резать лапшу. Отказаться от этого варева значило нанести оскорбление простодушным хозяевам, поэтому я утешал себя тем, что аргал столь же стерилен, как и вся окружающая нас Гоби и с моим желудком ничего не случится. И действительно, несварения или расстройства не произошло.

Во второй раз, это было уже в средине лета, когда вся страна наслаждалась свежим айриком (кумысом), Джаргал снова завлек меня в случайную юрту, где нас приняли как родных. На мой вопрос о степени родства с хозяевами Джаргал ответил, что он видит их впервые, но законы Монголии таковы, что если бы мы проехали мимо и не посетили арата, то этим бы нарушили традиции степей. И можно понять этих странников пустыни, которым так не достает общения и новостей. Так вот, в тот раз нас безоговорочно принялись угощать кумысом. Джаргал, который довольно давно работал с русскими и знал наши привычки, на своем языке посоветовал хозяйке, прежде чем наливать мне кумыс в старинную чашу из березового капа, окованную по краю серебром, как следует вытереть её. Лучше бы он этого не говорил!

Женщина понимающе взглянула на меня, улыбнулась, сняла с веревочки вафельное полотенце и стала старательно вытирать чашу. Боже мой! Что это было за полотенце! Солдатская портянка после многокилометрового марш-броска бывает гораздо чище! Но я не подал вида и принял чашу как положено из двух её рук в обе свои. Я пил кумыс, сдувая к противоположному краю чаши плавающие соринки и волосинки и, не допив до конца, поставил на столик. Приличия и обычаи были соблюдены.

Позже я нашел два объяснения этим обычаем народа. Во-первых, на большей части этой обширной страны было очень мало водных источников и скотоводам-кочевникам приходилось беречь буквально каждую каплю для приготовления пищи и для своего многочисленного скота. В таких условиях было не до стирки и не до умывания.

И второе. В свое время великий отец монголов Чингисхан ввел свод законов «Джасак», предписывавший строгие нормы поведения для своих подданных. Среди них были и такие, которые вошли в плоть и кровь народа:

Естественно, живя среди людей с такими гигиеническими правилами и общаясь с ними ежедневно, приходилось прилагать некоторые усилия, чтобы преодолеть естественное чувство брезгливости и тошноты. Но вскоре, после некоторого привыкания, я уже перестал обращать внимание на подобные мелочи.

Узнал я также и еще целый ряд обычаев, знание которых способствует и лучшему пониманию этого свободолюбивого народа, и его уважения даже в том случае, когда эти обычаи находятся в совершенном противоречии с нормами современного общества.

Ну, например:

— у монголов считается предосудительным копать землю, рубить лес и охотиться;

— нельзя наносить вред природе, в том числе — ловить и убивать молодых птиц, рвать без нужды растения и цветы, рубить молодые деревья у источников и т. д.;

— необходимо проявлять почтение к людям старшего возраста;

— подносить гостю чай, кумыс следует двумя руками, в свою очередь гость должен принимать подношение также обеими руками;

— запрещается резать скот, перерезая горло и проливая кровь на землю, извлекать мясо из котла ножом, бить лошадь уздой.

Джасак Чингисхана давал рекомендации и по более широкому перечню: запрещены ложь, воровство, прелюбодеяние, предписывается прощение обид, следует щадить страны и города, покорившиеся добровольно, следует освобождать от налогов и уважать храмы, а также их служителей, посвященные любому богу, и т. д.

Я сделал эти отступления от основной темы повествования с тем, чтобы читатель имел возможность составить весьма приблизительное представление о том, в каких непривычных условиях пришлось жить и работать мне и большей части наших специалистов, приехавших в эту страну с благородной миссией оказывать всемерное содействие ее народу на пути построения цивилизованного общества. Каждый из нас старался по мере своих сил и собственного культурного уровня, но я до сих пор не очень уверен в том, что наши усилия были действительно так уж необходимы для большей части населения этой страны. Сомневаюсь я также и в том, стоит ли, даже из лучших побуждений, ломать вековой жизненный уклад людей, не считаясь с их привычками и обычаями. К сожалению, многие наши специалисты не обладали чувством такта и вызывали у аборигенов раздражение, переходящее порой в открытую неприязнь. Я видел это и потому ограничивал свою просветительскую миссию только техническими вопросами, памятуя о том, что прибыл сюда для оказания именно технической помощи и не больше. Однако пора вернуться к основной теме.