Тайны Удольфского замка. Том 2

ГЛАВА XXXVI

Бланш проспала гораздо позже того часа, которого с таким нетерпением ожидала; ее горничная, утомленная путешествием, разбудила ее не раньше завтрака. Впрочем, Бланш мгновенно позабыла свою досаду, когда отворила окно и увидала — с одной стороны необъятное море, сверкающее при утренних лучах солнца, со скользящими по нем легкими парусами, а с другой стороны-свежие леса, широкую равнину и голубые горы; все это сияло в блеске ясного дня. Бланш с наслаждением вдыхала чистый утренний воздух; на ее щеках играл румянец здоровья, глаза светились удовольствием.

«И кто это первый выдумал монастыри? — думала она. — Кто убедил людей запираться в стенах обителей и притворяться там религиозными и благочестивыми, тогда как в монастырях они как раз удалены от всего, что способно вызвать в человеке искреннее благоговение? Богу всего угоднее молитва благодарного сердца; а когда мы любуемся величием Его творений — мы чувствуем наибольшую благодарность. Я никогда не испытывала такого молитвенного настроения в скучные годы моего заточения в монастыре, как теперь, за те немногие часы, что я провела здесь. Мне стоит только бросить взгляд вокруг себя, чтобы вознестись мыслями к Творцу из глубины моего сердца!»

С этими думами она отошла от окна, бегом побежала по галерее и в одну минуту очутилась в столовой, где уже сидел граф. Веселое яркое солнце разогнало его мрачные, печальные размышления; на лице его играла ласковая улыбка, и он весело заговорил с Бланш, сердце которой радостно отзывалось на его ласковые речи. Вскоре появился Анри, а за ним и графиня с мадемуазель Беарн. На всех, видимо, отразилось влияние веселого солнца; даже графиня настолько оживилась, что снисходительно приняла приветствие супруга и только раз изменила своему благодушному настроению, язвительно спросив, нет ли здесь поблизости каких-нибудь соседей, которые могли бы скрасить жизнь в этом «варварском углу», и уж не думает ли граф, что ей возможно существовать здесь без всяких развлечений.

После завтрака компания разошлась. Граф, велев призвать управителя, отправился вместе с ним осматривать, в каком состоянии находятся хозяйственные постройки, и посетить некоторых арендаторов. Анри побежал на берег моря, освидетельствовать лодку, на которой предполагалось предпринять маленькую экскурсию вечером, и наблюдать, как будут приделывать к ней шелковый навес. Графиня с мадемуазель Беарн удалились в одну из комнат новейшей пристройки, убранную с изящной роскошью; а так как окна комнаты выходили на балкон, обращенный в сторону моря, то тут она была избавлена от вида «противных Пиренеев». Графиня прилегла на софу и, устремив томный взор на волны океана, расстилающегося за вершинами деревьев, отдалась роскоши великосветской скуки, между тем как компаньонка читала ей вслух сентиментальный роман, проникнутый модным философским направлением. Графиня сама была отчасти философом, но больше по части супружеских неверностей; в известном кругу мнение ее очень ценили и считали его законом.

Тем временем Бланш поспешила отдаться своему новому увлечению природой и отправилась гулять по диким лесным тропинкам вокруг замка; пока она бродила под тенистыми деревьями, ее веселое настроение постепенно сменилось задумчивым, мечтательным. Она то тихими шагами пробиралась под густой тенью переплетенных ветвей по траве, где свежая роса нависла каплями на каждом цветочке, то неслась легкой поступью по тропинке, на которую солнце бросало сквозь листву трепещущие кружки света; кругом светлая зелень березы, акации и рябины, перемешиваясь с более густым колоритом кедра, пинии и кипариса, представляла чудную гамму оттенков; тогда как величественный дуб и восточный платан по своей форме резко отличались от перистой мягкости пробкового дерева и колыхающейся грации тополя.

Дойдя до простой скамейки в чаще леса, Бланш села отдохнуть; сквозь прогалину леса взор ее улавливал мельком клочки голубых вод Средиземного моря, с белыми парусами, скользящими по его глади, или части гор, облитых горячим солнцем; при этом душой ее овладело то изысканное наслаждение, которое будит фантазию и ведет к поэтическому творчеству. Жужжание пчел одно нарушало тишину, царившую кругом; в то время, как они вместе с другими насекомыми пестрых оттенков весело носились в тени, или упивались сладким медом из чашечек свежих цветов. Бланш, наблюдая одного из мотыльков, перелетавшего с цветка на цветок, старалась представить себе те наслаждения, которые он испытает в течение ствоего короткого дня, и у нее сложились в голове следующие стансы:

МОТЫЛЕК К СВОЕЙ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ

Вернувшись в замок, Бланш, вместо того чтобы пройти в гостиную графини, из любопытства пустилась бродить по той части замка, которой она еще не осматривала, — самая старинная часть его более всего привлекала ее внимание; хотя то, что она видела из новейших пристроек, было красиво и элегантно, но старина казалась интереснее ее романтическому воображению. Поднявшись по парадной лестнице и пройдя по дубовой галерее, она вступила в длинную анфиладу покоев, со стенами, увешанными коврами или украшенными панелями из кедрового дерева; мебель на них казалась такой же старинной, как и сами покои; огромные камины стояли пустые и холодные; видно, давно вокруг них не собиралось веселое общество; весь ряд комнат имел такой унылый, заброшенный вид, будто почтенные предки, портретами которых были увешаны стены, были последними обитателями этих хором.

Выйдя оттуда, Бланш очутилась в другой галерее, упиравшейся одним концом в заднюю лестницу, а другим — заканчивавшейся дверью, которая, по-видимому, сообщалась с северной частью замка; но дверь эта оказалась запертой. Тогда Бланш спустилась с лестницы и, отворив дверь, проделанную в стене несколькими ступенями ниже, очутилась в небольшой квадратной комнатке, составлявшей часть западной башни. Из трех ее окон открывались чудесные и все разные виды: одно окно выходило на север, в сторону Лангедока, другое — на запад, на предгорья Пиренеев, грозные вершины которых увенчивали ландшафт, и третье было обращено к югу, на Средиземное море и часть дикого побережья Руссильона.

Оставив башню и спустившись по узкой лестнице, Бланш попала в полутемный коридор и там долго бродила, ища выхода; наконец, ее взяло нетерпение и страх, — она позвала на помощь. Вслед затем послышались шаги, мелькнул огонь сквозь дверь в конце коридора, кто-то осторожно приотворил ее, не решаясь войти. Бланш молча глядела на высунувшуюся фигуру; дверь стала медленно закрываться; тогда она крикнула и подбежала к двери. Перед нею оказалась старуха-экономка.

— Дорогая барышня! это вы? — проговорила Доротея. — Как это вы попали сюда?

Если бы Бланш была не так поглощена своими собственными страхами, она заметила бы выражение смертельного испуга я. удивления на лице старой Доротеи; та повела ее по длинному лабиринту ходов и комнат, имевших такой вид, будто они уже лет сто простояли необитаемыми. Наконец они достигли комнаты, отведенной для экономки; там Доротея усадила ее и подала угощенье. Бланш отведала предложенных сластей и рассказала, что набрела на прелестную башенку, которую желает присвоить себе. Или Доротея была не так чувствительна к красотам природы, как ее молодая госпожа, или же привычка постоянно видеть перед собою живописные ландшафты притупила ее вкус, но она не отозвалась ни словом на восторги Бланш. Однако та нисколько этим не смутилась. На ее вопрос, куда ведет дверь, оказавшаяся запертой, старуха объяснила, что она ведет в длинный ряд комнат, куда никто не входил уже много лет,

— В одной из них, — прибавила она, — умерла покойная барыня, и мне кажется, у меня никогда не хватит духу войти туда.

Хотя Бланш очень хотелось посмотреть эти комнаты, но, увидав, что глаза у Доротеи наполни.пись слезами, она воздержалась и не попросила отпереть их. Вскоре пришлось идти одеваться к обеду, за которым все общество встретилось в прекрасном настроении духа, кроме одной графини, легкомысленная натура которой, истомленная ленью, не давала ей ни самой быть счастливой, ни способствовать чужому счастью. Мадемуазель Беарн пыталась острить, направляя свои шуточки на Анри; тог отвечал скорее по необходимости, чем из желания поощрять ее игривые выходки; хотя оживленность этой особы иногда забавляла его, но ему претило ее самомнение и эгоизм.

Веселость, с какой Бланш примкнула к маленькому обществу для послеобеденной прогулки, сразу испарилась, как только они дошли до берега моря. Со страхом взглянула она вблизи на необъятное пространство вод, которое издали возбуждало в ней восторг и удивление. Только усилием воли ей удалось подавить свой страх, когда она вслед за отцом села в лодку.

В то время, коща она боязливо оглядывала обширный горизонт, охватываюпщй необозримую площадь океана, чувство возвышенного восторга боролось в ее сердце с ощущением личной опасности. Легкая бриза играла по воде, шелестела шелковым навесом лодки и пробегала по листве леса, увенчивавшего скалы на протяжении многих миль. Граф оглядывал все это горделивым взором собственника и любителя прекрасного.

На некотором расстоянии от берега в лесу стоял павильон, в прежнее время служивший убежищем веселому светскому обществу; но и теперь, благодаря своему местоположению, он отличался романтической красотой. Там граф приказал приготовить кофе и десерт; туда же гребцы направили теперь лодку, следуя извилинам берега и огибая лесистые мысы, между тем как грустные звуки рогов и других духовых инструментов раздавались с другой лодки, плывшей в отдалении, разносились эхом между скал и замирали над волнами. Бланш успела подавить свою трусость; дивное спокойствие охватило ее душу и принуждало ее к молчанию; она была так счастлива, что забывала даже вспомнить про монастырь и про свои прежние горести, чтобы сравнить их с теперешним благополучием.

Графиня чувствовала себя менее несчастной, чем за все время после того, как она покинула Париж; теперь она старалась обуздать свое капризное настроение и даже вернуть себе доброе мнение мужа.

Граф смотрел на свою семью и на окружающий вид со спокойным удовольствием и нежностью, между тем как сын его предавался искреннему веселью юности, ожидающей новых наслаждений и не жалеющей о прошлых.

Проплыв с час времени, общество наконец высадилось на берег и поднялось на утесы по тропинке, полузаросшей травою. В небольшом отдалении от высшего пункта возвышенности, под тенистыми деревьями, показался павильон; лишь только портик его замелькал между стволами, Бланш заметила, что он построен из разноцветного мрамора. Следуя за графиней по тропинке, она беспрестанно с восторгом оглядывалась на океан, видневшийся внизу за темной листвой; оттуда глаза ее переносились на густой лес, безмолвие и непроницаемый мрак которого пробуждали чувства еще более возвышенные и упоительные.

В павильоне все было приготовлено, — насколько возможно в такое короткое время, — для приема гостей, но полинялые краски его расписных стен и потолка и обветшалая обивка когда-то великолепной мебели доказывали, что он уже давно заброшен и отдан во власть времени и непогоды. Пока маленькое общество угощалось кофем и фруктами, звуки рогов, раздававшиеся из лесу, где эхо повторяло и смягчало их мечтательную грусть, приятно нарушали лесную тишину. Это местечко, очевидно, понравилось даже графине; или, быть может, ее занимали только планы будущих украшений и переделок. Граф, всегда радовавшийся, когда ее мысли направлялись на что-нибудь простое, домовитое, соглашался на все ее проекты, касающиеся павильона. Живопись стен и потолка решили обновить; диваны и скамьи предполагалось обить светло-зеленым штофом; мраморные статуи лесных нимф, держащие на головах корзины живых цветов, должны были украшать ниши между окнами, прорубленными до самого пола, чтобы из каждого окна можно было в любом пункте восьмиугольной комнаты любоваться разнообразными ландшафтами. Из одного окна откроется вид на романтическую долину, где глаз встретит поэтические, тенистые уголки и пышные рощи; из другого окна сквозь расступившийся лес можно будет окидывать глазом далекие вершины Пиренеев; третье окно упрется прямо в аллею, за которой виднеются серые башни замка Ле-Блан и его живописные руины, частью скрытые листвой; из четвертого окна можно будет бросить взгляд сквозь деревья на зеленые пастбища и деревушки, разнообразящие берега р.Од. Средиземное море с смелыми утесами, возвышающимися на его берегу, составит сюжет картины, которая откроется из пятого окна; из остальных трех можно будет любоваться с различных точек зрения дикой живописностью лесов.

Погуляв некоторое время по лесу, общество вернулось на берег моря и снова разместилось в лодке. Красота вечера соблазнила их продлить экскурсию и проплыть немного дальше вдоль бухты. Легкая бриза, надувавшая их парус, когда они плыли сюда, сменилась теперь мертвым штилем, и гребцы взялись за весла. Кругом вода представляла необъятное сплошное зеркало, отражавшее серые утесы и перистую зелень лесов, алый отблеск западного неба и темные облака, тихо плывшие с востока. Бланш нравилось смотреть, как весла погружаются в воду, и следить за кругами, расходящимися по воде и придающими трепетное движение отраженному ландшафту, не расстраивая гармонии его очертаний.

Над темными вершинами леса глаза ее уловили группу каких-то высоких башен, слегка окрашенных блеском заката; вскоре звук рогов замолк, и она услыхала несущийся издали хор голосов.

— Что это за голоса раздаются? — спросил граф, прислушиваясь. Но мелодия замолкла.

— Мне кажется, это вечерний гимн; я бывало часто слышала его у себя в монастыре, — заметила Бланш.

— Значит, мы недалеко от здешнего монастыря, — сказал граф.

Действительно, вскоре после этого лодка обогнула гористый мыс и показался монастырь св.Клары, расположенный у самого берега моря. В том месте утесы вдруг понижались, открывали низменную часть берега с маленькой бухтой, почти со всех сторон окаймленной лесом, из-за которого виднелись части здания — большие ворота, готические окна приемной, кельи и одна сторона часовни; величественная арка, которая когда-то вела в часть здания, теперь уже разрушенную, стояла в виде грандиозной руины, отдельно от главного сооружения, за которым открывалась чудная перспектива лесов.

По серым стенам цеплялся мох, и вокруг стрельчатых окон часовни причудливыми фестонами свешивались бриония и плющ.

Все кругом было пустынно и заброшено; но пока Бланш с восхищением глядела на почтенные руины, эффектность которых еще усиливалась резкими светотенями, бросаемыми облачным закатом, раздалось изнутри торжественное хоровое песнопение. Граф приказал гребцам отдохнуть на веслах. Монахи пели вечерний гимн, и в их хоре участвовало несколько женских голосов; мелодия постепенно росла, наконец орган и голоса слились в мощную, торжественную гармонию. Скоро, однако, пение замолкло, потом опять возобновилось, уже в медленном, еще более торжественном диапазоне; но вот по прошествии некоторого времени священный хор стал замирать и окончательно замолк. Бланш вздохнула; на глазах ее задрожали слезы; мысли ее возносились вместе с пением к небесам. В лодке царило очарованное безмолвие; в это время вереница иноков и монахинь, закутанных в белые покрывала, выступила из келий и прошла под тенью деревьев в главный корпус здания.

Графиня первая нарушила безмолвие, охватившее маленькое общество.

— Эти мрачные гимны и монахи наводят тоску, —промолвила она; — однако начинает смеркаться; не пора ли возвращаться, а то стемнеет, прежде чем мы успеем добраться до дому.

Граф, взглянув на небо, заметил, что темнеет не столько от сумерек, сколько от туч, предвещающих приближающийся шторм. На востоке скапливались черные тучи; оттуда надвигался густой мрак, представляя контраст с роскошью огненного заката. Крикливые чайки реяли быстрыми кругами над поверхностью моря, обмакивая свои легкие крылья в волны, и улетали искать убежища. Гребцы налегли на весла. Гром потихоньку гремел в отдалении, и скоро тяжелые капли дождя зашлепали по воде; тогда граф решил причалить к монастырю и просить пустить их на время непогоды. Лодка мгновенно изменила курс; По мере того, как тучи приближались к западу, их темные массы окрашивались густым багрянцем, который путем отражения как будто зажигал пламенем верхушки деревьев и древние башни монастыря.

Вид неба встревожил графиню и ее компаньонку; их испуганные восклицания усиливали беспокойство графа и смущали гребцов; Бланш молча, то волнуемая страхом, то с восторгом любуясь на грозные, величественные тучи и слушая протяжные раскаты грома, разносившиеся по воздуху.

Наконец лодка причалила к лужайке перед монастырем; граф послал слугу доложить о своем прибытии и просить убежища у настоятеля. Скоро настоятель сам появился вдали у главных ворот в сопровождении нескольких монахов, а тем временем вернулся слуга с гостеприимным приглашением от его имени.

Общество немедленно высадилось и, поспешно пройдя по лужайке — теперь дождь лил ливмя, — было встречено у ворот настоятелем. Когда вошли посетители, он простер над ними руку и дал им свое благословение; после этого все направились в большую приемную, где ожидала настоятельница, окруженная монахинями, одетыми, как и она, в черное, только с белыми покрывалами на головах. У аббатисы однако покрывало было до половины откинуто, так что видно было ее лицо, исполненное смиренного достоинства; строгие черты ее смягчались улыбкой приветствия, с которой она обратилась к графине; она пригласила всех дам, графиню, Бланш и м-ль Беарн к себе в монастырскую приемную, между тем как графа и Анри настоятель провел в трапезную.

Графиня, утомленная и недовольная, встретила приветствие аббатисы с небрежной надменностью и лениво последовала за ней в приемную; там, благодаря расписным окнам и панелям из дерева лиственницы, всегда стоял унылый полумрак, а теперь, под вечер, было почти совсем темно.

Пока аббатиса распоряжалась насчет угощения и беседовала с графиней, Бланш отошла к окну; нижние стекла не были расписаны, и сквозь них она могла наблюдать, как бушевал шторм над морем; темные волны, еще недавно тихие, словно сонные, теперь смело вздымались и неслись грядами к берегу, где разбивались белой пеной, высоко отбрасывая брызги о скалы. Красный, сернистый колорит разливался по длинной веренице туч, нависших над западным горизонтом; под их темными краями выглядывало солнце, озаряя дальние берега Лангедока, а также и кудрявые макушки ближайших лесов, и бросало отчасти отблеск на западную часть моря. Весь остальной пейзаж был погружен во мрак; кое-где лишь солнечный луч пронизывал тучи, задевая белые крылья чаек, тревожно носившихся над волнами, или надутый парус корабля, борющегося с бурей. Бланш некоторое время с беспокойством следила за движением этого судна, метавшегося по пенистым волнам, и когда вспыхивала молния, глядела на разверзающиеся небеса, со вздохом молясь за несчастных мореплавателей.

Но вот закатилось солнце; тяжелые тучи, долго висевшие над горизонтом, опустились, наконец, над ярким отблеском заката; корабль был едва виден, Бланш продолжала наблюдать его, пока быстро следующие друг за другом вспышки молнии, озарявшие весь горизонт, не заставили ее отойти от окна; тогда она подошла к аббатисе, которая, уже истощив все темы разговора с графиней, могла теперь посвятить свое внимание и другой своей гостье.

Но завязавшаяся беседа была прервана страшными ударами грома; скоро зазвонил монастырский колокол, призывая обитателей к молитве. Проходя мимо окон, Бланш опять бросила взгляд на океан; там при мгновенной вспышке молнии, озарившей обширную пелену вод, она различила тот же самый злополучный корабль: среди моря пены он рассекал волны; мачта его то пригибалась к волнам, то высоко выпрямлялась.

Бланш тяжело вздохнула и последовала за аббатисой и графиней в часовню. Между тем некоторые из слуг графа, посланные сухим путем в замок за экипажами, вернулись вскоре по окончании вечерни; когда шторм немного утих, граф с семейством вернулся домой. Бланш с удивлением заметила, до какой степеци извилины бухты ввели ее в заблуждение относительно расстояния от замка до монастыря; к вечернему звону его она прислушивалась вчера из окон западного салона, а башни его она тоже приметила бы оттуда же, если бы не помешали сумерки.

Прибывши в замок, графиня, притворяясь еще более усталой, чем была на самом деле, удалилась сейчас же в свои апартаменты, а граф с сыном и дочерью прошли в столовую ужинать; не прошло нескольких минут, как они услыхали, во время паузы между завываниями ветра, стрельбу из ружей. Граф тотчас же сообразил, что это сигнал бедствия с какого-нибудь судна, погибающего от шторма; он подошел к одному из окон, выходивших на море, и, открыв его, стал наблюдать. Но теперь, над морем расстилался густой мрак и громкие завывания бури опять заглушали все другие звуки. Бланш, вспомнив о судне, виденном раньше, встала возле отца и принялась тоже выжидать в тоскливом беспокойстве. Через несколько минут новый ружейный далп опять донесся по ветру и также быстро замер; за этим следовал страшный раскат грома, а перед тем, во время вспышки, трепетно озарившей всю поверхность вод, глазам наблюдателей представился корабль, качающийся среди пены волн в небольшом расстоянии от берега. Опять все пoтoнyлo в непроницаемом мраке; но скоро при второй вспышке снова обнаружилось судно: с одним развернутым парусом оно неслось прямо к берегу. Бланш повисла на руке отца и с ужасом, тоской и жалостью устремила взор на море. Сам граф не отрывал глаз от волн, и на лице его была написана несказанная жалость. Но он понимал, что ни одна лодка не выдержит такую бурю, и поэтому воздерживался пока от посылки помощи в море, но приказал своим слугам выйти с факелами на утес, надеясь, что это послужит кораблю как бы маяком или по крайней мере предостережет экипаж против скал, на которые они могут наскочить. Анри пошел распорядиться, где именно зажечь огни, а Бланш осталась с отцом у окна, от времени до времени при вспышках молнии наблюдая движение корабля: скоро она с возродившейся надеждой увидала факелы, пылавшие среди тьмы ночи и бросавшие красный отблеск со скал на разверзающую пучину вод. Когда повторился ружейный залп, слуги высоко замахали факелами в воздухе, как бы отвечая на сигнал; тогда залпы еще усилились; но хотя ветер относил звуки вдаль, однако ей показалось при свете молнии, будто корабль находится уже гораздо ближе от берега.

Теперь можно было наблюдать, как графские слуги носились взад и вперед по скалам: некоторые отваживались подходить к самому краю обрыва и, нагибаясь над ним, махали факелами, привязанными к длинным шестам. Другие же, за которыми можно было проследить только по движению огней, спускались по крутой, опасной тропинке, извивавшейся по скалам, к самому берегу моря, и громко окликали матросов, чьи пронзительные свистки и затем слабые голоса слышались по временам, сливаясь с ревом бури. Вдруг громкие крики людей на утесах довели тревогу Бланш до крайней степени; но ее беспокойство за судьбу мореплавателей скоро миновало. Анри прибежал, запыхавшись, и рассказал, что корабль бросил якорь в бухте, но находится в таком плачевном состоянии, что боятся, как бы он не развалился на части прежде, чем экипаж успеет высадиться. Граф немедленно отдал распоряжение послать лодки, чтобы помочь путешественникам добраться до берега, велел передать им, что если кому из этих несчастных не удастся приютиться в соседней деревушке, то он предлагает им убежище у себя в замке. В числе путешественников очутились Эмилия Сент Обер, мосье Дюпон, Людовико и Аннета. Они сели на корабль в Легхорне и достигли Марселя, а оттуда переправлялись через Лионский залив, когда их застигла буря. Они были встречены графом с его обычным радушием. Хотя Эмилия выразила желание немедленно отправиться в монастырь св.Клары, но он и слышать не хотел, чтобы она уезжала из замка ночью. Действительно, после страха и утомления, испытанных ею в этот день, она едва ли могла бы ехать дальше.

Мосье Дюпон оказался старым знакомым графа, и они встретились радостно и дружески; затем Эмилию представили, назвав ее фамилию, семье графа, гостеприимное радушие которой рассеяло небольшую неловкость, которую она чувствовала, очутившись в чужом доме. Все общество вскоре село за ужин. Непринужденная доброта Бланш и горячая радость, выражаемая ею по поводу спасения путешественников, судьбой которых она так заинтересовалась, постепенно оживили томную Эмилию. Дюпон, избавившись от своих страхов за нее и за себя, живо ощущал резкий контраст между своим недавним положением среди разъяренного океана и теперешним — в приветливом замке, где его окружали изобилие, изящество и ласковый привет.

Аннета, тем временем, повествовала в людской о всех вынесенных ею опасностях и так искренне радовалась своему спасению от смерти во время кораблекрушения, а также всем теперешним благам, что оглашала стены замка взрывами веселого хохота.

Настроение Людовико было не менее веселое, но он умел сдерживать себя и часто старался угомонить расходившуюся Аннету, однако безуспешно; наконец ее смех донесся до спальни самой графини. Та прислала узнать, что там за шум, и велела замолчать.

Эмилия удалилась рано на покой, в котором так сильно нуждалась, но долго не могла сомкнуть глаз. При возвращении на родину у нее пробудилось много интересных воспоминаний; все события и страдания, пережитые ею с тех пор, как она покинула родной край, длинной вереницей пронеслись в ее воображении, пока их не заслонил образ Валанкура. Она испытывала невыразимую радость при одной мысли, что снова очутилась в той стране, где он живет, после долгой жестокой разлуки; но тотчас же радость ее снова затуманилась тоской и опасениями. Ей думалось, как много времени протекло с тех пор, что они обменялись последними письмами, и как многое могло за этот промежуток времени случиться угрожающего для ее грядущего счастья! Но мысль о том, что Валанкура, может быть, уже нет в живых, и если он и жив, то позабыл ее, была так ужасна для ее сердца, что она почти не в силах была остановиться на этом предположении. Она решилась завтра же уведомить его о своем возвращении во Францию, — ведь он не мог бы узнать о ней ни откуда, как из ее письма. Успокоив свою душу надеждой в скором времени услышать, что он жив, здоров и не изменился в чувствах своих к ней, она наконец погрузилась в сон.