Тайны Удольфского замка. Том 2

ГЛАВА XLIII

Эмилия строго на строго приказала Аннете, чтобы она молчала о напугавшем ее случае, но это не помогло. О происшествии прошлой ночи узнали слуги и встревожились не на шутку. Теперь все они стали уверять, будто часто слышали по ночам необъяснимые шумы в замке; наконец и до графа дошли тревожные слухи, что в северном крыле замка водятся привидения. Сперва он отнесся к этому с насмешкой, но заметив, что подобные слухи действуют очень вредно, порождая смуту среди челяди, напрямик запретил об этом болтать, под страхом наказания.

Приезд целой партии гостей скоро отвлек его мысли в другую сторону; теперь слухам уже некогда было много толковать об этом предмете, разве только вечером после ужина, когда они все собирались в людской и рассказывали друг другу страшные истории, так что после этого боялись даже оглянуться, вздрагивали, когда раздавалось по коридору эхо затворяемой двери, и отказывались в одиночку ходить по замку.

В таких случаях Аннета играла видную роль. Рассказывая не только пережитые, но и вымышленные чудеса в Удольфском замке, а также историю о страшном исчезновении синьоры Лаурентини, она производила огромное впечатление на умы слушателей. Свои подозрения насчет Монтони она тоже охотно высказала бы всей компании, если бы Людовико, поступивший теперь на службу к графу, не удержал ее от излишней болтливости.

В числе посетителей замка был барон де Сент-Фуа, старинный друг графа, и сын его, шевалье де Сент-Фуа, разумный и любезный молодой человек; в прошлом году, увидав однажды Бланш в Париже, он стал ее ревностным поклонником. Дружба, издавна существовавшая между ее отцом и бароном, и равенство их состояний втайне склоняли графа в пользу этого союза; но он думал, что дочь его еще слишком молода, чтобы сделать выбор спутника на всю жизнь и, желая испытать искренность и силу привязанности молодого шевалье, пока отклонил его предложение, хотя не отнял у него надежды. И вот теперь молодой человек приехал с отцом требовать награды за свое постоянство; граф отнесся к нему сочувственно; Бланш тоже не отвергала его.

Пока эти посетители гостили в замке, в нем царили веселье и роскошь. Павильон в лесу был заново отделан и по вечерам там иногда сервировался ужин, заканчивавшийся обыкновенно концертом, в котором участвовали граф с графиней — оба прекрасные музыканты, а также Анри и молодой де Сент-Фуа и Бланш с Эмилией, голоса которых и тонкий художественный вкус вознаграждали за недостаток строгой школы. Некоторые из слуг графа, играя на духовых инструментах в различных пунктах парка, гармонично вторили мелодиям, раздававшимся из павильона.

Во всякое другое время такие собрания доставили бы Эмилии искреннее наслаждение; но теперь ее настроение было слишком подавлено; она все более и более убеждалась, что ее меланхолию не в силах рассеять никакие развлечения; в иные минуты трогательная музыка этих концертов до боли растравляла ее грусть.

Эмилия особенно любила бродить по лесу, на высоком мысу, вдававшемся в море. Роскошная тень старых деревьев действовала успокоительно на ее печальную душу, а вид, открывавшийся оттуда на некоторые части Средиземного моря, с его извилистым побережьем и мелькавшими парусами, представлял сочетание мирной красоты с величием. Тропинки в этом лесу были дикие и местами полузаглохли под травой и порослью; но владелец леса, человек со вкусом, не позволял расчищать их и рубить ветки со старых деревьев. На пригорке, в самой глухой части леса, было устроено первобытное сиденье из пня поваленного дуба, когда-то бывшего гордым, благородным деревом; до сих пор еще зеленели.его побеги, смешавшись с березой и сосной и образуя род шатра. Сидя под густой их тенью, можно было, поверх вершин других деревьев, спускавшихся под гору, видеть вдали клочки Средиземного моря. Налево сквозь прогалину виднелась полуразрушенная сторожевая башня, стоявшая на утесе над морем, возвышаясь из массы кудрявой зелени.

Сюда Эмилия часто приходила одна в тихий вечерний час; убаюканная тихой прелестью окружающей природы и слабым ропотом прибоя, она сидела там до тех пор, пока темнота не заставляла ее вернуться домой. Часто посещала она и сторожевую башню, откуда открывался вид на всю окрестность; прислонясь к полуразрушенной стене и мечтая о Валанкуре, она не раз думала о том, что, может быть, Валанкур так же часто заходит в эту башню, как и она, с тех пор, как он порвал связи с соседним замком.

Однажды вечером она замешкалась здесь до позднего часа, сидя на приступке башни и в тихой меланхолии наблюдая эффекты вечерних теней, расстилающихся по всей местности, пока, наконец, глаз уже ничего не мог различить, кроме серых вод Средиземного моря и лесных масс. Глядя то на них, то на кроткое бледно-голубое небо, где загоралась первая вечерняя звезда, она сложила следующие строки:

ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЯ

Из-за горизонта над морем подымалась луна. Эмилия наблюдала, как она постепенно плыла вверх, как расширялась по воде полоса ее сияния, как сверкали весла, серебрились паруса и как лучи луны чуть-чуть задевали макушки деревьев и зубцы сторожевой башни, у подножия которой она сидела. Настроение Эмилии гармонировало с этой сценой. Она сидела задумавшись, как вдруг какие-то тихие звуки коснулись ее уха; она сейчас же узнала, что это та же самая музыка, тот же самый голос, который она слышала раньше в полночный час. К священному трепету, овладевшему ее душой, примешался некоторый страх, когда она вспомнила, что она одна в таком пустынном месте. Она сейчас же встала бы и ушла, но таинственные звуки неслись как раз оттуда, где ей надо было пройти, чтобы добраться до замка. И вот она, не двигаясь, продолжла сидеть в трепетном ожидании. Некоторое время звуки приближались, потом сразу замолкли. Эмилия напряженно слушала и наблюдала, не имея сил шевельнуться, как вдруг увидала какую-то фигуру, выходящую из леса и проскользнувшую по берегу на некотором расстоянии от нее. Фигура двигалась быстро; но Эмилия была так подавлена страхом, что хотя и видела ее, однако не могла внимательно рассмотреть.

Покинув это уединенное место, с намерением никогда туда не возвращаться одной, да еще в такой поздний час, она направилась к замку; вдруг она услышала голоса, громко зовущие ее из ближайшей части леса. То были графские слуги, разосланные искать ее по лесу; и когда она пришла к ужину и села за стол рядом с Бланш и Анри, последний тихо упрекнул ее в неосторожности; она покраснела, сознавая, что заслужила его упрек.

Этот маленький эпизод произвел на нее глубокое впечатление; удалившись к себе, она опять стала обдумывать этот случай: он так напомнил ей происшествия, пережитые ею несколько дней тому назад, что она от страха почти не решалась оставаться одна. Она засиделась до позднего часа; не слышно было ничего, что могло бы встревожить ее; тогда она решилась лечь спать. Но спокойствие ее было непродолжительно; вскоре она была разбужена громким, непривычным шумом, как будто доносившимся из открытой галереи, куда выходила ее спальня. Отчетливо раздавались жалобные стоны; вслед затем какая-то тяжесть обрушилась на ее дверь с такой силой, что чуть не вышибла ее. Эмилия стала громко звать, спрашивая, кто тут, но не получила ответа, хотя и после этого по временам раздавалось нечто вроде тихих стонов. От страху она не имела сил шевельнуться. Вскоре поднялся топот шагов в дальнем конце галереи; когда шаги стали приближаться, она еще раз позвала погромче прежнего; наконец шаги остановились у ее двери. Тогда она узнала голоса некоторых из слуг, которые, по-видимому, были слишком заняты чем-то посторонним, чтобы обратить внимание на ее зов. В ту минуту вбежала к ней Аннета за водой; Эмилия догадалась, что с одной из девушек сделалось дурно; она велела привести ее к ней в комнату и помогала приводить ее в чувство. Когда девушка очнулась и получила способность говорить, она стала уверять, что, пробираясь по лестнице к себе в комнату, она встретила привидение на второй площадке:

— Я держала свечу низко, — рассказывала девушка, — потому что некоторые ступени плохи и полуразвалились, вдруг, подняв глаза, вижу перед собой призрак!.. — Он постоял с минуту в уголке площадки, к которой она подходила, потом, скользнув вверх по лестнице, исчез за дверью недавно отпертых апартаментов. Затем она слышала какой-то странный, глухой звук.

— Значит, черт раздобыл себе ключ от этих комнат! — заметила Доротея. — Это нечистый и никто больше: ведь я сама заперла все двери!

— Тогда я, — продолжала девушка, — пустилась бежать опрометью вниз по лестнице, потом со стонами понеслась по галерее, пока наконец не повалилась без чувств у дверей барышни.

Немного пожурив ее за причиненный переполох, Эмилия пробовала пристыдить ее за безрассудный страх; но девушка упорно уверяла, что она несомненно видела призрак; наконец, она ушла к себе, в сопровождении всех собравшихся слуг, кроме Доротеи, которая, по просьбе Эмилии, осталась у нее в комнате провести ночь. Эмилия была смущена, а Доротея пришла в ужас и стала рассказывать разные случаи из прежнего времени, подтверждавшие ее суеверные убеждения; между прочим она сама однажды видела такое же привидение и на том же самом месте; вот почему она приостановилась перед тем, как подняться по задней лестнице вместе с Эмилией, и этим же объяснялось ее нежелание отпирать анфиладу северных покоев. Каковы бы ни были мнения Эмилии, она не стала их высказывать, а внимательно выслушала Доротею, и ее рассказ возбудил в ней тревогу и смущение.

С этой самой ночи страхи прислуги дошли до того, что многие из них решили отойти и просили у графа расчета; граф, хотя втайне и разделял их страхи, но счел долгом прикинуться неверующим и, желая избежать неудобств по хозяйственной части, пробовал все обратить в смешную сторону и убедить слуг, что им нечего бояться сверхъестественной силы. Но от страха они стали недоступны никаким вразумлениям. Тогда-то и представился для Людовико случай доказать свое мужество и свою благодарность графу за все его милости: он вызвался сторожить ночью в подозрительной анфиладе комнат, в той самой, где водились привидения.

— Я никаких духов не боюсь, — ответил он, — а если покажется не дух, а простой смертный, то я докажу, что и он мне не страшен!

Граф обещал подумать об этом предложении; слуги, услыхав об этом, стали переглядываться между собой в сомнении и страхе. Аннета, перепуганная за своего жениха, со слезами старалась отговорить его от такого безумного намерения.

— Ты смелый парень, как я вижу, — сказал ему граф с улыбкой, — но хорошенько подумай, на что ты идешь, прежде чем решиться окончательно. Если ты в самом деле стоишь на своем решении, то я готов принять твое предложение, и твоя отвага не останется без награды.

— Я не желаю иной награды, эчеленца, кроме вашего одобрения, — отвечал Людовико. — Вы и так достаточно были добры и милостивы ко мне, эчеленца. Но мне нужно взять с собой оружие, чтобы дать достаточный отпор врагу, если он появится.

— Меч не защитит тебя от духа, — возразил граф, бросая иронический взгляд на других слуг, — не защитят ни замки, ни запоры; дух, как известно, может проникнуть сквозь замочную скважину так же легко, как в дверь.

— Дайте мне меч, ваше сиятельство, — сказал Людовико, — и я сокрушу всех духов, какие только посмеют напасть на меня.

— Хорошо, — решил граф, — у тебя будет меч, и отправляйся с Богом! Может быть, твои храбрые товарищи будут настолько смелы, что согласятся остаться еще на одни сутки в замке, так как в эту ночь вся злокозненность привидения, наверное, будет обращена против тебя, в отместку за твою дерзость.

Любопытство боролось с трусостью у его товарищей-слуг; наконец они согласились подождать, чем кончится опрометчивая затея Людовико.

Эмилия была удивлена и встревожена, услыхав о его намерении; не раз она была готова рассказать графу, что она видела собственными глазами в северных покоях. Она не могла отогнать от себя страха за Людовико, хотя ее рассудок и убеждал ее в нелепости этого страха. Однако необходимость скрывать тайну, которую доверила ей Доротея и которой непременно пришлось бы коснуться, чтобы оправдать свой ночной визит в апартаменты покойной маркизы, заставляла ее молчать; она старалась только успокоить Аннету, вообразившую, что Людовико обречен на погибель. На нее гораздо более действовали успокоения Эмилии, чем охи и вздохи старой Доротеи, которая при одном имени Людовико ужасалась и устремляла глаза к небу.