Тайный голос

1

Но вот и настало время поговорить о том, чего наша героиня желала больше всего на свете. Помните? Мы уже упоминали об этом, когда речь шла о рождественских подарках, но тогда было ещё слишком рано затрагивать эту тему, потому что Коре, родившейся второго января, не исполнилось и пяти.

Но теперь ей было уже пять лет и восемь месяцев, потому что наступил август. Семья Коры отдыхала на море: они снимали дом на одной из улочек Лидо. За окном плескалось море – так близко, что сразу по приезде Джакомо, выстрелив из рогатки туфелькой Муммии, попал прямо в воду.

– Помогите, тону! – воскликнула туфелька, прежде чем навсегда исчезнуть на дне. Кора заплакала и накинулась на брата, стараясь оцарапать побольнее, но Джакомо был слишком силен, чтобы она смогла его одолеть.

Пляж тоже располагался очень близко: всего лишь перейти улицу, пройти через калитку, показав абонемент, – и вот уже кругом песок, зонтики, а из музыкального автомата в баре доносятся модные песенки. Хотя, по правде сказать, музыка начинала играть только к половине двенадцатого, а в восемь, когда приходили няня с Корой и близнецами, на пляже царило безмолвие, нарушаемое только тихим шумом прибоя да криками чаек. К этому времени спасатели уже заканчивали собирать водоросли в небольшие бурые кучки, оставляя на песке борозды от грабель.

– Зачем вы приходите так рано? – спросили Водоросли Тайным Голосом.

– Это из-за близнецов, – объяснила Кора. – Педиатр сказал, что младенцам можно находиться на пляже, только когда солнце поднялось ещё не слишком высоко. К одиннадцати им нужно идти домой или, в крайнем случае, гулять в тенёчке под соснами. А вот я могу остаться.

– Одна?

– Нет, с мамой. Она попозже подойдёт.

Няня удобно устроилась в шезлонге под зонтиком, собираясь полистать очередной выпуск фоторомана. Она была застёгнута на все пуговицы, потому что не любила загорать: говорила, это глупая городская привычка, а в деревне у людей кожа и без того тёмная от работы в поле.

Немного погодя близнецы заныли, что им не нравится лежать без движения в коляске, и Коре, которая уже сходила в кабинку переодеть купальник, пришлось покатать их взад-вперёд по бетонным дорожкам, тут и там пересекавшим песок, чтобы купальщики не обжигали ноги.

Анджело с тоской смотрел, как визгливые чайки ссорятся между собой, иногда ныряя, чтобы поймать себе рыбы.

– Пожалуйста, дай мне расправить крылья, – умоляющим голосом просил он сестру.

– Ты что, с ума сошёл? Прямо здесь, у всех на виду? А если упадёшь в море?

– Или эти уродливые птицы тебя поймают? – добавил Джованбаттиста, хотя Анджело знал, что тот ревнует, и никогда не слушал брата.

– Даже разговора быть не может, – заключила Кора. – Сперва тебе придётся научиться плавать или, по крайней мере, надеть спасательный пояс.

Она прыснула при мысли о малыше, который парит над зонтиками в спасательном поясе поперёк живота. К счастью, педиатр сказал, что младенцам нельзя загорать голышом, кожа у них ещё слишком нежная, и няня водила близнецов на пляж в тонких футболках и комбинезонах с застёжкой на спине. Поэтому можно было не бояться, что Анджело удастся высвободить свои крылья, так что Кора, устав толкать коляску, передала её няне и отправилась на берег поиграть с Паолеттой Гиганти.

Вооружившись ведёрками и лопатками, они рыли глубокие ямы в песке, соединяя их сетью каналов.

Паолетта тоже пришла на пляж пораньше – из-за отца, который при помощи солнечных ванн пытался вылечить ревматизм, но смущался, что все увидят его Искусственную Ногу. Поэтому он её отстегнул, прикрыл лицо беретом и вскоре захрапел.

Потом Лючия и Кора потихоньку утащили Ногу и стали черпать ей воду для каналов: влезало в неё куда больше, чем в обычное ведёрко. Сказать по правде, наполнять Ногу выше колена всё равно не выходило, иначе она становилась слишком тяжёлой, и девочки не могли её донести.

Когда Инвалид Войны проснулся, он, конечно, сразу же заметил отсутствие Ноги, но не рассердился, только попросил, чтобы её вернули сухой и тщательно вычищенной от песка: даже самая маленькая песчинка, попав под культю, вызывала невыносимый зуд.

2

К одиннадцати Паолетта с отцом, няня, близнецы и прочие купальщики с малышами отправились домой, уступив место дамам с детьми постарше и подростками. Джакомо, Артуро, Оттавио, Гавино, Никола и другие мальчики безрассудно бросились играть в мяч, не дожидаясь, пока завтрак полностью переварится у них в желудках. Иногда кто-нибудь из них оборачивался в сторону зонтиков и кричал:

– А можно нам в воду?

Одна из матерей поглядывала на часы:

– Ещё двадцать минут, – отвечала она.

– Да, не свезло мне сегодня, – жаловался Мяч, которому предстояло ещё почти полчаса пинков.

Тем временем мальчики, не прерывая игры, потихоньку смещались к берегу, брызгались, падали в воду и насквозь промокли задолго до того, как им разрешили искупаться.

А дамы в импровизированной гостиной под зонтиками обсуждали Кору и её Жгучее Желанье.

– Видели, как она выросла с прошлого года? – говорила тётя Карла.

И в самом деле, дядя Титта, отвечавший за измерение роста племянников, всякий раз, когда они приходили обедать, был вынужден ставить карандашом новую отметку на дверном косяке.

– Жаль, что она не родилась неделей раньше, – добавляла тётя Джулия. – Год кончается в декабре, через месяц уже могла бы пойти в школу.

– Что за абсурдное правило! – возмущалась тётя Лючия, фыркая и выдыхая сигаретный дым через ноздри, словно дракон. – Из-за двух дней! Кора совершенно готова к школе: она дисциплинированна, умна и очень хочет учиться.

– Мне кажется, несправедливо заставлять её ждать ещё целый год, – говорила мама.

– Правила есть правила, – возражала синьора Мехильда, жена полковника, – их нужно уважать.

– А почему бы не отдать девочку в частную школу, к монахиням? Я слышала, в «Благоговение» берут с пяти лет, – предложила тётя Джулия.

– Но Джакомо ходит в обычную школу. И её подружки, Гиганти, тоже ходят в обычную школу... – нерешительно сказала мама.

– И ты хочешь, чтобы из-за этого она потеряла год? – воинственно поинтересовалась тётя Лючия.

– Подумайте о том, как она, бедняжка, расстроится, когда узнает, что и в этом году её не берут в школу, – вздохнула тётя Карла.

В конце концов мама сдалась и пообещала сестре и невесткам, что с первого сентября запишет Кору в школу «Благоговение».

3

И вот Великий День настал. Кора с самого утра не могла усидеть на месте от радости. Ей купили ранец, тетрадь, карандаш, ластик и коробку цветных карандашей – всё новое, а не как Паолетте Гиганти, которая пойдёт в обычную школу с тем, что унаследовала от родных и двоюродных братьев и сестёр. Ей даже форменный халатик достался в наследство: чёрный – потому что в обычной школе с самого первого класса носили чёрное. А вот Кора наденет белый («Слишком уж пачкающийся», – сокрушалась няня) с розовым бантом в небесно-голубую крапинку. И у неё будет букет цветов, тюльпанов из сада бабушки Иды, которые она подарит учительнице.

Няня, узнав, что брат с сестрой пойдут в разные школы, фыркнула: решила, что теперь ей придётся, каждое утро провожая детей, слишком уж много ходить пешком. Джакомо, однако, ещё летом с боем отвоевал право ходить в школу самостоятельно – точнее, не совсем самостоятельно, потому что пообещал всегда держаться вместе с Николой и Гавино Гиганти.

Впрочем, в первый день в школу Кору всё равно провожала не няня, а мама, да не одна, а с тётей Лючией: та безумно гордилась своей рвущейся учиться маленькой племянницей.

Монастырская школа «Благоговение» стояла на бульваре, чуть в стороне от центра города, в окружении вилл и садов. Классы располагались на первом этаже, возле Капеллы. На первом этаже жили монашки, никогда не выходившие на улицу с непокрытыми головами, – и зимой и летом они носили корнеты, белые головные уборы из накрахмаленной ткани, издали напоминавшие воздушных змеев.

– Твоей учительницей будет монашка, – говорила Коре Донателла. Но, видимо, она была не слишком-то хорошо осведомлена, потому что на пороге первоклассниц встречала синьора в сером платье. Волосы у неё были столь же серыми, но отливали металлом, а на носу красовались очки в стальной оправе.

– Доброе утро, синьора Сфорца, как ваше здоровье? – по-дружески поприветствовала её мама: вероятно, они уже были знакомы.

– Вот она, наша крошка. Доверяем её вам, – сказала тётя Лючия, стараясь не показать, что волнуется.

Учительница вежливо поздоровалась, потом наклонилась и поцеловала Кору. На щеке остался отпечаток пунцовой помады.

– Опусти руку! И не вздумай стереть! – предупредил её Тайным Голосом Ангел-Хранитель с картины на стене, в самый последний момент схвативший за рубашку крестьянина, который падал с моста в реку.

Кора, уже потянувшаяся к щеке, застыла,

– Осторожнее с ней, – добавил Ангел-Хранитель. – Эта Синьора-В-Сером очень обидчива. А если она обидится, то сразу же рассердится. И будет больно.

Но синьора Сфорца, напротив, всем своим видом излучала доброту и нежность. Одним поцелуем она не ограничилась – ласково погладила Кору по голове. Рука оказалась прохладной и мягкой, словно бесплотной.

– Вы не пожалеете, что поступили к нам. В этом году мне достался замечательный класс, – радостно сообщила она маме. – И ты, малышка, не стесняйся. Давай, улыбнись мне!

– О, увидите, эта застенчивость быстро пройдёт. Кора очень резвая девочка, – гордо заявила тётя Лючия.

– Ой-ой-ой! – вздохнул Тайным Голосом Ангел-Хранитель. – Чую, будет буря. Синьора-В-Сером не любит резвых девочек. Вот ни капельки!

Но учительница, чей тон и внешний вид так и сочились мёдом, взяла из Кориных рук букет и сказала:

– Давай, сокровище моё, иди в класс и выбери место. А вы, синьоры, можете спокойно возвращаться домой. Ваша девочка в хороших руках.

– Почувствовала, какие руки? Мягкие и холодные, как водяные змеи, – заметил Ангел-Хранитель.

Кора не знала, что и думать. Зачем это нарисованное существо пытается её напугать? Учительница выглядела доброй и понимающей. Но разве могут Ангелы врать?

4

Все мамы ушли. Учительница закрыла дверь класса. Девочки расселись по местам. Их было тридцать пять. Кора краем глаза оглядела одноклассниц, но, кажется, никого не узнала.

Терпение. У неё ещё будет время завести подруг. Важно уже то, что она наконец в школе. Она пошарила в ранце, достала тетрадь с карандашом и аккуратно разложила их на парте.

– Что это ты делаешь! – воскликнула синьора Сфорца. – Кто тебе разрешил двигаться? Верни всё это на место!

– Но как же я буду писать без тетради? – удивилась Кора.

Учительница усмехнулась.

– Какая быстрая! Первый день в классе, и уже хочет писать! Вам ещё многое придётся узнать, прежде чем приниматься за тетради.

Для начала они узнали следующее: во время урока руки лежат на парте, пальцы выпрямлены и растопырены, чтобы синьора Сфорца могла проверить, чистые ли у тебя ногти. А когда учительница что-то объясняет, руки надо скрестить за спиной и смотреть прямо перед собой. Это называлось «первая позиция» и «вторая позиция». Ещё руки можно было «сложить», то есть скрестить на груди.

Требовалось также научиться мгновенно вскакивать и вытягиваться возле парты, прижав руки по швам – это «Внимание». А когда учительница командует «Вольно», одну ногу нужно выставить вперёд, а руки расслабить. Ужасно весело: как будто играешь в солдатики.

Но через полчаса отработки этого упражнения Кора заскучала и, когда синьора Сфорца крикнула «Внимание», сказала:

– Всё, больше не хочу.

– Ты что, с ума сошла? – воскликнула Географическая Карта Италии, висевшая на стене за кафедрой.

– Деточка, тебе нужны неприятности? – менторским тоном спросила Классная Доска.

Учительница от неожиданности лишилась дара речи. Кора видела, что вокруг неё собирается облако густого серого дыма, за которым скрылись последние остатки медоточивости.

– А ну иди сюда! – приказала синьора Сфорца. Она поставила Кору перед всем классом и вытащила из шкафа остроконечный бумажный колпак с приклеенными по бокам ослиными ушами. – Что застыла? Надевай!

– Но ведь сейчас не карнавал, – начала было Кора, но Кафедра Тайным Голосом прошептала:

– Лучше подчинись!

– А теперь повторяй: «Я очень непослушная девочка и прошу учительницу простить моё непослушание», – приказала синьора Сфорца.

– Ладно, я согласна, – вздохнула Кора, которой не хотелось спорить.

– Никто не просит твоего согласия! Надо просто сделать то, что я говорю, и всё! И не заставляй меня терять терпение! – вопила учительница.

– А ты её рассердила, – заметила Географическая Карта. – Лучше бы тебе подчиниться.

Но Кора уже забыла, что должна сказать.

– Повторите, пожалуйста, ещё разок! – попросила она так покорно, как только могла. Кто-то из девочек на последних партах расхохотался.

Теперь синьора Сфорца по-настоящему разъярилось, и дым вокруг неё из серого сделался черным, как это бывает с каракатицами, когда они не хотят, чтобы их поймали.

– Это ТЫ должна повторять, а не я! Я не потерплю подобных выходок! Встань за доской, лицом к стене, – приказала она.

5

Стоять за доской – всё равно что находиться в каморке, где никто тебя не видит. Откуда остальным знать, повернулся ты лицом к стене или нет? Пока её одноклассницы продолжали играть с учительницей в солдатики, Кора, чтобы не заскучать, взяла мел и принялась украшать пыльную черноту.

Сперва она нарисовала ослика с навьюченными на него мешками. Но он не слишком удался, и Кора его стёрла. Потом появилась птица в клетке, за ней спешащий по морю кораблик с развёрнутыми парусами... Тут кончик колпака скрежетнул по доске, и вдруг в голову ей пришла новая, гораздо более смешная мысль: Кора изобразила учительницу, пририсовав ей длинные ослиные уши.

Наконец синьора Сфорца прокричала:

– Ну что, покаялась? Готова извиняться?

К счастью, она всё-таки повторила фразу, которую хотела услышать, и Кора, встав лицом к классу, выдавила:

– Я очень непослушная девочка и прошу у учительницы прощения за своё непослушание.

– Так-то лучше. На сей раз я тебя прощаю. Вернись на место!

Соседка Коры по парте, которую звали Мария Пиа, как старшую дочь короля^[2], тайком пожала ей руку в знак солидарности. Но учительница сердито велела:

– Руки на парту!

Потом она начала по очереди расспрашивать девочек об их семьях.

– У меня есть близнец по имени Анджело – гордо заявила Кора.

– Надо же! И в какую школу его записали твои родители? – поинтересовалась синьора Сфорца.

– Нет, он ещё не ходит в школу! – смущённо захихикала Кора. – Ему всего пять месяцев.

– Что за чушь! Если он – твой близнец, то он – твой ровесник.

– Нет, он ровесник Джованбаттисты. Им по пять месяцев, они родились в апреле.

– Тогда у тебя ДВА брата-близнеца. Тебе они братья, а друг другу – близнецы, – поправила учительница.

– Анджело – близнец Джованбаттисты, а Джованбаттиста – близнец Анджело, – тоном зазнайки поддакнула кудрявая девочка по имени Джемма, сидевшая в первом ряду.

Но Кора продолжала настаивать:

– Нет, мой близнец – Анджело, а Джованбаттиста – близнец Джакомо. Мы их поделили.

Девочки засмеялись, а учительница рассердилась.

– Ты и в самом деле невежественная ослица, разве что платье напялила. Как можно не знать смысла таких простых слов?

Наконец зазвонил колокольчик, возвещавший о конце занятий. Из коридора донёсся топот и голоса девочек, высыпавших из классов. Но ученицы синьоры Сфорцы обязаны были выстроиться по росту и выходить из школы молча, словно каторжники.

За оградой Кору ждали бабушка Ида и дядя Нандо.

– Ну, как всё прошло?

– Неплохо, – сухо ответила Кора.

– Чем вы занимались?

– Ничем.

– Не может быть! Так не бывает. Разве можно четыре часа ничего не делать? – недоверчиво воскликнула бабушка.

– Вы писали? – поинтересовался дядя Нандо.

– Я рисовала, – безучастно покачала головой Кора.

– И всё?

– Ещё я играла в одной сценке. У меня даже был костюм.

– Как мило! – заулыбалась бабушка, питавшая страсть к театру. – И что же это за костюм?

Кора замялась.

– Только не ври! – предостерёг её с картины Ангел-Хранитель, который, кажется, умел читать мысли.

– Так кого же ты изображала? – настойчиво повторила бабушка.

– Лошадку, – ответила Кора, бросив строптивый взгляд на Ангела-Хранителя. В конце концов, осел и лошадь – весьма близкие родственники.

6

– Знаешь, что? Мне эта школа ни капельки не нравится, – заявила вечером Кора Муммии.

– Ну, не отчаивайся. Сегодня только первый день. Может, завтра учительница научит вас читать и писать, – утешала её кукла.

Поэтому когда на следующий день учительница приказала: «Возьмите тетради и карандаши», – у Коры даже ладони вспотели от волнения.

– Тетради в клетку, – уточнила синьора Сфорца и подошла к доске.

Но та оказалась обращена к классу стороной, расчерченной в полоску, и учительница лёгким толчком перевернула её, открыв сделанные вчера Корой рисунки. Правда, они оказались вверх ногами, но даже в таком виде портрет учительницы с ослиными ушами трудно было не узнать.

Мария Пиа и Серенелла засмеялись.

– Вы обе, встаньте у моего стола лицом к стене! – приказала синьора Сфорца.

Серенелла расплакалась.

– Нытиков я в своём классе не потерплю! – гневно воскликнула учительница.

«Смеяться нельзя. Плакать тоже нельзя. Что же это за место такое?» – спросила себя Кора.

Но учительница ещё не закончила. Она вызвала служителя и велела ему переставить одну парту поближе к доске, лицом к классу.

– Это, – объявила, она, поставив сверху колпак с ушами, – Ослиная Парта. И раз у тебя, синьорина, хватило наглости на такие остроумные рисунки, ты просидишь здесь целую неделю.

Пока Кора пересаживалась и натягивала позорный колпак, в классе стояла гробовая тишина.

– А мы сегодня начнём с чёрточек, – тихо проговорила синьора Сфорца и провела на доске небольшую вертикальную линию. Девочкам предстояло заполнить такими чёрточками четыре страницы своих тетрадей.

Когда колокольчик возвестил о конце занятий, у них уже сводило пальцы.

– Тебе понравилось? – спросил у Коры дядя Титта, заехавший за ней на машине, чтобы отвезти на обед к бабушке Ренате.

– Нет. Я очень устала. И мне совсем не нравится эта школа.

– Ну, ничего, ещё понравится. Была бы ты умнее, подождала бы годик. Но ты ведь, если чего-то хочешь, добьёшься своего любой ценой, – заметил дядя.

7

За столом никто из взрослых тоже не пожелал слушать жалобы Коры.

– Вечно ты спешишь, – говорили они ей. – Никто не может научиться читать и писать за один день.

Но вечером Кора вдруг обнаружила, что Паолетта Гиганти уже записала в своей тетради пять гласных букв, а рядом сделала рисунки (скопировав их из «Книги для чтения»): А – акула, Е – енот, И – индюк, О – обезьяна, У – утка.

– У тебя больше похоже на Г – гусь, – суетилась Донателла.

– Скорее уж Ц – цыплёнок, – возмутился Гавино. – Придётся поискать другое слово на У – например, «ужас». Но его тебе непросто будет нарисовать.

При таком подходе, конечно, трудно было бы отличить С – собаку от В – волка.

Кора с Чечилией тут же принялись искать слова на У: Уборка, Укол, Ух-ух, ух-ух, чую человечий дух, Уют, Ух ты, Уганда... В общем, в конце концов они решили, что Утку нарисовать проще всего.

Ещё одноклассницы научили Паолетту новой игре под названием «Святая Катерина», а та, в свою очередь, объяснила её суть сёстрам и подружкам.

Она должна встать на колени в центре круга и изображать Святую Катерину, а остальные – петь такую песню:

Святая Катерина,

Ты дочка короля,

А-А, А-А

Ты дочка короля.

Она в этот время изображает богачку, этакую с ног до головы принцессу. А песня продолжается:

Отец твой был язычник,

А мама – вовсе нет.

Е-Е, Е-Е

А мама – вовсе нет.

– Ничего нового! – заметила Чечилия. – Знаем мы такое: отцы получают зарплату за то, что ходят на работу и треплют там языком, а мамы надрываются дома, как рабыни, и никто им за это не платит.

– Ну ты и невежда! – оборвала сестру Донателла. – Её отец не трепал языком, а был язычником, то есть поклонялся древним ложным богам, и за это попал в ад, хотя и был королём.

Решив этот животрепещущий вопрос, они продолжили игру. Паолетта благоговейно сложила руки, потому что...

Весь день она молилась:

«О, Отче мой, прости,

И-И, И-И,

О, Отче мой, прости».

Тут в круг вошла Лалла Бецци, которая, постаравшись сделать свой голос как можно ниже, поинтересовалась самым угрожающим тоном:

Скажи мне, Катерина,

Ты с кем тут говоришь?

И-И, И-И,

Ты с кем тут говоришь?

А Паолетта-Катерина ему и заявляет:

Молюсь я, милый отче,

За душу за твою,

У-У, У-У

За душу за твою.

– А раньше она разве не с отцом говорила? – смущённо спросил Бруно Гиганти, которого по молодости лет ещё брали играть с девочками.

– С Богом-Отцом, – тихо объяснила Донателла, а девочки, взявшись за руки, побежали по кругу, все быстрее и быстрее. Начиналось самое интересное:

Отец её был в ярости

Убил её мечом,

О-О, О-О,

Убил её мечом.

– Какой отец?

– Король, конечно.

Лалла подняла воображаемый меч и ударила Паолетту. Та выдохнула:

– Ах! – закрыла глаза и замертво упала на землю.

И ангелы на небе

Все славу ей поют,

А-А, А-А,

Все славу ей поют.

Остальные девочки расцепили руки и замахали ими, как крыльями. Игра закончилась.

– И королю за это ничего не было? – возмутилась Кора.

– Нет, а за что?

– Как за что? Он же убил свою дочь!

– Но она отправилась на небо и вымолила ему прощение, – объяснила Донателла. – Святые всех прощают. Они, скорее, даже благодарны тем, кто сделал их мучениками за веру.

А после ужина папа позвал Кору и Джакомо в кабинет и спросил:

– Ну, как прошёл день в школе?

Джакомо, как обычно, выступил выше всяких похвал, перечислив все без исключения притоки реки По. Кора же показала свои чёрточки. На двух страницах их четырёх были загнуты уголки, посреди ещё одной красовался отпечаток пальца.

– Так не пойдёт, – сказал ей отец. – Ты должны научиться быть аккуратной. А если нет, зачем вообще ходить в школу?

– Если честно, я больше не хочу туда ходить.

– Бросай это нытье, а то я рассержусь.

– Рассердиться – это же как прийти в ярость?

– Почти.

– Смотри, если ты отрубишь мне голову мечом, я тебя никогда не прощу, – предупредила Кора.

Папа рассмеялся.

– Зачем это я буду отрубать тебе голову? Где ты этого нахваталась, глупышка?

Ну почему никто, ни один человек в мире не воспринимает её всерьёз?

8

Шли дни, а школа становилась все более и более скучной. Став экспертами в написании чёрточек, стоящих вертикально, девочки перешли к страницам чёрточек, уложенных горизонтально, а затем и нагнувшихся то в одну, то в другую сторону. За чёрточками последовали ряды крючочков, сперва широких, потом сузившихся вполовину и забиравшихся то выше, то ниже строчки.

Как-то после обеда Кора перерыла все книги Джакомо и, тайком, даже кое-какие из принадлежавших родителям, но так и не смогла найти ни единой чёрточки или крючочка.

Ослиная Парта стала её постоянным местом, потому что в конце первой недели наказание было продлено: это были дни наклонных чёрточек, и Кора составила из них небольшую яхту.

Серенелла, с которой они к тому времени подружились, посчитала это новое наказание совершенно несправедливым: разве яхта, при ближайшем рассмотрении, не состояла из стоящих и лежащих палочек, а также нагнувшихся чёрточек? Однако синьора Сфорца, которая, казалось, могла прочесть все неподобающие мысли своих учениц, заставила её простоять лицом к стене всё утро.

Паолетта Гиганти тем временем научилась писать согласные: Б – букет, В – ведро, Г – гайка, Д – дом...

Кора сидела рядом с подругой на краю тротуара и разглядывала свежий выпуск «Малыша».

– Я буду читать согласные, а ты – гласные, – предложила Паолетта. Она оказалась хорошей учительницей и, если Кора ошибалась, не сердилась и поправляла её. Впрочем, Кора тоже была неплохой ученицей. Осколком битого кирпича, которым раньше рисовали на тротуаре схему Дантова Рая или карту велогонки «Джиро д’Италия», они переписывали из журнала на брусчатку все буквы, которые уже знала Паолетта.

Из сестёр Гиганти именно она, а не Донателла стала теперь Коре лучшей подругой. Уроки чтения и письма связали двух первоклассниц куда сильнее, чем что-либо другое.

В школе они тем временем выучили ещё по одной новой песне. Кориной песней девочки прощались с синьорой Сфорцей, когда после окончания учебного дня маршировали через школьный двор. В ней говорилось:

Вот и кончился день тяжёлый.

Мы уходим домой из школы,

Но уносим мы знания чудо с собой.

И за то вам спасибо, синьора!^[3]

А песня Паолетты была плачем евреев, сосланных в Вавилон, место, где всегда беспорядок (недаром няня, когда сердилась, приговаривала: «Терпеть не могу этот хаос вавилонский. Немедленно уберите свои игрушки по местам!»)

Но эти евреи из Паолеттиной песни вместо того, чтобы жаловаться на тяжкую жизнь в Вавилоне, говорили всякие глупости вроде:

А пистоны столь же горьки,

Как суть бани не солима

Начнём с того, что носить соль в баню бессмысленно: либо растворится, либо слипнется в один комок, придётся потом долго толочь в ступке. Так что вполне логично, что «суть бани», на что бы она ни была похожа, настолько же не солима, насколько пистоны горькие (а что они горькие – это Кора с Паолеттой знали не понаслышке). Но что это всё-таки за суть?

Впрочем, обратиться за разъяснениями к старшим им не хватало смелости: того и гляди, снова поднимут на смех, как с троюродной тётей Риммой (тётей Коры), которая, как считали девочки, потеряла зрение на войне. Про неё даже сложили песню: «Ничего ты не увидишь в этом мире больше, Римма»!

Паолетта при этом думала об отце-инвалиде: ему ведь больше никогда не выиграть первый приз в соревнованиях по кроссу. И бедная тётя Римма – она тоже ослепла навсегда.

– Ну вы и бестолочи! – глумились тогда Франка и Флоренца. – «Итальянский гражданин, обойди хоть весь мир – ты не найдёшь ничего более величественного, чем город Рим, наша столица, колыбель древнейшей цивилизации». Вот что означает эта песня, которая и не песня вовсе, а фашистский патриотический гимн. Только его не нужно больше петь, у нас же теперь Республика.

Подружки покраснели и опустили головы, хотя знали, что все соседские дети жалели бедных солдат, потерявших зрение на войне.

9

Энтузиазм первых школьных дней быстро прошёл – мать, бабушки и дяди, устав провожать и встречать Кору из школы, переложили эту обязанность на няню.

По утрам они вдвоём выходили из дома и, задыхаясь, почти бежали до школы, чтобы не опоздать: в классе синьоры Сфорцы опоздавшие должны были целый час простоять в углу на одной ноге, не прислоняясь к стене ни плечом, ни какой-нибудь другой частью тела. Если девочка хотя бы на миг опускала ногу, наказание удваивалось. Это не значило, что учительница всё время смотрела на висящую в воздухе ногу – нет, она просто клала под неё белый лист бумаги, чтобы самое лёгкое касание подошвой оставляло на нём отчётливый тёмный след.

Няня всегда ждала Кору у выхода из школы вместе с близнецами – к этому времени они как раз возвращались с ежедневной прогулки в парке. Как только они появлялись, все девочки, даже из других классов, сломя голову мчались к коляске, чтобы взглянуть на двух таких милых младенчиков, приласкать их, поцеловать или слегка ущипнуть за румяную щёчку. Те, кто постарше, даже с удовольствием взяли бы их на руки, если бы им позволили. Но няня сразу же напускала на себя суровый вид:

– Смотреть смотрите, но не трогайте! – говорила она твёрдо, прикрывая обеими руками вышитые гладью слюнявчики близнецов, чтобы ни одна поклонница, к большому облегчению Коры, не посмела протянуть к ним свои загребущие руки.

Кое-кто останавливался поговорить с близнецами – самые младшие, ещё не потерявшие свой Тайный Голос. К сожалению, Кора не могла слышать, что они говорят, – только ответы возбуждённых и польщённых таким вниманием малышей. Потому что так уж устроен Тайный Голос: он работает только с теми, кто не может говорить нормально, – вещи, животные и маленькие дети, другого голоса пока не имеющие.

А вот у двух детей постарше общаться между собой Тайным Голосом не получится. Например, с Бруно Гиганти до его двух лет Кора и Паолетта говорили Тайным Голосом, а друг с другом – обычным. Потом Бруно научился ходить и говорить «Я хочу молока» вместо «Ако!», и с тех пор они перешли на Язык Взрослых.

Обычно Тайный Голос пропадал в первые школьные месяцы, и Кора не раз задумывалась, не связано ли это с умением читать и писать. Впрочем, конечно, нет – вот, к примеру, Анастасия: хотя ей уже сорок, она никогда не ходила в школу, а вместо подписи рисовала на листе бумаги крестик.

– Она ж грамоты не разумеет, – говорила няня, с чувством превосходства проглядывая свежий фотороман.

«Не разуметь грамоты» означало, что человек не умеет ни читать, ни писать. И тем не менее Тайным Голосом Анастасия пользоваться не умела: должно быть, утратила его лет в семь-восемь, как все дети, независимо от того, учатся ли они в школе, – и больше не вспоминала.

С другой стороны, есть такие вещи, вроде классной доски, кафедры или географической карты, – продолжала размышлять Кора, – которые за годы пребывания в школе научились читать, а ручки, карандаши и мел – писать. Но своего Тайного Голоса они почему-то не потеряли.

До чего же сложный вопрос! Хотя, может, никаких строгих правил и нет?

10

По пути домой Кора с няней и близнецами зашли в булочную, чтобы купить к обеду свежего хлеба. Как обычно в это время там собралась очередь, и няне тоже пришлось постоять, болтая с другими покупателями. Анджело, конечно, не мог не воспользоваться такой возможностью поговорить с сестрой:

– Ну, как прошёл день?

– Чёрточки и крючочки, – сухо ответила Кора.

– А наказания? – вмешался Джованбаттиста.

– Никаких, если не считать Ослиной Парты. А вот Джованну Сеу заставили встать на колени на фасоль.

– Что за глупость! Её же в нос запихивают! – возмутился Джованбаттиста: так на прошлой неделе отличился Джакомо. Дома разразилась настоящая трагедия, пришлось даже вызывать скорую помощь. А когда врач длинными щипцами достал фасолины, те были в крови́.

– Из фасоли делают суп, – поправила его Кора. – Но если её засушить и встать коленями, очень больно, а потом остаются ярко-красные следы. У нашей учительницы такой фасоли в шкафу полный ящик. И она сказала Джованне, что в следующий раз принесёт ореховой скорлупы.

– Какой ужас! – воскликнул Анджело.

– Радуйтесь, вам-то в школу ещё рано, – вздохнула Кора

Теперь у неё было куда меньше времени, чтобы побыть наедине с братом и отпустить его полетать. Оставалась ночь – ведь совершенно ясно, что до утра в детскую никто не придёт.

Анджело был ненасытен: улетал на шкаф и отказывался спускаться. Счастливец – он-то мог на следующий день спать сколько вздумается, а у Коры по утрам глаза слипались от недосыпа. Но видя, с каким удовольствием он летает и как боится, что скоро всё это может кончиться, она никак не могла отказать брату.

Ей в голову уже приходила мысль, что Тайные Крылья, как и Тайный Голос, обречены рано или поздно исчезнуть. Когда? Наверное, когда малыш научится ходить.

Пока же близнецы едва могли сами сидеть, да и то если положить под спину подушку, а если махали руками, тут же валились набок. Но Кора знала, что через три-четыре месяца их начнут ставить на ножки, учить ходить в ходунках... Как долго малыш сможет этого избегать, пока встревоженные взрослые не отнесут его к врачу? До года? До полутора лет?

В общем, пусть Анджело пользуется своими Тайными Крыльями, пока может. Единственное, о чем Кора жалела, – что его нельзя выпустить полетать на улицу.

11

А тем временем настоятельница «Благоговения» по совету нескольких мам решила организовать Конкурс Красоты. Участвовать в нём, разумеется, будут не ученицы (это было бы Неподобающее Поведение), а их куклы. Уже почти год как игрушки вернулись в витрины городских магазинов, так что у родственников девочек было достаточно времени, чтобы восполнить потери, нанесённые войной.

Синьора Сфорца была уверена, что победит кукла одной из её воспитанниц. Ничего удивительного: все они принадлежали к самым богатым семьям города.

«Показ» запланировали в главном зале на ближайшее воскресенье, сразу после утренней службы. Самая красивая кукла, выбранная жюри из мам и монахинь, будет целый месяц красоваться в вестибюле школы рядом с восковым младенцем Иисусом, чтобы все входящие приветствовали её поклоном. А владелица получит молитвенник с золотым обрезом и обложкой из чистого перламутра.

Поскольку количество кукол не ограничивалось, Кора решила выставить всех своих пятерых «детей» (каждый раз хочется написать «дочерей», но не стоит забывать, что есть малыш Риккардо – тот ещё хулиган, как и все мальчишки, и хотя он всего лишь младенец, да к тому же один против четырёх, слово приходится менять).

Дома Кора решила про Конкурс Красоты не упоминать: она знала, что после «муммификации» её дети пользуются не слишком-то большим уважением, и боялась, что мама или бабушка воспользуются возможностью приобрести новую куклу, чего ей совсем не хотелось.

К счастью, Правила Конкурса предусматривали, что до последнего момента участниц никто не видит – их появление на сцене должно было стать сюрпризом.

– Принесите их в бархатной наволочке от диванной подушки, – предложила матушка Крочифисса.

– Что это у тебя там? – спросила мама воскресным утром, когда они, одетые с иголочки уже собирались выходить (я имею в виду, что все они, включая папу и Джакомо, были одеты с иголочки. А вот близнецов отправили с няней в парк: в церковь их пока не брали, потому что там они всегда начинали плакать.)

– Это секрет.

– Глупости! Дай мне посмотреть.

– Нет. Матушка Крочифисса сказала, что сюрприз.

Узнав, что это не личная инициатива Коры, а просьба учительницы, мама успокоилась и не стала продолжать расспросы.

По дороге они встретили семейство Гиганти, дети которых ходили в обычную школу, но по праздникам посещали церковь «Благоговения».

– Что это у тебя там? – сгорая от любопытства, спросили Паолетта, Чечилия и Донателла.

Кора не ответила, но дала пощупать бархатный чехол. По характерной форме подруги сразу же узнали «муммий», но поняли, что должны молчать, и, тихонько хихикая в предвкушении, направились вслед за Корой к церкви.

12

И вот настал Великий Момент. Публика собралась в зале: взрослые и мальчики – перед сценой, девочки – за ней. С одной стороны занавеса слышался гул разговоров и шум передвигаемых стульев, с другой монахини и три пятиклассницы вынимали из бархатных наволочек кукол-конкурсанток и расставляли их по полкам шкафа.

Когда пятиклассница достала «муммий» Коры, монахини и девочки расхохотались.

– Мы ведь не станем их выставлять, правда, матушка? – нахмурилась Лилиана Курра.

– Почему бы и нет? Пусть жюри решает, – ответила матушка Репарата, которая только что вернулась из миссии в Африке, где видела и куда более потрёпанных кукол. Она приняла для участия в конкурсе даже любимую игрушку Серенеллы, хотя это была вовсе не кукла, а жёлтый кролик, хромой и плешивый. Когда мама Серенеллы нашла его на чердаке, бедняга уже потерял половину своей набивки (отрубей и опилок, которыми до войны обычно наполняли мягкие игрушки) и потому получил имя Похуделкин. Даже уши его уже не стояли торчком, а безвольно свисали на нос.

Теперь его хозяйка владела двумя новыми красивыми куклами (нисколько не «муммифицированными»), но на конкурсе хотела представить своего любимца.

Наконец занавес открылся, и аплодисменты возвестили о начале показа. Жюри под председательством самой матушки-настоятельницы поднялось на сцену и принялось изучать конкурсанток. Они по очереди брали их в руки и показывали собравшимся.

Здесь были совершенно невероятные куклы в красивых платьях, руки и ноги у них двигались, а волосы казались совершенно настоящими. У некоторых в живот была встроена пластинка, и, если куклу качали, она сдавленным голосом говорила «мама».

Завидев красивую куклу, синьора Сфорца радостно хлопала – она была уверена, что та принадлежит одной из её учениц. А когда настоятельница взяла в руки Муммию, которую Кора нарядила в плиссированную юбку и жёлтый свитер, синьора Сфорца даже скривилась от отвращения.

Впрочем, скривилась и мать Коры: она всем своим видом показывала дочери: «Ох и попадёт же тебе дома!» Девочки Гиганти неистово аплодировали, остальная публика презрительно смеялась.

– Какой стыд! Зачем ты выставляешь меня на посмешище перед всеми этими людьми?! – кричала Муммия Коре Тайным Голосом.

– Не волнуйся. Это кучка дураков, они ничего не понимают.

Если бы у Муммии на голове были волосы, они бы встали дыбом от удивления, потому что ей ответила не Кора, а матушка-настоятельница – взрослая, даже, скорее, пожилая женщина, чей возраст давно перевалил за пятьдесят. Выходит, она не только слышала, но и ответить могла на том же языке! Как такое возможно?

Тот же сюрприз подстерегал и Похуделкина.

– Мне очень жаль. Ты очень симпатичный, но я вынуждена исключить тебя из конкурса. В правилах говорилось о куклах, – Тайным Голосом извинилась настоятельница.

К бывшей дамочке Аде, бывшей Красной Шапочке Джакомине, бывшей негритянке Лючии и бывшему младенцу Риккардо она отнеслась столь же дружески.

Кора, сидевшая в зале, конечно, не могла услышать ни слова, но она понимала, что происходит что-то странное. Она видела, что настоятельница разговаривает с игрушками, а те ей отвечают. Её теория о Тайном Голосе пошла прахом: выходит, это не правда, что все, абсолютно все, теряют его, становясь взрослыми!

Публика между тем веселилась, многие смеялись в голос.

– Кому пришла в голову мысль выставить этот хлам? Они годятся разве что на Конкурс Уродов! – слышались голоса.

А синьора Сфорца бросила свысока:

– Видимо, в этой школе есть учительница, которая не в состоянии привить своим подопечным представление о красоте.

13

Но вот настал момент, когда все куклы были осмотрены и пришло время голосования. Жюри удалилось за кулисы. Чтобы не дать собравшимся заскучать, на сцену в чудесном розовом платье из органзы поднялась Чиччи Сорренти. Она начала читать «Десятое августа» Джованни Пасколи, стихотворение, в котором говорится об убийцах и о куклах.

Кору тронула история ласточки, убитой по дороге домой с червяком в клюве – червяком, который должен был стать ужином для её птенцов. (Какая гадость! Впрочем, птицам они нравятся.)

Но при чём же здесь куклы? А Чиччи продолжала ещё более драматическим тоном:

Вот человек: он шёл к себе домой;

Его убили – просто, без затей,

И он лежит, застывший и немой,

Под мышкой куклы две – подарок для детей.

Он не придёт, ни поздно и ни рано,

В свой дом пустой, к любимым детям, внукам

Он мёртв лежит, недвижный, бездыханный,

К далёким небесам протягивая кукол.

Раздался гром аплодисментов. Кто-то украдкой смахнул слезу. Кора, Паолетта, Чечилия и другие первоклассницы переспрашивали, почему дом опустевший, если в нём остались дети и внуки. Чиччи этого не объяснила, но девочкам рассказали, что убитый был отцом поэта и нёс кукол для двух его младших сестёр, Иды и Марии, которые, оставшись сиротами, от горя станут теперь одеваться в чёрное и никогда не выйдут замуж. Оказывается, убийцу видел свидетель, точнее свидетельница – лошадь, запряжённая в двуколку. И вот жена убитого пошла в сарай, чтобы расспросить её.

– Отличная мысль – спросить у лошади! – усмехнулся Джакомо. – Интересно, как она предполагала получить ответ...

«Наверное, эта женщина, как и настоятельница, даже став взрослой, не утратила Тайного Голоса», – решила Кора.

– Если хотите знать, чем закончилась эта история, я могу прочесть «Лошадь в яблоках», – предложила Чиччи. Публика, кажется, была не очень рада: послышалось ворчание, потом кто-то выкрикнул:

– Лучше не надо!

Первоклассницам очень хотелось узнать, что лошадь потеряла в яблоках, но тут из-за кулис появилось жюри.

– Наше решение было НЕ единогласным, – объявила настоятельница. – Сказать по правде, большинство членов жюри с ним не согласны. Но поскольку здесь командую я, мой голос значит больше остальных. В общем, после долгих споров мы вынуждены были признать, что настоящая красота не в том, как выглядит кукла, а в том, насколько она любима.

Она замолчала, подошла к шкафу, достала Муммию и продемонстрировала её залу.

– Скажите, что кроме большой любви может заставить девочку представить на конкурс красоты такую куклу? – спросила настоятельница.

– Разве что полное непонимание определения красоты, – проворчала синьора Сфорца.

– Заканчивайте уже, хватит с нас проповедей, – буркнул кто-то в зале.

– Скажите, кто всё-таки победил? – выкрикнула одна из мам.

– Победила эта замечательная и бесконечно любимая кукла, – объявила настоятельница, поднимая Муммию. – Её хозяйку мы просим выйти на сцену для вручения приза!

– Я не её хозяйка, я её мама! – закричала Кора, подскочив так, что уронила стул.

Зал взревел. Хозяйки других кукол и их матери были разочарованы и сердиты, зато первоклассницы неистово аплодировали. Кора выбежала на сцену.

– Из какого ты класса, малышка? – спросила настоятельница.

– Из первого «Д», – выпалила она.

Все обернулись к синьоре Сфорце, которая, побагровев от гнева, пронзила Кору яростным взглядом.

«Ох и не поздоровится тебе завтра в классе», – блеснули из-под очков её горящие глаза. Ей даже не понадобился Тайный Голос – всё было понятно без слов.

14

Весь ноябрь Муммия наслаждалась своим триумфом: её выставили в вестибюле школы рядом с восковым младенцем Иисусом. Вместо штанов у младенца был свиток пергамента (так называемый «картуш») со словами GLORIA IN EXCELSIS^[4].

А на картуше у ног Муммии было написано: «НАСТОЯЩАЯ КРАСОТА – НЕ В ОБЛИКЕ, А В ДУШЕ». И каждое утро, заходя в школу, синьоре Сфорце приходилось обходить обе фигурки по большой дуге, чтобы не видеть этого непотребства.

В её классе на Ослиной Парте теперь сидели две девочки, Кора и Серенелла. У каждой на шее поверх халатика висели картонные таблички. На Кориной можно было прочесть: «ОСЛИЦА – НЕВЕЖДА, НЕ УМЕЮЩАЯ ЧУВСТВОВАТЬ КРАСОТУ», – а на Серенеллиной: «ОСЛИЦА – НЕВЕЖДА, НЕ ЗНАЮЩАЯ РАЗНИЦЫ МЕЖДУ ЧЕЛОВЕКОМ И ЖИВОТНЫМ».

Я пишу «можно было прочесть» – если, конечно, уметь читать. Но ни одна из учениц в классе читать пока не умела. Впрочем, они знали, что там написано, потому что учительница каждое утро, прежде чем потребовать очередных крючочков, громко читала обе таблички на случай, если кто-нибудь, включая двух отщепенок, подзабыл, о чём они.

Так девочки выучили второе трудное слово – первым было «непотребство». «Отщепенка» значило «злодейка, подверженная всеобщему осуждению», и в нем было сложное сочетание звуков – ТЩ. Хотя в «непотребстве» (так называют нечто позорное или постыдное) было ещё более сложное сочетание – БСТ. Сказать по правде, никто из одноклассниц Коры и Серенеллы так и не понял, что такого ужасного и позорного они сделали, поэтому решили, что учительница слегка тронулась. Её также считали трусихой, потому что она ужасно боялась критики со стороны взрослых.

После окончания занятий синьора Сфорца снимала с обеих преступниц таблички и остроконечные колпаки с длинными ушами, убирая в шкаф. А отщепенки так стыдились своего наказания, что никому о нём не рассказывали – ни за пределами класса, ни, тем более, школы. В противном случае кто-нибудь из родителей или, может, дядя, а то, глядишь, и сама матушка-настоятельница обязательно возмутились бы подобными методами воспитания. Наверное. Или не возмутились бы, а ещё раз повторили:

– Ты же хотела любой ценой пойти в школу? Так знай, что в школе случается и такое.

Что касается табличек, то из-за них вышло то, чего синьора Сфорца совсем не ожидала. Её ученицы, сами того не сознавая, но каждое утро наблюдая эти две надписи и понимая, что они значат, вдруг научились читать. Теперь, видя где-нибудь ОСЛИЦА, ЖИВОТНОЕ, ДЕВОЧКА, КРАСОТА, НЕВЕЖДА или какие-то ещё знакомые им слова, они могли сказать, что те означают. Впрочем, поскольку в классе не было зеркала, Кора узнавала только слова, что были написаны на груди у Серенеллы, а Серенелла – написанные на груди у Коры.

И почти все девочки не раз записали их – только, не дай бог, не в тетрадь с чёрточками и крючочками, а на попавшемся под руку клочке бумаги, на пакете из-под пончиков, а то и на крышке парты. Таким образом, вопреки воле учительницы, класс синьоры Сфорцы заодно научился писать.

15

Школа стала Коре невыносима. Мечтая воплотить своё Жгучее Желанье, она представляла всё совсем по-другому. И пусть жаловаться старшим или даже Джакомо совершенно бессмысленно – это не значит, что нельзя поделиться своей бедой с подружками-Гиганти, с куклами или с близнецами.

Донателла поморщилась:

– Со мной ничего такого не было. Наверное, папа прав: обычная школа лучше частной.

– А почему ты не плеснёшь чернил прямо в лицо этой вашей ведьме-училке? – спросила Чечилия.

– Представь себе, у нас даже чернил нет! Чтобы писать чёрточки, они не нужны – хватит и карандаша.

– Тогда кинь в неё карандаш – может, повезёт, и попадёшь в глаз.

– Ты что, с ума сошла? Что за дурацкие советы? – возмутилась Донателла. – Знаешь же, что Кора никогда не станет делать ничего подобного. Смотри, с такими замашками и до тюрьмы недалеко.

А Паолетта ничего не советовала – она просто продолжала учить согласные вместе с подругой. Теперь благодаря нарисованным ею карточкам Кора узнала, что З – это Заяц, Й – ничего, потому что слов на эту букву нет (если не считать Йода и Йемена, но их нарисовать трудно), К – Кузнечик, Л – Лиса, М – Медведь, Н – Нос, П – Пони, Р – Рука, С – Солнце, Т – Торт, а Ц – цикада, которую нужно рисовать другим цветом, чтобы не перепутать с Кузнечиком.

Кора пробовала жаловаться на школу куклам, но толку было мало.

– Что ты! Как может не нравится место, где работают такие чудесные люди! Они же поставили нам самые высокие баллы на Конкурсе Красоты! – осуждающе ворчала бывшая Дамочка.

– И даже посадили Муммию рядом с младенцем Иисусом, чтобы все ею восхищались... – добавила бывшая Красная Шапочка.

– Хотя на самом деле это я должен быть там, рядом с Иисусом, я ведь единственный среди вас мужчина, – заявил младенец Риккардо.

Тогда Кора решила выпустить пар с близнецами, но они, бедняжки, знали о школе только то, что оттуда выходят их поклонницы, и не могли ничего посоветовать.

– А если тебе сказать маме, что ты передумала? Что ты ещё слишком мала, даже шести нет, и больше туда не пойдёшь? – предложил Джованбаттиста.

Но тут в Коре заговорили гордость и упрямство. Ей не хотелось признавать поражение: если Джакомо, Артуро и Летиция смогли закончить первый класс, чем она хуже?

– А вы двое чем занимаетесь, пока я учусь? – спросила она, чувствуя угрызения совести: из-за всех этих сложностей она слегка подзабыла младших братьев.

– Вчера вот ходили в гости, – гордо сообщил Анджело.

– Одни, – добавил Джованбаттиста.

– Да ладно! Я вам не верю!

– Слушай, ты же знаешь, что по четвергам у няни свободный вечер, – принялся рассказывать Анджело.

– И что вчера у мамы так разболелся зуб, что ей пришлось бежать ко врачу, – продолжил Джованбаттиста.

– И что Анастасии было не до нас, потому что ей нужно было прибраться в папином кабинете...

– Так что мама отвезла нас к бабушке Ренате.

– Ох и не нравится мне этот дом. Весь тёмный, мебель тёмная, ковры – и те тёмные, – недовольно заметил Анджело.

– А часы во всех комнатах говорят «Дин-дон» одновременно – знаешь, как страшно?

– Когда они били четыре, мы так перепугались, что разревелись...

– Да-да, честное слово: и он плакал, и я...

– А бабушка Рената не могла нас успокоить...

– Так что мы плакали, и плакали, и плакали...

– И тут дедушка Джакомо уселся за фортепиано и давай играть: та-татата, тата-тата-тата... Как молотком!

– Очень красиво! Мы, как услышали, сразу перестали плакать.

– «Играй, Джакомо, играй», – говорила бабушка Рената, – усмехнулся Джованбаттиста. – А он ещё и запел, притопывая ногой в такт музыке.

– И мы... мы тоже затопали ногами по коляске! С меня даже ботинок слетел!

– А знаешь, что пел дедушка Джакомо? Песню Жгучего Желанья. Ты её когда-нибудь слышала целиком?

– Нет, только эти слова – их бабушка Ида все время повторяла.

– Да ведь это же мужская песня! Очень сердитая, бам-бам, бам-бам, вот так:

Да, час настал моей ужасной Мести,

В душе одно лишь Жгучее Желанье...

– Получается, Жгучее Желанье – это совсем не про школу? – расстроилась Кора.

– Нет, это про месть, – кивнул Джованбаттиста.

– Видишь? Ты просто не так поняла, – подвёл итог Анджело.

16

Пришёл декабрь, близилось Рождество. В этом году ломившиеся от игрушек витрины уже выглядели привычно: игрушки как игрушки, ничего нового.

Зато Большой Новостью, по крайней мере, для школьников, стал Рождественский Спектакль. Такие спектакли ставили во всех школах, но в «Благоговении» монахини считали своим долгом доказать, что они во всём лучше других: свечи у них были толще, музыка – громче, а костюмы – дороже. Как обычно, речь шла о Живом Вертепе. Старшие девочки уже оспаривали друг у друга роли Трёх Волхвов, которым полагались золотые короны, ожерелья из драгоценных камней, парчовые тюрбаны и длинные расшитые мантии. Прочих главных персонажей, по традиции, тоже исполняли ученицы четвёртого и пятого классов. Второй и третий классы представляли пастухов, а первоклассницы, как самые младшие, – хор ангелов.

Наказанным Коре и Серенелле поначалу ролей не досталось. Но когда об этом узнала настоятельница, она попросила учительницу хотя бы в этот день простить их, чтобы родители не задавали неудобных вопросов.

– Согласна. Но роли ангелов они не заслужили – в лучшем случае Осла и Быка, – нехотя разрешила синьора Сфорца.

Таким образом, роль подруг свелась к тому, чтобы оставаться в пещере и согревать своим дыханием воскового Младенца Иисуса, который целый месяц принимал у себя в гостях Муммию. Ангельскую песнь им тоже учить не надо – достаточно кричать: «И-аа!» и «Мууу!»

– И горе вам, если плохо сыграете и выставите меня на посмешище! – пригрозила учительница.

Семья Коры восхищалась костюмом Осла, приговаривая:

– Какая необычная роль! Что тебе не нравится? Ты же так любишь животных...

Но тут подвернулся счастливый случай. В один прекрасный день, когда занятия уже подходили к концу, матушка-настоятельница вышла во двор проводить монастырского духовника. Увидев коляску с близнецами, она подошла и принялась, как все остальные, расточать малышам комплименты:

– Ути-пути, красавчик, у тебя уже режутся зубки? Ты не хочешь мне улыбнуться? – и у няни не хватило смелости сказать своё обычное: «Смотрите, но не трогайте».

Впрочем, настоятельница всё равно лишь легонько погладила обоих, чтобы не занести микробов, и немного постояла рядом: ей хотелось без помех поболтать – разумеется, Тайным Голосом. Никто, конечно, этого не заметил и не узнал, о чём они говорили, даже Кора, которая как раз маршировала с одноклассницами по коридору, распевая «Вот и кончился день тяжёлый».

А назавтра все классы обошла новость, передававшаяся из уст в уста.

– В этом году, поскольку у нас есть настоящий младенец или, точнее, даже два, – будто бы заявила настоятельница матушке Альфонсе, отвечавшей за постановку, – на роль Иисуса мы возьмём живого ребёнка, одного из младших братьев-близнецов Коры.

– А если он расплачется и испортит весь спектакль? – возразила матушка Альфонса.

– Думаю, сестра сможет быстро его успокоить. Насколько я понимаю, Ослу ведь положено всё время быть рядом с яслями?

Мать Коры очень гордилась тем, что одного из её ненаглядных близнецов выбрали для столь важной роли. Но пробивается и червь сомнения: что, если другой малыш станет ревновать? Она как раз закончила читать книжку по уходу за ребёнком, в которой говорилось об опасности зародить между детьми, особенно между близнецами, серьёзное соперничество и тем самым вызвать в них тяжелейшие комплексы.

Матушка-настоятельница на мгновение задумалась.

– Отлично! Другому ребёнку мы дадим роль Ангелочка. Наденем на него пару крыльев и подвесим у входа в пещеру.

– Подвесим? А он не упадёт?

– Конечно же, нет. Лонжа у нас очень прочная: в прошлом году она выдержала четырёхлетку, племянника мэра, – вмешалась матушка Альфонса.

Разумеется, имея перед глазами столь яркий пример, мама никак не могла отказать.

17

Естественно, в репетициях близнецы не участвовали, и потому до самого последнего момента не было ясно, кто из них будет играть Иисуса, а кто – Ангелочка.

Кора считала, что на роль Младенца Иисуса Анджело, кудрявый светловолосый малыш с тонкими чертами лица, подходит больше, чем Джованбаттиста, чьи волосы были темными и торчали в разные стороны, будто колючки у ежа, а нос – приплюснутым, словно у боксёра (хотя и не так сильно, как в первые дни после рождения).

Но мнение матушки-настоятельницы оказалось прямо противоположным. За десять минут до начала спектакля она велела:

– На блондина надевайте крылья, а темноволосого положите в ясли.

– Давай, Кора, поторопись! – засуетилась мама, которая решила вместе с няней сесть в первом ряду, чтобы быть как можно ближе на случай неприятных неожиданностей.

Ко всеобщему удивлению, близнецы были совершенно спокойны и без единого звука дали себя переодеть. Чиччи Сорренти, игравшая Мадонну, прошептала Коре:

– Как думаешь, я могу взять его на руки?

– Лучше не надо, – мрачно ответила Кора: её совершенно не радовала перспектива весь спектакль возиться с близнецами. Но в голове свербела и ещё одна мысль – невыносимая, жгучая мысль, что костюм Анджело представляет собой белую хламиду, полностью открытую на спине. Лонжа крепилась к устройству типа шлейки – своего рода трусам с подтяжками, удерживавшими Ангела поперёк груди и по бокам. Спину она оставляла открытой, а потому не могла помешать Анджело распахнуть свои Тайные Крылья.

Сквозь щель в занавесе Кора увидела, что зрители уже расселись по своим местам. Она заметила папу, Джакомо, всех бабушек и дедушек, многочисленных дядьёв и тётушек. За ними сидели родители и прочие родственники других девочек, монахини и учителя. Синьора Сфорца устроилась прямо в центре зала, под хрустальной люстрой. А вот из Гиганти никого не было, потому что в этот день в Большом зале Государственной школы ставили целых две Рождественских пьесы.

И вот спектакль начался. Когда матушка Северина заиграла на рояле, занавес ещё не открылся, и бархат приглушил ангельский хор, грянувший «Ты спускаешься со звёзд».

Лилиана Курра, одетая пожилым пастухом, вышла на сцену, поклонилась публике, подошла к стоящей в углу классной доске и написала:

Вифелем

25 декабря

1946 лет назад

Занавес медленно поднялся, открывая пещеру, окружённую ангелами и пастухами. При виде Анджело, взлетевшего под самый потолок, словно на качелях, все в зале раскрыли рты от изумления.

Но тут Мадонна, которой не хотелось упускать свою минуту славы, склонилась над яслями, подняла Младенца и показала его публике. В этот момент она исподтишка ущипнула Джованбаттисту, чтобы продемонстрировать, что это настоящий ребёнок.

– А ну, положи сейчас же, пока не уронила! – прошипел Осел.

– Уа-а-а! Уа-а-а! – со всей мочи завопил Джованбаттиста.

И Мадонна вдруг поняла, что не знает, как с ним быть. В зале раздались тихие смешки, а мама, сидевшая в первом ряду, нервно заёрзала в кресле.

– Дай-ка его мне, – пробасил Святой Иосиф, чьи борода и усы придавали ему чрезвычайно мужественный вид, и буквально вырвал ребёнка из рук Чиччи.

Публика расхохоталась. Только синьора Сфорца возмущённо фыркнула:

– Что за семейка! Яблочко от яблони...

Звуки фортепиано возвестили о настоящем начале пьесы, но Джованбаттиста вопил так громко, что, если бы актрисы и начали говорить, их всё равно никто бы не услышал. Правда, на сцене царил такой хаос, что девочки даже и думать не могли о своих ролях.

18

Зрители хохотали, няня в отчаянии заламывала руки: она боялась, что Анджело, заразившись от рыдающего брата, тоже начнёт орать.

– Кора! Кора! Сделай же что-нибудь! – призывала мама, сперва тихо, потом всё громче и громче.

И вот Осел, стоявший на четвереньках в своём тёмном углу, поднялся на задние копыта, вышел вперёд и резким движением выхватил у Иосифа малыша Иисуса.

– Я же велела оставить его в яслях! – сердито заявил он Мадонне, взял брата на руки и стал укачивать. Джованбаттиста тут же замолчал – будто повернули ручку на радиоприёмнике.

– Ты заметила, что я всё это время притворялся? – спросил он Тайным Голосом.

Мария с Иосифом замешкались, размышляя, что им теперь делать с Ослом, стоящим посреди пещеры. Переглянувшись, они посчитали, что самое время начать петь:

Тихая ночь,

Чудесная ночь!..

И правда, разве не чудо, что животное с длинным хвостом и ушами ходит на задних копытах, держа в руках Младенца Иисуса, да к тому же только что лягнуло Мадонну!

Обе актрисы растерянно оглядывались в поисках матушки Альфонсы, надеясь, что та придёт к ним на помощь. Но из зала раздался другой громогласный голос:

– Осёл, как всегда, всем мешает. А ну вернись немедленно на место! – велела, не вставая со стула, синьора Сфорца.

И Кора вдруг поняла, что с неё хватит. Она уложила брата в ясли, бросилась к доске, взяла мел и, воспользовавшись тем, что Лилиана Курра оставила на блестящей чёрной поверхности (ради такого случая доску не просто протёрли тряпкой, а дважды тщательно вымыли губкой, смоченной в смеси воды и уксуса) немного места между строчками, быстро и чётко написала: «Я не осёл».

Затем, обернувшись к зрителям, громко заявила:

– Видите, я умею писать.

Родственники, все бабушки, дедушки, дяди и тёти, захлопали в ладоши.

– И я даже умею читать, – и, подчеркнув мелом слово «осел», прочла по слогам: – Я-не-о-сел.

– Я тоже! – завопила Серенелла из своего угла пещеры.

– Конечно, нет, ты же бык! – засмеялся кто-то в зале.

Вы, дорогие читатели, конечно же, не думаете, что Кора могла бы столь же быстро написать какую-нибудь другую фразу. Но эту – эту она долго тренировала, с помощью Паолетты переписав её осколком кирпича на тротуаре не меньше сотни раз.

Побагровевшая синьора Сфорца вскочила и завопила, указывая пальцем на непослушную ученицу:

– Да кто тебе это позволил? Ишь, разогналась! Чтобы до Пасхи мне ни единой буквы!

Но Кора не слушала: опьянённая собственной дерзостью, она уже рисовала на доске толстуху в очках, восседающую за Ослиной Партой.

– Не переусердствуй, – предупредила Доска Тайным Голосом.

И действительно, синьора Сфорца буквально вышла из себя:

– Я тебя из школы выгоню за такую недисциплинированность! Ты исключена! И не вздумай появляться после каникул, – кричала учительница.

– Ну, это уж мне решать, – спокойно сказала матушка-настоятельница, хлопнув в ладоши.

И тут – о-о-о! – произошло настолько великое чудо, что челюсти зрителей отпали почти до пола и надолго остались в таком положении. Ангелочек-Анджело (который тем временем успел незаметно расправить крылья и теперь раскачивался на своей лонже), словно повинуясь приказу настоятельницы, выпрыгнул из своих трусов с подтяжками, пролетел под сводом пещеры и уселся на люстру.

– Анджело, немедленно вернись! – закричал ему вслед Осел.

– Об этой части меня не предупреждали, – заметила мама, не понимая, сердиться ей или волноваться.

– Святая Мадонна, а если он упадёт? – запричитала няня.

– Спокойнее, спокойнее, монахини своё дело знают, – усмехнулся дедушка Аугусто. – Уверен, это какой-нибудь чудесный театральный механизм. И практически невидимый, – добавил он восхищённо.

– А я не замечала, что эти крылья двухслойные, – недоуменно пробормотала тётя Лючия.

Синьора Сфорца, сидевшая, как уже было сказано, прямо под люстрой, обеспокоенно подняла взгляд к потолку: что там делает это проклятое отряде?

– А ну-ка, слезай сейчас же, – приказала она. Но, тут – дзинь! – хрустальная подвеска, упавшая с люстры, поразила её точно в лоб. – Слезай немедленно, не то я тебе!..

Дзинь! Ещё одна подвеска ударила по щеке, следующая попала в подбородок, потом в волосы. Подвески падали дождём, словно спелые орехи, и каждая оставляла после себя здоровенную шишку. Учительница пыталась сбежать, но между стульями и хохочущими соседями было слишком тесно. Она споткнулась и рухнула, не в силах двинуться, а хрустальные пули продолжали барабанить по её спине, по плечам, по жирному заду... Анджело уже избавился от всех подвесок, оставалась лишь одна – центральная, величиной с яйцо.

Бамс! Она попала точно в нос. Потекла кровь, и синьора Сфорца, обхватив ближайший стул, взмолилась:

– Хватит, довольно!

«Да уж, и с меня довольно, – подумала Кора. – Взрослые могут говорить что угодно, но после каникул я в эту школу не вернусь».