Тайный монах

Часть 4. Полускоростной вихрь

На вид Семёнычу было под сто. Впрочем, если бы я был уверен, что люди могут жить до трёхсот, то дал бы ему все триста. Такой себе милейший Кощеюшка Бессмертный.

Владька, давая мне представление о том, с кем мне предстоит встретиться, с весёлостью сообщил: «Это уже на уровне легенды: поговаривают, что Семёныч ещё при Дзержинском участвовал в тибетской экспедиции ГКПУ в поисках каких-то там тайн Далай-ламы… Шутка юмора», — весело резюмировал Владька.

Сейчас мне было не до шуток. Сейчас мне было никак. Яков Семёнович Семенов усадил меня в удобное кресло. Совершенно обыкновенное подержанное мягкое пляжное кресло, обычно предназначенное для принятия солнечных ванн. Однако, ни нежно-тёплого солнца, ни угрожающе-жёсткого света софитов в лицо не было. Не было и меня, ещё пару минут назад слушавшего вкрадчивый голос Семёныча:

«Усаживайтесь поудобнее, сейчас вы отправитесь на встречу с самим собой. Расслабьте мышцы. Старайтесь ни о чём не думать. Внимательно слушайте всё то, что я буду вам говорить. У вас появится желание спать. Ваши веки тяжелеют и постепенно опускаются. По всему телу распространяется чувство приятной теплоты. Всё больше и больше расслабляются мышцы рук, ног и всего тела. Вам хочется спать. Сейчас я начну считать, и по мере того, как я буду проводить этот счёт и приближаться к десяти, желание спать будет нарастать всё больше и больше, всё сильнее и сильнее. Когда я назову цифру десять, вы заснёте».

Не знаю, каков я был со стороны. Да и что представляло из себя моё «я», если «тело» было на месте, закрытые веки даже не шелохнулись, а сознание напрочь уступило место бессознательному, возвратившись ко мне, когда умиротворяющий Кощеюшка произнёс цифру три. Не было чувства дискомфорта, как, впрочем, не было и желания допроситься у Семёныча, а где же я был.

— А вы, оказывается, наш человек, — расплылся в беззубой улыбке Семёныч.

«Какой, ваш?! Ну, Владька, спасибо, удружил». Из состояния «никак», наверное, именно, от этой «улыбки», открывшей взору корни трёхсотлетних гланд, я перешёл в состояние агрессивного настроения. Как правило, доведённые до такого состояния настоящие мужики, находят отличные способы возвращения в нормальное жизненное русло — выматериться, напиться, заехать кому-нибудь в ухо, рыло и так далее. Мне не нужно было размышлять, кому же набить рожу. Конечно, Владьке! Но когда я вышел от Семёныча, этот гад не встретил меня у дверей кабинета. Вместо этого из «конторы» меня выпроваживал какой-то молчаливый прапор с челюстью Шварценеггера. Не отойдя и десяти метров от управления, я включил мобилку, отключить которую при входе в здание управления Службы Безопасности рекомендовал даже не прапор, а его величество «объявление», набранное шестнадцатым шрифтом и распечатанное на стандартном листочке формата А4. «В учреждении убедительная просьба отключить мобильные телефоны». Не дурак. Сам знаю. В этом здании дважды повторять не принято. Но и после включения телефона мне так и не удалось излить Владьке свой гнев. Видите ли, «нет связи с телефоном вашего абонента. Попробуйте…»

— Какие, на хрен, «попробуйте»! Пошёл ты, — мне пришлось выразить злость отборным матом этому тупому мобильному автоответчику. Нет. Запас слов не иссяк. И закашлялся я минуты через три не оттого, что иссякли мои запасы познания великого нашего славянского красноречия. Тут запасы неисчерпаемы. Никакие ЦРУ и прочие службы, напичканные так называемыми спецами по Восточной Европе, на все сто процентов нас не поймут, а значит и не победят. А почему? Потому что все наши многоступенчатые спичи в минуты эмоциональных подъёмов либо надломов их дармоеды-переводчики, вытянув в гримасе верхнюю губу до своего лопоухого уха, переводят, словно заевший автомат Калашникова, который в режиме «автоматная очередь», выдаёт, как банальная охотничья двустволка, исключительно «fuck you», «fuck you»…

А закашлялся я от своего пристрастия к куреву. Врачи определили у меня (сейчас выдам) обструктивно-реструктивные нарушения в жизненной ёмкости лёгких. Выписали гору таблеток и рекомендовали задуматься, а жена — закодироваться.

— Ну да! Щас! Этак брошу я курить (по-ихнему), а на перекуры кто ходить вместо меня будет?!

Я, смачно затянувшись, стал долго, на выдохе, выпускать дым. Ещё, ещё раз… Во! Помогло! Владька уже не стал казаться такой сволочью. Да и действительно, что это я из-за какого-то беззубого отшельника должен хаять своего кореша. С кем ещё я мог бы вот так за кухонным столом, под рюмашечку изливать свою душу? Уже успокаивающиеся мысли прервал мобильник мелодией из сериала «Бригада». На зелёном экране цвета ночной неоновой травы вырисовалось не совсем приличное слово «сука».

Это стало уже привычкой — каждое утро, спускаясь в кабине лифта со своего двенадцатого этажа, я изменял «позывные» телефона жены. Иногда это «любимая», «лапушка», иногда банально тупо — «жена», «Люся». Но бывает и так, как сейчас. И даже совсем нередко. Вместо того, чтобы сегодня, как любящая и приличная супруга, понимая, что муж с банального бодуна после душевной беседы с родным кумом, произнести ласково вкрадчиво: «Ну, как головушка? Бо-бо? Может тебе пивка холодненького?». Так я себе даже представить подобного не успел, как слышу нечто явно неуважительное в свой адрес:

— Блин. Я так вижу, что пока я языком не начну лакать воду возле унитаза, ты не заметишь, что он у нас уже третий год как протекает. Скоро уже стекло у этой баночки, которую я подставляю под унитаз, рас-со-сёт-ся, — почему-то смакуя свои филологические способности в разбивании слов на слоги, а может быть, издеваясь надо мной, выговорила жена и, наконец, решила добить:

— Ну что ты стоишь, как деревяный?

Голова у меня работает что надо, но иногда сначала брякаю, а уж потом обдумываю. Может, поэтому я считаю себя мастером экспромта.

— Деревянный, как и стеклянный — это иск-лю-че-ни-я. И пишутся с двумя «эн», — перебил я Люську, показав свои школьные познания в произношении слогов.

Жена застыла с широко растопыренными глазами — наверно задумалась: «К чему он это выдал?».

Я же думать с утра практически не мог и выдал первое, что пришло в голову. Почему-то это оказалось никогда ранее не востребованное памятью правило. Точнее, исключение из правила. Хотя по «русскому» у меня всегда был твёрдый трояк, но сейчас всё сложилось и сказалось от души. Это — с одной стороны, а с другой — я выиграл драгоценные секунды, чтобы смотаться из квартиры на паузе глубокого вдоха жены, и, схватив, про всякий случай, зонт с вешалки. С жестом истинного артиста, я театрально шагнул прочь за пределы моего оскорблённого достоинства по направлению к лифту, который как раз вовремя остановился на нашем этаже.

Щелчок замка с глубокого размаха захлопываемой мною двери и нажатие кнопки вызова лифта разделили десятые доли секунды. Наверное, я установил мировой рекорд в покорении этой, к сожалению, не олимпийской дистанции. Пока Люська сообразила-таки выпустить пар из своих непомерно раздутых щёк, шагнуть к двери, повернуть замок, открыть дверь и ступить за порог, чтобы прокричать мне вслед, ясное дело, что-то обидно-хамское, я уже был на середине пути к спасительному выходу из подъезда. Не теряя времени, я стал набирать на своей мобилке под Люськиным номером всё, что сейчас о ней думаю. Выражение это, по очевидным причинам, оказалось кратким, но очень ёмким. Перегнуться через перила лестничной площадки и покричать мне вслед что-то гневное Люське не позволило её высшее университетское образование.

— Да, милая, — подобно популярному мультяшному персонажу коту Леопольду, мурлыкнул я в трубку, нажав зелёную кнопочку рядом со светящимся экраном с надписью «Сука».

— Милый, а у нас гости.

«Yes! Сработало. Сработало! Надо же, как она меня величает. Великое дело — смыться на паузе!».

— Да? И кто же? — слава Богу, всё забыто и, несмотря на пору глубокой осени, мы мурлычем как мартовские котики.

— Кто-кто?! Конь в пальто! Ученик железного Феликса с супругой, — в трубке раздался дружный акапелльный смех явно спетого коллектива с участием классического тенорка Владьки, которому давеча, даже не верится, я хотел заехать в ухо (и за что?), и меццо-сопрано (я о таком слышал) моей дорогой кумы Лидки. — Дэ-эк, я ж лечу! — не требуя никаких излишних приглашений, отрапортовал я.

— Владь, ну ты скажи, что за цирк с этим беззубым конём? — после традиционного кухонного застолья допытывался я во время «перекура» на балконе у своего кума Владьки.

— Ну, ты даёшь! Какой же он беззубый? У Семёныча один зуб есть, — на полном серьёзе чего-то вдруг возмутился Владька.

Мне показалось, что я вмиг протрезвел.

Совершенно ошалевшими глазами я очень внимательно вылупился на Владьку так, что у него должны были пойти по коже мурашки.

— И где? — медленно выдавил я из себя так мучавший меня сегодня вопрос.

— Вот здесь! Э! — Владька приподнял указанным пальцем губу и ткнул себя в правую верхнюю часть раскрытого рта.

— Ну да! — казалось, мне только что открылась тайна Лох-несского чудовища.

Больше сказать было нечего.

Где-то из глубины начало подкрадываться чувство стыда. «Вот так ни за что, ни про что чуть друга не потерял».

Но что-то же меня там так разозлило…

— Владь, а чё это он сказал на меня «наш человек»? Это что, он меня типа завербовал?

Владька о своей работе ни на кухне, ни на балконе не говорил никогда. Немудрено, что на этот раз он совершенно официально выдал:

— Не думаю. Скорее всего, ты что-то не так понял или не расслышал. Но я всё выясню и сообщу.

— Не пора ли «шлифонуть» коньячком? — сошёл я с темы, совершенно не желая портить вечер.

Семёныч числился в управлении инструктором по психологической подготовке личного состава. Руководство его не перегружало, и «инструктаж» личного состава управления СБУ сводился к аутогенным тренировкам типа «производственной гимнастики». Но раз эдак в тысячу круче.

Помните, как Штирлиц в «Семнадцати мгновениях весны» уснул возле моста неподалёку от Берлина на фоне мелькнувшего в кадре сто тридцатого ЗИЛа семидесятых годов выпуска? Уснул ровно на тридцать минут. Чтоб полностью восстановив за это время свои силы, продолжить тернистый путь.

В расписании занятий у Семёныча это достигалось с помощью упражнений по регуляции функции сна. Поскольку аутогенная тренировка позволяет научиться быстро засыпать и легко пробуждаться в заданное время, она оказалась полезной руководящему составу, нередко страдающему бессонницей из-за занятий не только разведкой и контрразведкой, а и политикой, экономикой и банальным криминалом. Пригодилось это и прапорам, которые дежурили сравнительно короткими периодами, часто сменяя друг друга; а также операторам пультов управления, и работникам службы наружного наблюдения.

Семёныч обучал возможностям релаксации и восстановлению жизненных сил. Причем, делать упражнения можно было независимо от того, где ты в данный момент находишься. Когда на одном из первых занятий Семёныч сказал, что сейчас будем осваивать позу кучера, по аудитории пробежал бодрящий снежок. Оперативники — ребята молодые, и термин «поза» ассоциировался у них исключительно с камасутрой. Но оказалось, что в позиции сидя, когда голова слегка наклонена вперёд, кисти и локти лежат свободно на передней поверхности бёдер, а ноги удобно расставлены, тело оптимально подготовлено к релаксации. И где бы вы не находились, если вы к этому готовы и окружающая обстановка вас не смущает, можете спокойно уснуть или погрузиться в транс на полчасика, чтоб затем, в заданное время, проснуться.

Кроме общих занятий в аудиториях до тридцати человек, Семёныч проводил занятия и в мини-спецгруппах. Так бойцов специального отряда управления требовалось сделать бесстрашными. Кощеюшка-бессмертный к термину «бесстрашие» подходил исключительно с определения медицинской симптоматики. Зная, что по определению одним из соматических компонентов эмоции страха является мышечное напряжение, Семёныч, словно фельдшер воинской части, от всех болезней приписывающий «зелёнку», для устранения симптомов эмоций страха приписывал и проводил занятия по релаксации. А уж она, следуя принимаемой им медицинской теории, устраняла мышечные напряжения, а вместе с тем вела к устранению чувства страха.

Впрочем, нельзя сказать, что теорию и практику Семёныча все воспринимали «на ура!». Тот же Селютин (с челюстью Шварценеггера) страха не чувствовал практически никогда. Но для уверенности, ещё со времён своей срочной службы в диверсионно-разведывательном спецподразделении, принимал выдаваемые перед полевыми выходами «таблетки бодрости». Чё это за фигня такая, он не знал, но вставляло нормально. Правда, после завершения экстремальных нагрузок приходилось ловить крутой отходняк.

Не особо доверял этим «экстрасенсам», как он именовал Семёныча и ему подобных, 55-летний начальник регионального управления Александр Дмитриевич.

— Всё-таки, традиционная медицина для нашего человека как бы более надёжная. Как ты думаешь? — обращался он к кандидату медицинских наук, руководителю специальной лаборатории управления Виталию Ивановичу.

— Видите ли, сегодня во всём мире обозначился возросший интерес к различным средствам, призванным увеличить ресурсы человеческого мозга. Для достижения вожделённой цели — повышения в кратчайшие сроки «мощностей мозга» — сегодня предлагается множество подходов — от гипноза, медитации, интенсивного психотренинга и других психологических методик, до средств криминальной психохимии (различного рода «расширители сознания», включая галлюциногены и наркотические вещества), а также последние достижения официальной психофармакологии.

Александру Дмитриевичу от этой мути вдруг стало как-то не по себе.

— Иваныч, у тебя цитрамончика при себе нет? — взмолился генерал.

Завлабораторией субординацию чтил и бдил, и, словно какой чародей, неведомо откуда извлёк таблетку. Бросив её на донышко стакана, залил водой из графина. Поверхность воды начала наполняться пузырьками.

— Растворимый. Экстра. Новинка! — казалось, даже глаза Иваныча под линзами очков засветились учтивостью.

— Вот-вот! Так и транжирим государственные деньги на всякие порошки и пробирки, — для весомости порядка вставил генерал, глотая целебное содержимое стакана.

— Американские аналитики оценивают рынок препаратов, улучшающих память и познавательные способности человека, в один миллиард долларов в год. И это только в США, — опять вернулся на свою волну Виталий Иванович.

— Арсенал средств современной медицины, прямо или косвенно способствующих повышению таких показателей высшей нервной деятельности человека, как умственная работоспособность, эмоциональная активность, память и обучаемость, можно разделить на три основные группы: психомоторные стимуляторы, адаптогенные средства и ноотропные препараты.

— Уймись, — головная боль у генерала всё ещё не прошла, — ты можешь как-то попроще. Вот кстати скажи, те «таблетки бодрости», что применяют наши ребята из спецподразделений — это хоть не наркотик какой-нибудь?

— Никак нет. В основе так называемых «таблеток бодрости» лежит синтетический препарат амфетамин и его производные. Стимулирующее действие подобных средств приводит к быстрому и весьма ощутимому повышению умственной и физической работоспособности, уменьшению усталости и сонливости, вызывает эмоциональный подъём, подавляет чувство голода.

— А как ты думаешь, если американцы, да и другие из НАТО, такие бюджеты выделяют на спецмедицину, то может не стоит нам возиться с экстрасенсами типа Семёныча?

— Ну, если быть более точным, то Семёныч скорее не экстрасенс, а психотерапевт.

— А какая разница?

— Психотерапия, как-никак, — область медицины. И те же, из НАТО, в свои миллиардные бюджеты включают расходы и на это.

Голова не успокаивалась. И генерал, чтобы немного уйти от темы, спросил Иваныча:

— Почему же, если у них такие бюджеты, они до сих пор Усаму бен Ладена не могут поймать? А? Вот он сделает себе, если уже не сделал, пластическую операцию, и все их бюджеты, направленные на его поиск, — на ветер.

— Не мне судить. Может мы его поймали бы и быстрее, — подыграл Иваныч, — но смею заметить по поводу пластических операций. Сегодня агенты английской разведки М16 тренируются, чтобы стать «магами» и при «фейс-контроле» подозреваемых с первого взгляда распознать террористов и других крупных преступников. В группу «магов» тщательно отбирают единиц из тысяч. Они способны улавливать в лицах секундные гримасы, которые не может проконтролировать обычный человеческий глаз.

— Представляю. Разрабатывают кадровики новое штатное расписание, дают мне на подпись, а там читаю новую должность: «Маг». Тьфу! А ну, дай-ка мне ещё цитрамончику.

С Владькой мы дружили давно. Притом семьями.

Со временем начинаешь понимать, что настоящие друзья, как правило, они все оттуда — из детства, юности, молодости.

С Владькой мы прибыли на работу в одно и то же НИИ — молодыми специалистами. Аккурат был период перестройки.

НИИ (научно-исследовательский институт) быстро перерос в НПО (научно-производственное объединение). Наш шеф, директор НПО, был как раз в фаворе. Шутка ли, сам генеральный секретарь на съездах и пленумах величал его «прорабом перестройки», а НПО — не иначе, как «полигоном перестройки». Работалось здорово. Это была какая-то сказка роботостроения. Появилась клёвая идея где-то в Усть-Илимске или Новосибирске — милости просим, лучшие мозги науки, к нам, в НПО.

Порой казалось, что простор для наших мыслей никто не ограничивает, и скоро мы начнём разрабатывать сковородки с вертикальным взлётом.

Нам с Владькой, можно сказать, просто повезло, что попали в такую тусовку. Тема, которой мы занимались, вскоре стала визитной карточкой нашего НПО. Речь шла об оборудовании на линейных двигателях и воздушной подушке. Чтоб уж совсем было понятно, чем мы занимались, надо представить себе обычный электродвигатель (статор — ротор), которых в нашей жизни на каждом шагу валом, как колесо с белкой (белка — колесо). Так вот, если колесо распилить и выровнять как рельсовую дорогу, то белке, если она не дура, (или наоборот), пришлось бы бегать не по кругу, а по плоским рельсам. Ну, мы что-то подобное сделали с традиционным двигателем, и получили двигатель линейный. Но, учитывая то, что «белка» внутри двигателя неодушевлённая, то с помощью всяких там пультов управления мы научились управлять её перемещениями.

Ясное дело, при перемещениях тела по поверхности возникает трение. И чтобы как-то это трение уменьшить, человечество додумалось применять различные смазки, начиная от вод и эмульсий и заканчивая вазелинами и маслами.

Мы же решили, что самым оптимальным и натуральным продуктом может быть воздух. И поверхности стали перемещаться по направлению, задаваемому линейным двигателем, не встречая никакого сопротивления, кроме как родного — воздушного.

Как в сказке.

Но над этой сказкой научная мысль работала десятилетиями. И тут нам с Владькой пофартило. Мы опять оказались на самом острие научно-технического прогресса — на месте внедрения и реализации этих самых мыслей. Владька занимался линейными двигателями, ну а я — аэродинамическими и аэростатическими опорами. Так по-научному величают то, что в простонародье известно как «воздушная подушка».

Надо сказать, нас ценили. И зарплату вскоре дали поприличней, чем обычно для молодых специалистов, и малосемейки, и на собраниях упоминали… Дивное было время.

Я ушёл с обидой из НПО в начале девяностых. Увидел, что новая модель аэростатической опоры, которую я разработал, вскоре была обнаружена мною как официально зарегистрированное изобретение нашего замдиректора по научной работе. А через годик и того похлеще — эту штуковину запатентовали наши партнёры по советско-швейцарскому предприятию, которое возглавлял всё тот же замдиректора по науке. Что интересно, патент оформили даже не на СП, а на какого-то швейцарского партнёра. И за себя и за державу было обидно! Что поделаешь, зам исповедовал свою святую заповедь «Власть — единственное право…».

Вообще-то каждый ищет лучшее место под солнцем. Только что такое «лучшее»? Неужели лишь то, где можно украсть с наибольшей прибылью?! Мне ещё этот зам по науке работёнку подкинул. Сказал так, со значением: «Готовься! Вполне можешь защитить кандидатскую». Я до сих пор даже тему помню. Хотя сегодня никаких иных ассоциаций, кроме как длиннейший матюг, она у меня не вызывает: «Разработка системы автоматического управления вибрациями типа полускоростного вихря в аэродинамических опорах».

Работа была уже практически готова. В ней было куча всяких крючков, именуемых тройными интегралами, имелись и практические наработки. Но обиделся я. И всё сжёг. Было настроение типа «хуже, чем оса в бороде».

Зачем мне ещё что-то изобретать, когда меня даже в соавторы не берут? Всё, всё, до последней мелочи об этой работе, я просто решил вычеркнуть из памяти! Зачем было повторять одни и те же ошибки? Значит, пришла пора делать другие!

Следующий этап жизни, правда, тоже был не мёд. Я начал кататься на Польшу. Туда вез наши отечественные рыбацкие крючки и лески, а назад — всякие шмотки. В общем, доля нелегка — коммерсанта-челнока.

И так лет пять, пока не накопил малость деньжат. Далее с помощью тех же друзей поляков организовал что-то типа совместного предприятия по производству всяких фигурок, мостиков, ограждений из керамики для дачных, садовых, пригородных и иных участков. Фактически стал предпринимателем средней руки. Поляки помогали технологиями и консультациями, поддерживали плотный контакт.

Всё вроде бы в моей жизни устаканилось. Но вот пару месяцев назад, когда я приехал в Люблин к своему партнёру Мареку, тот встретил меня не особо тепло.

— Тут «панове» тобой интересуются, — как мне показалось, выдавил из себя Марек, и дал мне визитку какой-то фирмы «Полград».

Созвонились. Встретились. Два симпатичных улыбчивых молодых парня. Словно «два молодца из ларца» из одного советского мультика.

Пригласили отобедать в ресторане. Взяли их водку-зубровку. Из закуски мне запомнился салат по-татарски — сырое мясо с сырым яйцом, но на вкус очень даже ничего. Поговорили вроде бы обо всём — о политике, о бизнесе, даже о бабах («…наши, конечно, на порядок шикарней…», — тут со мной никто не спорил). Как бы в завершение, они доверительно сообщили, что занимаются инновациями, и что их интересует проблема полускоростного вихря. Я чуть не подавился.

— Вы что, идею хотите купить? — икнул я.

— Нас интересует, при каких практических параметрах устраняются вибрации типа полускоростного вихря? — «четыре глаза из ларца», казалось, были совершенно трезвыми.

Я тоже протрезвел. «Зубровка» пропала зря.

«Во, сволочи!», — мелькнула трезвая патриотическая мысль. В Союзе ведь никто, кроме нашего НПО, этой темой не занимался. Я, казалось, совершенно протрезвел. Не знаю, каким образом это отразилось на моём лице, но до меня дошло, что в нашем НПО этой темой занимался только я. Да и то, только в рамках подготовки кандидатской. А ведь после моего ухода НПО реально ещё просуществовал годик-другой и всё — наступило бесславное затяжное банкротство. Сейчас в главном цехе бывшего НПО, расположенного параллельно оживлённому проспекту, разместился шикарный супермаркет электроники.

Что там с нашими тематиками, меня как-то никогда не интересовало. Но сейчас в сознание с частотой учащённого пульса прокралась шальная мысль о том, что полускоростным вихрем после меня в НПО никто так и не занимался. Ведь чтобы «въехать» в тему, нужно было добрых пять лет специализированной подготовки.

Но пытливые четырёхглазки не съезжали:

— Может, осталась какая-либо информация о вашей работе на каких-либо носителях?

— Ну да, конечно, — я в привычном для меня стиле прикола начал подыгрывать «молодцам», — Вся информация на самом лучшем носителе.

— Каком? — мне вдруг показалось, что они спросили дуэтом.

— Полускоростной вихрь там, где ему положено быть — в воздухе, — я театрально поднял обе руки и почему-то вдруг растопырил пальцы.

— Как? — это уже был единовременный грудной выдох.

— Очень просто. Работу я сжёг, а пепел пустил по ветру. Работа была рукописной. В самом начале девяностых, не знаю как у вас, а у нас первые появившиеся компьютеры «Робики», «Правики» и другие больше применяли для компьютерных игр. Да и сейчас не знаю, как это всё можно ввести в компьютер, — я и впрямь после НПО использовал компьютер только как пишущую машинку. — Там было страниц сто двадцать тройных интегралов, десяток аналоговых и принципиальных схем, пара-тройка таблиц.

— Но вы то, как автор работы, должны всё это помнить? — озвучил один выражение надежды на лице другого.

— А зачем? Для себя я всё это вычеркнул из памяти! — опустил я их надежды с небес на кафельный пол.

Из диалога вроде кто-то вышиб дух или выпустил пар. Я буквально ощутил давление тяжёлой паузы.

— Ну что, по сто грамм и на коня? — раздалось деловое предложение.

«Это мы можем, этим нас не победишь», — подумал я, но для соблюдения приличий просто утвердительно кивнул головой.

Один из двоих молодцов пошёл искать кельнера для дополнительного заказа. Но последние «сто» явно не пошли. Буквально через несколько минут меня начало мутить. Видно — переволновался.

Очнулся я уже только утром под прозрачной змейкой капельницы.

Вскоре появились и мои «новые друзья».

— Можно было бы и по пивку, но врачи рекомендуют воздержаться, — сказал улыбающийся Первый.

— А вот и тысяча баксов — компенсация вам за не свежий татарский салат, — подобно первому осчастливил меня своей улыбкой Второй.

«Близнецы! — искренне восхитился я их одинаковыми наглыми улыбками.

— Входи скорее, сейчас будет Серый звонить из Швейцарии, — Люська никогда не бросалась ко мне на шею после моих командировок. Я от неё такого и не ожидаю. Зачем лишний шок нервам? Наверное, такой формат у наших семейных отношений.

Впрочем, я знаю, что такое истинная бескорыстная Любовь. Это мой любимый «неформатный» (то есть, не претендующий на участие в выставках), американо-английский кокер-спаниэль Чарли, бросающийся ко мне, едва я открываю дверь, и любящий меня двадцать четыре часа в сутки.

— Бедненький, как ты тут без меня? — вот с ним-то мы и расцеловались по полной программе после пары-тройки кульбитов с его стороны. Что ни говорите, а любовь — это радость.

В Польше я был всего три дня с дорогой, но казалось, что Чарли сейчас просто человеческими словами взахлёб будет упрекать меня, что я его оставил «за семью замками» и расскажет, как ему тут без меня было плохо.

Серый или Серж (кому как удобно) работал со мной и Владькой во всё той же лаборатории НПО, но занимался чистой математикой для ЧПУ (числового программного управления) оборудования, к которому мы готовили механику и электронику.

Где-то в то же время, когда я ушёл с НПО, он поехал в Швейцарию по линии нашего СП. Как говорится в анекдоте: «…если задержусь на совещании, то у неё и заночую». Серж задержался в Швейцарии более чем на десять лет. Прикол был в том, что уехал он с НПО пусть в длительную, но командировку, а через год-полтора оттуда уже возвращаться было некуда — предприятие обанкротилось.

Впрочем, Серёга и не расстраивался. «Швейцарские партнёры» по достоинству могли оценить его мозги, ввязались в проблему оформления формальностей, и сегодня Серж еже уважаемый специалист в уважаемой фирме с видом на жительство и в ожидании гражданства банковского символа планеты.

— Да беги же скорее к телефону, — Люська прервала наши лобызания с Чарликом.

Серый звонил в среднем раз в год — поддерживал контакт.

Однако его последний звонок был всего месяц назад, так что этот явно неплановый.

— Я чего звоню, — начал Серый без традиционной разминки типа: «как там ты? как там наши?», — тут на фирме проблема возникла по оборудованию типа нашего. Есть вариант тебе подзаработать. Помнишь свою тему полускоростного вихря?… — у меня появилось ощущение, что из-за качающегося под ногами пола сейчас начнётся морская болезнь.

— А поить будут? — ляпнул первое, что пришло в голову.

— Да всё, всё будет, — Серж, казалось, очень искренне поспешно рассмеялся, — у тебя что-то по теме осталось?

— Бумаг нет, — как-то совсем заворожено глядя в пустоту, уронил я, напоминая себе птичку, околдованную змеем.

— Но ты же умница. Помнишь как Игорь Костолевский в фильме «Тегеран-43» ответил на вопрос: «что осталось?». «Осталась память, простая человеческая память». Попробуй по памяти всё восстановить. За гонораром не заржавеет.

— Хорошо… Попробую, — как-то уж совсем голосом зомби протянул я.

Мы попрощались. Действительно, а что же с моей памятью? Почему такой туман, когда вспоминаю о событиях в Люблине? Неужели же я ничего не вспомню о той работе, которой посвятил столько лет, объединяя и анализируя результаты, достигаемые различными учёными и коллективами на протяжении десятилетий. Мне было как-то не по себе. Одному с этими мыслями оставаться было опасно. Человек, по моему разумению, слабое существо, каким-то образом умирает, если остаётся сам.

«Владька!» — спасительная мысль материализовалась одним словом, именем моего друга и кума по совместительству.

— Люсь, давай сегодня в честь приезда пригласим Владьку с Лидухой, — обратился я к своей супруге.

С этим у нас было просто.

Владька, несмотря на службу, как правило, не позже восьми всегда был свободен, и если найти правильный подход к куме, задержек в прибытии гостей не предвиделось.

Владьку, практически с первых месяцев нашего прихода в НПО, «вербовали» на работу в КГБ. Он им подходил — иностранная военная кафедра, армия, молодой коммунист и так далее. А он всё раздумывал.

А вот когда нависла реальная угроза закрытия НПО, он и сам попросился — только теперь в СБУ (Службу Безопасности Украины).

Аттестовали его довольно быстро.

Чем он там занимался, я не знал. Да никогда и не лез ни к нему, ни к другим в душу.

Вечером Владька, как обычно улыбающийся, прибыл к нам с Лидухой с, так сказать, официальным визитом.

Во время перекура на балконе я ему рассказал и о Люблине, и о звонке Сержа.

— Так ты что, и впрямь ничего не помнишь про свой полускоростной вихрь? — спросил Владька.

— Ни хрена! — я почему-то (для убедительности что ли) провёл ребром ладони по своему горлу.

— Интересная ситуация, — Владька, похоже, что-то вычислял, — есть у нас в конторе один психотерапевт. Быть может он с помощью каких-то своих приёмов поможет тебе выудить из памяти твой полускоростной вихрь. Даже не знаю…

Я был на всё согласен.

С этим явно надо было что-то решать.

На следующий день Владька встретил меня у своей «конторы»:

— Кстати, фирма «Полград» в Люблине занимается градостроительными работами. Зачем им инновации с «воздушными подушками»? Ты не знаешь?

Я уже ничего не знал.

Казалось, осознание того, что со мной происходит, ко мне вернулось только на какое-то мгновенье, когда, войдя в кабинет, мы очутились не то в лаборатории, не то в лечебной палате… Владька представил меня.

— Семёныч, — протянул мне руку дедушка в белом халатике.

— Разрешите, товарищ генерал, — в принципе, не до конца соблюдая уставную форму обращения, но безукоризненно соблюдая субординацию, в кабинет начальника регионального управления Службы Безопасности вошёл полковник Ефимов — шеф управления контрразведки.

— Присаживайся, Николай Степанович. С чем ты там? — Александр Дмитриевич кивнул в сторону раскрываемой папки полковника.

— С ходатайством об открытии о-эр-дэшки. (ОРД — оперативно-розыскное дело). Суть вот в чём. По нашим данным, с местным жителем устанавливали контакт наши коллеги из Польши по вопросу его исследовательской работы десятилетней давности.

— А они что — прямо удостоверение ему предъявляли? Задерживали? Каким образом вы берётесь утверждать, что Служба Безопасности государства НАТО заинтересовалась нашим гражданином?

— Нет. Удостоверений не предъявлялось. Гражданин Анисимов обратился к нашему сотруднику — майору Дерюгину с информацией о, как ему показалось, неординарном контакте в Люблине. В сопродиловке к ходатайству об открытии дела всё подробно расписано, есть рапорта, пояснения…

— Ты меня не учи. Я сам всё внимательно прочту. Ты по-простому, на словах можешь мне пояснить? Ещё раз повторяю — откуда информация о контакте с польской разведкой или контрразведкой? Или с кем там, а?

— Семёныч утверждает, что ввёл Анисимова, замечу — по его просьбе и с его же согласия — в состояние гипнотического сна с целью выяснить, что же было с ним в Польше, когда он потерял сознание. Из пояснений Семёныча следует, что в состоянии гипнотического сна Анисимов рассказал, что он видит, как те молодые люди, которые пригласили его в люблинский ресторан, доставили его в бессознательном состоянии в какую-то медицинскую палату. Там был неизвестный в белом халате, который ввёл Анисимова в состояние гипнотического сна и расспрашивал его о научных исследованиях в НПО. Но когда они начали задавать ему конкретные вопросы об исследованиях вибраций типа полускоростного вихря, Анисимов, по непонятным причинам, не смог ничего ответить.

— А как комментирует этот эпизод Семёныч?

— Семёныч проделал аналогичную процедуру и здесь. На вопросы об исследованиях полускоростного вихря Анисимов не отвечает. Семёныч поясняет это тем, что Анисимов обладает скрытыми серьёзными экстрасенсорными, если хотите, психотерапевтическими способностями. И он самостоятельно, но неосознанно, десять лет назад наложил табу на собственные воспоминания о своих исследованиях.

— Нам что-то известно об этих исследованиях?

— Пока нет. Материалы предприятия-банкрота переданы в архив, но там только данные о начислении заработной платы, приказы, распоряжения и тому подобное. Со слов майора Дерюгина, который тогда работал в одном отделе с Анисимовым, темой полускоростного вихря, скорее всего, на научном энтузиазме занимался исключительно Анисимов.

— Всё равно, архивы в рамках ОРД перешерстить. Но меня больше интересуют поляки.

— Они сейчас члены не только НАТО, но и Европейского Союза, и демонстрируют всему мировому сообществу, что, мол, у них с правами человека всё в порядке. А как на счёт прав иностранного гражданина, которого сначала вырубают каким-то биологически-химическим путём, а затем гипнотизируют? А? — спросил генерал, и сам же ответил. — Видно, они свою о-эр-дэшку открыли куда раньше нашей, и разрабатывали Анисимова по полной программе. Бардзо! Ай да поляки!

— Возможно, что не только поляки.

— Что значит «не только»?

— Сразу после люблинского контакта Анисимову звонил его старый приятель из Швейцарии. Он тоже просил припомнить детали работы о полускоростном вихре.

Генерал медленно приподнялся из обволакивающего его лампасы кожаного кресла и начал медленно, словно лев в клетке, прохаживать себя по кабинету вдоль стола для совещаний.

— Был ли в НПО первый отдел? Закрытой ли была тема? Чей заказ на исследование? Что удалось внедрить? Давайте, давайте, действуйте! — чётко, но чуть ли не скороговоркой, чеканил генерал.

Полковник Ефимов уже давно стоял практически «навытяжку».

— С открытием ОРД — приступаем. Но, предварительно, со слов майора Дерюгина, этой темой Анисимов занимался, как я уже говорил, на научном энтузиазме, как бы факультативно. Он готовил кандидатскую диссертацию по этой тематике.

— Тэ-эк. Ну и как вы предлагаете дальше работать с этим конём Анисимовым, — уже совсем не по-уставному, чуть ли не проциклевав надраенный паркет под резко отодвигаемым стулом, выразился генерал и присел возле всё ещё стоящего полковника.

— Есть мысль о том, что нам его вообще надо определить к себе на службу. Предпринимательские дела у него идут неважно. А здесь, опять же, как раз из главного управления циркуляр подходящий пришёл: «Отбирать из числа сотрудников кандидатов в отдел «М». Мы его обозвали «отделом магов». В общем, надо отбирать людей с соответствующими способностями. А учитывая информацию Семёныча…

— Давайте, пробуйте, — генерал, перебивая размышления шефа контрразведки, махнул рукой. Казалось, он на сегодня уже по горло сыт всем и без магии.

Потихоньку, как мне стало казаться, я начал становиться центром планеты всей. А по сему никакого удивления очередной звонок «из далека» у меня уже не вызвал. Звонил ещё один институтский кореш — Наум Ковальский, который лет пять назад выехал на постоянное место жительства в Филадельфию.

Впору было заводить журнал регистрации начинавших названивать и навещать меня бывших сослуживцев из НИИ. Наум имел очень приличное образование — биофизика, Киевский университет. У нас в лаборатории он занимался лазерами, которые для прикладных целей мы навешивали на оборудование на линейных двигателей и воздушных подушках.

Не знаю, что его побудило рвануть за бугор. То ли критическое отношение к нашей действительности, то ли единодушие со своими собратьями по «национальному признаку», то ли желанье быстрого обогащения — честно, не знаю. Только ни крутой отечественный диплом, ни список научных работ — куда бы он там ни совался — на заокеанских работодателей всё это никакого впечатления не произвело. А семью кормить надо.

И Наум вскоре стал искренне считать, что полученное после двухмесячных скитаний в поисках работы место подсобного рабочего на каком-то заводике с окладом в три тысячи долларов в месяц — это большой успех.

Пару раз он мне звонил оттуда, но на вопрос о том, когда же наконец — сюда в отпуск, он как-то всё неубедительно отнекивался. Но однажды проговорился, что, мол, какой там отпуск. После первого года работы ему дали четыре дня отпуска, после второго и третьего — по семь. Ничего себе! И это так они издеваются теперь над нашим корешом, который непременно каждый год пробивал себе летом комфортабельный месячный отпуск для отдыха на южном берегу Крыма. А весной и осенью за счёт «приобретённых» больничных листов набирал ещё по недельке полноценного отдохновения — поездок к милейшей тёте Соне в пригород Житомира. На этот раз он высокопарно сообщил мне, что работает не в Филадельфии, а — «держите меня!» — в самом Нью-Йорке. О работе — при встрече. А сейчас, нет, не поверите, он именно у тёти Сони, и хотел бы непременно приехать и к нам в город — навестить меня и Владьку.

— Валяй!

— Кстати, как ты на счёт баньки? Отвык, небось?

Банька — это святое. Не понимаю тех извращенцев, которые путают классическую русскую баньку с сауной. Вершиной глумления над самой философией русской бани считаю, пусть даже и не всегда озвучиваемую, но иногда появляющуюся во фривольных умах мысль о том, что в баньку можно ходить с бабами.

Бред!

В конце концов, для этого существует сауна.

А русская банька это… Наше!

Горбачёв, перестройка, матрёшка, балалайка, банька…

Классика!

Каждую субботу мы с Владькой по сложившейся традиции ходим в русскую баньку. Почему?

Одни любят баньку за шипящее, возбуждающее своим предвкушением великого действа очищения, превращение воды из ковшика в этот сладостный, обжигающий и обволакивающий пар. А невероятные композиции запахов из благоухающих трав, настоек и прочих прелестей! Ау! Лирики, поэты! Вот где целина вашим пёрышкам!

Другие же любят русскую баньку за врождённую потребность исхлестаться до изнеможения дубовым или берёзовым веничком, доказывая себе что-то на предмет выносливости, терпения, непобедимости… Вобщем, всего того, чего так не хватает в реальной жизни. А что поделаешь — с высокими духовными качествами нынче большой дефицит. Да и прошлую дурь выбить не мешает, в которой только сам себе и признаёшься.

Третьи — за уникальную возможность поговорить и быть услышанным. Ведь тут открываются не только телесные поры, но и души становятся открытее. Притом выговориться важно обо всём, что где-то тайно трепещет внутри и просится непременно быть разделенным с этими, закутанными в белые простыни, людьми. Речь идет о состоянии дел в Ираке, в парламенте, на городской свалке, об астрофизической и политико-экономической ситуации в мире, о футболе, боксе, машинах и автогонках, в конце концов — о тех же бабах. Короче, обо всём, в чём только могут раскрыться мужики, удрав из семейных уз, которые сковывают их естество и природу.

Я же больше люблю баньку за её душу, эту непередаваемую и неповторимую ауру, которая в часы побед и поражений вселяет в нас животворящую и жизнеутверждающую энергию.

— Американцы — лохи. Они меня за дубовый веник, который я на всякий случай решил прихватить с собой, чуть не экспортировали. Я им твержу «баня, баня, традиция», уже для наглядности и хлестать стал себя на таможне. Так, блин, — «их моя не понимай»! Ну, как тебе! Но янки есть янки. Сказал «джакузи» — вроде поверили и пропустили. Уроды! Нет, ты представляешь мои сто кило в джакузи? И с веником? — делился впечатлениями Наум.

Вообще-то меня и раньше терзали глобальные сомнения — почему он тоже любит баньку? Ведь их народ хоть и держал длительный исторический путь по пустыне, «бродить, так бродить!», а свою баньку так и не изобрёл. Но у Наума любовь к баньке, похоже, тоже была в крови.

— Кровь — это проводник живого тепла, человеческий Гольфстрим, — словно по-своему подхватывая мои рассуждения «о крови», разглагольствовал оратор местного пивного бара, очевидно сведущий во всём техник — профессор, сплёвывая шелуху от воблы на аккуратно разложенную газету «Аргументы и факты», — А мышца — это тепловой мотор, — краснобай входил в кураж, — Мы вот что здесь делаем? Снимаем усталость. А причиной усталости является накопление в мышцах продуктов отброса…

— Тоха, ты только не замолаживайся, — сказал один браток, сидящий напротив оратора, доливая ему живого, нефильтрованного пивка для ещё более глубокого снятия усталости.

— Совершенно верно, — поняв замечание, как поддержку, продолжал увлёкшийся оратор Тоха. — Каждая усталость — что? Отравление! Но именно здесь, в баньке, каждый из нас, обладающий более чем двумя миллионами потовых желез, выводит накопившиеся отбросы, снимает усталость, а значит — молодеет.

При этих откровениях я для себя осознал значимость плаката, висящего с незапамятных времён при входе в баньку: «День, когда паришься — не старишься».

— Не, пацаны, — более сдержанно, чем оратор Тоха, чокнувшись с нами бокалом пенящегося пива, изливал эмоции утомлённой эмигрантской души Наум за нашим столиком. — Американцы, может, и побольше нашего потеют над темой омоложения, но всё это как-то без души. Всё как-то уж больно по-деловому. То лицо у пластического хирурга натянут до состояния кожи на пятке младенца, то таблетки горстями глотают. Но вот так, чтобы три десятка мужиков и в одном месте, да каждый из них все свои два миллиона потовых желез — да веничком! Они бы за такой рецепт любого доктора по судам бы затаскали. Я вот сейчас в интересной компании работаю. Наконец-то, в науке. Там и астрофизика, и биофизика, и старение. Но вот чтобы с кем-то из сотрудников сесть, да вот так всю ночь напропалую пробухать — поболтать о том, чем мы занимаемся и право ли руководство, — этого нет.

— Так ты там как белая ворона? — Владька принялся шматовать на кусочки копчёного леща.

— Нет, мужики, там я другой. Такой же, как и все. Это здесь — банька, душу излить… Я об этом столько лет мечтал.

Казалось, у Наума потовые железы сейчас передадут эстафету слезным. Ситуацию надо было спасать.

— Ну что, Наум? Акклиматизировался? Может — «ёршика»? — участливо поинтересовался я.

На инерционный кивок Наума, я, символически, по чуть-чуть, по сто грамм плеснул водочки каждому в бокал с пивом.

Вечер обещал быть весёлым.

Хорошо, что утро следующего дня было воскресным. Хотя, правда, уже было далеко не утро.

— Просыпайся, пьянь, уже полдень, — если отбросить вступительную часть, то информация Люськи была очень кстати.

Голова пухла. Спокойно! Надо попытаться вспомнить, когда мы сегодня договорились встретиться с Владькой и Наумом. Память ускользала. Это не радовало. Хотя, если смотреть на жизнь достаточно широко, всегда можно найти что-то утешительное. Хватало бы сил и желаний цепляться за соломинку. А этого ещё хватало. Вдобавок и Люська вовремя разбудила.

Воспоминания прошедшего вечера выстраивались нестройно и, увы, не всё вспомнившееся доставляло удовольствие. Наум в три часа ночи дёрнул нас после баньки и серьёзных персональных посиделок в ресторане шлифовать настроение коньячком в ночном клубе.

Как потом выяснилось, пышногрудая блондинка, сидевшая у стойки бара, была уже «при деле», и её кавалер никак не мог нормально принять разбавления их компании мною. Кавалер — сказано слабо. Это был шкаф двустворчатый, двухметрового роста, а кожаный пиджак на перекачанной груди, кажется, никогда не застёгивался… Его тяжёлый взгляд вызвал в моём воображении, разогретом пивом, водкой и коньяком, целый фейерверк подходящих высказываний и идиом родной речи, типа: «Ультиматум? Бить будут…», «Ну вот, я, кажется, рухнул с дуба». Я большой философ и понимаю, что если приходится, то получаешь удары и наносишь удары, это вопрос чисто житейских отношений. Но мысль об эффективности моих ответных ударов показалась мне смешной.

В общем, не знаю, как, но не пьянеющий Владька опять всё уладил. Бедняга, он или какие-то таблетки пьёт, чтобы не пьянеть, или перед водочкой примитивно принимает стопарик подсолнечного масла — не знаю. Но вытаскивает он меня не впервой. Ну и славно.

А что там Наум плёл? Он наш мужик — чем больше пьёт, тем больше рождает гениальных идей и деловых предложений.

— Где американцы — там бизнес. С моей точки зрения, сегодня самый оптимальный бизнес делается на здоровье богатых американцев. Понимаешь, тебе не надо заниматься изобретением компьютеров, созданием супермаркетов, а нужно заниматься тем, чтобы у занимающихся всем этим миллиардеров что-нибудь не отвалилось, не защемило. Самый прикол — как омолодить их! — я вспомнил, то «что нёс вчера Наум».

— А что является биохимическим мерилом степени старения? — входил он в кураж первооткрывателя. — Только степень размножения клеток. Физиологический показатель старости — это клеточное старение.

— Как я понял, вы там, в твоей новой нью-йоркской компании, и занимаетесь вопросами типа «можно ли воздействовать на такое клеточное одряхление, можно ли добиться омоложения и так далее», — по-деловому вставил свои пять копеек никогда не пьянеющий Владька.

— Совершенно верно. И надо сказать, определённые интересные результаты уже есть. Мы пошли по пути изучения роли капилляров, несущих каждой клетке свою пищу (кислород, аминокислоты, глюкозу, витамины и т. п.), а также продукт клеточного обмена. Оказывается, что если капилляры вокруг клеток блокированы, то нет притока ни кислорода, ни витаминов, ни глюкозы, ни прочей снеди, так необходимой для активной жизнедеятельности. Такое скопление отбросов препятствует работе клеток и уменьшает или даже останавливает обмен между ними. Это и есть физиологическое понятие клеточного старения.

— Так, Владь, плесни-ка ещё чуть-чуть, — я уже с трудом въезжал в эти биохимические бредни, и, очевидно, именно тогда заприметил пышногрудую блондинку.

Ну, вот всегда так! На самом интересном месте, опять, словно из анекдота, в мои вчерашние видения врывается жена. Но слова, слова-то какие душевные:

— Рассолу хошь?!

Вот за что я люблю Люську — посещают её иногда добрые идеи.

Ясное дело, при случае она ещё припомнит мне: «А помнишь, как до первых петухов шлялся с дружками?».

Но сейчас-то всего этого не надо. И его нет. Зато есть национальный натуральный продукт — огуречный рассол.

Люська… Я никогда не похмеляюсь…

Это, по моему трезвому убеждению, уже явный признак алкоголизма.

А вот горяченьким супчиком прошлифовать выпитый, можно сказать, «натощак», рассольчик, пожалуй, можно и даже нужно.

А супчик-то уже и готов! И пар какой! Нюхнёшь, и приятные рефлексы по всей жизни! В общем, как говорится, жизнь была в полном шоколаде. Нет, ну подумайте, что могло бы встретить поутру мужа после таких ночных зажиганий в Америке? А? Ясное дело — уже бывшая жена с рядом сидящим адвокатом.

А тут… Ты ещё только на уровне подсознания надумал просыпаться, а супчик уже горячий, и ложка уже начинает своё спасительное движение…

— Бзи-и-к! Бзи-и-к! — нет, ну кто придумал этот звенящий, режущий, разрывающий раскрытую душу квартирный звонок?

Вот так и получай невроз, как фашист — гранату, с распиской о получении. В дверях сияли улыбки. Владька — молодец, пришёл с Лидкой — для снятия стресса моей Люське. И Наум — «American boy» с ослепительными зубами.

— Пиво — для преодоления бесцельно прожитого дня, — улыбающийся Наум пытался острить.

В принципе, можно и пивко. Ведь уже пополудни, то есть об утренней опохмелке речь не идет. А все, что после обеда, — это уже новый жизненный цикл.

Жизнь продолжалась.

В общем, всё становилось на свои места.

Я не умею пить пиво литрами. Истинное наслаждение мне доставляет только несколько первых глубоких глотков. Сначала этот могучий кислородный коктейль из пенки (по теории Наума, доносимый до клеточного уровня кислород непременно должен бодрить и молодить), затем — глубокий первый глоток, замораживающий все раздражающие неприятности окружающего мира, и следующий за ним маленький короткий контрольно-завершающий. После этого желателен смачный глубокий выдох с рекомендуемым шипящим гортанным утверждением: «Ха-а-а-а…»

Если Наум прибыл за сим рецептом, то я его не продам ни за какие деньги — это наше национальное достояние. Разве что речь может идти о лицензии на использование.

— Хорошо-то как посидели…

— М-да…

Я уж и не пойму, кто из нас троих проговорил это сейчас на балконе, перекуривая. Но слов нет, если сегодня пошёл и рассольчик, и супчик, и, наконец, пивко, значит, вечер вчера действительно удался.

Эх, Владька.

Он-то всегда начеку, или на посту, опять влез в эту физиологическую (даже неприятно выговаривать) дискуссию:

— Наум, ну а вы в Америке хоть как-то подобрали ключик к проблеме омоложения?

— По большому счёту ключом ко всем клеточным перерождениям является недостаточность капиллярного возрождения в организме человека. Даже когда частично восстанавливается капиллярное кровообращение в организме, автоматически восстанавливается кровообращение во всех тканях в целом. Дело в том, что у стариков и сами диаметры капилляров уменьшаются, и скорость кровообращения, по сравнению, с молодыми людьми, уменьшена на треть.

— То бишь, если бы «стенки» капилляров выдерживали, а кровь в системе кровообращения стариков можно было бы как-то разогнать, то физиологически они стали бы молодыми? — уяснял Владька.

— А ты чего удивляешься? В течение пяти-семи лет все клетки человеческого организма полностью обновляются со скоростью от 5 до 7 миллиардов клеток в день. И если, скажем, с шестидесятилетним человеком в течение пяти лет проводить определённые процедуры по разгону скорости крови с одновременным укреплением стенок сосудов, то почему бы и нет, — словно на конференции упивался тезисами Наум.

— Ну да, представляю себе. У бабульки подтягивается безжизненно обвисающая грудь и без всякого силикона округляется, наполняясь клокочущими кровью с молоком, а воспоминания о климаксе кажутся кошмарным сном. В общем, работы у нас предвидится — непочатый край, — почти по-деловому резюмировал я.

Мужики есть мужики. Все дружно рассмеялись. У нас свои шуточки.

— Кстати, в чём-то ты прав, — прерывая свой смешок, продолжил Наум, — омоложение организма начинается именно с кожи, которая из-за улучшения снабжения кровью становится гладкой и эластичной. И действительно, при таких раскладах старческое оцепенение и безразличие сменяются пробуждающимся интересом к жизни.

— Всё верно, но из этого следует, что для осуществления такой программы, пожилого человека надо положить в стационар на пять-семь лет, и в этот период безостановочно ускорять скорость движения крови в его организме, при этом питая и укрепляя его сосуды. Но это же не жизнь? — как всегда резонно подметил Владька.

Наум как-то по-лисьему прищурился:

— Безусловно, ты прав. Такие процедуры надо проводить на порядок быстрее, и мы над этим работаем.

— Полковник Ефимов, задержитесь, пожалуйста, — генерал Крикун явно не хотел обсуждать тему ОРД Анисимова в присутствии всех приглашённых на совещание.

Тема, на первый взгляд, не ахти какая. Если по каждому случаю контактов с иностранцами открывать оперативно-розыскное или уголовное дело, то на обслуживание таких «сигналов» никакой государственной структуры не хватит. Всю страну придётся мобилизовать «под ружьё». Но в деле Анисимова что-то было. Это он просто интуитивно чувствовал. А интуиция для профессионального разведчика — первое дело. Суметь вовремя выйти за рамки устава, общепринятых правил, повинуясь исключительно подсказке его величества Сердца, — вот что отличает истинного разведчика от банального служаки.

Генерал Крикун был настоящим разведчиком. Точнее — контрразведчиком. За маской мужицкой простоватости скрывался мощный аналитический компьютер, способный вычленить из безбрежья всевозможных событий именно те, которые не должны быть реально упущены из вида руководимого им ведомства.

К сожалению, большую часть времени приходилось заниматься лавированием между всевозможными политическими течениями общегосударственного и местного масштаба.

Интуиция подсказывала ему, что «дело Анисимова» тянуло на «классику контрразведки», но заранее широко засвечивать его, даже в размерах распространения информации внутри собственного ведомства, он не спешил. Генерал Крикун считал, что в деле пока предположения и гипотезы явно преобладают над неоспоримыми фактами.

— Какие новости по «делу Анисимова»? — генерал обратился к полковнику Ефимову.

— Работаем по нескольким направлениям: архивы НПО, в котором работал Анисимов, контакты с Польшей, Швейцарией. Установлен также интерес к теме полускоростного вихря из Америки.

Генерал, слушавший до этого Николая Степановича, сидя в своём рабочем кресле, слегка наклонив голову, внимательно рассматривая прибор с канцелярскими принадлежностями, при последней фразе, как бы приостанавливая дальнейший доклад своего подчинённого, медленно выпрямился, развернув широкие тренированные плечи, и пристальным взглядом в упор буквально продырявил полковника.

— Есть ли какие-либо подтверждения дальше о том, что интерес исходит от ЦРУ или иных разведывательных ведомств? — медленно, с расстановкой, как бы акцентируя внимание на значимости задаваемого им вопроса, пробасил генерал.

— Подтверждённых данных нет. Ещё один бывший сотрудник НПО, который работал в лаборатории вместе с Анисимовым и Дерюгиным, пять лет, назад эмигрировавший в США, в личной беседе выразил глубокую заинтересованность результатами исследований Анисимова по проблеме полускоростного вихря. С его слов, Ковальский сейчас работает в Нью-Йорке экспертом в научно-исследовательской лаборатории — компании, которая вовсю занимается биофизическими и биохимическими исследованиями.

Направление исследований — преодоление старения организма. Для более глубокого понимания проблематики, нам требуется консультация специалистов в этой отрасли (если исследования в этом направлении вообще у нас ведутся). Но со слов майора Дерюгина, принципиальное направление в данных исследованиях следующее: пациентов помещают, словно лётчиков-испытателей, в специальные аппаратные ёмкости, которые при процедуре как бы зависают на «воздушной подушке». Создается искусственный аналог невесомости с помощью специально подобранной музыки и передаваемого в аппараты голоса психотерапевта. Таким образом, пациенты вводятся в состояние глубокого транса.

Сами аппараты помещают в некие ускорители, что позволяет осуществлять терапию по укреплению стенок сосудов и ускорению кровообращения в пространстве, как бы пронизываемом пациентом со сверхвысокой скоростью.

— Это что-то как по теории относительности Эйнштейна? При движении с космическими скоростями у астронавтов жизненный цикл проходит как год за сто? Или как там? — вмешался генерал.

— По мнению американцев, для такой процедуры, на проведение которой в естественных условиях понадобилось бы 5–7 лет, понадобится от 5 до 7 недель.

— То бишь — они до сих пор ещё реально не осуществляли таких экспериментов над человеческим организмом.

— Пока всё идёт классическим путём: Стрелки — Белки, мышки — крысы…

— И как же психотерапевт уговаривает мышек войти в транс?

— Этого не знаю. Но всё-таки младшие наши собратья как-то засыпают, или как-то гипнотизируются. Но вся проблема кроется в том, что «воздушная подушка» ведёт себя непредсказуемо. Без всяких команд в любой день может дать знать о себе именно эта вибрация, которую после длительных лабораторных исследований наконец-то идентифицировали как вибрацию типа полускоростного вихря. А вследствие этого, ни о каких состояниях транса, гипноза и так далее, при вибрациях не может быть и речи.

— Ну да… Так, так… Поляки, швейцарцы и американцы почти одновременно поняли, что у них есть проблемы с этим самым полускоростным вихрем, — казалось, думая о чём-то своём, как-то приглушенно констатировал генерал. С его невозмутимой фигурой резко контрастировали глаза, которые горели, как у борзой собаки, взявшей след.

— Причины интереса со стороны швейцарцев и поляков пока не установлены.

Генерал, казалось, сам погрузился в транс: «Если швейцарцам вполне нормально молодить своих стариков, то для поляков — как-то рановато. Исследование проблемы омолаживания, безусловно, значимо для любого государства. Как правило, реальная работа трёх-четырёх работоспособных человек в каждом государстве обеспечивает право на старость одному старику. И если пенсионер забудет о старости, скажем, лет в семьдесят станет жизнелюбивым и работоспособным, это, безусловно, будет способствовать экономическому росту страны. Но вполне может быть, что тема омолаживания в данной ситуации является прикладной при каких-то иных, более значимых исследованиях. Да и почему этот Наум Ковальский вот так вот под баньку и пиво выложил всё о потребностях его лаборатории своим старым приятелям? Ведь майор Дерюгин у нас не зашифрован, всё его домашнее окружение прекрасно знает, где он работает. Наверняка это давно знает и Ковальский. Как-то уж мудрёно всё. Но чутьё мне подсказывает, что в этом что-то есть».

— При поступлении любой информации, пусть даже кажущейся вам незначительной, незамедлительно докладывайте лично мне, — казалось, что генерал, наконец-то, вышел из состояния транса именно для окончания беседы.

Вот оно — «Поле чудес» в действии. Уж сколько лет, не мудрствуя лукаво, зарабатывал две-три сотни баксов в месяц на своей майорике, ходил в баньку, пил пиво, коротал вечера в ожидании футбольного матча любимой команды, ругался-мирился с Люськой, воспитывал наследника… Всё было как у людей — где-то тихо, где-то мирно. А тут — началось.

Мысли кидались по сторонам, как мой пёс Чарли, когда его переполняет хорошее настроение, требующее игр со мной. Поляки — платят уже. Только вспомни, что им надо, и я был уверен, что заплатят и больше.

Швейцарцы, похоже, готовы всех своих коровок Milk для производства молочного шоколада согнать с утопающих в зелени ухоженных лужаек Альп на бескрайние и столь же бесхозные степи Украины.

Наум для стимулирования моих воспоминаний, ссылаясь на своё руководство, гарантирует чуть ли не моментальное гражданство (чего и у него самого пока нет), зарплату не менее пяти штук в месяц, ещё какой-то бонус чисто за полускоростной вихрь.

А тут ещё Владька.

Пора, мол, остепениться. Есть вариант — пойти по его стопам. Работа без беготни, взрывов, задержаний, взломов сейфов, освобождения заложников. Всего этого мне не предлагают. И, слава богу — не люблю я этой суеты. Предлагают работать головой. Мол, Семёныч утверждает, что у меня есть какой-то дар, особые возможности. Собственно говоря, я сам знаю, что не дурак. Но не всегда это отмечали окружающие. А тут — даже приятно — признали практически официально. Работать предлагают в каком-то специальном, можно сказать, зашифрованном подразделении. И чем заниматься? Ни много, ни мало — раскрытием скрытых возможностей человека. Так, во всяком случае, я понял для себя мудрёную речь Владьки.

Зарплату предлагали не ахти какую — соразмерную с моим заработком на майорике. Но я уже испытал на своей шкуре, что такое предпринимательство. Оскальпированный, обнажённый, нервный клубок на семи ветрах, истязаемый каждым проходящим мимо, либо в фуражке и погонах, либо с какой-то значимой корочкой. Короче — сплошная неуверенность в завтрашнем дне. И пусть мне хоть кто-то докажет нечто обратное этому. А здесь предполагается приличная государственная служба, опять же — льготы, пенсия. Это важно.

Правда, формы, говорят, не будет, и о том, что я у них работаю, будет осведомлено очень ограниченное количество лиц, в число которых моя семья не входит. Для семьи и родственников подготавливается и обеспечивается «легенда» о том, что я иду на службу в сектор (состоящий из одного меня) экологии коммунальных отходов горисполкома.

Может и прав Владька — пора мне как-то остепениться. Предложения из-за границы — они хороши, но, наверное, не для меня. Уж больно домашний я человек. С бизнесом потихоньку Люська, надеюсь, и сама справится. Вон и сын подрастает — пусть практикуется, помогает.

Не скажу, что я всю жизнь мечтал стать чекистом. Скорее, течение жизни несло меня совершенно в другую сторону. Но, видно, пришло время и «обратной стороне», обогнув земной шар, непредвиденно слиться именно с этим руслом, в которое я попал. Всё же, когда-то я осознанно и целеустремлённо занимался исследовательской работой. Здесь предлагают заняться именно какими-то исследованиями, да ещё, оказывается, к которым у меня есть скрытые способности. Может, это и моё.

Ещё что меня привлекло, так это то, что в предложении руководства СБУ, озвученном Владькой, не было и слова о полускоростном вихре, который, надо признаться, меня уже порядком достал. И я решился. Ну, а раз выбрав, я предпочитаю не думать о других путях, а то свихнешься. В жизни всегда наберется куча упущенных возможностей. Пусть другие терзаются или успокаивают себя тем, что чем дальше живешь, тем больше времени теряешь или тратишь впустую.

Формальности «трудоустройства» я преодолел весьма быстро. Почему-то востребовалось даже моё «зачехлённое» воинское звание — старший лейтенант запаса, полученное по классической схеме: высшее образование, полтора года армии, офицерские сборы после срочной службы со званием лейтенант на выходе. Плюс одну звёздочку добавил военкомат (я об этом и не знал).

Через месяц я уже гордо осознавал себя офицером отдела «М» (в котором, впрочем, пока был я один). Но скучать не приходилось.

С первого дня новой работы меня отдали под опеку Семёныча и Владимира Ивановича — шефа спецлаборатории Службы. Чтобы осознанно въехать в то, что мне предстоит, я в кратчайший срок должен был освоить университетский курс по анатомии, физиологии, патологии и терапии. Впрочем, я явно перегибаю. Не было никаких институтских учебников, конспектов, зачёток. Вместо этого были вкрадчивые, доверительные беседы.

Только теперь я начал осмысливать заумные спичи Наума.

Семёныч поведал мне много интересного.

Впрочем, то, что он мне излагал, да и как он это проделывал, не везде могло бы разложиться по строгим полочкам нашей официальной науки.

По мнению Семёныча, наша физиология носит ещё чисто лабораторный характер. То, что мы знаем, — это физиология животных, а не человека. Мы «с нуля» должны ставить перед собой вопрос: «Что же такое жизнь Человека?»

Очень мало мы знаем о человеческом мозге, позволившем человеку открыть и познать мир.

— Нам предстоит с тобой заняться очень неординарной задачей — исследовать потенциал человека, его мозга, его возможностей влиять, а порой и управлять другими людьми. Для этого мы с тобой должны делать то, на что не способен (да, думаю, никогда и не будет способен) ни один компьютер в мире — объединять, анализировать и синтезировать такие, казалось бы, несовместимые понятия, как цифры, воображения и фантазию, — наставлял меня Семёныч. — Ты спрашивал меня о капиллярах? Так вот в цифрах длина капилляров в мышцах нормального человека достигает 100000 км, а общая поверхность капилляров мышечной системы, открытых и распластанных на поверхности, составляет 6300 метров. Представляешь, какую махину надо изучить и осознать, чтоб ею управлять?

— Это что, мы здесь в лаборатории должны будем изучать такие премудрости? — с неким ужасом, стараясь говорить нарочито по-деловому, поинтересовался я.

О чудо! Наконец-то, в казавшейся мне ранее беззубой «улыбке Кощеюшки», я увидел этот, казалось, на радостях, что его узрели, сверкающий во все стороны света, словно несущий свою ответственейшую службу маяк, — одинокий коренной зуб. Семёныч видно понял, что слишком глубоко он берёт, и со мною надо ещё возиться и возиться:

— Не надо преувеличивать наши возможности. Да, мы здесь попытаемся, решая определённые прикладные задачи, внести свой вклад, я бы сказал, не просто в развитие науки, а в становление понимания мудрости жизни, её философии. А в целом это-то и будет складываться из крупиц знаний, получаемых в своих отраслях физиками, химиками, биологами, физиологами, врачами, да и иными учёными.

Нет, всё же что-то было в Семёныче не от мира сего. То он приземлено щёлкает какими-то астрономическими числами с точностью до пяти знаков после запятой, то, играя как своим воображением, так и воображением собеседника, казалось, отрывается от реальности в какие-то ну просто космические пустоты. Но где-то, на уровне своего подсознания, я чувствовал ту глубину, которую Семёныч не договаривал. Возможно то, что роилось в его сверкающе-лысой однозубой голове, только в какой-то скудной части смогло найти своё отражение в словах. Не всегда чётко осознаваемая бездна невысказанного обитала где-то на уровне его богатого подсознания. Тут у меня появилась крамольная мысль, что наши подсознания также, а может быть, и куда более активно, общаются между собой.

С Владимиром Ивановичем — шефом спецлаборатории — всё было значительно проще. Если можно просто излагать, например, принципы клеточного строения организма. Всё, о чём мы с ним общались, казалось, чётко размещалось на полочки традиционной биохимии и биофизики:

— Итак, продолжим, мил человек, о цифрах. Установлено, что потребность человеческого организма в крови и лимфе составляет 200 000 литров в день…

— Николай Семёныч, — взмолился я, — ну скажите, зачем вы нагружаете меня какими-то астрономическими цифрами, если я ничего не конспектирую, экзаменов или зачётов сдавать не буду?

— Цифры нужны для качественного подхода ко второму этапу — работе воображения. Я хочу, чтобы ты представил, что Человек — это такая же безбрежная вселенная, как и та, которая его окружает. Мы можем говорить о каких-то бесконечно малых или бесконечно больших величинах только в сравнении с чем-то. Но всё ли мы можем измерить? Традиционная линейка примитивна. Она измеряет ничтожно малый сегмент даже не пространства, а плоскости. В принципе, в зависимости от выбора эталона, те же бесконечно малые и бесконечно большие в ином сравнении могут банально поменяться местами.

Если честно — я не догонял. Или же, моё воображение попросту ещё не могло оторваться от накопленных мною материальных знаний.

— Ну, хоть как-то приземлить, увязать с традиционным пониманием материи, атома это можно? — взмолился я, пытаясь приблизиться к полёту мысли Семёныча.

— Долгое время мы считали атом мельчайшим, незыблемым и неделимым, не всматриваясь в его природу. Но сегодня существует иной подход к определению сущности атома, заключающийся в том, что атом — это концентрированная энергия. Вообще, то, о чём мы сейчас с тобой говорим — биохимия, биофизика — это очень близко, а может и существует как-то параллельно с ядерной физикой. Точка — просто огромная концентрация энергии в очень малой массе материи — вот что их роднит. А освобождение атомной энергии может привести к непредвиденным катаклизмам. Об этом знает каждый школьник. Но мы с тобой сейчас, оперируя такими, как ты сказал, астрономическими цифрами, можем вообразить, что человеческий организм — это такое же сжатое пространство с одной стороны — как и атом, с другой — как и Вселенная. И огромные поверхности, заключённые в нашем организме, содержат просто колоссальное количество энергии. А когда максимум энергии заключается в ограниченном пространстве, создаётся потенциальная опасность высвобождения энергии — взрыва, разрушений, катаклизмов…

В моём мозгу, начавшем работать, словно отремонтированный и хорошо отлаженный часовой механизм реставрированного средневекового замка, всплыла чёрно-белая картинка шестидесятилетней давности. Я увидел жуткого бело-пепельного «гриба» атомного взрыва над Хиросимой.

Воображение растормошило свою двоюродную сестру — фантазию. И мне вскоре увиделось дышащее звёздное небо (а с чем ещё мог я ассоциировать Вселенную?). Затем этот кошмарный, но почему-то беззвучный взрыв Вселенной, который выразился в том, что кто-то, будто тщательно вытирая от следов ещё дышащего звёздного неба белоснежную доску, вдруг мгновенно всё стёр. Вокруг осталась только слепящая белизной пустота.

Всмотревшись, я увидел в пустоте один отчётливый контур Человека. Меня охватило просто всесокрушающее желание: «Нет, не дать ему взорваться!». Вдруг нежное земное тепло охватило всё моё естество:

«Мил Человек, пора просыпаться», — я открыл глаза. Меня никто не тряс. Склонившись надо мной, стояли Владимир Иванович и Семёныч, положивший свою руку на моё плечо.

— Ну что, товарищ старший лейтенант, спим на занятиях? — с добродушно-ехидной улыбкой, как ему, наверное, показалось, сострил Владимир Иванович.

— И что снилось? — как-то по-отечески участливо поинтересовался, перестав быть Кощеюшкой, Семёныч.

— Кошмар какой-то, — выдавил я из окаменевшего горла звуки, преображая их пересохшими губами в слова. — Хиросима. Вселенная. Взрыв. Человек…

— Успокойтесь, — нежно-тёплая рука Семёныча смахнула испарину с моего лба. — Не надо смотреть на сны, как на банальное отображение нашей действительности в прошлом или даже в будущем. Сон — это игры вашего подсознания с отдыхающим в это время сознанием, которое что-то вам подсказывает, на что-то хочет обратить ваше внимание.

— А на что?

— Точных ответов не существует. Тем более со стороны. Попробуйте найти ответ на этот вопрос где-то внутри себя. Может, подскажет разум, а может — сердце. — Семёныч остановился, над чем-то размышляя. — Я бы рекомендовал задуматься над тем, чем для вас был вот этот последний образ — образ Человека. Почему вы так отчаянно пытались его спасти?

— Чешч! — если бы не это чисто польское приветствие, соответствующее нашему «привет», я, возможно, представил бы, что моё воображение опять рисует передо мной сказочные образы «двоих из ларца» из чисто русского мультика. Благо, обстановка в «Русской Чайной», которая теперь стала моим излюбленным местом общения как с самим собой, так и с приятелями, способствовала релаксации на любой вкус. Был здесь вкусный чай (видов пяти — десяти — на выбор), и романтично умиротворяющая музыка… Но пелена развеялась, и не воображение, а банальная чуйка подсказывала, что этот мультик — для взрослых. Два улыбающихся молодцеватых красавца из Люблина, выросшие из ниоткуда передо мной, излучали такую компанейскость, как будто мы только вчера с ними расстались:

— Куда ты пропал? Марек волнуется. Не звонишь, не пишешь. Как жизнь, старик?

Помниться, мой старый кореш Наум после пятилетней разлуки куда меньше был озабочен жизненной устроенностью моей скромной персоны. Казалось, меня спящего подняли, но не разбудили, и я был обескуражен глубиной такого внимания. Но моих визави это отнюдь не обескураживало. Они дружно продолжали лепетать дуэтом:

— А мы, вот, в маленький отпуск — на экскурсию.

То ли я начинал просыпаться, то ли эта ересь задела меня за живое, и внутри ожила клокочущая кипучая мысль: «Какая экскурсия? Да, город наш славный, но исторически примечателен разве что тем, что здесь в своё время Богдан Хмельницкий от души оторвался на ляхах. И даже в лучшие времена польские туристы как-то объезжали наш городок стороной. А вам чё, острых ощущений захотелось?». Но уроки Семёныча не прошли даром. Я не дал внутреннему гневу выйти наружу. По одной из предложенных методик Семёныча я мысленно взгляд обоих глаз направил в центр своего лба, зафиксировал его на секундочку, и всё — гнев как рукой сняло. Я преобразовал его на приятельскую милость и сделал вид, словно от души радуясь приезду милых гостей, излучая лучезарную улыбку.

— Ну, так что, может, традиционного русского чайку?

— А может водочки? — люблинцы многозначительно улыбались, возможно, намереваясь повторить свой фокус.

— Увы, здесь нет ни татарского салата, ни водочки. Есть только русский чай!

— Что-то я не слышал, что чай растёт в России, или, извините, в Украине.

— Водка, знаете, тоже здесь не растёт. Но всё, во что мы вкладываем душу, непременно приобретает свой неповторимый колорит. — Я сам удивился вычурности того, что сказал.

Раньше у меня получалось что-либо неординарное только при увязке с матом, но сейчас, то ли работа накладывала отпечаток на речь, то ли, действительно, как того хотел Владька, с возрастом я стал смиренней что ли, но казалось, вот-вот и я заговорю стихами.

И мы, заказав чайку с жасмином, начали болтать о всякой всячине: последней игре нашего «Динамо», наводнении во Флориде, скандалах вокруг фотомоделей и голливудских звёзд.

Они, видимо, считали, что за чайком как-то восстанавливают слегка призабытое мужское доверие. Я же знал, что в этой игре у меня в рукаве козырный туз. Даже два.

Два туза вошли в чайную, как мы и договаривались — ровно в семь. Но естественно, ни о каком польско-украинском мосте дружбы они и не догадывались.

— О, привет! — я поднялся, словно вдруг увидел своих старых знакомых. — Разрешите представить: это Владислав, а это Николай Семёныч. Знакомьтесь — мои польские партнёры из фирмы «Полград: инновации и инвестиции».

«Двое из ларца» на какое-то мгновение превратились в киногероев «Людей в чёрном». Возможно, это мимолётное преобразование осталось незамеченным для сторонних глаз. Но только не для меня. Всё-таки, я хоть и начинающий, но профи. Семёныч говорит, что вот так, без переводчика, читать намерения человека по его даже мимолётной мимике, в управлении могу я один. Он видно из скромности не посчитал себя.

А прочитал я то, что никакой радости новое знакомство моим польским коллегам не принесло. И это как-то вынуждало их внести некие коррективы в свои планы.

Однако на расстоянии всего одного вдоха-выдоха по-прежнему улыбающиеся «двое из ларца», как бы для завязки разговора, поинтересовались:

— И чем занимаетесь?

О, с этим было просто. Казалось, Владька, чисто в служебных целях, умел юморить:

— Ну, в данный момент хотим испить чайку. А по жизни — я коллега Андрея, работаю в коммунальном хозяйстве, а Семёныч — мой сосед, врач-массажист.

В принципе, это было непробиваемо. Владька, с его интеллигентным видом, сто пудов тянул на исполкомовского клерка, а Семёныч — явно мог делать массаж хоть своими мощными немного скрюченными пальцами, а хоть и безукоризненно выбритой головой — на любителя.

Чай — не водка. Не так сильно сжимает время. И хотя за столиком горным ручейком лилась непринуждённая светская беседа, я чисто интуитивно ощущал, что наши визави имеют определённые временные ориентиры.

Придававшие некую вальяжность «Русской чайной», очевидно, ещё дореволюционные часы, как будто одиноким глубоким ударом колокола, вылитого из сплава, тайну которого унесли с собой в бесконечность монахи-горцы, отмерили девять вечера.

Для нас, по-своему зомбированных ещё в глубоком детстве тем, что в это время мультики, даже с любимыми героями типа «Двое из ларца», заканчиваются, очевидно, где-то на уровне подсознания, поступил сиюминутный надлом. Отнюдь не проблема. Просто через мгновенье сознание, удостоверившись, что обладатель бренного тела уже давно не ребёнок, даёт команду на бодрствование.

«Двое из ларца» вслед за боем часов преобразовались в «людей в чёрном» и выразительно посмотрели друг другу в глаза: «Ну что, пора?». Тут и расшифровывать-то было нечего. Мне казалось, я отчётливо услышал голоса их спетого дуэта. Хотя реально прозвучало:

— Спасибо за чай. Пожалуй, пора закругляться.

К этому времени в чайной, которая и не собиралась конкурировать с ночными клубами, из посетителей кроме нас никого не осталось, и я чётко разглядел внедорожник «Land Cruiser», подъехавший к чайной, как только отзвенели локальные куранты.

Мне стало совершенно ясно, что роскошная карета была заказана этими «туристами» и предназначалась для меня.

Мы вышли как бы прощаться, хотя вечер для всех ещё только начинался. Требовалась завязка, которая оказалась их вторым проколом. Из джипа с водительского места чисто для форсу вылез некто, словно их братец-близнец.

— А это чё — ваш экскурсовод? — переходя играть в открытую, съязвил я. Никто шутку не поддержал, хотя уверен, что таким веселым ребятам она явно должна была понравиться. То ли до моего острого слуха донеслась эта звенящая пауза, то ли моё воображение заприметило витающий в воздухе «топор войны», но сама душа взыграла по-своему, выдавая во мне живую славянскую натуру:

— А-а, суки! — то ли для устрашения, то ли повинуясь какому-то внутреннему порыву, я, из видов единоборств занимавшийся только бильярдом, очевидно, впервые для себя и окружающих, решил испробовать на непрошеных гостях приёмчик, так понравившийся мне в исполнении Ван Дама. Но не заметил, как в голове моей всё помутилось, а сам я оказался на ухоженном газончике возле чайной.

В дальнейших молниеносных событиях я оказался, увы, засыпающим зрителем, который занял свое место, согласно купленному билету. Владька, очевидно воспользовавшись тем, что я, как мог, отвлёк наших «собеседников», разобрался с экскурсоводом. Молниеносный прыжок — сближение, захват — выкручивание за спину интуитивно выброшенной руки и большой палец левой руки, безукоризненно точно определивший месторасположение «сонной артерии» «экскурсовода». Глубоко вдавливая его, Владька как бы настаивал: «Спокойной ночи, малыш».

Я никогда не видел, чтобы так быстро засыпали, да ещё в таких походных условиях. Просто присев на бордюр и склонив голову на пятисотдолларовое колесо «Тойоты». «Люди в чёрном», не успев совершить и двух шагов в направлении Владьки (совершенно не учитывая, что из стоящих на ногах есть ещё и Семёныч), обескуражено остановились, окликнутые совершенно неуместным «Хэ-эй!». От увиденного у меня волосы встали дыбом, и где-то я, наверное, испугался за наших гостей, которые могут умереть от разрыва сердца, не понимая — это они реально видят или им мерещится. Семёныч, нарочито поблёскивая своим коронным (или коренным) зубом, стоял в стойке не то ушуиста, не то каратиста (я в этом не разбираюсь).

Владька видно тоже обалдел так, что и думать перестал о том, чтобы по-своему атаковать «туристов».

Семёныч явно всего этого не замечал. Он как-то, словно в китайском народном танце, широко расставил ноги, вычурно, будто пытаясь ухватить невидимые нити воздуха. Потом, совершив пару взмахов руками, сделал глубокий вдох и на какое-то мгновенье застыл, словно статуя, восклицая что-то типа «Ай-й-а-а!», казалось, ударил стену пространства, находящуюся от него на расстоянии вытянутой руки.

Последовавшее за этим я не видел ни в одном боевике. Словно от неведомой взрывной волны «люди в чёрном» улетели на капот внедорожника. Семёныч, сделав глубокий выдох, ещё пару раз, но уже куда медленней, взмахнул руками, аки белый лебедь, и скрыл от нашего с Владькой взора свой зуб, однажды чуть не ставший предметом раздора.

Позже я поинтересовался у Семёныча, что это было. Оказалось, энергетический удар. Предположительно, в мире им обладают не более пяти человек. Где они сейчас, Семёныч точно сказать не берётся. Знает только, что двое обладателей такого удара — монахи, обитающие на Тибете.

А сейчас нам предстояло воспользоваться любезно предоставленным туристическим автобусом. Не скажу же я «туристическим джипом» — так не принято. На нем мы должны были совершить экскурсию с нашими гостями в мир весьма познавательного. В том числе и для нас. Благо, с Владькиной ксивой мы хоть всю ночь могли бы колесить на трофейном транспортном средстве, но я запамятовал (видимо от удара недругов), что мы — народ серьёзный, и безукоризненно памятуем: «Делу — время, а потехе — чай».

Генерал ещё и не собирался уходить домой. Примчавшийся к дверям шефа полковник Ефимов был совершенно не удивлён, застав его на месте, несмотря на десятый час вечера. Совершенно неуместные три шага строевых и без доклада полковника Ефимова давали генералу понять, что произошло нечто неординарное.

Но этот, с позволения сказать, доклад, не выдерживал никакой критики. Казалось, он был содран из какого-то юмористического армейского сериала.

— В соответствии с вашим распоряжением, незамедлительно докладываю следующую информацию, которая кажется мне не незначительной, — эти слова преобразовали генерала в Мюллера из «Семнадцати мгновений весны». Более того — после доклада о том, что три польских контрразведчика в бессознательном состоянии доставлены к нам на явочную квартиру, хотелось просто процитировать Мюллера: «Профессионалы так не ошибаются!!!».

И он был прав. В какую логику можно было уместить сюрреалистический союз славянского, ещё вчера забулдыги, и «тибетского» воина? Никакой компьютер НАТО (да и наш) не смог бы этого спрогнозировать, и этим как-то предостеречь своих сотрудников от возможного провала. Но случилось то, что случилось.

Мозги генерала заработали лучше любого биокомпьютера, несмотря на кажущуюся несовместимость с реальным разрешением возникших проблем. Во-первых, как ответственный администратор, генерал абсолютно чётко понимал, что это даже не ЧП, а супер ЧП. Три иностранных гражданина без какого-либо решения суда, с применением насилия задержаны его сотрудниками. Будучи материалистом, он абсолютно чётко понимал, что, несмотря на осознанную им реальность, гражданское общество просто не имеет право на память о существовании данного факта. Во-вторых, всё-таки, удерживали мы их, а не они нас. А это уже много значит. Первый ход белыми — за нами. В-третьих, надо чётко уяснить то, как бы я хотел, чтобы это всё закончилось.

Но нам некогда было ждать циркуляров от генерала. Нам некогда было даже осознать, что при любом раскладе крайними будем мы. Мы просто вошли в кураж. Приковали «кайданами» (наручниками) к отопительным батареям наших милых собеседников. А потом привели в чувства многократным принудительным погружением в ведро с водой. Потом, всунув кляпы в рот, чисто для профилактики немножко «отходили» их от души по всем жизненным системам — печёночно-почечной, мочеиспускательной и желчегонной. Теперь можно было поговорить о деле:

— Ну что, пацаны, будем общаться? — по-деловому обратился Владька, вытирая со лба выступившую от «отработки» испарину.

Из-за кляпов во рту наши «собеседники», ясное дело, были не очень разговорчивы. Двухкомнатная «сталинка» давала некоторые манёвры для «отработки».

— Ок, продолжаем настойчиво молчать, — сказал Владька, как будто не понимая, что что-либо отвечать только с помощью широко выпученных глаз они просто не могут.

— Расстреливать будем по одному, — продолжил он отработку. Психика ошалевших люблинцев была явно подавлена, и Владька, не прочувствовав и намёка на сопротивление, потащил одного из «временно задержанных» на шестиметровую кухню, где на «клиента» уже поджидал Семёныч. Не знаю, зачем ему это было — реальней всего (и я это «прочитал» в едва уловимой ироничной ухмылке) Семёныч шутил. На классической газовой плите, возле которой примкнули к батарее «допрашиваемого», в классическом банном тазике, (и откуда его здесь выкопал Семёныч?), что-то блестело. В кипящей воде из-под пара просматривались наряду с традиционными инструментами (из которых я бы выделил ЛОРовский шприц для очистки от серы ушной раковины и хирургический скальпель) кипятились также формочки для кондитерских изделий и несколько нержавеющих вилок.

Безусловно, у подозреваемого была возможность изучить весь этот нехитрый натюрморт.

После выделенного клиенту времени для «внутренней подготовки» и созидания самостоятельного чувства убеждённости в том, что здесь шутить не будут, Семёныч обратился к Владьке:

— Приступайте, коллега.

Владька, предусмотрительно вынув кляп изо рта иностранца, первым делом врезал в пах, чуть походя — в печень, печень, и ещё раз… в печень. Понятно было, что этими нехитрыми приёмчиками он отрабатывал не этого — здесь, а тех — там.

В комнату к «собратьям» донеслись истошные крики-вопли, сменявшиеся вскоре бесчувственным мычанием.

Следует отметить, что, очевидно, в «свободное от работы время» квартиру арендовали рок-музыканты, предварительно оббившие специальным пластиком и драповой тканью стены, через которые сейчас не могли просочиться никакие децибелы хэви металла.

После психологической бомбардировки поверхности, к телу уже участливо и проникновенно обращался Семёныч:

— Мил человек, есть предложение прекратить прения и сыграть в «русскую рулетку». Вы самостоятельно выбираете орудие пыток.

Есть кондитерская формочка — мы прикладываем форму «розочки» к вашему нежному телу в ожидании ответов на интересующие нас вопросы. Или шприцик — и мы делаем вам укольчик, после которого вы впадаете в галюционный бред, и мы с вами беседуем на любые темы. Вам будет всё равно, о чём говорить, и мы точно знаем, что вы врать не будете — в таком состоянии на вопросы отвечают честно и исключительно честно. Единственная проблема — остаточные явления медициной изучены неглубоко, поэтому возможны расстройства психики — вплоть до аномальных, проблемы с памятью, да и внутренние органы могут вести себя не всегда, мягко скажем, адекватно.

— Например, мочеиспускание может перестать быть контролированным, — чего-то влез не в свою парафию Владька.

Вообще-то, я сильно сомневаюсь в том, что всё то, о чём говорил Семёныч, — стопроцентная правда, но я был на своём месте, а возле батареи и газовой плиты, да ещё и в наручниках, думалось не так комфортно.

Семёныч предложил ещё несколько вариантов со скальпелем, иголками, утюгом и паяльником. Ясное дело, что «звонок другу» для приятия варианта решения, исключался. Наконец-то, был предложен явно «спасательный круг» для утопающего:

— В принципе, мы можем и не усложнять процедуру получения ответов на наши вопросы.

Когда на «квартиру» прибыл генерал с полковником Ефимовым, в зале «для гостей» они обнаружили картину умиротворённости и безмятежности. Иностранные «туристы», казалось, пребывали в глубоком младенческом сне: Семёныч сработал безукоризненно, цитируя героя «Бриллиантовой руки»:

— Без шуму и пыли.

Действительно, ребята оказались очень разговорчивыми, и один за другим исключительно, как мне показалось, по велению души, рассказали всё, не утаивая, что им было ведомо, об интересе их спецслужбы к моей скромной персоне. Нет, право, никакого зла к этим ребятам у меня не возникло. Более того, отец как-то рассказывал, что где-то в третьем колене мы тоже имеем польские корни. Но здесь — как на боксёрском ринге. Сначала лупим друг друга без устали, а затем, после боя, обнимаемся, как бы благодаря за взаимное избиение.

Впрочем, те пара ударчиков, которые совершал Владька, весьма профессионально, не оставляли на теле никаких следов. Но, очевидно, чтобы даже эти неприятные мгновенья не тяготили воспоминания о вояже, Семёныч позаботился о подопечных, введя их в гипнотический сон.

— И что они будут помнить? — полушепотом, очевидно, заботясь, чтобы его отработанный командирский басок не разбудил мирно спящих, поинтересовался генерал, обращаясь к Семёнычу.

— Мы вернули их в чайную на момент нашего мирного расставания. Никаких наших действий по отношению к себе они помнить не будут.

— Ну а не может их гипнотизёр помочь им восстановить реальную картину?

— Во-первых, будучи уверенным в том, что это непременно там произойдёт, я поставил усиленную защиту. А во-вторых, наш стажёр Анисимов — специалист по невосстанавливаемым страницам памяти, поэтому немножко поработал и он. Вероятность положительного результата для нас многократно усилена.

Это и был самый оптимальный вариант выхода из ситуации, которого мысленно так желал генерал.

К сожалению, в «творческом плане» туристы преподнесли маловато креатива. По линии внешней разведки, предположительно, через НАТОвские структуры, к ним поступила вводная на обработку часто бывающего в Польше гражданина Украины Анисимова. Требуемая к получению информация — установление методики устранения вибраций типа полускоростного вихря.

— А уедут они с твёрдой уверенностью в том, что методика Анисимовым безвозвратно утеряна. Ну и славненько, — резюмировал генерал.

Надо сказать, что отчасти созданная мною самим «боевая операция» проходила для меня в состоянии длительного стресса. Действительно, такого «кино» я ещё в жизни никогда не видел. Но не скажу, что не хотел бы вновь пережить эти обдающие голову жаром мгновенья от вырабатываемого в крови адреналина. Появившаяся во мне просто профессиональная потребность в анализе происходящего заставила обратить моё внимание на один небезынтересный аспект. А кто же был главным действующим лицом в этих событиях? Словно выстрел разорвавшейся где-то рядом петарды, меня вдруг озарил, как выражаются тинэйджеры, insight. Всё, что происходило со мной, могло бы пойти совсем иначе, если бы не… Семёныч. Действительно, вся креативность исходила именно от него, и ко мне даже начала стучаться фривольная мысль — а не управлял ли он заведомо осознанно всем процессом, не управлял ли он как гостями, так и нами?

— Управлять надо, прежде всего собой, мил человек, — как-то философски ответил на мои озабоченные волнения Семёныч. — Через познание себя — к познанию мира. А познавая мир, размышляй о себе.

Я уже не считал, как ранее, что Семёныч загоняется, дуркует, уходит от ответа. Скорее наоборот. Начинал осознавать, что ответы на свои вопросы надо банально уметь слышать, а иногда и видеть, ощущать в окружающем мире. — Семёныч, а как быть с этой развитой способностью бесконтактного удара, которой вы владеете так же, как и тибетские монахи? Где вы этому обучились? Неужто вы действительно были в составе тибетской экспедиции?

Опять это обезоруживающее сверкание одинокого зуба и эта, ранее подавляющая мою волю, улыбка Семёныча, казалось, снова и снова забрасывают меня в мир детских страшилок. Но Семёнычу, очевидно, до этого не было никакого дела. Он как будто в медитации говорил о чём-то своём:

— Тайны Тибета не могут быть открыты для всех, но они всегда открыты для достойных. А достойным их познания может сделать только каждый себя сам.

— Но почему такая, назовём её, концентрация возможностей познания расположена именно на Тибете?

— В мире немало необычных мест, особо способствующих человеку в познании, совершенствовании себя. И я считаю, что оптимальным для этих целей для каждого человека является место, где он родился, провёл детство. Создатель мудр. Он даёт шанс каждому реализовать себя, странствуя по пути творения добра или, увы, зла. И всё же, не скрою, Тибет — необыкновенен. Возможно, таковым его отчасти сделали и его обитатели. Они умело абстрагируются от суеты окружающего мира и следуют по пути познания тайн жизни и смерти, безверия и бессмертия…

— Так может, для познания тайны омоложения нужен не полускоростной вихрь в Украине, а какой-нибудь «эликсир молодости» на Тибете?

— Я рад, что ты уже можешь выражать словами то, что интуитивно чувствуешь, — мне стало казаться, что голос Семёныча стал звучать с неким пещерным эхом. Томные веки глаз сомкнулись, и окружающее пространство стал заполнять совершаемый на надрыве полушёпот:

— По тибетским легендам, есть пещеры, в которых застывшие монахи «сидят» по тысяче лет. Они пребывают в САМАТХИ — мифическом состоянии, в которое, по буддистским поверьям, могут впадать некоторые монахи. При САМАТХИ тело монаха, принявшего позу лотоса, застывает, и все жизненные процессы замедляются в миллионы раз, сознание уходит, но оно может вернуться.

— Быть может, это просто красивая легенда?

Ни одна извилина не шевельнулась на застывшем лице Семёныча. Видно, слишком «приземлённым» показался ему мой вопрос.

— Для нашего шефа спецлаборатории пока что, как и для тебя, познанием ИСТИНЫ является практика. Так вот, и он знает о феномене нетленного Ламы Этигелова, умершего в 1927 году. Феномен заключается в том, что он и сегодня выглядит словно живой. Он умер, но смерть его никто не констатировал. Просто он принял позу Лотоса, начал медитировать и перестал подавать признаки жизни. Когда через 75 лет после этого события (которое я не спешил бы именовать смертью) тело далай-ламы перевезли в Иволгинский монастырь, то по просьбе учёных, подобных нашему Владимиру Ивановичу, им предоставили волосы, остриженные ногти и кусочки кожи нетленного ламы. Так вот, спектральный анализ не выявил в его органических тканях ничего такого, что бы отличало их от тканей живого! Внутренние органы тоже оказались целы! Только кровь из жидкой стала желеобразной. Но феноменально то, что она есть… Чего не должно быть у человека, так давно умершего. Потрясает ещё и то, что великий Этигелов, составляя своё завещание, знал о том, что спустя многие годы его тело останется нетленным!..

Больше слов у Семёныча не было. Он, молча, медитировал. Возможно, медитировал и я. Кто знает, быть может, мы давно уже общались телепатически.

— Итак, поляки отпали. Но вопросов меньше не стало. И главный из них: почему и швейцарцев, и американцев так волнует проблема полускоростного вихря? Только ли исследование проблемы омоложения стоит на повестке дня? Насколько причастны к этому спецслужбы? — генерал Крикун, привычно расхаживая по кабинету, задавался вопросами, размышляя вслух в присутствии полковника Ефимова.

— Возможно, приблизиться к ответу на эти вопросы мы сможем и через Анисимова. Может, он припомнит если не формулы и схемы, то хотя бы некое смысловое позиционирование своей работы. Хотя это маловероятно. С ними, учёными, иногда так бывает. Разрабатывал, разрабатывал, а потом бац — понял, что у него бомба получилась, которая, того и гляди, может разнести в клочья всю планету. Поэтому осознание того, что же кроется за тройным частоколом интегралов — вещь довольно сложная.

— Может, пора задействовать агентурные возможности, прежде всего в направлении поиска причин интереса к тематике именно у американцев? — предложил полковник Ефимов.

Генерал об этом уже давно думал. Но выход на задействование агентуры такого уровня непременно должен был согласовываться и курироваться центром. А туда надо было с чем-то идти.

«Что ж, теперь, после визита поляков, многое прояснилось. Прежде всего, для меня самого. И в дальнейшем вуалирование от центра значимости дела Анисимова, пожалуй, недопустимо», — размышлял генерал.

— У вас есть какие-то конкретные идеи или предложения по задействованию агентуры?

— Да, я размышлял об этом, товарищ генерал. Думаю, значимость вопроса стоит на уровне агента ДИРГНИ.

Это была козырная карта. Три года назад успешное проведение операции «Сенатор» стало одной из составляющих его генеральской звезды. Хотя некоторые эпизоды осуществления операции могут показаться кому-то выходящими за рамки традиционной морали.

Сенатор, который стал объектом разработки наших спецслужб, после осуществления каких-то протокольных политических церемоний прибыл в крупный индустриальный и университетский центр на целых три дня с целью принятия участия в проведении конференции «Перспективы инвестиционных процессов стран СНГ после вступления ряда восточноевропейских стран в ЕС». Несмотря на замысловатость формулировки, в традиционном фуршете, приуроченном к проведению международной конференции, стремились принять участие не только директора заводов, банкиры, профессора, но и их соратники. Речь идет о жёнах и «близких подругах», для которых это был очередной повод выйти в «свет», ибо цедить Martini с апельсиновым соком в столь изысканной компании куда приятней, чем засыпать на этих непонятных премьерах опер. А для кого-то это был шанс установить новые, порой «многозначительные» контакты. Лена Клюева не относилась ни к тем, ни к другим. Она здесь была как на работе. Получить приглашение и на конференцию, и на фуршет для неё не составляло никакого труда. «Обширнейшие» связи с руководством региона это позволяли. Более того, она реально присутствовала на конференции, и не только чётко понимала предмет обсуждения, но и по многим вопросам имела своё собственное мнение. Два красных диплома о высшем образовании (филологическом и экономическом) свидетельствовали о её высоком интеллектуальном уровне. Ну а если к этому добавить несколько цифр — рост 176, вес 52, 90-60-88, плюс нежно ласкающие стройную спинку белокурые локоны, то, как в лёгкой арифметической задаче, получается самый приятный собеседник (разумеется, после губернатора) по вопросам, естественно, об инвестиционном климате и для директоров заводов, и для банкиров, и для профессоров. Вместе с тем, в определённых высоких кругах, Лена имела статус одной из самых высокооплачиваемых и изысканных шлюх не только в регионе, но, поговаривают, и в столице. Только избранные имели честь получить право на ночь общения с ней по тарифу, который, то ли в зависимости от сервиса, то ли от похотливого амурного настроения Леночки, варьировался от 700 до 1000 долларов. И сильные мира сего «выстаивали» в очереди на эту, порой несбыточную, голубоглазую мечту, словно на новый внедорожник, изготавливаемый по спецзаказу, в котором переделывали прямо в самой Японии и без того не хлипкое сиденье базовой модели, расширяя его под широкий славянский зад «начальника значимого эшелона власти».

Сенатор даже не осознавал величественности её жеста, заключавшегося в том, что она сама подошла к нему и осмелилась сделать некоторые критические замечания по поводу его выступления, которое зал принял дружными аплодисментами. Переводчик был не нужен. «Ellen» (как чуть позже шептал в беспамятстве её имя сенатор) прекрасно владела филологическим английским. Впрочем, незаурядные способности своего физического языка она вскоре также с блеском продемонстрировала во время бурной ночи, которую они провели вместе в номере некогда обкомовской московской гостиницы (ныне — отеле «Европа»). Сенатор даже не догадывался о гонорарах, которые за подобные услуги брала Лена Клюева. Он наивно полагал, что вот она — неподвластная ни одному иному народу мира русская (sorry, украинская — они нас всё ещё путают) страсть.

Но он несколько ошибался. Нет, не относительно страсти. Лена действительно безумно входила в образ и душой, и телом. Ошибался относительно гонорара. Действительно, услугу она оказала ему по-славянски — от души. Но в ведомстве перед проведением спецоперации «Сенатор» агент Ингрид затребовала и своевременно получила пополнение на счёте — 100000 зелёных. Сумма была неимоверная. Но и значимость вербовки столь высокооплачиваемого чиновника, имевшего непосредственное и очень серьёзное влияние в бюджетном комитете Конгресса, подкупала. Сомнений в том, что агент Ингрид безукоризненно выполнит свою задачу, у руководителей ведомства, по понятным только им причинам, не возникало.

Если бы сенатор, которого, в соответствии с неписаными правилами агентурной вербовки, нарекли агент сенатор Диргни (в обратном порядке записанное имя Ингрид), мог только предположить, какой высокой ценой, именуемой независимостью, ему придётся заплатить за эту страстную ночь. Тогда бы он, не сомневаюсь, быстрее падающей звезды летел бы прочь от этого отеля, притаптывая голыми пятками палубы тихоокеанских лайнеров. Но, увы, блаженство страсти умиротворяло разум. Единственное возвращение к реальности — выуженный из пустоты окружающего мира презерватив в руках Лены, впрочем, незамедлительно определённый этими же руками на жаждущее клокочущее место. Именно стоимость вскоре заполнившего презерватив содержимого агент Ингрид определила в половину причитающегося ей гонорара. Вторую половину стоимости составили любезно предоставленные ею собственные материнские яйцеклетки, а также услуги суррогатной матери, которая выносила чудненького малыша с материнскими генами агента Ингрид и с отцовскими — сенатора Диргни, который вскоре стал агентом.

Третий секретарь консульства, который пригласил на частную беседу в уютном вашингтонском ресторанчике сенатора через год после конференции, то бегавшими по сторонам глазками, безукоризненно играл обеспокоенность:

— Господин сенатор, прошу извинить, но я вынужден поговорить с вами о весьма пикантной ситуации. В райсуд одного из наших индустриальных и университетских центров некая гражданка Клюева подала иск о признании отцовства ребёнка, отцом которого она считает, извините, вас…

Сенатор вспомнил сначала о презервативе, затем, с американской практичностью, о том, что они не дают стопроцентной гарантии. А уж затем — о жене, детях, Конгрессе, Президенте. Почему-то он вдруг пожалел, что они пьют вино, а не русскую водку.

— Безусловно, уважительно относясь к вам, мы можем затянуть процесс, указывая на юридические шероховатости и отсутствие надлежащего ответчика, но готовы ли вы к проведению генетической экспертизы?

Томительная пауза водоразделом пролетела между всем прошлым и будущим сенатора:

— Я готов. Только давайте это проведём вне рамок судебного процесса, — казалось, самой гортанью прошептал сенатор.

А чё проверять? Сработано было по-европейски безукоризненно, возможно, потому, что всё начиналось в отеле «Европа».

Через несколько месяцев явно поседевший сенатор во всё том же уютном вашингтонском ресторанчике, всматривался сквозь пустоту ничего не видящими глазами на результаты генетической экспертизы. Казалось, он уже не мог различать слова, произносимые всё так же сидевшим напротив советником посольства:

— Господин сенатор, мы, желая помочь вам выйти из этой весьма пикантной ситуации, поработали с гражданкой Клюевой. Она готова скрыть реальное отцовство её ребёнка.

Ленка так и сделала, публично заявив, что у неё сын от популярного российского эстрадного исполнителя. Тот, надо признать, просто обросший всевозможными скандалами, даже не сопротивлялся. К тому же он, безусловно, помнил Ленку и резонно посчитал, что стыдиться такой бабы нечего. Наоборот — даже рейтинг популярности возрастёт.

К сенатору возвращалось сознание: «Неужели всё ещё можно исправить?».

— А чем я могу вас отблагодарить?

Советник, словно преобразившись в «голубого воришку — директора приюта» из «12 стульев» Ильфа и Петрова, как-то неловко передёрнув плечами, не пытаясь скрыть лукавство официозом, ответил:

— Мы просили бы, учитывая значимость вашего статуса, периодически обеспечивать нас некоторой информацией. Безусловно, с некоторой компенсацией ваших издержек.

Сенатор всё понял.

В жизни действительно наступил Рубикон.

Теперь полковник Ефимов как раз и предлагал обратиться к глубоко зашифрованному агенту — сенатору Диргни. Ему нужно было раздобыть информацию о том, чем реально занимается компания, в которой работает Наум Ковальский, а также об источниках финансирования и направлениях исследований.

Семёныч серьезно за меня взялся — ежедневные тренинги, беседы… В принципе, занимался он со мной по пару часов в день, но ещё не менее 10 часов в сутки я занимался самостоятельно. В заполняемом журнале учёта спецподготовки (всё-таки элементы здорового армейского консерватизма присутствовали и в нашей конторе) это всё обозначалось как «специальная психологическая подготовка, включающая раскрытие и мобилизацию резервных возможностей». В принципе, не ошибусь, если скажу, что мои тренировки осуществлялись круглосуточно.

Я приучился вести дневник сновидений, не боятся того, что ранее характеризовал как кошмарный сон. Теперь я абсолютно спокойно умел фиксировать и запоминать свои сны. Но Семёныч утверждал, что при успешных тренировках в дальнейшем я смогу участвовать в формулировании своих снов. Я уже рассматривал сны как самые интересные фильмы, в которых в любом тексте скрывается бездна подтекстов, а в любом образе — глубина послания.

«Наше сознательное — для всех одно, а бессознательное (в том числе и сон) — у каждого своё», — цитировал Семёныч кого-то из древнегреческих философов.

Просыпался я теперь весьма рано. Но, осуществив свои записи в дневник сновидений, я не спешил вставать с постели, а делал специальные упражнения для глаз. Сначала вращал глазное яблоко справа налево 20 раз, и в обратную сторону — также 20 раз. Затем по 10 раз сильно скашивал взгляд по очерёди то в левую, то в правую сторону.

Люська, однажды увидев мои перекошенные глаза, чуть не обомлела. Решила, что я свихнулся или умер.

Но я жил, да ещё как жил!!!

Я научился давить взглядом.

Это тоже результат длительных тренировок. По нескольку раз на день я садился перед зеркалом и сам себе смотрел в глаза, постепенно усиливая давление взгляда. Безусловно, я не осознавал, зачем мне это надо. Но делал. С одной стороны, из-за глубокой веры в Учителя — Семёныча, а с другой — потому что ощущал какие-то невероятные преобразования в самом моём организме. Какие? Я ещё не всегда мог точно определить словами, но по завершению тренировок ощущал где-то глубоко в себе, наверное, на уровни души, прилив необычайно тёплой и приятной энергии.

После нескольких месяцев таких занятий Семёныч, то ли захотел перепроверить меня (и себя), то ли таки решив банально схохмить, затянул меня в лабораторию к Владимиру Ивановичу. Туда же, то ли для чистоты эксперимента, то ли для отчётности (руководство как-никак) пригласил и полковника Ефимова.

Задача передо мной была поставлена очень простая. Подавляющим взглядом, который я тренировал сидя перед зеркалом, нужно было посмотреть на сосуд, заполненный обыкновенной водой. Владимир Иванович (как потом объяснил Семёныч) утверждал, что согласно теории новых учёных мужей, люди, способные побудить некие резервные силы мозга, в момент этого пробуждения излучают некие электрические заряды. По их предположению, вода, попавшая под мой взгляд, должна была изменить электропроводность. То бишь, по их представлению, я должен был прикладываемым усилием воли изменить электропроводность воды. Когда я, буквально мельком, взглянул на банку с водой, приборчики повели себя как кошка, лизнувшая валерьянки. Охреневший Владимир Иванович даже через часок после «эксперимента» не мог доложить полковнику, что же произошло. После смачно выложенных ругательств, донельзя точно характеризовавших эмоциональное состояние шефа спецлаборатории, на название «приблизительно научной фразы» могло претендовать только одно предложение: «В сосуде сейчас какой-то, пока ещё не понятный раствор, но однозначно — это уже более часа — как не вода!»

Странно. Но мои выявленные и натренированные новые способности отнюдь не превращали меня в зазомбированного шизика. Даже Люська стала приятно и для меня, и для себя отмечать:

— Твои глаза изменились — они излучают доброту и улыбаются!

Полковник Ефимов, мой прямой руководитель (Семёныч — это Учитель) после эксперимента с банкой с водой как-то несмело поинтересовался у Семёныча:

— А на кой нам воду вот так мутить? Есть ли в этот какой-либо практический эффект?

Семёныч знал, чего он, в конечном счёте, хотел добиться от меня, но он также видел в наших занятиях прикладное значение для возможностей службы, о чём и сообщил заинтересовавшемуся полковнику:

— Такие бойцы, каким вскоре после настойчивых тренировок непременно должен стать Анисимов, будут буквально одним усилием воли сваливать противника, не вступая с ним в непосредственный контакт. Они смогут осознанно развить неподвластные обыкновенному человеку инстинкты: способность видеть полёт пули, чувствовать намерение угрозы, исходящее от невидимого противника и многое другое.

Такие диалоги время от времени возвращали полковника Ефимова к мыслям о приближающейся пенсии.

— Семёныч, а как ты считаешь, смогу ли я овладеть бесконтактным ударом? — Моё мнение должно меньше всего тебя интересовать. Если ты твёрдо уверен, что желаешь этого, ставишь перед собой чёткую цель, то всё, что требуется от меня — это обеспечить тебя необходимыми инструментами и снаряжением, с помощью которого ты будешь осуществлять своё восхождение к желанной вершине. А отрабатывается энергетический удар (некоторые, считая, что данный удар — это удар астрального тела, именуют его астральным) в три этапа. Сначала ты должен научиться ощущать энергию звёзд и, мысленно перемещая ее по телу, концентрировать в руке. Затем надо осознанно выводить эту сконцентрированную энергию через ладони рук или ступни ног. И третий этап — концентрация энергии на расстоянии при воздействии на какой-нибудь предмет. Если ты будешь осуществлять эти занятия с чистой душой и добрыми намерениями, то примерно через полгода начнёшь усилием мысли раскачивать подвешенный на нитке поролоновый шарик.

— А как на счет того, чтобы тела противников усилием воли отбрасывать на капоты внедорожников?

Семёныч, несмотря на то, что между нами уже давно установлен чисто дружеский контакт, как-то ушёл в себя, очевидно, находясь в поиске совета. Через какое-то время он приглушённо выдавил:

— В твоих руках может оказаться оружие, на мой взгляд, более сильное, чем атомное. Ведь это, в конце концов, неодушевлённое искусственное творение рук человеческих. Ты же намереваешься овладеть самой природой человека. И научившись владеть собой, ты реально сможешь владеть другими — делать их совершенно безоружными, даже несмотря на находящееся в их руках грозное искусственное оружие.

Истоки голоса Семёныча, казалось, были загнаны куда-то глубоко внутрь, и уже как-то совершенно на надрыве, он, сомкнув веки, скрывая взгляд всматривающихся в бесконечность глаз, приглушённым полушёпотом произнёс, казалось, сокровенное:

— Мы с тобой — воины добра. А война добра со злом заложена в природе существования самого человечества. Не поддайся искушению использовать свою силу с недобрыми намерениями, вопреки своему предназначению. Помни, что любую нечистую силу способна одолеть сила чистая. Природа энергетического удара, который ты должен освоить, заключается в пробивании кокона даже самой чёрной биополярной защиты мощнейшим энергетическим ударом.