Течение неба : Христианство как опасное путешествие навсегда

Проблема лидеров и проблемы из-за лидеров

В Истинно-православной церкви удается уйти от епископов-чиновников, и влияние верующих на свой епископат — это вполне реальная, а не пренебрежимо малая величина. Однако этим далеко не все проблемы решаются…

Как известно (тут меня сразу перебьют: «Кому известно?» — Отвечаю: «Кому надо, тем всем и известно»), разделения в ИПЦ происходят, прежде всего, по вине епископов (а во вторую очередь — по вине священников и только в третью очередь — по вине мирян и простых монахов). Как с этим бороться?

Вообще говоря, бороться, по-моему, надо не «с этим», а вообще с деструктивными движениями в наших церковных общинах, и я об этом написал даже специальную статью про разные «версии» ИПЦ (она следующая в этом сборнике). Но все равно остается отдельный и важный аспект — проблема лидеров. Вот об этом и пойдет сейчас речь.

Говорят, что когда много людей, «имеющих свое мнение», собираются в одном месте, то жди ссор и расколов. На самом деле, это правило не совсем верное. Ссор и расколов нужно «ждать» только в том смысле, чтобы уметь их предотвращать. Подобные напряжения в коллективах (вызванные внутренней конкуренцией лидеров) — это лишь признак того, что коллектив сбивается с курса. Выправление курса будет одновременно способом разрешения конфликтов.

Любой коллектив, и церковная община в том числе, должен быть занят делом, причем не любым делом, а только своим. В психотерапии патологий группового поведения это называется быть task-oriented — ориентированными на цель (на задачу). Когда у группы нет четкой цели, тогда в ней начинаются патологии. Если эту цель вернуть (или впервые правильно осознать), то патологии группы лечатся. Люди в группах или занимаются общим делом, или каждый своим делом, то есть едят друг друга.

Какова задача религиозной общины? Ответ «спасение душ ее членов» будет неправильным, так как религиозная община сама по себе не спасает чьи-либо души, а лишь создает для этого условия. Поэтому правильный ответ будет заключаться в формулировке конкретных задач по созданию таких условий — и только в той части, которая зависит именно от общины (есть еще много других условий, связанных, например, с личной жизнью ее членов).

В условиях ИПЦ нельзя сказать, что задачи общины могут быть исчерпаны обеспечением доступа к таинствам, хотя это и самое главное. Мы не можем, как в Церквах христианских империй или в квазигосударственных Церквах «мирового православия», оставить приходам совершение таинств, а все задачи религиозного научения и образования, а также взаимной поддержки перенести в область неформального социального общения, отделив их от приходской жизни. У нас, как и у христиан доимперского периода, как раз с неформального общения людей и начинается вся церковность, и поэтому наша литургическая жизнь должна быть в это общение встроена. Искусственное разделение общинной и сакраментальной жизни, типичное для имперского периода и для «мирового православия», — непозволительная роскошь для ИПЦ (при том, что это такая роскошь, от которой нет ничего, кроме вреда).

Отсюда получается, что «скелетом» наших церковных организаций не могут становиться объекты недвижимости (храмы) и обслуживающий их профессиональный персонал (клирики). Даже если у нас кое-где и образуются относительно большие приходы вокруг храмов, то устойчивый контингент прихожан в них все равно цементируется горизонтальными связями и неформально подразделяется на несколько пусть и не четко разграниченных, но вполне осязаемых групп. В малых приходах таких групп меньше — скажем, две или одна. Но суть всюду одна и та же: из неформального межчеловеческого общения кристаллизуются общины.

Это и ответ на вопрос, куда девать столько лидеров: для всех место найдется, их, наоборот, постоянно не хватает. Лидер — это такой человек, который может поддерживать общение с несколькими другими людьми, то есть цементировать хотя бы небольшую церковную ячейку. Это определение для нормального, то есть правильного лидера, а то еще может быть патологический лидер, который привлекает людей для чего-то нецерковного (например, личного культа), пусть и замаскированного под церковное.

Правильный лидер неотделим от людей, которые его окружают, и поэтому он ведет себя (когда не забывается и не срывается) не как человек с амбициями, а как группа, причем сама эта группа способна его корректировать — если речь идет о нормальной церковной общине или ее организованной части. Конечно, иногда становятся патологическими и отваливаются целые группы, но, как правило, группы более договороспособны и уживчивы друг с другом, нежели отдельные люди. Групповые интересы обычно обуздывают личные амбиции и личные обиды.

Вот и ответ на вопрос, куда девать «лишних» лидеров. Если у человека есть данные лидера (а не амбиции лидера, что не одно и то же), то он найдет свое место, создав либо новую церковную общину, либо новую группу внутри старой. Конкуренция разных групп внутри больших общин, подчеркну, всегда преодолевается за счет понимания общих целей и, прямо сказать, общей борьбы за выживание. В военной обстановке есть чувство боевого товарищества, и оно очень цементирует наши общины.

Повторю, человек устроен в большинстве случаев (не во всех) не так, чтобы настоять на своем и перекусать всех вокруг во что бы то ни стало. Обычно, если он себя так ведет в коллективе, то причина не в его особенно злой воле, а в том, что он несколько запутался на местности. Как правило, все это исцелимо, если есть общие и реалистичные цели. Для церковной общины эти цели должны быть, разумеется, церковными — а не «восстановлением русской монархии», на пример, как любили в 90-е годы поиграть в российских приходах РПЦЗ, судьба которых была предсказуемой.

То, что я сказал выше, — по сути, вещи очевидные, хорошо заметные в нынешнюю пору Интернета, но уже отработанные без всякого Интернета в практике Катакомбной Церкви советских времен. Там были тысячи людей еще в 90-е годы, а значит, лет на 20 раньше были еще десятки тысяч. Координация всего этого множества осуществлялась без единого открытого храма, но средствами все той же, как ее теперь называют, «облачной» структуры: литургическая и общинная жизнь совершалась в маленьких группах, связанных личными связями с не таким уж большим числом других подобных групп, причем почти ни в одной из этих групп не было священника. В послевоенное время один священник в Катакомбной Церкви приходился не на сотни, а на тысячи прихожан, и он оказывался большим центром притяжения для многих подобных общин-»облачков». «Облачная» структура, основанная только на личных знакомствах, не имеет четкой локализации в пространстве, легко перемещается и переменяется применительно к обстановке, но поэтому она и почти неразрушима. И, что очень важно, лидером в «облачной» структуре может быть только реально уважаемый за свои личные качества человек — необязательно клирик, необязательно монах и даже необязательно мужчина, но обязательно человек, а не собачка архиерея и не машинка для служения литургии.

В 1990-е годы, а отчасти и до сих пор, это плохо понимают в наших ИПЦ, бездумно копируя порядки дореволюционной церковной жизни, о которых к тому же судят по Московской патриархии. Конечно, у нас не было материальной возможности разводить церковный феодализм, отдавая какие-то общины «в кормление» назначенцам церковной бюрократии, но у нас и без этого хватало попов-паранпотистов — то есть таких клириков, которые сами были приняты или рукоположены без всякой стоящей за ними общины и потом сброшены архиереем на какой-то не имеющий клириков приход. Обычно это вело к формированию среди прихожан убеждения — которое они обычно стесняются высказать, — что главные церковные нестроения бывают от священников, и без священников общине лучше. Об этом стесняются говорить, так как получается, что церковной общине как бы лучше без Евхаристии, нежели с Евхаристией, но с попом-парашютистом (и нередко — диверсантом).

Почему парашютисты плохи — это достаточно понятно. Кандидаты в священники должны выдвигаться той общиной, где они будут служить. Или, менее нормальный, но тоже не худший вариант, — священник, рукоположенный случайным образом (по капризу архиерея), может все-таки создать вокруг себя общину. (Все же это ненормальный способ: сначала должна формироваться потребность в священнике, а уж потом рукополагаться священник для удовлетворения конкретно этой потребности.) Но такие священники уже заняты в своих общинах и не могут становиться парашютистами для других общин. Парашютист — это священник без личного авторитета; создание не столько никчемное, сколько вредное: это опасный паразит в теле церковных общин. Он может быть выгоден архиерею своей полной зависимостью от начальства, а не от общины (с которой он особо не связан), но лишь в том случае, если сам архиерей служит или себе лично, или церковной бюрократической системе, но никак не Церкви. Именно при бюрократическом извращении всех принципов церковного управления стали в свое время воспитывать священников как солдат архиерея и архиереев как солдат Синода, не допуская образоваться их более тесной связи с людьми, нежели с начальством (и, в частности, для этого практикуя антиканонические перемещения клириков из одного прихода в другой приход и из епархии в епархию).

Поэтому не надо принимать в ИПЦ священников без приходов. Надо думать не о том, каким чином их принимать, а о том, чтобы не принимать их вообще: их служение в священном сане для ИПЦ будет вредно. Если они решили переходить ради спасения души, то пусть переходят мирянами.

Да, воспитать священника — это длительный процесс, а принять хорошего священника с общиной — редкое событие. Но быстрее не получается. То, что получается быстрее, — жизнеспособно лишь в качестве церковных паразитов.

Поэтому нам, ИПЦ, можно только смириться с тем, что священников у нас будет мало. Кажущаяся легкость приобретения их сравнительно с советским временем — только кажущаяся. Да, на фоне советских гонений — это и на самом деле легкость, а на фоне РПЦ МП — это все равно крайнее оскудение. И нам нужно просто научиться с этим жить, благо ничего особенно нового изобретать для этого не требуется: достаточно опыта Катакомбной Церкви, но при современных средствах коммуникации.

Я хочу напомнить, что для причащения нужны Святые Дары, а вот священник уже необязателен. Он обязателен лишь для того, чтобы эти Святые Дары заготовить. Именно так причащались катакомбные христиане в своем большинстве, так как лишь единицы из них могли участвовать в службах со священником, но обычно священник передавал Святые Дары в общины через связных (которыми всегда бывали женщины — чтобы вызывать меньше подозрений), а потом служили обедницу и причащались под контролем авторитетных членов общин из монашествующих или мирян (иногда тоже женского пола). Также и исповеди передавали священнику через тех же связных в виде записок.

Сейчас у нас нет такой потребности в конспирации, а для передачи записок много куда более совершенных средств связи, голосовой в том числе. Кстати, первый зарегистрированный случай исповеди по телефону относится к марту 1917 года: губернатор Твери увидел в окно, что в его резиденцию идет толпа с вероятной целью его убить (он не ошибся), и тогда он позвонил Тверскому архиепископу по телефону и успел исповедаться.

Это значит, что и сейчас мы можем создавать общины верующих людей без участия священников. Нужны просто духовно авторитетные люди, способные собрать хотя бы несколько человек. И это в действительности уже и происходит.

Поэтому не будем пытаться выстраивать церковный дом с крыши — то есть с иерархии и священства. Так можно строить только домики из конструктора, а в реальности надо начинать с фундамента — церковного народа, организованного в общины. Точнее, самоорганизованного в общины. Задача епископов и всех клириков — стимулировать процессы подобной организации и помогать их развитию, помня о том, что главный вид помощи от начальства, церковного в том числе, — не мешать.