Течение неба : Христианство как опасное путешествие навсегда

Если с вами случилось «это» — у вас появилась христианская вера, — то, значит, «у вас проблемы». Нижеследующий текст написан на тот случай, если «вы хотите об этом поговорить».

1. Личная вера под социальным давлением

Церковная жизнь бывает настолько привлекательной внешне, что многие начинают ею жить просто «за компанию». И, начав, потом не знают, зачем она им нужна. Или придумывают для нее такой смысл, который перечеркивает ее суть. Телега ставится впереди лошади и уже никуда не едет.

Что в этом деле лошадь? Лошадь — личная вера в Бога. О ней многие люди говорят пословицей: «Если ты говоришь с Богом, то это молитва, а если Бог говорит с тобой, то это шизофрения». Такие люди отрицают в вере самое главное, то есть ее саму. В таком настроении возможна настоящая шизофрения, но никак не молитва: молитва, которая не предполагает ответа, — это аутичный монолог, замаскированный под диалог. Бывают такие люди, которые вступают в беседу, но сами говорят, никого не слушая. Такова же и молитва без веры — то есть молитва, не предполагающая ответа. Если же твоя молитва предполагает ответ, то ты знаешь, что это не обязательно шизофрения, хотя и от шизофрении никому зарекаться нельзя.

Очень многие говорят, что надо просто начать соблюдать христианские заповеди и совершать обряды, молиться, и тогда вера постепенно придет сама. Примерно это советовал даже Паскаль. Таким способом, несомненно, можно втянуться в церковную жизнь. В понимании многих людей это и будет означать, что ты стал верующим. Например, если Православие понимается как этническая религия некоторых народов, то именно таким способом и рекомендуют к ней приобщаться… Но святоотеческое или евангельское Православие никак не предполагает, будто к нему можно приобщиться соблюдением каких бы то ни было обычаев. В Евангелии страница за страницей объясняется, что это не так — что это вера фарисеев, которая во многом внешнем совпадает с подлинной верой в Бога, но внутренне ее отрицает. Но у христианских народов распространено убеждение, что хотя фарисеи — отрицательные персонажи, но только им можно подражать в деле организации христианской жизни народа: на соблюдении обычаев основано будто бы все, на личной вере не основано ничего. А это означает, что вообще любая личная вера, правильная или неправильная, становится для такой религиозной жизни разрушительной. Поэтому вера подменяется обычаями, а настоящее Православие — этническим, как это было в официальной религиозности иудеев. Естественно, что в наше время «этническое православие» автоматически воспроизводится в национальных диаспорах, но никому всерьез не нужно в бывших православных странах.

В нормальной жизни «этнически православных» народов соблюдение обычаев сокращено до необременительного минимума, а те, кто посещают храмы чаще, чем несколько раз в жизни, делают это в одном ряду с посещением знахарей, экстрасенсов и астрологов, то есть в качестве одной из общедоступных оккультных практик. В этом много от примитивной магии, но вообще нет христианства — даже если в качестве волшебной еды используется причастие.

Все это совсем не абсурдно, а определяется действием социальных механизмов, поддерживающих стабильность общества. Социальная стабильность требует предсказуемости и одинаковости, а личная вера вносит непредсказуемость и различия, а то и социальную рознь. Поэтому все религиозные учения, даже самые радикальные, становились массовыми только там и тогда, где и когда с использованием их атрибутики удавалось придумать способ организации обычной жизни обычных людей, — чтобы не было ничего радикального, да и вообще поменьше индивидуального. «Христианские народы» точно так же отказывались от евангельского отвержения мира, как, например, мусульманские народы отказывались от своего аналога отвержения мира, то есть от джихада, — хоть физического, хоть суфийского духовного (обе этих концепции, мусульманская и христианская, суть разные трактовки одной и той же ветхозаветной идеи — Нового Исхода вслед за новым Моисеем — Мессией, через Которого будет дан Новый Завет).

Поэтому личная вера никогда не является социально одобряемой практикой. Человек с личной верой может подчинить себе общество путем физического или психологического насилия, причем для этого ему не обязательно делать это сознательно. Например, египетские монахи в IV веке подчинили общество христиан своему авторитету, когда пытались из него убежать. Общество любит таких людей не только тогда, когда они внушают страх, но, во всяком случае, тогда, когда смотрит на них снизу вверх. Никакое общество не будет смотреть на них как на равных. Только снизу вверх или сверху вниз.

Любое общество, а особенно религиозная корпорация, всегда будет пытаться заставить каждого своего члена жить так, будто никакой личной веры у него нет. Это полностью относится и к сообществам христиан, даже не одних только корпораций профессионально верующих (например, клира). Под таким общественным давлением вера и на самом деле может пропасть, и так чаще всего и бывает. Сама по себе необходимость быть «не как все» — это непереносимый психологический дискомфорт не менее чем для 60 % людей, принадлежащих к якобы индивидуалистической европейской культуре.

Из этого абсолютно не следует, будто никакие религиозные корпорации не нужны для людей, имеющих личную веру. Просто необходимо понимать, что они даются в первую очередь для обучения собственной воли, то есть способности следовать своей вере и своему выбору и никогда не растворяться ни в каком стаде, даже если стадо — это паства. Церковь называет христиан словесными, то есть разумными овцами именно для того, чтобы отличить их от баранов.

2 Риски для психики меньше, чем кажется со стороны

Личный религиозный выбор и необходимо связанный с выбором личный религиозный поиск — это также испытание и для личной, а не только общественной психической устойчивости. Выражая общественную конвенцию, выдающийся психиатр Бинсвангер определил психическое здоровье как «безмятежное пребывание среди вещей». Вера дает безмятежность по отношению к вещам, но лишает «пребывания» среди них. А по отношению к невещественному вера лишает «безмятежности»: темы греха, вины перед Богом и страха Божия с точки зрения безбожной психологии можно описать в лучшем случае как невроз, так как, с точки зрения безбожной психологии, речь идет об отношениях с воображаемыми объектами. Впрочем, даже с точки зрения безбожной психологии эти воображаемые объекты могут рассматриваться как полезные элементы адаптационных механизмов, позволяющих невротику социализироваться.

«Народное православие» (у любого народа), если рассматривать его на личном уровне, как раз и создает ряд воображаемых объектов, служащих опорой для адаптационного механизма индивидуальной психики. Это надежно и эффективно. Но беда в том, что личная религиозность (в отличие от «народной») как раз этот механизм и разрушает. Она говорит предметам народной веры, что они суть воображаемые объекты, и хочет объектов более реальных, пусть и не обязательно абсолютно не совпадающих с предметами народной веры. В конце концов, никакое познание реальности не обходится без воображения, и само воображение является средством познания, а процесс познания — процессом творческим…

Поэтому личная религиозность — это всегда дополнительный и очень большой риск психического заболевания, или, точнее, того, что назвал бы заболеванием Бинсвангер. Чтобы не рассуждать на тему сравнительной первичности курицы и яйца, скажем, что оба этих явления тесно взаимосвязаны. Конечно, всегда есть шанс создания верующим человеком адаптационного механизма для себя лично, и это и предполагается православной аскетикой, — но не всем это удается. И уж точно никому это не удается легко. Всем приходится терпеть как минимум — скажем так — «психические перегрузки». Личная религиозная вера отличается от «народной» примерно так же, как полет на реактивном истребителе отличается от полета в кресле пассажирского авиалайнера: у этих транспортных средств разное назначение, а потому разные подходы к понятиям комфорта и безопасности.

Итак, если от личной религиозной веры столько неудобств, то кому она нужна? Избегая сейчас богословских объяснений, достаточно сказать, что вопрос так не ставится. Может, ты хочешь его так поставить, но он не ставится. Предмет религиозной веры просто есть и все. При всей своей нематериальности он никак не менее реален, чем любой предмет материального мира вокруг нас. Как каждый из нас сам для себя. Можно, наверное, убедить себя, что я сам не существую (например, путем какой-нибудь очень глубокой медитации), но это трудно и неконструктивно. Вот так же и реальность, которая открывается индивидуальной верой. Убедиться в ее отсутствии — это для человека верующего упражнение из того же ряда, что убедиться в отсутствии самого себя.

Вера, разумеется, проверяема. В этом смысле верен афоризм, приписываемый католическому теологу XX века Карлу Ранеру: «Я не верю в чудеса — я на них опираюсь». Чудесами обычно называются случаи, когда всякая другая реальность, кроме реальности веры, говорит, что такие случаи невозможны, а они случаются. (Тут логически следовало бы привести философское рассуждение о том, что верифицируемость и фальсифицируемость данных личной веры принципиально не отличаются от того, что имеем в остальной жизни, включая науку, и что теория научного знания Карла Поппера, утверждающая обратное, неверна даже для науки, — но те, кого это по-настоящему интересует, уже сами прочитали Томаса Куна и Имре Лакатоса, не говоря о более поздних авторах, а кто не прочитал, может пойти и прочитать).

Человеческое знание все в целом, а не только религиозная вера, базируется на некоей недоказуемой очевидности. Сегодня образованные люди об этом знают из трудов упомянутых выше Куна и Лакатоса, а еще (и, может быть, в первую очередь) Курта Гёделя, а все вообще люди могут в этом убедиться еще проще, начав с самонаблюдения: мое собственное знание о чем бы то ни было имеет предпосылкой мое собственное знание о моем собственном бытии. Оно очевидно для меня лично, но абсолютно недоказуемо даже для меня лично. Нет никаких способов перейти от каких-либо опытных данных, доступных мне относительно моего собственного существования, к логически безупречному выводу о самом факте этого существования. Но для меня факт моего существования ясен без доказательств. Легко догадаться, что и у остальных людей, даже если они обладают особыми научными знаниями, это не может быть иначе. Это, повторю, соответствует природе человеческого знания вообще.

З Вера в Церковь — противоположность религиозной вере в собственное Я

Если у тебя есть религиозная вера, то ты можешь с ней обойтись только одним из двух способов: либо решить, что она открывает нечто только для тебя одного, либо решить, что есть еще другие, которые видят и знают то же самое (и тогда уже, вероятно, даже и такие, у кого это выходит получше, чем у тебя). К чему ведет первое решение — обсуждать не будем, sapienti sat. Остается второе.

Если так, то можно себя поздравить с обретением общей «альтернативной реальности» с неким неопределенным кругом лиц, с которыми, следовательно, предстоит, так или иначе, знакомиться. Это не только твои современники (с которыми познакомиться как раз труднее: ты не знаешь пока что, как с ними установить систему определения «свой — чужой»), а и какие-то исторические личности.

Важно то, что эти личности, даже если они жили не в одно и то же время, принадлежат к некоторой общности, а точнее сказать, общине. Ведь у всех у них была одна общая вера — одна на всех. Общность веры — не психологическая категория, как полагают неверующие, а онтологическая. Поэтому общность веры — это общность только им одним доступной реальности. В христианстве эта реальность называется Церковью. Разумеется, Церковью в мистическом смысле слова, а не в эмпирическом смысле земной организации, в существование которой верят даже атеисты. Церковь (в этом мистическом смысле слова) важна настолько, что о ней специально сказано в Символе веры (наиболее краткой и общепринятой формулировке того, во что верят христиане).

Получается, что абсолютно индивидуальный факт веры приводит тебя с абсолютной же необходимостью в некий коллектив. Но сам этот коллектив такой, что его границы определяются только самой же верой. Они заведомо не определяются до конца никакими «общечеловеческими» критериями. Этот коллектив в христианстве называется Церковью. Но если границы Церкви определяются реальностью веры, то это значит, что они заведомо не совпадают с границами ни одной из земных церквей, ведь границы церквей определяются вполне внешними и формальными критериями, так что всегда можно сказать, кто принадлежит к той или иной церкви, а кто нет. Про принадлежность к Церкви так сказать нельзя.

Тогда не все ли равно, к какой из земных церквей принадлежать? Не одинаковое ли у них отношение к Церкви с большой буквы, то есть неопределенное? Нет, не одинаковое. Оно всегда неопределенное, но неопределенное не одинаково, а по-разному. Но ведь это совершенно неочевидно. Тогда откуда это известно?

Здесь нужно сделать серьезную паузу и глубокий вдох и выдох. У нас ведь только что поплыла система координат, и мы это не сразу заметили. Мы начинали с исключительно индивидуальной веры. Субъектом этой веры, то есть центром системы координат, в которой мы рассуждали до сих пор, было наше Я. Не выходя из этой системы координат, мы заметили, что мы тут не одни. У той же самой веры есть и другие субъекты, и они, точно так же, как мы, являются центрами своих собственных систем координат. Но рядом есть и разные другие веры с различными своими собственными субъектами. Совершенно непонятно, как отличать «своих» от «чужих». С виду никто ничем особенным не лучше другого…

Когда «с виду» видится такой хаос, то надо что-то делать с самим «видом», то есть с точкой зрения. Оставаясь дальше на точке зрения своего Я, мы или сойдем с ума, или впадем в одну из двух разновидностей религиозного индифферентизма: либо признаем примерно одинаковую степень реальности за всеми вообще видами религиозной веры, не исключая атеизм (как веру в то, что никакого Бога или богов нет), либо просто махнем рукой и на этом закончим с религиозными интересами.

Мы подошли к развилке, после которой дальнейшее наше религиозное будущее всецело зависит от нашего отношения к точке зрения своего Я. Мы можем выбрать (как это стало типичным для человека европейской культуры в XX веке) именно собственное Я как высшую религиозную ценность. Тогда наш путь — это секулярный агностицизм или такая религиозность, которая признает относительную правоту всех вообще религиозных вер. В последнем случае не возбраняется какую-то из этих вер любить больше остальных; сути дела это не меняет. Строго возбраняется лишь одно: утверждение эксклюзивной истинности одной из вер (даже если при этом делать оговорку, что в других верах тоже бывает что-то истинное, но фрагментарно и в смеси с ложным).

Отношение к ценности точки зрения своего Я — это отдельный вопрос и тоже, в сущности, религиозный. Мы уже в самом начале прошли ту развилку, на которой был выбор между допустимостью и недопустимостью ею просто-напросто пренебречь. Выбрав личный религиозный выбор, мы тем самым выбрали недопустимость. Совсем без точки зрения моего Я у меня не будет меня, а тогда не будет субъекта моей веры, а значит, не будет ее самой. Вместо религиозной веры будет мазохистическое подавление личности — одна из распространенных в религиозной среде психопатологий. Поэтому остается только выбор между приоритетностью и неприоритетностью точки зрения моего Я. Что будет в случае выбора приоритетности точки зрения моего Я, нам уже понятно. А какова альтернатива?

4 Границы Церкви: принцип иерархии вместо членских билетов

Альтернатива начинается с того, что мы вспоминаем: не мы тут первые. Поэтому не мы тут все знаем лучше всех. Поэтому будет надежнее спросить у тех, кто знает лучше нас. Поэтому точка зрения моего Я, хотя я никак не могу от нее отказываться, не приоритетна. Есть точки зрения других и более опытных людей, и они обладают для меня большей приоритетностью.

Но и это еще не решает проблемы. Оглядка на чужой опыт, хотя бы на опыт святых, годится лишь для грубой настройки нашего внутреннего навигатора. Проложить такой маршрут, который ведет к цели, подобным способом нельзя, хотя такая грубая настройка помогает дальнейшему.

В Церковь (она же Царствие Небесное) нужно войти на своих ногах. Было бы неплохо примчаться в Царствие Небесное со святыми, как блоха на собаке; может быть, кому-то это и удается. Но это не тот способ, на который можно рассчитывать, если мы люди сознательные и способны на все эти темы размышлять.

Точная настройка нашего внутреннего навигатора осуществляется по мере движения. Мы всегда имеем некоторое понимание цели, которое достаточно для того, чтобы сделать усилие на один-два очередных шага. Пока мы этих шагов не сделали, не надо просить большего. Но зато когда сделаем, тогда и узнаем больше.

Это происходит потому, что объект религиозной веры не является пассивным объектом. Он-то как раз будет поактивнее нас. Он воздействует на нас силой притяжения, но, впрочем, не настолько большой, чтобы мы не могли этому притяжению сопротивляться. Чужой опыт нам необходим именно для того, чтобы научиться вести себя правильно в отношении этого божественного притяжения. Одним только умозрительным путем такой опыт не перенять. Тут нужно воспитание — наподобие того, как дети воспитываются в семье. Церковь — это и. есть такая семья, и мы в нее попадаем не иначе как на правах детей.

Тогда приоритетность разных точек зрения разных человеческих Я выстраивается аналогично тому, как бывает в семье. В хорошей семье. Ни одно из них не имеет абсолютного перевеса, но все они имеют разный удельный вес. Как во всякой семье, появляется иерархия. Но это иерархия не назначенных кем-то начальников, а естественная иерархия, которая вырастает снизу. У кого больше опыта, кому доверяют больше, тот и выше по иерархии.

Поэтому главная из церковных иерархий — харизматическая: в меру личной святости каждого. По церковным правилам, сакраментальная и административная, то есть внешняя иерархия должна основываться на харизматической, оставаясь, впрочем, всегда ей подчиненной (если мы говорим о правилах Православной Церкви, а не какой-то другой). Мнение святого старца всегда будет значить больше, чем мнение епископа или даже всех епископов вместе взятых. Впрочем, епископов и других клириков народ должен выбирать из числа людей, обладающих церковным опытом, а если выбор окажется ошибочным, то его будет необходимо исправить. Все это предусматривается церковным правом.

Итак, начав с индивидуальной религиозной веры, я попадаю не просто в коллектив, а в иерархически устроенный коллектив. Я могу не представлять себе точно его границы (точнее, я просто не могу их представлять себе точно (еще точнее, для любителей логики: точных границ тут нет, т. к. принадлежность к Церкви — предикат, обладающий неустранимой неопределенностью; рассмотрение его в рамках классической логики блокируется «парадоксом кучи», но он вполне подлежит рассмотрению в рамках fuzzy logics)). Но это мне и не нужно. Мне нужно точно знать, где моя иерархия. Всем остальным судит Бог — а не я.

Церковь отличается от не-Церкви тем, что она и только она выстраивается вокруг настоящих святых, то есть вокруг настоящей иерархии. А настоящие святые опознаются тем же способом, которым опознается настоящий Бог — потому что, как сказал Псалмопевец, дивен Бог (а не кто-то другой) во святых Своих, Бог Исраилев. Бог и святые — это один и тот же объект веры, если смотреть только на божественную сторону дела (хотя у святости есть и человеческая сторонами тут это будут разные объекты).

Мы верим не только непосредственно Богу, но и многим людям, которые свидетельствуют о Боге. Например, мы читаем Евангелие — и верим. Значит, мы верим не только Богу, но и евангелистам, а также множеству свидетелей, часто неизвестных по именам, с чьих слов они пишут. И так далее. Очень важно, чтобы это «так далее» не прерывалось и доходило до нас. На церковном языке это называется апостольским преемством.

5. Апостольское преемство

Апостольским преемством называется преемство веры апостолов. Так в Православии (в католичестве — иначе). Эта вера, как мы видели, подразумевает веру в Церковь, а вера в Церковь подразумевает веру в церковную иерархию — сначала иерархию святости, а потом, на ее основе — иерархию сакраментальную. Поэтому апостольское преемство — это и преемство апостольской иерархии. Кто отпал от апостольской веры, тот отпал и от иерархии, и никакие внешне правильные рукоположения тут ничего не изменят. Верующего неправославно рукоположить в епископы возможно технически, но невозможно по сути. Точно так же можно было бы рукоположить в епископы дрессированную обезьяну. Причем обезьяна, по крайней мере, безгрешна, но даже для нее путь к епископству, увы, закрыт.

Повторю другими словами, зачем это надо — зачем нам апостольское преемство. Нам не просто важно быть в единстве веры — в общей «альтернативной реальности» — с другими людьми, которые обладают той же верой, когда бы они ни жили, но важно быть в единстве веры вообще со всеми людьми, у которых такая вера была и есть. Тут не может быть такого, чтобы быть в единстве с некоторыми, а с другими — не быть. Единство верующих не имеет внутри себя никаких разрывов. В том числе, оно не имеет внутри себя разрывов по времени. Если у нас единство веры с апостолами и праведниками Ветхого Завета, то, значит, у нас единство веры и со всеми теми, кто жил после них, в каждом без исключения поколении, бывшем после апостолов. И поэтому нам важно не просто найти тех, кто в нашем собственном поколении обладает общей с нами верой, но важно, чтобы эта община была частью тех общин, которые существовали на всем протяжении истории. Это не два разных условия, а две разных стороны одного и того же условия. Единство веры у нас на всех только одно. Если мы оказались в общине, которая отделена от наших единоверцев в прошлом, то, значит, мы ошиблись дверью.

Если мы ошиблись дверью, то ничего фатального в этом нет. Можно ведь сказать «простите за беспокойство», выйти и найти нужную дверь.

Но остается техническая проблема: как найти эту самую «нужную дверь»?

6. Нужная дверь

Выбирая нужную дверь, смотри, кто в домике живет. Не слушай, что тебе оттуда говорят; а смотри сам. «Домики», то есть отдельные христианские конфессии, постоянно строятся и перестраиваются, но редкие из их строителей говорят, что они строили сами на пустом месте, хотя и по древним образцам (так говорят о себе лишь некоторые протестанты). В таких случаях сразу понятно, что это не для нас. В остальных случаях «сразу» ничего не понятно, и приходится разбираться. Ведь внешний вид конфессии — он и должен меняться. Вопрос в том, где остались при этом святые.

Чтобы это понять, нужно понять ключевые моменты в истории обособления данной конфессии. Разумеется, под словом «обособление» я тут не имею в виду отделение меньшинства от большинства. Само христианство было изначально отделением одной еврейской секты от еврейского большинства (состоявшего, с одной стороны, из храмового официоза, а с другой — из совокупности всех остальных, тогда очень многочисленных, еврейских сект).

Как хорошо заметил современный ученый Дэниэл Боярин, раннее христианство отличалось от прочих еврейских сект не больше, чем любавические хасиды отличаются от остальных иудеев: никто, кроме них, не верит в то, что Любавический ребе Шнеерсон был Мессией, но это не мешает всем остальным признавать и их иудеями. Также и раннее христианство отличалось от ближайших к нему по вероучению еврейских сект только признанием мессианства конкретного Иисуса. Что же касается (отсутствующих в раввинистическом иудаизме) учений о грехопадении, искуплении и о том, что у единого Бога есть единородный божественный Сын, то все это было и в других сектах того времени.

Положение маргинальной секты было для Церкви повсеместным в течение первых трехсот лет истории христианства, а позже она нередко возвращалась к этому же положению. В наше время это неочевидно только для тех, кто ничего не знает о личной вере в Бога, но такие вряд ли дочитали до этого места. Для тех, кто дочитал, гораздо более серьезная проблема — понять, что еще не всякая маргинальная секта — Церковь.

Церковь только там, где преемники апостолов — то есть святые. Это, в общем, видно, хотя относительно отдельных личностей всегда будут неясности (см. выше о границах Церкви и их неустранимой нечеткости). Видно, где сохраняется иерархия, а где нет. Напоминаю, что в Православной Церкви (о чем особенно подробно и понятно написал в XI веке Никита Стифат, хотя он далеко не был первым) иерархия новозаветная определяется мерой личной святости, а иерархия институциональная от нее зависима. Поэтому не может быть даже институциональной иерархии там, где совершают грубые грехи против веры (такие грехи называются «ереси» или «отступничество»; отступничество — это когда хотя бы насильно и хотя бы притворно христиане отрекаются от христианства), против церковного единства (такие грехи называются «расколы» и «парасинагоги» — «самочинные сборища») или против благочестия (когда сохраняется церковное единство с людьми, о которых доподлинно известно, что они пребывают в грехах блудного или уголовного характера, — особенно если это епископы). Вот на это и надо смотреть, когда хотим выяснить, «кто в домике живет».

Тут уместно напомнить, что популярная в некоторых православных кругах новелла «Декамерона» об иудее, решившем креститься только после того, как он посмотрел на разврат при папском дворе (мол, если при таком разврате руководства церковь так распространилась, то, несомненно, ей помогает Бог), — подразумевает католическое, а не православное богословие. В нем таинства совершаются ex opere operate, т. е. автоматически и независимо от духовного состояния и даже веры совершающего (зависимо лишь от его «интенции» совершить таинство). Священник — «машинка для служения литургии», которую только его начальство может включить или выключить. Собственная душа священника, состояние которой весьма зависит от его возможной греховности, тут как бы и ни при чем.

Православные в такое не верят (хотя эта католическая доктрина преподавалась до революции в духовных академиях почти без изменений), хотя они отрицают и противоположную крайность — будто только безгрешные и святые могут быть клириками. Но просто они считают, что есть некоторые грехи, которые не допускают к участию в церковных таинствах (до тех пор, пока не принесено покаяние — начинающееся с изменения образа жизни). Эти же грехи не допускают и до священнослужения, если они совершаются клириками, причем клирик в этом случае пожизненно лишается сана. Если он покается, то может быть принят в церковное общение только как мирянин. Если не покается, то он чужд Церкви совершенно. Если в какой-то церковной организации такие грехи, особенно в случае их совершения клириками, не влекут лишения сана, то в них становится повинным весь епископат. Наши святые в таких случаях разрывали церковное общение до тех пор, пока нормы церковной жизни не восстанавливались.

Никаких примеров из церковной истории не будет, так как я хочу описать только абстрактную теорию, конкретизировать которую предоставляю читателям. Такая конкретизация возможна лишь как плод некоторых самостоятельных усилий, а вкладывать свои решения в чужие головы — занятие бестолковое. Одно дело — основные интуиции веры, которые мы тут обсуждаем, а другое дело — основанные на них практические шаги, которые совершаются или не совершаются в зависимости от личного стремления следовать за собственной верой. Конечно, если постоянно жить вопреки собственной вере, то и сама вера постепенно пропадет, но ведь очень много таких верующих людей, у которых она еще не пропала. Мы не знаем, что они будут совершать в своей жизни, даже если сейчас они ведут себя как неверующие. В данном случае я бы хотел ограничиться обсуждением веры и уйти от обсуждения всех остальных личных проблем.

Резюмируя сказанное до сих пор в этом разделе, повторю, что Церковь там, где на уровне самой церковной организации не было нераскаянных отступлений от веры, от единства христиан и от основных требований христианского благочестия. На уровне личном — все это бывало всюду, но где-то механизмы самоочищения церковной организации работали, а где-то нет. Где нет — там и Церкви уже нет; а организация, может быть, все равно есть, только она уже не церковная, хотя и выдает себя за таковую.

И теперь осталось резюмировать все вообще, что было здесь сказано с самого начала. Это лучше сделать вместе с обсуждением еще одной темы.

7. Евхаристия

Невозможно христианство вне Церкви и, значит, невозможно христианство вне иерархии, но вполне возможно христианство без каких бы то ни было обрядов. Однако на практике это допускается лишь тогда, когда нет физической возможности совершать обряды. Киприан Карфагенский в III веке утешает исповедников, сосланных в рудники, которые жаловались ему на невозможность совершать Евхаристию: у вас эту возможность никто не отнимал — ведь вы принесли тела ваша в жертву живу, святу, благоугодну Господеви. Но в мирной жизни видим иное. В том числе, иное мы видим и в Евангелии.

Исторически христианское богослужение продолжало храмовый культ Ветхозаветной Церкви — правда, не в официальной его трактовке тех, кто при земной жизни Христа распоряжался в иерусалимском храме, а в трактовке сектантской. Отсюда, например, странный, на первый взгляд, обряд водного крещения (у Иоанна Предтечи и у Иисуса), которого не было в официальном иудаизме, но который был принят у многих еврейских сект. Иначе и не могло быть, так как Иисус, согласно всем Евангелиям, всячески давал понять и говорил прямо, что Он не отменяет Завет Моисея, а «исполняет» — то есть приводит его к цели и совершенству. Новый Завет — вопреки тому, что полагали некоторые раннехристианские еретики (маркиониты) и их современные последователи, — не отменяет Ветхий Завет, а стоит на нем, как на верхней ступеньке лестницы, ведущей на небо, открываемое только в Новом Завете.

Поэтому новозаветная христианская Церковь, священниками в которой, согласно апостолу Петру, стали все верные христиане, и которая научилась обходиться только тем жертвоприношением, которое совершается очищенным умом в очищенном сердце (как это писал Ориген в толковании на апостола Павла), в обычной жизни не отказывается от внешнего и видимого богослужения и необходимого для него институционального священства. Просто, как мы уже упоминали, эта внешняя церковная иерархия основана на внутренней, хотя и никогда с ней не совпадает.

Пренебрежение таким богослужением и такой иерархией стало бы пренебрежением к Закону Моисееву. А им пренебрегать нельзя не только из одной благодарности за былые заслуги. Он вполне актуален и в христианстве — хотя прямые слова об этом Иисуса (Мф. 5,17–18), боюсь, не все мои читатели помнят (но все же не буду цитировать, т. к. помнить наизусть надо).

Развитие одного человека подобно развитию человечества. Поэтому и тут должен быть сначала Закон, потом Благодать — сначала Ветхий Завет, потом Новый. (Для желающих почитать об этом подробнее особо рекомендую Иоанна Кассиана, Собеседования, 21). Сначала исполни заповеди, а потом принеси Богу свой добровольный дар. Если проводить аналогию с жизнью светской, то будет что-то вроде «сначала перестань делать то, что запрещено уголовным кодексом, а потом уже занимайся благотворительностью».

Поэтому в христианстве сохраняется внешняя иерархия ветхозаветного типа, хотя в Царствии Небесном ее нет (в Царствии Небесном остается только священство святых и их Великого Архиерея — Христа). Поэтому же приобщение к Телу Христову обычно происходит через посредство жертвоприношения хлеба и вина, хотя в исключительных случаях может совершаться без всяких внешних обрядов. Поэтому вообще в христианстве много обрядов. Все они так или иначе восходят к Ветхому Завету. Даже Евхаристия — это единственная жертва Христа, но она соединяет в себе три ветхозаветных жертвоприношения: на Пасху (спасение), на День Очищения (очищение грехов) и на Пятидесятницу (дарование Завета — только уже Нового) (о двух последних смыслах жертвы Христа особо подробно сказано во входящем в Новый Завет Послании к Евреям).

Абсолютно необходимым условием нашего участия в вере, — а значит, и реальности жизни — святых является не соблюдение обрядов, а наше участие в их отношении к Ветхому Завету. Без Ветхого и Новый Завет не только не будет новым, но и вообще не будет. Если кто-то этого не понимает сам, то для него есть об этом прямые и ясные слова Христа.

Не надо считать себя в положении христианских мучеников в рудниках или отшельников в недоступных пустынях, если мы на самом деле обычные люди. Для обычных людей есть обычный порядок. Если ты лично стал верующим, то ты должен найти истинную Церковь и участвовать в ее таинствах.

Если мы не будем считать для себя важным участие в церковном богослужении, то тогда на нас сбудется реченное в анекдоте:

Наводнение в местечке, заливает дома. На крыше синагоги сидит старый ребе и молится: «Господи, помоги». Подплывает лодка: «Ребе, слезайте, мы вам поможем! — Меня Бог спасет», — отвечает ребе и продолжает молиться. Вода подходит к самой крыше синагоги, подплывает вторая лодка: «Ребе, садитесь, здесь опасно! — Меня Бог спасет», — отвечает ребе и молится. Вода уже залила крышу, ребе по бороду в волнах, подплывает третья лодка: «Ребе, садитесь, утонете! — Меня Бог спасет», — отвечает ребе. Лодка отчаливает, ребе тонет. Душа возносится на небеса, видит Бога и вопрошает: «За что, Господи? Я всегда соблюдал посты и усердно тебе молился! Почему ты меня не спас?!» Но Бог отвечает: «А кто три раза посылал тебе лодку?!»