Течение неба : Христианство как опасное путешествие навсегда

Сейчас «истинное православие» — это термин, который закрепился за теми церковными организациями, которые исторически преемствуют самоназвавшимся таким образом церковным организациям 1920-х годов — российским катакомбникам и греческим старостильникам. Те и другие придумали сами для себя это название независимо друг от друга еще в конце 20-х (ИПХ — истинно-православные христиане, и ИПЦ — Истинно-Православные Церкви). Но если мы хотим подойти с какой-то теорией, то необходимо провести исторические параллели — ситуация 1920-х годов должна для нас перестать быть исторически уникальной. Ведь, как известно, для уникальных явлений теорий не существует.

Такие параллели есть, и одна из них напрашивается, — правда, в среде ИПХ о ней говорить не любят, а если и говорят, то не без содрогания: это русское старообрядчество XVII века.

А я бы привел и другие параллели, из византийской жизни: например, народная оппозиция иконоборчеству в VIII веке. Поэтому теоретически я бы предложил определить ИПЦ как явление так:

Тем самым ИПЦ отличается от разных церковных организаций, создающихся в результате конфликтов в среде начальства (поэтому, например, УПЦ КП Патриарха Филарета, даже если бы она имела идеально православное вероисповедание, не попала бы в число ИПЦ согласно этому моему определению). Конфликты в среде начальства очень редко способны попасть в категорию «недопустимых» изменений в церковной жизни, достаточных для создания ИПЦ — т. е. для создания новой церковной организации без использования административного ресурса: для этого потенциальный лидер такой организации (тот представитель начальства, у которого конфликт с остальным начальством) должен сам быть очень харизматичной личностью (примеры — Патриарх Николай Мистик в Византии X в. Или Патриарх Арсений там же в XIII в.; оба создали собственные ИПЦ, не имея никакого административного ресурса).

ИПЦ v.1.0

Из приведенных примеров видно, что ИПЦ может возникнуть только в результате спущенной сверху очень резкой перемены жизни для простого церковного народа. Этот простой народ не будет замечать перемен в догматике (сколь угодно резких; так, в эпоху господства монофелитства не было никакой ИПЦ; православие восстановилось главным образом за счет международной и внутренней политики). Этот народ менее способен замечать конфликты архиереев, — но для этого обычно служило монашество: оно, в конечном итоге, определяло, за кем из архиереев пойдет народ; монашество влияло решающим образом и в 1920-е годы. Но этот народ крайне чувствителен к любым изменениям повседневных обрядов. Тут уже и монашеству приходится использовать свое влияние не столько для того, чтобы «заводить» народ, сколько для того, чтобы как-то направлять его активность. А не то бывают эксцессы: народные протесты против иконоборчества — которые не были структурированы монашеством, — начались с убийства солдата, посланного снять икону Спасителя над воротами Халки; еще больше всяких стихийных убийств «в защиту Православия» совершалось в Украине в XVII веке. Такие убийства плохи не потому, что «христианство должно быть гуманным», а потому, что они не шли на пользу дела.

Итак, ИПЦ организуется как ответ на «новшества», и этим определяется ее идеология: консерватизм во что бы то ни стало. Нужно «все оставить, как было» — как было до некоего момента Ч, который является очевидным для народа моментом внесения новшества. Разумеется, эта дата может иметь только символический смысл.

Так, для греческих ИПХ ею стал переход на новый стиль в 1924 году, — а не, например, «всеправославный» лжесобор 1923 года, который постановил менять календарь, или еретическая энциклика местоблюстителя Константинопольского Патриарха от 1920 года, а для российских — «Декларация» митрополита Сергия 1927 года, хотя разными группами российских ИПХ момент для разрыва с м. Сергием выбирался по-разному. Консерватизму ИПЦ приходится «консервировать» все то, что привело к «моменту Ч».

Так складывается ИПЦ v.1.0. Что ее может ждать дальше?

Лучше всего, если ей придется существовать не более нескольких десятилетий, а потом начальство договорится о том, чтобы отменить недопустимые новшества. Так, например, произошло, когда в Византии возникло народное сопротивление Флорентийской унии с Римом (1439). Фактически все архиереи перешли на сторону противников унии уже к 1450 году (если не раньше), а после падения Константинополя (1453) сразу же стало ясно, что возврата к унии быть не может. ИПЦ v.1.0 успешно выполнила свою задачу и органично преобразовалась в обычную Церковь государственного типа (точнее — государственно-этнического типа: таков стал статус Православной Церкви в Османской империи). В эпоху иконоборчества, в VIII веке, произошло нечто подобное, хотя и с гораздо большим скрипом. Там и времени прошло побольше (730–787 гг.).

Нечто подобное могло произойти и в России, если бы, например, какой-нибудь Петр I или хотя бы Елизавета решили отменить разбойничьи соборы 1666–1667 годов (не буду теоретизировать и гадать относительно дальнейших мер, но, прошу поверить, после этого церковное единство оставалось бы «делом техники»). Подобными разумными компромиссами завершилось существование ИПЦ v.1.0 Николая Мистика и Арсения.

Но никто такого исхода не гарантирует.

Очевидно, что ИПЦ v.1.0 — это форма выживания Церкви лишь на краткое (в исторической перспективе) время, измеряемое десятилетиями, а не столетиями.

Это видно хотя бы из того, что за какое-то время неизбежно появляются новые вопросы, подлежащие общецерковному решению. Но в ИПЦ v.1.0 невозможно предусмотреть механизма для решения таких вопросов — ведь любой вариант их решить будет изменой ее конституирующему принципу «все законсервировать». Значит, неизбежно будет раскол (т. к. отказ от принятия решения — это тоже решение). Примеров очень много даже в самой ранней истории старообрядчества — скажем, до 1750 г.; аналогичные процессы идут и в современных греческих и русских ИПЦ.

В исторической перспективе ИПЦ v.1.0 — это скоропортящийся продукт, который будет или просто портиться, или из него надо что-то специально готовить.

ИПЦ v.1.x

Процессы разложения в среде ИПЦ v.1.0 начинаются сразу же, но первоначально они локализуются на периферии движения, не имея возможности влиять на него существенно. В этом смысле убедителен пример раннего старообрядчества, где во главе такой ранней периферийной группы оказался один из главных лидеров движения — протопоп Аввакум, который создал некоторые свои «догматические учения». Старообрядцы эти учения быстро маргинализировали и отсекли. Впоследствии в тех слоях староверия, где память Аввакума была особенно значимой (а это было не всюду: некоторые староверы и едва ли не большинство еще в XVIII в. не придавали ему особенного значения), образ Аввакума спокойно мифологизировали — о его богословских трактатах фантастического содержания либо честно не знали, либо не менее честно считали их подделкой (некоторые мои знакомые так и считают; тогда пусть они рассматривают этот мой пример как абстрактный, а по источниковедческим вопросам спорят с Демковой, которая последней исследовала соответствующие рукописи)[3].

Ситуация меняется лишь тогда, когда ИПЦ v.1.0 достигает своего, я бы сказал, периода полураспада: регрессивная периферия движения проникает вглубь и, в дальнейшей перспективе, совсем съедает его.

В греческом старостильничестве момент перехода от v.1.0 к различным v.1.0 очень заметен — это раскол 1937 года. В российских ИПЦ нельзя указать такого момента, т. к. их жизнь была, с одной стороны, более законспирированной, а, с другой стороны, изначально более разобщенной; но суть от этого все равно не меняется.

Версии ряда 1.x образуются в результате процессов групповой регрессии. Не буду тут излагать подробно всю теорию (которую изначально разработал Бион в 1940-е —1960-е гг., а в наиболее современном виде можно почитать у Кернберга [Otto F. Kernberg, Ideology, Conflict, and Leadership in Groups and Organizations, New Heaven / London: Yale UP, 1998)]. Поэтому я ограничусь приложением к нашему частному случаю.

Изначально ИПЦ формируется в ситуации противостояния и борьбы, и поэтому она должна получить некоторое сходство с армией. В каком-то смысле, это всегда можно сказать о Церкви, но здесь появляется и дополнительный и очень конкретный смысл. Армия — это, как было замечено, искусственно созданная и (поэтому) управляемая «регрессивная» группа определенного типа. Если армия управляется плохо, то она превращается в регрессивную группу уже без всяких кавычек. То же самое происходит и с ИПЦ v.1.0.

Первым и главным результатом регрессии становится образование регрессивных групп типа fight-flight («нападения-бегства») по Биону. Далее происходит образование еще более регрессивных dependency groups («групп зависимости»). Все эти группы могут быть (или не быть) сколь угодно канонически и догматически положительными, но, с точки зрения менеджмента, это им не поможет. Разумеется, даже если на данный момент какие-то из этих групп сохраняют догматическую и каноническую чистоту, то это происходит не благодаря, а вопреки деятельности их лидеров.

Групповая регрессия характеризуется особыми процессами отбора лидеров и деформации поведения рядовых членов.

Группы fight-flight устроены по принципу «дружбы против кого-то» — в отличие от исходного принципа ИПЦ v.1.0, где конституирующим принципом было все-таки «за» — «за» консервацию старого. Но теперь, по прошествии времени и появлении новых требований жизни, оказалось, что простой лозунг «за» в его старой версии — за сохранение того, что было прежде «момента Ч», — уже не может работать. Нужно быть не только «за» и даже — вот наступает главный момент, — не столько «за», сколько «против». Причем «против» можно быть только какого-то вполне актуального противника.

Тут еще одна ловушка: таким вполне актуальным противником не может быть господствующая церковь, с которой было разделение еще у ИПЦ v.1.0: она пусть и противник, но уже довольно далекий и поэтому не вполне актуальный. В собственном мире ИПЦ наиболее актуальным противником оказывается кто-то из бывших своих — то есть, понятно, тот, кто иначе отреагировал на какие-то из новых требований жизни. Этим объясняется характерная закономерность: если из среды ИПЦ v.1.0–1.x какая-то группа реагирует на какие-то обстоятельства способом А, то обязательно найдется другая группа, которая будет на них реагировать способом В, противоположным способу А. Дело в том, что востребованным оказывается любой повод для разделения.

По мере «прогресса регрессии» количество поводов, возникающих извне, перестает удовлетворять потребности группы к дроблению. Поводы приходится выдумывать самим, и в качестве таковых используются уже любые высказывания или даже просто чихи и почесывания антипатичных лидеров. Это связано с природой лидерства в fight-flight группах.

Лидеры эти имеют относительно малый личный авторитет, но доказывают своим группам собственную значимость лишь в качестве вожаков стаи, которой обязательно нужно иметь врагов, чтобы на кого-нибудь набрасываться.

Поэтому им нужно культивировать в членах своей группы агрессию против всех своих потенциальных конкурентов. В то же время они не застрахованы от того, что кто-то из членов их группы настолько преуспеет в агрессии, что его аппетит не удовлетворится соседними группами, и он постарается съесть собственного лидера…

Это я нарисовал fight-flight групповую регрессию в ее крайних проявлениях. Те, кто знают новейшую историю ИПЦ, сами подберут иллюстрации, а вообще-то я буду избегать в этих записках ссылок на конкретные церковные организации.

Но если бы разложение ИПЦ v.i.o шло только по fight-flight типу, то оно развивалось бы быстро и необратимо. Но на деле всегда идут параллельно еще два процесса.

Один из них вообще нельзя назвать регрессивным ни с психологической (психиатрической), ни с социологической точки зрения, но все же он является регрессивным с точки зрения изначальных задач ИПЦ. Это образование обычных pairing groups по Биону — т. е. обычных социальных групп, где люди живут семейной жизнью и экономическими интересами и не «парятся о религии». За счет этого выжили мейнстримные старообрядцы. Отчасти эти процессы заметны и в современных ИПЦ, и именно в этом процессе причина нынешнего крушения РПЦЗ(Л) (1) (а историческая РПЦЗ, по этой моей классификации, тоже попадает в разряд ИПЦ, т. к. возникла как протест против коммунизма церковных властей в метрополии). Короче говоря, люди просто устают и от борьбы, и от религии, за которую надо вести борьбу. Поэтому они с безразличием принимают ту религию, за которую не надо вести борьбу.

При этом их пребывание в догматической истине и канонической чистоте будет оставлено на волю исторического случая. Большинство клириков и прихожан РПЦЗ проследовало в пасть Московской патриархии, двигаясь именно по такой схеме.

Тем не менее нельзя видеть в процессе образования pairing groups только отрицательные стороны. Зачастую это способ продержаться еще несколько лишних десятков лет, сохраняя догматику, но не превращаясь в совершенный дурдом. Примером опять же является история РПЦЗ послевоенного периода, когда возвращаться в Россию никто уже не собирался, но и под «советскую церковь» не шли.

Второй процесс — образование еще более регрессивных dependency groups. Они возникают в среде, где fight-flight группы уже стали привычными, и, по контрасту с ними, dependency groups производят первое впечатление «тиши, глади и Божьей благодати». Но на самом деле если там — дикие звери, то здесь — растения. Впрочем, у этих групп тот плюс, что они не способны к расколам (хотя какие-то совсем уж локальные лидеры от них периодически отделяются, что никак не сказывается на обстановке ни внутри группы, ни за ее границами).

Такие группы образуются вокруг садистического лидера (обычно с диагнозом злокачественного нарциссизма по Кернбергу) с параноидной регрессией. Эти медицинские термины означают, что данный лидер стремится к тотальному контролю, и только в таком осуществлении своей власти имеет возможность к удовлетворительному состоянию, но в то же время он всегда всех подозревает в умыслах против него и не доверяет никому; поэтому он еще живет в постоянном страхе и с депрессивным фоном. К такому лидеру искренне присоединяются различные люди с такими психическими патологиями, при которых на первый план выходит мазохизм. Сами по себе эти патологии могут быть и не очень глубокими, оставаясь в невротическом регистре, но поведение этих людей в группе будет крайне инфантильным и патологичным. Кроме них, в ту же группу легко и охотно входят жулики, которые прикидываются такими дебильноватыми мазохистами, а на самом деле добиваются своих чисто корыстных целей (это сделать просто: нужно выказывать преданность и обожание лидеру, с показной радостью терпеть от него унижения и с показной ревностью выступать против всех его врагов).

Во всех этих трех типах групп, которые мы с точки зрения идеологии ИПЦ, т. е. ИПЦ v.1.0, должны считать регрессивными, сохранение православных догматов и канонов всецело оставлено на волю исторического случая, т. к., понятно, ни лидеры, ни массы более в этом не заинтересованы. Внутри таких групп могут появляться, и обязательно появляются, индивидуумы, которые, однако, заинтересованы именно в этом. Такие индивидуумы обречены внутри таких групп на конфликт.

ИПЦ v.2.0 как проект

Итак, если надобность в существовании ИПЦ не отпала (т. е. не явилась государственная власть и не поставила ИПЦ на место господствующей Церкви), а «период полураспада» ИПЦ v.1.0 уже достигнут, то возникает необходимость создать на основе прежних ИПЦ v.1.x какую-то новую ИПЦ v.2.0.

Теоретически понятно, что она должна быть в большей степени «за» и в меньшей степени «против», т. е. у нее должна быть позитивная программа. Однако это уже не может быть позитивной программой v.1.0, т. е. консервацией того, что было до «момента Ч».

Иными словами, нужно сформулировать «истинное православие» как идеологию, т. е. сказать, что истинное православие — это не просто «то, как было (до какого-то момента) раньше», а конкретно то-то и то-то.

Такую идеологию нельзя взять в готовом виде не только из среды ИПЦ v.1.0–1.x, где ее и по определению быть не может, но и из среды «дораскольной» Церкви. В лучшем случае, в «дораскольном» периоде могут найтись очень мало востребованные в свое время церковные мыслители, которые уже сформулировали какие-то базовые идеи (на мой взгляд, для современных ИПЦ v.2–3 таким надо считать Михаила Новоселова). Получается, что «истинное православие» (не как догматику, но как идеологию) необходимо изобрести — разумеется, в преемственности и не выходя за пределы священного Предания и, по возможности, используя подсказки от каких-то деятелей «дораскольного» периода (для нашего времени такими являются — в разной степени и в разных областях — колливады, Игнатий Брянчанинов, Константин Леонтьев и только что упомянутый Новоселов; это все церковные писатели, формировавшие идеологию).

Этот процесс сродни созданию научной теории. «Открытия» и «изобретения» делаются сразу несколькими учеными в разных местах, которые не всегда приходят к полному согласию друг с другом, но в целом именно они формируют новое лицо науки.

В ИПЦ XX века такие люди появились на рубеже 50-х и 60-х годов и оказались особенно востребованными после 1965 года — взаимного «снятия анафем» между Папой Римским и Патриархом Константинопольским. Благодаря тому, что идеи «истинного православия» были уже заранее подготовлены, они смогли сыграть роль телескопа, в который это далекое от них событие сумели увидеть даже простые греческие новостильные монахи, а за ними и миряне. В результате ИПЦ получили огромный прилив свежих сил. Что характерно, большинство, хотя и не все, «изобретателей» «истинного православия» совершали свое открытие, будучи вне истинного православия: они были до своих идейных выводов вне ИПЦ, и только придя к своим выводам, они покинули свои экуменические юрисдикции и перешли в ИПЦ.

Итак, перейдем на личности — на личности тех, кто изобрел «истинное православие». Их было несколько человек, всех не перечислю. Но, пожалуй, самыми главными стали люди 1920-х и особенно 1930-х гг. рождения: Фотий Кондоглу (он же и великий иконописец, в сане мирянина, 1895–1965), Александр Каломирос (1931–1990, тоже мирянин), Амвросий Фонтрие (1918–1992, архимандрит; его как-то хотели сделать епископом Кикладским — des Cyclades; он в ответ предложил стать лучше епископом des Cyclistes — мотоциклистов), о. Пантелеймон Бостонский (р. 1934; архимандрит и духовник Holy Transfiguration Monastery — Свято-Преображенского монастыря в Бостоне), о. Серафим Роуз (1934–1982, иеромонах; несмотря на их «нелюбки» с о. Пантелеймоном, я и его причислил бы к изобретателям идеологии «истинного православия»). Может быть, имя Роуза в этом ряду выглядит не всем понятно, поэтому несколько слов, почему я его тоже сюда поставил. Он определил формулу проповеди христианства современному миру — который отнюдь не является миром экуменического христианства или какого угодно другого христианства, а является принципиально антихристианским и безбожным, наподобие языческой цивилизации Древнего Рима. Роуз вспомнил и напомнил апостольскую истину о том, что проповедь нигилистическому и развращенному миру должна состоять не в жидких моральных идеалах христианских гуманистов, а в настоящей христианской аскетике, и нужно быть готовым, что привлечет она не очень-то многих.

…Плюс еще много людей менее известных, часто становившихся приходскими священниками (в монашестве или нет) и очень влиявших и на свое окружение, и вообще на многих людей. Так как многие из них, слава Богу, живы, то я не хочу на них указывать и ограничиваюсь поэтому только совсем уже знаковыми фигурами. Чуть позже — уже именно по итогам 1965 года — к ним присоединился Митрополит Филарет (Вознесенский), глава РПЦЗ (+1985, нетленные мощи открыты (и вновь закрыты) в 1998 г.).

Главными документами той эпохи (все они доступны в русских переводах и легко находятся в интернете) являются произведения Александра Каломироса «Против ложной унии» (1963; это особенно важная работа, т. к. она была опубликована еще до 1965 года!) и еще более теоретичная «Екклисиология». А в более публицистическом (в хорошем смысле слова) жанре — «Скорбные послания» Митрополита Филарета (идеи в них, в основном, «бостонские» — и именно «бостонские», а не владыки Григория (Граббе).

Итак, идея для ИПЦ v.2.0 появилась, но от этого было еще слишком далеко, чтобы такую ИПЦ нового поколения реально создать. Абсолютно все вышепоименованные лица пришли в резкий конфликт со своим окружением даже и в тех ИПЦ, где они оказались[4]. В лучшем случае, они приходили с ними к дурному миру, который считался лучше доброй ссоры. А бывали и случаи вроде Александра Каломироса, приход которого вместе с одним монастырем оказался и вовсе вне наличных в Греции истинно-православных Синодов — и я его прекрасно понимаю. Это положение ненормальное, но в каких-то случаях и на какое-то время неизбежное.

Судьба начинаний Митрополита Филарета доказывает, что ИПЦ нового типа нельзя создать простым захватом верховной власти в ИПЦ версий 1.x. Уж кто-кто, а он был «на топе», и у него даже были хорошие помощники, которые даже поставили — вместе с ним — задачу переделать РПЦЗ в нечто новое и реально нужное, т. е. организовать ее не вокруг всякой антикоммунистической и национальной лабуды, а во имя православной догматики (причем политическая обстановка этому благоприятствовала, т. к. антикоммунизм оставался актуальным абсолютно для всех, и на него бы никто не посягнул). Но вся эта затея, несмотря на иногда впечатляющие тактические успехи, провалилась с треском.

«Правильный» лидер не может переделать «неправильных» членов своей группы. Регрессия ИПЦ создает кадровую ситуацию, которая лучше всего выражается словами советской песни «фарш невозможно провернуть назад». Нужна была какая-то новая и специальная работа с рядовым духовенством и мирянами, а ничего такого Митрополит Филарет и его окружение не придумали (точнее, не придумали соответствующего проекта в масштабах РПЦЗ; на более лабораторном уровне там уже было всякое-разное).

РПЦЗ оставалась, я бы сказал, псевдогосударственной Церковью: она имитировала структуру дореволюционной государственной Церкви при отсутствии самого государства. Это удавалось потому, что в диаспоре аналогичные функции мог выполнять принцип этнической солидарности. РПЦЗ объединила монархическую эмиграцию, которая, в свою очередь, стала действовать в тех странах, где русские беженцы были из средних и низших социальных слоев, а не из интеллигенции (поэтому они легко могли сделать их носителями своей идеологии; во Франции, где преобладала интеллигенция, эмигрантская Церковь складывалась без особой идеологии и шла в мэйнстриме World Orthodoxy, создав Русский экзархат при Константинопольском патриархате). РПЦЗ получилась совершенно особенным церковным образованием — не чисто этническим, а этнополитическим.

РПЦЗ, хотя и стала «Церковью русского народа», аналогичной каким-нибудь украинским юрисдикциям, но, в силу особенностей политического наследства русской эмиграции (в отличие от украинской, сербской, арабо-христианской и т. д.) сохраняла за собой государственные амбиции. Сегодня мы наблюдаем, как некоторые части прежней РПЦЗ, которые не пошли на объединение с РПЦ МП, но затем оказались неспособными всерьез поддерживать прежний характерный для РПЦЗ «государственно-церковный» имидж, свалились в банальное этническое православие. Конечно, и этническое православие — вполне возможная форма существования ИПЦ, но только лишь в версии 1.x: ведь в любой другой версии, начиная от 2.0, потребуется дать определение «истинному православию», а такое определение никак не может быть этническим (поэтому идея этнического православия перспективна для выживания регрессивных групп 1.x, но не для развития ИПЦ).

Государственные амбиции или, наоборот, отказ от них и сползание в чистую «этнику» составляют также и проблему в среде современных греческих старостильников, но я тут не хочу в нее углубляться.

Итак, для развития ИПЦ нужны такие миряне и рядовые клирики, которые способны сделать сознательный выбор между ИПЦ и «не-ИПЦ», причем мы теперь можем рассматривать лишь такие ситуации, когда их сознание при этом «сознательном» выборе не будет направляться ни государством, ни этническими барьерами.

Если взять нормального современного человека нынешней секулярной эпохи, то такие условия — когда в Церковь его ни государство не гонит, ни «национальный клуб» не привлекает, — делают задачу весьма трудной.

В зависимости от путей ее решения как раз и могут различаться дальнейшие версии ИПЦ — 2.x, 3.х и т. д.

ИПЦ v.2.0–2.x как реальность

Несмотря на неудачную попытку «конвертировать» РПЦЗ в ИПЦ v.2.0, некоторую часть РПЦЗ удалось от нее отделить и использовать для создания отдельной Церкви такого типа. Поскольку меня тут интересуют только теоретические вопросы, то я совсем воздержусь от упоминаний имен и названий. Sapienti sat, a insapienti и того много.

Проблема создания любого нового типа ИПЦ (после версии 1.x) заключается в том, что она должна предложить своим рядовым членам (т. е. простым мирянам и рядовым клирикам).

Конечно, предложить истинное церковное учение — это идея неплохая, но весьма неудобоваримая. Поэтому для физического выживания организации нужно либо ее чем-то заменить, либо предложить особые средства, что-то вроде ферментов, для ее усвоения организмом нормального (т. е. НЕрелигиозного в какой-то особенной степени) человека.

Классических для нашей эпохи решений только два — государственность и этничность (возможно, в комбинации друг с другом). Старообрядцы не стали исключением, т. к. они выжили только там, где сумели создать для своих общин субэтничность — т. е. придумать особенный бытовой уклад, резко отличающийся от нестарообрядческого окружения, и обеспечить систему его поддержания и воспроизведения через семейный «домострой». Таким образом, они создали — ради собственного выживания — особые этнические (т. е. субэтнические) разделения внутри русского этноса. В греческих ИПЦ за пределами Греции и Кипра также вовсю эксплуатируется именно этничность (все сомнения в этом отпадут, если спросить, какая часть богослужения совершается на местном, а не на греческом языке: редко где наберется более 10 %). Внутри Греции (с небольшим успехом) и Кипра (довольно успешно) греческие ИПЦ претендуют на какого-то рода государственный статус. Попытки отказа сразу и от этничности, и от государственности в греческих старостильных группах немедленно приводят к разнообразной эксцентрике.

Как государственность, так и этничность обеспечивают Церкви главное, что массы вообще ценят в религии, — способность давать ощущение социальной защиты и душевного комфорта. Ведь недаром в зубах навязло, что Церковь должна «помогать» и «утешать», то есть что в Церковь идут за помощью и за утешением, а вовсе не за страданием и смертью, хотя бы и за Христа. И не надо говорить, будто простые люди идут в церковь за утешением загробным или «хотя бы» за таким утешением, которое получали святые мученики во время мучений. Так что тут все по-честному: если Церкви нужны земные «массы» людей, то она должна и обеспечивать им удовольствия уровня «массовой культуры», то есть гнать религиозную попсу. Другое дело, что потом она может иметь какие-то свои виды на дальнейшую переработку какой-то части из собранных таким образом «масс»… Так повелось со времен Константина Великого, т. е. с IV века.

Итак, в пределах православия живой пример для создания ИПЦ v.2.0 было взять не с кого. Оставалось брать либо примеры книжные (из истории православия), либо из религиозной жизни соседних христианских деноминаций. Можно было и вообще ни с кого примера не брать, а просто выбрать из теоретических возможностей.

А теоретические возможности тут таковы.

Задача формулируется следующим образом: совместить идею истинного православия с реальной пастырской практикой. В переводе на социологический язык это означает: добиться от паствы следования каким-то ограничениям и стеснениям, которые налагает на них идея истинного православия, то есть такая идея, которая должна стать обременительной для всех, а обречена оставаться понятной лишь для сравнительно немногих (в отличие от всяких государственности и этничности, которые бывают понятны всем; у этих идей лишь один, но фатальный минус: они не имеют отношения к православию).

Тут логически допустимы только два решения: ограничиться (по крайней мере, в качестве потенциального большинства членов ИПЦ) таким числом, которым идея истинного православия все-таки станет понятной, или пойти на компромисс с желанием «простых людей» «получать утешение». Причем если даже и пойти на такой компромисс, то проторенных дорог к нему нет (государственные и этнические пути уже перекрыты).

Не знаю, кто бы мог решиться НЕ идти на компромисс в условиях 1960-х—80-х гг.; вот я бы не решился. Поэтому реализация ИПЦ v.2.0 едва ли была возможна не на путях компромисса.

Но я вообще не вижу возможности от такого компромисса полностью отказаться. Представим себе, что у нас суперпродвинутая ИПЦ v.2.o, но в наш храм приходят какие-то люди с реальными житейскими проблемами. Конечно, мы можем им по-честному сказать, чтобы они лучше уж уходили, т. к. мы можем только добавить к их проблемам еще и своих проблем, связанных с жизнью по-христиански, — но ведь такой ответ, по сути, честным не будет: если эти люди находятся в тяжелом состоянии, они заведомо не смогут нас адекватно понять, когда мы говорим о чем-то, что не имеет отношения к их тяжелому состоянию. Поэтому мы должны поступить по-евангельски, т. е. оказать им простые услуги по гостеприимству в обычных формах церковной психотерапии. Но, если психотерапия пройдет успешно, то вполне вероятно, что они и всерьез заинтересуются Церковью, и нам придется о ней рассказать. А там — кто-то и останется в качестве настоящих членов общины. В общем, не зря ведь святые отцы пошли на компромисс и создали имперскую Церковь. Теперь, вероятно, имперская церковь ушла в прошлое навсегда, но что-то в ней было такое, что существовало, пусть и в малых масштабах, и прежде империи, и будет существовать после.

Это я все к тому, что «компромисс» — это не всегда значит «плохо». Иногда это слово означает «наименьшее зло», а еще иногда — «разумное решение».

Итак, идеей ИПЦ v.2.0 стало истинное православие, а пастырской практикой — доставление ее рядовым членам того самого «утешения», которого обычно взыскуют люди, ищущие утешения в религии. Понимание идеи обязательно только для лидеров, а для всех остальных обязательна дисциплина: послушание в обмен на утешение.

Все по-честному. Такой же принцип и в психотерапии. Дальше возникают (и решаются — с переменным успехом, само собой, но все-таки решаются) пастырские проблемы, связанные со своевременным окончанием терапии, недопущением вторичных выгод от затягивания терапии и т. п.

При терапии такие проблемы возникают всегда: клиенту всегда хочется подольше оставаться в инфантильном состоянии, когда он имеет полное право не брать на себя ответственности за свои решения (это, в частности, и называется «вторичными выгодами» от болезни: стремясь их сохранить, больной начинает препятствовать лечению), он начинает наделять терапевта всякими несуществующими добродетелями вроде всемогущества и т. д. Поэтому в правильной терапии (и пастырской практике) со всем этим учат бороться. Тем не менее, если структура церковной организации такова, что для рядовых ее членов «инфантилизированное» состояние считается статистической нормой, бороться с этим трудно.

Отметим на будущее главные характеристики этого состояния, которое мы назвали «инфантилизированным»: отсутствие необходимости принимать самостоятельно важные решения в области религиозной жизни (эти решения заменяются принципом личного доверия к лидерам), а как условие этого — предохранение рядовых членов организации от ситуаций когнитивного диссонанса. Поскольку все значимые религиозные решения принимаются лишь после осознания того, что проблема существует, а такое осознание всегда имеет форму когнитивного диссонанса (вот сейчас передо мной то, чего, как мне кажется, быть не может, но вот оно есть…), то серьезные решения даже чисто теоретически не могут приниматься иначе, как из ситуации сильного психологического дискомфорта, вызванного когнитивным диссонансом. «Инфантилизированное» состояние уберегает от дискомфорта, но не допускает к принятию решений.

«Инфантилизация» может иметь свои крайности, которые встречаются на некоторых приходах всех юрисдикций всех деноминаций, но на уровне целых религиозных организаций крайняя инфантилизация бывает нужна и возможна крайне редко (это такие исключения, как «Свидетели Иеговы» или, может быть, движение Муна). Умеренная инфантилизация часто используется государственной идеологией или этническими движениями, от которых нечто заимствуют и связанные с ними церковные структуры. Чисто терапевтические модели умеренной инфантилизации характерны для различных протестантов призыва XIX века — вроде баптистов и адвентистов Седьмого дня.

На Западе ИПЦ v.2.0, принявшая умеренную инфантилизацию своих рядовых членов как норму, оказывается социологически в одном ряду с баптистами и адвентистами. Это неплохо, особенно для Америки, где православие конкурирует главным образом с подобными деноминациями. Но в России это привело бы к не очень хорошему результату: здесь с ИПЦ конкурирует РПЦ МП, эксплуатирующая православную традицию, а ей противостояло бы нечто такое, что в России воспринималось бы как «секта баптистов» с элементами православной атрибутики. Этого достаточно, чтобы перестать и даже не начинать думать о перенесении в Россию модели ИПЦ v.2.0.

Но это не повод вообще перестать думать о версии 2.0 и ее возможных модификациях.

Некоторые модификации естественно вызываются самой жизнью. Первоначальная унитарная модель ИПЦ v.2.0 превращается, как показывает практика, в сотовые модели 2.1 (бинарную: из двух достаточно самостоятельных частей), 2.2 (из трех автономных частей) и во все прочие 2.x. Возникают несколько весьма похожих друг на друга организаций, вообще никак или очень слабо связанных между собой административно. У клириков и у прихожан появляется некоторая возможность выбора (даже если официально эти организации подобного выбора не разрешают — но такие запреты действуют только там, где нет информационного обмена между разными группами и где оставшиеся без альтернативной информации люди склонны инерционно слушаться администрации, даже если не очень ей доверяют).

Этот процесс идет, прежде всего, как естественное следствие расширения. Но он может идти и как следствие появления большего числа лидеров: по мере выхода все большего числа людей из периода терапии («инфантилизации») может возрастать и число тех, кого имеет смысл поставить в главе каких-то новых структур, создаваемых не за счет присоединения новых людей извне, а за счет разделения структур старых. В пределе этот процесс мог бы привести к ИПЦ v.3.0, о которой будет речь дальше. Но сейчас важно отметить, что и независимо от того, насколько этот процесс будет реально осуществляться, сама его теоретическая возможность лишний раз показывает, что между ИПЦ v.2.x и 3.0 нет принципиальных барьеров, так что ничто не мешает им быть в каноническом общении (что касается разных модификаций версии 1.x, то там даже теоретически такое общение возможно не всегда, а на практике оно еще реже бывает желательным…).

Теперь мы вернемся к теории и поговорим о том, насколько идею истинного православия можно «нести в массы» непосредственно. Это и будет разговором о возможности ИПЦ v.3.0.

ИПЦ v.3.0

Итак, проблема ИПЦ v.3.0 возникает там, где «истинное православие» как идея принимается, но нет возможности использовать принцип терапевтической «инфантилизации» в качестве конституирующего (разумеется, о полном отказе от него, как уже объяснялось выше, не может быть речи, но его приходится низвести до статуса вспомогательного: теперь он может применяться не к большинству, а только лишь к меньшинству). Напомню, в чем он состоит: рядовых членов религиозной организации (включая рядовых клириков) всячески оберегают (в области религии) от ситуаций когнитивного диссонанса, а тем самым — и от ситуаций, когда приходится принимать значимые самостоятельные решения. Можно по-другому назвать это «принципом недопущения до ответственности».

Понятно, что паства, которая не принимает самостоятельных решений, не может всерьез разделять идей Истинного православия, поскольку она всерьез не может разделять вообще никаких идей. Она может несознательно симулировать верность любым идеям в своем внешнем поведении, поскольку оно направляется лидерами, но не может сделать сознательный выбор.

Для баптистов и адвентистов такое состояние прихожан считается нормальным пожизненно. В православии такого подхода быть не должно (т. к. он запрещен православной аскетикой), хотя православным очень легко застрять на «терапевтической» стадии: по человеческим слабостям, разговоры о нашем желании совершенствоваться чаще всего остаются именно разговорами.

Как бы то ни было, повторим, такой путь, даже оставляя в стороне его теоретические несовершенства, в России неприемлем практически. В России нет возможности опереться на такое понимание религиозности, которое является массовым в Америке и которое сформировано именно протестантскими деноминациями. У нас другое массовое понимание религиозности: «умеренность и аккуратность» у нас привить труднее, зато с крайностями работать легче.

Итак, вспоминая теоретические возможности, о которых речь шла в прошлой главе, мы приходим теперь к тому, что вынуждены отказаться от принципа «утешение в обмен на послушание» и принять, в какой-то форме, принцип донесения идеи и ее самостоятельного выбора до рядовых членов религиозной организации.

Пусть меня кто-нибудь поправит, но пока что лично я другой возможности не вижу даже теоретически.

Выбранная альтернатива автоматически предполагает, что лидеры больше не должны закрывать паству от когнитивных диссонансов. От всех рядовых членов — пусть и на разном уровне, но именно от всех, — требуется то, что в более привычных моделях ИПЦ (и не-ИПЦ) требуется только от лидера. Каждый случай когнитивного диссонанса — это жизненно важный религиозный вопрос, на который пока нет ответа, но не отвечать на который нельзя. Постоянное наличие таких нерешенных вопросов несовместимо с привычной церковной концепцией «утешения».

Сейчас может показаться, что из всех прежних версий ИПЦ именно 3.0 обещает самый большой «дурдом». Чтобы показать, что это не так, можно сослаться на христианскую историю, но я подожду это делать, а продолжу рассматривать предмет чисто теоретически.

Итак, речь идет о церковной структуре, пребывание в которой обещает ее членам не утешение, а постоянный стресс. Но ведь ИПЦ v.1.0 (теперь уже ушедшая в область эпического прошлого) как раз и была такой структурой, похожей на армию. Поэтому теоретически нет ничего невозможного в том, чтобы нам сейчас, коль скоро мы все равно преемники ИПЦ v.1.0, вновь вернуться к модели действующей армии, только теперь уже с новой идеологией (впрочем не совсем уж новой, а находящейся в преемственности к старой, еще от ИПЦ самой первой версии). Поэтому вопрос состоит вовсе не в теоретической возможности создания подобной «военизированной» структуры (в этом не приходится сомневаться), а лишь в нашей способности найти для этого подходящие инженерные решения.

Действительно, легко поднять религиозный народ против грубого вторжения в его обрядовую повседневность. Но кому — и особенно в наше секулярное время — захочется воевать за какую-то идею из области догматики и каноники? Сразу скажем, что хорошие идеи созерцаются, а не анализируются, и идея Истинного православия является именно такой. Можно не уметь объяснить догматы и каноны логически, но носители идеи Истинного православия узнаются со стороны, как не раз замечали наши прихожане, как будто «они все из одного питомника» — и это о людях, которые живут на разных континентах, принадлежат разным поколениям и зачастую ничего друг о друге не знают. Эта идея настолько целостна, что, несмотря на различие культурных и местных церковных традиций, она всегда обеспечивает одинаковый подход к практическим церковным проблемам, с которыми и сталкиваются прихожане в первую очередь.

И второй вопрос: если даже кому-то в здравом уме и захочется прийти в такую Церковь (ведь известно, что всяких чудаков найти возможно), то как сделать, чтобы они от постоянного стрессового воздействия не сходили с ума?

Отвечая на эти вопросы, я буду делать вид, будто всерьез изобретаю велосипед. Надеюсь, многие меня поймут раньше, чем дочитают до конца. Но для всех остальных я обещаю в конце полное раскрытие карт.

На второй вопрос ответить проще всего. При постоянном стрессовом воздействии организму нужны всего лишь адекватные средства стабилизации. Из них наиболее подходящим (если человек не болен как-то особенно) является работа — необязательно и не только в физическом, но в обычном светском смысле этого слова.

Поэтому получается, что, независимо от всех прочих особенностей ИПЦ v.3.0, для ее членов предполагается обязательная (не юридически, но фактически) светская работа, причем это распространяется также и на всех клириков. Никто не возбраняет им получать какие-то деньги, в том числе и за требы, а также никто не требует, чтобы они получали деньги за свою светскую работу, но сама эта работа нужна.

Тут возникает сходство с протестантизмом — с той «протестантской этикой» Мартина Лютера ака Макса Вебера и ее понятием «Beruf» («призвание»: успех в светских трудах, которым обнаруживается благословение Божие). Но у протестантов в светские труды вкладывается другой смысл. Наш смысл, православный, очень простой: «чтоб крыша не съезжала» (не знаю, надо ли указывать, что сейчас я пересказал некие азы православной аскетики: о роли «рукоделия» при той жизни в постоянном стрессе, который она должна обеспечивать).

Кроме того, хотя я тут не буду рассуждать об этом подробно, занятия светскими трудами даже лидеров ИПЦ обеспечивает этой структуре особенные возможности как социальной стабилизации (за счет естественно возникающих социальных связей), так и миссионерства (того, что иезуит о. Риччи в XVII веке назвал «инкультурацией»: тебя начинают воспринимать как одного из «своих», и это восприятие постепенно переходит и на твою веру[5]).

Итак, понятно, что для стабилизации стрессового состояния ничего нового выдумывать не надо, но все еще непонятно, где набрать тех, кому это стрессовое состояние может понадобиться. Православная аскетика в узком смысле слова ответа на это не даст: конечно, она требует, если смотреть по сути, исповедания Истинного православия, и именно с этого она и начинается. Но ведь никто же не заставляет смотреть именно по сути. Да и вообще потребность населения в аскетике менее чем очевидна… Аскетика — она слишком слабая и деликатная: она не может заставить себя слушать тех, кто не хочет.

Вернемся теперь к главному вопросу: где достать тех, кому эта идея Истинного православия может быть нужна?

Из всего, что я уже успел понаписать про всевозможные И- и не-ИПЦ, должно стать понятно, что не они являются главным ресурсом таких людей. Они тоже являются ресурсом, но не главным: там слишком много людей, которые прибегли к религии за «утешением». Поскольку и все наше общество, включая неверующих, считает, что функция религии именно в том, чтобы «утешать», то отсюда понятно, что те, кому, может быть, нужно не «утешение», а идея, смысл, в большинстве своем даже и не знают, что можно обращаться за этим к религии. Из этого следует, что основным ресурсом прихожан для ИПЦ v.3.0 нужно считать наше светское и нерелигиозное общество, причем таких в нем людей, которые чаще всего даже и не знают, что то, чего они ищут, на самом деле называется Истинным православием.

Откуда у меня убежденность, что идея Истинного православия, как она есть, может быть нужна какому-то значимому количеству людей? Я не хочу ссылаться на уже накопленную мною статистику (которая не будет убедительной для тех, кто не может ее проверить), а сошлюсь на теорию — тем более что теория, как показали исследователи науки в XX веке, всегда гораздо убедительнее любых фактов. Тут я позволю себе сказать крайнюю банальность: я, представьте себе, верю, что Евангелие будет кому-нибудь нужно до самого конца времен. Эта моя вера ниоткуда не следует и ничем не доказывается. Это чистой воды теория, изложенная как в Новом, так и в Ветхом Заветах. То количество людей, которым реально нужно Евангелие, и является во всех этих моих построениях «значимым». Все остальное меня не интересует.

У читателя, который следил за текстом, но плохо следил за мыслью, теперь мог возникнуть такой вопрос: хорошо, пусть сама идея реальна. Но чем эта идея лучше незадолго до того отвергнутой идеи «секты баптистов с православной атрибутикой»? Разве эта новая идея, хотя бы только в российских условиях, способна дать больше людей? (Я заранее соглашаюсь, что по количеству членов перспективы ИПЦ v.3.0 никак не лучше, чем у баптистов.) Тогда чем же это не обыкновенный проект очередной религиозной «секты на любителя»?

Отвечаю, хотя такое объяснение нужно только для непонятливых: секты наполняются (в качестве рядовых членов) социально пассивными членами общества (если среди них бывают какие-нибудь менеджеры, которых «очень ценят на своей работе», то все равно речь идет о людях социально пассивных: которые везде и всюду если и ценятся, то именно за то, что послушно играют по чужим правилам), а ИПЦ v.3.0 — наиболее самостоятельными и инициативными; их прямое и особенно косвенное влияние оказывается чрезвычайно большим даже по масштабам такой большой страны, как наша. Ведь для такого влияния вовсе не нужно большого числа… Несколько «правильных» человек, занявших «правильные» позиции, всегда будут эффективнее любой толпы и любой туши.

Итак, стратегически верное решение — считать всегда, что большинство потенциальных прихожан ИПЦ v.3.0 пока что совсем не соприкасаются с религиозной сферой.

Но остаются нерешенными главные «инженерные» вопросы: чем обеспечить «ферментизацию», необходимую для усвоения идеи Истинного православия организмом не особенно религиозного человека? И второй, не менее важный, но более технический вопрос: как потом управляться с толпой людей, большая часть которых оказывается с психологией «лидера».

Несмотря на всю важность последнего вопроса, я не буду на нем останавливаться, т. к. тут нет ничего специфически церковного. Обычные проблемы менеджмента [дополнение 2011 года: они были описаны в статье «Проблема лидеров и проблемы из-за лидеров», см. в этом сборнике]. Поэтому поговорим лишь о первом вопросе — о том, что может обеспечить «ферментизацию».

Это как раз тот самый когнитивный диссонанс, которого в прочих схемах построения религиозных организаций принято избегать. Если в этих прочих схемах религиозная идея подается как уже готовое решение — но вопроса, который поставил не ты, и решение поэтому точно уж не твое, — то в схеме, основанной на когнитивном диссонансе, идея подается лишь как возможный (и поэтому наверняка обреченный быть выбранным не всеми) вариант решения того, что подается именно как вопрос, как нерешенная проблема.

Проповедь сводится вовсе не к тому, чтобы привлечь внимание к правильному решению (об этом решении достаточно просто сказать, чтобы его могли принять к сведению, когда будет надо), а к тому, чтобы обострить проблему.

Если обращать проповедь к людям и без того инициативным и привыкшим принимать решения, то именно такой язык для них окажется близок. Им нужно говорить о православии не как об ответе, а как о вопросе. Ответ они должны искать сами, и, вообще говоря, именно ради этого существует вся православная жизнь, и мы не умираем сразу после того, как уверовали в Истинное православие.

Теперь я, собственно, раскрыл свои карты и могу уже рассказать, какие именно велосипеды я тут наизобретал, и зачем я вообще обнародовал все эти заметки.

Насчет велосипедов: можно было уже догадаться, что именно так было устроено все христианство в доимперский период. Даже в эпоху Константина Великого число христиан, говорят, не превышало в Римской империи 4 %, и жили они только в городах, но этого хватило. Для нашей эпохи будет много даже и 0,004 Мне уже и раньше приходилось высказываться, что в нашу постхристианскую эпоху нужно возвращаться к тем моделям выживания Церкви, которые были до Константина (но с учетом того, что нынешнее наше язычество живет в христианской по своему происхождению культуре и переделало в свои капища христианские храмы). Суть этого устройства в том, что тогда для всех христиан считалось нормальным и обычным то, что с IV века было оставлено нормой только лишь для монашества — странствование в пустыне в непрерывной священной войне, как стан Израильский на пути в Землю Обетованную (об этом см. в моей книжке «Призвание Авраама» (СПб.: Алетейя, 2000)). Так что все вполне традиционно, хотя и хорошенько забыто.

А зачем я написал эти заметки? Мотивов было несколько, но один из них — показать тот самый когнитивный диссонанс, на котором основана вся проповедь. Ведь почти у всех, кто это прочитал, возникали вопросы вроде «если вы такие православные, то почему вы такие уроды?» Будем учиться отвечать на такие вопросы не как попало, а по правилам. То есть для начала определимся, что нам важнее: красота морды лица («чтобы люди были хорошие») или догматы с канонами? Для ИПЦ v.3.0 ответ вполне однозначен.

Как-то представители дружественной ИПЦ выражали свое недоумение, почему мы позволяем себе довольно резкую публичную критику скончавшегося 70 лет назад епископа N, если через этого епископа идут все наши хиротонии? Нам было буквально сказано, что мы тем самым «рубим сук, на котором сидим». Но мы-то на таком суку не сидим: для нас епископ N важен только как проводящий материал для хиротоний, которые никак не меняются в зависимости от того, был ли этот епископ святым или грешником; главное, чтобы он был членом Церкви, а этого мы и не оспаривали. Если не бояться вызвать у прихожан когнитивный диссонанс, то не будет никакой проблемы в том, чтобы признавать, что иные из наших отцов-основателей оказывались не на высоте. В конце концов, все мы — дети из «трудных семей», ИПЦ v.1.x, и вполне нормальных родителей не было ни у кого. Нам нужно «научиться с этим жить», а не загонять тяжелые семейные воспоминания в свое церковное подсознание (это, кстати, еще один серьезный довод в пользу предпочтения v.3.0, а не 2.x)…

Понимание реальных проблем ИПЦ — это очень хорошее средство для привлечения тех, кому православие нужно объяснить именно как проблему, а не как решение. Ведь, между прочим, по мере выяснения несостоятельности всяких государственных, этнических и разных других посторонних прикрытий Церкви, во всех этих регрессивных процессах, которые я так долго описывал, все более открывалось и наличие Истинного православия как идеи — как идеи, которая кому-то оказывается нужной сама по себе.

Так и получается, что даже все эти гадости церковной истории служат Ad Majorem Gloriam Dei et Ecclesiae!