Текущие дела

31

Светка, единственная из всех цеховых пропагандистов, каким-то образом попала в заводской авангард: о ней вещало радио. Маслыгин сам не слыхал этого, но сообщили.

Он тотчас же помчался в радиоузел, потребовал текст, убедился, что так и есть, нашумел-нагремел, обвинил редакторшу в халатности, верхоглядстве, самоуправстве, погрозился довести это до сведения парткома и немедля исполнил свою угрозу, нашумел-нагремел и там. Почему такое с ним не согласовывают? Почему трубят о Табарчук, которая на этом поприще без году неделю и ничем еще себя не проявила? Смех на весь завод! Самое смешное было в том, что как раз она, Светка, упрашивала его притихнуть на неделю, нигде не шуметь-не греметь. «У меня десятка полтора кандидатур! — гремел он. — Должиков, к примеру, — это же поистине образец, опытнейший агитатор, использует каждую свободную минуту, тщательно готовится к занятиям, пропагандист с пятнадцатилетним стажем!» — «У твоего Должикова, — сказали, — слесаря ночуют в медвытрезвителях». — «Мы не автоматы! — загремел Маслыгин. — Бросили монетку, и выскакивает сдобная булочка? Провели беседу, и Чепели переходят на кефир? Вы здесь оторвались от реальности, забыли про черный хлеб!»

Он бы вконец разругался с обоими заместителями секретаря, если бы не подоспела телефонограмма, предписывающая всем, кто был оповещен об отсрочке семинара, теперь уж незамедлительно выезжать.

Мысли его тотчас изменили направление, но не остыли: предстояла дорога, встреча с Ниной. Он помчался в цех, предупредил кого следует о своем отъезде, оставил необходимые рекомендации на ближайшее время, сделал то, что можно было сделать за каких-нибудь два часа, позвонил в аэропорт, узнал расписание, заказал билет на самолет и отправился домой — собираться в дорогу.

Сборы были недолги, дорожный чемоданчик уложен и, пока еще не стемнело, он пошел, чтобы ублажить отца, в садик, прихватив с собой садовничьи принадлежности. Отец был не молод уже и не крепок, но пекся, как встарь, о садике, и, собственно, ради отца он, Маслыгин, и держался отчего дома, не уходил никуда, хотя давно уж пора было обособляться им с Ниной.

Отец-то и привил ему вкус к садовничеству; ублажая отца, он и сам ублаготворялся, но на досуге, а не в спешке, как нынче, перед самым отъездом. Нынче ему не работалось, и когда окликнула его с улицы Светка, он не столько удивился ее нежданному появлению, сколько порадовался поводу передохнуть.

Через дом она не пошла, что было ближе, а кружным путем вошла в калитку: отец не жаловал ее, привязан был к Нине и считал, что приходит Светка только затем, чтобы заводить шашни с его сыном.

На ней, несмотря на теплую осень, было полузимнее длиннющее пальто, отороченное снизу мехом и подпоясанное широким ремнем. Здоров, солдат, сказал Маслыгин, садись. Ничего солдатского, кроме ремня этого, в ней, разумеется, не было, но все-таки он подметил что-то солдатское в том, как подошла она, протянула ему сверток, отрапортовала:

— Разнесся слух, что ты отбываешь. Это — Ниночке. Ее слабость. Миндальный торт с цукатами. Мэйд ин Ю-эс-эс-ар, — сказала она по-английски, но с варварским произношением. — То есть изготовлено моими предками по фамильному рецепту.

С ними у нее дипломатические отношения были восстановлены, хотя к свадебному церемониалу она их даже близко не подпустила.

— Весьма тронут, — сказал он в тон ей, по-солдатски, чтобы отцу, если следит за ними из окошка, было слышно.

На то же, видимо, рассчитывала и она — рапортуя.

А он был в самом деле тронут, ибо гостинец предназначался Нине, а все, предназначавшееся нынче ей и к ней относящееся, особенно трогало его.

Сверток он положил на скамейку, сели, Светка спросила его, когда едет, он ответил, и еще спросила, что за срочность копаться в саду, — объяснил. Проговорено это было поспешно, — она спрашивала, он отвечал, но спрашивала вскользь, дорожа временем, чтобы успеть перейти к главному, — так ему показалось.

— А теперь слушай… — поспешно сказала она.

Он, однако, опередил ее:

— Нет, сначала послушай ты…

Не пропуская ее вперед, он рассказал, как пришлось ему нынче пошуметь-погреметь, вправить кое-кому мозги. Тем самым он словно бы выговаривал ей за чужую провинность, а она была ни при чем, — так что зря, пожалуй, он все это наговорил. У нее на лице, сменяясь поочередно, промелькнули растерянность, встревоженность, уныние, возмущение.

— Понапихали туда девчонок, на радио! — пнула она ногой камешек, сковырнула — покатился. — Одна бездарнее другой! Дальше кинозвезд, телепостановок и тряпок интересы не простираются. Зайдешь к ним — вечная тема: мини, миди, макси. Что-то примеряют, перекупают, перепродают. От кого же требовать ответственности? — Она молитвенно сложила руки — ладошку к ладошке. — Я сожалею, Витя, что так получилось.

— А ты у них бываешь? — спросил он. — У этих… девчонок?

— Где только я не бываю! — страдальчески закатила она глаза. — Запрягли!

Впрочем, сама запряглась; он этого ей не сказал.

Те материалы, которые просила посмотреть, он посмотрел и был тогда в недоумении: зачем это ей понадобилось? Обычная технологическая разработка. Такие разработки внедряются по мере производственной готовности; подталкивать внедрение — рвать где-то технологическую цепочку. Он был в недоумении, но больше задумываться над этим не стал — подоспели другие дела, а это было дело техбюро, не его.

Теперь, однако, нащупалась иная цепочка — психологическая, соединившая ту просьбу, Светкину, с этим казусом, нынешним. Соединение было непрочное, гипотетическое, да он и не старался ничего соединять, — само соединилось.

— И еще замечу, — сказал он угрюмо, — что ты меня идеализируешь. — О просьбе своей она не заговаривала, ко он решил заодно уж перед ней отчитаться. — Я, представь себе, как раз из тех перестраховщиков, которых ты остерегаешься. Так что твои технологические выкладки попали не по адресу.

— Да бог с ними, с выкладками, — вздохнула она, но не сокрушенно, а в каком-то мгновенном наплыве внезапного безмятежия. — Посмотри, как хорошо.

Он посмотрел. Жирно чернела вскопанная земля под яблонями, голые лакированные ветви с графической четкостью обозначались на блеклой, чуть тронутой пробелью, голубизне осеннего неба, зелень еще держалась, густа была сирень, но тоже блеклая, никлая, а тополи вдоль забора — одноцветны, мертвенно-желты.

— Не знаю, в чем ехать, — сказал он озабоченно. — В пальто? В плаще?

— Ну кто же едет теперь в плаще! — смахнула она соринку с его плеча. — Там, в объяснительной, записано, — продолжала она тем же тоном, — в случае эпизодического увеличения дефектности предусмотрен запасной вариант: переход на старую технологию.

— Я перестраховщик! — слегка загорячился он. — Понимаешь? По новой технологии не только отпадет надобность в третьей смене, что само по себе замечательно, но и образуется излишек рабочей силы, что тоже крупный выигрыш при нашем некомплекте. Естественно будет перебросить слесарей на другие участки. Но вот, представь себе, пошли дефекты, а они пойдут. Сегодня на сборке гарантий у нас еще нет. И кем же будет осуществляться твой запасной вариант? Людей-то отпустили. Участок сорвет программу!

Светка прищурилась, подумала, ответила не по существу:

— Должны позаботиться производственники, чтобы не было срывов.

— А ты кто? Представительница чистой теории? Видишь, зимняя яблоня? — показал он. — Хочешь — угощу?

— Нет, спасибо, — отвернулась она. — Кислятина.

— Через недельку будет в самый раз. Знаешь, что важно в садовом хозяйстве? — спросил он. — Вовремя снять плод. Не раньше и не позже. Торгашам не терпится — везут на базар зелень. Ты тоже собралась обрывать недозревшие яблоки. Не по-хозяйски! Я только не пойму, зачем тебе это нужно.

Она опять смахнула что-то с его плеча.

— Прекрасно понимаешь, Витя. Сам сформулировал. Крупный выигрыш при нашем дефиците. — Она поджала губы. — Я не торгую яблоками на базаре.

— Выходит, что торгуешь, — сказал он так безапелляционно, как если бы та самая цепочка, психологическая, действительно соединила два Светкиных казуса, настороживших его.

— Ах, Витя, Витя! — снисходительно пожурила она несмышленого обидчика. — Энтузиастов подозреваешь в торгашестве. Простушек — в хитростях. Но я, и правда, упустила из виду, что людей с участка заберут. Это уже аргумент! Подождем, следовательно, когда созреют яблоки, — тряхнула она головой и сейчас же осведомилась деловито: — У тебя всё? Или есть еще критические замечания?

Ему послышалась ирония в ее вопросе, а между прочим он мог бы критикнуть ее и за Булгака или, по крайней мере, выяснить для себя, как она относится к парню, не делает ли из него забавы. Но это было бы, пожалуй, преждевременно и, может статься, даже бестактно. Он искоса взглянул на нее, пытаясь вообразить себе, что мог бы увидеть в ней Булгак. Она была бесспорно хороша, но хороша не для Булгака. И не для Маслыгина. Его глаз уже привык к ней, как привыкают к свету после темноты. Она была хороша для Должикова — это бесспорно, и если жизнь, сводя их, действовала наугад, то главное, что требовалось, — угадала.

— У меня всё, — сказал он и посмотрел на часы; уже смеркалось.

— А у меня кое-что имеется, — тоже посмотрела она на часы. — С твоим выдвижением — порядок; еще, конечно, будет утверждаться, но, я считаю, утверждение — формальность.

Она проговорила это без всяких голосовых эффектов, на которые, кстати, была мастерица, — проговорила просто, буднично, как о будничном деле: застопорилось, а теперь вот сдвинулось с места.

Он тоже подумал об этом как о будничном деле — приятном, конечно, но и чем-то неприятно задевающем его. Сдвинуться сдвинулось, однако не сразу, и лучше бы весть эту принесла ему не Светка, а кто-нибудь другой.

— Твои прогнозы, оказывается, точны, — насильно улыбнулся он. И лучше было бы ему обойтись без Светкиных забот, без ее участия. — Но объясни мне, что там за чехарда с этим списком? — спросил он ворчливо. — Что они крутят?

Не нужно было ему никаких объяснений — тем более от нее, а нужно было прекратить на этом разговор, но он спросил из деликатности, что ли, либо желая как-то скрыть свою неловкость, — такое было ощущение словно кто-то чужой самовольно вторгался в его жизнь.

— Не чехарда, Витя, а замена, — небрежно сказала Светка и этой небрежностью как бы дала ему понять, что догадывается о его чувствах. — Пойду, пока светло. — Уже темнело. — Да ради бога! Не нуждаюсь в провожатых. Тут до трамвая — два шага. Подлепича решили не включать, — так же небрежно добавила она. — Тебя включили.

Он словно бы предчувствовал, что в этой вести, принесенной ею, будет что-то недоброе. Она пошла к садовой калитке, опять в обход, а он — за ней: дорожка была узкая — меж яблонь.

Это ошеломило его: Подлепича решили не включать. Кто, собственно, решил? На каком основании? По-глупому он весь свой гнев обрушил на Светку, как будто бы она решала или была ответственна за чьи-то решения.

Остановились у калитки, в смятении он позабыл, что одет не для улицы, хотел идти дальше, теперь уж готов был без конца говорить.

— Посмотри на свой вид! — образумила его Светка. — И почему ты ставишь под сомнение коллегиальный арбитраж? Там взвесили, кто больше сделал, чей вклад весомей. И долго взвешивали, тщательно. Вот тебе и чехарда!

— Да нет же, нет же! — воскликнул он. — Мы тогда работали на равных!

Они тогда работали на равных, с той, правда, разницей, что у Подлепича не было ни малейших колебаний в работе, а он заколебался однажды и как бы возвел это выросшее из частности колебание в некую обобщающую степень. Частность состояла в том, что по первоначальному замыслу предполагалось оборудовать испытательный стенд особым, не применявшимся ранее дистанционным управлением. Эта новинка, придуманная в НИИ, выглядела на первых порах заманчиво, и даже Подлепич, практик, за нее ухватился. Изъян, однако, был в ней существенный: она удорожала смету и не обещала мотористам значительных выгод. Тогда-то он, Маслыгин, и отверг эту новинку вчистую, и позже непригодность ее подтвердилась, но вышло так, что свое отношение к ней он невольно перенес на всю проделанную вместе с Подлепичем работу — чрезмерно увлекся обобщениями. Те времена, когда первейшую опасность для рационализаторства представляли ретрограды, шарахавшиеся от всего нового, счел он пройденным этапом и видел опасность в безоглядной поддержке любого технического начинания независимо от того, какую даст оно экономическую выгоду. Он опасался, что новый стенд окажется для завода слишком дорогим удовольствием, но эти его опасения, к счастью, оказались напрасными. Если бы не Подлепич, терпеливо внушавший ему веру в их общее детище, наверняка бы он отстранился от работы.

Вот как это было.

О том рассказывать Светке он, разумеется, не стал; жаль, что я еду, сказал, а то бы…

— Раз уж так, Витя, нанимай адвокатов, — перебила она его, положила руку ему ца плечо. — Но сам не адвокатствуй. Твое адвокатство выльется в конфликт, а конфликтовать сейчас тебе совсем уж ни к чему.

Она по-прежнему опекала его, как будто ничего не произошло между ними нынче или произошло, но сгладилось тотчас же, а он полагал иначе: сгладится, пожалуй, но позже, не теперь, когда она утомила его своей назойливой опекой, смутила, вывела из равновесия, пыталась порадовать, однако огорчила, и садовничьих трудов из-за нее не завершил он, стемнело уже, надо было двигаться в путь, и сверток-гостинец лежал на скамейке. Ему и сверток этот показался достойным приложением ко всему, что теперь удручало его.

Такая была окрыленность в предвкушении встречи с Ниной, а уезжал-улетал бескрылый, смутно было на душе.