Темная магия

Глава десятая

Каландрилл проснулся, или ему приснилось, что он проснулся, от прикосновения руки Эдры к щеке. Когда он открыл глаза, она сидела подле на корточках — бесформенная, высвеченная лунным светом фигурка — и жестом просила его подняться. Без единого звука, даже не успев подумать о том, что делает, он поднялся. Катя с Брахтом даже не пошевелились, и это было странно, ибо керниец спал чутко, как кошка; даже в самом глубоком сне он ощущал все, что происходит вокруг. И вот он спит под козлиной шкурой ногами к огню с блаженной улыбкой на устах, обнимая одной рукой меч. Каландрилл на мгновение подивился этому, но решил, что во сне все возможно, и при этом забыл, что явственно чувствовал прикосновение пальцев к щеке, слышал потрескивание огня в очаге и далекое урчание грома где-то на юге. Следуя за Эдрой, он вышел из маленькой лачуги, отметив про себя, что дверь, еще несколько часов назад немилосердно скрипевшая на петлях, сейчас открылась и закрылась совершенно бесшумно. Он ступил в лунный свет.

Болотных газов словно и не было никогда. Воздух был свеж после отбушевавшей недавно грозы и настоян на благоухающих ночных цветах, как в летний день. Очень приятный сон, подумал Каландрилл, ощущая покой и веру в будущее. Безграничное небо переливалось звездами, и каждый огонек на темно-синем бархатном куполе горел факелом. Свет, лившийся с неба, был мягким и ласковым. Легкий ветерок шелестел в траве, ручеек, вытекавший из источника, мелодично журчал, словно серебряные цимбалы аккомпанировали флейте ветра. Черная кошка, мурлыкнув, скользнула мимо его ноги и растворилась в темноте. Эдра манила его за собой, и он шел, не переставая удивляться живости и реальности сна. Не задавая вопросов, он проследовал за старухой через лужайку на вершину холма.

Ветер здесь дул сильнее, и он чувствовал его дыхание на лице и волосах. Эдра остановилась и оглянулась на лачугу. Каландрилл посмотрел туда же: лачуга оставалась прежней, но теперь она показалась ему не маленьким жалким полуразвалившимся строением, а прибежищем, раем, укрывшим их от грозы и опасности. На мгновение ему даже почудилось, что он видит ярко освещенный дворец.

— Ты можешь остаться у меня. Здесь не так уж плохо.

Он огляделся и отдал должное старухе. Ночь раскинула волшебный покров над болотом, и он без труда представил себе, насколько весна и лето преображают окружающие просторы.

— Я не могу, — сказал он.

— Здесь ты в безопасности.

Голос у нее изменился, он уже не шелестел, как камыш на ветру, а звучал глубоко и уверенно. Каландрилл покачал головой.

— Я не могу.

— Почему?

— Потому что тогда Рхыфамун воспользуется «Заветной книгой», отыщет и пробудит Безумного бога. А этого допустить нельзя.

Ему и в голову не пришло скрывать: где-то в глубине души он знал, что сон этот соткан из нитей яви и что недомолвки нарушат его.

— Рхыфамун?

— Сейчас он в теле Давена Тираса, а до того он был Варентом ден Тарлем. Как бы то ни было, он Рхыфамун.

— А, понимаю. Он меняет свое обличье.

— Истинно. Он столь же безумен, как и бог, которого он вознамерился пробудить.

— А ты хочешь ему помешать?

— Я, и Брахт, и Катя. Это наш долг, иначе мир будет ввергнут в хаос.

— Вы, на ком одеяния смертных? Вы вознамерились помешать ему? Как?

— Я не знаю. Но мы должны.

Она кивнула, одобрительно улыбаясь, и Каландрилл вдруг увидел перед собой уже совсем другого человека. Перед ним стояла не старуха с морщинистым лицом, а женщина в расцвете лет в одеяниях, впитывавших в себя лучезарный свет выпуклой Луны, так, что она стояла словно в окружении света. Золотые волосы волнами ниспадали ей на плечи, обрамляя лицо. А оно было и неповторимым, и в то же время самым обыкновенным, как лицо любой женщины, несущей в себе любовь: как лицо его матери, или Кати, или Надамы, или Ребы-гадалки. Все они слились воедино в ее прекрасном лике. А когда Каландрилл взглянул в голубые, как летний небосвод, глаза, то понял, что перед ним — богиня. Да нет, ему это все снится!

— Дера, — прошептал он и пал на колени.

Она подняла его и сказала:

— Ты не обязан склоняться предо мной. Это я должна встать пред тобой на колени.

Он замотал головой.

— Истинно, — сказала она. — Ведь ты пустился во все тяжкие во имя мое! Ты и твои товарищи скачете на битву ради меня. Молодые боги должны быть вам благодарны.

— А разве можем мы поступить иначе? — воскликнул он.

Она улыбнулась, и ночь отступила, а он оказался в круге солнечного света, но Дера не дала ему прямого ответа, а лишь сказала:

— Не все смертные думают как ты. Маги Кандахара знают о существовании «Заветной книги» и о ее значении, но они не бросились вдогонку за Рхыфамуном. Те в Вану, кто называет себя святыми отцами, ведают о значении книги, но вместо себя отправили Катю.

— Они мирные люди, — пробормотал Каландрилл. — А маги Кандахара связаны тираном, он принудил их драться на войне.

— Сколько бы ни было пролито крови в той войне, все это ничто по сравнению с тем, что может произойти, вздумай Фарн навестить людей.

— Видимо, они этого не понимают.

Он пожал плечами, и богиня спросила:

— А ты понимаешь?

— Я знаю, что Фарна называют Безумным богом, — ответил он. — Я уверен, что пробудить его — это все равно что пробудить безумца. Я не хочу, чтобы мир был ввергнут в хаос.

— Неужели мир столь важен для тебя? Вспомни, как он обошелся с тобой.

Каландрилл нахмурился, застигнутый врасплох: все это прозвучало таким диссонансом со всем, во что он верил и что знал, и он не сразу нашелся что ответить. Наконец он произнес:

— Преуспей Рхыфамун, пробуди он Фарна, и ты будешь уничтожена.

— Всему когда-то приходит конец. — Она указала рукой на Луну, уже прошедшую зенит и начавшую клониться к западному горизонту. — Вот хотя бы ночь.

Он опять нахмурился.

— Ты предлагаешь отказаться от погони?

— Нет. — Она улыбнулась и покачала головой, и из волос ее полился свет. — Я лишь хочу сказать, что у тебя есть выбор.

— Только не в этом, — заявил он.

— Вы нашли «Заветную книгу». Фарн будет вам за это благодарен. Вы можете завоевать его благосклонность.

Его передернуло, и он резко воскликнул:

— Нам его благосклонность ни к чему!

Этот ответ ей понравился, и, коснувшись его руки, она сказала:

— Но вы можете не преуспеть.

— Это не причина для отступления. — Каландрилл покачал головой.

— Ты можешь погибнуть.

— Истинно. — Он кивнул. — Но мы обязаны попробовать.

Дера долго смотрела ему в лицо, потом, улыбнувшись, сказала:

— Ты отважен.

Похвала была настолько ему приятна, что он даже покраснел. Как застенчивый мальчишка, Каландрилл зашаркал ногами и, опустив глаза, едва слышно спросил:

— Правда?

— Ты преследуешь колдуна, — тихо сказала она. — Колдуна, обладающего силой неимоверной. Ты и сам уже в этом убедился. Он обманул тебя однажды. А если он опять тебя перехитрит? Он может провести кого угодно.

Она видит его насквозь и прекрасно понимает, кто он такой и на что способен. Но это его не смутило: все-таки она богиня, а разговор с ней происходит во сне.

— Пусть, — пожал он плечами.

— Пусть, — повторила она. — Даже несмотря на то, что Фарн будет считать вас врагами, добейся Рхыфамун своего? Даже несмотря на то, что вы можете погибнуть, не достигнув цели? Ты готов продолжать свой путь, несмотря на все это?

— Готов, — твердо сказал он.

— Таких, как ты, мало осталось на земле, Каландрилл.

Голос ее звучал почти грустно. Он опять пожал плечами и сказал:

— Я не один. Катя и Брахт слеплены из такого же теста. Более того…

— В некотором роде — да, — прервала его богиня. — И за это я им благодарна. Но в тебе есть сталь, отличная от них.

Он улыбнулся, принимая это за комплимент, а сам напряженно думал: смеет ли он выразить посетившую его мысль? А почему бы и нет? Ведь она говорит, что благодарна ему. К тому же это сон! А во сне возможно все.

— Я хочу просить у тебя нечто большее, чем благодарность, — сказал он.

И тут же испугался, что зашел слишком далеко. Тень, как облачко, набегающее на Луну, скользнула по лицу богини.

— О чем ты просишь меня?

— О помощи, — вымолвил он. — Ты сама сказала, мы самые обыкновенные смертные и гонимся за противником, которому сталь нипочем. Помоги нам! Не знаю как, но дай нам средство, чтобы победить Рхыфамуна.

Дера внимательно посмотрела ему в глаза, и Каландрилл опять забеспокоился, что зашел слишком далеко. Но то, что она сказала, успокоило его:

— А разве брат мой Бураш не пришел вам на помощь? Я тоже помогу вам, если достанет на то мне сил. Но мы, Молодые боги, сделаны из другого теста, нежели Фарн и Балатур, точно так же, как сами они не обладали силой Ила и Киты. Моя власть ограниченна, как и власть Бураша. За пределы Лиссе сила моя не распространяется.

Она смолкла с думой на прекрасном лице. Каландрилл настаивал:

— Мы будем благодарны любой помощи.

— Мы, Молодые боги, не всесильны. Нами управляют принципы, которые тебе нелегко понять. Это — как время, заправляющее смертными. — Она опять помолчала. Каландрилл ждал, затаив дыхание. — Но я скажу тебе то, что ты пока понять не можешь и, боюсь, во что пока не поверишь: то, что тебе нужно, чтобы взять верх над Рхыфамуном, в тебе уже есть.

— Я тебя не понимаю, — сказал он. — Может, пояснишь, чтобы я мог над этим поразмышлять?

— Не могу, — возразила она, — дабы не нарушить очень сложное равновесие, суть которого пока выше твоего понимания. Я скажу тебе только, что вы можете преуспеть.

Каландрилл открыл было рот, чтобы посетовать на недомолвки богов и колдунов, но богиня подняла руку:

— Держись веры и помни о моих словах. Большего я сказать тебе не могу. Может, только… — Лик ее опять на мгновение затуманился, и она поджала губы, словно в раздумье — В Лиссе опасность тебе не грозит, что бы ни предпринял твои брат. Это мой тебе подарок. И еще один. Дай мне твой меч.

Только сейчас он сообразил, что при нем клинок, хотя точно помнил, что не брал его с собой. Не раздумывая, он вытащил меч из ножен и передал богине.

Она взяла его за эфес, провела рукой по клинку и вернула Каландриллу.

— Немало колдовства встретится на твоем пути, и любое без труда победит обычную сталь, — сказала она. — Но знай, что твой меч несет на себе благословение мое, и посему сможет он рубить колдовство так же, как рубит он плоть. А теперь все, иди спать. Завтра — в путь.

Она говорила тихо, но властно, и Каландрилл, покорно склонив голову, отправился вслед за ней вниз по склону назад в лачугу. И по дороге она постепенно менялась, превращаясь в прежнюю Эдру. Она закрыла ни разу не скрипнувшую дверь и отправилась на свой топчан. Каландрилл улегся подле очага, ничуть не сомневаясь, что видит сон, ибо Брахт и Катя по-прежнему спали, и через несколько мгновений он тоже спал.

Каландрилл проснулся хорошо отдохнувшим, смутно припоминая события ночи. Он потянулся, встал и отправился к источнику умываться. Брахт и Катя пошли с ним. Они сходили в амбар — лошади чувствовали себя прекрасно. Гроза давно прошла, и небо, хоть еще и серое, светилось уже под первыми лучами мутного от влажности солнца, обещавшего долине лучшую погоду. На траве поблескивала роса, на деревьях распевали птицы, на окружающих холмах играли разноцветные блики.

— Пожалуй, я был не прав, — честно признался Брахт и, увидев недоуменный взгляд Каландрилла, пояснил: — Насчет Эдры. Даже если она болотная колдунья, то добрая.

Каландрилл кивнул, пытаясь вспомнить что-то, что не давало ему покоя. У него было такое ощущение, будто он забыл что-то очень важное. Но ему так и не удалось вспомнить. Они позавтракали жареными булочками с сыром и попрощались с Эдрой, проводившей их до дороги. Стоя у подножия холма, она смотрела им вслед, а они, подстегнув коней, помчались опять на север.

Он обернулся, подняв в прощании руку, и тут солнечный луч высветил фигуру старой женщины, которая на один миг вдруг стала переливающейся светом богиней с поднятой в благословении рукой. Он хлопнул себя по лбу, мгновенно и до мельчайших подробностей вспомнив все, что произошло с ним ночью, и только сейчас поняв, что это был не сон. Позади раздался Катин возглас, и на лице ее он увидел выражение, схожее, видимо, со своим. Когда он опять посмотрел туда, где стояла Дера, ее уже не было.

— Что это значит? — Брахт переводил хмурый взгляд с одного на другого. — У вас такие лица, словно вы увидели привидение.

— Не привидение. — Каландрилл покачал головой, улыбаясь. — Богиню.

— А я подумала, мне почудилось, — пробормотала Катя. — Я все забыла. И только когда оглянулась и увидела ее, все вспомнила.

— Со мной произошло то же, — сказал Каландрилл.

— И я смотрел назад, но никого, кроме старухи, не видел, — заявил Брахт.

— Ты не видел Деру? — изумилась Катя.

Керниец покачал головой и еще больше нахмурился.

— Богиню? Нет, я видел только Эдру. — Он развернулся в седле, с подозрением глядя на Каландрилла. — Ты тоже видел Деру?

Каландрилл кивнул.

— Одно лишь мгновение, когда солнце ударило о землю. — Теперь он улыбался широко и уверенно. — А сегодня ночью она со мной разговаривала. Я думал тогда, что это сон, но теперь…

— Рассказывай, — приказал Брахт.

Каландрилл в общих чертах рассказал, что с ним произошло.

— Так… Если твой… сон… не был сном, то у тебя появился очень нужный нам меч. — Лицо у Брахта было задумчивым. — А что она сказала тебе, Катя?

Катины глаза блестели от возбуждения. Она словно избавилась от груза, давившего на нее с тех пор, как рассталась с Текканом и вануйцами. К ней вернусь обычное расположение духа. Перекрикивая перестук копыт, она рассказывала:

— Эдра разбудила меня и позвала с собой. Мне и в голову не пришло отказываться. Я была уверена, что все это происходит во сне, но сон этот был таким настоящим! Как и Каландрилл, я совсем о нем забыла и вспомнила, только когда увидела ее вновь. Но теперь… — Она улыбнулась, словно упиваясь воспоминаниями. — Мы шли по лугу, совсем как в Вану, под лунным светом, и я не испытывала ни холода, ни страха. Она, все еще в облике Эдры, сказала, что я могу отказаться от погони и вернуться к своему народу в Вану. Я… — Катя отвернулась, и Каландриллу показалось на мгновение, что она покраснела, бросив искоса взгляд на Брахта. — Я сказала, что не могу вас бросить, что мы поклялись догнать Рхыфамуна, где бы он ни был и какие бы опасности нас ни поджидали. Тогда она предстала передо мной Дерой и сказала, чтобы я не теряла веры и что, хотя Молодые боги и ограничены в своих деяниях некими законами, они будут помогать нам по мере возможности. Она сказала, чтобы я не переживала так сильно из-за разлуки с моим народом, а радовалась тому, что у меня есть сейчас.

Катя замолчала, щеки ее порозовели.

— О чем ты говоришь? — спросил Брахт.

Каландрилл больше не сомневался, что она действительно покраснела.

— О любви, — тихо сказала Катя. — Такая любовь редкость, и она сказала, что ее надо уметь ценить.

На сей раз, к большому удивлению Каландрилла, покраснел керниец. Он заерзал в седле, глядя прямо перед собой. А затем пожал плечами и улыбнулся, как мальчишка, пойманный за хулиганской выходкой.

— Ты знаешь, я тебя люблю, — сказал он так же тихо, как и Катя.

— Знаю. — Она серьезно кивнула, а затем опять улыбнулась. — И теперь наша любовь благословенна. Теперь я понимаю, что зря горевала из-за того неизбежного. Расставание с моим народом — часть нашего испытания. И когда-нибудь мы опять их увидим.

Брахт не пропустил мимо ушей слово «мы», и лицо его озарилось. Каландрилл даже пожалел, что не может исчезнуть и оставить их одних. Поскольку это было невозможно, он просто хранил тактичное молчание, держась на полкорпуса лошади позади.

— Отлично, — сказал Брахт уже громче и серьезнее. — Я рад, что ты больше не грустишь.

— Но обет наш остается в силе, — предупредила Катя. — Пока мы не доставим «Заветную книгу» в Вану и она не будет уничтожена…

— Конечно, — сказал Брахт. — Я согласен.

— Надеюсь, — сказала Катя, — это будет уже скоро.

Брахт так рассмеялся, что стая гусей, мирно пасшихся у обочины дороги, шумно хлопая крыльями и тревожно крича, взмыла к небу. Птицы покружили у них над головой, дожидаясь, когда три всадника промчатся мимо, а потом опять опустились на траву.

— Во всем этом меня беспокоит только одно, — сказал Брахт через некоторое время. — Почему я не видел Деру?

Каландрилл подумал с мгновение и предположил:

— Может, потому, что ты единственный из нас, кто не имеет сомнений. После того как Рхыфамун воспользовался мною, я заколебался. Я сильно переживал его предательство. А Катя места себе не находила, расставшись со своими. Ты же ни разу ни в чем не усомнился. Видимо, тебе помощь Деры не нужна.

— Возможно, — согласился керниец.

— Думаю, он прав, — поддержала Каландрилла Катя. — Ты ни разу не ставил под сомнение, куда мы мчимся и что нас ждет.

Брахт кивнул, и Каландриллу вдруг показалось, что, несмотря на бесстрастное лицо, в глазах у кернийца мелькнуло какое-то сомнение.

— Есть люди, которых я не желал бы вновь увидеть, — пробормотал он тихо, словно не хотел, чтобы его слышали, но ветер все же донес его слова до Каландрилла. Катя, скакавшая немного впереди, не слышала ничего, и Каландрилл решил не задавать Брахту лишних вопросов. Он только дал шпоры мерину и поскакал вровень с другом. Больше они не говорили, а только мчались на север.

Когда они прибыли в Бессиль, погода ухудшилась. Холодный ветер, дувший с Узкого моря, гнал по свинцовому небу низкие черные облака, охапками бросая дождь в лицо. Было так холодно, что дождинки, не долетев до земли, замерзали и падали на землю уже в виде града. Местность вокруг была унылой. Вместо болот — пустынная степь. Изредка, то здесь, то там, монотонный пейзаж нарушался избитым ветром деревом и выходами на поверхность серого камня, из которого и был построен город.

Отталкивающее, угрюмое в тусклом свете дождливого дня место. Город возвышался на мысе, охранявшем подступы к бухте Эрина. Гавань, настоящий город в городе, располагалась далеко внизу, соединяясь с каменными джунглями самого Бессиля длинной, обнесенной стенами улицей. Разнокалиберные суда раскачивались на неспокойном море. По большей части это были каравеллы с треугольными парусами и рыболовецкие суда. А между ними виднелись массивные корпуса одномачтовых и низких длинных военных судов. Судоверфи Эрина работают вовсю, отметил про себя Каландрилл, вспомнив, что впереди них едет Тобиас. Воспоминание. о брате обеспокоило его. Тобиас явно не торопится. Новоиспеченный домм и его супруга принимают поздравления дворянства в каждом городе на своем пути. Происходят церемонии дарения подарков, возобновляются старые и подписываются новые договоры. Кто знает, может быть, Тобиас еще здесь, в Вессиле. Город, без сомнения, оклеен портретами Каландрилла. И, несмотря на заверения Деры, он тревожился. Насколько сильно изменилась его внешность?

По мере приближения к городским воротам напряжение его нарастало, и он был благодарен дождю, позволявшему ему плотнее закутаться в плащ и опустить на лицо капюшон. Стража пропустила странников в город, не особенно утруждая себя их разглядыванием, сделав единственное замечание, что они въезжают в мирный, законопослушный город, где кернийский запал должен быть обуздан. Каландрилл только было успокоился, как увидел столб для объявлений со своим портретом, и беспокойство вновь овладело им и больше не покидало все время, пока они ехали мимо мокрых от дождя строений, настороженно жавшихся друг к другу серыми, похожими на тюремные стенами.

Меченосец же, когда Каландрилл поведал ему о своих опасениях, только рассмеялся и заверил, что для всех он керниец, наемник, возвращающийся домой в Куан-на'Фор. Но Каландрилл, не успокоившись, приписал оптимизм Брахта недавнему признанию Кати. Однако, когда в таверне около крепостной стены, где они остановились на ночь, на него никто не обратил ни малейшего внимания, он наконец окончательно успокоился.

— Все равно, — заявил Каландрилл, когда они отвели лошадей в конюшню, — я не хочу здесь задерживаться.

— Только на одну ночь, — пообещал Брахт. — Утром купим шатры — и в путь. Нам здесь делать нечего.

Каландрилл кивнул, позволив себе расслабиться.

— Так вот как чувствует себя человек, поставленный вне закона, — уныло пробормотал он.

— Внутри городских стен. — Брахт ухмыльнулся и задумчиво добавил: — В Куан-на'Форе все не так.

Что-то в его тоне привлекло внимание Кати, и она перестала чистить лошадь.

— Как-нибудь ты мне расскажешь, как ты был объявлен вне закона, — сказала она, улыбаясь.

Брахт кивнул с задумчивым видом, словно подавлял в себе сомнения.

— Как-нибудь. Думаю, мы уже очень скоро будем в Куан-на'Форе, — сказал он с нарочитой веселостью.

— Правда? — Катя перестала чистить лошадь. — Почему ты так уверен, что его нет в Ганнсхольде?

— Вряд ли он там задержится, если у него нет дел, — покачал головой Брахт. — Очень сомневаюсь, чтобы Фарн был там. Я тоже считаю, что Безумный бог почивает за пределами нашего мира. А Рхыфамун не будет задерживаться зря в пути. Он торопится.

— Но мы еще можем его догнать, — предположил Каландрилл. — Если он считает, что мы остались в Тезин-Даре, то ему незачем торопиться.

Брахт опять пожал плечами.

— Такие, как Рхыфамун, не знают терпения, как бы долго они ни жили. Я уверен, он задержится в Ганнсхольде ровно столько, сколько нужно.

— Ты же сам надеялся перехватить его по пути, — заметила Катя. — Что изменилось?

— Дера обещала Каландриллу безопасный путь по Лисе, — медленно сказал керниец. — Она и сама не знает, где сейчас Рхыфамун. Если бы он находился в Ганнсхольде, ей бы наверняка это было известно. Боюсь, он уже в Куан-на'Форе.

— Возможно, — с неохотой согласилась Катя. — Но все же он может задержаться в Лиссе.

Каландрилл, вспомнив, что она сказала на дороге, понял, что в ней говорит скорее надежда, чем вера. Она торопится не только потому, что желает довести до конца дело, начатое в Вану, но и потому, что это будет означать осуществление их с Брахтом мечты. Он не может — не должен! — ставить под сомнение ее преданность общему делу, но нельзя забывать и о том, что теперь к этому прибавилось и самое обыкновенное нетерпение, вызванное самой обыкновенной любовью. Им нелегко сдерживать свои чувства. Путешествовать за тридевять земель, не имея возможности физически удовлетворить желание из-за какой-то глупой клятвы и из-за понятия чести! Странная штука — честь, думал он. Немало ограничений накладывает она на человека. А оба его товарища были людьми чести. И вновь Каландрилл почувствовал себя лишним и усердно занялся лошадью.

— Если Ахрд пожелает, так оно и будет. Но все же, я думаю, нам придется скакать дальше.

— До Боррхун-Маджа и дальше? — смиренно спросила Катя.

— Куда бы ни понадобилось, — сказал Брахт.

Катя опустила голову, и свет от факела заиграл серебром на ее льняных волосах.

— Так что, — твердо заявил Брахт, — поедим и выспимся. И с первыми лучами солнца оставим этот мрачный город.

— Истинно! — улыбнулась Катя. — Как можно быстрее.

Они вычистили лошадей, задали им корма и отправились в таверну.

Опасения Каландрилла оказались совершенно безосновательны: он привлек ничуть не больше внимания, чем любой другой посетитель, и путники по привычке устроились за задним столиком, заказали ужин и по кружке эля. По большей части люди в Вессиле, в отличие от южан, были необщительны — ни хозяин, ни гости даже не попытались заговорить с ними. Их обслужили в молчании, а на свои вопросы они получали односложные ответы. О Давене Тирасе никто ничего не слышал, что и неудивительно: в городе страннику легче проскочить незамеченным, чем на дороге. Хуже то, что они почти догнали Тобиаса и его свиту. Каландрилл даже подумал, что лучше не заезжать в Эрин, а скакать прямиком в Ганнсхольд: глядишь, брат его задержится на верфях. Он уже почти не сомневался в том, что все принимают его за кернийца, но если Тобиас его увидит… Без сомнения, родного брата ему этим фарсом не провести. Ни Тобиаса, ни Надаму, ни кого-либо из их свиты, кто когда-то знавал Каландрилла ден Каринфа из Секки…

Им подали рыбу на гриле, и, пока они ели, Каландрилл высказал свои соображения Кате и Брахту, и товарищи его согласились, что лучше оставить дорогу там, где она огибает Эринскую бухту, , чтобы прямо по степи скакать к Ганнскому хребту.

— Но в Ганнсхольд заехать придется, — заметила Катя. — Даже если Рхыфамуна там нет, надо будет разузнать, что к чему.

— Сомневаюсь, чтобы у торговца лошадьми, каковым являешься теперь ты, и у домма Секки было что-то общее, — предположил Брахт. — К тому же брат твой уже мог проехать Ганнсхольд. Но даже будь он там, вряд ли нас пригласят к его столу.

— Однако стоит ему увидеть меня на улице… — настаивал Каландрилл.

— Он увидит простого меченосца, завернувшегося от холода в плащ, — усмехнулся Брахт. — А не своего сбежавшего братца. Успокойся, Калан.

— Тогда меня узнает Надама, — настаивал Каландрилл. — Мне так кажется.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что произвел на нее такое сильное впечатление, — озорно усмехнулся Брахт, — что даже выйдя замуж за твоего брата, она все вспоминает твой прекрасный лик?

Каландрилл пристыжено усмехнулся. Если уж его воспоминания о Надаме изрядно поистерлись, то что сказать о ней? Скорее всего, Брахт прав, решил он, они его не узнают, как и тогда, в Секке. Он пожал плечами, отгоняя от себя сомнения, и выпил эль.

Вскоре они отправились по комнатам. Постоялый двор тут не пользовался особой популярностью, так что делить комнату на двоих им с Брахтом не пришлось, и каждый спал отдельно. Каландрилл получил угловую комнату, откуда Бессиль открывался ему сразу с двух сторон. Одно окно выходило на пирамидальные крыши верхней части города, а другое — на бухту. Облокотившись на каменный подоконник, он долго смотрел на нее. Ночь была темной, полная Луна пряталась за облаками, ветер уныло завывал на пустынных улицах. Фонари перемигивались друг с другом, и в их мерцании Каландрилл различил стены, отмечавшие дорогу к бухте. Море переливалось, как масло; прибой с далеким шумом разбивался о молы и волнорезы. Стоящие на якоре суда выглядели темными пятнами. Он вспомнил военные суда, что видел в гавани, и ему почудилось, что своей воинственностью они походят на брата. По дороге в Бессиль путники не раз слышали о том, что Тобиас призывает Лиссе к войне с Кандахаром. Суда, которые Каландрилл видел в гавани, с высокими башнями для лучников, явно не предназначены для сопровождения купцов. Это — дело ловких, быстрых лодок. Линкоры же перевозят солдат и высаживают их на вражеской территории.

Неужели Тобиас на самом деле затевает войну? Неужели цель его поездки — склонить доммов к военному союзу? Он говорил об этом еще в Секке, когда там с визитом находился Варент ден Тарль, но тогда Билаф заставил его замолчать. И вот Билафа больше нет, и Тобиас правит, как ему заблагорассудится. Так что вполне возможно, что тучи войны на самом деле собираются на горизонте. Каландрилла даже передернуло. Вот они, вещие сны Фарна. Даже во сне Безумный бог не оставляет в покое бренный мир.

А противостоять его планам всеобщего хаоса могут. скорее всего, только они втроем.

Каландриллу было неприятно думать об этом, хотя богиня и заверяла, что он обладает силой, способной победить Рхыфамуна. Что это за сила, он не знал, и в такую промозглую ночь не был столь уверен в себе, как в ту, когда услышал от Деры загадочное заверение. Он подставил лицо дождю. Прежние сомнения и упадническое настроение навалились с новой силой. Мысленно Каландрилл молил богиню о том, чтобы она дала ему сил, и, к своему удивлению, вдруг ощутил, что вновь обретает веру, а сомнения покидают его. Он снова почувствовал себя уверенным, словно богиня словами и прикосновением своим придала ему уверенности, хоть та и была выше его понимания. Он не мог описать ее словами, но знал, что она присутствует в нем. А уже одно это — настоящий подарок. Успокоившись, юноша закрыл ставни и отправился в постель.

Сон пришел быстро, и Каландрилл без всяких сновидений проспал до самого утра, когда его разбудил настойчивый стук в дверь. Он открыл глаза, зевнул и инстинктивно потянулся к мечу, лежавшему подле него на покрывале. Держа ножны в левой руке, а эфес в правой, он, дрожа от холода, пошлепал к двери. В комнате было холодно, а каменный пол — ледяным. Видимо, в Вессиле тепло экономят так же, как слова, подумал он и сонно поинтересовался, кто стучит в его дверь. Услышав голос Брахта, он отодвинул задвижку.

— Мы же договаривались, что выезжаем как можно раньше, — заявил керниец и, пройдя мимо Каландрилла, распахнул ставни. — Спрячь меч и одевайся.

Каландрилл, стуча зубами, промычал, что и на старуху бывает проруха, но отбросил меч и отправился к умывальнику и даже не удивился, увидев тонкий слой льда по краям кувшина. От ледяной воды, которой он брызнул себе в лицо и грудь, у него перехватило дыхание. Юноша торопливо вытерся и натянул на себя одежду.

Молочный туман, который окутал город, заглушал все звуки. Гавань терялась во мгле. Дальше ближайших строений ничего не было видно. Это напомнило Каландриллу Вишат'йи, и, завязывая тунику и прицепляя меч, он подумал, как там Менелиан.

— Поедим, купим шатры — и вперед, — бодро заявил Брахт. — Пошли, Катя спустится к завтраку.

Каландрилл набросил на плечи накидку, постепенно согреваясь, и, подхватив переметные сумки, отправился вслед за кернийцем вниз по лестнице, в столовую.

Здесь было ненамного теплее. Их встретили сонная работница с перепачканными сажей щеками, которая подбрасывала дрова в очаг, да хозяин, который, широко позевывая, вышел из кухни, с удивлением глядя на ранних пташек. Почесываясь, он брюзгливо заметил, что его люди только что встали и пока он ничего не может предложить на завтрак, кроме овсянки и вчерашнего хлеба, — печи еще не разогреты.

— Хорошо, — согласился Брахт, по-прежнему бодрый. — А где можно купить шатры?

— У Ворот парусников.

Хозяин шмыгнул носом, собираясь уйти, но Брахт положил ему на плечо руку.

— А как туда пройти? Боюсь, ты не заметил, что мы не местные.

Хозяин наградил его кислым взглядом и начал что-то мямлить про всяких там меченосцев, но быстро отказался от этой мысли, заметив, как Брахт, широко улыбаясь, барабанит пальцами по рукоятке кинжала. Он хмуро рассказал, как добраться до Ворот парусников, и ушел.

— Не очень-то они гостеприимны, — пробормотал Брахт.

— Истинно.

Каландрилл после сна еще не был расположен к разговорам, и когда несколькими мгновениями позже спустилась Катя, он позволил им насладиться диалогом. Катя улыбалась, разливая кашу по тарелкам и без умолку болтая о том, что надо ехать, так что очень скоро Каландрилл окончательно проснулся. Слава Дере, пройдет совсем немного времени, и они оставят позади этот угрюмый город!

Наполнив желудки, путники рассчитались золотом Рхыфамуна и вывели лошадей из стойла. Туман все еще окутывал город, но, когда они спускались к гавани, легкий бриз, дувший с Узкого моря, уже принялся разгонять мглу, которая облизывала улицы тяжелыми языками. Они отыскали Ворота парусников, купили три небольших шатра из прочной парусины с плотным днищем и привязали их к седлам. Поскольку в Вессиле их больше ничто не задерживало, они покинули город. При выезде никто даже не посмотрел им вслед.

Туман цеплялся за вересковые долины почти весь день, так что ехать пришлось медленнее, чем хотелось, и на ночь они решили остановиться в караван-сарае, возникшем у дороги вскоре после захода солнца. Здесь их приняли радушнее, чем в Вессиле. Хозяин с удовольствием болтал, и от него они узнали, что человек, по описанию похожий на Давена Тираса, проезжал здесь относительно недавно и что Тобиас и его свита теперь совсем недалеко впереди.

Каландрилл и его спутники выехали на рассвете. За ночь туман рассеялся, и под бледно-голубым небом утро нарождалось ясное и холодное. Теперь они могли скакать резвее и заночевали в шатрах. На следующий день они вплотную приблизились к Эрину.

Дорога здесь поворачивала на северо-запад и бежала вдоль побережья к городу с его огромными верфями. Оттуда она шла прямо на север к Ганнсхольду, и Каландрилл, вспоминая книги и карты, которые он давным-давно изучал в Секке, рассчитал, что напрямую до города оставалось несколько лиг. Он мало что знал о земле, по которой им предстояло скакать, кроме того, что она постепенно поднимается к Ганнскому хребту и пустынна и что тут заправляют охотники. Вряд ли здесь можно рассчитывать на гостеприимство.

— Будем надеяться, что степь столь же гладка, как и дорога, — заявил Брахт, когда они свернули с брусчатки на землю, покрытую жесткой Травой и чахлым вереском — И что здесь мы не столкнемся с твоим братцем.

Каландрилл молча направил гнедого мерина за жеребцом Брахта.

Копыта коней глухо застучали по дерну. Долина широко простиралась перед ними, переходя из зеленой в синюю там, где начинался вереск, и в золотую, где рос ракитник. Местами во мху и в траве серебрились ручейки Кроншнепы захлебывались в своих песнях, им живо вторили бекасы. Чибисы и красноножки разлетались из-под ног коней, канюки и соколы кружили высоко над головами. Каландрилл упивался скачкой по открытой местности.

Насладившись свободной гонкой, лошади перешли в легкий галоп. Когда водянистое солнце подобралось к зениту, путники остановились передохнуть. Покормив лошадей и поев, они вновь отправились в путь и скакали до самых сумерек, встав лагерем у низкого холма, прикрывавшего от резкого ветра. У подножия его журчал ручеек. Костер весело потрескивал, стреноженные лошади похрупывали траву. Брахт вытащил из седельного мешка силки и установил их с другой стороны холма, пообещав поймать на завтрак зайца. Каландрилл подумал, что он мог бы быть доволен такой жизнью. Он уже почти забыл об удобствах, которые некогда имел во дворце отца. Растягиваясь в шатре, он усмехнулся, прислушиваясь к ветру и раздумывая, где сейчас Тобиас и что он о нем думает.

Возможно, он представлял для брата еще большую угрозу, чем раньше, ибо Каландрилл чувствовал в себе силы достаточные, чтобы взять верх над Тобиасом в честной схватке. Брахт сказал, что настанет день сведения счетов. Возможно, подумал он, засыпая, но это будет не скоро; сначала — вопросы вселенской важности. Он вообще не думал бы о Тобиасе, не будь брат им помехой. Честолюбивые планы Тобиаса выглядели мелочными перед лицом опасности, угрожавшей всему миру, и даже сознание того, что брат приложил руку к смерти отца, не особенно угнетало Каландрилла. Странно, но весть об убийстве не произвела на него сильного впечатления. Билаф сам выбрал свою судьбу, порвав с младшим сыном. Ударив его по лицу, он выказал ему презрение. Возможно, когда-нибудь Каландрилл еще обвинит Тобиаса в отцеубийстве и призовет его к ответу, но пока голова его была занята делами куда более важными. Натягивая до подбородка накидку, он подумал, что с каждым днем становится все более похож на прагматичного Брахта, с которым сдружился за год. По правде говоря, ему казалось, что он знает Брахта всю жизнь. И с этой мыслью Каландрилл заснул.

Утром, как керниец и обещал, они позавтракали двумя упитанными зайцами и продолжили погоню по ровной пустынной степи. Ни туман, ни дождь не мешали им скакать вперед, и они проделали большой путь по вересковой долине, несмотря на то что местность постепенно повышалась в преддверии Ганнских хребтов. Дрок и вереск перемежались теперь чахлым можжевельником и тополями. Ни одного человека не встретилось им на пути, только однажды с вершины хребта за ними кто-то осторожно наблюдал — возможно, охотник, не доверявший чужакам. Еще через два дня они опять выехали на дорогу.

Солнце было уже почти в зените, сверкая на небе, подернутом тут и там длинными перистыми облаками. Они ехали вперед ровным галопом, надеясь вскоре остановиться, перекусить и дать отдых животным. Ганнсхольд лежал в нескольких днях езды.

Брахт скакал чуть впереди. Въехав на небольшое возвышение, он перешел на шаг и поднял руку. Каландрилл и Катя натянули удила и осторожно приблизились к Брахту. Керниец кивком указал на то, что его обеспокоило.

Дорога ныряла здесь вниз, в узкую долину, пересекая небольшую речушку, через которую был переброшен мост. Целая процессия из разноцветных кибиток и повозок расположилась лагерем по обеим сторонам дороги. На лугу паслись лошади, а на траве, вблизи реки, шуты разыгрывали представление перед огромными черно-зелеными шатрами. Женщины в роскошных дорожных костюмах и мужчины в легких доспехах потешались над ними.

На повозках и длинных шестах развевались такие же, как и шатры, черно-зеленые вымпелы — цвета Секки.

У Каландрилла перехватило дыхание. Он обвел взглядом лагерь, приглядываясь к знакам отличия на серебряных нагрудниках и полушлемах солдат и на ливреях слуг.

— Тобиас, — проговорил он тихо, словно боялся, что его услышат.

Брахт кивнул.

— А нам некуда деваться. Только вперед.

— А в объезд нельзя?

Каландрилл посмотрел на степь. Можно ли пересечь реку где-нибудь подальше от лагеря домма? Но он понимал, что подобный маневр вызовет подозрения.

Катя указала на лучников, расположившихся по периметру лагеря и уже натягивавших тетиву.

— Нас заметили, — холодно сказала девушка. — Если мы попытаемся их объехать, им захочется узнать почему.

— И тогда они попытаются захватить нас в плен, — добавил Брахт, глазами указывая на одетых в кольчугу воинов. — Они сочтут нас разведкой бандитов.

Каландрилл выругался, и в то же мгновение сержант что-то крикнул, указывая на них рукой, и из толпы, окружавшей шатер, гордо ступая, вышла знакомая фигура.

Солнечные блики заиграли на полированных доспехах, когда человек поднес козырьком руку к глазам и посмотрел на вершину холма. Голова его была не покрыта, ветер трепал огненно-рыжую гриву волос, и, несмотря на расстояние, Каландрилл был уверен, что видит брата. Мурашки побежали у него по спине. Он был убежден, что сейчас Тобиас узнает его и прикажет уланам из дворцовой гвардии мчаться за ними вдогонку, а лучникам осыпать их тучами стрел. Каландрилл облизал мгновенно пересохшие губы. К Тобиасу подошла женщина с каштановыми, забранными сеткой волосами. Он что-то сказал ей, полные губы ее расплылись в улыбке, а придворные разразились хохотом. Каландрилл узнал Надаму, и той частью сознания, что не была еще убита ужасом, отметил, что она по-прежнему красива, но теперь ему безразлична. А может, это просто из-за объявшего его ужаса?

— Вперед, — решил Брахт.

— Он меня узнает, — запротестовал Каландрилл.

Брахт внимательно посмотрел на него.

— Да станет ли домм Секки уделять внимание бродячим наемникам? — Он покачал головой и сам себе ответил: — Поехали, они нас заметили. Попытайся мы миновать лагерь, и они бросятся в погоню. Если дойдет до худшего, будем прорываться прямо сквозь них.

Он уверенно пустил жеребца рысью вперед. Каландриллу ничего не оставалось, как последовать за ним вниз по склону, прямо к мосту. К брату, жаждавшему его смерти.

Как утопающий хватается за соломинку, так и он думал только о Дере. Но, несмотря на ее заверения, чем ближе они подъезжали к наблюдавшей за ними толпе, тем учащеннее билось его сердце. При виде поблескивающего оружия по коже у него побежали мурашки: одно слово Тобиаса — и его, как козявку, поднимут с седла на копьях. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что его конь устал, а лошади дворцовой гвардии отдохнувшие.

Не поворачиваясь, Брахт произнес:

— Ты Калан, воин из Куан-на'Фора. Думай только об этом.

У Каландрилла во рту настолько пересохло, что он и не пытался ему что-нибудь ответить. Он клял про себя брата, нагло перегородившего дорогу так, что ему теперь не удастся спрятаться за спины товарищей. Каждому придется проезжать через заграждения поодиночке. В этом весь Тобиас. Он считает, что обладает всем, даже тем, что ему не принадлежит. К смятению Каландрилла прибавилась злость.

— Вот так, — похвалил его Брахт. — Сохраняй это горделивое выражение.

Впереди их поджидала плотная толпа лучников.

Уланы из дворцовой гвардии меня узнают точно, думал Каландрилл. Да и Тобиас с Надамой тоже, как только подъеду поближе. Он сжал зубы; сердце колотилось о грудную клетку чаще и громче, чем мерин бил копытами по склону. Каландрилл изо всех сил старался играть отведенную ему роль, но ничего не мог с собой поделать и постоянно вскидывал глаза на брата: Тобиас привлекал его взгляд как магнит. Брат возмужал. Вокруг его горделивого рта образовались складки, в глазах к обычному высокомерию прибавилось что-то новое холодное и неумолимое.

Они подъехали почти вплотную к лучникам. Брахт придержал жеребца, похлопывая его по шее, ибо животное храпело и било копытами, чувствуя напряжение всадника. Мерин Кати, вторя жеребцу, тоже нервно задергался; Каландрилл крепко держал гнедого. Сержант, первым заметивший их на вершине холма, выступил вперед, держа руку на эфесе меча. За ним стояли его солдаты. А из-за спин на троих всадников, не мигая, смотрел Тобиас. На мгновение глаза двух братьев встретились, и младшему показалось, что его время пришло, что сейчас будет отдан приказ и он падет прямо здесь, не выполнив своего долга, а Рхыфамуну будет дарован свободный путь. Но Тобиас отвел надменный взгляд и, склонившись к Надаме, что-то прошептал ей на ухо. Она опять рассмеялась, обнажив белоснежные зубы за красными губами. Каландрилл не сомневался, что комментарий Тобиаса касался именно его, и напрягся, решив, что при малейшем движении одного из луков тут же выхватит меч и пришпорит коня.

Но Тобиас отвернулся и повел Надаму к павильону — подумаешь, три странствующих кернийца. Они недостойны внимания домма Секки.

— Осторожно, может укусить. При виде латников он начинает нервничать.

Брахт непринужденно улыбнулся, чуть отпуская поводья и позволяя жеребцу показать желтые зубы. Сержант отступил, не спуская с кернийца и его спутников бесстрастного подозрительного взгляда истового военного.

— У тебя прекрасный конь. — Он окинул взглядом жеребца. — у вас у всех прекрасные животные.

— Истинно, — согласился Брахт. — В Куан-на'Форе знают толк в лошадях.

Сержант кивнул и жестом приказал своим людям пропустить путников. Каландрилл проехал мимо сержанта, ожидая, что в любой момент его могут узнать.

Мурашки защекотали ему спину. Тобиас и Надама вошли в павильон. Наконец Каландрилл оставил за спиной последнего лучника и въехал на мост, пустив гнедого в легкий галоп за Брахтом, постепенно набиравшим скорость. Холодный пот тек у Каландрилла по лицу и ребрам.

Когда они уже были в долине, Катя подскакала к нему и с улыбкой сказала:

— Ты можешь расслабиться.

Только сейчас он сообразил, что все это время едва дышал. Его передернуло, и он глубоко вздохнул. Дорога опять стала взбираться вверх, и, перевалив через очередной холм, они потеряли из виду и павильон, и сгрудившиеся кибитки, и всех тех, кто мог его узнать. Каландрилл замотал головой, все еще не в силах произнести ни слова. Столько чувств сразу навалилось на него. Они пожирали его. И одно из них он знал. Это был страх, и Каландрилл готов был это признать. Но это был не просто страх, ибо страхом он управлять уже научился. Тут было что-то еще. Видимо, присутствие брата, его вид, сознание того, что, узнай его Тобиас, он в мгновение ока будет мертв, заставили Каландрилла остро почувствовать, что больше у него нет дома, нет семьи. Может, это произошло оттого, что он увидел Тобиаса и Надаму вместе? Когда-то он любил ее, но она предпочла ему брата. Он и раньше это знал, но был далеко от них обоих. А вот теперь он видел их вместе, был рядом с ними. Он замотал головой, только сейчас сообразив, что глаза его полны слез. Он провел по ним ладонью. Катя, не говоря ни слова, положила ему руку на плечо. Он слабо улыбнулся. Брахт ухмыльнулся и сказал:

— Хорошо же я поработал, если они увидели в тебе простого воина из Куан-на'Фора.

— Или это Дера ослепила их, — пробормотал Каландрилл, почувствовав вдруг угрызения совести за то, что усомнился в богине. Он пришпорил гнедого, пуская его в галоп за вороным Брахта, словно в скачке хотел забыться и позволить ветру выдуть из него смятение.

Они скакали до тех пор, пока кони не утомились, и остановились перекусить, уже не страшась Тобиаса. Принимая во внимание размеры его свиты и неторопливость с какой они продвигаются вперед, Тобиас доберется до Ганнсхольда намного позже их. Это успокаивало и приободряло Каландрилла. Еще до того, как ночь опустилась на вересковую долину и они стали лагерем, Каландрилл окончательно избавился от неприятных ощущений и успокоился душой, отгоняя как можно дальше воспоминания о брате и о некогда любимой женщине.

На следующий день на горизонте замаячил Ганнский хребет, а еще через день вересковые долины уступили место холмистой местности, покрытой соснами и лиственницами на зеленой, предвещавшей скорую весну траве. Дорога неуклонно поднималась к манящим горам. Она прорезала серо-голубой гранит, шла через мосты над ущельями, по дну которых шумно бежали реки, петляла по террасам, на которых каким-то чудом росли сосны, и по разукрашенным цветами долинам. Днем над головой путников кружили хищные птицы, по ночам ухали филины. До ворот Ганнсхольда они добрались только на третий день.