Темные алтари

СОЛНЕЧНАЯ ЗОНА{41}

Ослепленные тропическим солнцем, лишенные тени в своем каменном ложе, будто сваленные в кучу, ленивые, со свисающими животами, касающимися горячего цемента, с зажатыми хвостами и растопыренными когтями, покрытые многочисленными подсыхающими ранами и трещинами, высоко задрав плоские головы — болотно-зеленые, похожие на черепа, — дремлют аллигаторы. Кажется, жизнь еле теплится в их тяжелых телах, мягких под твердым чешуйчатым панцирем.

Часами напролет дремлют они, безучастные ко всему окружающему. Изредка, словно разбуженная каким-то сигналом, вся эта громада начинает лениво, медленно шевелиться. Туловища поворачиваются, когти скрипят, панцири скрежещут. Зловонный дух колышется над ними. Раскрываются пасти с острыми пилообразными зубами. Свирепые, остервеневшие от жары, со слезящимися глазами, вцепившиеся друг в друга мертвой хваткой, аллигаторы оживают.

Следы новых укусов вскоре темнеют — тропическое солнце быстро подсушивает кровь.

Потом вся громада вдруг затихает под палящими солнечными лучами, и снова часами напролет безучастно дремлют аллигаторы в солнечной горячей слизи, ленивые, неподвижные, кроткие…

— Состр!

Стоя на пороге зала ожидания, возбужденная и как всегда спешащая, Джоан укоризненно смотрела на него.

Но он любил этот ее особый тон, каким она произносила его имя, — она словно впитывала всего его своими алыми молодыми губами. И сейчас, несмотря на усталость, сквозившую в голосе, этот тон понравился ему.

Чтобы не выдать своих чувств, он не обернулся, продолжая мести пол. Широкая щетка на длинной палке была крепко зажата в его левой руке.

— Ты почему здесь, Состр?

Состр невозмутимо шагал за щеткой, оставляя позади блестящую чистую дорожку, в которой, словно в воде, отражался струящийся с низкого потолка неоновый свет.

В зале ожидания почти не было народа. Последний в этот день самолет Юго-восточной авиакомпании приземлился совсем недавно, и прибывшие пассажиры смешались с нетерпеливыми встречающими еще до того, как заглохли его мощные двигатели. Чемоданы, пестрые баулы, сумки на колесиках с клюшками для гольфа, теннисные ракетки, клетки с собаками — все мгновенно убралось из вестибюля к ждущим у выхода автомобилям. По ту сторону непробиваемой стеклянной стены мощные прожекторы полировали пустые в этот час бетонные дорожки летного поля, словно посыпанные серебряной пылью. С другой стороны здания аэровокзала простиралась уже погруженная в сон автостоянка, расчерченная четкими линиями, освещенная желтыми гроздьями фонарей, свисающих с каждого столба.

Притихли взлетные полосы с выстроенными в ряд ярко раскрашенными частными самолетами — тонкими, похожими на комариков рядом с тяжелыми, неуклюжими серебристыми лайнерами, но автомобили, несмотря на поздний час, сновали всю ночь по асфальтированной аллее.

Вслед за пассажирами через зал ожидания прошли усталые парни в летной форме — экипаж самолета. У каждого была в одной руке сумка, в другой — форменная фуражка; у выхода они приостановились и, хотя другие двери тоже были открыты, все-таки прошли мимо Джоан. Первым шел — Состр почувствовал, как у него замерло сердце, — пилот Брайан Роджерс, голубоглазый, в темно-синей форме, с зачесанными на косой пробор волосами.

Остальные проследовали за ним — и все они одинаково всматривались в шоколадное лицо Джоан, обрамленное почти прямыми темными волосами. У нее было удивительно привлекательное лицо — капризно вздернутый носик, чувственно вздрагивающие ноздри, соблазнительные яркие губы. Она стояла, не уступая дороги экипажу, и парни проходили, почти касаясь ее, но ни взгляды, ни их явный интерес, кажется, не трогали девушку. Состр не сомневался в этом, но все же думал: «Хоть бы она так и стояла, не трогаясь с места!»

Джоан даже не изменила позы — стройная, обтянутая тесными джинсами и легкой зеленой блузкой, не скрывающей острых бугорков ее грудей.

Парни прошли наконец и словно растаяли в ночи.

Дойдя до противоположной стены, Состр ловко перевернул щетку. В зале ожидания было довольно чисто, но кое-где на полу валялись смятые салфетки, скомканные обертки от конфет и бутербродов и мелкий белый песок — там, где недавно толпились встречающие. Щетка ловко подхватывала мусор, и на влажном чистом полу оставались только следы его кедов.

Джоан, не меняя позы, наблюдала за ним спокойными, равнодушными глазами. В стороне за стойкой Гордон, потный от напряжения, в расстегнутой рубашке со съехавшим на сторону галстуком, быстро заполнял квитанции пассажиров, которые не получили свой багаж: в Атланте, на этом воздушном перекрестке, при пересадке с одного самолета на другой обязательно что-то путали, и каждый вечер Гордон должен был разбираться с пассажирами и багажом, оправдывая все неполадки курортным сезоном и устраивая недовольных в последний — дополнительный — самолет.

Пассажиры, чьи чемоданы еще не прибыли, сердились, возмущались, но Гордон был невозмутим — его не так-то просто было сбить с толку. Левша, как и Состр, он стремительно заполнял бланки, засыпая пассажиров вопросами — когда-то он так же стремительно забрасывал мяч в корзину противника, — но в отличие от Состра, который и в самую большую запарку только промокал лоб, Гордон потел так обильно, что возмущенные пассажиры в конце концов замолкали, обескураженные видом его залитого потом лица.

В сущности, Юго-восточная авиакомпания не очень-то волновалась из-за этого постоянно задерживающегося багажа: он прибывал с первым же утренним самолетом, и Шарли на своем грузовичке развозила его по назначению. Платили ей за это служащие Атланты, а так как деньги вычитались из их зарплаты, они, конечно, старались поменьше ошибаться. Но Шарли была заинтересована в том, чтобы задержавшихся вещей оказывалось как можно больше. Авиакомпания, ничего не теряя, сохраняла свой престиж: ошибки бывают, это естественно в разгар сезона — много пассажиров, много вещей. И если какой-нибудь потный от возмущения толстяк записывал у себя в блокноте, что его багаж должен быть доставлен ровно в одиннадцать — именно в это время раздавался звонок, и хрупкая Шарли появлялась в гостиничном номере с тяжелым чемоданом: «Дорогой, помоги! Послушай-ка, давай обратно полетим самолетом этой же авиакомпании? Такие милые ребята!..»

Сердитые пассажиры покидали зал ожидания.

Состр равномерно махал своей щеткой. Следом за ним пол обычно чистила электрическая машина, в которую кроме мыльного раствора заливали керосин — это, конечно, легко воспламеняющееся вещество, а запах его не скоро выветривается, зато машина не только собирает песок и мусор, но уничтожает любое, даже самое крохотное масляное пятнышко. Щетка Состра из искусственной щетины не могла с этим справиться.

— Кончаешь, Состр? — крикнул Гордон, оглядывая опустевший зал ожидания. — Привет, Джоан!

— Здравствуй, — равнодушно ответила она.

Состр, дойдя до стены, снова перевернул щетку, а когда обернулся сам, увидел перед собой Джоан. Она выглядела спокойной, но тонкие ее ноздри нервно вздрагивали. Состр понимал, что Джоан уже на пределе.

— Ты еще здесь? — спросила она.

— Здесь, — ответил Состр.

— И долго мне тебя ждать?

— Недолго. — Состр поднял голову. — Совсем недолго, — повторил он.

Снаружи донесся и затих мощный рокот работавшего на полных оборотах двигателя. В дверях показалась фигура шерифа Лоренса — стройного мужчины средних лет в серой шерифской форме и кокетливо примятой спереди фуражке. Его черный лакированный ремень был увешан наручниками, над левым карманом рубашки блестела шерифская звезда, над правым — полицейский свисток. Он пристально смотрел на Джоан. Состр, прищурившись (в зале ожидания было включено все освещение, и свет резал глаза), с достоинством пересек зал, подошел к Гордону, который тотчас же отступил за стойку.

Теперь они остались одни в этом прозрачном стеклянном зале, и Состру вдруг показалось, что ровный сверкающий пол уходит у него из-под ног.

Джоан ловила его взгляд.

Они не виделись с утра — он ушел как обычно, когда она еще спала. Сейчас она выглядела отдохнувшей — волосы тщательно расчесаны, лицо светло-шоколадное, гладкое.

— Тогда я пойду! — тихо сказала Джоан, не двигаясь с места, но с плохо скрываемым нетерпением.

Состр отошел от нее размеренным неспешным шагом занятого человека. Ему оставалось сделать еще шесть-семь рейсов от стены до стены, а потом можно было перейти в большой салон. Там работать легче — там в основном работала машина. Только бы не забыть пластмассовый баллон с керосином…

— Ну пошли! — прошептала Джоан у него за спиной.

Он кивнул. Хорошо, что Гордон не видел.

— Я буду ждать в кафе, Состр!

Она старалась говорить тихо. Но не стоило уточнять, где она будет ждать.

И хотя Состр не видел ее, он спиной чувствовал, что она еще не ушла. Снова повернувшись к ней лицом, он увидел ее на прежнем месте — у выхода. Глаза Джоан, обрамленные голубоватыми тенями, смотрели по-детски невинно, просяще.

— Состр… — Ее губы раскрылись, как бутон, когда он подошел к ней совсем близко. — Ты что, сердишься?

Только теперь он остановился, глядя прямо в ее немигающие, ясные глаза.

Впервые ему не хотелось уходить вместе с нею, впервые ее присутствие вдруг усилило обуревавшие его тягостные предчувствия.

Гордон крикнул, чтобы он поскорее убирал помещение и отправлялся домой. Плафоны тихо потрескивали, излучая яркий безжизненный свет, из распахнутой двери веяло ночной свежестью. Усеянное звездами небо отдыхало после дневного зноя, истомившего своим жарким дыханием эту узкую полоску земли между Атлантикой и Мексиканским заливом…

— Сердишься? — ласково прошептала Джоан.

Гордон больше не показывался, Лоренса тоже не было. Они были с Джоан одни в зале, но, даже если бы кто-то и был рядом, это не имело значения.

— Нет, — сказал он наконец. — Не сержусь.

— Ни на что не сердишься?

— Ни на что!

Джоан улыбнулась — ах, как ослепительно она улыбалась! Улыбка создавала вокруг нее некую сферу, некое магнитное поле в наэлектризованном неоновым светом воздухе.

— Я твоя, Состр!..

Он кивнул. Он смотрел ей вслед до тех лор, пока она не исчезла на залитой желтым светом автостоянке — быстрая, стремительная…

Она сама себя содержала. Да, они жили вместе, но она могла тратить деньги по своему усмотрению.

Девушки на автостоянке ее знали, и, наверное, можно было, пользуясь знакомством, иногда не платить, но желтые огоньки шлагбаума поднимались, только когда отрывали картонный талон, выползающий из стального электронного автомата, отмечающего время стоянки автомобиля.

Ее новый серебристый «форд-мустанг» стоял возле машины Состра — тоже «форда-мустанга», такого же серебристого, но устаревшей модели, потрепанного, облупившегося. Она специально ставила свою машину рядом с машиной Состра.

Джоан вдруг вспомнила сборище под высоким сводчатым потолком «Келгринс-дилижанса» — весь день там было многолюдно, с утра до вечера. Они с Пегги часто там бывали. От одной только мысли об этих часах ей становилось легко и радостно. Там пела Ууди Йонг и играл оркестр Люри Кинта, они выступали уже третий сезон. Она любила этот оркестр и Ууди Йонг, но всякий раз, когда она слушала их, ей хотелось быть рядом с Состром. Она думала: а что, если Состр — мираж, что, если она никогда больше не увидит его?..

Вокруг было тихо, безлюдно. Джоан быстро прошла к своей машине, пересекая многочисленные белые линии разметки. Высоко в темно-лазурном небе взревели турбины самолета. Но звезды высыпали так густо, что невозможно было рассмотреть его бортовые огни.

Она никогда не закрывала дверцы машины. Она тронула с места, не включая света и не глядя на разметку. Яично-желтый свет, заливающий автостоянку, невысокие легкие застекленные здания вокруг, командная вышка, самолеты — весь аэропорт проплыл у нее за спиной. Впереди простиралась равнина с величественными пальмами, черными, высокими. В стороне от дороги маячил лес, озаряемый какими-то непонятными, похожими на гейзеры вспышками.

Джоан не поняла, откуда вдруг появился тяжелый лимузин — тоже с невключенными фарами, — но почувствовала его приближение прежде, чем увидела. Резко нажав на тормоз, она включила звуковой и световой сигналы. Ее ослепили фары лимузина, но за долю секунды до этого она узнала лицо летчика — или стюарда? — который первым прошел сегодня мимо нее в зале ожидания. Светлое молодое лицо, густые волосы, зачесанные на косой пробор.

— Куда едешь, ненормальный! — с досадой крикнула она.

Выезд со стоянки был достаточно широк, в три полосы, и Джоан не могла понять, почему лимузин движется так близко, почему тронулся с места одновременно с ее автомобилем. Боковое стекло лимузина было опущено, и она хорошо видела выражение лица водителя.

Перед шлагбаумом они остановились. Джоан заплатила сорок центов, как показывало световое табло. Табло соседнего автомобиля показывало четыре нуля — со служащих авиакомпании плату не взимали. Состр тоже ничего не платил, его траты брала на себя Юго-восточная авиакомпания.

Кто он — летчик, стюард? Обычно стюардов подбирали именно таких — мужественных, стройных. На таких приятно смотреть и пассажирам, и пассажиркам…

Он кивнул ей как знакомой.

— Привет!

— Привет! — ответила ему Джоан.

Может быть, они встречались в дельфинариуме?

— Домой?

Джоан молчала.

Над ними прошумел транзитный самолет, а потом, в тишине, вдруг стал слышен шум прибоя — океан был рядом.

— Джин? Виски? Со льдом или без? — послышался голос из лимузина.

«Ну чего ты лезешь?» — беззлобно подумала Джоан.

Шлагбаум поднялся. Джоан нажала на педаль газа. Лимузин бесшумно двинулся за ней. Джоан внимательно за ним следила. Тяжелая сверкающая громада с немигающими включенными фарами, целиком заполнившая зеркало заднего вида.

«Летчик», — почему-то решила Джоан.

Когда на перекрестке зеленый свет светофора стал предупреждающе мигать, Джоан попыталась оторваться от лимузина. Но навстречу, сияя всеми фарами, вдруг бесшумно один за другим вылетели четыре автомобиля.

Джоан тормознула — резко, так, что шины засвистели. Ее «форд», будто споткнувшись, сел на задние колеса. Скорее удивленная, чем испуганная, с ногой на педали тормоза, она смотрела на автомашины, которые со свистом пронеслись мимо к повороту, ведущему в аэропорт.

Джоан хмыкнула, пожав плечами.

Она успела рассмотреть, что в каждой машине было по два-три человека. Они явно спешили — куда, зачем? Последние самолеты давно приземлились и снова взлетели, на юге и на востоке были другие — большие — аэродромы. Шум транзитных самолетов давно уже стих над водами океана. Куда же они спешат, эти глупцы?.. Зеленый глаз светофора подмигнул Джоан, и она тут же забыла о них — пусть себе едут куда хотят. У нее своя дорога.

На почтительном расстоянии от нее все так же неуклонно двигался лимузин.

Они ехали по ярко освещенной, праздничной, даже величественной Кортес-роуд на север. Близость аэропорта все еще угадывалась по подсвеченному огнями ночному небу. Кортес-роуд вилась вдоль капризно изгибающегося берега, короткие улочки и переулки разбегались от нее в стороны. То и дело резкий свист шин сменялся приглушенным шорохом, когда машина проносилась по широким, невидимым ночью мостам через каналы и лагуны, усеянные покоящимися возле многочисленных причалов лодками и яхтами с горящими бортовыми огнями. Водные пространства, малые и большие, сливались за темной чертой горизонта. Где-то за каменными и металлическими перилами гулял прибрежный ветер, слышались мерные удары волн. Был самый разгар сезона, всюду чувствовалось праздничное возбуждение Кортес-роуд с ее высокими зданиями, магазинами, увеселительными заведениями, музеями, просторными площадками для гольфа, которые чем дальше на север, тем гуще обступали улицу с обеих сторон, с ее пестрыми витринами и обширными стоянками для машин. В сущности, центра не существовало — вся Кортес-роуд была своеобразным центром, расширяющимся возле песчаных пляжей и сужающимся там, где вода подступала к самой суше.

Сейчас, в темноте, Джоан ориентировалась только по светофорам на перекрестках.

Влажный воздух вливался в кабину через боковое окно, фары встречных машин не слепили глаза — их свет был направлен в левую сторону. Не слепили и фары идущего следом лимузина. Они оставили позади низины, поросшие густой травой и тростником, болотистые джунгли с пальмами, песчаные лагуны. Теперь их встречали жилые районы — одноэтажные домишки с плоскими крышами, с огражденными проволочной сеткой верандами. Улицы группировались в правильные геометрические квадраты, которые тянулись параллельно Кортес-роуд, обрываясь у береговой песчаной полосы.

Они достигли середины улицы. Витрины магазинов, световые щиты рекламы стали невыносимо яркими, отели по обе стороны казались устремленными в небо высокими лестницами.

Джоан ехала, как всегда, быстро, по левому крайнему полотну, легко обгоняя другие автомобили. Ей казалось, что она пришпоривает мустанга, бешено мчащегося вперед, — мустанга, которого только Состр мог бы обуздать, заставить остановиться, а не Состр — унеслась бы куда глаза глядят…

Лимузин не отставал, но и не приближался.

Джоан включила левый сигнал поворота и свернула к зеленому газону, за которым возвышалось длинное высокое здание «Келгринс-дилижанса». Стоянка, разместившаяся под редкими пальмами, была полна машин. Сдерживая нетерпение, Джоан медленно объехала стоянку и наконец нашла свободное место.

Она не видела машины Пегги, но знала, что она здесь. Точно так же она знала, что лимузин все же выследил ее и после минутного замешательства протискивается следом за ней на стоянку.

— Бренди?

Джоан резко обернулась. Ей казалось, теплое дыхание летчика опалило ей лицо, плечи, грудь, талию — все ее тело.

— Иди-ка ты!.. — прошипела она.

Белое лицо, мужественное и нежное одновременно, было ярко освещено искусственным светом. Лучистые глаза внимательно смотрели на нее.

— Иду! — сказал он невозмутимо.

Глядя на его губы, Джоан вдруг почувствовала, как ее охватывает сладостная истома. Злясь на себя, она с треском захлопнула дверцу машины и крикнула в бешенстве:

— Проваливай!

Все так же невозмутимо Лоренс прошествовал через зал ожидания — в серых брюках и рубашке, в лихо заломленной фуражке, украшенный револьвером, наручниками, свистком, шерифским значком — само олицетворение власти и порядка.

Гордон выглянул из-за стойки.

— Состр, ты здесь? — окликнул он.

Состр настороженно качнулся, как делал, когда, желая обмануть противника, играл, не отнимая ног от земли, — только левая рука отбивала и ловила мячи, а колени, плечи, глаза — все в нем было движение, порыв, каждую секунду готовые стать резким броском…

— Сейчас же уходи! — сказал ему Гордон. — Немедленно, слышишь?

Состр, не отвечая, оглядел пустой зал ожидания, пустую стоянку, пустые взлетные полосы…

В чем дело? Что с Гордоном?

Ведь он сам попросил его убрать большой зал, хотя это и не входило в его обязанности. Он сделал это ради Гордона.

Но почему надо скорее уходить?

В его отношениях с белыми всегда наступал момент, когда надо было подчиняться, ни о чем не спрашивая. Он и не спрашивал ни о чем, только, оцепенев, стискивал зубы.

Он давно был знаком с Гордоном, который помог ему устроиться на эту дополнительную ночную работу, и они неплохо ладили до сих пор. Почему же сейчас Гордон рассердился?

Тишину автостоянки, залитую желтым светом, нарушил вой одного за другим подкативших автомобилей. Один, два, три… Прислушиваясь, повернув круглое лицо с падающими на уши длинными волосами, Гордон нервно крикнул:

— Сюда! Быстро!

Состра будто ударили — он даже почувствовал, что ему не хватает воздуха.

— Быстро!

Состр схватил щетку, ведро, бидон с керосином. Фары, осветив вход, погасли. Дверь распахнулась, послышались быстрые шаги, возбужденные голоса.

— Сюда! — повторил Гордон совсем тихо, но в голосе его звучали непривычно резкие нотки.

Не раздумывая, вжав голову в плечи, Состр скользнул к двери за стойкой. Его вдруг охватил азарт — точно такой лее, как в игре, когда неожиданно для зрителей, вынырнув из массы тел, делаешь высокий прыжок, настигаешь мяч и вталкиваешь его в корзину противника.

— Сюда! — Гордон кивнул в угол комнаты, на перегородку возле раковины. И Состр юркнул туда.

Высокое, забранное решеткой окно было открыто, оттуда тянуло ветерком, но в пыльной комнате, забитой невостребованным багажом, все равно было душно. Каких только наклеек не было на этих забытых чемоданах…

В зеркале над раковиной Состр видел свое лицо, перегородку и часть окна. За окном мелькнули какие-то люди — мужчины в светлых брюках и рубашках защитного цвета. На головах у всех красовались широкополые шляпы.

Пройдя по безлюдному коридору с контрольными кабинками, где проверяли пассажиров, чтобы в самолеты не пронесли оружие или взрывчатку, они вышли наружу.

Состр стоял, настороженно прислушиваясь, готовый обратиться в бегство. Гордон держался рукой за верхнюю раму окошка, словно боялся, что упадет. Мужчины прошли, не обратив на него внимания, и он не остановил их.

Тишину нарушали лишь далекие приглушенные шумы. В воздухе витала тревога — Состр чувствовал ее и понимал, что не случайно Гордон велел ему спрятаться. Он подумал, что мужчины в широкополых шляпах должны были встретиться по дороге сюда с Джоан, если только не приехали с юга.

Джоан уже ждет его в «Келгринс-дилижансе», а он стоит здесь как прикованный, да и работа еще не кончена…

Он поднял голову к забранному решеткой окну, услыхав резкий свист приземляющегося за стеной небольшого самолета — окно выходило на летное поле.

До сих пор ему не приходилось видеть, как приземляются или вылетают частные самолеты — легкие, двухместные, четырехместные, а порой почти настоящие пассажирские. Наверное, этим людям, богатым, экстравагантным, доставляло удовольствие самим пилотировать собственные машины. Но он знал, что среди них были люди, на вид куда более скромные и выглядевшие менее респектабельно, которые имели и самолеты, и пилотов — вождение самолета они считали едва ли не детской забавой. У них были, наверное, более значительные и важные страсти и увлечения.

Шум за стеной усилился. Состр подошел к окну, ощущая напор воздушной волны, по металлическому звонкому вою двигателя понимая, что на посадку идет довольно большой самолет высшего класса — такие самолеты имели немногие.

Еще какое-то время мотор оглушительно ревел — видимо, надо было найти свободное место на стоянке для частных самолетов. Потом двигатели взревели в последний раз, и стало тихо — так тихо, словно над летным полем образовался гигантский вакуум, поглотивший все близкие и далекие звуки.

Медленно, очень медленно Состр повернул голову к зеркалу, готовый к прыжку.

Гордон продолжал стоять неподвижно.

Пол в зале ожидания успел высохнуть.

Из глубины коридора послышались шаги, голоса, вакуум постепенно наполнялся жизнью. Состр увидел в зеркале тех же мужчин в широкополых шляпах — выбритых, энергичных, подобранных. Но сейчас их стало намного больше, вдвое больше. Они почтительно окружили стройного красавца с зачесанными на косой пробор волосами и бледным лицом, которое показалось Состру знакомым.

Состр замер, словно бегун на старте: длинные руки почти касались пола, могучие мускулы ног напряглись, сжавшись, словно пружины.

Он уже никого не видел в зеркале, но слышал, как люди идут через зал. А потом резко, одна за другой, захлопнулись снаружи дверцы автомобилей.

Шум моторов заглох вдали, снова наступила тишина.

Слегка пахло керосином — не от пола, а от бидона. В спешке Состр неплотно закрыл крышку.

— Уехали! — облегченно сказал Гордон.

Состр покинул свое укрытие. Плотно завинтил крышку бидона. Почему-то испытывая неловкость, он боялся смотреть в глаза Гордону. И тот тоже смотрел в сторону.

Надо было что-то сказать Гордону, только что?

Ему сказали спрятаться — он и спрятался.

Но зачем? От чего хотел уберечь его Гордон?

— Состр, — сказал Гордон, — завтра ты побудь дома, ладно?

Они посмотрели в глаза друг другу. Синяя форменная рубашка Гордона намокла от пота под мышками и на широкой рыхлой груди.

— И Джоан передай, пусть что-то придумает, чтобы не выходить. Так будет лучше…

— Кто прилетел?

Гордон, оглядевшись, быстро проговорил:

— Ральф Роджерс!

Состр не вздрогнул, но все в нем натянулось как струна. Он моментально понял все — и почему Гордон попросил его скорее убрать малый зал ожидания, и почему вдруг явился Лоренс, и зачем приехали мужчины в широкополых шляпах, и почему ему хорошо знакомо бледное надменное лицо — лицо некоронованного короля их штата, так называемой Солнечной зоны страны.

Ральф Роджерс был старшим братом пилота Брайана Роджерса.

— Да, это Великий Дракон{43} Ральф Роджерс!..

С залитого потом круглого лица Гордона на Состра смотрели его добрые, все еще испуганные глаза.

Издали «Келгринс-дилижанс» и впрямь напоминал огромный дилижанс или фургон, остановившийся на ночлег по пути из Атлантики к Мексиканскому заливу.

Его сводчатый купол заглушал оркестр Люри Кинта и голос Ууди Йонг — снаружи ничего не было слышно. Но как только Состр, пройдя двойные двери, оказался в просторном вестибюле, на него обрушился шквал света и звуков.

Он прищурился. У него заложило уши.

Изнутри длинный зал повторял конструкцию крыши — сводчатый, без опор, лишь с несколькими дугообразными поперечными балками от стены до стены, между которыми слегка провисал потолок, напоминающий крышу фургонов первых поселенцев. Да и вообще в этом зале было как в фургоне, битком набитом местными жителями — темнокожими, одетыми в джинсы и куртки, с лоснящимися от возбуждения лицами.

У большинства девушек были прически, как у Джоан, но встречались и многочисленные тугие косички, под которыми проглядывала темная гладкая кожа. Подбородки мужчин были выбриты или покрыты редкими бородками, буйные шевелюры покрывали тесные вязаные шапочки, словно люди боялись холода.

Этот зал посещали и белые, в большинстве своем — летчики, молодые парни, любители черного джаза и поклонники Ууди Йонг, голос которой уже терял свою былую прелесть. Однако и оркестр, и певица — обычные провинциальные артисты, южане — вкладывали в свои песни всю душу, а восторженные возгласы их великодушных слушателей, каждый вечер заполнявших «Келгринс-дилижанс», воодушевляли их.

И все же белых в этом огромном зале оказывалось всегда очень мало. Состр подумал, что они такие же безработные, живущие случайным заработком люди, как и большинство приходящих сюда черных. А может, у них есть постоянная работа, как, например, у Пегги, Джоан и других работников дельфинариума. Гордон или Шарли — те вряд ли пришли бы сюда.

Рассевшись на высоких табуретах у стойки бара, тянувшейся вдоль стен, и вокруг столов посредине салона, формой напоминавших колеса старинных фургонов, забранных блестящими стальными обручами, заняв все места на грубых деревянных скамьях за длинными столами без скатертей, почитатели джаза слушали парней Люри Кинта. Оркестр располагался высоко над входом, и протяжные чувственные мелодии были хорошо слышны во всех концах зала. Время от времени пела Ууди Йонг, потом все танцевали, после танцев все повторялось сначала.

Состр остановил свою машину возле «форда» Джоан. Он знал, что она наверху, на балконе справа, возле самого оркестра, как всегда, в компании Пегги, дрессировщиков, служащих дельфинариума и молодых парней — безработных, в большинстве своем чернокожих, которые обычно вертятся возле спортивных площадок, бассейнов и пляжей в надежде на случайные заработки.

Сегодня ему так не хотелось приходить в «Келгринс-дилижанс». Он пришел только ради Джоан, потому только, что обещал ей прийти. Но, слушая, как стараются парни Люри Кинта у него над головой, он подумал, что, может быть, именно сегодня ему не придется пожалеть о времени, украденном у сна.

Сегодня тайно прилетел Ральф Роджерс, и, видимо, только Состр, один Состр из всех черных граждан города, знает об этом. Надо предупредить об этом визите — не всех, конечно, потому что такая весть может раззадорить кое-кого (много есть парней с буйной кровью), а беспорядками легко могут воспользоваться расисты.

Оркестр гремел у него над головой, но Состр его почти не слышал, прикидывая, кого можно предупредить, кто наиболее уравновешен, наиболее надежен, кто не так-то легко поддается панике и способен сохранить самообладание при любых обстоятельствах.

Вполне возможно, что Ральф Роджерс прибыл тайно, чтобы заранее не вызвать смятения. Обычно же его появление сопровождалось демонстрациями, которые держали в страхе чернокожее население — слишком многочисленное для того, чтобы пугаться, но беззащитное именно в своей отчаянной самообороне и неосознанной стихийной силе.

По дороге сюда его автомобиль — второй по счету «форд-мустанг», который Джоан переуступала ему после того, как обзаводилась новым, — то стремительно летел по асфальту Кортес-роуд, то начинал дергаться, теряя скорость. Машина дряхлела, и все же Состр испытывал удовольствие, сидя за рулем, — все в ней напоминало о Джоан. Ее вещи словно копировали ее собственную природу: она любила не тяжелые и внушительные машины, а полуспортивные, легкие, стремительные. Она одевалась как все — неизменные джинсы и трикотажная майка в обтяжку, — но одежда сидела на ней не так, как на других. Их дом на Роуз-бич — одноэтажная деревянная развалюха, ничем не отличающаяся от целого ряда таких же бараков, изнемогающих под нещадным солнцем белых горячих песков, — был самым обычным домом на узкой полоске земли, заселенной чернокожими задолго до того, как они, двинувшись на север, расселились по всей стране. Но он был чистым, всегда хорошо проветренным, его словно переполняла неиссякаемая жизнерадостность Джоан.

И ее работа в дельфинарнуме отличалась от работы других чернокожих девушек — продавщиц, официанток, уборщиц. У Джоан и Пегги был свой собственный номер с дельфинами. Бассейн, имевший форму перевернутого купола, со стороны коридора был застеклен непробиваемым стеклом, оттуда зрителям было хорошо видно, как Пегги и Джоан плавали в глубине со своими любимцами.

Джоан и танцевала великолепно — увлеченно и страстно, как делала все, за что бы она ни взялась.

— Состр, мы здесь! — услышал он за спиной.

Это была Пегги, шепелявая Пегги. Когда-то она неудачно прыгнула с трамплина. Сейчас у нее была чудесная белая вставная челюсть, но шепелявить Пегги так и не перестала.

Состр поднялся по крутой лестнице. С высоты было лучше видно танцующих в обоих дансингах — неподалеку от лестницы и в глубине зала. Он стал высматривать Джоан в колышущейся толпе, среди мелькающих рук, голов, плеч, и сейчас же увидел ее, словно грациозная фигурка сама притянула его взгляд.

Джоан тоже его увидела, махнула рукой.

Состр ответил на приветствие, но, как ни странно, не успокоился, а почувствовал еще бо́льшую тревогу и даже боль.

С кем танцует Джоан?

Вернее, кто это вертится возле нее? Да ведь это никак Брайан Роджерс? Брат Ральфа Роджерса?

Что ему здесь нужно — именно ему? И именно сегодня, сейчас?

Состр лихорадочно взвешивал обстановку — дело принимало неожиданный оборот.

Тревога росла. Он понимал, что теперь трудно, даже невозможно предупредить своих друзей о приезде Ральфа Роджерса. Остается только, последовав совету Гордона, не выходить завтра с Джоан из дому.

Но послушает ли она его?

Он и злился на нее, и искал для нее оправдания. От того, как он поведет себя сейчас, зависело его спокойствие — и в эту ночь, и завтра, и потом. В минуты прозрения, в минуты испытаний нужна уверенность, нужна честность — хотя бы перед самим собой.

Джоан снова махнула ему рукой. Брайан Роджерс, заметив это, посмотрел в его сторону.

— Состр! — снова позвала Пегги, теперь уже совсем близко.

Состр вдруг понял, что именно этого он не хотел — встречи Джоан с парнями из экипажа последнего самолета. Он не хотел, чтобы они видели ее в аэропорту, когда она уходила. Вся ее прелесть раскрывалась именно в походке, в линиях ее точеного тела, в том невидимом магнитном поле, горячем и неотразимом, которое излучало каждое ее движение.

Думая о Джоан, Состр никогда не останавливался просто на мысли о ней — неожиданно в душе начиналась какая-то тревожная, напряженная забота, и он размышлял о противоречиях: между белыми и черными, между молодыми и старыми, между образованными и неучами, между красивыми и уродливыми, между бедными и богатыми… Бесконечные контрасты жизни сами бросались в глаза, они были присущи всей стране, но, наверное, в особенности — Солнечной зоне, включающей юго-западные и южные штаты.

Их солнечный штат был плоским, как стопа белого человека, болотисто-зеленым, влажным, туманно-жемчужным по утрам из-за обильных тропических испарений, стеклянно-голубым в полдень, золотистым и тихим по вечерам. Состр ощущал прелесть и неповторимость здешней природы, как ощущал возбуждающую прелесть Джоан. Что будет дальше с их любовью? Что будет дальше со всей их жизнью?

Когда-то, еще юношей, одаренный неукротимой энергией, высокий, тонкий, гибкий как тростинка, с молниеносными рефлексами, он играл в баскетбол. Ему прочили блестящее будущее. Но он встретил Джоан. Тоже молодую, дерзкую, непокорную и самостоятельную. Они стали жить вместе. Понадобились деньги. Он встретил ее, еще не успев стать звездой в спорте, и не мог себе позволить не думать о деньгах: ведь это только у профессиональных спортсменов денег хоть отбавляй. Он стал работать в гараже — отгонял на верхние этажи и пригонял вниз, к выходу, автомобили. Сначала он работал, когда не было тренировок. Но потом стал задерживаться все чаще, пропускал тренировки, потому что денег всегда не хватало. Джоан, как и раньше, целые дни проводила с чернокожими парнями, а вечера — в «Келгринс-дилижансе». Чтобы привязать ее к себе, обеспечить материально, Состр брался за любую работу.

Но, похоже, рожден он был все-таки именно для баскетбола…

— Ты меня ненавидишь? — Возбужденная, с горящими черными глазами, Джоан повторила шепотом: — Ты ненавидишь меня?

— Этого никогда не будет!

— Никогда-никогда?

— Никогда.

Джоан улыбнулась своей ослепительной улыбкой, и Состру, как всегда, показалось, что наэлектризованный воздух «Келгринс-дилижанса» стал еще более насыщенным.

«Я твоя, Состр!» — говорила ее улыбка.

Состр кивнул. Сейчас все его внимание было приковано к Брайану Роджерсу, единственному белому за столиком. Правда, Пегги тоже была белой, но к ней здесь давно привыкли. Впрочем, присутствие белого летчика, которого привела Джоан, тоже вряд ли кого-нибудь занимало.

Состр гадал, когда же она успела с ним познакомиться. Ведь экипаж прошел через зал ожидания раньше, чем она оттуда ушла. Где же они столкнулись?

— Брайан Роджерс! — представила его Джоан. И многозначительно добавила: — Из Юго-восточной авиакомпании. Знаешь, Состр, он никогда здесь не бывал! Он даже не слышал об Ууди и Люри Кинте!

Они пили бренди, Состр присоединился к ним. Медленно потягивая спиртное, он весь сжимался, когда Джоан вставала танцевать.

Он упустил свою единственную возможность иметь побольше денег. Сейчас ему казалось, что тогда можно было легко заработать большие деньги. А теперь вот — выполняй грязную, плохо оплачиваемую работу. И не он, а Джоан зарабатывала сейчас больше — она работала так же легко, как жила, как дышала. Ей хорошо платили, и она испытывала чувство удовлетворения, даже гордости, ее вполне устраивали представления в дельфинариуме. Состр не раз спрашивал себя, почему она, такая тщеславная, энергичная, жадная до дела, безропотно выполняет все его желания.

За исключением одного — пожениться и иметь детей.

Чего она боится?

Весь день во рту у него ничего не было, кроме фруктов: в полдень он съел пару размякших апельсинов, вечером — несколько бананов. Он чувствовал легкость во всем теле, но понимал, что быстро опьянеет.

Однако мозг пока работал четко, и Состр кое-что начинал понимать — кое-что, о чем их соседи по Роуз-бич даже не подозревали.

Брайан Роджерс держался вполне прилично. С тех пор как пришел Состр, он ни разу не пригласил Джоан на танец, и она танцевала то с бородатым Малкольмом, то с худощавым, подвижным Уэйбом, то с кем-то еще из их компании. К незнакомому белому они отнеслись, как и к Пегги — ничем не подчеркивая разницы, — и вели себя вежливо и дружелюбно.

В сущности, это было характерно для «Келгринс-дилижанса», поэтому его охотно посещали и чернокожие местные жители, и белые туристы и отдыхающие.

Когда компания собралась расходиться, Брайан Роджерс учтиво попрощался со всеми и ушел первым. Парни Люри Кинта продолжали играть, и голос Ууди Йонг сегодня звучал особенно тепло и проникновенно. Джоан выглядела бодрой и свежей, словно этот длинный день не утомил ее, только под глазами появились чуть заметные темные круги.

На автостоянке они простились со всеми. Отовсюду слышался шум двигателей, шипели шины, автомобили один за другим выруливали к залитой светом Кортес-роуд.

Они поехали как обычно — впереди Состр, за ним покорная, послушная Джоан.

Вскоре светлый купол «Келгринс-дилижанса» остался далеко позади. Казалось, под мирно светящими звездами мирно заснул огромный фургон, чтобы утром отправиться в свой бесконечный путь.

Сделав широкий разворот, они проехали по висячему мосту; мост был разводной, пролеты его раскрывались, как створки раковины, пропуская яхты с высокими мачтами, катамараны и более мелкие суда. Шины монотонно шуршали по стальной обшивке моста, но обе стороны которого дышала темная сонная вода. Тишина заполняла просторные земли под южным звездным небом и необъятные шири океана.

Роуз-бич отделяли от океанского берега многочисленные лагуны, рукава, каналы, болота, узкие песчаные косы. Но весь район стоял на твердой земле — одинокий остров среди осушенных низких болот. За последние годы здесь выросли новые жилые кварталы: низкие домики среди пальм, с верандами, огражденными проволочной сеткой.

С некоторых пор финансируемые банками компании и отдельные предприниматели почти за бесценок скупали огромные площади залитой водой земли, проводили каналы в непроходимых зарослях тростника, доставляли землю, укрепляли берега возникающих островов и полуостровов, связывали их мостами, строили дороги. И тогда уже продавали разбитую на участки землю.

Легкие сборные дома покупали обычно в кредит, платили за них ежемесячно. Поэтому владельцы прежде всего боялись потерять работу. И, конечно, они испытывали чувство благодарности к банкам, деньги которых помогли им стать обладателями столь удобных домов — с заасфальтированной подъездной аллеей для автомобиля, с лодочной пристанью за домом и зелеными газонами. На лодках, маленьких и больших, парусных и моторных, по бесконечным заливам и каналам можно было выходить в океан. Они чувствовали себя истинными хозяевами континента, простирающегося от тропика Рака до Великих озер на севере.

И все же, какой бы красивой она ни выглядела, это была суша, отвоеванная у воды, и поэтому в домах не было подвалов. Единственной твердой полоской настоящей земли был Роуз-бич, где некогда чернокожие, которых непрерывно теснили, нашли себе убежище. Вот уже два века Роуз-бич принадлежал только им. Многие десятилетия болота и топи защищали этот клочок земли на краю света.

Но сейчас положение изменилось: из забытого богом угла Роуз-бич превратился в заманчивый оазис, на который зарились и предприниматели, и банки. Но чернокожие обитатели острова устояли перед первыми соблазнительными предложениями, и их неосознанное изначальное сопротивление переросло со временем в сознательный акт — отказ переселиться со своей земли. Если кому-то и приходилось продавать развалившееся строение, его продавали только чернокожему, да и вряд ли кто-нибудь из белых решился бы среди них поселиться.

Когда чернокожие поднимались на борьбу за свои права — в сущности, за равноправие, — белые напоминали им об упорстве, с которым они отстаивали Роуз-бич, обвиняя их в том, что они силой захватили эту территорию — «лучшие земли» в штате. Обвинения подобного рода звучали бессмысленно: никто не «захватывал» Роуз-бич. Как можно «захватить» свою исконную землю? Кроме того, «лучшие земли» штата — болотистые, с душными испарениями — были, конечно, не лучшими в смысле климатических условий. Но старые деревянные дома этого района сохраняли прохладу и в этом плане мало отличались от современных домов с кондиционерами. Чернокожие обитатели чувствовали себя в них прекрасно, а окружающие остров болота и трясины с неподвижной мертвенно-зеленой водой до сих пор служили им защитой.

Один-единственный мост связывал Роуз-бич с городом и большой землей — не слишком длинный, плохо освещенный. Сразу же за ним начиналась единственная улица района, тянущаяся вдоль берега, плохо заасфальтированная, плохо освещенная. Она словно убегала под воду — когда Состр возвращался домой поздно, ему всегда казалось, будто волны в конце пляжа поднимаются выше уровня улицы.

То же чувство испытывал он и по ночам, когда внезапно просыпался и, прислушиваясь к ровному дыханию Джоан, смотрел сквозь мелкую сетку окна на залитую лунным светом поверхность воды.

У крайнего дома он свернул на песчаную дорожку. Фары осветили потемневшие от времени старые доски стены, приблизились к ней совсем близко и погасли.

Джоан остановила машину чуть дальше, возле забранной сеткой входной двери.

Они почти одновременно заглушили моторы. Вокруг стояла тишина, воздух был тяжел от ночных испарений.

Обитая бесцветным мутноватым нейлоном ванная напоминала крышу «Келгринс-дилижанса», но здесь шумы не поглощались — сквозь тонкую перегородку был слышен и плеск воды, и легкие шорохи. С тех пор как Джоан работала в дельфинариуме, она купалась без конца — после того как выходила из дельфинариума, перед выходом из дома и возвращаясь домой. Казалось, она пытается смыть в себя запах соленой застоявшейся воды, который всегда был в бассейне с дельфинами.

Ее джинсы и кофточка валялись на полу.

Из постели Состру виден был закуток с ванной и Джоан под душем, за занавеской, — дверей внутри дома вообще не было. Он подумал, где бы ни находилась Джоан в их доме, на нее всегда можно смотреть.

— Состр! — крикнула она сквозь шум воды. — Ты спишь?

— Нет.

— Не спи!

Джоан подставила лицо под струю воды, вода стекала с резиновой шапочки на ее острые груди. Состр молча любовался ее гибкой фигуркой. И совсем не оттого, что они с Джоан оба были чернокожими, подумал: как бы прекрасно ни были сложены белые юноши и девушки (а он видел многих спортсменов и спортсменок, черных и белых), черные всегда выглядели более стройными. Талия у них была тоньше, движения отличала неповторимая, врожденная грация и сдерживаемая стремительная сила.

Пегги долгие годы прыгала в воду с трамплина. У нее было мускулистое длинное тренированное тело, она в совершенстве им владела, прекрасно плавала и ныряла, но, когда эти две молнии — черная и белая — проносились под серо-голубой водой дельфинариума, Джоан всегда выглядела более выигрышно: казалось, она была рождена в морских глубинах.

Шум воды за занавеской стих, Джоан растирала тело короткими энергичными движениями. Потом подняла руки, сняла шапочку, резко раздвинула занавеску — светло-шоколадное изваяние, усеянное жемчужными каплями.

Она улыбнулась, шагнула к нему.

Состр лежал неподвижно. Оранжевая луна заглядывала в окно. Чуть уловимый рокот бескрайних водных масс и шорох тростника казались совсем близкими.

Он ощутил влажную теплоту и знакомый запах тела Джоан, его неукротимость, страсть, которая словно переливалась в его тело. Но и позднее, когда любовь к Джоан захватила его целиком, его не покидало чувство недовольства собой: какой-то другой Состр — усталый и холодный — наблюдал за Джоан иронично-насмешливо, изучающе и одновременно снисходительно.

И братья Роджерс — Ральф, неожиданно нагрянувший к ним сегодня, и младший, Брайан, которого Джоан привела в «Келгринс-дилижанс», — не выходили у него из головы. Он чувствовал себя виноватым в том, что никого не предупредил о прибытии Великого Дракона, хотя не знал пока, да и не мог знать, чем обернется этот визит для всех, для него… Он еще не знал, что белые братья ворвались и в его личную жизнь.

Если бы Джоан не привела к ним Брайана, он предупредил бы своих друзей о возможной опасности — ведь почти все они были в этот вечер в «Келгринс-дилижансе».

Второй Состр, рассудительный и насмешливый, язвительный и обеспокоенный, словно со стороны наблюдал за их ласками, слушая нежное воркованье Джоан. Он верил, что сейчас она принадлежит ему, только ему, и ничто в эту минуту не могло разубедить его в этом. Но он знал, что она ему изменяет. Странное, неудержимое влечение толкало ее иногда в объятия белых мужчин, только белых. Словно какое-то необъяснимое любопытство. Она тут же их забывала. Но Состр — помнил. Он ненавидел ее и в то же время безумно любил, своими ласками он хотел бы вытеснить из ее памяти все пережитое ею с другими и…

Джоан заснула.

Он лежал в полузабытьи. И даже когда сон окончательно сморил его, чувство вины не прошло — ему снилось, что он безудержно скользит по чисто вымытому полу в зале ожидания, не в силах удержаться на месте…

Только под утро, в самые прохладные, спокойные часы, он заснул крепко, без сновидений, а проснувшись, почувствовал себя отдохнувшим и бодрым.

Джоан продолжала спать — теплая, шоколадная на фоне голубой простыни, которой была застлана широкая низкая кровать.

Состр бесшумно вышел из дому. Плоское, словно осколок слюды, вставало над океаном рассветное солнце. Улица, дома, мост — все было за спиной Состра, а перед глазами — только светлеющее небо, темные камыши и яркая прибрежная полоска воды.

На небе, на суше, на воде царила тишина.

Состр пошел по выгоревшей колючей траве, поднялся на песчаный холмик. Вошел в воду — она показалась ему холодной, но только в первую секунду. Всем телом он чувствовал свежесть раннего утра. Сознание обретало четкость и ясность, он вдруг с внезапной пронзительной остротой проник в свое будущее, в свою жизнь с Джоан.

Она не хотела детей, не хотела стать его женой. Годы будут лететь, ничего им не принося, кроме разве что новых «фордов». Днем — работа, вечером — «Келгринс-дилижанс». Двое чернокожих, двое стареющих людей за бокалом бренди, медленно тонущих во времени и теплых песках Роуз-бич, единственной твердой земли под ногами, которую он помнит с рождения.

Розовая на рассвете полоска Роуз-бич с величественными раскидистыми пальмами на берегу простиралась перед ним, тихая и пустынная.

Состр долго стоял на берегу — неподвижный, погруженный в свои невеселые мысли. Ноги его увязли в холодном сыром песке. Потом он вернулся в дом. Прохладный ветер проник в открытую дверь. Джоан, не просыпаясь, натянула на себя простыню.

Состр тихо одевался, не сводя с нее глаз. Ее лицо во сне казалось еще моложе и нежнее, густые короткие волосы растрепались. Видимо почувствовав его взгляд, она открыла глаза.

— Состр! — Сон у нее был глубокий, она всегда медленно просыпалась и долго не могла преодолеть сонную истому. — Еще рано, Состр! Разве уже пора вставать?

— Рано. Спи.

— А ты?

Может, сказать ей о прибытии незваного гостя? Поделиться опасениями Гордона и сдержанного Лоренса?

— Спи, Джоан! — тихо повторил он.

Он знал, что бессмысленно уговаривать ее не ходить в дельфинариум, бессмысленно и ему не выходить сегодня, не чистить теннисные корты, гаражи, бассейны — это означало бы потерять работу из-за неопределенного, необоснованного страха.

Да и Джоан, узнав о его тревогах, нарочно ушла бы из дому. Он знал ее характер — скорее безрассудный, чем упорный, заставлявший ее преодолевать главным образом мелкие жизненные препятствия. Словно самой себе что-то доказывала…

— Ты сегодня в дельфинариуме? — как можно безразличнее спросил Состр.

Джоан удивленно округлила глаза:

— А где же еще?

— Просто спрашиваю.

— В дельфинариуме.

— Тогда все в порядке!

Состр остановился на пороге, засмотревшись на свернувшуюся калачиком Джоан, на ее сочные яркие губы.

— Состр, — позвала она его. — Ты сердишься?

О чем она? За что он должен сердиться? За то, что у них нет детей? За то, что ради нее он бросил профессиональный спорт? Или за то, что она изменяет ему?

— Нет! — убежденно ответил он. — Я никогда ни за что не стану на тебя сердиться.

— Ни за что?

— Ни за что.

Джоан улыбнулась своей ослепительной улыбкой.

— Я твоя, Состр! — сказала она.

Но Состр не слышал ее. Он уже вышел из дому.

Джоан не раздражали привычные шумы просыпающихся дорог по ту сторону лагуны, они не будили ее, а, напротив, навевали сон.

Она любила поваляться в постели утром, то засыпая, то пробуждаясь. Утренние сны — самые яркие. Они завладевали ею с такой силой, что она спрашивала себя, неужели настоящая жизнь — та, которая начинается после, днем, — жизнь, полная тревог и постоянного напряжения.

…Огромный перевернутый купол бассейна гудел от чувственного голоса Ууди Йонг. Погрузившись в воду, Джоан видела сквозь прозрачное стекло и колышущуюся воду мутные, сплюснутые, удлиненные лица посетителей — гномов с огромными головами и тонкими короткими ножками, — чувствовала осторожные ласковые прикосновения дельфина Урла. Ее ладони скользили по его гладкому туловищу. Она плыла вслед за ним — радостная, легкая, такая легкая, что не чувствовала сопротивления воды. Урл, привыкший к ней, охотно поддерживал игру: время от времени он нарочно задерживался, чтобы она ухватилась за него обеими руками, а потом, мощным броском отшатнувшись в сторону, ждал, когда она снова догонит его.

Пегги плавала в другом конце бассейна, но это была не Пегги, а пилот Брайан Роджерс — его белое обнаженное тело, его нежное, надменное и мужественное лицо с чувственными губами были ей хорошо видны. Джоан знала, что это он, и делала вид, что догоняет Урла, но на самом деле хотела оторваться от дельфина. Брайан Роджерс тоже хотел оторваться от своего дельфина по кличке Чет, чтобы встретиться с Джоан — в центре бассейна, подальше от ищущих их дельфинов, от дрессировщиков, тюленей, собак, от вытаращенных глаз гномов, заполнивших амфитеатр в ожидании очередного представления.

И никто, кроме Джоан, не догадывался, что рядом с ней плавает Брайан Роджерс.

Она смеется. Ее смех клокочет в каучуковых трубках, соединяющих кислородные баллоны. Она слышит голос Ууди Йонг и плывет так же, как и ходит — легко и стремительно, — ее походка так нравится Состру… Но сейчас рядом Брайан Роджерс, и она кричит ему, задыхаясь от гнева и смеха: «Убирайся! Убирайся!» Он вьется рядом, все ближе, Джоан дрожит от близости его белой плоти, и все сильнее, все неодолимее ею овладевает желание. Вода возле них закипает, теряет свою прозрачность, слепит глаза. Бушующие темные вихри, родившись в недрах ее существа, неудержимо несут Джоан в объятия белого мужчины. Как ненавидит она белых мужчин, как ненавидит!

«Состр!» — слышит она голос Ууди Йонг. Брайан Роджерс танцует с ней, его движения скованны, как у большинства белых, он и ее всю сковал, сдавил — так, что просто невозможно ни вздохнуть, ни двинуться, она вырывается и кричит:

— Состр!..

Она под водой без маски. Чувствуя, что задыхается, она отталкивается от дна, пытаясь всплыть на поверхность, но вдруг видит, что она не в бассейне, а в каменном корыте с аллигаторами — дремлющие зловонные чудовища начинают шевелиться, они уже ползут к ней, бесшумные, страшные…

— Состр! — кричит Джоан.

И просыпается в страхе.

В старом доме никого нет. Поблизости слышатся голоса, со стороны улицы — шум автомобилей, все привычно, знакомо, спокойно.

Она никогда не раскаивалась, даже не задумывалась над своими случайными связями с белыми мужчинами. Многие увлекались ею, предлагали свою любовь, а она гнала их, потому что и в самом деле ненавидела, ненавидела себя в те мгновения, когда становилась безудержной и дикой, как кошка. Но после этого ее охватывало очищающее просветление, искупление. А может быть, она вершила возмездие?..

Она отдалась Брайану Роджерсу — в его машине, на автостоянке возле «Келгринс-дилижанса». Однако сейчас Джоан не думала о нем, не думала ни об одном белом. Она допускала, что Состр догадывается о ее неверности, ревнует, злится, ненавидит ее, даже жалеет, что они живут вместе. Но почему, если она не принимает белых мужчин всерьез и моментально забывает их, чтобы уже никогда не вспоминать?

Странно, что ей приснился Брайан Роджерс.

И при чем тут аллигаторы?

Джоан полежала немного, ожидая, когда сон окончательно пройдет. Над верхней губой у нее выступили капельки пота.

Ленивое утреннее солнце уже прогоняло влажные океанские испарения, но все еще было прохладно. Деревянный дом, заросли тростника, песок, вода все еще излучали ночную свежесть.

Пора было вставать — пока не начался зной.

Джоан откинула простыню. Она никуда не спешила, но после отвратительного сна спать не хотелось.

Она распахнула входную дверь и дверь на веранду, чтобы проветрить комнату. Включила вентилятор.

Занавески на окнах и дверях колыхались.

Она натянула на волосы эластичную сетку и встала под душ, энергично растирая грудь, живот, плечи, бедра. Она чувствовала, как напрягаются тугие мускулы, как проникает в них бодрость и появляется желание двигаться, действовать. Она вытерлась и надела неизменные джинсы, босоножки без пятки на толстой подошве и немного вылинявшую голубоватую трикотажную кофточку, которую только вчера выстирала. Она посмотрела на себя в зеркало. Ей всегда казалось, что глаза у нее темно-синие — такие синие, что кажутся черными. Она осталась довольна собой.

Потом Джоан варила густой черный кофе, с удовольствием наблюдая, как темная жидкость булькает за прозрачным стеклом кофеварки. Очистила и съела апельсин, потом несколько бананов, быстро убрала комнату, кухню, ванную. От выпитого кофе по телу разливалась горячая волна.

Перед тем как выйти, она сияла босоножки — в машине у нее лежали другие, удобные, без каблуков, в них она водила машину. Она провела ладонями по бедрам, словно сама себя погладила.

Соседские ребятишки уже играли на дороге. Джоан махнула им рукой.

Ее никогда не огорчало, что у них с Состром нет детей. Она не хотела.

Удобно откинувшись на сиденье, она дала задний ход, потом медленно поехала по песчаной дорожке. Солнце светило справа, все вокруг было блеклым от летнего зноя, сухо шуршали камыши от дыхания утреннего ветра.

За мостом она прибавила скорость. Взглянула на часы — до первого представления в дельфинариуме еще оставалось много времени, но ей почему-то хотелось оказаться там поскорее.

По Кортес-роуд, как всегда в это время, мчалось множество машин. Она дождалась зеленого сигнала светофора и влилась в общий поток. Она ехала на противоположный конец города кратчайшим путем. Впереди и слева на фоне светлого неба высоко над многочисленными низкими зданиями возвышался сводчатый купол «Келгринс-дилижанса», похожего на фургодве мужские фигуры в натуральный рост — в жилетках, широкополых шляпах, с ружьямн. На фасаде, обращенном к центральной улице, на световом рекламном щите были и, зажатыми между колен.

Не хватало только коней.

Автостоянка пока пустовала. Где-то поблизости спали в своих квартирах парни Люри Кинта, спала, наверное, и Ууди Йонг — нелегко поддерживать форму в ее возрасте. Вечером всем им надо быть бодрыми, полными сил, огня и задора. Что касается посетителей этого заведения, то они в этот час уже работали — они собирались в своем излюбленном «Келгринс-дилижансе» только вечерами…

Джоан проехала мимо.

Неплохо бы еще что-нибудь съесть перед работой — теплый бутерброд, например, или фрукты. Если не есть ничего весь день, кроме фруктов, чувствуешь себя удивительно легкой.

Возле дельфинариума собралось немало автомобилей. На узкой полоске песка за сваленными на берегу железобетонными блоками толпились люди, приехавшие из северо-восточных и средних штатов: не все прибрежные районы были одинаково красивыми, да и цены везде были разными.

Контролеры у входа ее знали.

Джоан быстро прошла пустыми коридорами, поднялась по пустым трибунам амфитеатра, в центре которого находился круглый бассейн. Вода была спокойной, мостик для дрессировщиков пустовал. Кабинки с тюленями и собаками тоже еще не успели вынести.

Джоан перегнулась через стальные перила.

— Урл! Урл! — позвала она и несколько раз хлопнула ладонью по воде. Подождала. — Урл!

Голубая вода медленно заколыхалась. По поверхности пошла мелкая рябь, словно вода в глубине кипела. Тень стремительно пересекла бассейн наискосок, и белесое огромное туловище показалось на поверхности.

— Урл! — весело крикнула Джоан.

Дельфин приподнялся, словно хотел выпрыгнуть из бассейна, потом стремительно ушел под воду — он звал ее за собой. Его огромное тяжелое тело показалось в другом месте, описало в воздухе крутую высокую дугу и снова почти бесшумно погрузилось в бассейн.

Брызги, взлетев, залили цементный обруч.

Отдохнувший, голодный (до представления дельфинов не кормили, им давали свежую рыбу, только когда они работали), Урл продолжал звать ее, вовлекая в игру и Чета. Но Джоан уже спустилась по лестнице в коридор, опоясывающий застекленную стену бассейна. Она знала, что Урл уже прижался к стеклу и ждет ее.

Она постучала рукой по гладкой поверхности стекла.

Урл еле заметно шевельнулся, не сводя с нее маленького немигающего глаза.

Джоан улыбнулась ему, провела узкой тонкой ладонью по стеклу, и дельфин, уловив ее ласку, потерся о прозрачную преграду. И тут она вспомнила об аллигаторах и поняла, что спешила именно из-за них.

Владельцы дельфинариума не только устраивали представления с дрессированными дельфинами, тюленями и собаками, они предлагали посетителям и другое развлечение — нечто вроде зоопарка, состоящего из двух залов. В первом, огражденном проволочной сеткой, с криками и свистом летали представители пестрого пернатого тропического мира, больше всего здесь было попугаев и бледно-розовых фламинго. Во втором за решетками клеток скакали, гримасничали, раскачивались на качелях целые стада самых разных обезьян, а неподалеку, на безопасном для зрителей расстоянии, находилось огромное каменное корыто с аллигаторами.

…Ослепленные тропическим солнцем, лишенные тени в своем каменном ложе, будто сваленные в кучу, ленивые, со свисающими животами, касающимися горячего цемента, с зажатыми хвостами и растопыренными когтями, покрытые многочисленными подсыхающими ранами и трещинами, высоко задрав плоские головы — болотно-зеленые, похожие на черепа, — аллигаторы дремали.

Часами напролет дремлют они, безучастные ко всему окружающему.

Свесившись с отполированного многочисленными локтями и ладонями цементного парапета, Джоан долго смотрела на дремлющих хищников.

…Но вот, словно разбуженная каким-то сигналом, вся эта громада начинает лениво, медленно шевелиться. Туловища поворачиваются, когти скрипят, панцири скрежещут. Зловонный дух колышется над ними. Раскрываются пасти с острыми пилообразными зубами. Свирепые, остервеневшие от жары, со слезящимися глазами, вцепившиеся друг в друга мертвой хваткой, аллигаторы оживают.

Следы новых укусов вскоре темнеют — тропическое солнце быстро подсушивает кровь.

Потом вся громада вдруг затихает под палящими солнечными лучами.

И снова часами напролет будут безучастно дремать аллигаторы в солнечной горячей слизи, ленивые, неподвижные, кроткие…

Джоан ни о чем не думала. В ее блестящих круглых глазах, как в овальных зеркальцах, отражались уменьшенные тела аллигаторов, таких же, каких она видела во сне.

Вдруг в воздухе пронесся сначала далекий и тихий, а затем все усиливающийся высокий металлический гул. Джоан рассеянно подняла голову — совсем низко летел полицейский вертолет. На нее пахнуло ветерком, мгновенная тень пробежала по ней, по каменному ложу аллигаторов — и вертолет растаял в небесной синеве.

Состр тоже услышал гул, а потом увидел вертолет.

Он остановил «форд» на перекрестке и ждал сигнала светофора. Вокруг рокотали моторы, но этот шум был привычен для слуха, а вот гул летящего вдоль Кортес-роуд вертолета с серебристым шерифским знаком на боку различался сразу. Вертолет летел с севера, куда направлялся Состр.

По утрам он прежде всего ехал на ближайшие к Роуз-бич теннисные корты, спортивные площадки и бассейны, выбирая самый прямой путь, и работал точно, быстро, не теряя времени понапрасну. Порой он выполнял и случайную работу — чистил гараж или мыл машину по просьбе их владельцев, стараясь уложиться в отведенное для работы время. Деньги за дополнительный труд составляли часть его дневного дохода. За то, что он мыл, подметал, наносил белые дорожные линии, натягивал сетки, платили мало. Но в его умении кончать работу быстро и охватывать сразу несколько точек заключался залог его относительного материального благополучия. В разгар курортного сезона работы прибавлялось — все старались поддерживать чистоту в помещениях и на улицах, иначе невозможно было бы привлечь в город большое количество отдыхающих и туристов.

Поздней весной жизнь как бы замирала, и Состр на долгие месяцы — до следующего сезона — оставался без работы. Все увеселительные заведения пустели, дельфинариум закрывался. И они с Джоан по целым дням слонялись без дела по городу.

В невыносимо жаркие летние месяцы Состр особенно остро чувствовал, что навсегда упустил возможность добиться успеха в спорте. Время, когда надо было постоянно тренироваться, безвозвратно ушло. Никогда уже он не сможет превратить свое тело в гибкую мощную пружину, а врожденную подвижность и целенаправленность — в полет… Он был левшой, у него были невероятно длинные цепкие руки, в баскетболе это давало ему громадное преимущество. Только теперь-то, конечно, все его врожденные распрекрасные спортивные качества ничего не стоят. Время упущено, поезд, как говорится, ушел…

Загорелся зеленый светофор. Состр поехал дальше. Он миновал бедный квартал с ветхими деревянными домишками, полуразвалившимися, брошенными (на их месте собирались в ближайшее время строить отели), и вскоре выехал к дугообразному зданию бассейна, который он чистил ежедневно. Заасфальтированный двор напротив здания заполняли четкие прямые ряды металлических гаражей с плоскими крышами.

Состр поставил машину у лестницы, ведущей к застекленным входным дверям гостиничного здания. По внешней стене его полз, точно майский жук, лифт. Гостиница была современной, комфортабельной, с верандами, нависающими над океаном. Номера здесь стоили дорого.

Возле «форда» остановилась серая почтовая машина, почтальон — усатый русоволосый человек с рыжеватыми бакенбардами, в форменной серой рубашке с короткими рукавами, в серых брюках с черными лампасами, в черных остроносых ботинках — стал раскладывать почту по ящикам.

— Здравствуй, Состр! — поздоровался он, лишь на мгновение оторвав взгляд от груды газет, журналов и писем, быстро и точно бросая их в ящики.

— Привет, Олдон, — ответил Состр.

Во дворе стояла машина, которая вывозила мусор. Шофер был белым, а двое рабочих, которые выгребали из шахты мусор и бросали его в недра машины, — чернокожими. Их лица лоснились от пота.

И шофер, и грузчики знали Состра, они поздоровались с ним, он приветливо ответил, и на душе у него вдруг полегчало. Он подумал, что все эти люди и тысячи таких, как они, с которыми он встречается ежедневно (и среди них, конечно, Гордон, Шарли и даже Лоренс), не имеют ничего общего ни с домогательствами банков и предпринимателей, покушающимися на Роуз-бич, ни с прибытием Ральфа Роджерса в их город. И если они и не ходят в заведения, подобные «Келгринс-дилижанс», то вовсе не потому, что не любят черный джаз и чернокожих, — вся их жизнь проходит бок о бок с чернокожим населением. И все же кто-то из этих людей встречал вчера — правда, с открытыми лицами — Великого Дракона штата, а еще больше таких, кто закрывает лицо капюшоном, прячется за белыми мантиями, словно где-то, когда-то, в какой-то иной жизни, не связанной с их трудовыми буднями, некие невидимые силы вовлекли их в опасную игру, которая будто бы велась от имени и во имя всех белых. В эту жестокую игру вопреки своему желанию чаще всего оказывались вовлеченными все белые и все чернокожие.

В темной комнатушке подвала, где обитатели дома хранили пляжные стулья, шезлонги, столики, зонты, Состр открыл выкрашенную белой краской дверь. Взял ключи от шахты бассейна, щетки, ведро и вышел во двор, но на этот раз с другой стороны дома, обращенной к океану. Казалось, он попал в другой мир, полный лучистого голубого сияния над необъятным простором.

Возле прямоугольного бассейна, отделенного тяжелой бетонной оградой от низкого песчаного берега, лежали в шезлонгах несколько пожилых женщин и мужчин — обычные отдыхающие из северных штатов или Канады, приехавшие на всю зиму.

Состр издали поздоровался с ними и спросил, не помешает ли он, если займется уборкой. Он не обращался ни к кому конкретно. Просто спрашивал. И ждал. Только когда одна из женщин энергично кивнула в ответ, даже не повернув в его сторону седой головы, Состр принялся тереть и без того чистые плиты.

Океанская вода в бассейне тоже была чистой, прозрачной, прекрасно были видны стены и дно бассейна, облицованные зеленоватым кафелем. И все же Состр открыл люк шахты, где находилась очистительная установка, и спустился по отвесной железной лестнице в квадратное глубокое помещение. Сначала ему показалось, что под землей теплее, чем снаружи, — ему всегда так казалось из-за густого, плотного шума установки и свиста воды, бегущей под давлением по трубам. На самом деле среди бетонных стен царила прохлада, и он всегда с удовольствием задерживался здесь на минуту-другую.

Он протер тряпкой пол, трубы. Проверил работу агрегатов. Очистил фильтры от скопившейся за ночь грязи. Насыпал в воронку из нейлонового мешка ароматизированные гранулы хлорного препарата.

Он посидел немного, думая о том, что находится, в сущности, ниже уровня океана — ему даже показалось, что он ощущает давление и натиск огромной толщи воды.

И вдруг он снова услышал далекий равномерный рокот полицейского вертолета, резко отличающийся от воя тяжелых пассажирских лайнеров и звонкого жужжания маленьких частных самолетов. И уж тем более не походил он на пронзительный рев военных самолетов, которые иногда словно вылетали из воды, молниеносно рассекали небо над полуостровом и как безумные снова уносились куда-то в бесконечность, за линию горизонта.

Наверняка, подумал Состр, образовалась пробка на шоссе, потому и вызвали полицейский вертолет. А может быть, он наблюдает за порядком на автострадах, как всегда, когда приезжает какая-нибудь важная персона.

Все механизмы бассейна работали нормально.

Состр вылез из шахты, щурясь от ослепительного солнца. Последние испарения рассеялись, сияющий воздух был чист и прозрачен.

Никто из расположившихся возле бассейна женщин и мужчин не заметил его ухода — привыкли или просто не обращали на Состра внимания. Да и ходил он в своих кедах — гибкий, бесшумный, как тень. Он так привык к своему словно незримому присутствию среди белых, что лишь сейчас с недоумением вспомнил о вчерашней тревоге Гордона, спрятавшего его в задней комнате, чтобы его не увидели парни Ральфа Роджерса.

Почтовая машина и мусорный фургон уехали, он всегда уезжал после них. Повсюду царила тишина.

У ворот стоял пожилой мужчина в коричневом костюме, с гладко выбритым худым лицом, жесткими белесыми волосами и большими ушами, в которых торчали клочки волос. Его очень светлые, водянистые глаза казались необычайно большими за стеклами очков.

— Состр!

— Да, сэр?

Человек посмотрел на него искоса, пристальным, как показалось Состру, взглядом. Впрочем, может, это ему только показалось.

— Мой гараж — номер восемьдесят два. Мы будем здесь до конца марта или начала апреля. Мне хотелось бы, чтобы ты поддерживал в гараже чистоту, пока мы тут.

— Да, сэр! — кивнул Состр.

Человек держался вежливо, разговор они вели самый обычный, но у Состра вдруг сжалось сердце.

— В конце каждой недели заходите в восемьдесят вторую квартиру.

— Да, сэр!

Человек рассматривал его еще какое-то время — словно оценивая, — потом круто повернулся и исчез за стеклянной дверью, в ином, недоступном для Состра мире, начинающемся за прозрачными стенами вестибюля, застланного паласом того же зеленоватого цвета, что и плитки бассейна.

Состр остался один.

Вокруг все сияло, солнечное утро словно вбирало и поглощало далекие неясные шумы.

Состр все еще чувствовал непонятную, щемящую пустоту в душе. Позднее, в машине, проезжая через пустынный район по пути на Кортес-роуд, он вспомнил: пожилой обитатель, а возможно, и собственник восемьдесят второй квартиры даже не спросил, согласен ли Состр убирать его гараж.

Разумеется, согласен.

Чего же спрашивать?

Неподалеку от центральной улицы движение стало интенсивнее, Состра обогнали несколько машин. Протиснувшись в узкий коридор между стоявшими автомобилями, он миновал их и, только доехав до перекрестка, осознал, что в стоявших машинах не было людей. Никто не проезжал ни в ту, ни в другую сторону по широкой центральной улице.

Послышался гул вертолета, Состр почувствовал колебание воздушных пластов, вихрь словно подхватил его вместе с машиной и приподнял. Взглянув вверх сквозь переднее стекло, Состр увидел прямо перед собой зависший неповоротливый вертолет. Из кабины высовывалась голова в очках и шлеме.

Удивленный, он еще немного ехал по пустынному полотну, а затем остановил свой «форд» и выключил двигатель — еще до того, как осознал, что сворачивать поздно, а возвращаться назад — тем более. Он остановил машину совсем плавно — несколько мгновений казалось, что она скользит, увлеченная воздушным потоком. У него даже появилось чувство, что движется не он, а вертолет над ним.

Весь мир, казалось, оцепенел, замер, глядя надвигавшееся по центральной улице шествие.

Между шпалерами блестящих лимузинов и открытых машин, прижавшихся к самому тротуару, заняв всю ширину Кортес-роуд, с высоко поднятыми, наклоненными вперед огромными черными крестами, в широких белых балахонах с откинутыми капюшонами, не пряча лиц, шли расисты города, а может быть, и всего штата.

Их было много, очень много.

Их вел Ральф Роджерс, высоко подняв оттененное белым капюшоном нежное надменное лицо.

У всех на груди с левой стороны блестели черно-серебристые значки.

Они надвигались прямо на Состра.

В самом центре, плечом к плечу с Ральфом Роджерсом, шли мужчины, которых Состр видел вчера, — в брюках и рубашках защитного цвета, в широкополых шляпах, скрывающих зловещее выражение глаз и чисто выбритых лиц. На поясе у всех висели тяжелые револьверы, на груди красовались расистские значки. Их охраняла частная полиция.

Как всегда в таких случаях, полиция города оказалась в меньшинстве перед частной полицией, да и вооружена она была хуже. Поэтому городские полицейские скрылись в своих машинах, притаились в боковых улицах, поддерживая радиосвязь с вертолетом, и просто следили за ходом демонстрации. Обычно они вмешиваются только в том случае, если начинаются беспорядки.

Молчаливое белое шествие приближалось к Состру.

Но куда оно направлялось?

К Роуз-бич? Чтобы наконец изгнать чернокожих с их исконной земли?

Состр почувствовал, как медленно наливается кровью его сердце, каким становится тяжелым, как все тело его становится тяжелым. Он понял, что наступает финал, неизбежный конец того, что так внезапно началось вчера ночью и заставило его по-новому взглянуть на его жизнь с Джоан, на жизнь вообще. Эта затерянность во времени, это сонное существование среди горячих песков Роуз-бич не могли длиться вечно.

Он уже ничего не видел, кроме черных тонких крестов, высоко поднятых над зелеными газонами.

Он знал, что делает. Не знал только, зачем…

Правой рукой он вытащил из-за сиденья бидон с керосином. Бидон заметно полегчал — вечером, на аэродроме, он наполнил бы его доверху.

Наполнил бы…

Гордон, приятель, кто сегодня уберет зал ожидания? Тебе не избежать неприятностей! А тебе, Шарли, я не раз помогал грузить в машину тяжелые чемоданы… Прости и ты, Лоренс!..

А тот, с косматыми ушами, найдет другого для уборки своего гаража — другого чернокожего…

Состр отвинтил и снял крышку — вчера он слишком туго пригнал ее, чтобы не пахло керосином. Но сейчас запах обрушился на него вместе с холодной жидкостью, которая текла по его плечам, спине, груди. Он вылил остатки керосина на колени, и босые ноги захлюпали в кедах.

Выцветшие джинсы и короткая рубашка потемнели, облепили тело.

Сухой оставалась только его голова, сухими оставались глаза, сухими и точными, словно давно обдуманными, были его движения.

Он вышел из машины.

В левой руке он крепко сжимал зажигалку.

Ему пришло в голову, что стоило бы вскочить на крышу машины. Но потом он раздумал. Сейчас он искупит свою вину — ведь он никого не предупредил о прибытии Ральфа Роджерса… Джоан сейчас, верно, плавает в бассейне со своим Урлом.

Он стоял неподвижно — один на один с белым зловещим тихим шествием, с белыми зловещими лицами, не закрытыми капюшонами.

Сейчас он знал, что делает! И зачем!

Загремели барабаны? Загорелись кресты?

Джоан, помни меня, Джоан! Пойми меня! Даже если все другие забудут меня, ты — единственная — помни меня, заклинаю!..

Щелкнула зажигалка.

Состр не чувствовал, как разгорался огонь, — он вспыхнул мгновенно, весь, сразу. В его черных глазах вдруг почернел весь мир.

Так покончил с собой (вернее, умер от ужасных ожогов), не имея на то, как позднее установило следствие, каких-либо особых причин, Состр Сипиоу, двадцати шести лет, рожденный на Роуз-бич, неподалеку от больших флоридских трясин, названный после смерти Пылающим Факелом Солнечной зоны.

Мне кажется, Джеймс Болдуин — чернокожий, американец, писатель — дал мне ключ к загадке о сегодняшнем положении негров в Соединенных Штатах Америки, являющейся проблемой и трагедией, историей, настоящим и будущим этого континента.

Около двадцати пяти миллионов переживают трагедию Солнечной зоны. Разве можно презирать людей с таким человеческим сознанием и достоинством, — людей, подобных Состру Сипиоу?

Трудно искоренить из сознания рабские привычки, создававшиеся веками.

Но черный народ, исторгнутый из глубин Африки, сохраняет и культуру свою, и свой уклад. Сейчас он обретает себя в борьбе!

Перевод Е. Андреевой.