Тени

Глава 6

Она жила совсем близко от ресторана. По правде говоря, хотя я и не собирался совершать такую прогулку с нею в прохладе наступающей ночи, когда она была одета в такое платье и в туфлях на высоком каблуке. Но она была еще молода и считала такси неудобством, а прогулка была безрассудна и радостна — или может быть у ней имелись какие-нибудь естественные причины или просто это была сдержанность, чтобы не разделять со мной затемненное черное сиденье в обществе меня и моего ножа.

Во всяком случае, выйдя из ресторана, я снял пиджак и накинул ей на плечи, чтобы предохранить ее от холода. И мы с ней радостно направились по узким улицам со старыми не ухоженными зданиями, на которых еще сохранялся стальной орнамент на окнах и балконах, очень красочный для тех, кому нравится старинная архитектура. Меня больше интересовало нет ли за нами слежки. Идя пешком по соседству с этими древностями и изогнутых маленьких газонов, это было трудно сказать. Если кто-то и следил за нами, он делал это хорошо. Это было его дело — слежка. Вот почему он и был приписан Оливии Мариасси первейшим образом.

Комнатка Тони — квартира или салон, как это они называют здесь, располагалась наверху двух узких, пыльных пролетов лестницы. Под самой крышей. Я не мог освободиться от мысли, что она превращается в духовку летом. Она остановилась на лестничной площадке и вернула мне пиджак.

— Спасибо, произнесла она. Она вынула ключ из кошелька, открыла дверь, положила руку на ручку двери. И попросила меня бесцветным голосом:

— Пожалуйста входите.

— Я сказал, закутываясь в плащ:

— Нет необходимости, настаивать на этом, кошечка. Тебя интересуют только мои намерения, а да остального тебе нет дела. Конечно, я с удовольствием бы остался у тебя. Что ты думаешь, я евнух, или еще что-нибудь? Благодарю, входить я не буду.

Она слабо улыбнулась, как если бы она, что-то доказала сама себе в отношении меня.

— Почему бы нет? — прошептала она. К чему эти демонстрации самообладания?

— Потому, что если я войду, ты захочешь узнать в самом ли деле я простак или бродяга или оба одновременно. Черт побери, ты сейчас удивляешься, почему ты предлагаешь мне войти, не так ли? чтобы посмотреть, какой я слюнтяй на самом деле? Но если я отнесусь к тебе с большим уважением и целомудренно поцелую тебя здесь, у дверей и сбегу поскорей может быть я этим тебе запомнюсь, несмотря на то, каким образом мы повстречались.

Она сказала, глядя на меня:

— Как же иначе хотите вы, чтобы я вас запомнила, Поль?

Я сказал:

— Чтобы быть честным, я бы не хотел, чтобы меня запоминали. Простой незаметный мужчина, который здесь совсем не был, вот чего я хочу.

— Хорошо, — сказала она. — Только едва ли такой простой. Согласна, если вам это требуется. Все-таки сегодня я провела отличный вечер и в отместку, я последую вашим инструкциям. Пусть будет по вашему. Так давайте же обменяемся целомудренными поцелуями. Я не хочу... не хочу играть с инструкциями. Вы знаете, что я хочу сказать. — Голос ее даже не дрогнул.

Я внимательно посмотрел на нее, и у меня появилось такое чувство, какое бывает, когда вы встречаете кого-то в неподходящее время и в неподходящих обстоятельствах, что может для вас оказаться роковым и о чем вы даже не догадались, если бы этого с вами не приключилось.

— Конечно, — сказал я, — ты права, Тони.

Она спокойно произнесла:

— Вы очень проницательный человек, не так ли? Самое смешное, что вы почти убедили меня, что вы славный парень. — Она насмешливо улыбнулась. — У меня останется эта мысль, если вы удалитесь, Поль Коркоран — если таково ваше имя. — После этих слов последовала пауза и я взглянул вверх, на звезды.

— Поль?

Я перевел взгляд на нее.

— Что, Тони?

— Удачи, — сказала она мягко. — Удачи вам в ваших делах, кем бы вы ни были.

Уходя, я глубоко вздохнул и следуя по улице, подумал, как было бы прекрасно, если бы войны велись только профессиональными солдатами, а секретные операции проводились бы грубыми и не скрупулезными агентами, которые бы добровольно исполняли работу. Я хладнокровно использовал эту девчонку, чтобы прикрыть мою заинтересованность в судьбе Оливии Мариасси, а она в ответ назвала меня славным парнем и пожелала мне удачи. Она показалась мне очень невинным и искренним ребенком, она считал себя опытной и искушенной, но она не догадывалась об истинном счете.

Я надеялся она никогда не узнает, чем я занимаюсь, но вся беда в том, что этой уверенности-то у меня и не было. Это что-то вроде бешенства, исключая то, что вы кусаете не всякого, кто вам встречается. Сам факт того, что вас видели рядом, бывает достаточно. Я помню случай, когда погиб маленький мальчик, правда не помню где, только потому, что вежливо поднял и подал одной женщине пакет, который она уронила — совсем случайно — но люди, которые следили за ней, не знали того. Хотя им следовало бы знать об этом.

Никто не преследовал меня по дороге в отель. Я был уверен в этом, но это меня совсем не поразило, пока я не пересек вестибюль, подходя к лифтам. Затем я резко остановился, в животе похолодело вспомнив, что я не осознавал этого, когда мы подошли к дому Тони.

Я стоял, и так пытаясь вспомнить и проанализировать свои реакции. Всю дорогу от ресторана "Антуан" до жилища Тони, предупреждающие вспыхивали красным светом на контрольном пункте. Я должно быть сознательно не замечал их, не слышал, не ощущал, не чувствовал ничего опасного, а ночь позади меня была наполнена опасностями. От дома Тони до гостиницы Монтклиер не было ничего опасного. Логика подсказывала ответ: если кто-то и следил за мной до жилища Тони, то он должен следовать за мной и сюда.

Наступило время для старательного обдумывания вариантов и их значимости. Если этот человек преследовал меня вместо того, чтобы уцепиться за Оливию Мариасси, это означало, что моя интрижка с селедкой в красном не сработала. Он до тошноты изучил наше неуклюжее свидание, чтобы захохотать и следить за мной дальше. А если он уцепился за Тони вместо того, чтобы следовать за мной дальше до самого отеля, то это означает.... Черт, я не знаю что это означает.

Есть время все тщательно обдумать и двигаться медленно и дальше, надо принять предосторожности, тщательно все спланировать и избежать если можно того, что могло бы оказаться фатальной ошибкой в самом начале операции.

Не было времени обращать внимание на девчонок с черными волосами и не выщепленными бровями. Когда вопрос касается моей работы, когда вопрос касается моих обязанностей. Антуанетта Вайль служила моим целям, а может не служила. Во всяком случае то, что случилось с ней сейчас, было уже непоправимо.

Однако, я подумал, узнаю ли я что-нибудь новое если вернусь к Тони, в конце концов, мужчина с грубым лицом не мог быть в двух местах одновременно. Если он решает дела с Антуанеттой, какие бы они ни были, в этот момент угрозой для Оливии он не являлся. Я повиновался своему желанию — любопытству или чувству ответственности. Я мог бы по крайней мере выяснить, что случилось там с Тони — если вообще что-то случилось.

Мне всегда тяжело на улице с односторонним движением и мне показалось, что прошло много времени, когда я снова очутился на тротуаре напротив трехэтажного дома Тони. Виднелся свет сквозь закрытые жалюзи одного из окон наверху. Да, она же сказала мне, что рисует. У ней может быть полуночная вспышка артистического вдохновения, но было бы гораздо лучше, если бы в окне не горел свет, как если бы она легла спать, усталая после такого насыщенного вечера.

Я начал быстро подниматься по лестнице, не принимая во внимание обычных мер предосторожностей, а только сжал рукоятку маленького ножа в брючном кармане. Когда я поднялся на лестничную площадку третьего этажа, я заметил приоткрытую дверь и понял, что появился слишком поздно. Я перевел дыхание, толкнул дверь и вошел в ярко освещенную комнату.

В комнате с наклонными карнизами было просторно. Все пространство пола попадало в поле зрения, потолочное пространство — менее. Cвет из окна видимо давал достаточно света днем. Теперь же свет лился из двух подвешенных к потолку двух шаров не дающих тени. Тут же находился мольберт, только опрокинутый. Тут же находилась краска и несколько горшков с кистями, из одного вылилась на пол краска. Множество полотен на подрамниках, некоторые тоже перевернуты. В комнате еще находилась печь, стол, холодильник, кухонная раковина, валялось несколько перевернутых стульев, выглядевших, как если бы их купили из магазина подержанных вещей, как и вся остальная мебель.

В углу стояла детская кроватка. Она явна скрывалась разрисованной ширмой, но теперь она была отброшена в сторону. На кроватке лицом вниз лежала маленькая, неподвижная, страшно растрепанная фигура, на которой было надето только порванное свисавшее клочьями, что-то ярко-красное и один порванный чулок. Другой чулок, а также алые сатиновые туфельки и предметы нижнего белья были разбросаны по всему полу вместе с обрывками полотен. Ее длинные белые перчатки аккуратно лежали на маленьком столике у дверей, как если бы она их сняла и начала раздеваться и тут кто-то постучался и она повернулась, что бы открыть дверь....

Я закрыл за собой дверь и прошел в комнату. У меня не было никакой надежды. Я ничего не сказал, потому чтоне ожидал ответа. Я положил руку ей на плечо и был гораздо более напуган, чем может быть напуган мужчина с моим опытом, когда она от прикосновения вздрогнула и резко поднялась откинув с глаз завитки своих черных волос.

— Вы, — прошептала она. — Вы!

— Я, — сказал я отдернув руку.

— Вы вернулись, — прошептала она. — Я надеюсь, вы удовлетворены! Хорошее дело он тут провернул, не так ли? Вы очень довольны! Вы что-то доказали себе, не так ли? Я не знаю что, но доказали. О, боже, а я то думала о вас хорошее. Хорошее! Что вы не такой как все.... Особенный!

Ничуть не смутившись, она повернула вверх свое порванное сатиновое платье, чтобы прикрыть грудь, но я успел заметить отвратительные синяки. Под глазом был синяк и порезана губа. От пореза на подбородок просочилась кровь. "Но все же она жива", — подумал я про себя. По крайней мере жива.

Она облизала свои губу, дотронувшись осторожно до пореза языком. Ее глаза под густыми бровями с ненавистью смотрели на меня.

— Ты — подлец! — Выдохнула она. — Ты отвратительный подлец, со своим ножом и своим поцелуем и своей добропорядочностью.... О, вы были добры, галантны, мистер Коркоран. Вам встретилась такая добрая и такая сердечная девушка. Она со слезами на глазах смотрела вам в след, когда вы спускались по лестнице. Потом пришел другой человек, ради которого вы разыгрывали все это шоу. Разве это не правда? Вы и полушку не дали бы за мою жизнь, вы просто воспользовались мной. Все то время разыгрывалась комедия в его пользу, не так ли? Если вы не знакомы с ним, то его зовут Кроче, Карл Кроче. Он просил позвонить вам и сказать. Раз вы уж здесь, то я и говорю. А теперь убирайтесь отсюда!

— Кроче, — повторил я. — Почему он хотел, чтобы вы сказали это мне?

— Откуда я знаю почему? — Спросила она. — Вы проницательный. Вам не трудно догадаться.

— У тебя все в порядке? — Спросил я.

Ее глаза насмешливо сузились.

— Да, у меня все прекрасно, — произнесла она. — У меня все великолепно, мистер Коркоран, разве я выгляжу иначе? Просто чудесно. Меня таскали по всей комнате. Меня бросили на кровать и сорвали одежду, этот горилла относился уважительно — как к манекену в универмаге. Он изнасиловал меня... потому, что эта была самая отвратительная вещь, которую он смог сделать для меня, что-то вроде убийства. Он сказал, что это напомнит вам одно дело, и что его ничто не остановит. Он сказал, что наступит время, он будет действовать и покончит с вами. Он сказал, что если у вас есть возражения, его не трудно будет найти. Он сказал, что это даст знать вам с каким человеком вы будите иметь дело.

— Карл Кроче, — сказал я.

— Именно так его зовут, — повторила она. — Проклятый лгун. Он может вернуться обратно в любое время и повторить это рутинное дело снова и я буду счастлива, потому что он не вы! Почему... почему вы так нравитесь мне? И за что вы заставили меня мучиться. — Она шумно выдохнула. — А теперь, если у вас есть еще глаза, убирайтесь отсюда! И пожалуйста, уходите! — Ее голос дрогнул на последнем слове.

Я спросил:

— Не вызвать ли вам доктора?

Она покачала головой.

— Нет. Он задавал мне глупые вопросы! Я... у меня все порядке. Я уже говорила вам, что не корчу из себя невинность. Со мной уже однажды обошлись грубо. Может не так грубо, но грубо. У меня все хорошо. А теперь уходите, пожалуйста! — Она на мгновение помолчала. — Поль.

— Да?

— Вы по крайней мере предупредили меня! Вы могли бы дать мне знать во что, вы меня вовлекаете меня. Вы могли бы сказать с какими людьми.... У него было лицо, как у горы Рашмор до того, как на ней выдолбили барельефы президентов.... Он ничего не смог из меня выбить, ни ударами... ни даже взяв меня.... Он был похож на машину запрограммированную на.... И вы так же, Поль? Внутри? Этот юмористически-сатанинский взгляд заставляет девушку чувствовать, что она нашла кого-то, хотя и опасного, но хорошего. Другую машину и с другим лицом? Одна машина с ярлыком — "Кроче". Другая машина с ярлыком — "Коркоран". Играете в какую-то машинную, загадочную игру. И пойманная ими посередине — наивная, мягкосердечная, сентиментальная девчонка по имени Вайль!

— Если я что-то могу....

— Я сказала вам: убирайтесь отсюда!

— Хорошо.

Секунду помедлив, я повернулся.

— Вам не надо переживать, — сказала она из-за спины. — Это наша сделка. Грязная, отвратительная сделка, но я согласна на нее и я выдержу ее. Я не буду сообщать в полицию и вмешиваться в ваши дела, каковы бы они не были. Я не донесу. — Ее голос стал тверже. — Но, вторая мысль, есть одно, в чем вы можете мне помочь. Вы можете заплатить за урон. Мой гардероб не так богат. У меня множество запачканных краской джинсов, но у меня не так много платьев, чтобы их рвать.

Я вынул кошелек, вернулся к ней и положил несколько купюр на кровать перед ней, все что я имел с собой за исключением небольшой суммы. Она взяла их, пересчитала и взглянула на меня.

— Вы знаете за что вы платите, мистер Коркоран, если сознаться? — Спросила она насмешливо. — Вы были в городе и вы хорошо знаете, что кусок сатина не стоит более двухсот долларов. Он стоил тридцать девять — пятьдесят долларов в прошлом году. Десяти долларов хватит на все остальное. Синяки залечатся, и я ни во что не оцениваю самоуважение или то, как вы это называете сами. Возьмите!

Она вернула три бумажки из четырех по пятьдесят, которые я дал ей. Мне ничего другого не оставалось, как их взять. Я посмотрел вниз на ее маленькое, болезненное, выражающее ненависть лицо на мгновение. Я пытался успокоить себя той мыслью, что судьба наций и жизнь очень важных лиц в опасности, а этой маленькой девчонке это не важно, но я и не пытался продать эту мысль ей, может потому, что я не был уверен сам, что купил ее.

Я повернулся и направился к двери. Слабый звук заставил меня оглянуться. Она вновь лежала на кровати лицом вниз. Может быть она плакала. Я не был уверен. В одной вещи я был уверен, что я не создан для того, чтобы утешать. Я остановился у двери и засунул три пятидесятидолларовые бумажки под ее перчатки и вышел. Ко всему прочему, осмотрев комнату, я сознаюсь, что много у ней здесь было порушено, кроме ее платья.

Может быть я пытался купить чистую совесть. При ста пятидесяти долларах началась бы торговля, если бы началась, но ее не было.