День уже клонился к вечеру, когда они въехали в Маньяни, пыльный крошечный городишко, жмущийся к шоссе Найроби — Момбаса, словно ища у него защиты. Он представлял собой беспорядочное скопище дука — глинобитных развалюх, рассыпавшихся по голой земле, точно стадо перепуганных оленей. Городок этот кое-как существовал за счет международных перевозок. Водители грузовиков и бензовозов делали здесь первую ночевку на долгом пути из Момбасы в Кампалу и Кигали.
Прогромыхав по немощеной, ухабистой главной улице, пропыленный «лендровер» затормозил у бензоколонки. Служитель неохотно вышел из тени одинокого дерева, росшего позади колонки, где он прятался от невероятного зноя. Казалось, он вот-вот рухнет замертво.
— До краев, — велел ему Кимати, вручая ключи от крышки бака.
Служитель, словно во сне, поплелся к багажнику и принялся вручную качать бензин в бак «лендровера» — в городке не было электричества.
Наблюдая за неуклюжими движениями служителя, Кимати невольно проникся к нему жалостью. Некоторые люди могут прожить в каком-то месте всю жизнь, но так и не привыкнуть к климату.
Потребовалось без малого пять минут, чтобы наполнить бак. Кимати уплатил и спрятал квитанцию. С колонки они направились к «универмагу Фаруда» — самой большой и бойкой лавке в Маньяни.
— Дай мне минут десять, — сказал Кимати, вылезая из кабины.
— Удачи тебе! — пожелал ему Фрэнк.
В лавке было прохладно. Горстка покупателей стояла у прилавка. София Фаруда, обслуживавшая их, старалась изо всех сил, чтобы все были довольны.
Ей было двадцать лет. Она была высокой, стройной и очень хорошенькой, хотя красота ее была мягкой, неброской. Лицо плавной, овальной формы; большие, широко открытые глаза смотрели смело, излучая честность и внушая доверие. Всякий раз, любуясь ею, Кимати поражался тому, как ладно сидят на ней ее незатейливые длинные платья.
Завидев вошедшего в лавку Кимати, София мгновенно расцвела, потом с опаской огляделась и вернулась к покупательнице, платившей за пачку чая и две свечи.
Кимати поплелся в дальний конец длинного прилавка, делая вид, что разглядывает выставленные в витрине товары. Лавка и в самом деле забита всякой всячиной, дело поставлено на широкую ногу.
Отпустив всех покупателей, София устремилась вдоль прилавка к Кимати, поглядывая на занавешенную дверь, ведущую в подсобное помещение.
— Привет, — сказал Кимати.
— Он там, — зашептала она. — Если он тебя застанет...
— Мне надо с тобой поговорить, — сказал Кимати. — О чем разговаривать! — вздохнула она.
— Что это значит? — Кимати повысил голос, забывая об осторожности.
— Потише, — попросила она. — Все уже переговорено. Бесмысленно переливать из пустого в порожнее.
— Нет, нет, не бессмысленно! — перебил он. — Подумай только...
— Он не велит мне больше тебя видеть, — сказала она.
— А ты сама как хочешь? — спросил Кимати. — Чтобы я ушел и не вернулся?
Она прикусила нижнюю губу, нервно оглянулась на раскрытую дверь за занавеской.
— О Джонни, — всхлипнула она, — ну что я могу поделать? Он же мой отец. Я совсем запуталась.
Он потянулся через прилавок, взял Софию за руку. Ее ладонь была теплой и мягкой.
— Я хочу все время видеть тебя, — сказал он с хрипотцой.
Она беспомощно покачала головой.
— Сегодня, — настаивал он, крепче сжимая ее ладонь.
— Джонни, — произнесла она с грустью. — Это невозможно.
— Возможно! — возразил он. — Я должен тебя увидеть. Пусть в последний раз...
— Нет, Джонни, прошу тебя! — На глаза ей навернулись слезы. — Я умру, если ты меня оставишь.
— Тогда приходи сегодня, — повторил он, вновь пожимая ее ладонь, — когда стемнеет.
Она колебалась. В подсобном помещении раздались шаги. Она рывком высвободила ладонь из его руки и спрятала ее в кармашек зеленого фартука.
— Он идет, — взволнованно шепнула она.
— Итак, до вечера!
— Ладно.
— В шесть?
— В семь, — поправила София. — Сестра сменяет меня в половине седьмого.
— А где?
— Где хочешь. Уходи же, он сейчас войдет.
— У нашего дорожного столба! — предложил он.
— Ладно, — отозвалась она.
— Я буду ждать.
— Он уже здесь.
— Не подведи.
— Уходи, — взмолилась она. — Скорей же!
Фаруда вышел из подсобного помещения, привлеченный взволнованным голосом дочери. Отодвинув занавеску, он замер на пороге. Он был рослый, статный старик с проседью в волосах. В его взгляде сквозило явное отвращение.
— Слышал, что она сказала? — негромко произнес он. — Если не хочешь неприятностей, уноси отсюда ноги.
Кимати, не вымолвив ни слова, вышел из лавки.
— Ну и как? — спросил Фрэнк, когда Кимати плюхнулся на сиденье водителя.
— Пока все в порядке. — Кимати завел мотор. — Мы увидимся.
— Когда?
— Вечером, — Кимати медленно вел «лендровер» по разбитой мостовой, — в семь.
— Эй, эй, минутку! — заартачился Фрэнк. — Вечером мы должны быть в Найроби. Сам знаешь — меня там заждались,
— Успеем, — пообещал Кимати. — Не волнуйся, эту ночь ты проведешь со своей блондинкой.
— Брюнеткой, — поправил Фрэнк.
— Тебе виднее, — откликнулся Кимати.
— Сейчас только половина пятого, — сказал Фрэнк, взглянув на часы. — Как убить время до семи?
— Попьем пивка, — предложил Кимати. — Господи, я прямо умираю от жажды!
— Так и быть, брат, но только по одной кружке, — согласился Фрэнк. — Ведь ты же за рулем, а...
— А тебя брюнетка заждалась, — закончил за друга Кимати.
«Лендровер» затормозил у входа в один из двух баров, имевшихся в городке. Только здесь, на всем долгом и жарком пути от Вои до Цаво, был ледник, и поэтому «Обезьяний бар» был всегда забит пестрой, разношерстной толпой мучимых жаждой посетителей. Водители грузовиков и других видов транспорта заворачивали сюда в любое Еремя дня и ночи. Удобно расположенный на одинаковом расстоянии от обоих заповедников Цаво, а также на пересечении Момбасского шоссе с дорогой Малинди — Маньяни, бар был также излюбленным прибежищем сотрудников национальных парков. Кроме того, Кимати имел основания полагать, что среди публики здесь можно нередко увидеть вырвавшихся на денек из саванны браконьеров.
В этот день лишь одна машина была припаркована на стоянке у «Обезьяньего бара»: ярко-желтый «ренджровер», покрытый бурой пылью заповедников. Кимати поставил машину рядом, друзья вышли из нее и принялись отряхивать одежду.
— Недурной аппарат, — сказал Фрэнк, поглядывая на вместительный и мощный «ренджровер».
— То, что нужно для сафари, — похвалил машину Кимати. — Пора бы начальству и нам такую приобрести.
— Размечтался! — хмыкнул Фрэнк.
«Обезьяний бар» дремал в жаркий послеобеденный час, когда в потоке транспорта наступает спад между полуденным и вечерним наплывом. Бармен дремал на высоком табурете за стойкой. В зале было всего четыре посетителя, они сидели за столиком в самом темном углу.
Фрэнк громко стукнул кулаком по прилавку.
— Время выпить! — гаркнул он едва не в ухо бармену.
— Муса, проснись! — вступил Кимати. — Твой автобус уходит.
Муса очнулся. Он без конца грозил в один прекрасный день сесть в автобус и укатить куда глаза глядят, лишь бы подальше от Маньяни.
— Бариди (Бариди — пиво (суахили).), как обычно? — грустно улыбнувшись, спросил он у Фрэнка.
— Бариди, сана (Пиво, пожалуйста.), — подтвердил Фрэнк.
— Ну и как мартышкин труд в «Обезьяньем баре»? — спросил Кимати после первого глотка пенистого ледяного пива.
— Как всегда, — ответил Муса.
— А где толстуха официантка? — спросил Фрэнк.
— Ушла отсюда.
— Ушла?
— Еще в прошлом месяце. Является как-то утром и заявляет, что ей до смерти надоело в этой дыре. Сложила свои платьишки, «проголосовала» на шоссе и умотала то ли в Найроби, то ли в Момбасу. Куда точно, не скажу.
— Надо же, какая беда! — шутливо вздохнул Фрэнк. — А я-то собрался на ней жениться!
Муса устало рассмеялся и снова вскарабкался на табурет. Он был еще совсем молодым человеком, но, видно, махнул на себя рукой, смирился с участью не слишком проворного бармена-тугодума в «Обезьяньем баре».
— Прежде чем ты снова уснешь, — попросил Кимати, — подай-ка нам еще пару пива.
«Муса молчун, — отметил про себя Кимати. — Впрочем, если бы мне пришлось торчать всю жизнь в такой мерзкой забегаловке, я бы вообще разучился говорить».
— Эй, Муса, — громко окликнул Фрэнк. — Не хочешь ли прихватить пару свежих рубашек и вечерком прошвырнуться с нами в Найроби?
— Оставь ты парня в покое, — вступился за бармена Кимати. — Он устал от жизни. Как бы тебе понравилось просиживать здесь сутки напролет и ничего не делать, разве что с мухами сражаться?
— Я ведь только хотел дать ему возможность встряхнуться.
— А кто тебе сказал, что ему это нужно? Парню и так хорошо, он привязался к здешним мухам, приглядывает за их детишками.
Фрэнк нахмурился:
— Зачем обижать такого славного малого? Просто ему с профессией не повезло. Из него бы вышел первоклассный чиновник...
— Значит, ты советуешь ему начать все сначала? В его-то возрасте!
— Да ему всего тридцать.
— Откуда ты знаешь?
— Толстуха мне шепнула.
— А ей почем знать?
— Они же работали вместе!
— Эй вы, потише! — крикнули им из-за столика а углу.
— Спокойно, приятель, — выпалил Фрэнк в ответ. — Вы не в церкви, а в «Обезьяньем баре». — И, повернувшись к Кимати, предложил: — Хочешь пари?
— Согласен. Если ты прав — ставлю пиво.
— Спроси его самого. — Фрэнк еще повысил голос: — Проснись, Муса! Скажи-ка нам, сколько тебе лет?
Муса устало пожал плечами:
— Что-то не припомню.
— Постарайся, Муса, — не унимался Фрэнк. — Иначе я разорюсь. Правда же, тебе тридцать?
— Пусть так, тридцать, — улыбнулся Муса.
— Это жульничество, — возмутился Кимати.
— Все, ты проиграл, — обрадовался Фрэнк и велел Мусе: — Тащи две бутылки, пока он не сбежал.
— О'кэй, — буркнул Муса.
— Я не согласен! — завопил Кимати. — Нечего распоряжаться моими деньгами!
— Да ладно вам, — лениво сказал Муса и поставил перед ними пиво.
— Кому говорят, заткнитесь! — снова донесся тот же голос из угла. Оба друга оглянулись, а затем продолжали веселиться как ни в чем не бывало.
Тогда тот, кто дважды гаркал на них, поднялся из-за столика и вразвалку пошел через зал. Это был здоровенный детина в перепачканном пылью костюме сафари.
— Если дойдет до драки, — шепнул Кимати, я беру на себя крикуна.
Фрэнк, глядя на приближающегося к ним верзилу, ответил:
— Да бери их всех, дружище. Или забыл — у меня только одна рука!
Незнакомец навис над ними.
— Вы не слышали, что я сказал?
Фрэнк, уставясь в пустоту, потягивал пиво. Кимати посмотрел на забияку, потом схватил со стойки кружку и залпом осушил ее.
— Я к вам обращаюсь! — крикнул незнакомец.
— Джонни, он как будто хочет что-то тебе сказать, — произнес Фрэнк.
— Мне? — переспросил Кимати, поворачиваясь лицом к мужчине в сафари. — Вы это мне?
— Вам обоим!
— И что же? — вежливо спросил Кимати. — Мы вас слушаем.
— Я говорю, что вы слишком расшумелись, точно базарные торговки.
— Базарные торговки! — Фрэнк в отчаянье воздел к потолку здоровую руку. — Меня никогда еще так не оскорбляли!
— Ну и как ты думаешь защитить свою честь? — спросил незнакомец.
Остальные трое молодчиков поднялись из-за столика в углу и подошли к стойке. Муса приготовился в случае необходимости юркнуть под стойку.
Задиристый верзила обогнул Кимати и остановился подле Фрэнка, зловеще поглядывая на его забинтованную руку.
— Что тебе неймется, приятель? — спросил Фрэнк ровным голосом.
— Вы оба действуете мне на нервы, — ответил верзила. — Что у вас общего, интересно знать?
— Больше, чем у тебя с этими тремя макаками, — дерзко выпалил Фрэнк.
Один из подоспевшей троицы бросился к Фрэнку, но вожак, подняв руку, остановил его.
— Интересно, кто из вас застилает кровать? — продолжал глумиться вожак.
— Какую кровать? — Фрэнк повернулся к Кимати. — Что за околесицу несет этот парень?
— Он говорит не ртом, а задом, — пояснил Кимати; поворачиваясь к вожаку. — Пожалуйста, говорите ртом, чтобы вас можно было понять.
Верзила выбросил вперед правую руку, сжатую в здоровенный кулак, но Кимати был к этому готов. Он парировал удар левой рукой, и одновременно правая сорвалась со стойки и ударила верзилу в лоб полупустой бутылкой с пивом. Бутылка разбилась. Кровь и пиво хлынули вожаку в глаза.
Фрэнк тем временем повернулся на вращающемся высоком табурете и ударил здоровой правой рукой в челюсть второго молодчика, тот от неожиданности не устоял на ногах, перелетел через столик и упал.
Кимати спрыгнул с табурета, выставив разбитую бутылку острыми краями вперед.
Два оставшихся на ногах молодчика отступили назад.
— Все в порядке, приятель, — сказал один из них. — Мы и не думали ввязываться, просто зрители...
— В таком случае спектакль окончен, — объявил Кимати.— Убирайтесь отсюда, пока целы, и горилл своих прихватите.
Они повиновались, подхватили под руку ослепленного вожака и выкатились из «Обезьяньего бара».
Старый Фаруда, забредший в бар в самом начале «представления», тоже поспешил к выходу.
Муса высунул голову из-под прилавка и, не дожидаясь заказа, поставил перед друзьями еще по бутылке пива.
— Ты их раньше видел? — спросил у бармена Фрэнк, Муса кивнул:
— Они здесь частые гости.
— Что у них за занятие? — поинтересовался Кимати.
— Цепляются ко всем, — буркнул Муса и снова взгромоздился на свой табурет.
В половине седьмого Кимати вышел из постепенно заполнившегося посетителями «Обезьяньего бара», оставив Фрэнка у стойки, сел в машину, выехал на шоссе и покатил в сторону Найроби. У столба с отметкой «305» он съехал на обочину и остановился.
Ночь была ясной, небо усеяно звездами, круглая луна медленно поднималась на востоке. Два автомобиля промчались в сторону Момбасы. Тяжело груженный трейлер и автобус прогромыхали в обратном направлении, держась друг друга, чтобы долгий путь до Найроби казался веселее.
София появилась в пять минут восьмого.
— Скажи спасибо, что я вообще пришла, — были ее первые слова. — Отец вернулся домой взбешенный. Он видел, как ты огрел кого-то по голове пивной бутылкой.
Кимати ничего не ответил. Он завел мотор, километров пять они ехали молча. Потом Кимати свернул с шоссе направо и при ярком свете луны покатил вдоль хорошо ему известного русла высохшей речушки, затем через брешь в ограде въехал на территорию заповедника Восточное Цаво. Сухое русло наполнялось водо только в сезон дождей, превращаясь тогда в приток Галаны. Кимати направил машину вверх по поросшему травой склону холма прямо на восток. Лунный свет заливал кабину «лендровера». Кимати закурил сигарету.
София глядела прямо перед собой на посеребренную луной равнину. Где-то заходились хохотом гиены, львы подкрадывались к зазевавшейся добыче.
В кабине царило молчание. Первой заговорила София.
— Зачем ты меня сюда привез? — спросила она.
— Мы здесь не в первый раз, — напомнил он.
— Раньше все было иначе! Помолчали.
— А твой благопристойный папаша не видел, что этот болван в баре первый на меня напал? — негромко спросил Кимати.
— Это ничего не меняет, — смиренно вздохнула София. — Ты знаешь, какого он о тебе мнения!
— Послушай, мне нет дела до того, что он обо мне думает. Только ради тебя я стараюсь ему понравиться. Скажи, Софи, что еще я должен сделать, чтобы он сменил гнев на милость?
— Не знаю, Джонни, У меня от всего этого голова идет кругом.
— Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
— Нет, Джонни, — она замотала головой, и лунные отблески заиграли на ее серьгах. — Мы уже все обсудили.
— Я помню, — резко сказал он.
— Ничего из этого не выйдет. — В ее голосе была печаль.— Это невозможно...
— Но почему? — выкрикнул он.
— Из-за отца.
Кимати замолотил по баранке круглыми, как шар, кулаками.
— Из-за какого-то старого самодура...
— Он не. самодур, Джонни— — подрагивающим от обиды голосом вступилась за отца София.
— А кто же, черт побери
— Мой отец!..
— Потрясающая новость, — язвительно произнес Кимати. — Может, он сам собирается на тебе жениться?
— Джонни! — всхлипнула девушка. — Попробуй поставить себя на его место. Наша мать умерла, когда мы с сестрой были еще совсем маленькие. Вторая жена от отца ушла, ему пришлось самому нас растить. И вот теперь это несчастье с Винсентом. Отец не хочет, чтобы и я осталась вдовой. Он бы не пережил такого. Я люблю его, Джонни, и не хочу причинять ему страданий.
— А я как же? — спросил Кимати. — До моих чувств никому нет дела!
— Ну что ты, — с нежностью возразила София, — но ведь он старик...
— И ты предоставляешь ему подобрать тебе муженька. — Голос Кимати задребезжал от раздражения. — Кого-нибудь из его деловых партнеров, толстопузого торгаша...
— Не говори так! — возмутилась она.
— Это во мне злость говорит! — громыхнул он.
— Не желаю тебя слушать! — Она распахнула дверцу и выпрыгнула из кабины, прежде чем он успел ее удержать,
Кимати тоже выскочил из машины.
— Ты что делаешь?
Она бежала вниз по склону холма, углубляясь все дальше в заповедник. Он мчался за ней.
— Софи, — кричал он ей вдогонку, — остановись! Нельзя бегать по заповеднику ночью!
Она что-то крикнула в ответ, но Кимати не разобрал слов и продолжал преследование. Он уже настигал ее, когда она споткнулась и упала. Он схватил ее за руку, она забилась, стараясь вырваться.
— Пусти!
— Здесь полно хищных зверей! — принялся увещевать он ее. — Это же заповедник!
— Отстань, не твое дело. — Она тщетно пыталась высвободиться. — Пусти меня!
— Куда? — оглушительно рявкнул он.
— Куда глаза глядят, — кричала она, — мне все равно... пусти...
Она ударила его кулачком в грудь. Он в ответ влепил ей пощечину. Она рухнула на траву и дала волю слезам.
— Жить не хочется, — причитала она, — надоели ваши бесконечные стычки — никак поделить меня не можете. Хватит с меня...
Кимати сел на землю рядом с ней. Он испугался, что не рассчитал силы удара и сделал ей больно.
— Софи, пожалуйста, успокойся...
— Уходи! — всхлипывая, сказала она.
— Перестань, — он обвил рукой ее плечи. — Давай поговорим мирно.
Она сбросила с плеч его руку.
— Не о чем нам разговаривать! — выкрикнула она сквозь слезы. — Оставь меня в покое... уходи!
— Не уйду! — Он схватил ее за плечо, привлек к своей груди, обнял и держал так, пока она не перестала вырываться.
Прошло несколько минут, прежде чем рыдания утихли. Они еще посидели какое-то время молча. Цикады снова завели свои пронзительные песни. На равнинах перекликались ночные птицы, голодные хищники подкрадывались к сонным газелям.
Когда ее дыхание наконец успокоилось, Софи сказала:
— Джонни, я люблю тебя.
— Знаю, — ответил Кимати. — И я тебя люблю.
— Что же делать? — спросила она. — Я вконец запуталась.
— Чтоб я этого больше не слышал! — шепнул он. — Положись во всем на меня.
— Но Джонни...
— Я все устрою, — перебил ее Кимати. — Договорюсь с твоим отцом.
— Он и слушать тебя не станет. — Она безнадежно вздохнула.
— Станет, — тряхнул головой Кимати. — Я согласен сменить работу.
Она вскинула голову и прочла в его глазах упрямую решимость.
— Нет, Джонни, — вздохнула она, — я не приму такой жертвы. Мне ли не знать, как ты дорожишь своим делом?
— Ты мне еще дороже. Послушай, у меня есть план...
— Нет, — она коснулась пальцем его губ, — сейчас не надо, расскажешь потом...
Она сплела руки у него на шее и поцеловала Кимати в губы. Он откликнулся на ее ласку со всей нерастраченной страстью.
Сладкий запах ее тела смешался с ароматом примятой травы, окропленной росой земли, терновника и ночного свежего ветерка над заповедником.
На вершине холма, точно оберегая их уединение, стоял «лендровер», передние дверцы были распахнуты настежь.