Теория глупости

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ ПОСЛЕДНЕЕ УСИЛИЕ

Мы прекратили трепыхания, сложили крылья и отдались воле случая.

В принтерах нашего избирательного штаба завелись тараканы. Транспаранты "МАРКОФЬЕВ — НАШ ПРЕЗИДЕНТ!" и другая наглядная агитация пылились в коридорах. Моржуев сел работать над книгой "Как выжить в тюрьме?" А я продолжал трудиться над фолиантом о том, как выстоять в обычной повседневной жизни.

Приходилось перебиваться мелкими делами.

Вопрос на проверку здравого смысла. Верите ли вы, что клиника, в создание которой было вложено столько сил, могла быть подарена населению без далеко идущих планов?

Ответ. Если вы всему верите, ваше обучение имеет нулевой эффект, вы потратили время напрасно!

Маркофьев перепрофилировал госпиталь в хоспис, куда вскоре и лег на три дня. Ему был поставлен диагноз: неизлечимая скоротечная саркома-канцер. (В медицинском заключении было написано "канцлер").

Злопыхатели впоследствии говорили, что вердикт фальшивый.

— Это независимая, не принадлежащая мне клиника, — возражал Маркофьев. — С какой стати ее сотрудники пойдут на должностное преступление?

Из последних сил слабым голосом он обращался к соотечественникам:

— Пусть мне осталось жить несколько лет, а, может, и месяцев, я посвящу и отдам их вам, дорогие!

Мне он сказал, хлопнув себя по лбу:

— Мы забыли, что твоя Вероника — дочь шпиона! А что это значит? Что у ее папы в руках все нити! Сколько раз он нас уже выручал… Вдруг снова поможет?

Он сказал:

— Капиллярами этой организации пронизана вся наша действительность. Да ты и сам знаешь: верные сыны и дочери этой конторы внедрены во все сферы, организации, слои… Они — тайные хозяева положения. И могут все.

Маркофьев настаивал на скорейшем моем свидании с близким родственником.

Но будущий (мне все еще хотелось верить, что это так) тесть не горел желанием устремиться нам навстречу.

Все же я пошел к нему (якобы чтоб узнать, как дела у Веронике в ее школе крупье и проведать Машеньку), а попутно изложил суть маркофьевской просьбы. Старик пожимал плечами и мямлил невразумительное, ссылаясь на военную тайну.

В конце концов бывший резидент обмолвился о встречной просьбе и необходимой ему самому услуге.

Когда был шпионом в Родезии, он, гуляя в тамошнем парке, оставил на скамейке зонт. Теперь же хотел, чтоб я съездил в Африку и забрал забытую вещицу.

— Но это же было двадцать лет назад, — удивился я.

— У них никогда ничего не пропадает, — ответил он.

Что ж, я собрался…

Маркофьев, когда я сообщил ему о поручении резидента, сидел в позе лотоса и медитировал.

— Ты забыл один из основных пунктов моего учения, — изрек он. — Который гласит: не открывай зонт, пока дождь не начался. Но делать нечего — соглашайся.

И я полетел в Родезию. Ах, как мне хотелось услышать на прощанье от Вероники или ее папаши нечто похожее на то, что говорилось другим: "Поезжай и помни — если с тобой что-нибудь случится, колбасы в наших магазинах не прибавится"… (Это напутствие, по-видимому, стало ритуалом в их сферах.)

Увы, мне никто ничего подобного не сказал.

На лавочке, про которую говорил мой вероятный родственник, зонта, разумеется, не оказалось. Сама лавочка, наверное, сгнившая от времени, была заменена пластмассовыми качелями. Однако, в бюро находок, работавшем при парке, мне, сверившись, с пожелтевшей описью, и точно выдали старомодный зонт.

В тот же момент засверкали блицы камер. В хижину, где размещалась кладовая потерь, ворвалась толпа журналистов. Я ничего не мог понять. (Позже выяснилось: в ручку зонта была вмонтирована микропленка с заснятыми секретными объектами.)

Двадцать лет западные спецслужбы ждали: кто явится за посылочкой резидента. И дождались.

Меня бросили в камеру. И держали там три недели.

Я бы сгнил там, если бы не Маркофьев. Он забрал, выкупил меня.

Я был объявлен персоной нон-грата и выслан в Россию.

— Помнишь, как ты спас меня, когда я сорвал знамя с посольства, — говорил Маркофьев. — Я этого не забуду никогда. Вот поэтому и вызволил тебя, дружище. Ты мне нужен…

Про тестя, которому я не мог простить подставы, он сказал:

— Ты в курсе, я составляю новый кодекс поведения. Согласно которому: если какой-либо олух хоть раз в жизни тебе удружил, ты не смеешь против него злоумышлять. Сам подумай: с какой стати кто-то посторонний стал бы делать тебе добро? Старик все же заслуживает доброго слова…

Если бы знал, какой камень он снял с моей души этим постулатом!

В каждом столько намешано! Разве я сам был безгрешен и чист?

Теперь я с полным основанием мог считать своего будущего родственника святым. Потому что ведь Веронике он делал добро? Ну, а, значит, и мне делал хорошо. Так что я просто обязан был испытывать по отношению к нему благоговение.

Что касается международного скандала, в центре которого я оказался, Маркофьев его тоже утряс. Погасил.

В Родезии я вновь по случаю прикупил четыре рисовых зернышка с надписью "Слава КПСС!" на различных африканских наречьях. Будущий тесть не мог меня с Маркофьевым не принять.

На встрече, проходившей в его доме, добродушно улыбавшийся старикан прямо сказал: лотерейный теле бизнес мы должны передать ему и его друзьям.

— Кому? — взревел Маркофьев.

Вместо ответа старик позволил послушать запись беседы, где мой друг говорил: "Капиллярами этой организации пронизаны все сферы жизни! Причастные к ее деятельности люди всесильны!" И еще одну, потрескивавшую, но вполне различимую. Голос Маркофьева возвещал: "У меня две цели — спасти страну и Президента и украсть из казны как можно больше денег".

Резидент достал пластмассовую папочку, извлек из нее листок и помахал им перед физиономией Маркофьева. Лицо моего друга залила мертвенная бледность.

— Нам также потребуются здание вашего института тире издательства. И вся, целиком, фирма "Союзобещайстрой", и весь газетно-журнальный комплекс, — сказал седой хамелеон.

— Забирайте все, — согласился Маркофьев.

Я, разумеется, поинтересовался, что за бумага была предъявлена.

Маркофьев хмыкнул:

— Вот кто лежал бревном на нашем пути. Вероника хоть звонит тебе?

Я ничего не сказал Моя любовь уже не горела и не полыхала, а перешла из острой фазы в хроническую.

Во время передачи дарственной на владение теле-игрой "Получи и запей!" мой потенциальный родственник держался неприступно. Маркофьев же балагурил:

— Деньги, которые я стремился раздобыть, нужны для научных опытов.

Тесть и не думал ухмыляться. НО Маркофьев воскликнул:

— Не смейтесь! Это так! Я — автор уникального изобретения: видеомагнитофона времени. В основе моей теории лежит догадка, что ни одно слово, ни одно движение на протяжении истории не исчезают и не изглаживаются, а существуют как бы в записи на пленку. Мы можем посмотреть ленту прошлого! Узнать, что говорили американский президент и арабские террористы…

Старик взглянул с недоверием.

— С вами ведь случалось: кажется, что происходящее уже было однажды…

В качестве практического отчета и демонстрации возможностей уникального записывающего прибора была предъявлена наша пленка, запечатлевшая генпрокурора в постели с двумя девицами…

В тот же вечер мы повстречались с тестевым начальником. Стены кабинета, где нас приняли, были увешаны палашами и пищалями. А в центре, на ковре, поблескивала сабля с дарственной надписью: "Товарищу Буденому от Ворошилова".

— Ваша служба обязывает вас стоять на страже интересов страны, — говорил мой друг. — . Но в чем между нами противоречие? Может быть, вам кажется, я стремлюсь нанести своей родине урон?

Когда мы вышли из мрачного здания, Маркофьев был весел. Он сказал:

— Это последний шанс, когда мы можем нагреть государство!

Перед тем, как соответствующее тайное соглашение было подписано, нас вновь пригласил мой будущий тесть. Он достал из письменного стола порядком захватанный и затрепанный листок с порядковым номером 0998765700845876666509800092112110456321009. И Маркофьев поставил под ним закорючку… После чего победоносно на меня посмотрел и обменялся с моим будущим родственником рукопожатием.

Маркофьев вышел из набитого палашами кабинета, покачиваясь от тяжести мешка, который тащил.

— Те деньги, которые мы не могли добыть клянчаньем и попрошайничеством, я получил единым росчерком пера! — заорал он, не стесняясь адъютантов, толпившихся в приемной.

Вскоре нам было возвращено здание нашего института — для проведения экспериментов. А вот телепередача под наше начало так и не вернулась.

Мы несколько раз выезжали зарубеж — для опробывания аппарата. (И параллельно продолжали пополнять "Путеводитель по жизни для Дураков".)

— У каждого народа свой менталитет, — говорил Маркофьев. — Башкиры… Сумасшедшие просторы… Можно ехать степями сутки — и не встретить ни одной машины, ни одного человека. Эти просторы сослужили нации скверную службу. Зачем трудиться на земле, выжимать из нее и себя соки, если можно выпустить на бескрайние пастбища отары овец, стада коров, табуны лошадей… И ни о чем больше не заботиться. Проще зарезать откормленного теленка, чем вспахать сотку земли…

А когда вернулись из Коста-Рики, заставил меня записать:

— Неграм (кстати, в Нью-Йорке им запрещено выходить ночью на улицу без габаритных огней) зачем пасти скот, если все само растет на деревьях? Сорвал банан или кокос — и сыт… Таким образом видим: каждая нация на свой лад стремится к ничегонеделанью и ищет для этого наиболее оптимальные для данной географической ситуации пути…

Нам поручали деликатные задания.

Так, мы отправились на переговоры к Хаттабу. По происхождению он был иорданец, русским языком не владел, поэтому я понадобился Маркофьеву как переводчик.

С самолета мы пересели на вертолет, а затем на бронетранспортер, который повез нас в горы. Дорога пролегала над пропастями и расщелинами. Последний отрезок горной тропы шли пешком.

В полевом шатре из брезента нас обыскали еще раз и лишь после этого провели во внутренние покои. Усадили на ковры. Дали пиалы с жирным чаем, я его пить не мог, а Маркофьев опорожнил целый висевший над костром котелок.

Он говорил:

— Я требую, чтобы вы немедленно напали на Дагестан! Чем быстрее ваши бригады войдут на территорию Дагестана, тем щедрее будет моя оплата…

Увы, наш видеомагнитофон, вмонтированный в мою пуговицу, этой встречи не зафиксировал…

Вернувшись из тайной поездки, мы поспешили к нашему куратору и на словах передали:

— Ни в коем случае нельзя давать Хоттабу спуска… Пусть только сунется в Дагестан. Надо будет шарахнуть по нему из всех ракетных установок!

По пути домой Маркофьев веселился:

— Хоттабу продам оружие, получу подряд на переброску наших ребят в горячие точки, да еще возьму кредит на восстановление разрушенных дагестанских сел…

Как столь громоздкие комбинации умещались в его небольшой по размеру голове?

Он подмигивал:

— Знаешь пословицу? "Умный посмеется, хитрый наживется, глупый навоюется".

И еще он говорил:

— Человек на протяжении жизни производит кучи хлама. Слесарь слесарит, токарь заваливает планету гайками, писатель загружает ее книгами… Если бы все это сохранялось нетронутым — где бы мы жили? Мы бы задохнулись от обилия предметов. Вот для этого и нужны пожары войн, уничтожающие мусор, подчистую сметающие, сжигающие, сравнивающие с поверхностью планеты накопившееся барахло…

Мне не жаль было хлама и даже людей, жаль было жучков и паучков, которые погибали в этих пожарах. Люди придумали оружие и сражались. Это был их осмысленный выбор. Но крохотульки-то — почему расставались с жизнью? Они-то, несмышленые, чем провинились перед двуногими умниками?

Мы пропадали на Капри, отрывались в Сан Ремо и Сан Тропе (должен же я был хоть изредка видеть Веронику), а отслеживавшим наши перемещения военным и штатским вкуручивали, что наведываемся к Бен Ладену или отбываем повинность в штаб-квартире ООН. Сияя загаром, приезжали на доклады в столицу родины и опять летели купаться, резаться в бридж и гольф. Это было возможно, поскольку конструируемый видюшник по-прежнему не фурычил.

В письменных отчетах и устных докладах Маркофьев не уставал подчеркивать, что выполняет задания из последних сил, практически умирая. "Саркома поедает меня изнутри", — сообщал он. Мы фиксировали: "Саддам Хуссейн угощал бараниной и сказал, что бактериологическое оружие использует только в крайнем случае…" Полученную от нас информацию ценили на вес золота.

— Это важно, — говорил Маркофьев, — получить статус официального представителя. Попутно, вместе с государственными, я решаю массу личных вопросов.

И еще он говорил:

— Да, я совершил ряд ошибок. Но я выправлю ситуацию. ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ БОЛЕЕ ДУХОПОДЪЕМНЫМ, ЧЕМ ИСПРАВЛЕНИЕ СОБСТВЕННЫХ ОШИБОК ЗА ЧУЖОЙ СЧЕТ?

Он говорил на закрытых заседаниях:

— Будем объединяться с Хуссейном!

И слал тому приветственные телеграммы. По случаю Нового года и Восьмого марта.

Но потом занял жесткую позицию:

— Надо заключить их всех в резервации! — требовал он.

В Англии мы действительно облапошили нашего старого знакомца мага Дейвида Коперфильда. Мы вели с ним переговоры о перемещении аэродрома (вместе с истребителями) из Грузии — в одно из арабских государств. Он перенес. А мы ему не заплатили.

— А в Южную Корею не поедем, нет, — говорил Маркофьев. — Ну их! Посадили двух своих президентов. Да еще хотели их расстрелять. Что если и нас зацапают? Я ведь мог уже быть первым лицом… Нет, корейский опыт нам не нужен!

Одна страна по-прежнему влекла его, ибо экономика в ней была построена на принципе жизни в долг…

— Ну, чего торгуешься, — говорил Маркофьев американскому президенту. — Если согласишься на сделку, выделишь деньги на размонтирование наших ракет, я тебе отстегну десять процентов плюс сдам двух наших шпионов… Тепленьких, свеженьких… Или подари мне два авианосца…

Насчет шпионов он погорячился, он рассчитывал: их имена и явки назовет отец Вероники.

— ЕЩЕ НЕ ВСЕ СЕКРЕТЫ ПРОДАНЫ. — говорил Маркофьев.

Старик артачился. И просил, чтобы я сначала встретился в туринском кафе с неким типом, которого он когда-то завербовал, но по причине быстрого сматывания удочек не успел предупредить о своем внезапном отъезде.

Я пошел. Спина, пока ждал законсервированного агента, взопрела.

И тут засверкали блицы фото и кинокамер, на меня надели наручники.

Вскоре нам объявили, что мы лишены субсидий и тайных загранкомандировок.

Помните загадочную, с глубоким взглядом обжигающе прекрасных глаз, незнакомку, которая устраивалась на работу в лабораторию (смотри "Учебник Жизни для Дураков"), на ней я еще намеревался жениться, да Маркофьев меня опередил? Теперь эта очаровательная дама занимала важный пост.

Маркофьев случайно повстречал ее на автомойке.

— Женщины будут помогущественне ФСБ, — тараторил он после той внезапной встречи. — И прибавлял. — Да, моя бывшая, а, значит, и нынешняя любовница, ибо старые чувства не ржавеют, — теперь крупный человек. Что в ней могло измениться с тех пор, как тискал ее в подъезде? Ничего! Та же давалочка. Только постарела чуть-чуть. Блюдет семью, потому что никому кроме мужа не нужна. Но, я уверен, такая же заводная…

— Есть закон, не знаю, как его сформулировать, — говорил Маркофьев, — для себя его называю: "Человек, которого не учитываешь". Этот закон гласит: в любой самой трудной ситуации нельзя отчаиваться, ибо возникает, звонит, из-под земли вырастает человек, про которого ты забыл или помнил, но не воспринимал всерьез, а то и не знал его никогда… И он, появившись внезапно, кардинальным образом меняет расстановку сил, расклад дел. Вмешивается, иногда сам того не подозревая, в процесс. Порой, даже не входя в контакт с тобой, устраняет твоего конкурента, ослабляет или усиливает позицию твоих доброжелателей, что в итоге ведет к твоему торжеству… Об этом нечаянном факторе нельзя забывать. Впрочем, нельзя забывать и о том, что подобная неучтенная личность может сыграть неблагоприятную роль и участвовать в твоем низложении или каком-либо неблагоприятном для тебя пасьянсе. О неучитываемом моменте надо помнить всегда!

— Поздравь меня, — сказал вскоре Маркофьев. — Я, можно сказать, назначен следователем по особо важным поручениям.

Я медлил, не зная, чему особенно радоваться. Мой друг и без того пребывал (пусть балансируя и нетвердо удерживаясь под порывами политических бурь) почти на самой вершине.

— Как детектив Марина?

— Не понимаешь! — закричал он. — Я набрал кучу уголовных дел, которые собираюсь расследовать самым принципиальным образом. Приезжай быстрей! А то я один в этих грудах зашиваюсь… Пропуск на твою фамилию заказан.

— Куда? — растерянно спросил я. — На Лубянку или на Петровку?

— Зачем? — удивился он. — Я не афиширую связей.

Уже через час я сидел в его аскетически строгой келье с зарешеченными окнами и листал толстенные папки.

— Купил по случаю. На вес, — рассказывал Маркофьев, возбужденно шагая от стола к двери и обратно. — Ребятам из отдела по борьбе с оргпреступностью понадобились бабки, они ночью просадили весь годовой бюджет в кабаке, а моя пассия их курирует по линии правительства, вот и позвонила мне, я их выручил, взял оптом… Тут полтыщи килограммов… Про все и про всех…

— А как же… — Я подбирал слова. — Они… Эти твои ребята… Будут отчитываться… По этим делам?

— Они их закроют, — сказал Маркофьев. — Трудностей-то… Они уж их столько позакрывали… За давностью и невозможностью доказать…

Я высказал опасение:

— Небось из этих бумаг все возможное выкачано, пенки сняты…

Маркофьев не дал мне закончить.

— Знаешь, какой особенностью обладают уголовные дела? — спросил он. — Очень неприятной для некоторых и весьма удобной для других. Закрытые уголовные дела всегда можно снова открыть!

Первый же вызванный на допрос детина взревел:

— С какой стати? Я по этому делу отбился! Всем, кому надо, отстегнул. По новой пошли обирать? Ханыжничаете?

Второй подследственный на нашу повестку просто наплевал и не пришел.

А третий пригрозил, что самих нас закатает на Колыму.

Вечером ко мне на квартиру нагрянул отряд. Я затрясся, вспомнив, как у меня отбирали полотна Веласкеса и Тициана.

На этот раз пришедшие вернули мне некогда конфискованные картины и принесли извинения.

— Передай Маркофьеву, чтоб отвязался от наших подопечных, сказал тот из обыскников, который был главным, после чего достал из кармана патрон и вздохнул. — Хранишь, значит, боеприпасы? И наркотики, — прибавил он, извлекая из второго кармана прозрачный пакетик с белым порошком, тут же высыпал содержимое на ноготь и втянул ноздрей. Нюхнув, он повеселел. — Высочайшего причем качества. Тянет лет на двадцать строгой изоляции.

Я стоял, сжавшись. Главный же снова нюхнул с ногтя и совсем поплыл. Поэтому, уводя за собой ватагу людей в форме, прихватил с вешалки из прихожей мою зимнюю шапку и новое кашне, в которое завернул кастет, оброненный одним из стражей порядка.

— Беда, — говорил я на следующий день Маркофьеву. — Угодили меж двух огней… Теперь за нами охотятся и бандиты, и менты…

Что ж, многого нам сделать не удалось (да мы и не стали пытаться), но трал и крюк все же забросить успели. И с помощью ниспосланных нам Судьбой уголовных дел кое-что важное выудили. Зацепили. Во время ближайшей встречи с моим все еще не тестем Маркофьев заявил:

— Никто, абсолютно никто в нашей стране не может чувствовать себя спокойным.

Ушастый пакостник заерзал на стуле.

ЗАПУГИВАЙ! Всех и каждого.

Вспомнилось, как в студенческие годы, если обучавшиеся с нами вьетнамцы начинали слишком уж шуметь в аудитории во время лекции, Маркофьев на них прикрикивал:

— Напалм!

И сразу воцарялась тишина.

Суть нарытого Маркофьевым компромата была такова: некогда тестю, в бытность его резидентом, были отпущены средства на проведение терракта, а он их слямзил, уполовинил, положил на свое имя в банк, в результате чего взрыв не удался, оказался маломощен.

— И мы располагаем полноценной записью той вашей аферы, — сказал Маркофьев, вертя в руках пленку с порно-фильмом, который только что посмотрел. — Жаль, вы в наши научные таланты не поверили…

Старик посерел. И произнес запомнившуюся мне фразу:

— Делайте что хотите… Только не мешайте счастью дочери!

Эта его забота о Веронике меня глубко растрогала. Даже в момент самого неблагоприятного поворота событий, старик не забывал и хлопотал о дочурке! Но что он имел в виду, когда говорил про ее счастье? Это выплыло несколько позже.

Маркофьев сказал ему:

— Устрой визит в Кремль. При связях, которыми располагает твоя контора, это плевое дело.

Несколько дней, которые оставались до назначенной встречи, Маркофьев пребывал в возбужденном состоянии.

— Свершилось, свершилось, — повторял он.

Утром в день визита он надел отглаженные брюки и застиранную ковбойку.

— Может, даже пришлют специальный самолет, — говорил он, расхаживая по залу для одевания и смотрясь в зеркало.

Его волнение перекинулось на меня.

— Не лучше ли нарядиться в костюм? Или даже в смокинг? — спросил я.

Он смотрел изумленно.

— Зачем?

— Все же прием столь неслыханного ранга…

Он меня не понимал.

— Во-первых, я еще не попал в основной состав… Я пока еще запасной… А во-вторых, с какой радости я должен мучиться в смокинге, тогда как все они будут играть налегке?

Теперь я не понял.

— Что значит "основной состав"? О какой игре идет речь? Ты едешь на футбол? Насколько я понимаю, предстоит решать вопросы государственной важности.

Он уставился на меня как на умалишенного.

— Какие вопросы? Какой-такой государственной важности? Ты думаешь, чем они там занимаются? Да у них бы голова вспухла, если бы они решали такие задачи. Они режутся в домино! Обычный их состав — Президент, министр обороны, министр внутренних дел и министр путей сообщения. Классная четверочка! А тут министр путей сообщения вроде занемог… Простыл после бани. Вот и набирают на всякий случай команду подстраховочных запасных. Вдруг он не поправится… В эту команду входят очень важные персоны — министр газа и топлива, директор ФСБ, министр по налогам, а также актеры, строители, певицы… Твой старик вроде подсуетился насчет меня…

Мы должны были пойти втроем. А пошли вдвоем. На эту крайне важную для нас встречу маркофьевская пассия, отвалившая ему уголовные дела на вес, попросту не явилась.

— Потому что они всегда думают не о том, — говорил Маркофьев.

Отчего же она не пришла? Все выяснилось позже. Она сказала:

— Я разочарована в тебе… Я думала, ты снова хочешь крутить со мной любовь. А ты… Ты весь в этой глупой политике! Да и президент тоже женат. Что бы я там стала делать? Даже не говорю, что в тот день я неважно выглядела.

Вывод. ЛЮДИ ВСЕГДА ОСТАЮТСЯ ЛЮДЬМИ!

Маркофьев все понял правильно.

— Ты тоже замужем, дорогая, — сказал он. — К тому же мы сватали за президента не тебя, а наше дело…

— Между мужчиной и женщиной не может быть никаких других отношений кроме любовных, — говорил Маркофьев. — Сама природа предусмотрела именно такие отношения между ними. Что, кстати, наглядно подтверждается разностью строения их тел. Не правда ли? Ну, так и надо именно эти отношения ставить во главу. Все заблуждения происходят от того, что кто-то думает, будто мужчину и женщину могут объединять какие-то еще нити. Служебные? Дружеские? Партнерские? Чушь и ерунда! Из-за такой путаницы и случаются недоразумения. Когда мужчина и женщина впервые видят друг друга — о чем они сразу думают? О том, кто и каким окажется в постели. А вовсе не о том, как удачно они могли бы сообща поработать на ниве просвещения, технического прогресса или торговли. Сперва, прежде всего — любовь. Чем я всегда и занимаюсь. Остальное — наносное и прикладное. Или подкидное.

Конечно, если бы она пошла с нами… Все, возможно, получилось бы по другому. Скорей всего мы сели бы играть в преф. Расписали бы пулечку. Или сразились бы в гольф. Или крикет. На кремлевской брусчатке во дворе… Но поскольку женщин в компании не оказалось, а бильярдный стол находился в соседнем зале и до него просто лень было идти, карточные же колоды, естественно, лежали всюду, решили сразиться двое на двое в подкидного.

Президент играл в паре с Иваном Грозным, Маркофьев — со мной. Поединок проходил без шуток-прибауток, в полном молчании.

Поначалу нам с Маркофьевым не везло. Мы сдали подряд семь партий. Я встревоженно поглядывал на своего друга. На его лице не дрогнул ни один мускул. Он подмигнул мне украдкой.

После чего мы проиграли еще две. Козыри из колоды загадочным образом перекочевывали в веером или даже павлиньим хвостом стоящие в руках наших соперников картежные опахала.

Иван Грозный расслабился, закурил и откровенно ухмылялся. Президент оставался напружинен и деловит. Он то и дело заносил в блокнот с золотым тиснением на сафьяновом переплете "От Моники, с любовью" какие-то каракули.

— Буш подарил, у него после Клинтона осталось таких два, — объяснил он, перехватив мой взгляд.

Звонил телефон прямой связи с Лондоном и Вашингтоном. Несколько раз взвизгивал таймер, напоминавший, что за дверью, в приемной, ждут игроки основного состава. Пора было отправлять поздравительную телеграмму Гейдару Алиеву — по случаю удачного завершения разработки шельфа на Каспии.

Но прервать захватывающий поединок никто не решался. Мы отдали еще кон. Президент сосредоточенно покусывал заусенец, бескровное лицо напоминало гипсовую маску. На лбу Грозного вздулись фиолетовые жилы. Мне сделалось страшно за его здоровье. Слишком велика была ставка. И непомерна ответственность. Исход партии, казалось, предрешен. До ее завершения вроде бы оставались считанные мгновения.

Однако не следовало забывать: в этой сидевшей за ломберным овалом и под государственным флагом четверке находился человек, чье превосходство в везении и абсолютная власть над обстоятельствами были необоримы и не подлежали сомнению и, тем более, упразднению. Напрасно Иван Грозный, ухмыляясь, торжествовал победу. Напрасно президент рассчитывал на свои мнимые преимущества. Помноженный на неукротимый, гремучий внутренний потенциал и азарт главного за этим столом заводилы, исторический энергоресурс начал осуществлять свою миссию.

* ИГРАТЬ НАДО ДО ПОСЛЕДНЕГО! И, НЕ КОЛЕБЛЯСЬ, ВЕРИТЬ В СВОЮ ЗВЕЗДУ. Вот что я вам скажу — особенно после той кремлевской чересполосицы.

Все последующие козыряния были наши. Партию, состоявшую из двадцати одного тура, мы завершили в свою пользу.

Президент, еще сильней побледневший, предложил новую баталию — опять из двадцати одного тура.

Маркофьев задумался.

— Что на кону? — спросил он, почесав картой кончик носа.

Президент предложил на выбор: южную часть Краснодарского края или акваторию Балтийского моря — в той ее оконечности, где не сливают ядерное топливо. Маркофьева это не устроило. Президент приплюсовал к Краснодарской территории башкирскую нефть и четверть золотого запаса Казахстана. А потом, махнув рукой, расщедрился на собор Василия Блаженного — в качестве вотчины, где с интуристов можно собрать неплохую плату за осмотр достопримечательностей.

Маркофьев направился к кожаному потертому дивану, на котором стоял пластмассовый, окантованный по углам белым металлом кейс.

— Нет! — закричал Президент. — На такие вещи я не играю.

Маркофьев крутил в руках прямоугольный "дипломат" и улыбался.

— Именно так, — сказал он. — Мы сыграем на ядерный чемоданчик.

Иван Грозный утер испарину. И с коробком спичек, на ходу извлекая из него палочку с серной головкой, угодливо бросился к президенту, который достал пачку папирос и собрался закурить. От стремительности движения Ивана и трения серы о воздух спичка вспыхнула сама.

Президент взял колоду и начал тасовать.

Игра понеслась по новой. Карты летали над столом крохотными коврами-самолетиками.

Фортуна была на нашей стороне.

Мы снова победили!

Грозный, пытаясь переиначить неблагоприятный итог, предложил забить козла и постучать в домино, но Маркофьев наотрез отказался. К чести Президента, он встретил отказ Маркофьева спокойно, хотя было видно: ему хочется сделать рыбу или отдуплиться костяшкой "пусто-пусто".

— Я же говорил, обычные люди, — шепнул мне Маркофьев. — И ничто человеческое им не чуждо.

Президент захотел остаться с Маркофьевым с глазу на глаз. И велел Ивану Грозному удалиться. Тот повиновался, унося с собой пепельницу, полную окурков. Президент просил, чтобы и я тоже ушел. Но Маркофьев мотнул головой и воспротивился. Он сказал: мы с ним одно целое и пришли к рекордному финишу сообща.

— Кроме того, он мой личный биограф. Фиксирующий для истории каждый шаг и каждое слово, — сказал мой друг. — Советую и вам завести такого же. Хотя такого вы вряд ли найдете, — прибавил он, заставив меня зардеться.

А потом состоялись незабываемые переговоры, свидетелем которых мне посчастливилось стать.

Первые два пункта требований не вызвали у президента возражений. А вот третий… Вокруг него развернулось настоящее побоище.

— Да, я разрешаю покупку Корсики… Соответствующие документы будут подписаны… Сразу после партии в трик-трак с игроками основного состава… А закон, разрешающий убивать, — это и вовсе пустяк. Считайте, он уже одобрен. Он ведь лишь закрепляет существующую практику взаимоотношений между людьми в нашей стране… Указ я подпишу сразу после турнира по игре в "очко" и "сику", которые намечены на конец недели в моей резиденции в Евпатории… Но, конечно, вы откажетесь от своего вздорного требования переименовать станцию "Площадь революции" в "Овцехуевскую", — сказал Президент.

— Нет, — ответил Маркофьев. — Это требование принципиальное. Я настаиваю на переименование станции метро "Площадь революции" в станцию "Овцехуевская" — в память о моем верном друге и соратнике. Хватит нашей стране революций. И убийств. Пусть люди отдохнут… Я снимаю свою просьбу о законодательном праве на убийства. Я, собственно, и хотел-то расправиться с одним-единственным мерзавцем — Иваном Грозным… Но пусть живет. НЕ НАДО ГОНЯТЬСЯ ЗА ВРАГАМИ, потратите много сил и времени, ПУСТЬ ЛУЧШЕ ОНИ ЗА ВАМИ ГОНЯЮТСЯ. Так и произойдет в конце концов ваша встреча, если она вам так уж нужна.

У Президента посинели губы и кончики ушей.

— Никогда, никогда в московском метро не будет станции "Овцехуевская"! — закричал он.

— Тогда я ухожу, — сказал Маркофьев и, потянувшись к окантованному металлом чемоданчику, открыл его. — Вы проиграли, и должны выполнить обещанное.

Контрольный вопрос. Как вы думаете: что он увидел?

Варианты ответа: А) сложный механизм; Б) ядерную кнопку; В) взрывное устройство; Г) затрудняюсь ответить.

Чемоданчик был пуст.

— Так я и предполагал, — сказал Маркофьев.

— Только никому не рассказывайте, — пытался удержать его президент. — Я отыграюсь… На прошлой неделе мне отчаянно не везло… Я выполню все пункты ваших требований! Единственное условие — вы исчезнете из России. Совсем. Окончательно и бесповоротно. Навсегда!

Мы спустились по мраморным, похожим на потрескавшиеся пианинные клавиши, но покрытые вишневой дорожкой ступеням и вышли на улицу.

Редкие желтеющие веточки в кронах кремлевских деревьев напоминали пряди седины в шевелюре еще не старого человека. Под ногами валялись листья цвета детской неожиданности. На скамеечке возле Царя-Колокола Маркофьев расстелил газетку и предложил все же постучать в домино. Я не отказался.

— Знаешь, о чем говорил Сервантес, рассказывая про сражения Дон Кихота с ветряными мельницами? — спросил Маркофьев, когда партия завершилась "рыбой". — О том, что на пути каждого человека время от времени возникают химеры, которые кажутся ему непобедимыми. То могущественными врагами, то коварными конкурентами, то представляющими серьезную опасность соперниками, с которыми надо непременно сойтись в смертельной схватке. На самом деле — это тени, пусть и размахивающие крыльями. Может быть, это даже друзья, перемалывающие зерно на муку для твоего каравая.

И еще он сказал, утомленно улыбаясь и щурясь на выглянувшее солнышко:

— Я уже говорил, что Христос не даром призывал возлюбить врагов. Вслед за ним и я воскликну: "ПОЖЕЛАЙ СЕБЕ ПЛОХОГО!" Потому что в мире сколько убудет, столько же и появится. Вот и наши недоброжелатели — чем больше худого нам пожелают, чем больше ненависти выплеснут, тем больше любви пробудят у тех, кому мы дороги. ВОЗЛЮБИТЕ ВРАГОВ И НЕ ВОЮЙТЕ С ВЕТРЯНЫМИ МЕЛЬНИЦАМИ!

В тот же вечер с выправленными бумагами на право приобретения Корсики (для меня были выхлопотаны права на владение островом Святой Елены) мы улетели из России.

В полете мы пили сладкий "Айриш крим" и горький "Амаретто".

Впереди нас ждало только счастье.

Я готов был крикнуть: "НЕТ, СБЫВАЮТСЯ НЕ ТОЛЬКО ХУДШИЕ ПРОГНОЗЫ!"

Если бы крикнул, очередной раз показал бы себя дураком

Когда вновь, спустя несколько месяцев, посетил Россию, я увидел одну из последних, завершающих серий телефильма "Дурак дураком". Маркофьев спускается по устланной ковром лестнице из Георгиевского зала. Вид его страшен. Через плечо болтается автомат, в зубах нож, в руках — окровавленная голова Ивана Грозного и ядерный чемоданчик. Выбежав в Кремлевский дворик, он запрыгивает в бронированный джип, увенчанный башней броневика и кричит шоферу:

— Гони!

После чего, из бункера, из подземного убежища объявляет миру ультиматум:

— Либо пожизненная прописка в Версальском дворце и половинная квартплата (как льготнику-чернобыльцу), либо земной шар будет уничтожен.

Ни о картах, ни о домино, ни об историческом переименовании станции метро фильм почему-то не поведал…

Свидетельствую как очевидец: ничего подобного показанному на экране в действительности не было! На деле происходило не так. Я рассказал, как было на самом деле. Ядерный чемоданчик остался в президентских покоях, а голова Ивана Грозного — на его собственных плечах…

Контрольный вопрос. Кому ставят памятники?

Ответ. Тем, кого надо изуродовать, а никак иначе это сделать не удается.

Контрольный вопрос. Вы хотите, чтобы голуби гадили вам на голову?

Ответ. Не все ли равно, если я ничего не чувствую!

Контрольный вопрос. Вы хотите войти в вечность каменным гостем, медным всадником, бронзы многопудьем, мраморной слизью?

Совет. Тогда оставайтесь живым!