Теракт

10

Он мне на нервы действует, этот Ясер. ЖалкЯ\ий, потерянный, втянул шею в обтерханный воротник, словно ждет, что ему сейчас небо на голову свалится; чтобы не встречаться со мной глазами, делает вид, что внимательно смотрит на дорогу. Это точно, я не там ищу. Ясер не из тех, на кого можно рассчитывать в трудную минуту — куда уж там втягивать его в подготовку массового убийства. Ему пошел шестой десяток, и он просто идиот с гноящимися глазами и запавшим ртом, который забьется в истерике, стоит мне брови сдвинуть. Он говорит, что ничего не знает про теракт, и это правда. Ясер ни за что не пойдет на риск. Не припомню, чтобы он когда-нибудь возмущался или спешил кому-то на помощь. Скорее наоборот, юркнет в свою нору и будет там сидеть, пока все не рассосется, а засвечиваться с каким-нибудь протестом — это извините. Клинический страх перед полицейскими и слепое подчинение власти превратили его жизнь в простейшую форму выживания: он вкалывает, как каторжный, чтобы концы с концами свести, и радуется каждому куску хлеба, считая, что вырвал его у злодейки-судьбы. Видя, как он съежился за рулем, вобрав голову в плечи, опустив лицо и проклиная себя за то, что попался мне под руку, я понимаю, сколь безумна моя затея. Но как иначе унять пламя, пожирающее меня изнутри? Как мне смотреть на себя в зеркало, ведь мое самолюбие разодрано в клочья, а сомнение, даже утыкаясь в свершившийся факт, все равно не оставляет меня в покое? С тех самых пор, как капитан Моше отпустил меня на все четыре стороны, перед моим мысленным взором стоит улыбка Сихем. Она была так нежна, так растворена во мне; она припадала к моим губам, словно жаждущий — к источнику, когда, прижав ее к себе в нашем саду, я рассказывал, какие прекрасные дни у нас впереди, и строил ради нее грандиозные планы. Я все еще чувствую, как ее пальцы сплетаются с моими — так самозабвенно, так уверенно, что наша слитность кажется нерушимой. Ее вера в наше лучезарное будущее была тверже алмаза, и всякий раз, когда мои силы иссякали, она животворила своим дыханием мой труд. Мы были так счастливы, мы так доверяли друг другу. Силой какого колдовства крепость, возведенная мною вокруг нее, рухнула, словно замок из песка, подмытый волнами? Как жить дальше, если я бесконечно верил клятве, которая считается священной, — и оказалось, что она заслуживает веры не в большей степени, чем обещания какого-нибудь доморощенного эскулапа? У меня нет ответа, потому я и приехал в Вифлеем искушать дьявола, самоубийца — теперь моя очередь — нагой и безутешный.

Ясер объясняет, что грузовик надо оставить в авторемонтной мастерской: по улице, что ведет к его дому, не проедешь. Он приободрился, сказав наконец что-то толковое. Я не возражаю: пусть пристраивает свою развалюху куда хочет. Приняв решение, он устремляется вперед по многолюдной улице, словно с него сняли невыносимо тяжкий груз. Мы проносимся по бестолково суетящемуся кварталу и оказываемся на пыльной эспланаде, где продавец мяса для шашлыков усердно сгоняет мух со своего товара. Авторемонт одной стороной выходит на какую-то богом забытую улочку, напротив — двор, заваленный сломанными ящиками и битым стеклом. Ясер дважды нажимает на клаксон и долго ждет, когда загремят засовы. Со скрипом отъезжает в сторону створка ворот ядовито-голубого цвета. Ясер маневрирует на месте, направляя морду грузовика в нечто вроде двора, и ловко проскальзывает между остовом карликового подъемного крана и разбитым внедорожником. Седой сторож в расстегнутой до пупа рубахе лениво машет нам в знак приветствия и возвращается к своим занятиям.

— Тут раньше был склад, но им давно не пользовались, — рассказывает Ясер, чтобы сменить тему. — Мой сын Адель купил его, чтобы как-то прокормиться. Хотел вложить деньги в ремонт автомобилей. Но люди здесь уж очень себе на уме, да к тому же им плевать, в каком состоянии их машины, так что из затеи этой ничего не вышло. Адель много денег потерял. Думает попробовать что-нибудь еще, а пока что переделал склад в гараж для жителей этого квартала.

По гаражу разбросано с полдюжины машин. Некоторые здесь уже давным-давно: колеса проржавели, лобовые стекла разбиты. Мое внимание привлекает большой мощный автомобиль, который стоит немного поодаль, под навесом. Это «мерседес» старой модели, кремового цвета, наполовину прикрытый чехлом.

— Это машина Аделя, — гордо сообщает Ясер, проследив за моим взглядом.

— Когда он ее купил?

— Уже не помню.

— А почему она стоит на башмаке? Коллекционная, что ли?

— Нет, но кроме Аделя ее никто не берет.

В голове у меня наплывают друг на друга два голоса. Сначала я слышу капитана Моше: "Водитель автобуса Тель-Авив — Назарет сказал, что ваша жена села в кремовый «мерседес» старой модели" — а его перебивает Навеед Ронен: "У моего тестя точно такой же".

— А где он, твой Адель?

— Да ты же знаешь, как они живут, эти деловые люди. Сегодня здесь, завтра там — гоняются за удачей.

Лицо Ясера снова смялось, пошло морщинами.

В Тель-Авиве мне редко случается принимать родственников, но Адель ко мне заезжал постоянно. Молодой, энергичный, он во что бы то ни стало хотел преуспеть. Ему и семнадцати не было, когда он предложил мне на паях начать какое-то дело в сфере телефонии. Я вежливо уклонился; через некоторое время он появился с новым проектом: хотел заниматься поставкой автомобильных запчастей. С великим трудом я втолковал ему, что я хирург и никакого другого призвания не имею. В ту пору он заглядывал ко мне всякий раз, когда бывал в Тель-Авиве. Это был отличный веселый парень, Сихем легко к нему привыкла. Он мечтал основать предприятие в Бейруте и оттуда начать завоевание арабского рынка, прежде всего в государствах Персидского залива. Но вот уже больше года я его не видел.

— Когда Сихем к тебе заезжала, Адель был с ней?

Ясер нервно потирает нос.

— Не знаю. Когда она приехала, я был в мечети, на пятничной молитве. Дома оставался только мой внук Иссам; его она и застала.

— Ты говорил, она даже от чая отказалась.

— Это просто выражение такое.

— А что Адель?

— Не знаю.

— А Иссам знает?

— Я его не спрашивал.

— Иссам знает мою жену в лицо?

— Думаю, да.

— С каких же это пор? Сихем в Вифлееме никогда не бывала, а ко мне ни ты, ни Лейла, ни твой внук не приезжали.

Ясер сбился, запутался; в движениях его рук тоже чувствуется неуверенность.

— Поедем домой, Амин. Там все и обсудим, только сначала выпьем чаю, передохнем.

Дома все еще больше усложняется. Лейла лежит в постели, вокруг суетится соседка. Пульс у нее слабый. Я предлагаю отвезти ее в ближайшую поликлинику. Ясер отказывается, говоря, что моей сестре уже назначили лечение и что таблетки, которые она горстями глотает каждый день, как раз и довели ее до такого состояния. Через некоторое время Лейла засыпает, и я говорю, что в любом случае хочу увидеться с Иссамом.

— Ладно, — нехотя отвечает Ясер, — сейчас схожу за ним. Он живет в двух кварталах отсюда.

Минут через двадцать Ясер возвращается; с ним мальчик с желтоватым цветом лица.

— Он нездоров, — предупреждает меня Ясер.

— Значит, не надо было его сюда вести.

— Все так далеко зашло… — бурчит он раздраженно.

Иссам мало что может рассказать. Дед явно прочел ему целую лекцию, прежде чем допустить до беседы со мной. По его словам, Сихем была одна. Она попросила бумагу и ручку, хотела что-то написать. Иссам вырвал листок из своей тетрадки. Закончив, Сихем протянула ему конверт и велела сбегать на почту, что он и сделал. Выходя, Иссам заметил на углу какого-то мужчину. Лица его он не запомнил, но человек был не местный. Когда он вернулся с почты, Сихем уже не было и мужчина исчез.

— Ты был один дома?

— Да. Бабушка была в Эн-Керем, у тети. Дедушка в мечети. А я делал уроки и присматривал за домом.

— Ты знал Сихем?

— Я видел ее фотографии в альбоме у Аделя.

— И сразу ее узнал?

— Нет. Но я вспомнил, когда она себя назвала. Она хотела видеть не кого-то конкретно, а просто написать письмо и уйти.

— Какая она была?

— Красивая.

— Я не об этом. Она торопилась, выглядела как-то необычно?

Иссам думает.

— Она выглядела нормально.

— И все?

Иссам вопросительно смотрит на деда и молчит. Я живо поворачиваюсь к Ясеру и говорю резко:

— Ты утверждаешь, что не видел ее; Иссам не сказал ничего такого, чего бы мы уже не знали, — тогда почему ты думаешь, что моя жена приехала в Вифлеем просить благословения у шейха Марвана?

— Любой мальчишка в городе тебе то же самое скажет, — парирует он. — Весь Вифлеем знает, что Сихем побывала здесь накануне теракта. Она в городе теперь вроде иконы. Некоторые даже клянутся, что разговаривали с ней, целовали в лоб. Здесь это нормальная реакция. Про мученика выдумывают что кому не лень. Возможно, слухи преувеличены, но если верить молве, Сихем в ту пятницу получила благословение шейха Марвана.

— Они встречались в Большой мечети?

— Не во время молитвы. Гораздо позже, когда все верующие уже разошлись по домам.

— Ясно.

На следующий день, услышав первый призыв муэдзина, я отправляюсь в Большую мечеть. Несколько молящихся совершают последние поклоны на коврах, которыми устлан пол; другие, сидя порознь, читают Коран. Я разуваюсь на пороге святилища и вхожу. Спрашиваю какого-то старика, как бы мне увидеть кого-нибудь из ответственных лиц; он только втягивает голову в плечи, недовольный, что его побеспокоили во время молитвы. Я озираюсь в поисках человека, который ответил бы на мой вопрос.

— Да? — звучит резкий голос у меня за спиной.

Передо мной стоит юноша с исхудалым лицом, очень высокий, с глубоко посаженными глазами и крючковатым носом. Я протягиваю ему руку, которую он оставляет без пожатия. Мое лицо ему неизвестно, и он явно заинтригован моим вторжением.

— Доктор Амин Джаафари.

— Да?..

— Я доктор Амин Джаафари.

— Я слышал. Что вам угодно?

— Моя фамилия ничего вам не говорит?

Уклончиво-недовольная гримаса скользит по его лицу:

— Не думаю.

— Я супруг Сихем Джаафари.

Прихожанин щурится, обдумывая мои слова. Внезапно его лоб собирается складками, лицо сереет. Он прижимает ладонь к сердцу и восклицает:

— Боже мой, как же я не сообразил!

Он рассыпается в извинениях.

— Мне нет оправдания.

— Ничего страшного.

Он раскрывает мне объятия.

— Брат Амин, познакомиться с вами — честь, особая честь. Я немедленно уведомлю имама о том, что вы здесь. Уверен, он с удовольствием примет вас.

Он просит меня подождать в зале, поспешно направляется к минбару, приподнимает занавес, скрывающий вход в потайную комнату, и исчезает. Немногочисленные молящиеся, которые читали Коран, прислонившись к стене, смотрят на меня с любопытством. Они не слышали моей фамилии, но заметили, как резко мой собеседник переменил обхождение и как помчался предупреждать хозяина. Бородатый толстяк не стесняясь откладывает книгу в сторону и разглядывает меня с бесцеремонностью, от которой мне делается не по себе.

Мне кажется, что край занавеса поднимается и опускается, но за минбаром никого нет. Через пять минут прихожанин возвращается; он явно получил выволочку.

— Мне очень жаль. Имама нет в мечети. Наверное, он вышел, а я и не заметил.

Он видит, что другие верующие наблюдают за нами. Злой взгляд его черных глаз заставляет их отвернуться или потупиться.

— Он вернется к часу молитвы?

— Конечно… — и, спохватившись, прибавляет: — Не знаю, куда он направился. Не исключено, что он вернется только через несколько часов.

— Не важно, я подожду.

Прихожанин бросает растерянный взгляд в сторону минбара и, сглотнув, говорит:

— Он может не вернуться и до наступления ночи.

— Не проблема. Я терпеливый.

В замешательстве он воздевает руки и удаляется.

Я сажусь по-турецки у подножия колонны, беру книгу хадисов и, пристроив ее на коленях, открываю на первой попавшейся странице. Мой собеседник появляется вновь, для вида перекидывается словами с каким-то стариком, описывает круг по зале, словно хищник по клетке, и наконец выскакивает на улицу.

Минул час, второй. Около полудня ко мне подходят трое мужчин, неизвестно откуда взявшихся, и после обычных приветствий говорят, что мое присутствие в мечети не имеет смысла и что мне лучше удалиться.

— Я хочу видеть имама.

— Он нездоров. Утром ему стало нехорошо. Вернется через несколько дней, не раньше.

— Я доктор Амин Джаафари…

— Прекрасно, — перебивает меня тот, что ростом меньше других, лет тридцати, скуластый, со шрамом на лбу. — А теперь уходите.

— Не раньше, чем встречусь с имамом.

— Когда он будет чувствовать себя лучше, мы вас уведомим.

— Вы знаете, где меня найти?

— В Вифлееме все друг друга знают.

Они вежливо, но твердо подталкивают меня к выходу, ждут, пока я обуюсь, и молча доводят до угла.

Двое из троих, вышедших со мной из мечети, провожают меня и дальше, до центра города. Они не скрываются. Дают мне понять, что я у них на виду и возвращаться не стоит.

Сегодня базарный день. Площадь кишит народом. Я вхожу в какое-то подозрительное кафе, заказываю черный кофе без сахара и сквозь захватанное руками, засиженное мухами стекло наблюдаю кипение рынка. В зале, уставленном убогими столами и жалобно ноющими стульями, под тусклым взглядом бармена изнывают от скуки старики. Рядом со мной опрятный человек лет пятидесяти курит кальян. Поодаль молодые люди играют в домино, громко стуча костяшками. Я отсиживаюсь здесь до часа следующей молитвы. Когда раздается крик муэдзина, я снова иду в Большую мечеть, надеясь застать имама в разгар службы.

На подходе к зданию мне преграждают дорогу два типа, следившие за мной утром. Они явно не рады мне.

— Зря вы так делаете, доктор, нехорошо это, — говорит тот, что повыше ростом.

Я возвращаюсь к Лейле ждать очередной молитвы.

Потом меня опять останавливают у входа в мечеть. На сей раз к тем двоим, что пасут меня целый день и уже сильно раздражены моим упрямством, присоединяется третий. Хорошо одетый, небольшого роста, крепкий, с тонкими усиками и массивным серебряным перстнем на пальце. Он просит меня пройти за ним в небольшой тупичок и там, укрывшись от любопытных глаз, спрашивает, чего я добиваюсь.

— Прошу о встрече с имамом.

— С какой целью?

— Вам прекрасно известно, зачем я здесь.

— Возможно, однако вы даже не представляете, во что вмешиваетесь.

Это явная угроза, его глаза так и впились в мои.

— Ради милости Небес, доктор, — говорит он, заметно нервничая, — делайте, что вам говорят: возвращайтесь домой.

Он уходит; его спутники следуют за ним, прикрывая его со спины. Я возвращаюсь в дом Ясера и жду молитвы магриб, решив, что буду теснить имама до последних его укреплений. Тем временем звонит Ким. Я успокаиваю ее, обещая перезвонить попозже.

Солнце на цыпочках спускается за горизонт. Шум улицы смолкает. Легкий ветерок впархивает во дворик, ошпаренный пеклом послеполуденных часов. За несколько минут до начала молитвы возвращается Ясер. Ему крайне неприятно снова меня видеть, но узнав, что на ночь я не останусь, он приободряется.

С призывом муэдзина я выхожу на улицу и в какой уже раз направляюсь к мечети. Охранники не стали дожидаться, пока я подойду: они действуют на опережение и встречают меня в квартале от дома Ясера. Их пятеро. Двое караулят в конце улочки, трое вталкивают меня в арку каких-то ворот.

— Не играй с огнем, доктор, — говорит здоровенный детина, прижимая меня к стене.

Я отбиваюсь, пытаясь вырваться из тисков, но ему хоть бы что. В густеющих сумерках вспыхивают жутковатые искорки в его глазах.

— Не лезь куда не просят, доктор.

— Моя жена встречалась с шейхом Марваном в Большой мечети. Поэтому я хочу видеть имама.

— Не было этого, наврали тебе. Никому ты здесь не нужен.

— Чем я мешаю?

Этот вопрос одновременно и забавляет и злит его. Он наклоняется и шепчет мне на ухо:

— Ты весь город уже засрал.

— Полегче с выражениями, — одергивает его маленький, скуластый, со шрамом на лбу — тот, что уже разговаривал со мной в мечети. — Не в свинарнике.

Грубиян прикусывает язык и отступает на шаг. Получив взбучку, он стоит в сторонке и больше не вмешивается. Коротышка примирительно объясняет:

— Я уверен, доктор Амин Джаафари, что вы не отдаете себе отчета в том, до какой степени неудобно ваше присутствие в Вифлееме. Люди здесь слишком нервные. Они держатся друг за друга — чтобы не поддаться на провокации. Израильтяне только и ищут повода, чтобы покончить с нашей неприкосновенностью и загнать нас в гетто. Зная это, мы стараемся не совершать ошибок, которых они ждут. А вы им подыгрываете…

Он пристально смотрит мне в глаза.

— Нас ничто не связывает с вашей женой.

— Но…

— Прошу вас, доктор Джаафари. Поймите меня.

— В этом городе моя жена встречалась с шейхом Марваном.

— Да, так говорят, но это неправда. Шейх Марван уже очень давно к нам не приезжал. Эти россказни нужны, чтобы обезопасить его от возможных покушений. Каждый раз, когда он собирается где-то проповедовать, распускаются слухи, что он в Хайфе, в Вифлееме, в Газе, в Джанине, в Нусейрате, в Рамалле — словом, что он везде и нигде: это не дает посторонним вычислить его маршрут, и он может спокойно передвигаться. Израильские спецслужбы охотятся за ним. У них целая сеть осведомителей: стоит ему высунуть нос, как они мгновенно получают сигнал. Два года назад в него чудом не попал радиоуправляемый снаряд, выпущенный с вертолета. Так мы потеряли многих выдающихся деятелей нашего движения. Вспомните, как был убит шейх Ясин, глубокий старик, прикованный к инвалидному креслу. Нам приходится тщательно оберегать тех немногих лидеров, что у нас остались, доктор Джаафари. И ваше поведение нам отнюдь не помогает…

Он кладет мне руку на плечо:

— Ваша жена — мученица. Мы вечно будем благодарны ей. Но это не дает вам права ни поднимать шумиху вокруг принесенной ею жертвы, ни навлекать опасность на других. Мы уважаем вашу скорбь — отнеситесь и вы с уважением к нашей борьбе.

— Я хочу знать…

— Еще слишком рано, доктор Джаафари, — властно прерывает он. — Прошу вас, возвращайтесь в Тель-Авив.

Он делает своим людям знак удалиться.

Когда мы остаемся с глазу на глаз, он обнимает меня за шею обеими руками, встает на цыпочки, жадно целует в лоб и уходит не оборачиваясь.