Террористка

11

С Филипповым Валериан Сергеевич решил встретиться лишь по одной причине — этот провинциальный бизнесмен имел репутацию патриота. То, что другие делали втихаря и не афишировали, он делал с большим шумом. Жертвовал деньги церквям, хвастался, что один снарядил взвод для Приднестровья, и все в таком же духе.

Однако большими интеллектуальными способностями Филиппов не обладал и потому опасным не считался. Еще до знакомства с ним Дубцов поддерживал хорошие отношения с банкиром Ивановым. Вот тот действительно давал большие деньги на поддержку патриотического движения, но не афишировал этого. Иванов был убит год назад тремя выстрелами в спину.

Олег Филиппов назначил встречу в ресторане «Полуночник». Дубцов о таком заведении и не слышал. Пришлось покататься по Москве. Ночная Москва таила в себе много соблазнов и опасностей. Валериан Сергеевич любил наблюдать немые сценки из окна автомобиля. Он специально просил шофера ехать потише.

Вот на тротуаре стоят небритый детина-сутенер и две шлюхи, лет шестнадцати, похожие, как сестры-близнецы. Обе блондинки в кожаных куртках. Ручкам холодно, они засунули их в карманы.

На другой стороне драка возле коммерческих ларьков. Дерутся люди опытные. Шума мало, а результат налицо — один из дерущихся, схватившись за бок, уже лежит лицом вниз.

Из залитого светом «Икаруса» вываливает простой народ. Лица злые, а глаза пустые.

Эх, ты, Москва-Москва 1993 года!

Есть в тебе еще сердце и душа?

Ресторан оказался третьеразрядным, сделанным под дореволюционный кабак. Столы простые, скатерти белые, стены и потолки в деревянных петухах. Площадка для артистов — прямо в центре ресторанчика. Быть может, неудобно, зато поют не через динамики и усилители.

Когда Дубцов вошел в сопровождении Рекункова, на сцене выступала брюнетистая девица. Она орала «Очи черные». Ей подвывали многие в небольшом, битком набитом зальчике.

— Валериан, — заорал со своего места Филиппов и попытался подняться, но его качнуло, и он остался сидеть. Худая немолодая женщина в атласном красном платье за его столиком задорно расхохоталась.

Дубцов узнал ее. Это была Серебрякова, известный художник-модельер.

«Бог мой, — подумал Дубцов, — и она тоже патриотка?»

— Садись, Валериан, садись, водочки выпей, огурчиком закуси.

Приглашал Филиппов радушно, но хитрые его глаза не показались Дубцову пьяными.

— Вот селедочка, вот картошечка — налегай.

Дубцов приподнял стопку с прозрачной водкой, кивнул Олегу и его даме, одним махом выпил.

— Хорошо! — сказал Олег, опуская свою стопку.

Филиппов очень старался походить на дореволюционного купца, и, надо отдать должное бывшему директору совхоза, у него получалось.

И бородка ему шла, и косоворотка обтягивала толстую красную шею, а главное, приемчики, словечки… Быстро вошел он в свою роль и, кажется, сам себе очень нравился.

Был он весьма говорлив, и Дубцову не надо было тратить энергию на поддержание беседы.

— Когда я только стал директором совхоза, — говорил Филиппов, — то повстречал удивительнейшего человека — Дранкова Бориса Федоровича — он соседним колхозом руководил. И Боря всю механику социальной справедливости объяснил мне на трех пальцах, — Филиппов вытянул перед собой руку и внимательным взглядом посмотрел на свои смуглые плебейские пальцы. — Да, — он сделал паузу, вспоминая, зачем руку вперед выставил и разглядывает ее, — да, так вот… на трех пальцах. «Ты, — говорит, — Олег, пойми простую вещь, к людям надо иметь подход. Вот я, — говорит, — должен купить агроному машину, чтобы в другой колхоз не убежал, я покупаю. Но одновременно беру мотоцикл и три велосипеда. Собираю собрание и говорю, что несколько наших работников награждаются ценными подарками. Такие-то доярки велосипедами, такой-то механизатор мотоциклом, а агроном машиной. И что? Все довольны. Ибо понимают: доярка не агроном, ей машина не полагается. А велосипед сыну — самый раз».

Филиппов покачал головой, как бы еще раз восхитившись мудростью Дранкова.

— А у нас что делают? Разве можно так — одним все, а другим — ничего?

Брюнетистая певичка опять запела.

— Стой, стой, — сказал Филиппов, словно кто-то собирался мешать ему слушать песню.

Слушал он с отрешенным и даже страстным лицом. Когда песня кончилась — всхлипнул:

— Не дошли наши до Москвы, не дошли.

— Какие наши, Олег? — с улыбкой погладила его по голове Серебрякова.

— Белогвардейцы.

В ресторане после этой песни прослезились многие. Раскрасневшиеся лица, громкие голоса, самоуверенно-вызывающие или, напротив, умиротворенные взгляды… Но уже через минуту Филиппов забыл о белогвардейцах и рассказывал Серебряковой, как проказила его любовница, как требовала от него поездки в Ниццу.

— У меня девочка одна работала манекенщицей, — закурив, начала свой застольный рассказ Серебрякова, и сильный голос перекрыл все шумы в ресторане, — так она вышла замуж за настоящего миллионера, и не за африканца, араба или еврея нашего бывшего, а за красивого испанца.

— Все равно — падла, — сказал Филиппов.

— Вернулась на днях, — продолжала Серебрякова, — плакала у меня на груди, Не смогла жить со своим испанцем. У нее какой-то электрик в любовниках до испанца был, красивый малый, но «закодированный», вот его, говорит, люблю. Наверное, это о-очень не типичный случай, но, как женщина, я ее понимаю. Когда привыкаешь к запахам мужчины, к его рукам, к тонам его голоса, — глаза Серебряковой подернулись влагой тумана и стали мечтательными…

Тут, однако, принесли севрюгу «по-подмосковному»: с грибами в сметане.

Филиппов и Серебрякова принялись за нее, выпив предварительно водочки.

«Сейчас они окосеют окончательно и будут плакать о погибшей России», — устало подумал Дубцов.

Но он ошибся.

— Говори, зачем пришел, — пережевывая царскую рыбу, спросил Филиппов.

— Мне нужен твой мистер X, — ответил Дубцов.

С год назад Филиппов предложил свести Дубцова с неким господином — патриотом, естественно. По словам Олега тот имел большое влияние и проявил интерес к Дубцову. Валериан Сергеевич тогда отказался.

— Проснулся, Валериан, — беззлобно спросил Филиппов, — правильно. Мы скоро всех давить начнем! Всех! Сначала головы открутим братьям в ближнем зарубежье, а потом и за дальнее возьмемся. Мы что, хуже япошек магнитофоны клепать можем? Или хуже китайцев куртки шить? Ладно, я передам ему о твоем желании.

— За всех сидящих, — махом выпил рюмку Дубцов, а затем, пожав сильную руку Филиппова и нежную надушенную Серебряковой, удалился.

Какие-то они все-таки неприятные, эти патриоты. Есть в них нечто пещерное. Поплакать они любят под песенки душевные, рассказать про ностальгию какого-нибудь русского за границей… Репертуар знакомый и неизменный.

А за покинутым им столиком мрачный Филиппов сказал раздраженно:

— Чего этому волку понадобилось от нас?

— А я все выдумала про манекенщицу, — усмехнулась Серебрякова, — сидит тут с высокомерной мордой…

— Год назад он был нужен мне со своими деньгами, а зачем сейчас я ему понадобился? — продолжал размышлять, морща лоб, Филиппов. И он, Галя, не прост, ох не прост!

…Ночная Москва притягивала. Она не отпускала человека домой, если у него много денег. И чтобы развеять русский кабацкий, тоскливый дух, Дубцов отправился в один из новомодных западных ресторанов.

Рекунков был недоволен.

— Так хорошо сидели, — говорил он разочарованно, — мы что, Валериан Сергеевич, американов с вами мало видели?

«И этот патриот, — подумал Дубцов, — только еще сам об этом не знает. Много их однако развелось. А завтра будет еще больше».

— Стой, — скомандовал шоферу Дубцов: краем глаза он увидел двух шлюх, они все еще стояли.

Валериан Сергеевич не стал размышлять, откуда взялся этот странный импульс, но он приказал Рекункову договориться с сутенером.

Через две минуты в теплый салон машины забирались замерзшие девчонки. Они молчали и приглядывались. Не понимали, кто их купил — этот, со шрамом, или тот, в кожаном пальто, что даже не обернулся к ним.

— Дяденьки, — сказала та, что посмелее, — а курить у вас можно?

— Кури, — по-прежнему не оборачиваясь, сказал Дубцов.

Девочки переглянулись. Таким простым приемом они установили того, кто их купил. Тем более это было ясно, что Рекунков сидел, стараясь не касаться девчонок. Он не любил шлюх и это был профессиональный инстинкт.

— В ресторан или ко мне? — спросил, наконец обернувшись, Дубцов.

Только издалека девчонки казались похожими. Одна была настоящая блондинка, крупная с полной белой шеей, которая виднелась из-под воротника куртки. Вторая крашеная, худая, с лихорадочно блестевшими глазами.

— К вам, — сказала полнотелая блондинка.

Она, видимо, опасалась, что ресторанный счет ей и предъявят, как оплату услуг. Деньги, данные Рекунковым, уже надежно осели в кармане сутенера.

Оставив только наружную охрану (да Рекунков прилег в холле, на диванчике), в офисе Дубцов оказался один с девчонками. Ему захотелось поухаживать за ними. Полнотелую звали Люда, а вторую — Мая.

Дубцов показал им, где душ, и они молча прошли в большую душевую комнату. Вскоре послышались их приглушенные визги. Девицы, видно, хотели согреться и пустили слишком горячую воду.

Валериан Сергеевич зашел к ним. За прозрачной пленкой розовели два юных тела.

— Дура ты, Люка, спину мне чуть не сожгла.

— Что будете есть и пить? — спросил Дубцов.

За пленкой — молчание.

— Что дадите, — последовал после паузы ответ.

Валериан Сергеевич нашел один свой старый халат и, немного подумав, принес в ванную вместе с халатом кимоно.

От электрокамина уже шел жар, и смешливые разгоряченные девчонки вышли в уже согревающуюся комнату. Одна утонула в халате, другая подвернула кимоно, но все равно в нем путалась.

Дубцов открыл банки с икрой и крабами, выставил на стол с десяток бутылок.

Девочки быстро опьянели. Опьянел и Дубцов, чего с ним давно не случалось. Он прилег на свой любимый диван и прикрыл глаза.

Рядом с ним присела Люда. Она распахнула халат. Выглянули небольшие розоватые груди. Она прилегла к Дубцову и влажными губами поцеловала его в шею.

— Подожди, — сказал Дубцов, — ответь мне, для чего ты живешь?

— Чтобы трахаться, — промычала девочка, кусая Валериана Сергеевича за подбородок.

— А ты? — спросил он вторую юную особу.

— Чтобы сдохнуть, — ответила Мая и выпустила сигаретный дым в потолок.

— Про меня вы что думаете? — продолжал свой вопрос Дубцов.

Люда вздохнула, села, поправляя волосы. Она поняла: клиенту надо поговорить.

— Хорошо думаем, — сказала она, — ты не «черный», не хам, не жадный…

— И очень несчастный, — добавила Мая.

— Пожалуй, я еще выпью, — сказал Дубцов.

Мая принесла ему фужер с коньяком и бутерброд с икрой. Вручив все это Дубцову, она неожиданно крикнула: «И-и-я!» — очень грамотно провела серию ударов руками и ногами.

И до этого жесткий ее взгляд стал зверино-жестоким.

— Вот такие лица мне нравятся, — сказал Дубцов и залпом выпил коньяк.

От всей этой ночи осталось воспоминание о двух жарких девичьих телах, привалившихся к нему с боков…

Он проснулся с мыслью: «Со мною что-то не то происходит».

В первый раз за последние семь лет он опохмелился.

А в холле бодрствовал Рекунков. Он отжимался от пола.

— Девяносто один, девяносто два… — считал он

Шея его налилась кровью.

— Доброе утро, Валериан Сергеевич, — вскочил он.

— Рекунков, пойдем выпьем.

— Валериан Сергеевич, я вам вчера еще хотел сказать, да забыл. Вы просили навести справки о вашем этом корейце — Паке. Так я все сделал. Убит ваш кореец в Ташкенте. Возглавлял группу по доставке наркотиков в Москву. Убит, видимо, конкурентами или заказчиками.

Вот тебе и философ!

«Срывы в жизни неизбежны, — говорил Пак, — человек не машина. Ему всегда хочется попробовать запретного. Главное — вовремя остановиться».

Он знал, чего нужно бояться в самом себе, но не уберегся.