Тетрадь в сафьяновом переплете

Парадизи, Новый Свет

Утром, искупавшись, мы отправились в Парадизи. О купании надо сказать особо. Впервые я плавал в море. Когда я вошел в воду с усеянного мелкой галькой берега, первое, что меня поразило, это необыкновенная прозрачность воды. Глянув вниз, я увидел через водную толщу свои голубые ступни и мельчайшие подробности дна, слегка колеблемые движеньем легкой волны. Купание в море удивительно освежает, и даже Петр Иванович, омраченный событиями прошедших дней, повеселел.

Еще больше поправилось его настроенье в дороге. Виясь по склонам гор и ущельям, была она чудной. С одной стороны простиралась свежая громада моря, с другой — высились горы с купами майских цветений и приземистыми разлапистыми соснами.

Наконец с одного поворота открылась уютная бухта, посреди которой красовалась не только знакомая уже яхта, но и несколько малых судов с пестрыми флагами.

— Да это просто Италия! — воскликнул граф Осоргин.

Действительно, место было превосходным. К бухте полого спускался берег с несколькими десятками плоских домов, а вдали ее замыкала красиво очерченная гора, поросшая местной сосной.

При въезде в селение нас встретили звуки работ и довольное количество всякого люда, сновавшего в разные стороны. И вновь нам попался Митрофан Артамонов. Он весело приветствовал нас, сорвав свою войлочную шляпу.

— И вы к нам, ваше сиятельство?

— К кому это к нам? — недовольно спросил Осоргин.

— Множество, полагаю, народу стечется! — проговорил Артамонов, мечтательно глядя на море. — Новую жизнь обустраивать будем!

— Уж не сюда ли ты машину свез? — спросил Осоргин.

— Сюда, ваше сиятельство! До Черной Горы дотащил, а там на корабль перегрузили.

— Кто же монету чеканить будет?

— То не моя забота, — отвечал Артамонов, — налажу, как подрядился, и посыплются денежки лучшей пробы!

— Где нам отыскать госпожу Черногорскую? — спросил Осоргин.

— Как где? Вон справа шатер на горе меж сосен. Там она и бытует, но больше на корабле. К шатру идите, скажут. А что, ваше сиятельство, — он улыбнулся, — с нами пойдешь?

Петр Иванович не стал отвечать, и мы спустились к самой воде. Тут мы оставили лошадей и коляску под присмотр проводника, а сами отправились к белевшему на склоне горы шатру.

Не успели мы приблизиться к подножью горы, как из сосен явился тот всадник в белой венгерке, который возвестил прибытие госпожи Черногорской в Борисполь. Поклонившись, он произнес с гортанным южным приговором:

— Ее высочество поджидает вас.

Мы поднялись по узкой тропке, местами естественной, местами вырубленной в скале, и вышли на небольшую площадку, откуда открывался полный обзор бухты. Шатер, казавшийся издали маленьким, оказался весьма поместительным, перед ним красовалась площадка, построенная из свежего теса. На этой площадке спиной к нам сидела госпожа Черногорская. Она была во всем белом. Перед ней располагался мольберт, какие я видел лишь на картинках, и небольшой столик с красками. Легкими взмахами кисти госпожа Черногорская наносила краски на холст. Услышав наше приближение, она встала и повернулась. На ней было белое прямое платье, подпоясанное выше талии, что придавало сходство с девой античных времен, и широкополая белая шляпа, опоясанная лентой с бантом.

— Рада вас приветствовать, граф, — сказала она, подавая руку, — и тебя приветствую, Дмитрий Почивалов.

Какие у нее все же пронизывающие черные глаза!

— Вы рисуете на воздухе? — спросил Петр Иванович, и в голосе его я почувствовал смущенье и радость.

— Так учил меня мой парижский наставник, — ответила госпожа Черногорская. — Все пейзажи он начинал на натуре, а уж дописывал в ателье.

— У вас отлично выходит, — сказал Петр Иванович, приближаясь к мольберту.

— Обратите внимание на зеленоватый оттенок воды, — произнесла госпожа Черногорская. — В соседней бухте он синий, а в дальней голубой.

— Вероятно, это зависит от погоды, — предположил граф.

— Возможно. Но эти места так живописны.

— Простите, — сказал Петр Иванович, — но я до сих пор не знаю, как к вам обращаться. Ваши люди упорно именуют вас «ваше высочество».

— А, пустяки! — отмахнулась госпожа Черногорская. — Нам ли с вами до церемоний, ведь мы давние знакомцы.

— Позвольте поблагодарить вас за оказанную услугу, — сказал граф. — Разбойники были настойчивы, они приставили нож к Митиной груди.

— Хорошо, что так обошлось. — Госпожа Черногорская взяла кисть и тронула холст. — Здесь попадаются дикие люди. Поверьте, у меня ловкие, храбрые воины, они могли бы выследить разбойников и попытаться освободить вас без выкупа, но я предпочла не рисковать, кто знает, что у них на уме.

— Я уже послал батюшке письмо, — сказал Петр Иванович. — Как только вернусь в Петербург, вы без промедленья получите долг.

— Право, это не так уж важно, — ответила госпожа Черногорская, — я ведь говорила, что мы знакомы давно.

— Слишком давно, — произнес граф, метнув взгляд в сторону Станко, застывшего у сосны со скрещенными руками.

— Так вы погостите у меня несколько дней? — спросила госпожа Черногорская. — Здесь так чудесно.

— Я направляюсь к дарованным землям, — ответил граф, — и, кажется, это по дороге.

— Но где же?

— Какая-то Долина Роз.

— Мои люди узнают и проводят вас.

— Государыня-императрица пожаловала моему отцу пятьдесят десятин.

— Он должен быть ей благодарен.

— У нас благодарность выражается в раболепстве. Батюшка желает воздвигнуть на берегу моря каменную статую императрицы, и непременно к следующему году, когда императорский поезд направится в Тавриду.

— И эта задача возложена на вас?

— Увы! — Петр Иванович вздохнул. — Боюсь только, после моего неожиданного плененья батюшка рассердится не на шутку.

— Не все потеряно, — сказала госпожа Черногорская. — Во-первых, вы можете не торопить батюшку с долгом, а как-нибудь рассчитаетесь сами потом, а во-вторых, мои люди поищут злодеев, я уж дала распоряженья. Эй, Станко! — позвала она.

Станко приблизился.

— Ты не забыл про этих ужасных разбойников?

Станко наклонил голову.

— Граф пробудет у меня несколько дней, хорошо бы вернуть этот выкуп.

Станко снова наклонил голову.

— Мои люди немногословны, но деловиты, — сказала госпожа Черногорская.

— Я заметил, что к вам стекается народ, — заметил Петр Иванович.

— О да! Я решила основать здесь поселение. Благодатное место! Я просто чувствую себя новым Колумбом, потому и решила назвать эту бухту Новый Свет. О покупке земель почти договорено, осталось точно продумать планы.

— Чего же вы желаете? — спросил Осоргин.

— На это трудно дать однозначный ответ. Путешествуя по России, я встретила много несчастных людей. Жизнь так трудна, кругом нищета и бесправие. Конечно, я не всевластна, но малой части несчастных я могла бы помочь. Я поселю их здесь, дам справедливое устройство порядков, а прежде всего хочу возвести на должное достоинство человека, рабство мной нетерпимо: чем человек свободней, тем просвещенней, а стало быть, тем полезней всем остальным и себе.

— Но это я читывал в Европе! — воскликнул Петр Иванович. — Как можете переносить вы европейские нравы на нашу скудную почву? У вас все прахом пойдет!

— А мы попробуем, — спокойно сказала госпожа Черногорская. — Для того я и выбрала малый кусок земли. Если благополучье достигнется здесь, то можно опыт расширить.

— Но согласятся ли с вами российские властители? — возразил Петр Иванович.

— Об этом задумываться не хочу, — ответила госпожа Черногорская, — если наперед обо всем размышлять, то и дело никогда не начнется.

— Вы смелая женщина, — сказал Петр Иванович.

В это мгновенье из шатра неспешной походкой вышла знакомая нам леди Кенти. На ней было светло-жемчужное платье и темная шляпка с голубой полосой.

— А, граф! — сказала она. — Вот вы и пожаловали!

Петр Иванович поклонился.

— Вы знакомы, я рада, — произнесла госпожа Черногорская. — Леди Кенти рассказывала о вашей прогулке и этом ужасном Кара-Вазире. Не хотела бы я иметь дело с такими людьми.

— Должен вас предупредить, — сказал Петр Иванович, — что не только Кара-Вазир интересуется вами и, судя по всему, вашим предприятием. Феодосийский полицмейстер прямо упрашивал меня доставлять о вас всевозможные сведения.

— Но вы, надеюсь, не за этим приехали! — засмеялась леди Кенти.

— Я ничего не скрываю, — возразила госпожа Черногорская. — На собственной земле я могу заниматься чем угодно.

— Моя подруга начиталась утопистов, — по-прежнему смеясь, сказала леди Кенти, — тут уж ничего не поделаешь, ей хочется даром раскидать свое состояние. Ах, Нэтти, ты так добра, что тебя все обирают. Поверь мне, как ты поселишь этих бездельников, тотчас начнется ленивая жизнь и пьянство. Здесь отличные вина, в Судаке на фунт можно купить целую бочку. Слыхала я о таких колониях! Один мой знакомый решил основать этот рай на Канарах, и, заметь, не бездельники и бродяги, а достойные люди туда устремились. Так они прожили месяц всего и переругались до драки. В результате половина наняла корабль и занялась каперством, морским грабежом.

— Не все и не у всех получается, — спокойно ответила госпожа Черногорская, — я хочу всего лишь попробовать.

— Малую ставишь цель! — воскликнула леди Кенти. — Что этот мизерный Новый Свет! Твое происхожденье предвещает многое!

— Стало быть, все-таки вы принцесса? — спросил Петр Иванович.

Госпожа Черногорская задумчиво опустила голову.

— Слишком скромна, — пояснила леди Кенти, — о высоком не хочет думать.

Станко отделился от дерева и что-то шепнул госпоже Черногорской. Она кивнула головой. Станко исчез.

— Господа, — сказала госпожа Черногорская, — я должна переговорить с хозяином здешних земель. Впрочем, вы не мешаете мне.

В сопровождении Станко перед шатром появился человек, которого я видел уже в третий раз. Это был Струнский. На этот раз он оставил любимый свой черный цвет и вырядился во все серебряное, вплоть до серебряных башмаков. Воистину этот человек был неумеренным щеголем! В такой жаркий день он был застегнут наглухо и вид имел, словно пришел в покои императрицы.

— Рада вас видеть, сударь, — сказала госпожа Черногорская.

— А я-то уж рад! — ответил Струнский, ловко целуя руку. — Мы словно бы и не разъезжались, вот и граф тут, а вот и милейшая леди Кенти. — Он приложился к руке миледи. — Я смотрю, вы всерьез хотите освоить здешние земли. Такие гости!

— Да, сударь, — ответила госпожа Черногорская. — Я хоть сегодня готова подписать купчую.

— Только после бала, только после бала! — воскликнул Струнский.

— Но что же медлить? — спросила госпожа Черногорская.

— Я, видите ли, собираюсь устроить бал, — сказал Струнский, обращаясь к миледи и графу. — Балы моя страсть. А тут, можно сказать, бал прощальный. Да ведь именины мои через два дня! Именинный бал! Нет, милейшая принцесса, без бала земель своих не уступлю!

— Благодарю за любезность в титулованье, но я ведь не представляла себя принцессой, — возразила госпожа Черногорская.

— Э, душенька, все говорят, все знают! — возразил Струнский. — Да разве уступил бы я земли кому другому? Только вам, только вам, мое очарованье!

— Не забывает вас матушка-государыня, — обратился Петр Иванович к Струнскому, — чудесная бухта, я под Ливорно такую видал.

— Вы правы, граф, — отвечал Струнский, — жаль расставаться, да, слава богу, ничего не успел здесь настроить.

— Вы имеете в виду дворец? — спросил Осоргин.

— Да хоть и дворец. Дворцы моя страсть. А вот у милой принцессы страсть выручать из беды. Я уж тут Янку своих с Акулькой видал, гнить бы им в яме, кабы не наша принцесса.

— Когда же вы собираетесь править бал? — спросила госпожа Черногорская.

— А на Елену и Константина, в именины мои. Бал отыграем — и по рукам!

— Да с кем же тут балы разводить? — спросила леди Кенти. — Дам вовсе немного.

— А мне достаточно вас, — отвечал Струнский. — Вы же помните, как Филипп Испанский на балу в Валенсии всех выставил вон и танцевал с одной герцогиней Каталонской.

— Я бы хотела поскорее начать работы, — сказала госпожа Черногорская.

— Да будто бы и не начали! Вон у вас скалу долбят. Зачем?

— Я намерена завезти лозу и готовить тут вина на манер шампанских.

Струнский присвистнул.

— Да неужто вы полагаете произвести столь благородный напиток в варварской нашей стране?

— И не только это, сударь. Я, например, стану печатать тут книги. Вы же обладаете своей книгопечатней?

— Но я вывез ее из Англии! — воскликнул Струнский. — А кроме того, я печатаю только благородные издания!

— Как вы угадали сразу. Я вот намерена печатать «неблагородное». Я буду издавать простые книги для простых людей.

— Простой человек не умеет читать, — ответил Струнский.

— Научится. Вы, кажется, забыли, кто работает в вашей печатне, кто играет на вашей сцене и кто расписывает ваши стены и потолки.

— Но под моей рукой, — сказал Струнский.

— Это покуда. А впрочем, дайте им нынче свободу, они и без вашей руки обойдутся. Да, видно, вы позабыли про самого Рокотова. Была я в его московском доме и мастерской. Какие портреты! Немудрено, что он уже академик. А теперь скажите, какого происхождения этот кудесник кисти? Мне прямо сказывали, что он из крепостных.

— Ну, это проверить надо, — пробормотал Струнский.

— А Прасковья Жемчугова в театре Шереметева? Тоже крепостная, но это чудо! Я видела Элиану в ее исполненье, она превосходит всех парижских актрис! И поговаривают, граф ее любит, даже жениться готов.

— Ну, это дудки! — возразил Струнский.

— Нет, уважаемый мой метроман, не знаете вы простого люда!

— Мне ли не знать! — воскликнул Струнский.

— Ко мне прибился умелец, который может сотворить что угодно. У него проект паровой машины готов, и подводный корабль он готов построить.

— Мошенник, мошенник! — Струнский замахал руками. — Знаю его! Он денег у меня просил под свои затеи!

Леди Кенти засмеялась.

— Вот столкновение романтизма и деловитости.

— Что спорить! — сказала госпожа Черногорская. — Я уж столько времени провела в разговорах. Разговоры да рассужденья — российская страсть, а надобно дело делать. Вот вы, граф, — она обратилась к Осоргину, — провели годы в учении, слушали курсы в Лейпциге и Сорбонне. Как вы хотите теперь применять свои знанья?

— Я еще не решил, — ответил Петр Иванович.

— Что вы изучали?

— Философию, фортификацию да и множество прочих наук, отчасти экономию.

— Словом, всего понемногу?

— Именно так, — согласился граф. — Я больше наблюдал, читал, путешествовал.

— Вот истинный путь российского дворянина! — воскликнула госпожа Черногорская. — Созерцать, но в дела не мешаться.

— Вы правы, — сказал Петр Иванович, — я просто привык жить в свое удовольствие.

— И прав, прав, милейший! — вмешался Струнский. — А для чего еще жить? Разве тот же портретист не из удовольствия кисточкой машет?

— Однако, господа, я должна сойти в поселенье, — сказала госпожа Черногорская, — меня ждут заботы. Вы не откажетесь сопровождать меня, граф? — Она обратила свой взор к Осоргину.

Тот согласился.

— А мы с леди Кенти сразимся в Кампи,[2] — заявил Струнский, — в прошлый раз я проигрался нещадно, но теперь собираюсь отвоевать победу. Или миледи предпочтет другое занятье?

— Партию-другую я обещаю, — ответила леди Кенти, и они удалились в шатер.

Мы же спустились на берег и пошли меж домов, в почтительном отдалении за нами следовал Станко.

— Я намеренно увела вас, граф, — сказала госпожа Черногорская. — Струнский не любит серьезных тем, а моей подруге не слишком близки мои усилия. Я ощущаю себя в одиночестве, и, может быть, вам покажется странным, но только поддержка простого люда дает мне силы. Вчера, например, объявился человек, который холил меня еще в детстве.

— Матвей! — невольно воскликнул Осоргин.

— Да, он рассказал про ваш благородный поступок. Я была счастлива, граф.

— Но отчего же? — тот потупил глаза.

— Воспоминанья младенчества не позволили бы мне соединить в вас два противоположных обличья. Вы знаете, как я обязана вашему батюшке, да и про вас я слыхала много хорошего. Что уж таиться? Наверное, вы знаете все. Пойдемте немного в сторону, здесь не дадут говорить.

Мы двинулись от домов, от снующих людей, каждый из которых, пробегая мимо, почтительно кланялся госпоже Черногорской. Несколько сосен на взгорке образовали шатер с призрачной тенью, под ними высилась только что возведенная беседка.

— Я здесь иногда отдыхаю, — произнесла госпожа Черногорская, — присядемте, граф. Садись и ты, Митя, верный наш паж.

Я ответил, что сидеть мне не очень хочется, и отошел на некоторое расстояние, делая вид, что разглядываю окрестности, но все слова беседы меж тем доносились до моего слуха.

— Я помню вас еще с Михалкова, — сказал Осоргин.

— О да, я тоже. Какой вы были тогда неуклюжий. Вы предложили мне прыгать с обрыва и порвали ленту.

Петр Иванович засмеялся.

— Но я бы вас никогда не признал, если бы не рассказ Матвея.

— А вот я уже все о вас знала.

— И о моем путешествии в Крым?

— Разумеется. Только я делала вид, что знакомлюсь с вами впервые. Детство так далеко!

Они замолчали.

— Это просто удивительно, — сказал Петр Иванович. — Какой-то сон. Эта наша встреча, ваш царский проезд, ваши странные намеренья, ваша цветистая свита…

— Я тоже словно пребываю во сне, — ответила она, — но мне хочется сделать этот сон явью.

— Явь сурова, — возразил Петр Иванович. — Вы не представляете, насколько все это опасно. Власти обеспокоены, они не знают, чего от вас ждать, даже кто вы, в конце концов…

Снова молчанье.

— Митя, Митя! — внезапно позвала она.

Я подошел.

— Митя, я знаю, что ты способный юноша. Я хочу, чтобы ты стал сочинителем. Понимаете, Петр Иванович, народ русский так даровит, но он неучен, и многое пропадает втуне. В дороге я подобрала мальчика, который способен к рисованью, я помогу ему стать художником. В Мите есть поэтическое зерно, пускай же он пишет оды, пускай составит историю наших дней, живую, правдивую, без прикрас. Я помогу каждому, кто имеет способность. Я построю здесь школу и приглашу хороших учителей. Петр Иванович, граф, надо ведь что-то делать! Мы пропадаем в сибаритстве, мы истязаем простой народ, недаром он все время бунтует.

— Подождите, он взбунтуется и под вашей рукой, — предупредил Осоргин. — Ваши намеренья очень похвальны, но не за тем сюда стекается люд. Вы хотите упокоить их в колыбели достатка? Не таков русский мужик! Тот же Артамонов, он вам сегодня паровую машину построит, а завтра адскую бомбу сочинит, которой разнесет дворец какого-либо Струнского. А Матвей? С виду смирный, а посмотрите, какая силища! Неужто будет ее внутри таить?

— По-вашему, кроме бунта, негде себя проявить? — спросила госпожа Черногорская.

— На первых порах — да.

— Я не согласна с вами, Петр Иванович. Человек по природе добр, он не хочет воевать, его к тому принуждают.

— Ах… — Петр Иванович осекся.

— Что вы хотели сказать?

— Да вот забавно, — Петр Иванович был смущен, — не знаю, как к вам обращаться. Настей вас называли в детстве, а вот полного имени не представляю.

— Называйте неполным. Я и сама своего отчества толком не знаю.

— Нет, это получится фамильярно, — возразил Осоргин.

— Ну так зовите меня Нэтти, как то повелось давно. Уклончиво и достойно.

— Нэтти… — пробормотал Петр Иванович. — Господи, хоть бы мне кто открыл ваше истинное происхождение!

— Кто же может открыть, как не я сама? — Госпожа Черногорская привстала и взмахнула рукой.

Тотчас из сосен появился Станко и поднес ей предмет, завернутый в синий шелковый плат. Госпожа Черногорская развернула, и под ним оказалась небольшая скрипка, блеснувшая в свете дня коричневым лаком.

— Я иногда упражняюсь, — сказала она. — Вы мне простите мой маленький каприз?

Она приложила скрипку к плечу и повела смычком. Мягкий и нежный звук вознесся в вечереющее небо Тавриды…