Тетрадь в сафьяновом переплете

Накануне

Что же происходило в поселке? Парадизи название генуэзское, оно означает рай. И вправду, местечко райское, но со времен генуэзцев здесь осталось лишь несколько развалившихся строений. Выбор места, для того чтобы основать процветающее поселение, был очень удачен, но удача зависит не только от расположенья.

К этому дню накануне именинного бала в Парадизи, или Новом Свете, как называла госпожа Черногорская, собралось не меньше сотни народу, я не беру в расчет свиту и команду яхты, а также немногочисленных гостей вроде нас или леди Кенти.

Стекались сюда в основном люди простые, вроде тех, о которых я уже упоминал. Беглый каторжник Матвей, умелец Артамонов, крепостные Янка с Акулькой. Были тут малороссийские однодворцы, казаки из степей, солдаты, покинувшие царскую службу, и прочий люд с самым разным, а то и неопределенным занятьем.

Но настроенье у всех было сходное. Казаки распевали:

В поселке уже велись кое-какие работы, но большая часть людей слонялась без дела, собираясь в кучки и ведя ожесточенные споры. Время от времени они шли к своей избавительнице, предлагая то один отчаянный план, то другой.

Самыми беспокойными были казаки. Все они явились при оружии и каждодневно выказывали готовность ринуться в бой. Благо вокруг еще не было богатых поместий, только местные деревеньки да квартиры армейских полков.

Один матрос обещал богатую добычу, если заняться морским разбоем.

— Да кого же ты будешь грабить? — спокойно спросила госпожа Черногорская. — В здешних водах лишь русский флот.

— Через пролив к Архипелагу идти! — выкрикивал матрос. — Там и французы, и турки плавают!

— А лучше вдарить по Кафе, флаг свой поднять! — настаивали воинственные казаки.

Народ был, конечно, буйный, но простодушный, доверчивый. Стоило госпоже Черногорской спокойно и мягко разъяснить им свои планы устройства мирной и справедливой жизни, как они тотчас соглашались, кивали головами и расходились, кто строить дома, кто вырубать штольню в скале.

Госпожу Черногорскую они называли не иначе как «матушка-государыня». Это чрезвычайно смущало ее и повергало в глубокую задумчивость.

— Как мне выйти из этого положения? — спрашивала она вслух.

В канун именинного бала Петр Иванович провел много времени в обществе госпожи Черногорской. Я успел заметить, что и леди Кенти, и Струнский выглядели озабоченными, что касается до первых, то они все время старались уединиться.

На этот раз меня близко не подзывали, и я бродил в отдаленье, как и верный Станко, который несколько раз подмигнул мне со смешливым видом.

Разговор у графа с Анастасией был волнующий и горячий. Иногда они замолкали с раскрасневшимися лицами, а то вдруг пускались в бурные объясненья, взмахивая руками. Иногда доносились обрывки фраз:

— Ах, Настя, да уедем, и всё!

— Но, Петр Иванович, вы же сами…

Так они толковали не менее двух часов. Когда они расставались, их лица горели ожесточением.

— Она ничего не понимает! — бормотал Петр Иванович. — Боже, она погубит себя!

Я не осмелился спрашивать, как он поступил с письмом, но, полагаю, действия его были достойны.

— Нет, как же быть? — восклицал Петр Иванович и становился все мрачней и мрачней.

Выглядел мрачным и Струнский. Его люди готовили площадку для именинного бала. Было объявлено, что завтра он выставит две бочки вина и устроит фейерверк, для чего вбивались в землю шесты и протягивались канаты, на которых развешивали заряды.

Леди Кенти не показывалась. Вообще в этот день на всех напало какое-то уныние, даже песни, которые распевали казаки, были заунывными и печальными. В довершение ко всему стала портиться погода.

Ко мне подошел Матвей и положил на плечо тяжелую руку.

— Не тоскуй, баринок. Пойдем-ка, я Миньку тебе покажу.

Минька и был тот мальчик, которого подобрала госпожа Черногорская в надежде выучить его на художника. Пока же Минька сооружал из маленьких камешков подобие замка.

— Ну чо, годится? — спросил он.

— Годится, — ответил я.

— Дура, — буркнул Минька и ногой развалил замок. — Не годится! Вот как пойду в ученье, такую домину построю! — И, подумав, добавил: — Все будем жить.

Минька мне понравился, хотя и был задирист. Я подумал, может, из него и впрямь что-то выйдет, в глазах у Миньки светились природный ум и живость.

Под вечер мне стало совсем грустно. Петр Иванович пошел объясняться в шатер, а я сидел на берегу моря, сжимая в руке крестик и с внезапной горькой силой думая о своем сиротстве.

Погода совсем испортилась. Похолодало, небо затянуло серыми тучами, и белые барашки вздымались над неспокойной поверхностью вод.

Ночью мне приснился отец, которого я никогда не видел.