The Founding of Modern States New Edition

Большая часть руководства большевистской партии к началу русской революции находилась либо в эмиграции, либо в сибирских лагерях. До возвращения лидеров в Россию и, в частности, в Петроград, партия не играла существенной роли в революционной политике, а ее программу можно было лишь с большим трудом отличить от программы меньшевиков. Все изменилось с приездом Ленина в Петроград 16 апреля. Через четыре дня, 20 апреля, в "Правде" были опубликованы его "Апрельские тезисы" - свод доктринальных положений, которыми впоследствии руководствовалась партия большевиков с этого момента и до ноябрьского восстания. Вторые тезисы явно расходились с ортодоксальной марксистской позицией, которую занимали как меньшевики, так и многие большевики.

Особенность текущего момента в России заключается в переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в результате недостаточной сознательности и организованности пролетариата, ко второму ее этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства.

Отвергая всякое сотрудничество с Временным правительством, Ленин призывал свою партию активно просвещать и тем самым убеждать массы в том, что "Совет рабочих депутатов есть единственно возможная форма революционного правительства", когда оно перестанет "подчиняться влиянию буржуазии". Основной целью партии было

[не парламентская республика - возврат к ней от Совета рабочих депутатов был бы шагом назад, - а республика Советов рабочих, бедных и крестьянских депутатов по всей стране, растущая снизу вверх.

Явный подтекст, по словам Карра, заключался в том, что "момент, когда большевики путем массового просвещения получат большинство в Совете, станет моментом перехода революции во вторую, социалистическую, фазу".

К концу октября большевики были готовы к захвату власти. К этому моменту они полностью контролировали важнейшие Советы (в том числе Петроградский) и большинство воинских частей в Петрограде и его окрестностях, а также имели широкую поддержку среди рабочих крупных городов. 22 октября Петроградский совет принял резолюцию о "недоверии" Временному правительству и сформировал Военно-революционный комитет, который меньшевики точно охарактеризовали как "штаб по захвату власти". Хотя политический подтекст был очевиден, большевики не пытались скрыть эти меры, не отрицали их предзнаменования. Дошло до того, что газета "Кадет" 1 ноября начала ежедневную рубрику "Подготовка большевиков к захвату власти". А один из членов ЦК большевиков публично заявил, что "мы открыто готовим вспышку".

Военно-революционный комитет под председательством Леона Троцкого координировал развертывание российских военных и военно-морских сил. В результате почти бескровного переворота большевики вечером 6 ноября заняли основные транспортные, коммуникационные и правительственные центры, а в 10 часов утра следующего дня объявили, что "Временное правительство свергнуто" и что "государственная власть переходит в руки органа Петербургского Совета рабочих и солдатских депутатов - Военно-революционного комитета, стоящего во главе петербургского пролетариата и гарнизона".

Ранним утром 8 ноября Троцкий объявил Петроградскому Совету о падении Временного правительства. Ленин также выступил перед Петроградским Советом, пояснив, что "свержение" означает, что у нас будет советское правительство. У нас будет свой орган власти без участия буржуазии. Подавленные массы сами создадут себе власть. Старый государственный аппарат будет сломан, и будет создан новый аппарат управления в виде советской организации. С сегодняшнего дня начинается новый этап в истории России, и эта третья русская революция, как итог, должна принести победу социализма.

Затем Петроградский Совет принял постановление, одобряющее действия Военно-революционного комитета и признающее его полномочия до создания советского правительства. Оставалось только захватить Зимний дворец, где укрывались несколько министров.

Не случайно в ночь с 7 на 8 ноября в Петрограде проходил и Второй Всероссийский съезд Советов. Приняв постановление о взятии на себя власти над российским государством, большевистский переворот тем самым превратился в советское правительство. На своем втором заседании вечером 8 ноября съезд принял декрет:

Создать для управления страной, пока Учредительное собрание не установит иного, Временное рабоче-крестьянское правительство под названием "Совет Народных Комиссаров". Руководство различными отраслями государственной жизни возлагается на комиссии, личный состав которых обеспечивает выполнение программы, объявленной съездом, в тесном контакте с массовыми организациями рабочих, работниц, матросов, солдат, крестьян и служащих. Правительственная власть принадлежит коллегиям председателей этих комиссий, т.е. Совету Народных Комиссаров.

Затем съезд назначил Совет народных комиссаров (каждый комиссар отвечал за определенную область политики примерно так же, как министры при парламентском режиме) и назначил Ленина его председателем. Когда в июне собрался I Всероссийский съезд Советов, большевики составляли лишь немногим менее 13% делегатов. Будучи третьей по численности партией, большевики уступали меньшевикам и социалистам-революционерам менее чем наполовину.

Однако на II Всероссийском съезде Советов большевики смогли претендовать почти на 60% голосов, и это большинство было подкреплено поддержкой левых эсеров (ставших к тому времени официально организованной партией). Поскольку большевики полностью доминировали на съезде Советов, он стал законодательным собранием, учредившим советское государство, и именно поэтому завершил "недемократический" революционный путь.

Отречение царя от престола положило конец старому режиму и, таким образом, явилось революцией. Но передача суверенитета новому Временному правительству была более или менее стандартным результатом отречения царя от престола и, таким образом, не привела к образованию нового государства. Все партии революционной коалиции, за исключением большевиков, ожидали и выступали за избрание Учредительного собрания. Это собрание должно было учредить новое государство, разработав конституцию, которая одновременно легитимировала бы его правление и определяла бы порядок послереволюционного урегулирования. Однако выборы в Учредительное собрание неоднократно откладывались Временным правительством. В итоге они состоялись 25 ноября, вскоре после большевистского восстания, и прошли неудачно для большевиков. Они избрали чуть менее четверти из 704 делегатов, в то время как их главные соперники - социалисты-революционеры - получили почти 60% голосов.

Если бы Учредительное собрание было допущено к разработке конституции, то оно стало бы законодательным собранием, завершающим "демократический" революционный путь.

Однако большевики не собирались допускать Учредительное собрание к разработке новой конституции. Чисто инструментальная причина отказа от созыва собрания была очевидна: партия контролировала Советы, большую часть армии и флота, город Петроград (в котором должно было состояться собрание), а также важнейшие посты в министерствах. Учитывая, что они уже провозгласили собственную революцию и теперь обладали большей частью власти в российском государстве, Учредительное собрание представляло собой не что иное, как угрозу их правлению. Однако доктринальное обоснование отказа большевиков от Учредительного собрания все же проливает свет на понимание партией социального назначения нового российского государства.

Большинство доктринальных принципов, на которых строилась стратегия партии, исходили, конечно, от Ленина. Если в марте Россия еще не была готова к коммунистической революции, то к концу октября, по мнению Ленина, условия были более чем благоприятными. За этот короткий промежуток времени экономическая база России, конечно, существенно не изменилась, так что это созревание практически не имело отношения к фундаментальным материальным предпосылкам коммунистической революции. Но изменилось отношение российских масс, что укрепило партию большевиков не только на улицах, но и в Советах, на заводах, в армии. Таким образом, существовала связь между общественным мнением (демократией) и стратегией партии: первое легитимизировало и поддерживало второе. Излагая новую земельную политику партии на II Всероссийском съезде Советов через день после захвата власти, Ленин объяснил ее доктринальную неортодоксальность следующим обстоятельством: "Как демократическое правительство, мы не можем уклониться от решения народных масс, хотя бы мы и не были согласны с ним". Даже придя к власти, большевики "первые жизненно важные шаги режима были сделаны ... под знаменем не социализма, а демократии".

Ленин хотел отложить выборы в Учредительное собрание, но его решение было отклонено партией. Когда результаты выборов показали массовое поражение, большевики задумались о подавлении Учредительного собрания путем отказа от его созыва. Николай Бухарин выступал против подавления, поскольку, по его словам, "конституционные иллюзии еще живы в широких массах". Однако он выступал за изгнание кадетов и достаточного числа других членов Учредительного собрания.

26 декабря 1917 г. Ленин анонимно опубликовал в "Правде" свои "Тезисы об Учредительном собрании", в которых проанализировал захват власти большевиками в предыдущем месяце и пришел к выводу, что Учредительное собрание теперь является анахронизмом. Поскольку "Учредительное собрание есть высшая форма демократического принципа" в "буржуазной республике", то поддержка партией Учредительного собрания при царском самодержавии была "вполне законной".

Однако после свержения царя и прихода к власти буржуазного правительства большевики обоснованно настаивали на том, что "республика Советов является более высокой формой демократического принципа, чем привычная буржуазная республика с учредительным собранием", и, по сути, "единственной формой, способной обеспечить наименее болезненный переход к социализму". С одной стороны, после перехода от царского самодержавия к парламентской демократии исторической миссией "революционной социал-демократии" стало воплощение диктатуры пролетариата (в лице большевистской партии). Наиболее эффективно это воплощение могло быть осуществлено через органы Советов, когда массы осознают реальную расстановку классовых сил и возможность революции. С другой стороны, эти события способствовали правильному пониманию буржуазией и ее агентами - кадетами - своего классового положения. Их вполне обоснованная и ожидаемая враждебность большевистской революции исключала "возможность разрешения наиболее острых вопросов формально демократическим путем".

Таким образом, надвигалась неизбежная коллизия между политической ориентацией Учредительного собрания и "волей и интересами трудящихся и эксплуатируемых классов, начавших социалистическую революцию против буржуазии". По этим причинам, заключал Ленин, "всякая попытка, прямая или косвенная, рассматривать вопрос об Учредительном собрании с формально-юридической точки зрения, в рамках буржуазной демократии", является предательством социалистической революции, так как не позволяет "правильно оценить Октябрьское восстание и задачи диктатуры пролетариата". Если Учредительное собрание после своего заседания не примет безоговорочно "советскую власть" и не поддержит "советскую революцию", то наступивший "кризис... может быть разрешен только революционным путем".

2 января 1918 года большевистское правительство объявило о созыве Учредительного собрания 18 января, а 4 января назначило на 21 января III Всероссийский съезд Советов. 16 января, за два дня до заседания Учредительного собрания, Центральный исполнительный комитет Всероссийского съезда Советов принял постановление

"Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа" и императивно потребовал ее принятия собранием. ВЦИК также потребовал от собрания официально признать, что его члены были избраны до того, как "массы" поднялись "против эксплуататоров". Поскольку массы "еще не испытали всей силы сопротивления эксплуататоров в защиту своих классовых привилегий [и] еще не приступили к практическому строительству социалистического общества", они ошибочно избрали делегатов, которые, как они теперь понимают, не отражали их истинных классовых интересов. Поэтому "Учредительное собрание считало бы принципиально неправильным, даже с формальной точки зрения, ставить себя против Советской власти".

Иными словами, Учредительное собрание, естественно, должно было прийти к выводу, что оно стало анахронизмом и у него нет другого выхода, как поддержать большевистский режим. Поэтому Комитет предложил Учредительному собранию объявить: "Поддерживая Советскую власть и декреты Совета Народных Комиссаров, Учредительное собрание признает, что его задачи связаны с общей разработкой основных принципов социалистического переустройства общества".

Когда 18 января состоялось торжественное заседание Учредительного собрания, Я.М. Свердлов, действуя от имени ВЦИК, оттеснил старейшего делегата, который, по традиции, собирался открыть заседание. Затем Свердлов представил резолюции ВЦИК, потребовав немедленно рассмотреть и принять их. Собрание отклонило резолюции и избрало председателем социалиста-революционера Виктора Чернова (он победил левую эсерку Мари Спиридонову, поддержанную большевиками). То, что последовало за этим, можно рассматривать либо как одно из самых интересных, хотя и прерванных, оснований в мировой истории, либо, наоборот, как трагический фарс. Несмотря на то, что большинство делегатов были настроены против нового большевистского режима, в галереях собрались вооруженные и сильно выпившие рабочие и матросы-большевики. Они направляли оружие на делегатов и угрожающе кричали, в то время как социалисты-революционеры и делегаты, принадлежавшие к другим незначительным партиям

Партии вносили парламентские предложения, обсуждали резолюции и иным образом пытались заниматься созданием демократического государства. После того как большевистские делегаты покинули зал заседаний, их места в зале заняли уже довольно буйные рабочие и матросы, которые продолжали оскорблять и провоцировать уполномоченных делегатов. Наконец, матрос, командовавший военным караулом в зале, подошел к стоявшему на трибуне Чернову и заявил ему, что Учредительное собрание должно прерваться.

гражданин моряк: Мне поручено сообщить вам, что все присутствующие должны покинуть зал собраний, так как караул устал.

председатель [чернов]: Какое указание? От кого?

гражданин матрос: Я командир Таврической гвардии. У меня распоряжение комиссара.

Председатель: Члены Учредительного собрания тоже устали, но никакая усталость не может помешать нам провозгласить закон, которого ждет вся Россия. [Громкий шум. Голоса: "Хватит, хватит!"].

председатель: Учредительное собрание может разойтись только под угрозой применения силы. [Шум.] Председатель: Вы заявляете об этом. [Голоса: "Долой Чернова!"].

гражданин моряк: Я прошу немедленно освободить Актовый зал.

Затем делегаты в спешном порядке разобрались с парламентскими делами, так как в зал "влились новые большевистские войска". Примерно через двадцать минут они объявили перерыв и покинули зал. Позднее Ленин охарактеризовал этот "разгон Учредительного собрания советской властью [как] полную и открытую ликвидацию формальной демократии во имя революционной диктатуры".

Когда на следующий день делегаты вернулись в Таврический дворец, то застали там вооруженную охрану, блокировавшую двери. Больше Учредительное собрание не собиралось. В качестве теоретического комментария к вопросу о создании Учредительного собрания следует отметить, что делегаты Учредительного собрания упорно утверждали, что они находятся в контакте с русским народом и осуществляют его волю, даже когда их собрание было сначала окружено, а затем и физически запружено большевистскими грубиянами. Символическая роль Учредительного собрания в создании российского государства требовала нейтралитета, почти невосприимчивости к актам личного запугивания, направленным против них. Их упорство в соблюдении парламентского протокола перед лицом злобной демонстрации потенциального насилия не было шарадой, это была ритуальная форма, необходимая для их самосознания и предназначения. Как ритуал, способный воплотить в жизнь демократические устои, необходимо, чтобы эти делегаты верили в то, что они делают, и чтобы последствия этой веры материализовались в реальной политической практике - необходимо, но в данном случае не является достаточным.

19 января 1918 года, в тот самый день, когда делегаты застали двери Таврического дворца заблокированными вооруженной охраной, ВЦИК объявил о роспуске Учредительного собрания. Комитет объяснил свое решение изменением исторической расстановки классовых сил в России и необходимостью очистить государственные институты от буржуазного засилья, безоговорочно передав их под контроль диктатуры пролетариата:

В самом начале своей истории российская революция породила Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов как единственную массовую организацию всех трудящихся и эксплуатируемых классов, способную возглавить борьбу этих классов за свое полное политическое и экономическое освобождение.

На протяжении всего начального периода русской революции Советы росли числом, численностью и силой, их собственный опыт лишал их иллюзий относительно компромисса с буржуазией, открывал глаза на лживость форм буржуазно-демократического парламентаризма, приводил к выводу о немыслимости освобождения угнетенных классов без разрыва с этими формами и со всеми видами компромисса. Такой разрыв произошел с Октябрьской революцией, с переходом власти к Советам...

Октябрьская революция, давшая власть Советам, а через них - трудящимся и эксплуатируемым классам, вызвала бешеное сопротивление эксплуататоров и, подавив это сопротивление, в полной мере проявила себя как начало социалистической революции.

Рабочие классы на собственном опыте убедились, что старый буржуазный парламентаризм отжил свое, что он совершенно несовместим с задачами социализма, что только классовые, а не национальные институты (такие, как Советы) способны преодолеть сопротивление собственников и заложить основы социалистического общества.

Всякий отказ от суверенной власти Советов, от завоеванной народом Советской республики в пользу буржуазного парламентаризма и Учредительного собрания был бы шагом назад и привел бы к краху всей Октябрьской рабоче-крестьянской революции...

Вне Учредительного собрания партии, имеющие там большинство, - правые социалисты-революционеры и меньшевики - ведут открытую борьбу против Советской власти, призывают в своей печати к ее свержению и тем самым объективно поддерживают сопротивление эксплуататоров переходу земли и фабрик в руки трудового народа.

Очевидно, что в этих условиях оставшаяся часть Учредительного собрания может служить лишь прикрытием для борьбы буржуазной контрреволюции за свержение власти Советов.

В связи с этим Центральный исполнительный комитет постановляет: Учредительное собрание настоящим распускается.

Большевики не оспаривали тот факт, что делегаты Учредительного собрания были избраны демократическим путем. Не оспаривали они и тезис о том, что государство должно быть создано в соответствии с "волей народа". Однако они выдвинули возражения против буржуазных трактовок того, что такое "демократические выборы" и как должна формироваться "воля народа".

Обе проблемы исходили из большевистской концепции связи истории и политического сознания. На каждом историческом этапе существовало "правильное" соответствие между политическим сознанием и материальными условиями жизни того или иного класса. В марте 1917 года пролетариат участвовал в буржуазной революции, уничтожившей царское самодержавие и приведшей к парламентской демократии. Однако российские рабочие еще не до конца осознавали, что эта парламентская демократия - лишь временная остановка на пути к социализму. Исходя из этой политической реальности, большевики поддержали созыв Учредительного собрания как способ разоблачения буржуазно-классовой ориентации Временного правительства (ведь оно, по сути, не желало ставить под угрозу государственную политику, например, ведение войны с Германией, путем проведения выборов). Таким образом, поддержка большевиками Учредительного собрания была средством просвещения масс и не предполагала проведения обычных демократических выборов. Когда в результате такого воспитания у пролетариата сформировалось правильное политическое понимание исторического момента, большевики свергли Временное правительство.

С одной стороны, большевики знали, что пролетариат правильно понимает, что нужно делать, так как партийные кадры тесно общались с рабочими и солдатами, которые во многих случаях хотели более немедленных, радикальных действий, чем считала целесообразным партия. Таким образом, развитие революционного сознания отслеживалось и на улицах, и на заводах, и в казармах. С другой стороны, большевики хотели, по возможности, проявить это сознание в виде официальных, организованных политических действий, которые выражались в избрании делегатов местными Советами по всей стране. Поэтому, когда в результате выборов на II Всероссийский съезд Советов большевики получили явное большинство, это позволило партии заявить, что съезд представляет "волю народа", и тем самым узаконить захват власти, произошедший непосредственно перед его созывом. Съезд, конечно, был законодательным собранием. И, если не считать исключения буржуазии из избирательного права (небольшая часть населения) и классовой основы избирательных округов, съезд был избран демократическим путем. По этим параметрам создание советского государства напоминало более традиционные демократические основы. Но большевики основывали свою концепцию "воли народа" на правильном, доктринальном понимании исторической классовой судьбы. Пролетариат должен был приблизиться к этому пониманию, иначе социалистическая революция невозможна. Но совершенствование этого понимания в плане построения государства и преобразования общества было задачей большевистской партии как авангарда революции. Леон Троцкий описал, каким, по его мнению, должен стать новый социалистический индивид, когда партия выполнит свою миссию:

Человек, наконец, начнет всерьез гармонизировать себя... Он захочет овладеть сначала полусознательными, а затем и бессознательными процессами своего организма: дыханием, кровообращением, пищеварением, размножением, и в необходимых пределах подчинит их контролю разума и воли. Даже чисто физиологическая жизнь станет коллективно-экспериментальной. Человеческий вид, неповоротливый Homo sapiens, вновь войдет в состояние радикальной перестройки и станет в собственных руках объектом сложнейших методов художественной селекции и психофизической тренировки... Человек поставит своей целью овладеть своими эмоциями, поднять свои инстинкты до высот сознания, сделать их прозрачными... создать высший социобиологический тип, сверхчеловека, если хотите... Человек станет несравненно сильнее, мудрее, тоньше. Его тело станет более гармоничным, движения - более ритмичными, голос - более мелодичным. Формы жизни приобретут динамическую театральность. Средний человеческий тип поднимется до высот Аристотеля, Гете, Маркса. А за этим хребтом появятся другие вершины.

Помимо всего прочего, пролетариат станет доктринально обоснованным и самодостаточным, способным самостоятельно существовать в новом коммунистическом обществе, полностью понимая его фундаментальную логику и теоретические основы.

Таким образом, партия становилась средством реализации "диктатуры пролетариата" в процессе строительства нового государства и преобразования общества. И поскольку только партия могла действовать на основе правильного понимания этих вещей, индивидуальные предпочтения, как выражение индивидуальных "воль", были неважны (или даже контрреволюционны). После того как партия принимала решение о политике, часто путем индивидуального голосования, политическая дисциплина требовала индивидуального соответствия этому решению. Партия как коллектив - это единственная единица, которая могла выявить правильное понимание исторического момента и действовать в соответствии с ним.

Хотя большинство оснований - это драматические события, которые легко осознаются как разрыв с прошлым, долговечность их претензий на государственный суверенитет часто не очевидна и не оспаривается сразу. В русской революции легитимация большевистского восстания Вторым Всероссийским съездом в ноябре была, в ретроспективе, несомненным основанием, но многие из тех, кто был свидетелем этого события и его непосредственных последствий, считали, что попытка захвата власти провалится. По мере укрепления власти большевиками было проведено еще как минимум три законодательных собрания, которые можно трактовать как роль в становлении советского государства. Наиболее драматичным из них стал отказ большевиков допустить к заседанию вновь избранное Учредительное собрание в январе 1918 года. Вскоре после этого III Всероссийский съезд Советов как формально отверг легитимность Учредительного собрания, так и подтвердил захват власти большевиками в ноябре. Для сравнения: принятие формальной конституции Пятым Всероссийским съездом Советов 10 июля 1918 г. было практически вторичным.

Конституция, однако, формально определила, прежде всего путем исключения, пролетариат:

[Голосовать и выдвигать свои кандидатуры на советских выборах запрещалось следующим категориям: [1] Лица, использующие наемный труд с целью извлечения прибыли (сюда входили кулаки, а также городские предприниматели и ремесленники), лица, живущие на нетрудовые доходы (дивиденды с капитала, прибыль с предприятий, рента с имущества и т.д.)[; 2) частные торговцы и посредники[; 3) монахи и священники всех вероисповеданий[; 4) бывшие служащие и агенты царской полиции, тайной полиции и особого корпуса жандармов[; 5) члены бывшей императорской фамилии, дома Романовых.

Из большевистской доктрины следовало, что общественный договор не нужен, если партия сама воплощает волю народа и является государством. Мысль о том, что партия должна или может заключить договор с самой собой, была противоречием в терминах.

Кровь и почва. Основание Третьего рейха

Адольф Гитлер был приведен к присяге в качестве канцлера Веймарской республики незадолго до полудня 30 января 1933 года. Перед вступлением в должность нацистский лидер дал согласие на союз с консервативной партией, в результате которого последняя получила бы большинство мест в кабинете министров нового правительства. Хотя их коалиция не получила бы большинства в рейхстаге, до нее уже были правительства меньшинства и кабинеты министров. Да и канцлерство, на которое претендовал Гитлер, не было самым влиятельным по Веймарской конституции: этот пост занимал фельдмаршал Пауль фон Гинденбург, который в предыдущем году уверенно победил Гитлера на президентских выборах. Фельдмаршал, по сути, сохранял за собой право в любой момент отправить в отставку канцлера и его новое правительство. Во всех отношениях ритуал, связанный с присягой Гитлера, соответствовал формальностям Веймарской конституции, как они выполнялись предыдущими канцлерами при вступлении в должность. С этой точки зрения событие, приведшее Гитлера и нацистскую партию к власти, выглядело не более чем очередным раундом парламентской игры. Однако вечером того же дня десятки тысяч штурмовиков, бойцов СС (Schutzstaffel, гитлеровская преторианская гвардия) и других членов правых военизированных организаций прошли торжественным маршем по улицам Берлина. Салютуя новому канцлеру, они, несомненно, восприняли его приход к власти как новую основу немецкого государства.

Гитлер и нацистская партия пришли к власти в соответствии с правилами и процедурами, установленными Веймарской конституцией. Эти правила и процедуры изначально создавались в расчете на то, что со временем немецкий народ начнет наделять парламентскую демократию легитимностью, которая заставит уважать правила политической игры важнее, чем личность и политика тех, кто побеждает и проигрывает на выборах. И хотя в последнее время правила игры иногда нарушались, в обществе сохранялся широкий консенсус относительно того, какие действия могут преступать установленные конституцией рамки. В то время, когда Гитлер стал канцлером, многие воспринимали нацистскую партию как легитимного игрока в политической игре.

Тем не менее, к 1933 году большинство делегатов, избранных в рейхстаг, в том числе и от нацистской партии, практически не уважали парламентскую демократию, созданную Веймарской конституцией. Эти делегаты играли в политическую игру, чтобы заменить ее чем-то другим, хотя и не были согласны с тем, что это может быть за что-то другое. С этой точки зрения Гитлер и нацистская партия пришли к власти, подчиняясь правилам политической игры, которую они полностью намеревались разрушить. И здесь они были не одиноки.

Таким образом, основание Третьего рейха сопровождалось парадоксом. С одной стороны, Гитлер и нацистская партия стремились придать своему приходу к власти легитимность, подчиняясь правилам политической игры, к которой они относились с явным и безоговорочным презрением. С другой стороны, придя к власти, они практически сразу же разрушили эту политическую игру, заменив ее принципиально иной системой управления. Почему они придерживались правил политической игры, которую презирали, если подчинение этим правилам означало, что они никогда не смогут прийти к власти? Из этого вопроса естественно вытекает второй: почему, достигнув власти в соответствии с правилами этой политической игры, они ее разрушили? Если эти правила принесли им власть, то почему бы им не продолжать заниматься политикой в рамках этой политической игры? Ответы на эти вопросы кроются в том, как они и немецкое общество представляли себе волю народа.

В период между созданием Веймарской конституции и приходом к власти Гитлера в немецком обществе существовало как минимум четыре различных, конкурирующих между собой концепции воли народа. Одна из них, ленинская концепция диктатуры пролетариата, уже знакома читателю как движущая сила той революции, которая стала русской. Воплощенная в немецкой коммунистической партии, эта конструкция представляла народную волю как нечто, что в полной мере проявит себя только после того, как надвигающаяся пролетарская революция приведет партию к власти. До тех пор компартия Германии, как и нацисты, играла в парламентскую демократию, но, в отличие от нацистов, их участие в ней не было продиктовано верой в то, что эта игра принесет им власть; они считали, что участие в ней - лучший способ распространить свои доктринальные обязательства в массах и одновременно саботировать парламентскую демократию изнутри.

Совершенно иная концепция народной воли формировала убеждения и практику тех, кто был приверженцем парламентской демократии, как в абстрактной теории, так и в том виде, в котором она была воплощена в Веймарской конституции. Несмотря на то, что по сути своей они придерживались самых разных взглядов, начиная от политической верности католической церкви и заканчивая стремлением к якобы марксистской социал-демократии, они составляли основу большинства веймарских правительств вплоть до

Того, как Гитлер стал канцлером. Для них народная воля вырабатывалась и проявлялась в демократических выборах и свободных парламентских дебатах.

Другая концепция народной воли была свойственна остаткам старого режима, жаждавшим восстановления германской монархии и, что более практично и реалистично, авторитарного государства, опирающегося на престиж и дисциплину национальной армии. В соответствии с этой концепцией народная воля трактовалась как предпочтение интересов и потребностей немецкой нации, признаваемых земельной аристократией, высшими военными чинами и теми, кто контролировал крупнейшие предприятия промышленной экономики. По их мнению, парламентская демократия в лучшем случае искажала волеизъявление народа в бесконечных и бессмысленных политических дебатах. В худшем случае предвыборная борьба между основными партиями разделяла народ на мелкие интересы и дробила нацию на враждующие группировки. Хотя они обвиняли демократию в этих последствиях, их решение (авторитарное правление элиты страны) предполагало, что массы никогда не должны активно участвовать в политике, независимо от формы политической системы. В их концепции народная воля проявлялась как имманентное стремление к социальному порядку, национальному единству и выдающейся роли немецкой нации в мире. Немецкий народ желал этого, хотя и не мог достичь этого по собственной воле. С одной стороны, демократия и демократические практики не были необходимы для выявления содержания народной воли, поскольку оно и так было известно. С другой стороны, народная воля была и замутнена, и расстроена мелкими дрязгами, присущими парламентской демократии.

Четвертая и окончательная концепция народной воли была заложена в идеологии и практике нацистской партии. Как и те, кто предлагал создать авторитарное государство с преобладанием элиты, нацисты считали, что парламентская демократия раздробляет нацию и тем самым не позволяет немецкому народу в полной мере реализовать свое врожденное расовое и культурное превосходство. Но нацисты развивали эту логику дальше, утверждая, что реализация этого превосходства на национальной и мировой арене является законной исторической судьбой немецкой расы, народа и нации. Придя к власти, нацистская партия предложила переделать немецкое государство таким образом, чтобы сила немецкого народа могла материализовать эту судьбу. В этом отношении нацистская идеология была схожа с традиционной немецкой консервативной мыслью. Однако, в отличие от авторитарной элиты, организация нацистской партии сама по себе была лишь проводником истинного воплощения народной воли - вождя4. Вождь в своей личности и в своем сознании одновременно воплощал народную волю (в том смысле, что он был материальным олицетворением немецкого народа и, следовательно, мог волить только то, что он волил) и вел за собой народ (в том смысле, что он правильно определял и затем осуществлял те меры, которые могли бы реализовать историческую судьбу немецкой расы, народа и нации, то есть фактически говорил народу, что он волит).

Как теоретический прием, понятие "вождь" снимало или устраняло ряд противоречий, которые в противном случае возникли бы в нацистской партии. Прежде всего, это противоречие между абсолютным, личным господством Гитлера в партийной организации и претензиями партии на роль народного движения. Нацистская партия преподносила популярность Гитлера как неопровержимое доказательство того, что он, как Вождь, лично воплощает волю немецкого народа. Таким образом, нацистская партия, являясь продолжением личности вождя, становилась лишь средством реализации этой воли. С этой точки зрения полное господство Гитлера над партийной организацией совершенствовало ее как средство реализации народной воли. Таким образом, популярность Гитлера эмпирически продемонстрировала, что нацистская партия является средством реализации народной воли, и в то же время сделала личный контроль Гитлера над партийной организацией не только обоснованным, но и логически необходимым.

Формальное закрепление харизматической привлекательности Гитлера в качестве одного из центральных столпов партийной идеологии предполагало также подчинение различных интересов и слоев немецкой нации воле вождя (а значит, и народа). Иногда нацистская партия предлагала политические платформы, содержащие положения, которые апеллировали только к конкретным, узко очерченным интересам. Однако если бы партия в своей предвыборной кампании опиралась только на такие планы, нацисты оказались бы не лучше любой из основных демократических партий. Понятие "вождь" примиряло практику демократической политики (например, апелляции нацистской партии к узким интересам электората) с конечной целью партии - отменой демократии как необходимого шага в реализации исторической судьбы немецкого народа. В теории "вождь" якобы допускал апелляции в узкие интересы в качестве иллюстрации того, как каждый элемент немецкой нации будет процветать, когда партия придет к власти. Но акцент делался не на том, как будут процветать интересы, а на том, как они будут переосмыслены, когда немецкий народ объединится под властью Вождя.

Как и сторонники парламентской демократии, нацистская партия рассматривала выборы как проявление воли народа. В этом смысле результаты выборов свидетельствовали о том, насколько успешно нацисты работали, пытаясь убедить избирателей в праве своей партии на власть. Партия также предполагала, что победа на этих выборах - это путь к власти. Но избирательные кампании были также, а иногда и в первую очередь, возможностью для масс выразить свое растущее восхищение вождем; это восхищение, должным образом подтвержденное все большим количеством голосов за партию, было свидетельством того, что народ приходит к пониманию того, что он и вождь - одно целое. Нацистские кампании стали грандиозными зрелищами, в которых вождь руководил экстатическими демонстрациями преданности, подчинения и массового отказа от личной идентичности. Хотя нацистская партия по-прежнему должна была побеждать на выборах, сами выборы служили сценой, на которой вождь выполнял роль, абсолютно враждебную индивидуализму, характерному для традиционных представлений о демократическом волеизъявлении.

Пока партия улучшала свои результаты на этих выборах, кампании также демонстрировали неизбежность прихода к власти Вождя. Эта неизбежность, разумеется, была центральной в партийной идеологии, поскольку немецкий народ неизбежно должен был осознать, что его историческая судьба может быть реализована только через единение с Вождем. И хотя на первых порах немецкий народ мог и не признать Гитлера в качестве вождя, который объединит, провозгласит и осуществит волю народа, партийная идеология предвидела это признание как историческую необходимость. Подтверждающие результаты выборов, когда все большая часть электората голосовала за нацистскую партию, были, таким образом, подтверждением этих ожиданий.

В момент создания Третьего рейха в немецком государстве жили не Гитлер и не нацистская партия, а немецкая раса, народ и нация. Гитлер был лишь воплощением воли народа, а партийная организация - средством реализации его исторической судьбы. Как только немецкое государство было основано на этих принципах и убеждениях, необходимость в демократии отпала. Вот так, в общих чертах, народная воля воплотилась в немецком государстве при создании Третьего рейха. В остальной части данного раздела мы рассмотрим эти темы более подробно, начиная с создания Веймарской республики и типа созданной ею политической системы. Затем мы переходим к описанию Веймарской партийной системы, сопоставляя различные интерпретации, которые партийная система накладывала на волю народа, а также способы ее выражения. В этом разделе также описываются принципы немецкой консервативной мысли и то, как нацистская идеология одновременно выросла из этой традиции и вытеснила ее. Наконец, мы переходим к рассмотрению основания Третьего рейха и как момента, в котором воля народа была слита воедино в немецком государстве, и как события, порожденного оппортунистической эксплуатацией политических возможностей.

Веймарская республика была основана примерно так же, как и большинство современных республик. Революционный комитет, назвавшийся Советом народных делегатов, возник после того, как Германия признала свое поражение в Первой мировой войне. Революционный комитет, в котором доминировала социал-демократическая партия, организовал выборы в Учредительное собрание (оно же Национальное собрание), которое было избрано 19 января 1919 г. Фридрих Эберт, глава временного правительства, приветствовал делегатов в Веймаре в манере, которая легко соответствовала самым ортодоксальным требованиям, предъявляемым к демократическим основам.

Национальное правительство через меня передает приветствие Учредительному собранию немецкой нации... Временное правительство обязано своим мандатом революции. Оно передаст этот мандат обратно в руки Национального собрания. В ходе революции немецкий народ восстал против устаревшего и разрушающегося правления силы... Как только будет обеспечено его право на самоопределение, немецкий народ вернется на путь законности. Только путем парламентского обсуждения и принятия решений могут быть произведены неизбежные изменения в экономической и социальной сферах, без которых Рейх и его экономическая жизнь должны погибнуть. Именно поэтому Национальное правительство приветствует это Национальное собрание как высшего и единственного суверена Германии. По милости Божьей мы навсегда покончили со старыми королями и князьями... С уверенностью в республиканском большинстве в этом Собрании старые идеи о том, что Богом данная зависимость ликвидируется... Немецкий народ свободен, он останется свободным и будет управлять собой во все времена".

Затем Эберт заявил: "Национальное собрание является выразителем воли немецкой нации; только оно имеет отныне право принимать решения, только оно несет ответственность за будущее Германии".

Уже через несколько дней после созыва Учредительное собрание приняло временную конституцию, которая, в частности, легитимировала Эберта в качестве председателя правительства республиканского рейха. Позже, когда была утверждена постоянная конституция, в преамбуле было заявлено, что "немецкий народ, объединившись как нация... дал себе эту конституцию"."Все эти элементы соответствовали общепринятой практике демократического учредительства: неограниченный и исключительный суверенитет учредительного собрания как воплощения национальной воли, взаимная легитимация правительственной власти, которая созывает учредительное собрание, и признание продукта их обсуждений не чем иным, как материализацией национальной воли (после чего учредительное собрание распускается).

Учредительное собрание начало работу в Веймаре 6 февраля и примерно через полгода, 31 июля, утвердило Веймарскую конституцию в результате голосования, которое, как можно судить, было обманчиво однобоким. Демократические партии, ставшие парламентским центром немецкой политики, отдали за конституцию 262 голоса. Одна или несколько из этих партий будут участвовать в каждой правящей коалиции вплоть до последнего года перед приходом Гитлера к власти. Против принятия конституции выступили семьдесят пять делегатов, набранных от консервативных правых и независимых социалистов. Эти две идеологические крайности, а также появившаяся впоследствии нацистская партия в совокупности должны были разрушить демократический порядок, установленный конституцией. В 1919 г. консерваторы еще не оправились от падения кайзера и поражения немецкой армии. Независимые социалисты формально составляли левое крыло Социал-демократической партии, но на практике они были практически автономны. Впоследствии они превратились в Коммунистическую партию Германии.

Веймарская конституция во многом напоминала свою предшественницу. Основное отличие заключалось в передаче "учредительной власти... от династической легитимности немецких князей немецкому народу". Вместо кайзера в конституции появился президент, который избирался напрямую на основе всеобщего избирательного права. Коалиция большинства в рейхстаге выдвигала кандидата на пост канцлера, который назначался президентом. Из этих двух должностных лиц президент, безусловно, обладал большей властью. Президент не только избирался непосредственно народом (и, таким образом, мог выступать в качестве его представителя, не отчитываясь перед конкретной политической партией или коалицией партий), но и мог назначать или смещать канцлера, а также распускать рейхстаг, назначая новые выборы. Но самое важное и судьбоносное полномочие президента заключалось в ставшей печально известной статье 48, которая гласила:

Если общественная безопасность и порядок в Германском рейхе существенно нарушены или находятся под угрозой, Национальный президент может принять необходимые меры для восстановления общественной безопасности и порядка, а в случае необходимости - вмешаться силой оружия. С этой целью он может временно приостановить, полностью или частично, действие основных прав, закрепленных в статьях 114, 115, 117, 118, 123, 124 и 153.

Национальный президент обязан немедленно информировать рейхстаг о всех мерах, принятых на основании пунктов 1 или 2 настоящей статьи. Эти меры должны быть отменены по требованию Рейхстага.

Предоставленные таким образом президенту чрезвычайные полномочия позволяли приостанавливать действие индивидуальных политических и гражданских прав, использовать вооруженные силы и

В соответствии с законом, рейхстаг был наделен полномочиями полиции по восстановлению и поддержанию общественного порядка, а также правом издавать декреты, которые заменяли и выходили за рамки законодательных актов, принятых рейхстагом. Возможность отмены рейхстагом этих мер была существенно ограничена полномочиями президента по роспуску палаты и назначению новых выборов. Если рейхстаг не заседал, президент мог управлять страной со всей полнотой власти сверхмогущественного диктатора. По одной из болезненных ироний судьбы, связанной с приходом Гитлера к власти, именно Фридрих Эберт, социал-демократ, наиболее ответственный за создание парламентской демократии по Веймарской конституции, первым широко использовал эти чрезвычайные полномочия.

Если статью 48 можно объяснить неверием в способность демократически избранного парламента эффективно управлять страной, то другой основной недостаток Веймарской конституции связан с принципом, согласно которому народ должен править во всей полноте своих убеждений. Система пропорционального представительства, заложенная в Веймарской конституции и затем реализованная в Законе о франшизе от 27 апреля 1920 г., фактически гарантировала представительство в парламенте любой политической партии, набравшей не более 1% голосов избирателей. В условиях такой системы развивались всевозможные второстепенные партии, одни из которых отстаивали интересы узких экономических слоев и профессий, другие - региональную идентичность. Основные партии предлагали различные концепции взаимоотношений между немецким государством и народом, некоторые из них осуждали веймарскую демократию, но при этом выставляли на суд избирателей полные списки кандидатов. В условиях низкого порога для прохождения в парламент, ни одна из этих партий не имела особых причин поступиться своими принципами в борьбе за голоса избирателей. Более того, острая конкуренция на электоральной арене практически вынуждала их дифференцировать свои платформы, обещая при этом неукоснительную приверженность этим принципам.

Пропорциональное представительство, таким образом, раскололо партийную систему, что препятствовало появлению эффективных политических лидеров, которые в иных обстоятельствах могли бы стать заметными фигурами на публичной арене и преодолевать, используя искусство компромисса, политические разногласия в рамках парламентской коалиции, которая всегда была сколоченной. Нестабильность парламентских коалиций часто делала эффективное управление практически невозможным. А отсутствие крупных партийных лидеров превращало борьбу за пост президента в борьбу личностей, в которой якобы неполитические фигуры имели большое преимущество перед теми, кто был втянут в, казалось бы, мелкие дрязги между парламентскими фракциями. Непосредственным бенефициаром стал фельдмаршал Пауль фон Гинденбург, военный герой Первой мировой войны, который был избран президентом после смерти Фридриха Эберта. Его избрание называют "катастрофой для демократических перспектив Веймарской республики".

Веймарская республика была чрезвычайно слабой по сравнению с другими государствами. Несмотря на то, что в Германии существовала значительная поддержка парламентской демократии (особенно в социал-демократической и центристской буржуазных партиях), консервативная и крайне левая идеологии мобилизовали страсти гораздо эффективнее. Поскольку союзники настаивали на отмене монархии, консерваторы воспринимали новую конституцию как чужеродную импотенцию. Кроме того, поскольку демократические партии, написавшие конституцию, были также партиями, заключившими мир, их лояльность интересам немецкой нации могла быть поставлена под сомнение. Все это усугублялось тем, что Версальский договор, заключивший этот мир, предусматривал крайне жесткие условия. И, в конечном счете, невыполнимые условия для Германии. Управление страной означало соблюдение условий этого договора, что, в свою очередь, стало необходимым условием для выживания демократии. В совокупности эти обязанности привели к разрушению демократического центра, так как крайне правые и крайне левые стремились создать свои собственные, радикально недемократические основы. Разногласия внутри демократического центра только усугубляли ситуацию, поскольку Веймарская конституция стала означать процедурный формализм в политике при слабой приверженности таким существенным ценностям, как свобода, равенство или национальная идентичность. Лишенная содержания, Веймарская конституция так и не смогла соединить народную волю с суверенитетом национального государства.

Из всех политических партий, боровшихся за голоса избирателей в период существования Веймарской республики, Демократическая партия Германии (ДПГ) была самым активным сторонником демократии как самоцели. Будучи приверженцем гражданских свобод, прав женщин и парламентских дебатов, партия пользовалась поддержкой немецкой интеллигенции, чиновников, умеренных промышленников и еврейской общины. Партия также пользовалась поддержкой промышленников, ориентированных на экспорт, благодаря своей последовательной оппозиции тарифной защите. Хотя руководство партии состояло из известных людей (многие из них были выходцами из кругов, не связанных с политикой), основную часть электоральной поддержки партии составляли представители среднего класса, в частности белые воротнички, государственные служащие и владельцы малого бизнеса Помимо продвижения демократии, партия подчеркивала необходимость преодоления классовых различий и тем самым позиционировала себя как вероятного партнера по коалиции с гораздо более крупной Социал-демократической партией, с которой она была связана.

Однако рост нацистской партии после 1928 г. подорвал поддержку Демократической партии в среднем классе, и партия постепенно сдвинулась вправо в тщетной попытке остановить потери. В 1930 г. партия объединилась с правым "Молодым немецким орденом" и приняла новое название - "Немецкая государственная партия" (ДСП). Однако даже после этих попыток изменить свой имидж партия вела кампанию на выборах в рейхстаг в 1932 г. под лозунгом "сохранения республики и демократии" и призывала своих сторонников "упорно бороться за республику". Основная история ДДП - это история почти неуклонного упадка, который почти в точности повторял историю Веймарской республики. По словам одного из авторов, Германская демократическая партия, "любимица либеральной интеллигенции тогда и сейчас, имела самое благоприятное начало среди новых партий республики и самый жалкий конец".

Если ДДП была первой опорой веймарской демократии, то партия католического центра (Zentrum) была второй. Хотя католицизм в любом случае мог бы создать собственную партийную организацию, своей сплоченностью и жизнеспособностью Центрум во многом был обязан "Культуркампфу" Бисмарка 1870-х годов, в ходе которого немецкое государство блокировало назначения священнослужителей, запретило иезуитов, арестовало или депортировало сотни священников. В 1877 году католическая церковь была даже объявлена "врагом рейха". Хотя впоследствии Бисмарк отменил многие из этих мер, католики в подавляющем большинстве поддерживали Центрум как основную линию защиты от дискриминации и репрессий со стороны немецкого государства. Со своей стороны, иерархия католической церкви более или менее спонсировала партию в качестве своего проводника в немецкой политике. Поскольку религия была главной основой партии, а католики были распространены по всему классовому спектру Германии, в Zentrum входили фермеры, промышленные рабочие, лавочники среднего класса, белые воротнички, те, кто мог претендовать на дворянское происхождение, и руководители крупных корпораций. У нее было даже региональное крыло - Баварская народная партия, независимое от основной организации. По отношению к основному расколу в немецкой политике Центрум представлял себя как альтернативу между капитализмом и социализмом примерно так же, как это делали нацисты. Фактически "Центрум" был назван "Католической народной партией" из-за его акцента на главенствующей роли немецкого католицизма над всеми другими формами идентичности и интересов.

Однако, в отличие от ДДП, демократия для Центрума была скорее средством, чем целью, и его приверженность парламентскому правлению зависела от того, обещал ли он защищать Церковь. В условиях стабильной демократии союз с демократическими партиями центра гарантировал бы религиозную терпимость и терпимую разрядку с немецким национализмом. Более того, благодаря своей гибкой политике (за исключением церковных вопросов) Центрум стал естественным партнером по коалиции в Веймарский период, и партия участвовала во всех правительствах вплоть до 1930 г. Однако Центрум считал нацистов отвратительными. Так, в 1924 г. Центрум обвинил нацистскую партию в "фанатичной ненависти к христианам и евреям", вызванной предпочтением "старого культа Вотана" германской древности "христианской вере и христианской добродетели".

Надежная конфессиональная база Zentrum означала, с одной стороны, что он никогда не станет доминирующей силой в немецкой политике (для этого было слишком много протестантов), а с другой - что его электоральная поддержка была достаточно надежно защищена от растущей популярности нацистской партии. Но эта изолированность не означала, что Zentrum останется полностью приверженным парламентской демократии. Как отмечает Ричард Эванс, католическая церковь "рассматривала поворот к более авторитарной форме политики как наиболее безопасный способ защиты интересов церкви от нависшей угрозы безбожных левых" - и если бы церковь пошла, то Zentrum должен был бы последовать за ней.

Третьей и самой крупной опорой веймарской демократии была социал-демократическая партия (Sozialdemokratische Partei Deutschlands или SPD). Как и с 1870-х годов, социал-демократы формально оставались приверженцами марксистской идеологии, но на практике руководство партии уже не было ни социалистическим, ни революционным. Их электоральной базой оставался организованный рабочий класс, особенно крупные промышленные профсоюзы, а их политические обязательства в целом были направлены на поддержку промышленных рабочих. Однако эти политические обязательства часто отходили на второй план после поддержки партией парламентской демократии. Эта поддержка делала их естественным партнером по коалиции для Центристской и Германской демократической партий, но также означала, что социал-демократам приходилось бороться с Коммунистической партией Германии, которая открыто конкурировала за лояльность радикально настроенных рабочих. Социал-демократы четко осознавали угрозу, которую представляла нацистская партия как для их избирателей, так и для демократического правительства. Так, в 1930 г. члены партии, заседавшие в рейхстаге, дали удивительно прозорливое описание нацистских намерений:

Гитлеровское правительство будет стремиться следовать итальянскому примеру, уничтожая все рабочие организации и создавая длительное осадное положение. Оно отменило бы свободу печати, собраний и другие политические права, создав постоянную угрозу гражданской войны внутри страны и реванша за рубежом. Это означало бы экономический крах Германии и конец независимой немецкой нации со всеми вытекающими отсюда страшными последствиями для трудового народа.

Однако приверженность легальным формам и процедурным формальностям демократии не позволила им прибегнуть к силе. По мере того как правительства Веймарской республики становились все более авторитарными, СДПГ поддерживала эти правительства, пытаясь блокировать еще более пугающие альтернативы, в частности приход к власти нацистов. К этому времени партия практически отказалась от интересов рабочего класса в области социальной политики, пытаясь использовать последние осколки Веймарской республики в качестве щита против радикальных правых.

Социал-демократическую партию иногда считают ответственной - если вообще можно считать какую-либо партию ответственной - за приход к власти нацистской партии. Краткое перечисление возможных промахов и ошибок партии, по сути, может быть использовано как описание характера веймарской политики в целом. Так, партия обвинялась в том, что "недостаточно серьезно относилась к угрозе антисемитизма" и даже в редких случаях допускала "проникновение антисемитских стереотипов в ... свои развлекательные журналы". Антисемитизм был распространен в немецком обществе, по крайней мере, с конца XIX века, но политически патологическим он стал только в сочетании с немецким национализмом, особенно правым, когда после Первой мировой войны началось ожесточенное преследование немецкой расы, народа и нации. Таким образом, это обвинение следует расширить, включив в него фолькистский национализм в целом. Проблема для социал-демократов заключается в том, что их участие в заключении Версальского мира фатально подорвало их националистические позиции. Они могли привести правдоподобные и, оглядываясь назад, совершенно убедительные аргументы в пользу проблематичности националистической политики, амбиций и идеологии, но они не могли предложить альтернативную концепцию идентичности нации, униженной и оскорбленной иностранной военной мощью. Таким образом, прагматизм, с которым они подходили к союзникам, подрывал их националистический авторитет с самого начала существования Веймарской республики. На этом фоне неспособность СДП напрямую противостоять антисемитизму была явно вторична по отношению к неспособности партии примирить демократию и национализм в период Веймарской республики.

Республика - и прямую и главную ответственность за эту неспособность несли союзники, а не СДПГ.

Формальная приверженность партии марксистским принципам также может считаться ошибкой. Твердая поддержка СДПГ парламентской демократии вызывала много вопросов, связанных с идеологической последовательностью, и делала официальное участие в буржуазном правительстве, управляющем капиталистической экономикой, по меньшей мере, неудобным. Однако альтернативы у социал-демократов, видимо, не было. Если бы они отказались от марксизма и стали леволиберальной партией, то их электоральная база в лице промышленного рабочего класса стала бы легкой добычей для Коммунистической партии Германии. Если бы они придерживались более радикальной стратегии и осуждали капиталистическую демократию, то партия не смогла бы поддержать демократические альтернативы правым радикалам и даже могла бы навлечь на себя военные репрессии. С этой точки зрения формальная приверженность СДПГ марксизму и практическая поддержка демократии замкнули круг, который сделал Веймарскую республику жизнеспособной. Но и это не было неудачей, которая привела республику к краху.

Как правящая партия, СДПГ была непосредственно ответственна за создание ряда прецедентов, которые, хотя и с благими намерениями, впоследствии были использованы нацистской партией после прихода Гитлера к власти. Один из них, использование статьи 48 Конституции, уже упоминался. Другой - создание в 1922 г. специального суда, назначаемого президентом, для преследования и наказания правых. Это законодательство имело ряд неприятных особенностей, которые вновь проявились после 1933 года, в том числе положение, придававшее обратную силу приговорам, приводившим в исполнение смертные приговоры. Кроме того, специальный суд оказался неэффективным в достижении своей главной цели (вывести процессы над обвиняемыми правыми из-под контроля немецкой судебной системы, которая не желала активно преследовать их). Хотя использование статьи 48 и создание этого суда можно считать ошибками, социал-демократы все же признали два факта немецкой политики, которые осложняли жизнь демократическим левым и, соответственно, Веймарской республике. Одним из них была проблема согласования требований союзников по Версальскому договору с общественным мнением Германии в условиях глубокого раскола многопартийной системы. Другая проблема заключалась в неизменно враждебном отношении военных и судебных кругов Германии к самой республике. Это отношение благоприятствовало жесткому подавлению левого насилия при более или менее терпимом отношении к жестокости правых. Фактически большая часть насилия, совершенного правыми, просто осталась безнаказанной. Наконец, не стоит сомневаться в том, что нацисты в значительной степени опирались на эти прецеденты при преобразовании Веймарской республики в Третий рейх.

Социал-демократов также обвиняют в потере "связи с политической реальностью", когда партия решительно поддержала Гинденбурга, а не Адольфа Гитлера на президентских выборах 1932 года. Безусловно, СДП поддержала кандидата, который был в целом враждебен республике и особенно антипатичен их партии и рабочему классу в целом, но к тому моменту просто не существовало альтернативного кандидата, который мог бы предотвратить приход нацистов к власти. Если бы социал-демократы воздержались, Гитлер, вероятно, легко победил бы. Такая критика, естественно, поднимает вопрос о том, должны ли были социал-демократы прибегнуть к внепарламентским мерам, таким как всеобщая забастовка или вооруженное сопротивление, и когда. Если и был момент, когда подобная тактика могла предотвратить нацистский захват, то к 1930-м годам этот момент был уже давно пройден. Железный фронт", полувоенные формирования, возглавляемые СДП, просто не могли сравниться с нацистскими "коричневыми рубашками" или правыми "Стальными касками". А немецкая армия, даже в условиях версальских ограничений на численность, также оказалась бы на стороне правых. Таким образом, гражданская война была проигрышным вариантом для социал-демократов, которые в любом случае были не готовы к кровопусканию.

Если какая-либо партия и может нести ответственность за приход нацистов к власти, то это не социал-демократическая партия. Нельзя считать ответственными за приход к власти нацистов также Центристскую и Германскую демократическую партии. А вот Коммунистическая партия Германии, безусловно, является претендентом на эту сомнительную честь. Основанная в декабре 1918 г. Розой Люксембург и Карлом Либкнехтом, Коммунистическая партия Германии (КПД) выступала за "диктатуру пролетариата" по образцу большевистских Советов, которая должна была отменить капитализм. Для коммунистов парламентская демократия не была ни средством, ни целью, это был буржуазный обман. Избирательные кампании были лишь возможностью для прозелитизма, успех которого измерялся не голосами, а идеологическими конверсиями.

Основное внимание в деятельности партии уделялось подготовке к революции рабочего класса, которую коммунистическая доктрина считала неизбежной. Первая революционная попытка создания государства советского типа началась в Берлине 6 января 1919 г., за несколько дней до созыва Учредительного собрания. Это восстание было подавлено рабочими, связанными с СДПГ, и правой военизированной организацией "Фрайкорпс". Вторая попытка была первоначально предпринята "богемной интеллигенцией", провозгласившей в апреле в Мюнхене Баварскую Советскую Республику. Коммунисты с большим опозданием присоединились к этому восстанию, но и оно было подавлено фрайкорпами. Третья попытка произошла, когда в ответ на путч правых коммунисты организовали в Руре "Красную армию". Немецкая армия подавила коммунистов в ходе этого восстания. В четвертый раз коммунисты восстали в марте 1921 г., но снова были подавлены армией при помощи полиции. Последняя попытка создать государство советского типа была предпринята в Гамбурге в 1923 году и стала "пятой революционной катастрофой с момента основания партии".

Коммунисты продолжали организовываться, но они не стали вновь бросать прямой вызов немецкому государству.

Учитывая эту революционную активность и бескомпромиссный радикализм партийной доктрины, никто не стал недооценивать враждебность коммунистов Веймарской республике, и КПД превратилась в зловещий призрак, преследующий как демократический центр, так и крайне правых48. Хотя каждое восстание наглядно демонстрировало бессилие коммунистического движения, как с точки зрения малого числа последователей, полностью преданных революционному эксперименту, так и неспособности использовать политические возможности, воображение среднего класса все больше воспринимало марксистских левых как главную угрозу политической стабильности и, соответственно, ориентировалось на те партии, которые обещали наиболее эффективный ответ на эту угрозу.

Таким образом, одним из важнейших следствий коммунистической доктрины стало поощрение своеобразного революционного авантюризма. Этот авантюризм, разумеется, был подстегнут революционными успехами Советского Союза, который стал образцом для подражания для Коммунистической партии Германии. Общественные опасения, вызванные авантюризмом КПД, неизбежно привели к усилению ультраправых в электоральной политике, и главным бенефициаром стала нацистская партия. Однако Советский Союз стал не просто образцом для подражания, поскольку КПД все больше попадала под чары и, соответственно, под контроль Коммунистического Интернационала (Коминтерна). В результате КПД превратилась в креатуру Москвы и перестала быть самостоятельной политической партией. Под руководством Коминтерна КПД систематически преуменьшала серьезность нацистской угрозы, хотя именно она была одной из главных причин роста популярности этой партии. Рассматривая нацистскую партию как "простое проявление кризиса монополистического капитализма", КПД сосредоточила свое внимание на своем главном конкуренте за преданность рабочих - социал-демократической партии.

В 1929 г. КПД ввела новый термин - "социал-фашизм", под которым понималась механизация и организационное укрупнение промышленности как стратегия максимизации монопольных доходов. Побочными последствиями этой стратегии были массовая безработица и серьезный кризис капиталистической системы. Однако КПД утверждала, что наиболее важным политическим последствием стало создание привилегированной рабочей аристократии, которая объединилась с капиталистическим строем против пролетариата. На производстве эту аристократию представляли профсоюзы, связанные с Социал-демократической партией, которые также защищали их интересы (а значит, и интересы капиталистического класса) в политике. Таким образом, СДПГ стала "авангардом фашизма" и наиболее важным врагом пролетариата. На выборах 1930 года КПД предупреждала рабочих, что им придется выбирать между "фашистской диктатурой или диктатурой пролетариата... Фашизм или большевизм". Утверждая, что "нацисты... не могут управлять страной без помощи СДПГ", коммунисты заявляли, что эти две "фашистские" партии негласно сотрудничают в попытке "удержать массы" путем распространения "антикапиталистической демагогии". Таким образом, СДПГ была связана с нацистской партией таким образом, что сотрудничество между двумя партиями рабочего класса становилось совершенно невозможным.

Коммунистическая партия Германии, вероятно, не могла выбирать, сотрудничать ей с социал-демократами или нет. И марксистская доктрина, и пленительный успех большевистской революции связывали партию с Советским Союзом таким образом, что самостоятельные действия во внутренней политике Германии были практически немыслимы. Но Советский Союз и, в частности, Сталин могли выбрать в качестве главной угрозы не СДПГ, а нацистскую партию. Предотвратило бы это приход Гитлера к власти - вопрос спорный, но, по крайней мере, единый фронт рабочего класса повысил бы вероятность этого. Как бы то ни было, трудно представить себе правдоподобную коммунистическую стратегию, которая укрепила бы перспективы нацизма в большей степени, чем та, которую КПД приняла на деле.

Ответственность за приход к власти нацистов разделили консервативные партии правого крыла политического спектра. Одна из них, Немецкая народная партия (Deutsche Volkspartei или DVP), была слишком мала, чтобы оказать существенное влияние. Сразу после окончания Первой мировой войны DVP и Германская демократическая партия рассматривали возможность слияния. Будучи двумя наиболее буржуазными, либеральными партиями, они имели общий электорат из среднего класса, и объединение казалось естественным. Однако они пошли разными путями, причем более консервативная DVP открыто выступала за конституционную монархию и в остальном более тесно увязывалась с интересами крупного бизнеса. В первые годы Веймарской республики DVP, набравшая около 10% голосов, возглавлялась Густавом Штреземаном, который практически единолично удерживал партию в рамках демократического центра. После его смерти в 1929 г. Немецкая народная партия сместилась вправо, стала открыто враждебной Веймарской республике и потеряла актуальность, поскольку нацистская партия поглотила большую часть ее избирателей. К тому времени любая стратегия, которую могла бы выбрать партия, уже ничего не изменила бы.

Если Немецкую народную партию можно оправдать, поскольку ее ошибки были совершены в тот момент, когда она уже утратила свою актуальность, то с гораздо более крупной Немецкой националистической народной партией (ДННП) дело обстоит иначе. Созданная в ноябре 1918 г. в результате слияния консервативных партий, ДНВП унаследовала основные принципы и интересы традиционной прусской аристократии. В них сочетались презрение земельной элиты к демократии, буржуазному модернизму, социальному равенству и пацифизму с глубоким и искренним уважением к благородному происхождению, военной выправке, национальной самобытности и сдержанным манерам старого богача. ДНВП пользовалась поддержкой тех же групп, которые ранее поддерживали кайзера: прусской земельной элиты (наряду с аграрными собственниками в целом), военных, высокопоставленных государственных служащих, а также тех, кто контролировал крупные промышленные корпорации. На выборах к этим элементам добавлялась значительная часть лютеранской церкви и ее прихожан. В региональном разрезе националисты были особенно сильны в Восточной Пруссии, где была сосредоточена их элитная база.

В отдельных случаях националисты все же соглашались на участие в парламентских коалициях с буржуазными партиями. Но марксистская приверженность СДПГ и ее рабочего электората делала даже самое предварительное политическое сотрудничество крайне затруднительным. Хотя президент Гинденбург не причислял себя окончательно ни к какой партии, никогда не было сомнений в том, что его прусское поместье, дворянское происхождение и высокое военное звание делают националистов его естественной родиной. Хотя националисты иногда обсуждали идею отказа от Веймарской республики и превращения Германии в конституционную монархию, наиболее реальной целью для них был авторитарный режим, опирающийся на вооруженные силы Германии. К концу существования Веймарской республики этот вариант постоянно обсуждался, поскольку Гинденбург пытался найти решение проблемы растущей политической нестабильности. Националисты подготовили почву для прихода нацистов к власти на двух уровнях. Один из них лежал в плоскости партийной идеологии, о чем мы подробно рассказываем здесь. Другой - непосредственно в момент восхождения Гитлера на пост канцлера, о чем будет сказано ниже. В партийной идеологии нацистское и националистическое понимание политики пересекались в пяти основных точках: построение национализма и национальных интересов; объединяющая роль фолькистской культурной идентичности; антисемитизм как организующий принцип государства и общества; определение "большевизма" как главного врага немецкого народа и нации; необходимость сильного, авторитарного руководства. По этим вопросам обе партии были достаточно близки, и многие избиратели с трудом различали их. Хотя националисты все же пытались провести выгодные различия между своими позициями и позициями нацистской партии, эти попытки не увенчались успехом по нескольким причинам. Во-первых, нацисты обладали гораздо более эффективной пропагандистской машиной и, Гитлер, непревзойденный оратор. И машина, и оратор представляли собой движущуюся мишень, которую было крайне трудно поразить, когда националисты пытались начать серьезные дебаты по политическим вопросам. Еще более зловещим было то, что националисты сильно недооценивали серьезность нацистской угрозы. Элитарное руководство ДНВП полагало, что сможет контролировать плебейские (хотя и в основном среднеклассовые) массы, стоящие за нацистской партией, переубедив или перехитрив Гитлера, который, по их мнению, был всего лишь популярным политиком, не отличавшимся особой изощренностью и податливостью принципам.

В отношении построения национализма и национальных интересов националисты и нацистская партия сходились на трех основных принципах: отказ от условий, навязанных Германии Версальским мирным соглашением; возвращение утраченных в результате этого соглашения немецких земель и всеобщее объединение всех немецких общин в рамках немецкой нации (например, поглощение Австрии); военное завоевание "жизненного пространства" в Восточной Европе для экспансии немецкого народа. Хотя ни одна из сторон конкретно не указывала, какие страны будут вынуждены освободить место для немецких поселенцев, Польша была очевидной целью. Единственное реальное различие между двумя партиями заключалось в агрессивности, с которой они намеревались преследовать эти цели, но и здесь разница была, на первый взгляд, незначительной.

В основе сильной националистической ориентации обеих партий лежала органическая концепция немецкого народа как расы и нации. Эта концепция возникла на основе фолькистской культуры и ее предпосылки, что аутентичные немецкие ценности и идентичность должны культивироваться путем противостояния космополитическому влиянию крупнейших городов страны, где чужие идеи и народы отвлекали фольков от их культурных традиций. Хотя фолькистская тематика существовала на протяжении многих лет.

Некоторое время они приобретали политическую значимость во время и после объединения Германии в последней трети XIX в. и к 1920-м гг. глубоко проникли в массовую культуру. Их неизмеримо усилили окопные бои Первой мировой войны, породившие "миф о военном опыте", мистификацию боя и самоотверженности, утверждавшую, что между теми, кто сражался за немецкую нацию, был заключен "священный союз". Таким образом, насилие, военная дисциплина, подчинение командованию и национализм были связаны с немецким национализмом таким образом, что авторитарное руководство было естественным следствием.58 В политике эти убеждения и ориентации четко соответствовали сельской, аграрной основе и сильным военным традициям националистической партии. Во всем этом националисты и нацисты мало чем отличались друг от друга.

Националисты, однако, подчеркивали важность христианских ценностей, особенно тех, которые ассоциировались с протестантскими церквями. Нацисты же были гораздо более озабочены тем, чтобы привести религиозный культ в соответствие с подлинным германским духом, а иногда даже предлагали воскресить древних германских богов. Для этих нацистов иудео-христианские верования и моральная философия были чуждым вторжением в естественную духовность немецкого народа. Националисты осудили этот "призыв к возвращению к языческим культам старых германцев" как отказ от Библии.

Подкрепляя фолькистские представления о судьбе немецкого народа, широкий и, порой, интенсивный антисемитизм отождествлял еврейскую общину Германии со всем тем, чем немецкий народ не являлся. В своих политических проявлениях антисемитизм опирался на три основных и, казалось бы, противоречивых убеждения: евреи составляют международную сеть, евреи руководили все более эксплуататорскими операциями развитого капитализма в виде колоссальных промышленных корпораций и международных финансовых институтов; что евреи были теоретиками, разработавшими и переработавшими марксистскую доктрину как теоретическое издание и как хищническое политическое движение; и что оба эти проекта (не слишком сильное слово) угрожали идентичности и самому выживанию немецкой нации и, в более биологическом варианте, целостности арийской расы. Последствия такого неприятия евреев и иудаизма стали еще более актуальными в связи с обвинениями в том, что организованное еврейство тайно или не очень тайно доминирует в национальной и международной политике.

Например, в 1920 г. националисты призывали вернуться к "христианским ценностям и немецкой семейной жизни", настаивая на том, что "зловещее еврейское преобладание в правительстве и общественной жизни... неуклонно растет" с момента создания Веймарской республики. Четыре года спустя националисты попытались преодолеть классовую пропасть в сельской Германии, осудив политику и культурную ориентацию демократического центра: "Будь то владелец поместья или мелкий крестьянин, оба они находятся под угрозой антиаграрной политики черно-красно-желтых партий... Если вы не отдадите свой голос националистам, то не удивляйтесь, если еврейская, потребительская точка зрения возьмет верх и приведет к разорению сельского хозяйства". В 1931 г. ДНВП также обещала, что партия будет "противостоять подрывному, негерманскому духу во всех его формах, независимо от того, исходит ли он из еврейских или других кругов. Мы решительно выступаем против засилья евреев в правительстве и общественной жизни, засилья, которое после революции стало проявляться все более и более постоянно". Тем не менее, между расовыми убеждениями националистов и их якобы аполитичных союзников по Штальхельму, с одной стороны, и нацистов, с другой, существовала дневная грань.

Обе партии связывали евреев с коммунистической угрозой, хотя нацисты склонны были изображать эту связь в более зловещих терминах и утверждали, что еврейское руководство коммунистическим заговором однозначно враждебно расовой судьбе немецкого народа. Различия между двумя партиями были и в отношении тех рабочих, которых привлекала коммунистическая партия. Националисты рассматривали немецкую политику в классовом аспекте и практически списали промышленных рабочих в разряд проигравших. Хотя партия пыталась завоевать голоса рабочего класса, апеллируя к националистическим, религиозным и традиционным социальным ценностям, в частности, к почтению к титулованной элите, националисты не вели прямой конкурентной борьбы с коммунистами на условиях последних65. Хотя враждебность между КПД и НСДАП была вполне реальной и имела доктринальные корни среди партийных элит, нацисты рассматривали немецких рабочих как полноправных членов немецкой расы, народа и нации и, таким образом, стремились изменить их отношение к классовым отношениям. Хотя партия колебалась в том, как эти классовые отношения рассматривать.

Нацисты гораздо охотнее, чем националисты, рассматривали корпоративный капитализм, особенно финансовый сектор, как враждебный общим интересам немецкого народа. В этом отношении нацистская риторика часто напоминала коммунистические лозунги, описывающие выражение интересов элиты в немецкой политике. Поскольку обе партии пытались апеллировать к рабочему классу и имели общий интерес в разрушении Веймарской республики, тактическое сотрудничество между ними не может показаться удивительным. А на массовом уровне наблюдалось и большое разнообразие в членстве, и реальное сотрудничество в политических акциях и забастовках, и даже братство. Когда нацисты окончательно пришли к власти, многие якобы коммунистические рабочие даже массово перешли в национал-социалистическую партию. Все это было просто немыслимо для националистов.

Когда в 1928 г. Альфред Гугенберг стал лидером партии, националисты превратились в гораздо более авторитарную организацию с идеологической и практической привязанностью к "принципу лидерства". Образцом для националистов и президента Гинденбурга был Отто фон Бисмарк, который вместе с кайзером правил Германией почти три десятилетия в конце XIX века. В этот период Бисмарк объединил немецкие государства, а затем консолидировал новую нацию. Это достижение фактически привязало националистические настроения к понятиям сильного личного лидерства и военного духа, которые стали второй натурой для националистической партии. Хотя нацисты разделяли это благосклонное отношение к сильным лидерам, идеологическая основа была совершенно иной. Если националисты ставили сильного лидера в зависимость от консенсуса, созданного и обоснованного традиционными элитарными представлениями и отношениями, то нацисты

"Вождь", о котором шла речь в нацистской идеологии, не подчинялся никому, кроме немецкой расы, народа и нации, и, поскольку он был воплощением этих вещей, "вождь" был фактически свободен и от этих вещей.

Между традиционным консерватизмом и нацистскими принципами существовало три основных различия: первый (1) подчеркивал христианство как основу немецкого государства, (2) считал, что государство должно соблюдать верховенство закона, и (3) рассматривал военную или гражданскую службу государству как "благородный долг, присущий гражданину". Если консерваторы "склонны были наделять государство характером сверхиндивидуальной личности, природа которой не может быть объяснена в терминах простого договора граждан", то нацисты возвысили "общность народа" до такой степени, что она стала "высшей этической ценностью", противоречащей христианской вере и во многом вытеснившей ее. Кроме того, отождествление вождя с немецким народом делало верховенство закона ненужным и в значительной степени неактуальным, поскольку приказы вождя беспрекословно воплощали народную волю. Наконец, примат нацистской партии как продолжение личности вождя сводил государственную службу к второстепенной роли. Это были важные различия.

Но до прихода Гитлера к власти и претворения их в жизнь они были в основном вопросами степени, а не открытыми противоречиями.

После 1928 г. Националистическая партия стала занимать все более крайние позиции, конкурируя на избирательной арене с набирающей силу Нацистской партией. Однако, даже смещаясь вправо, ДНВП по-прежнему рассматривала нацистов как молодого и энергичного новичка, который, конечно, еще не готов управлять страной, но, тем не менее, является мобилизующей силой в немецкой политике, способной охватить избирателей, невосприимчивых к довольно спокойным призывам отстраненной националистической элиты. При всей схожести риторики своих кампаний националисты проводили различие между тем, что должно быть сказано в политической борьбе, и тем, что должно быть сделано в рамках государственной политики. И они полагали, что Гитлер и нацистская партия руководствуются тем же принципом. Они и не подозревали, что нацисты тщательно сдерживали именно свою риторику, поскольку их намерения в отношении государственной политики были слишком экстремальными для публичного обсуждения. Поэтому предвыборные позиции националистов были, вероятно, более экстремальными, чем то, что они сделали бы, если бы управляли государством, а риторика нацистов была более умеренной, чем их реальные намерения. В результате с точки зрения индивидуального избирателя они оказались примерно в одном и том же месте. Эта кажущаяся схожесть сильно подкреплялась склонностью ДНВП предлагать авторитарные альтернативы парламентской демократии.

В электоральной истории Веймарской республики доминировали две взаимосвязанные тенденции. С одной стороны, это удивительный рост нацистской партии, которая практически буквально взорвалась после начала Великой депрессии. С другой стороны, наблюдался одновременный упадок правых и центристских буржуазных партий (ДНВП, ДВП, ДДП и большинства отколовшихся от них групп). Хотя внимательный анализ результатов выборов показывает, что нацисты привлекали голоса всех классовых фракций немецкого общества, основным фактором, способствовавшим расширению партии, была консолидация элиты и буржуазии.

В результате национал-социалистическая экспансия не затронула и левые партии рабочего класса, хотя в них социал-демократы постепенно уступали позиции непримиримо радикальной Коммунистической партии. Zentrum с его аналогичным построением политики как общинного выражения католической веры остался относительно незатронутым. Левые партии рабочего класса тоже не пострадали, хотя социал-демократы постепенно уступали позиции непримиримо радикальной Коммунистической партии. В результате растущей поляризации между буржуазным средним классом и радикально настроенными рабочими нацистская и коммунистическая партии набрали более половины всех голосов на выборах в рейхстаг в июле 1932 г. и вместе получили большинство мест. Поскольку обе партии были решительно настроены на уничтожение Веймарской республики (и, соответственно, друг друга), собрать парламентское большинство, которое могло бы соответствовать демократическим нормам, не представлялось возможным. К этому моменту надежды на возрождение стабильной основы веймарской демократии практически не было, даже если бы президент Гинденбург и его советники захотели реализовать этот проект.

Избирательная конкуренция в Веймарской республике основывалась прежде всего на оккупации и связанных с ней экономических интересах. Хотя существовали и другие узкоспециальные апелляции к религиозной принадлежности, женщинам и молодежи, сила партии обычно основывалась на материальных проблемах, связанных с оккупационными и классовыми характеристиками ее членов. В рамках этой сильно раздробленной партийной системы, однако, существовали широкие классовые категории, которые в значительной степени определяли восприятие как партий, так и избирателей. Так, большинство немцев относилось к так называемому "низшему классу", состоящему из рабочих, крестьян и других людей с небольшим достатком и доходами. Кроме 55% населения, относящегося к этому классу, еще 43% составляли представители различных слоев "среднего класса": белые воротнички, мелкие собственники, землевладельцы и те, кто жил скромно за счет своих инвестиций или собственности. Оставшаяся небольшая часть составляла элиту страны: титулованное дворянство, владельцы и директора крупных корпораций, профессорско-преподавательский состав крупнейших университетов, а также высшие слои общества.

Наименьшие результаты национал-социалистическая партия показала среди промышленных рабочих в крупнейших городах Германии. Однако вероятность того, что квалифицированные рабочие проголосуют за национал-социалистов и станут активными членами партии, была значительно выше, чем у неквалифицированных рабочих.

Среди обширного и разнообразного немецкого среднего класса нацистов особенно сильно поддерживали владельцы мелких предприятий, мелкие фермеры, лавочники, которым было трудно конкурировать с крупными универмагами, ремесленники, низшие слои белых воротничков, пенсионеры и люди со скромным достатком, которые жили в основном на доходы от своих финансовых активов и недвижимости. Как отмечал Карл Бракер, ориентация на средний класс отразилась и на составе 107 нацистов, избранных в рейхстаг в 1930 г.: "шестнадцать из них имели торговое, ремесленное или промышленное образование; двадцать пять были служащими; тринадцать - учителями; двенадцать - государственными служащими; пятнадцать - партийными функционерами; восемь - бывшими офицерами; двенадцать - фермерами; один - священнослужителем и один - фармацевтом". К 1932 г. в число 230 делегатов от национал-социалистов входили "fifty-five служащих или рабочих, fifty фермеров, сорок три представителя бизнеса, ремесла и промышленности, двадцать девять партийных функционеров, двадцать государственных служащих, двенадцать учителей и девять бывших офицеров".

Однако сила нацистов в среде среднего класса Германии варьировалась по двум косвенным признакам: В сельских районах партия была гораздо сильнее, чем в крупных городах, а среди протестантов нацисты имели гораздо лучшие показатели, чем среди католиков. Более того, в крупнейших городах Германии голоса нацистов существенно коррелировали с классовой принадлежностью: элитные районы давали партии наилучшие результаты, за ними следовали районы среднего класса, а рабочие кварталы оставались позади. Хотя многие представители высшего класса и элиты поддерживали нацистов, формально не вступая в партию, открытая аффилиация значительно возросла в период, непосредственно предшествовавший приходу нацистов к власти.

Среди немецкой элиты к нацистской партии особенно тяготели преподаватели университетов и студенты высших учебных заведений. В действительности, в ряды национал-социалистов вступило так много студентов, что немецкие университеты стали одним из главных оплотов силы и влияния нацистов. Хотя одним из привлекательных моментов для студентов было спонсирование спортивных и боевых организаций, нацистский антисемитизм также "органично сочетался с традицией травли евреев" на "университетских семинарах и в студенческих братствах". Несмотря на зачастую яростный антисемитизм, государственные служащие, занимавшие высшие ступени государственной бюрократии, не были особенно заинтересованы в нацистской партии. Их гораздо больше устраивала более традиционная и аристократическая ДНВП, и они перешли к нацистам лишь на позднем этапе существования Веймарской республики. Фактически перед приходом к власти нацистов в партию вступил лишь каждый десятый из "всех немецких государственных служащих". Нацистская партия пришла к власти благодаря сочетанию оппортунистической избирательной тактики, стратегических комбинаций с устоявшимися традиционными элитами и созданию всеобъемлющей идеологии, которая связывала все большее число немцев с харизматическим лидером Адольфом Гитлером. Как избирательная организация Национал-социалистическая партия была очень децентрализована, и большинство агитационных материалов отражало местный контекст политической конкуренции и различия в позициях электората. В ходе выборов 1924 г., например, национал-социалистическая партия предлагала рабочим "удивительно конкретные ... социально-экономические" реформы, такие как "восстановление восьмичасового дня ... предоставление рабочим права голоса в формулировании и проведении политики компании, а также схема разделения труда, имеющая силу закона". Партия также выступала за принятие мер по запрету найма женщин и несовершеннолетних на работу на крупные заводы".

В 1930 г., обращаясь к фермерам, Гитлер составил "официальную партийную прокламацию", в которой конкретные политические предложения вписывались в более широкий контекст того, что стало нацистской концепцией возрождения немецкой нации.

Согласно концепции, сельское хозяйство играло если не центральную, то одну из главных ролей, поскольку рост сельскохозяйственного производства позволит немецкому народу прокормить "себя с собственной земли и почвы". Самодостаточность сельского хозяйства создаст более процветающую сельскую экономику, которая, в свою очередь, обеспечит внутренний рынок для немецкой промышленности, снизит зависимость от экспорта и повысит естественную роль немецкого крестьянства как "главной опоры здоровья народа", а также "источника молодости нации и опоры ее военной мощи" в предстоящей борьбе за жизненное пространство. Таким образом, в политических позициях партии смешивались конкретные обязательства, сулившие узкие выгоды отдельным слоям немецкого электората, и широкие идеологические цели, подчинявшие эти слои тому, что партия (и многие рядовые немцы) считали исторической судьбой немецкой расы, народа и нации. Гамильтон, например, утверждает, что основными темами выборов, стимулировавшими расширение национал-социалистической партии, были "списание долгов в сельской местности и антимарксизм в городах". Хотя "в центре внимания постоянно находились евреи с их якобы пагубным влиянием на немецкую культуру и институты", антисемитизм был явно вторичен по отношению к центральным темам - экономическому выживанию мелких фермеров и классовому противостоянию в крупных городах.

До Великой депрессии нацисты были почти неважным явлением среди множества экстремистских партий, объединенных справа от ДНВП, одной из многих раскольничьих партий, пытавшихся использовать враждебность населения к Веймарской республике. Поскольку партия была слабой, а нацисты часто выражали двойственное отношение к корпоративному капитализму (по-вернаку-ларски - "большой бизнес"), промышленные лидеры не приняли национал-социалистов.

Вплоть до нескольких месяцев до прихода Гитлера к власти. Противоречия между конкретными позициями нацистской партии и ее идеологическими установками представляли собой аналогичную проблему для промышленников, благочестивых христиан и помещичьей аристократии.

Нацистская программа, принятая в 1920 году, была весьма радикальной и предлагала, в частности, следующее:

отмена Версальского и Сен-Жерменского договоров ... возвращение бывших немецких колоний; расовое возрождение Германии, свободной от еврейского влияния; усиленная исполнительная власть и единый парламент; новое немецкое общее право, свободное от римского влияния; отмена профессиональной армии и создание национальной армии; воспитание национального здоровья путем физического воспитания и обязательных игр и гимнастики; всеобщий труд в интересах общего блага, которое превалирует над индивидуальным; отмена нетрудовых доходов; национализация крупных предприятий; обобществление крупных магазинов в пользу мелких торговцев; подавление газет, противоречащих общему благу; уважение прав двух великих религиозных конфессий в той мере, в какой они не представляют угрозы для морали и нравственного чувства германской расы или для существования государства.

По одному вопросу нацисты высказались вполне определенно: "Гражданином может быть только народный товарищ [Volksgenosse]. Народным товарищем может быть только человек немецкой крови, независимо от религиозной принадлежности. Поэтому ни один еврей не может быть народным товарищем". В остальном нацисты подправляли свои паруса, убеждая крупных промышленников, что партия не отменит капиталистическую систему, успокаивая христиан, что партия не является ни языческой, ни атеистической, и отрицая намерение разрушать помещичьи хозяйства. Если отбросить эти оппортунистические (и неискренние) уступки, то одной из наиболее примечательных черт национал-социалистической партии было то, насколько последовательно она придерживалась принципов программы, принятой в первые годы своего существования. Многие из этих ранних обязательств оставались определяющими в политике партии (и немецкого государства) вплоть до падения Третьего рейха.

Одним из таких обязательств было обещание партии уничтожить Веймарскую республику. Однако существовало значительное противоречие в том, как национал-социалисты относились, с одной стороны, к своим идеологическим обязательствам по демонтажу республики после того, как они взяли в свои руки управление немецким государством, и, с другой стороны, роль Веймарской республики как средства достижения власти. В качестве средства достижения власти нацисты играли по парламентским и избирательным правилам и тем самым надеялись продемонстрировать, что Гитлер и Национал-социалистическая партия наглядно представляют народную волю немецкой расы, народа и нации. Такая демонстрация была необходима с прагматической точки зрения, поскольку после провала Мюнхенского путча в 1923 г. нацисты понимали, что им никогда не прийти к власти путем вооруженной революции. Но она была необходима и с идеологической точки зрения, поскольку лидер должен быть публично признан немецким народом как воплощение народной воли. Выборы, если нацистская партия продолжала увеличивать свою долю голосов, тем самым материально демонстрировали растущее признание Гитлера в качестве вождя и обеспечивали легальную платформу, на которой партия могла распространять свою идеологию. Таким образом, политические кампании нацистов представляли собой логически несовместимую, но тем не менее эффективную смесь узких апелляций к интересам конкретных социальных и экономических групп, публичных выступлений и демонстраций, направленных на мобилизацию потенциально сочувствующих избирателей, и яростного осуждения тех самых демократических практик и норм, которые делали первые две политически значимыми.

Все это было выставлено на всеобщее обозрение. Так, например, накануне выборов в рейхстаг 1928 года Йозеф Геббельс опубликовал статью, в которой с презрением высмеивал ту быстроту, с которой Веймарская республика предоставила средства для собственного уничтожения.

Мы идем в рейхстаг для того, чтобы получить из его арсенала оружие демократии. Мы становимся депутатами рейхстага для того, чтобы с их помощью парализовать веймарскую демократию. Если демократия настолько глупа, чтобы предоставить нам за эту службу льготы на проезд и суточные, то это ее дело... Мы будем использовать любые законные средства, чтобы революционизировать существующее положение. Если нам удастся на этих выборах провести в парламенты шестьдесят-семьдесят агитаторов нашей партии, то в будущем государство само будет поставлять и содержать наш боевой аппарат...". Муссолини тоже прошел в парламент, но вскоре после этого он вошел в Рим со своими "чернорубашечниками"... Не надо верить, что парламентаризм - это наш Дамаск... Мы пришли как враги! Как волк, рвущийся в отару овец, так мы приходим.

После избрания в рейхстаг Геббельс заверил верных членов партии, что он не попал в рамки демократической практики.

Я не являюсь членом Рейхстага. Я обладатель иммунитета, обладатель льгот на поездки... Мы избраны против рейхстага, и мы будем выполнять свой мандат". Обладатель иммунитета имеет право свободного входа в рейхстаг без уплаты налога на амуницию. Он может, когда господин Штреземан рассказывает о Женеве [переговорах с иностранными державами], задавать не относящиеся к делу вопросы, например, является ли фактом то, что Штреземан - масон и женат на еврейке. Он поносит "систему" и в ответ получает благодарность Республики в виде семисот и fifty марок месячного жалованья - за верную службу.

После выборов в рейхстаг 1930 г., на которых нацисты впервые стали одной из основных политических партий, "107 депутатов, одетых в одинаковые коричневые рубашки, вошли в зал заседаний [и] ответили громким "Здесь! Хайль Гитлер!" на перекличку депутатов". Им противостояли семьдесят семь "дисциплинированных и хорошо организованных коммунистов", которые на свои имена отвечали "Хайль Красный фронт!". Все вместе они сделали Рейхстаг "практически неуправляемым", поскольку "непрерывно поднимали вопросы о порядке, скандировали, кричали, перебивали и демонстрировали свое полное презрение к законодательному органу на каждом шагу".

Национал-социалистическая идеология

Нацистская идеология была отвергнута как "конгломерат идей и предписаний, концепций, надежд и эмоций", который не имел внутренней последовательности и присваивал идеи других мыслителей, наиболее известных среди них Фридриха Ницше. За важным исключением автобиографии Гитлера "Майн Кампф", нацистское движение не имело авторитетного текста, из которого можно было бы вывести правильные политические принципы, конкретизировать долгосрочные цели и упорядочить возможные конкурирующие ценности. Но оно в нем и не нуждалось.

Центральным положением нацистского движения была концепция вождя как непогрешимого "агента истории", который должен был осуществить судьбу немецкой расы, народа и нации. Взаимоотношения, лежащие в основе этой концепции, предполагали полную, абсолютную и непоколебимую самоотдачу вождя в реализации этой судьбы, в обмен на что немецкий народ оказывал ему полное, абсолютное и непоколебимое повиновение. Однако такая трактовка отношений преувеличивает различие между вождем и народом, поскольку речь идет не об общественном договоре, в котором взаимные обязательства формально обмениваются сознательными, самосознательными индивидами. Напротив, Вождь и народ были лишь различными аспектами одного и того же органического целого. В рамках этого органического целого представить себе Вождя, который может предать историческую судьбу народа, было так же невозможно, как и то, что народ может каким-то образом не признать и не выполнить указания Вождя. Иначе говоря, Вождь не командовал народом, а народ не подчинялся командам. Вождь был просто сверхчеловеком, граничащим с тем, что обычно считается божественным, который обладал чудесной и безошибочной способностью (не поддающейся рациональному объяснению или оспариванию) инстинктивно определять те меры и политику, которые позволят реализовать историческую судьбу немецкого народа. Такое сочетание прорицательского всемогущества Вождя и полного органического соответствия людей тому, что открывал Вождь, означало, что нацистская идеология могла быть и была вполне свободной: Все, чего желал Вождь, было правильным и истинным, включая то, что непосвященному могло показаться противоречием или логической невозможностью.

Из этого понятия вытекало несколько следствий, одни из которых носили скорее мех-анический характер, а другие - более теоретически абстрактный. К первым относится абсолютная власть Лидера над организацией партии. Вождь стоял в центре вдохновляющего круга, который распространялся, в первую очередь, на его самых доверенных лейтенантов, затем на более многочисленные ряды местных партийных лидеров, рядовых членов партии, тех, кто симпатизировал, поддерживал и голосовал за партию, и, наконец, на весь немецкий народ во всей его полноте (включая тех, кто проживает под иностранными правительствами). Но практическим следствием концепции Вождя, как до, так и после прихода нацистов к власти было полное подчинение партийного аппарата гитлеровскому контролю. Время от времени возникало инакомыслие, но оно всегда ставило перед потенциальным бунтарем простой выбор: либо полный отказ от ошибочных убеждений и возвращение в лоно партии, либо изгнание.

Вторым следствием стало то, что в рамках этого понимания лидер мог делегировать полномочия, не принимая на себя ответственности. Одной из наиболее ярких характеристик национал-социалистической партии было одновременное осуществление множества разнообразных и зачастую потенциально противоречивых проектов. Нацисты, например, организовывали людей по экономическому сектору, по полу, по возрасту, по классу. Они проводили собрания и распространяли пропаганду, адресованную всем слоям немецкого общества, и следили за реакцией на нее. Такая очевидная децентрализация в рамках очень авторитарной партийной организации позволяла экспериментировать с темами и идеями, не ставя под сомнение непогрешимость вождя. Те темы и идеи, которые не приносили результата, были просто ошибками благонамеренных подчиненных, которые, получив дальнейшие указания от вождя, исправляли свои убеждения.

Во многом это была идеальная конструкция для авторитарной партии, настроенной на революцию, которая, тем не менее, была вынуждена участвовать в демократических выборах. С одной стороны, партийная организация представляла собой гибкую, оппортунистическую избирательную машину, основной задачей которой было получение голосов избирателей. В этом отношении партия подстраивалась под формы и интересы немецкого общества, как оно существовало на тот момент. С другой стороны, партийная организация была не более чем средством, с помощью которого вождь воплощал в жизнь народную волю и историческую судьбу немецкого народа. В своем обращении к Дюссельдорфскому промышленному клубу почти ровно за год до вступления в должность канцлера Гитлер нарисовал картину веймарской демократии, которая в какой-то мере относилась и к его собственной партии: "Либо нам удастся вырезать твердую как железо нацию из этой мешанины партий, федераций, ассоциаций, мировоззрений, кастовых чувств и классового безумия, либо отсутствие этого внутреннего единства в конце концов погубит Германию". Сначала партия, потом нация.

Третьим следствием стал относительно эгалитарный дух нацистской партии - по крайней мере, по сравнению с другими правыми партиями. Концепция немецкой расы, народа и нации не допускала дискриминации по отношению к выходцам из низшего класса, малообразованным, неопытным в молодости или менее интеллектуальным. Единственными необходимыми качествами для успешной партийной карьеры были "беззаветная преданность партии и беспрекословная верность вождю". Индивидуальная идентичность, сопровождавшая абсолютное подчинение Вождю, лишала членов партии тех социальных характеристик, таких как элитный статус или интеллектуальные достижения, которые в противном случае могли бы помешать полному погружению в коллективный немецкий народ. В данном случае концепция вождя как облегчала деятельность партии (обеспечивая внутрипартийное единство и дисциплину), так и заметно укрепляла доктринальную теорию (превращая партийную организацию в микрокосм той Германии, которой предстояло стать в будущем).

Понятие "вождь", разумеется, было тесно связано с идеей немецкого народа или Volk. Сформулированная в выражении "кровь и земля", фолькистская мысль издавна утверждала органическое единство, возникающее на основе окультуривания традиционных земель немецкого народа, общего языка и культуры, созданных и сохраненных коллективно, а также этнического прошлого, характеризующегося правомерным самоутверждением, доблестью и честью. В борьбе за господство между народами все это свидетельствовало не только о том, что немецкий народ одержит верх в этой борьбе, но и о том, что он должен одержать верх по праву судьбы.

Призывая к объединению всех немецкоязычных народов Европы в единую нацию, пангерманское движение как разрабатывало идеологическое обоснование этого проекта, так и формулировало политические меры, необходимые для достижения этой цели. Одним из них была агрессивная внешняя политика, направленная на возвращение "потерянных" немецких территорий и дальнейшее расширение границ немецкой нации, чтобы она охватывала весь немецкий народ. Другим - появление национального лидера, который, подобно Отто фон Бисмарку, обладал бы силой и видением, чтобы повести немецкий народ за собой, реализуя этот экспансионистский проект. Хотя это понятие централизованной власти было гораздо мягче, чем нацистская концепция вождя, тем не менее, параллель очевидна. В обоих случаях фолькистская мысль лежала в основе нацистской политической идеологии.

Фолькишское мышление было также весьма антагонистично по отношению ко всему, что стремилось разделить народ на враждебные группы. В немецкой политике это разделение проявлялось в трех основных формах: классовой, оккупационной и религиозной. Что касается класса, то нацисты постоянно нападали на марксистскую идеологию как на смертельную угрозу немецкому единству.

Национал-социалисты добились такого успеха, что к 1932 г. могли по праву претендовать на "заветную мантию Volkspartei". Хотя большинство рабочих и католиков предпочли остаться вне партии, нацисты, по крайней мере, добились серьезных успехов во всех классах, религиозных группах и профессиях немецкого электората.

Религия представляла для нацистов особую трудность, поскольку христианство не было истинно немецким по происхождению и не поддерживало совместимых этических принципов. Если Мартин Лютер мог восприниматься как своего рода "германский герой" и "пророк нордической религии", то Святой Павел рассматривался как фатально внедривший в христианскую теологию иудаистские элементы, которые не только были чужды немецкой культуре, но и угрожали расовой чистоте. Так, Ветхий Завет не мог быть спасен, а Новый Завет был терпим только в том случае, если Христос был "переделан в арийца". Партия экспериментировала с созданием новой "христианской" церкви, которая была бы более совместима с ее интерпретацией фолькистских верований, но в итоге не предприняла серьезной попытки переосмыслить религиозные обязательства немецкого народа. В свою очередь, многие пасторы и священники либо смирились с ростом нацистской партии, либо даже нашли в национал-социализме достоинства, которые можно было одобрить с кафедры. В этой последней категории протестантов было больше, чем католиков.

Нацисты были более бескомпромиссны в своем антисемитизме, который имел скорее расовый, чем религиозный подтекст. Евреи составляли около 1% населения и, за исключением религии, ассимилировались в немецком обществе. Даже религиозная грань была довольно тонкой: нередки были случаи межнациональных браков между евреями и христианами, а также обращения евреев в христианство. Евреи предпочитали участвовать в основных партиях, особенно в левых и центральных, и никогда не создавали собственных сектантских партий.