Тихая бухта (Художник Г. Алимов)

Глава восьмая

Обстоятельства действительно изменились. Поутру Димка, выйдя во двор, увидел красный флаг на воротах. Он взглянул на другие дома. И там висели такие же флаги — на углах, на плетнях, на коньках дощатых крыш. Кто повесил их здесь ночью, в бухте Тихой, пока Димка спал? Ведь еще вчера их здесь не было, ведь еще староста Чекрыга тут, и начальник белой милиции, и Наяма, и Накано. А флаги висят, ничего не боясь, и утренний ветер с моря дует на них, распрямляя их складки.

Димка был озадачен. Не мерещится ли это ему, как вчерашнее пение? Но нет. Вон Шурка вышел из дому, умывается из рукомойника, висящего на шесте, вкопанном в землю. Он подставил свои черные вихры под струю воды, и она льется ему за воротник.

Димка бросался к приятелю:

— Что это, Шурка? Флаги?

Тот мокрой рукой хлопнул его по плечу:

— Красные, Димка, пришли!

— Как пришли?

— А ты ничего не знаешь? — удивился Шурка. — Тебе отец ничего не говорил? А я как пришел, батька мне все рассказал. Мы с ним песни пели. Наша теперь власть! Вчера красные без гудка с парохода сгрузились, белую милицию обезоружили. Чекрыгу, старосту, — под замок! И во Владивостоке и по всей России теперь советская власть. Здорово, да? К нам новый начальник милиции приехал, Прокопович. Папка с ним партизанил в Приморье… Сегодня будет митинг. Будут советскую власть выбирать.

— Значит, теперь Наяме конец? — спросил Димка.

— Конец, — твердо ответил Шурка.

Много удивительных событий прошло перед глазами Димки за эти несколько дней. Люди при встречах стали называть друг друга товарищами, собирались у домика милиции, и новый начальник ее часто звонил в обрубок рельса, висевший тут же, на низкой ветви сосны. Ту самую минуту, когда установили в бухте Тихой советскую власть, Димка так и не заметил, но всего больше удивило его то, что этой властью оказался Савелий Петрович, отец Шурки, лесной объездчик, простой человек, так ловко чинивший старые ружья и замки.

И еще оказалось, что не только Димке нравился он своим умом и приветливостью, но и всем орочам, и Софрону, и Савельке, и даже китайцам с другого берега реки. Его выбрали председателем сельсовета.

А отца Димки никуда не выбрали, хотя и оставили лесничим. Что и говорить, Димке было немного обидно за отца. Хотелось, чтобы и его любили так же, как Савелия Петровича. Потом ему еще очень хотелось знать, что теперь будет с Наямой.

Но ни от кого Димка не мог добиться никакого толку.

Один только Шурка охотно делился с ним всем, что он знал. А знал он, оказывается, много.

— Спрашиваешь, как будет? — с важностью говорил он Димке. — А вот как. Лес теперь сами рубить будем, без Наямы. У Чекрыги невода отберем — артель сделаем. Хищничать никому не дадим. Дела теперь хватит. У батьки народ с утра толпится. У меня аж голова заболела.

— Что же это у тебя голова болит? — не без зависти спрашивал Димка. — Ведь народ не к тебе ходит, а к председателю, к Савелию Петровичу.

— А потому, — отвечал Шурка вполне рассудительно, — что председатель-то он председателем, а объездчика другого у нас пока нет. Вот мы с батькой и пойдем завтра искать тайные лесосбросы.

И впрямь Шурка с отцом ушли наутро в тайгу. А Димка весь день до полудня бродил по берегу. Ах, и ему хотелось, чтобы от дел у него, как у Шурки, болела голова и чтобы в их домике толпился целый день народ!

Но как назло, голова не болела нисколько и дел никаких не было.