Тихая пристань (СИ)

Глава 8

Следующие дни текли, словно воды в подземном ручье — невидимо, но неумолимо. Арина, подчиняясь мудрому приказу Акулины, не торопила события. Ее миром снова стала изба, но теперь это было не поле битвы, а мастерская и тихая школа.

Она учила Петьку не просто сторожить, а видеть.

— Смотри, сынок, — говорила она, сидя у окна и указывая на дорогу. — Видишь, ворон на заборе у Марфиной избы сидит? Это к новостям. А вот облако над лесом когтем — к ветру. Дорога слушает не только ушами, но и глазами.

Мальчик, серьезный не по годам, впитывал ее слова, как губка. Он уже не просто дежурил — он вел дневник наблюдений на обрывке бересты, отмечая зарубками, кто приходил, кто уходил, какие птицы пели на заре. Он стал ее вторыми глазами, маленьким разведчиком в большом, незнакомом мире.

Машеньку она учила другому — терпению. Они сидели вдвоем, и Арина показывала дочери, как держать иглу, как выводить простейшие стежки на старой тряпице. Пальчики девочки были неуклюжими, но ее глаза горели таким усердием, что Арина сжимала от умиления сердце. В этих тихих уроках не было магии — только передача ремесла, ниточка, связывающая поколения. И это было не менее важно.

А вечерами, когда дети засыпали, засыпанные лепестками сушеной ромашки, что Акулина клала им под подушку «от дурных снов», Арина принималась за свою настоящую работу. Она не вышивала на продажу. Она изучала свой дар.

Она взяла несколько лоскутов и стала вышивать на них одинаковые простые узоры — волнистые линии, символизирующие воду. Но вкладывала в них разное: в один — спокойствие и умиротворение, в другой — тревогу, в третий — радость.

И наблюдала.

Тот лоскут, что был вышит с чувством покоя, будто излучал едва уловимое тепло. Петька, проходя мимо, как-то раз сказал: «Мама, а от тебя тут так хорошо пахнет, как летом у реки». Лоскут, наполненный тревогой, дети инстинктивно обходили стороной. Магия не светилась в темноте, но она ощущалась. Она вплетала себя в саму ткань бытия, меняя его запах, его атмосферу.

Как-то раз Акулина, зайдя в избу, остановилась на пороге и глубоко вдохнула.

— У вас тут, голубка, воздух другой стал, — заметила она, пристально глядя на Арину. — Чистый. Словно после грозы. Это ты так?

Арина только кивнула. Объяснять было не нужно. Акулина понимала и без слов.

Иван заходил редко, и каждый его визит был похож на внезапный порыв бурного ветра. Он мог молча поесть и уйти, мог что-то пробурчать про работу в поле, мог с ненавистью посмотреть на Арину и выместить злость на случайно подвернувшейся кошке. Но прежней, всесокрушающей ярости в нем уже не было. Он словно чувствовал новую, незримую границу, которую не решался переступить. Возможно, его останавливало растущее уважение соседей к Арине, возможно — суеверный страх перед Матреной, а может, тот самый «воздух», что царил в избе, действовал и на него, усмиряя его дикий нрав.

Однажды, ближе к вечеру, Петька, дежуривший у окна, вдруг встрепенулся.

— Мам! Идет! Тетя Акулина и… и та самая бабка! Та, что в лесу живет!

Арина сердцем ушла в пятки. Матрена. Она шла сама.

Женщины вошли вместе. Акулина — с охапкой свежего сена для подстилки, Матрена — неслышно, как тень. Ее острый взгляд сразу нашел Арину.

— Ну, здравствуй, хвороба, — проскрипела она, садясь на лавку без приглашения. — Слышу, не только шитьем, но и иным мастерством обзавелась. Воздух в избе менять научилась.

— Здравствуй, Матрена, — тихо ответила Арина, чувствуя, как под этим взглядом ей становится и жарко, и холодно одновременно.

Старуха вытащила из корзинки тот самый лоскут, на котором Арина вышивала «воду» с чувством покоя.

— Это твоя работа?

— Моя.

Матрена кивнула, поворачивая лоскут в своих корявых пальцах.

— Сила в тебе есть. Тихая. Как вода в роднике. Но и вода может и напоить, и утопить. — Она отложила лоскут и пристально посмотрела на Арину. — Тот, кто приходил… Леонид. Он не отступился. Он ждет. И пока он ждет, за тобой смотрят другие глаза. Не его.

Арина похолодела.

— Чьи?

— Тех, кому не нужна лишняя сила в деревне, где и так все на волоске висит, — мрачно пояснила Матрена. — Староста твой — марионетка. А кукловоды его не дремлют. Они видят, что кукла стала выходить из-под контроля. И винят в этом тебя.

В избе повисла тяжелая тишина. Даже Акулина перестала хлопотать и слушала, облокотившись на косяк двери.

— Что же делать? — снова задала свой вечный вопрос Арина, но на этот раз в ее голосе не было растерянности, лишь холодная решимость.

— Делать то, что делаешь, — сказала Матрена. — Копить силу. Учить детей. И готовиться. Твоя буря, голубка, еще впереди. Она придет не с криком, а с тихим стуком в дверь. И ты должна быть готова ее встретить. Не как жертва, а как хозяйка. Поняла?

— Поняла, — ответила Арина.

Матрена поднялась, чтобы уйти, но на пороге обернулась.

— И еще… Тот узор на рубахе Марфы… Он не просто светился. Он запомнил. Запомнил твою волю. Твое желание порядка и лада. И теперь он будет нести этот порядок в тот дом. Такова цена твоего дара. Ты не просто шьешь, ты — меняешь. Не забывай об этом.

Она ушла, оставив за собой шлейф из запаха сухих трав и горькой мудрости.

Арина сидела, глядя на огонь в печи. Она чувствовала, как по всему ее телу разливается странное спокойствие. Страх был, но он отступил на второй план, уступив место ясности. Она знала имя одного врага — Леонид. Она догадывалась о существовании других — тех, кто дергал за ниточки Ивана. И она знала, что ее скромная мастерская была не просто убежищем. Она была кузницей, где ковалось ее главное оружие — терпение, знание и та тихая, глубинная магия, что способна была менять мир одним стежком за другим. И когда придет ее буря, она будет готова.