Тихие дни в Перемешках

А ты не мог бы пойти тоже, Телеман?

Я бы лучше поработал.

Тебе на пользу погулять в горах, продышаться и зарядить аккумуляторы. Пьеса твоя все равно стоит на месте.

Вот именно. Потому мне и важно начать. Рас­писаться.

И Бадеры с нами идут.

Господи!

Нина с Бертольдом, Сабиной и Бадерами идут к станции подъемника на вершину Цугшпитц.

Телеман принимается думать о театре. Он думает о театре пять минут, десять, он думает о театре уже пятнадцать восхитительных минут, когда приходит Хейди и зовет его съездить с ней на тренировку.

Даже не знаю. Я думал поработать немного.

Ты никогда не ходишь на мои тренировки.

Ну, это все же не совсем так.

И когда ты приходил в последний раз?

Тогда... зимой.

А сейчас какое время года?

Господи помилуй, хорошо, я иду с тобой на тренировку. Но, чур, мне разрешается отвлекаться от корта и кое-что записывать.

Сколько угодно.

Уговор.

Телеман усаживается на трибунах с ручкой и блокнотом, найденным в доме. Он закуривает сигарету, закрывает глаза, но появляется сторож с сообщением, что вся примыкающая к кортам территория уже два года как объявлена свободной от никотина. Европа катится чертям под хвост, ду­мает Телеман. И европейский театр заодно.

Телеман смотрит на Хейди, которая играет про­тив русской девочки. Она здорово играет. Русская. Телеман думает о том, что в России талантов отби­рают года в три-четыре и взращивают, взращивают так, что они не видят в жизни ничего, кроме тенни­са, а когда лет в восемнадцать-двадцать все же выяс­няется, что они не станут первыми ракетками мира, жизнь летит под откос. Хейди растет в иной культу­ре, ей будет куда отступать. В лучшем случае у нее будет много вариантов в запасе, в худшем — хотя бы пара. А все же есть что-то трусоватое в подобной заботе о запасном аэродроме. Так думает Телеман. Когда отступать некуда, тогда человек звереет, ста­новится диким и опасным. Какими и должны быть примы, и в спорте, и в театре. Телеман уже почти отключился от всего вокруг, достиг того заветного состояния, когда разум уходит в свободный полет, порождая идеи. Ему знакомо это чувство. Он доста­ет ручку, чтобы записать мысли о России, стороже и опасности, потому что все это очень театрально, из этого может получиться пьеса, но в глаза ему бросается идиотский логотип, проставленный ввер­ху каждой страницы, «HAPPY TIME» голубеньки­ми буквами. Черт возьми, вот говно! Ну как можно писать Пьесу на листах с «HAPPY TIME». Бадер в своем репертуаре — сдал дом с такой пакостью. В этом наци-инцестном поясе махровым цветом цветет отвратительная любовь ко всему миленько­му. Хуже китча, чем здесь, нет нигде в мире. Теле­ман в гневе, ему приходится сделать несколько глу­боких вдохов, чтобы хоть чуточку успокоиться. Так, надо записать и это — о китче. Что он существовал до нацизма. Что он вещь опасная. Но нужен другой блокнот. Он окликает Хейди, она отвлекается и пропускает мяч.

Мне нужен другой блокнот!

Что?

Я пошел за другим блокнотом! Этот мне не годится!

О'кей.

Телеман уходит с кортов и идет, куря сигарету, в сторону центра. Блокнот «HAPPY TIME» он с вызовом, картинно швыряет на землю прямо себе под ноги. Несколько аборигенов, ставших случай­ными свидетелями этого происшествия, недоумен­но таращатся друг на друга. Нам здесь такого, по­жалуйста, не надо, думает каждый из них. Какая-то женщина поднимает блокнот. И с приятным удив­лением обнаруживает, что он совершенно новый. И вдобавок с надписью «HAPPY TIME» на каж­дой странице. Миленький. Думает она. Отлично по­дойдет для писем, например. Разбрасываться таки­ми вещами! До чего мы дожили!

Телеман зашел в книжный и купил обычный блокнот. Удобного формата, со скругленными края­ми и резинкой, чтобы закрытый блокнот не распа­хивался при ходьбе. Многие художники и писатели, если верить плакату в книжном, выбирали блок­ноты этой марки: Аполлинер, Пикассо, Гертруда Стайн, Хемингуэй и прочие. Хотя никто из них не писал пьес, думает Телеман. Они в основном чири­кали о всяких пустяках, а некоторые и вовсе ри­совали. Видимо, у них не было театральной жилки. Рисовать-то — это не бином Ньютона, рисуют вон даже дети. Не говоря уж о сочинении складных историй и тем более стихоплетстве! Телеман даже усмехнулся. Вот театр — дело другое. Это занятие для избранных. Но блокнотик приличный. Никаких надписей. Пустые страницы. Даже не линован­ные. Это хорошо. Линейки не сочетаются с театром. Ему соприродны чистые пустые страницы. Пустота. Крик в пустоте. Вопль из недр земли: Страх и Тре­пет! Вот что называет театром Телеман.

Вернувшись на трибуны, Телеман погружается в записи. Россия, пишет он, обводит слово в кру­жок и строчит дальше: озверелость, запрет на ку­рение, нацистский китч, сторож, возможно, ему стоит определить сторожа в главные герои, а поче­му бы нет, у сторожей красивая форма, их профес­сию легко использовать как символ, поддерживать чистоту, ремонтировать испорченное, «РЕМОН­ТИРОВАТЬ», пишет Телеман большими буква­ми и подчеркивает слово, но не обрывает линию, а продолжает ее, превращая в стрелку, которая ука­зывает на следующее слово, которое он еще не на­писал, да, слово, слово, например, «КЛИМАТ». Он пишет «КЛИМАТ», но тут же жалеет об этом, кли­мат — это скучно, экзистенциально скучно, он вы­черкивает Л и М, переставляет на другое место А, добавляет Й и получает «КИТАЙ». Ремонтиро­вать Китай? Это можно считать театром? Телеман долго думает. Наконец улыбается. Черт возьми, конечно же, это театр.

В нескольких метрах от него на трибуне сидит женщина. Телеман принял ее за маму соперницы Хейди. Он заключил это по тому, что она не спуска­ет глаз с русской девочки и пару раз в раздражении вскрикивала и взмахивала руками. В принципе она может быть тренером русской, но Телеману кажет­ся, что русские тренеры так не выглядят. Ей за тридцать. И одета она как американская первая ле­ди. Юбка и такой же жакет, это, наверно, и называется костюмом, думает Телеман. Костюм сам по се­бе уже театр. Он записывает «КОСТЮМ». Женщи­на очень привлекательна. Если уж говорить прямо. Он смотрит на нее, и она видит, что он смотрит.

What are you writing?[10]

Oh, nothing, really.[11]

It must be something.[12]

Yes. Well, sometimes I hope it is theatre.[13]

Wow. So you are a theatre writer? A, what is it called... a dramatist?[14]

That is a big word.[15]

When we are in Moscow we see a lot of theatre.[16]

OK?[17]

A lot.[18]

So your daughter is interested in other things than tennis, if that is your daughter, I mean?[19]

That is my daughter, yes, Anastasia.[20]

Like the Tsar daughter?[21]

Excuse me?[22]

Your daughter's name is the same as the youngest daughter of the Tsar that was... you know... with his family... in 1918?[23]

Yes.[24]

I am sorry.[25]

Are you sorry?[26]

That they were killed so brutally, you know, even though something had to be changed... well... any­way. She is a good tennis player.[27]

Your daughter is good also.[28]

Not as good as yours. But she is ok.[29]

She is not angry enough. But I like her style. [30]

Thank you. And your daughter is angry?[31]

Oh yes, she's angry.[32]

How do you keep her angry?[33]

I have my methods.[34]

OK. And your husband?[35]

What do you mean?[36]

What I mean?.. is he a tennis player, too? Is he in Mixing Part as well?[37]

Mixing Part?[38]

Oh, that's what I call this place.[39]

I see.[40]

So is your husband here?[41]

No, no. Working.[42]

So he is a working man?[43]

Absolutely.[44]

Is he... let me guess... something with oil? Gaz­prom? Is he an oligark?[45]

No, he is not.[46]

Right.[47]

And your wife?[48]

At the Zugspitze.[49]

OK.[50]

So you see a lot of theatre?[51]

My husband loves theatre, Anastasia loves thea­tre, I love theatre.[52]

Fantastic. What kind of theatre do you see?[53]

Chekov, Mayakovsky, Bulgakov, Shakespeare, but also modern things, like Harold Pinter, Sarah Kane. We see everything. You know Sarah Kane?[54]

Do I know Sarah Kane? Ha! I feel like laughing. Do you mind if I laugh?[55]

Not at all.[56]

Ha! Ha! Ha! Do I know Sarah Kane? I not only know her. I love her. She is pure theatre. I love Sarah Kane more than myself![57]

OK?[58]

Yes.[59]

You love her more than yourself?[60]

Well... No... I... got carried away. It was... I dont know. I just felt like saying it. But I like her a lot.[61]

I understand.[62]

Thank you.[63]

I think our daughters are finished now.[64]

Ok.[65]

So maybe we see each other another day.[66]

Yes. My name is Telemann.[67]

I am Jelena.[68]