Тим

Глава 12. Падший

Я сошел с ума. Целые дни и ночи выпали из памяти напрочь, и это меня как-то не особо парило. Вот я брожу по разнесенной в клочья Общине Детей Земли на берегу огромной реки, между разорванных тел и обгоревших шатров. А вот я снова на берегу моря и бессмысленно таращусь вдаль.

Что со мной случилось? Как я ухитрился вернуться на автодоме назад, на море, на желанный юг? Почему забыл поездку? Отчего мне не хочется об этом думать?

И, самое главное, чем закончился мой разговор с Падшим? Состоялся ли он вообще или примерещился после контузии?

Антон и Рико умерли стопроцентно. Иначе добили бы Общину и увезли детей в лабораторию на исследования. Но в том, что их прикончил именно Падший, просто приказав умереть, я уже сомневался. Вероятно, сама Матерь Анфиса воспользовалась магией — кто ее знает? Я не разговаривал с ней. Или разговаривал, но забыл.

Состояние у меня было странное. Не депрессия, как после гибели Ольги, но и не обычный мой настрой. Мне было все равно, буду я жить или скоро умру. Собственно, во мне уже что-то умерло — что-то живое и чувствующее.

Я сидел на берегу в тени рваного цветастого зонтика почти до сумерек. Смотрел на солнце, что исчезало за облачными громадами, посверкивающими молниями далеко на юго-западе.

Вдруг рядом кто-то уселся. Я повернул голову и увидел худого долговязого паренька в испачканной глиной куртке. Он улыбнулся мне и хрипло сказал:

— Что, разонравилась тебе Лидка? Решил не связываться? Ну и правильно! У тебя жратва есть, верно? Веди! Я не Лидка, трахать себя за еду не дам, но, если настаиваешь, могу тебя самого отшпилить…

— Витя, — вспомнил я. — Чего тебе от меня надо?

Меня не удивило появление этого хмыря, которого сожрали мои родители. Меня вообще сейчас ничего не удивляло.

— Скормил меня своим предкам, да? — вместо ответа поинтересовался Витя. — Типа такая у тебя сыновья любовь? А то, что я человеком остался, а они — нет, тебя не колыхало? Или ты сам человеком перестал быть?

— Может, и перестал.

— Ха! А как повернулось бы, если б твои предки просто сдохли? Превратились в Буйных или ушли под Музыку? Не стали Оборотнями? Как повернулось бы тогда, как думаешь, а? Стал бы ты Палачом?

Я хотел сказать, что стал бы Палачом в любом случае, что это судьба. Но в итоге пожал плечами. Есть ли судьба — это большой вопрос.

— Если бы я не стал Палачом, кто-нибудь другой стал бы, — ответил я. — Какой-нибудь Вася Пупкин.

Витя расхохотался.

— Повезло же этому Васе, бля!

— Да, повезло.

Я отвернулся от Вити… или собственного глюка? Как бы то ни было, я избавил теоретического Васю от сомнительной чести быть Палачом… Хоть какое-то доброе дело сделал! Смешно. Этот возможный Вася наверняка уже склеил бы ласты.

— Дебил ты, Тимка! — донесся до меня голос Вити.

Я не рассердился. Даже не взглянул на него, поглощенный своими мыслями. Буркнул:

— Что ты хочешь мне доказать?

Мне ответил совсем другой голос — мягкий, бархатный, учительский.

— Что апокалипсис был задуман и осуществлен разумной волей. Страшной и неумолимой. И ничего не произошло случайно. И те, кто остался, не простые люди. Достойные.

Я обернулся и увидел Пастыря Степана. Он сидел рядом прямо на мелкой гальке в своем модном приталенном пальто, несмотря на жаркий вечер. Он тепло мне улыбнулся.

— Поэтому я собираю Выживших, понимаешь? Мы не должны бродить сами по себе. Будем искать других выживших. Создадим коммуну. И будем ждать Великий день.

— Не будет никакого Великого дня, — возразил я.

— Как? — удивился Степан. — А летнее солнцестояние? Именно тогда ты и должен будешь казнить Падшего на Спиральном Кургане.

— Нет, — прошептал я. Вцепился скрюченным пальцами в песок возле себя. — Не будет этого…

— Почему? Это твоя обязанность! Ты должен помогать Детям Земли унаследовать нашу планету. Иначе за что ты меня убил? Намекаешь, что моя смерть не имеет смысла?

— Я не знаю…

— Ну так пора бы задуматься. Крепко задуматься. Я-то был уверен, что это не зомбиапокалипсис, не вирусоапокалипсис, не еще какой-нибудь говноапокалипсис, а самый настоящий Судный день! Последний шанс для выживших умерить гордыню, победить невежество, склониться перед тем, кому обязан своим существованием! А на Детей Земли смотрел как на язычников глупых, что телепатией увлеклись! Как на больных с посттравматическим синдромом. Я был против. А ты меня остановил. Значит, выбрал сторону?

— Нет…

— Падший против Праотцов, значит, против тебя. Так убей же его! В чем проблема? Любовью, что ли, к своей жертве воспылал?

Я заорал:

— Уйди! При чем тут любовь?!

И швырнул в Степана полную горсть песка. Но Пастыря рядом уже не было.

— Любовь — это важно, — проговорил голос с другой стороны. Я оглянулся и воззрился на Борю. Он был все такой же узкоплечий, с большой головой в вязаной шапочке, свитере с широким горлом, штанах милитари с накладными карманами, каким я его помнил с нашей первой и единственной встречи возле электростанции. С черной бородкой, в круглых очках.

— Был один-единственный случай, когда моя Анютка в любви призналась, — продолжил он. — Я записал это видео на телефон. Она у меня больше человек дела… была. Сюсюкать не любила. Теперь смотрю, когда хандра нападает. — Он вздохнул. — Раньше ради нее жил, а сейчас — ради правды. Всегда надо жить ради чего-то, что больше тебя, Тим. Ради любви, например. Или науки. Если живешь только ради себя, то смысла у жизни вовсе нет.

— Я это уже понял, Боря, — пробормотал я. — Только за меня уже решили, ради чего я должен жить. Разве это правильно?

— Не знаю. А что тут такого особенного, если за тебя решили?

— Может, я сам хотел за себя решать!

— И что бы ты решил?

Я замер, не зная, что сказать. Я собирался поступить на финансовый и дальше жить как все обычные люди. Но ведь это тоже не было бы моим собственным решением. Так полагается делать в обществе: куда-то поступать, а потом жить как все обычные люди. Однако случился апокалипсис; в любом случае ничего с финансовым институтом и обычной жизнью не вышло бы.

— Дашь совет? — тихо спросил я. Боря мне всегда нравился.

Он кивнул, сверкнул стеклами очков.

— Дам. Живи ради любви.

— А если… а если я не могу ради любви? Если я только и гожусь, чтобы убивать? Или приносить смерть? Вот ты — ты ведь тоже из-за меня погиб!

— Не гони, — отмахнулся Боря. — Я не из-за тебя погиб. Ты просто был рядом.

Талант у меня такой, подумал я. Все, кто рядом, умирают. Но промолчал.

— Время такое сейчас, — вздохнул Боря, обнял колени, уставился на горизонт. — Все погибают… А ты решил, что из-за тебя все.

— Я — Палач! — вырвалось у меня. — Для меня даже любовь… будто казнь.

— Ты не палач. Ты просто мальчик, который оказался в чудовищных условиях. Все остальное тебе навязано. Ты можешь выбирать.

— Что выбирать?

Боря рассмеялся:

— Да все, что угодно! Свою жизнь в первую очередь. Как тебе провести досуг перед смертью. Смысл жизни можешь выбрать. Но выбрав один раз — держись этого выбора всегда.

— Получается, смысл жизни заключается в том, чтобы выбрать один раз дорогу и ехать по ней потом всегда, никуда не сворачивая?

Мне ответил сиплый голос:

— Смысл жизни, мой дорогой Тим, в том заключается, чтобы на земле пахать. Как наши предки. И далеко от нее не отходить. Она силу дает, земля-то. В старом мире люди про это забыли, ушли, понимаешь, в какие-то надуманные проблемы… В астрал, мать его… В интернет этот вонючий. И от земли оторвались! А как оторвались, так и потерялись во всем этом интеллектуальном говне! Работай на земле, она тебя и накормит, и напоит, и радость подарит.

— Хозяин, — процедил я.

— Вообще-то, меня Алексеем Ивановичем зовут, — ухмыльнулся здоровенный детина с лысиной и усами подковой. Он сидел на песке на месте пропавшего Бори. — Большинство людей, Тимка, это те, кому Хозяин нужен. Чтоб направить на истинный путь. А чтоб человек в нужном направлении пошел, его нужно подталкивать куда надо. Вот виноград растет — веточки-то если не откусывать, лоза сама себя задушит! И кусты подстригать надо, иначе разрастутся как попало.

— Я тебя прикончил, Хозяин.

— А может, зря ты это сделал? Сейчас бы первый урожай потихоньку собирали. Редиска бы поспела уже, смородина соком налилась бы. Лету мы бы радовались. И не пришлось бы тебе нестись сломя голову невесть куда и страдать от своей же дурости.

— Не зря, — возразил я. — Не зря я тебя убил, Хозяин. Ты мне не нужен. Ты никому не нужен, разве что алкашам вроде твоего Юры. Рабам от рождения. Пусть я буду страдать от своей дурости и нестись сломя голову, но это будет мой выбор.

Хозяин фыркнул в усы. Прищурился на заходящее солнце среди грозовых туч. Ветер пахнул дождем и грозой.

— Ну и ладно, — сказал он. — Не нужен, так не нужен. Хоть поговорили с тобой. Я тебя, Тимка, не виню. Это я ошибся в тебе — думал, ты как Юрка, а ты вон какой свободолюбивый! Надо было тебя отпустить на все четыре стороны. Или пришибить на месте, чтобы под ногами не путался.

— Спасибо, — отозвался я.

— Это тебе спасибо, — произнес ровный женский голос. — Я ничего не боялась… Ничего, с тех пор, как потеряла всех, кто был мне дорог… Был только страх попасть в центр завихрения, наверное. Не хотела становиться Бабайкой или быть разорванной толпой Нежити. Лучше бы меня кто-нибудь застрелил.

Я задрожал и с трудом заставил себя посмотреть на Ольгу. Маленькая невозмутимая женщина в синей куртке сидела рядом, и ветерок трепал ее короткие волосы.

— Я это сделал, Ольга, — прошептал я. — Как ты и хотела… Я тебя застрелил.

— Да, — спокойно сказала она. — Ты это сделал. И я тебе благодарна.

— Правда?

— Правда. Я ведь сразу поняла, что на тебя можно положиться. Ты — человек слова.

Ольга меня поняла, подумал я. А Хозяин — нет. В итоге оба мертвы. Так какая разница?

— Разница в том, Тим, — проговорила Ольга, прочитав мои мысли, — что о моей смерти ты сожалеешь. Разница в тебе самом. А это очень важно.

— Для кого важно? — спросил я жалобным голосом, как ребенок, который жаждет утешения.

— Для тебя.

Она растаяла в пространстве, и одновременно погас последний луч утонувшего в тучах солнца. Ослепительно вспыхнула зарница, и загрохотал гром. Сизая стена дождя приближалась с невообразимой скоростью, ветер усилился, поднялась волна. А я все сидел на песке.

Понятно, что все эти люди мне пригрезились. Я слегка рехнулся, и все дела. Но даже беседа с призраками чем-то успокоила. Получалось, что жалеть и переживать мне не о чем. Да и просто глупо.

— Не переживай, дружок, — донесся до меня голос сквозь нарастающий рев бури. — Повезет — и не поймешь никогда, что значит потерять все, ради чего жил. У тебя вот Влада есть, да кошка. Сокровище целое!

Я наконец поднялся и посмотрел на Алексея Николаича и Ирину Леоновну у самой воды. Они держались за ручки, как молодая парочка. И улыбались мне.

— Спасибо! — крикнул я, и ветер унес мои слова.

Супруги кивнули и растворились в синих грозовых сумерках. Море штормило уже нешуточно, волны оделись белыми пенными гребешками, горизонт исчез, растворился в черной дали. Первые, пока еще редкие капли дождя ударили меня по лицу.

— Спасибо, — еле слышно сказал я. — У меня есть Влада и Котейка. Сокровище целое!

Повернулся и побежал к автодому, припаркованному над обрывом.

***

Миновало три дня, и все это время с небольшими перерывами бушевала гроза. Полотнища ливня бороздили кипящее море и отсыревшую землю, здорово похолодало. Я почти не выходил из автодома, питался запасами. И думал.

Итак, тем вечером накануне грозы со штормом мне примерещились люди, чья смерть меня взволновала с той или иной степени. Мне не явились тот алкаш, первым скормленный родителям, старики-Оборотни в деревенском доме под флагом и конспиролог Ян, который сам напал на меня и получил заслуженную пулю. И зловещая Даша, которую зарезала Влада…

На смерть некоторых людей — и не совсем людей — мне было совершенно наплевать. А смерть некоторых — даже когда я был в ней не повинен — оставила след…

Так что это было на берегу?

Суд присяжных, где все присяжные — призраки умерших людей?

Шизофреническая психотерапия с глюками, где я бессознательно проработал старые психические травмы?

Или наведенный морок — например, от Падшего?

Если верен последний вариант, то чего Падшему надо от меня? Мы ведь с ним поговорили. Или нет? Я не помнил. Кажется, он даже показал мне свое лицо, но я не запомнил этого момента. Помнил только, что, кажется, он не был похож на чудовище…

Когда на третий день гроза угомонилась и выглянуло солнце, я поехал к Базе. Зачем — и сам не понимал толком до поры, до времени. Подъезжая по узким кривым улочкам к противотаранным воротам, я поглядел вверх, на наблюдательную вышку. Кажется, на ней никого не было.

Я вылез из кабины и подошел к воротам. Во дворе между разноцветных домиков не было ни души. Все же я постучал камнем по стальным воротам, и через пару минут из желтого домика выглянул человек.

— Георгий Маркович! — крикнул я.

Он осторожно, неловко прижимая к себе винтовку, подошел к воротам с другой стороны. Присмотрелся ко мне.

— Вернулся? — глухо спросил он. — А где малой?

— Остался… в Общине, — ответил я, не стараясь скрыть тот факт, что Тимка — один из Детей Земли.

— А-а-а, — протянул ученый. — А где Антон, не знаешь? И Дмитрий?

— Погибли, — коротко сказал я.

Обросшая бородой и курчавыми волосами физиономия вытянулась.

— А-а-а, — снова протянул Маркович. — Ты их убил?

Я уставился на него.

— Нет. Их убил Падший Праотец. Знаете такого?

— Кто-то из паранормов? — жалобно уточнил ученый. — Не знаю…

— Что тут случилось? Где охранники?

— Так это… Уехали Антона с Дмитрием искать. Антон обещался на второй день приехать… но пропал без вести. На связь не выходил. Наши и поехали искать. И тоже не вернулись… Полагаю, они просто решили больше не жить на Базе… Собственно, только Антон их и удерживал вместе… Харизматичный был лидер…

— А вы почему остались? — перебил я, не особо удивившись, что База держалась на одном авторитете Антона. Не исключено, что даже при нем со временем Бродяги разбрелись бы кто куда. Такая уж натура у Бродяг.

— У меня лаборатория… — забормотал Георгий Маркович.

— Лаборатория, — повторил я. И внезапно понял, зачем сюда приехал. — Откройте ворота, мне нужно в вашу лабораторию.

Ученый на мгновение замялся, но потом загремел ключами. Я вошел на территорию заброшенной Базы и быстрым шагом двинулся к желтому домику. Маркович семенил следом.

На футбольном поле оставался один бронетранспортер, больше техники не было. Наверняка с оставшейся машиной что-то не так, иначе и ее забрали бы.

— Откройте, — велел я, остановившись перед решеткой в дверях той комнаты, где с обоями сливался Оборотень.

Ученый хотел было что-то сказать, но промолчал и открыл замок.

Я вошел в пустую комнату с огромным наростом на стене, окрашенным так же, как и обои. Помедлив, положил на него руку. Он оказался неожиданно теплым, словно нагретым солнцем.

— Кем бы ты ни был, — шепотом сказал я, — надеюсь, что это скоро кончится. Я постараюсь, чтобы это кончилось… для тебя и таких, как ты.

Вышел из комнаты и поглядел на застывшего в коридоре Марковича. Отрывисто спросил:

— Вы его собираетесь резать скальпелем? Делать какие-нибудь эксперименты?

— Да нет… Нет!

— Я сюда вернусь еще, — пригрозил я. — Если увижу, что его тронули, я тебя зарежу. Твоим же скальпелем, понял?

Маркович струсил — и это при том, что у него была винтовка, а у меня только пистолет в кобуре подмышкой, который надо еще успеть выхватить.

— У меня нет намерения продолжать исследования… После того, как База опустела…

— Может быть, когда-нибудь цивилизацию восстановят, — сказал я мягче, — и у вас будет возможность заниматься научной деятельностью. Так что сохраните тот журнал, который я вам дал. Он пригодится.

Он закивал, грустно улыбнулся. Мне вдруг стало его жалко. Остался один, бедняга, а ведь он особо ни в чем не виноват. Хотел как лучше, изучить мутантов, принести пользу…

— У вас есть еда? — спросил я.

— Они с собой забрали большую часть, — забормотал Маркович, глаза его забегали. — Совсем чуть-чуть осталось… Когда я в погреб спустился, тогда и понял, что они не планировали возвращаться…

— Я не буду вас грабить. Вам лучше оставаться здесь, но… не мучьте Оборотней и Ушедших. Им и так досталось.

— Понимаю…

Кажется, он говорил искренне.

Я попрощался и пошел к воротам.

***

Последующие дни и недели я провел в полном одиночестве, бесцельно катаясь вдоль побережья. Несколько суток проводил в какой-нибудь понравившейся бухте, потом снимался с места, обыскивал дома и магазины в поисках оставшейся еды, сливал бензин. И снова стоял на одном месте, пока оно не приедалось.

Как ни странно, одиночество меня совсем не мучило. То ли привык, то ли попросту устал страдать оттого, что рядом никого нет и поговорить не с кем. Иногда вспоминал Тимку, с которым, конечно, было бы веселее, но особого сожаления не испытывал. Мне необходимо было побыть одному: только ветер, небо, земля, море — и я.

За Тимку не беспокоился. Матерь Анфиса выжила и вряд ли пострадала от взрыва сильнее меня. Нас троих зашвырнуло в реку, так что нам крупно повезло. Анфиса позаботится о Тимке и остальных детишках — тех, кто выжил.

Хотя временами шли ливневые дожди с грозой, дни становились все жарче и солнечней. Я научился рыбачить с берега, предварительно потеряв пару удочек. Хорошо клевало ранним утром, когда почти нет ветра и волны. Раза три я поймал камбалу — такую рыбу сразу узнаешь. Других рыб не опознал. Что это было? Кефаль? Морские окуньки? Барабульки? Понятия не имею — только читал названия этих зверюг на вывесках рыбных магазинов. Наверное, стоило найти книгу с картинками, где описывалась бы вся эта морская живность. А то в один не совсем прекрасный день съем что-нибудь ядовитое, и поминай, как звали…

Моя диета почти на сто процентов состояла из даров моря. Где-то читал, что морская пища дает человеку все нужные витамины и микроэлементы, поэтому, пожалуй, следовало остаться у моря на всю оставшуюся жизнь и надолго отсюда никуда не уезжать.

Много купался в море. Поскольку сейчас все пляжи мира стали нудистскими, использованием купальных принадлежностей я себя не утруждал. Иногда и вовсе целыми днями разгуливал в костюме Адама. Сильно загорел с головы до ног, причем загар получился таким ровным, что дальше некуда. Нашел в магазинах акваланг, но погрузиться с ним не получилось. Зато прекрасно получился снорклинг — ныряние с маской, из которой торчит трубочка для дыхания.

Это было потрясающее время. Ни депрессии, ни глюков, ни желания куда-то бежать. Полный расслабон и в то же время постоянная занятость делами насущными. То рыбу ловишь, то стирку устраиваешь, то в автодоме убираешься или к “крыльцу” песчаную дорожку насыпаешь, чтобы можно было ходить до самого берега босиком. Или читаешь в тенечке умные книжки и потихоньку умнеешь…

А потом внезапно всё закончилось. Меня куда-то повлекло, да так сильно, что не усидеть. Это было ранним утром — я проснулся и понял, что сегодня, прямо сейчас надо ехать. Куда-то на восток. Не очень далеко, но ехать надо немедленно.

Я сел за руль, развернулся и поехал по дороге на восток. По пути в голове немного прояснилось, и я вдруг понял, куда еду. А самое главное, сообразил, какой сегодня день.

День летнего солнцестояния, двадцать первое июня. О нем говорил зоолог Алексей Николаич. Откуда он знал? Тоже почувствовал? Наверняка ничего не чувствовал, просто логически дошел до этого. У язычников все мероприятия приурочены к природным явлениям, а не искусственным календарным датам — таким, как Новый год, например. Теперь было ясно, что должно произойти в день летнего солнцестояния.

Казнь Падшего на Спиральном Кургане.

День еще не перевалил за полдень, когда я очутился среди невысоких, заросших лесом гор на петляющей серпантином дороге. Уже ничего не напоминало о близости моря. Зато я ощущал Матерь Киру и, кажется, других Матерей — пока еще слабо, но ощущение силилось. Они близко…

Дорога здесь была узкая, кривая и убитая — в основном из-за ливней, а кое-где и камнепадов. То и дело попадались дорожные знаки “Берегись обвала”. Деревья на крутых каменистых склонах росли кряжистые, с плоскими вершинами. Я сбавил скорость до минимума, чтобы ненароком не сверзиться с дороги, и поэтому ухитрился сразу затормозить, когда за поворотом обнаружилась преграда.

Два внедорожника — красный и черный — перегораживали дорогу, так что не объехать, не проехать. Я не успел опознать марки, внимание переключилось на вышагивающих перед машинами двоих парней с винтовками. Один щеголял в красных шортах, другой — в черных. Они что, под цвет тачек вырядились?

Два братка неспешно двинулись ко мне, вскинув оружие. Эй, они случайно не с Базы? Я во время первого посещения не всех ее обитателей повстречал.

— Выходи! — крикнули Черные Шорты.

— И без оружия! — вставили Красные.

Шеи и плечи парней покрывали татухи в виде готических букв.

Где-то я такие татухи уже видел… Совсем недавно…

Я оценил ситуацию. На узкой дороге не развернуться, сквозь баррикаду из двух джипов не проломиться… Судя по всему, они специально устроили здесь засаду.

Я вышел и поднял руки.

Кто они такие? Разбойники с большой дороги? Сбывается предсказание Антона, и Бродяги вышли на тропу войны за иссякающие ресурсы? Но у меня-то нет ресурсов, только полмешка гречки и столько же риса. Идите рыбачить, ребята, и будет вам счастье.

Ощущение присутствия Матери Киры усилилось. Оно было и тогда, в Общине Анфисы… прямо перед появлением Падшего.

И тут я вспомнил, где видел похожие татухи.

У Даши-гонщицы, которая чуть не принесла Владу в жертву. Вообще-то, тату в виде готических букв — невесть какая редкость, но шестое чувство подсказывало, что эта парочка из той же компании, что и Даша. Группа поддержки Падшего…

— Ну что? — осведомился Красные Шорты у Черных, не отводя от меня настороженного взгляда. — Вроде он?

— Похож, — процедил напарник. — В видении Жрицы тоже был высокий сопляк с упрямой мордой… Только побелее. Этот уж очень смуглый.

— Да он загорел на море! — сказал Красные Шорты. — Кайфовал все это время, пока мы за ним гоняемся!

Видение Жрицы?

Все ясно. Эти по мою душу.

Не было никаких сомнений, что это секта Падшего. Я прямо-таки впитывал идущую от них злую силу — ту самую, что исходила от Даши. Ясно, как день, что они разыскивают меня, Палача. Если сейчас они решат, что я не тот, кто им нужен, то наверняка грохнут не задумываясь. Но насчет Палача у них другие планы. Планы, связанные с кровопусканием в центре из кусков протухшего мяса…

Отчего-то мне было совсем не страшно. Сегодня летнее солнцестояние. Мой день. К Спиральному Кургану меня ведет могучая сила, помощнее всех Праотцов, вместе взятых, и этим трем психам ее не остановить.

Я спросил:

— Ищите Палача? Это я. А вы — слуги Падшего?

У братков перекосились рожи. Они быстро переглянулись.

— Мы верные последователи Падшего Праотца! — с надрывом крикнул Красные шорты. — Он призвал нас в день апокалипсиса, чтобы мы последовали за ним и защитили его великое дело!

Я поморщился от пафоса.

— А конкретней? Вы хоть знаете, чего ему надо?

Красные Шорты подошел ближе, уставив дуло мне в грудь.

— Он хочет свободы для людей, — сказал он спокойнее, — а ты, Палач, должен его убить. Дети Земли и ты тоже — вы все живете по чужим правилам. Вы — рабы. А мы — свободные люди и сами задаем правила.

— Вы уже рабы Падшего, — сказал я. — Может, его и спросите, кто вы для него? Он где-то рядом — я чувствую.

— Рот закрой, — посоветовал Красные Шорты. — Иди вперед и не дергайся.

— Палача убить невозможно, ты в курсе?

— В курсе. Но мы можем провести один интересный ритуал, и, может быть, ты и не восстанешь в ближайшие сто тысяч лет. А за это время мы разберемся с проблемами. Шагай!

Я зашагал. А что было делать? Сильное ощущение Матери Киры не давало страху овладеть мной, хотя подползала тревога. Если сейчас ничего не произойдет, все закончится для меня плачевно…

И что-то произошло.

Задняя дверца черного внедорожника распахнулась, и из салона выбралась заспанная девица с недовольной физиономией. Она была невысокого роста, упитанная, в полосатом топике, очень маленьком, открывающем рыхлый татуированный живот, и просторных штанах, в которых раньше занимались йогой. Мода в новом мире не в почете: каждый наряжается в то, что удобно лично ему, а не приятно окружающим или соответствует каким-то нормам морали и традиций. Я, к примеру, сейчас был в тонкой белой рубахе с длинными рукавами и капюшоном, причем рубаха на размер больше нужного, и в льняных шортах.

— Жрица! — сказал Красные Шорты, остановившись. Я тоже замер.

Я прямо-таки кожей чувствовал, как этого парня переполняет сектанское восторженное благоговение и преклонение перед этой пухлой дамочкой. Странно, конечно, что они размышляют о свободе, эти сектанты. Насколько я понимаю, секта и личная свобода — понятия плохо совместимые. Но, вероятно, я понимаю неправильно?

Если Падший и топит за свободу человечества, то последователи ухитрились извратить идею. Собственно, ничего удивительного. Люди обладают гигантским талантом все извращать. Учение о вреде Трех Волн и праве людей самим выбирать судьбу эта компашка свела к банальной секте с громкими титулами и иерархиями.

Или же Падший — действительно кто-то вроде дьявола, и все его последователи превращаются в марионеток вроде этих типков.

Черные Шорты почтительно сказал:

— Маша, тебе уже лучше? Голова не болит?

В его голосе явственно прозвучала ласка — почти интимные интонации.

Понятно. Жрице не чужды обычные человеческие слабости. Ей подчиняются как священной особе, это видно невооруженным глазом, но как минимум с одним своим сторонником она состоит в отношениях…

Маша уставилась на меня водянистыми глазами навыкате, проигнорировав вопрос о голове. Надо же, подумал я, предыдущая Жрица была Даша. А эта — Маша. У поклонниц Падшего других имен нет?

— Мы его поймали, Жрица, — торжественно доложил Красные Шорты. — Палача. Вот он. Явился сюда, как ты и предрекала. Времени мало, надо проводить ритуал…

Маша перебила его хриплым со сна голосом:

— Отпустите его.

Парни аж вздрогнули от неожиданного приказа. Признаться, я тоже офигел, хотя подспудно ждал чего-то подобного.

— Как отпустить? — переспросил Красные Шорты, разом утеряв весь пафос. — Мы его столько времени искали!

Жрица перевела на него взгляд. Снова посмотрела на меня, откашлялась и выпрямилась. Словно хотела показаться более высокой и величественной.

— Только что во сне мне было еще одно видение. Падший требует отпустить Палача. Он сказал… сказал…

Она наморщила обгоревший на солнце лоб, пытаясь вспомнить слова своего господина. Видимо, подробности сна быстро улетучивались из памяти.

Я подсказал:

— Он сказал, что устал сражаться со мной в веках, потому что я снова восстану в новом теле и с новой душой, а он восстанет в новом теле со старой душой. Он хочет договориться со мной — раз и навсегда.

Выпуклые глаза Жрицы стали еще выпуклее.

— Верно… — выдохнула она. — Так он и сказал…

Она кивнула миньонам, и те молча опустили винтовки. Хотя зачем было целиться в безоружного? Если я сделаю одно-единственное резкое движение, продырявить меня пулями будет легче легкого. Видать, побаивались они меня… Знать бы только, на что способен Палач.

— Я бы хотел проехать здесь, — напомнил я.

— Мы уберем машины, — пообещала Маша, и парни, не медля больше, запрыгнули в джипы, завели двигатели. Я повернулся и пошел к автодому.

— Палач!

Я обернулся.

— Прошу, сделай правильный выбор, — крикнула Маша. — Слушай сердце — и больше ничего и никого!

Я ничего не ответил, сел за руль и аккуратно покатил по узкой горной дороге мимо внедорожников, которые отъехали на обочину.

Когда проезжал мимо стоявшей на краю асфальта Маши-Жрицы, она закричала что-то. Голос заглушил шум двигателя. Но, кажется, до меня долетели слова “Слушай сердце”.

***

Примерно через час осторожной езды по горным дорогам я увидел впереди детскую фигурку в голубой футболке и белых шортах. Пригляделся — старый знакомый Толик.

Я затормозил в паре метров от него. Отсутствующего выражения лица как не бывало — Толик преобразился, глаза смотрели ясно, даже остро, по-взрослому. Понятно, подумал я. Это уже не совсем Толик. В нем проявился Праотец.

Я полез из кабины наружу, и тут со стуком с соседнего сидения на пол упала Расписная Бита. Словно напомнила о себе. Я подобрал ее, выбрался из кабины на дорогу и закинул Орудие Палача на плечо. Громко сказал:

— Привет, Толик!

— Я не Толик, — тут же отозвался Зрячий. — Точнее, не полностью Толик. Меня зовут Вид Пурвиа. Следуй за мной. Мы пойдем пешком.

— Ты Праотец? Это ты меня позвал магией?

Толик кивнул — маленький, серьезный и важный.

— Тебя позвала Сила Сбора. Ты — один из нас.

Слово “Сбора” он произнес нараспев и не совсем внятно. Прозвучало как “Собора”. Он повернулся и зашагал к обочине, где начиналась каменистая тропа, идущая в горы. Я пошел следом.

Было жарко и даже душно. Не шевелилась ни одна ветка кряжистых кустов и деревьев по обе стороны от тропы. Оглушительно звенели и трещали насекомые — то ли цикады, то ли кузнечики. В выцветшем небе кругами летала какая-то птица. Несколько раз я заметил юрких ящериц, которых и не разглядишь, пока они не шевельнутся.

— А Падший… — заговорил я через несколько десятков шагов, — тоже там будет?

— Естественно. Он один из нас. Когда-то он пошел против Великого Замысла и отпал от Сбора, но силу призыва он не может игнорировать.

Я пробурчал под нос:

— То есть все-таки мы все рабы, получается… Даже Падший, который борется за свободу, полностью не свободен.

Идущий впереди Толик — или Вид Пурвиа, — не оборачиваясь, издал странный звук. Вроде бы смешок. Заявил:

— Свобода — это иллюзия, которая приводит к беде.

Я остановился.

— То есть свобода, блин, это иллюзия, а рабство реально?

Толик тоже остановился, обернулся. Мягко улыбнулся, как взрослый несмышленышу. На лице Толика эта улыбка выглядела смешно. Он пригласил меня жестом отойти в тень дерева.

— Это не рабство, — пояснил Праотец. — Это некоторые ограничения. Только когда существуют рамки, человек стремится выйти за эти рамки. Это как вызов. Если нет забора, через который захочется перелезть, чтобы посмотреть, что на другой стороне, человек будет сидеть на одном месте посреди бесконечных невостребованных возможностей. Ограничения дисциплинируют, дают направление. Они не позволяют распыляться. Обрисовывают стратегию.

— Значит, Три Волны — это и есть забор, через который нужно перелезть? Или попросту сломать? Тогда выходит, что Падший поступает правильно?

Толик покачал головой.

— Нет, он поступает неправильно. Великий Замысел Трех волн для Падшего не забор, через который можно перебраться в поисках чего-то нового. Три Волны для него и есть цель, которую надо уничтожить просто потому, что ему так хочется.

— А почему ему так хочется?

— Спросишь его сам. Я не знаю. Он еще старше меня. Он вышел из поколения самых первых на этой планете. Возможно, он возгордился и пал, как и рассказывают ваши легенды.

— Легенды о Люцифере? Или Прометее?

Вид Пурвиа пожал плечами.

— Идем дальше?

Мы добрались до гребня невысокой горы — а горы здесь были все невысокие — и увидели миниатюрную долину. По дну струился извилистый ручей в окаймлении заросших травой берегов. На пологом берегу высился конусообразный зеленый холм с густыми кустами на вершине. Его склоны спиралью покрывали небольшие белые валуны.

Я обмер.

Спиральный Курган!

Кто выложил валуны? Тоже Сила Сбора?

У подножья Кургана толпился народ — надо полагать, сам Сбор. С такого расстояния не рассмотреть, кто именно там собрался; видно было лишь, что среди них немало детей. А еще я чувствовал Матерь Киру и других Матерей.

Пока мы молча спускались по тропинке к ручью, причем древний Праотец бежал вприпрыжку, я думал о всяких глупостях. Наверное, из-за растерянности. Вот и наступил день казни. А я не готов от слова совсем. Это как прийти на самый важный в жизни экзамен, не имея понятия, что вообще там будет. В голове крутился дурацкий вопрос: а на чем приехала вся эта толпа? Где их тачки? Припаркованы за поворотом дороги, куда я не успел доехать?

Мы уже почти дошли до ручья, когда я разглядел в группе людей Матерь Киру и всех ее детишек, здорово вымахавших на пару месяцев. Матерь Анфиса тоже была здесь. Вокруг нее топтались ее детишки, в том числе Балагур Наташа с багровым ожогом на поллица. Тимка-Ремесленник бродил на берегу со скучающим видом, рядом важно стоял, заложив руки за спину, Кирилл-Вадхак.

Отца Даниила было не видно. Погиб при взрыве?

При нашем появлении все знакомые и незнакомые люди молча и организованно начали расходиться. За несколько минут они выстроились вокруг Кургана в виде какого-то огромного хоровода.

Как на рисунке Влады.

Кстати, где она? Где Влада?

Я ее не видел.

Люди в Круге Сбора выжидательно смотрели на нас с Толиком. Тишина была неестественная. Я вдруг понял, что не слышу пения птиц и жужжания насекомых. Они все ни с того, ни с сего заткнулись. На солнце набежало легкое облачко, и на горы упала тень.

И в этой мертвой тишине я услышал ритм. Не ушами, а внутренностями, всей поверхностью кожи. Ритм, похожий на древние там-тамы, призывающие на большую охоту, войну или религиозный ритуал.

Я закрыл на мгновение глаза и под эти однообразные удары увидел — прямо в своей голове — картинки… Там было что-то омерзительное и ужасное. Я не смог разглядеть детали, но уже сообразил, что это сцены пыток Падшего — эти пытки перед самой казнью должны упокоить Падшего навсегда.

Меня начали посещать видения о ходе ритуала казни — об этом мне когда-то говорил Вадхак.

— Все собрались, — сказал Толик, он же Вид Пурвиа. Я слышал его голос тоже не совсем ушами. Причем казалось, что голос принадлежит взрослому мужчине, даже пожилому, а не шкету, который еще ни разу не брился.

Я захлопал глазами. Мутные и нечеткие картинки казни наплывали на то, что я видел непосредственно, и все перемешалось. А еще чудилось, что помимо Кургана, берега ручья и людей здесь одновременно есть какое-то другое место, призрачное, не совсем определенное. Будто два изображения наложились одно на другое. К примеру, на образ Толика накладывался призрачный силуэт высокого и сутулого деда. Я прищурился, и призрачная картинка прояснилась. Старик, стоявший как бы за спиной Толика, был совсем старый, высохший как мумия, с седой бородой до колена. Лицо — как выветренное рассохшееся дерево, глаза выцвели до белизны, длинные седые волосы на лбу перехватывала кожаная тесьма. На старике красовался просторный бесформенный балахон.

Именно дед и говорил, а Толик синхронно открывал рот:

— Сбор полный. Подтвердите это, сестры и братья!

— Сбор полный, — эхом отозвались многочисленные голоса.

Сейчас, когда я начал видеть “астральный” план, оказалось, что над каждым Зрячим нависают старперы — бабки и дедки, похожие на вековечные деревья. Их было много — большую часть скрывал Курган. И я не видел той, кого хотел увидеть.

— Не полный! — выкрикнул я. — Где Влада? Где Зрячая Влада? Кира, где она?

Кира посмотрела на меня растерянно, покачала головой.

— Она погибла?

Пронзил страх. Если Влада умерла, как тот Лозоходец, то я не знаю, как и зачем жить дальше. А Котейка — что с ней?

Я закрыл глаза и тем не менее увидел свои руки, которые поднес к лицу. Они были окровавлены… И они, дрожа, вырезали причудливым клинком лицо какого-то человека, которого было видно совсем плохо. Он застыл на коленях передо мной, расставив руки, словно распятый на невидимом кресте. Резким движением я сорвал кожу с лица, брызнула кровь, и белыми пятнами на меня глянули глазные яблоки… Несмотря на отсутствие век, во взгляде читались печаль и разочарование…

— Нет, сука! — вырвалось у меня.

Я мотнул головой, прогоняя видение. Распятая жертва без лица, мои окровавленные руки и клинок испарились. Я снова был на берегу ручья у Спирального Кургана, а возле моих ног гуляла черная кошка — она терлась о мои икры. На ошейнике висело красное тряпичное сердечко.

Толик наклонился, бережно поднял кошку на руки. В то время как высохший дед за его спиной не шевельнулся, глядя на меня глубоко посаженными глазами.

Что это? Толик-ребенок поднял кошку, но это не было желанием возродившегося в нем Вида Пурвиа? Так они разделены?

— Ты забыл, — сказал Вид Пурвиа. — Вытеснил это воспоминание из памяти. Падший открыл тебе свое лицо еще в Общине Матери Анфисы.

— Чего? — тупо спросил я. — Откуда ты знаешь?

— Я вижу кое-какие твои мысли и эмоции. Сегодня я — главный на Сборе Знающих Праотцов и Праматерей. Я замыкаю на себе Силу Сбора.

Значит, у них все-таки есть самый главный Праотец… Значит, все-таки улей…

— Да начнется Казнь, — пророкотал Вид Пурвиа совсем уже нечеловеческим, громовым голосом. — Иди, Палач, и сделай свое дело. Исправь ошибки прошлого. Направь человечество к свету и порядку.

Беззвучный ритм тамтамов толкнул меня вперед, и я пошел по тропинке, выложенной двумя рядами валунов. Тропинка вытянулась направо и наверх, огибая холм против часовой стрелки и ведя в конце концов на вершину. Я взбирался по тропе все выше и выше под бой невидимых барабанов и под взорами Праотцов и Детей Земли. Я поднимался на вершину Спирального Кургана — молодой растерянный и загорелый Палач с Расписной Битой в руке. А вместе со мной закручивалась невидимая энергия Сбора, которая словно закрывала нас в ловушку, не давала вырваться из нее никому.

Бум-бум… — вещал тамтам.

Тук-тук-тук-тук-тук… — за это время отсчитывало сердце.

Я шел на вершину с таким видом и чувством, словно приговоренный к казни, а не палач. В голове — пустота, в груди — жар и тревога, в мире вокруг — бесконечный бой древних как мир барабанов.

Да, я вытеснил то воспоминание. Не желал думать об этом. Запретил себе вспоминать… Оказывается, такое бывает.

И воспоминание спряталось на самом дне бессознательного, в чернильной тьме, в которую нельзя погрузиться без того, чтобы не сойти с ума.

Или не стать просветленным…

В этом воспоминании, которое всплывало на поверхность ума, как разбухший труп из омута, Падший снял саван… Стянул легким движением руки, и саван стек с лица Древнего, как воздушная вуаль с невесты… И тогда я немного свихнулся.

А может быть, и не немного, а полностью и бесповоротно.

Запыхавшись, я дошел до вершины — до крохотной полянки в обрамлении высоких кустов. Я уже понимал, кто будет меня здесь ждать.

“…Я был самым обычным парнем, собирался накопить на свадьбу и жениться на любимой девушке…” — заговорил в памяти голос Кирилла-Вадхака.

Я знаю, Вадхак. Знаю, что стало с твоей любимой девушкой. Ты казнил ее на Спиральном Кургане.

“…Ход правильного ритуала явится Палачу в нужный час. Ты просто вспомнишь его, будто всегда знал. Но легко ошибиться”.

“Почему?”

“Потому что убивать живое существо непросто”.

Теперь я знаю, Вадхак, почему тебе было непросто. У тебя дрогнула рука, и ты нарушил ритуал. Сделал микроскопическую ошибку. И твоя жертва возродилась вновь. Ты не сумел убить ее окончательно. Ты — плохой Палач.

…Она была здесь — Влада. Стояла в коротком красном платьице, босая, с изрядно отросшими, до лопаток, волнистыми волосами. Она неуловимо изменилась — повзрослела. Изменилось выражение лица, сейчас оно было осмысленным. Взгляд перестал быть мутным — Влада глядела на меня внимательно и с ожиданием. И — совершенно без страха.

— Привет, Влада, — сказал я как можно спокойнее. Но голос все равно сорвался.

— Привет, Тим, — ответила она.

***

У меня подогнулись ноги, как у радиолюбителя Антона и военного Рико, когда перед ними явился Падший. Но черная магия тут была ни при чем. Просто на меня накатила слабость. Бита выпала из пальцев, и я махом сел на густую траву.

Влада грациозно опустилась напротив меня на колени, повела рукой, и из нее выпал деревянный кубик с буквой “Т”.

— Прости, что так вышло… Если сможешь.

У нее был нежный грудной голос с легкой прелестной хрипотцой.

Почему мне не сказали, что это она? Что это Влада? Все они твердили про Падшего в мужском роде. Специально, чтобы я воспринимал свою жертву как мужчину, соперника? Мужчины ведь не воспринимают женщин, как соперников! Или нет?

— Но как это случилось? Я тебя встретил у Хозяина… Если б я поехал другой дорогой…

— То встретил бы меня в другом месте, — подхватила Влада. Он сделала еле заметное движение, будто хотела коснуться меня, но сдержалась. — Все тропинки ведут на вершину.

Она огляделась, и я тоже, как зачарованный, посмотрел по сторонам. Мы и были на этой самой вершине, куда ведут все дороги, а не только ритуальная спиральная тропа.

— Есть силы, которые сильнее Праотцов и Великого Замысла.

— Судьба? — с сомнением уточнил я.

Зачем мы разговариваем? Что это изменит?

Влада повела плечом.

— Судьба — это след наших ног на песке прошлого. Сила, о которой я говорю, ведет нас в тумане настоящего. Уж прости меня за такие пышные метафоры… Эта сила ведет нас без маяков. Но всегда приводит к цели.

— К эшафоту, — сказал я.

— Я рождалась и умирала тысячи раз. Во все времена. Моя память многое отсеяла, но я помню самое главное.

— И что же?

Но она будто не слышала. Глаза затуманились, как в те дни, когда мы путешествовали вместе.

— Когда я родилась в этом теле, память прошлых жизней вернулась в детстве — дырявая и искалеченная, но вернулась. Три Волны лишили меня дара речи, и я немного сошла с ума. А может быть, и не немного.

Я вздрогнул. Она что, читает мысли? Или мы мыслим одинаково? Почему тогда между нами такая связь? Я ведь не Вадхак, а совсем другой человек. Падший же… точнее, Падшая та же самая.

— Меня инициировали песни Буйных, когда они явились на станцию к этим милым бедным старичкам.

Меня осенило.

— Так получается, что… Буйные явились к тебе? Тот Буйный в клетке Супругов их вовсе не звал?

Буйные закручивали хоровод вокруг Зрячих в поисках неинициированной Падшей. А те, кто был не Падшей, превращались в Бугименов… Когда Орда двинула легионы к станции, почуяв Зрячую, Влада ощутила их приближение и предупредила меня. Она была не в себе, и по сути это был другой человек. Маленькая полусумасшедшая девочка, привязавшаяся к парню, который заботился о ней.

— Да, — сказала Влада. — Мне жаль.

— И ты тогда вовсе не заболела… Ты начала перевоплощаться…

Влада посмотрела на свои руки. Тонкие, белые и изящные.

— Я не перевоплощалась. Я вспоминала.

— Матерь Кира это поняла?

— Не сразу.

Повисла пауза. Тамтамы уже были не слышны, но и звуки природы не возвращались. Уши словно ватой забили. Солнце по-прежнему пряталось за тонкой пеленой облаков, его жар просачивался до земли, но мне было холодно, будто я находился в подземелье.

Я ощущал Матерь Киру оба раза, когда появлялся Падший, — потому что Влада путешествовала с ней!

— Скажи, Влада, почему ты восстала против Великого Замысла? Зачем снова и снова всходишь на эту… — я напряг память, — на эту Голгофу? Зачем тебе эти страдания?

Падшая неловко улыбнулась, и я внезапно понял, что она очень красива. Не внешней красотой, хотя Влада всегда была милая, а внутренней. От нее словно исходил свет.

Что это? Сатанинские происки?

— Потому что я хочу, чтобы… она победила.

— Кто победил? Ты о чем? О свободе?

— О силе, которая движет звездами. И нами — тобой и мной… И всей вселенной. Я хочу, чтобы победила Любовь. Это и есть главное, что я поняла за все жизни.

— Ты чего несешь? — вырвалось у меня.

Я вскочил.

— Какая нафиг любовь, Влада? Ты сейчас меня зачаровываешь, да? Ты реально сумасшедшая и от этого мучаешь всех людей?

Она опустила пушистые ресницы.

— Да, я сумасшедшая. Я хочу, чтобы люди всегда выбирали Любовь, а не Правила, какими бы полезными они ни были. Вот и все.

Я схватился за голову.

— Ну, блин! Как это по-бабски! Миллионы лет войны ангелов и демонов свести к любви! Тили-тили-тесто, блин! Сяськи-васяськи!

Влада фыркнула и дунула на челку, упавшую на глаза. Щеки покраснели, она рассердилась.

— Ничего ты не понял, глупый Тим! Свобода выбора есть у всех разумных людей. Даже у распоследних рабов, даже у Детей Земли, иначе Тим-младший не пошел бы за тобой, не покинул бы родную Общину. Мог бы и догадаться сам! Борьба идет не между имеющими свободу и не имеющими. Фишка в том, что важный выбор люди делают всегда по правилам, законам, понятиям, кодексам чести или мимолетным прихотям. Но выбор, Тим, настоящий выбор всегда нужно делать в пользу любви, и неважно, на что эта любовь направлена. Если она настоящая, то всегда благотворна. В отличие от законов и кодексов чести. Ты хоть представляешь, сколько разных законов и правил я повидала за свои жизни? Для меня они как пыль на ветру! Как следы на грязи!

Последние слова она выкрикнула неожиданно звучным и почти гневным голосом, и невесть откуда взявшееся эхо подхватило их:

“…как следы на грязи!..”

Я отшатнулся, глядя на эту девочку, которая меняла историю человечества. На мгновение забыл, сколько всего она помнит… Гилгул, чудовище в саване и кровавой короне, повелитель Буйных, Оборотней и сектантов, приносящих людей в жертву своему кошмарному божеству. И это все — она?

— Какая любовь может быть в Буйных, Влада? — прошептал я. — А в Оборотнях? А в Ушедших под Дьявольскую Музыку… Твою Музыку. Из-за тебя извратились Три Волны, и миллионы… нет, миллиарды людей пострадали! Я слышал твой истинный голос, когда за нами пришла Даша. Ты сказала, что всего Трех Волн хватило, чтобы втоптать нашу хваленую цивилизацию в грязь!

Влада приподнялась, но так и не встала с колен. Развела руки, как в видении.

— Клянусь тебе, что не желала, чтобы так вышло! Три Волны действительно раз за разом втаптывают цивилизацию в грязь, не оставляют от нее ничего! И это неправильно. Да, я виновата, что исказила Великий Замысел моих братьев и сестер. Я их предала. Но я мечтала вовсе убрать эти Три Волны, уничтожить их навсегда. У меня не получилось… Все испортилось и извратилось, пошло не так, как мне бы хотелось. Я пытаюсь все исправить!

У нее влажно заблестели глаза, и я разозлился еще пуще. Она еще и слезами манипулирует? Чтобы я размяк?

Злость придала сил и уверенности. Ох и хитер дьявол, трудно с ним тягаться…

— Врешь, Падшая! — заорал я. — Где твоя корона? Где саван в крови? Дуришь меня, да? И еще это платье нацепила!..

— Тот облик, — сказала Влада, и при этом голос ее дрожал, а губы тряслись, — есть только в тонком мире… Он — отражение эгрегора Праотцов, их совокупного мнения обо мне… Их много, их эгрегор сильнее меня… Они видят во мне чудовище, и остальные люди видят не меня, а лишь чудовище…

У меня в ушах зашелестел голос Матери Киры:

“Я бы тебе посоветовала не верить ничему, что ты услышишь про Падшего, Палач. Падший — это ложь, покрытая клеветой и неправдой. И нет под ней никакой правды. Вот мой тебе совет, запомни его в следующий раз, когда про Падшего услышишь. Падший — как гнусный фейк, за который в прежнем мире головы с плеч летели. Понял меня?”

Нет, Кира, тогда я не понял. Теперь начинаю понимать.

“Палач — потому как суждено тебе казнить живых существ. Задач будет немало, но самая главная ждет в конце пути. И не завидую я тебе, Палач, когда наступит этот день. Будет он полон слез и крови. А тех, кто возложил на тебя эту ношу, еще встретишь”.

Я встретил их. И уже чую витающий в воздухе запах крови и слез. Во всем ты оказалась права — даже когда говорила в моих снах.

Праотцы своей магией создали фейк о Падшей — так получается? И магия фейка, так сказать, покрыла Владу саваном и прочими атрибутами инфернального чудища. Зачем Люциферу выглядеть ужасно, когда у него есть возможность принимать любой облик?

И какой облик у Падшего истинный?

Я спросил:

— Почему Даша хотела принести тебя в жертву? Она же твоя слуга!

— Она не хотела меня убивать. Только инициировать. Ритуал пролил бы мою кровь, но не убил. Я тогда была не в себе и не понимала всего.

— Охренеть, ты убила свою же последовательницу!

— Она проводила ритуал со всеми Зрячими в поисках Падшего. Работала по ментальной программе, которую я же и создала на случай, если потеряю силы и память… Программа срабатывает автоматически в день Первой Волны. Но Даша действовала чересчур грубо, такое поведение я в них не закладывала. Если бы я оказалась просто Зрячей, то погибла бы.

— У тебя на все есть оправдания…

— Я уже говорила, — сказала Влада, — что не буду сопротивляться, как раньше. Не буду убегать или сражаться. Я смертельно устала и если бы могла просто умереть… Казни меня, если считаешь нужным. Но не отводи взгляда.

Она понизила голос и совсем тихо, одними губами, прошептала:

— И скажи: за что ты ненавидишь меня?

Хватит. Поговорили — и довольно.

Я поднял Орудие Палача, и узоры, нарисованные самой Владой — точнее, другой Владой, немой и невинной, засветились ярче молний. Бита точно раскололась, и сквозь узорчатые трещины наружу вырвался свет ее огненного ядра. В Бите пульсировала огромная энергия — я чувствовал ее.

— Я ненавижу тебя за то, — начал я, — что ты… что я…

Я намеревался сказать про свою сломанную жизнь, про апокалипсис, про родителей и финансовый институт, в который никогда не поступлю. Но Падший, если ему верить, в этом не виноват. Три Волны задуманы не им… вернее, не ею.

— Я не знаю! — выкрикнул я. Бита пульсировала в моих руках все сильнее, увлекая меня, заставляя ударить, совершить казнь. Если бы не тонкая веревка, которую Тимка навертел вокруг рукояти, будто это был самурайский меч, мои ладони касались бы непосредственно Биты и ее энергия, наверное, просочилась бы в меня быстрее. — Не знаю, за что тебя ненавижу!

Влада молчала, смотрела неотрывно мне в глаза. Без страха и злости.

А если я ненавижу ее сейчас за то, что она не сопротивляется? За то, что делает выбор в сторону любви, даже рискуя жизнью? И требует, чтобы и я совершил тот же выбор?.. А я упрямо действую по программе Праотцов. И кто здесь раб?

Я читал в книгах, что в античные времена рабы понимали, что они рабы. Они были рабами только физически. Кого-то такое положение устраивало — всегда найдутся Юры, которым нравится рабство. А кого-то нет. В любом случае, был выбор — бороться за свободу или сидеть на заднице ровно. В современном же мире — до Трех Волн — большинство жило в рабстве абсолютном. Рабы и телом, и душой даже не подозревали, что их умы давно покорены ложью и лицемерием.

Расписная Бита ощутимо дрожала в руках, солнечный свет ослаб, и мои мысли путались. Я почти подчинился воле своего же Орудия.

Сейчас я ударю Падшую по голове.

Она не упадет — сила Сбора не даст ей упасть, пригвоздив к самому пространству.

А потом я начну финкой вырезать Падшей лицо, протыкать глаза, отрезать язык. Я должен буду разрушить этот ее нынешний образ.

И тогда Падшая умрет навсегда, и Великий Замысел сработает как надо. Механизм Трех Волн окончательно и бесповоротно “перезагрузит” наш несчастный мир.

И человечество двинется к счастливому будущему, запланированному Праотцами. Великие планы — это всегда великие жертвы. Интересно, что ответил бы Вид Пурвиа на насмешливый вопрос Матери Киры: “Планы у тебя?”

И больше никто не будет говорить о выборе в пользу любви. Любовь — штука неуправляемая, а потому опасная. Никто и никогда не контролировал ее, потому что любовь и контроль — вещи несовместимые. Если ты считаешь, что контролируешь любовь, задайся вопросом: а может, это вовсе не любовь?

Снова зазвучали тамтамы, они били по мозгам, заставляя привести приговор в исполнение. Я моргнул и в ярком неживом свете Биты увидел людей вокруг. Старики и старухи — старые, как земля и горы. Они ждали. Забавно: светлые Праотцы — дряхлые старики, даже в телах детей, а Падшая, ужасный гилгул, не способный упокоиться в могиле, — юная и свежая дева в обоих мирах, тонком и грубом.

Может ли Палач стать судьей? Что если я случайно обреку мир на страдания еще на десять тысяч лет?

Я заорал и ударил со всей дури.

…Но не по Владе, покорно ожидающей удара, а по Виду Пурвиа, ветхому седобородому старцу.

Орудие Палача действует во всех измерениях. Праотец исчез в мгновенной вспышке. Я почуял, как где-то у подножия Кургана упал Толик, внезапно потеряв сознание. Выживет ли он? Не знаю. Я не думал об этом. Я наносил удар за ударом по старикам и старухам, Праотцам и Праматерям. Они исчезали, а внизу падали без чувств их носители.

— Остановись, Палач! — крикнул один из Праотцев, Вадхак. — Это ошибка! Мир снова пострадает!

Пусть мир пострадает. Пусть он исчезнет! Зачем он нужен, если все люди в нем снова будут слугами не ими написанных правил?

“Мы не духи, вселившиеся в тела детей. Мы и есть те давно умершие люди, рожденные снова в новом теле в преддверии очередных Трех Волн”.

Это ложь. Вы — духи прошлого, и это прошлое пора забыть. И весь ваш Великий Замысел — ложь, как и все великие замыслы и проекты.

Я ударил Вадхака и всех остальных древних. Они не пытались скрыться — Спиральный Курган не то место, где можно скрыться от Орудия Палача. Они исчезали один за другим во вспышках ослепительного света.

Надеюсь, навсегда.

Я остановился, задыхаясь и опустив Биту. Узоры на ней продолжали гореть неистовым накалом, но энергия, бьющая в ладони, заметно ослабла. Все Праотцы и Праматери пропали, как утренний туман над морем.

— Наверное, меня проклянут все следующие поколения, — пробормотал я.

И тут издалека, то ли из глубин памяти, то ли из тонкого мира — я уже запутался во всех этих звуковых и визуальных спецэффектах, — прозвучал далекий, до боли знакомый голос:

“Что бы не случилось, сынок, что бы не произошло, помни: мы будем тебя всегда любить”.

Эти слова мне сказала мама, когда я уходил из дома этой весной — целую вечность назад.

Родители — нечто особенное. В отношении детей настоящие родители всегда делают выбор в пользу любви. И это единственно верный путь.

Я протянул руку Владе. Она помедлила — видно, была шокирована, хотя и повидала за свои жизни много всякого. Все же взяла меня за руку и встала на ноги. Силы Сбора больше не было, и не стучали тамтамы. Я вдруг осознал, что слышу пение птиц, жужжание насекомых, шелест ветвей… и дыхание вселенной.

Я сказал:

— Идем.

— Куда? — спросила Влада.

— На море. Будем сидеть на берегу и молчать. Или разговаривать. Зависит от настроения.

Она улыбнулась. Бледное лицо наливалось румянцем.

— Хорошо!

И мы начали спускаться со Спирального Кургана.

Больше книг на сайте - Knigoed.net