Тим

Глава 8. Бугимен

Всю ночь гром перекатывал железные бочки по небу, и без остановки лил дождь. Ветвистые молнии, вспыхивая, озаряли бледную равнину на многие километры вокруг.

Я лежал на койке в автодоме Adria Twin и тоскливо думал, что надо было озаботиться каким-никаким громоотводом. Если сейчас одна такая молния врежет по машине, то я зажарюсь, как курица гриль. И это будет обидная смерть — после всего пережитого.

Уснул под утро, когда гроза малость угомонилась. Проснулся поздно — солнце светило с относительно чистого неба, над асфальтовым полотном поднимался пар. Было жарко и душно.

После очень позднего завтрака я надел резиновые сапоги, взял мешок из-под риса и пошел вдоль дороги. Так и есть — кое-где повылазили грибы.

“Тихая охота” увлекла, и я забрел довольно далеко от дороги. Местность здесь была степная, деревья росли в основном вдоль дорожного полотна, на остальном пространстве зеленела поднимающаяся трава. В километре от меня темнела роща деревьев — Ушедших под Музыку, — а за ней в солнечных лучах поблескивали брошенные машины. Видимо, там пролегала еще одна дорога.

Никакой опасности вроде бы не было. Ни единой живой души. Но на всякий случай автомат, пистолет и ножи были при мне. И бинокль на груди висел — чтобы обозревать окрестности.

Я наполнил мешок наполовину, прежде чем сообразил, что этого мне хватит по самое “не хочу”. Часть съем, а с остальным что делать? Солить или сушить грибы я не умею, научить некому, интернета нет. Пропадет добро. Поэтому я разогнул спину в последний раз и повернул назад.

В эту секунду вдали зашумел автомобиль, приближающийся по другой дороге. Пока его не было видно из-за деревьев.

Я шустро нырнул за небольшой пригорок, растянулся на мокрой траве и прильнул к биноклю.

Это был белый минивэн; он сбавил скорость и остановился на обочине недалеко от рощи. Неужели заметили? Я высвободил из-под себя автомат и приготовился к боевым действиям. Если меня все-таки срисовали, подожду, пока они приблизятся, и открою огонь. Ни в какие переговоры вступать не буду — пошли они нахер. Все Бродяги чокнутые, связываться с ними себе дороже.

Мой автодом, собственно, особого внимания не привлекает, на дорогах полным-полно брошенных машин. Выглядит моя новая тачка как микроавтобус, ничего особенного, если внутрь не заглядывать…

И огня я не разводил, дыма нет.

Из белого минивэна высыпали люди… точнее, подростки и дети. Человек восемь. Из-за руля выбрался мужчина, с пассажирского сидения рядом с водителем спрыгнула женщина.

До меня донеслись голоса.

И тут на меня накатило знакомое ощущение.

Это была Матерь со своим выводком. Только не Кира, а какая-то другая. Вероятно, та, с которой встречался конспиролог Ян. У женщины был платок на голове, и трудно понять, какие у нее волосы — темные или нет. Но, кажется, она высокая…

Странно, почему я почуял Матерь так поздно. Киру я чувствовал за много километров. Или эта новая Матерь послабее Киры, или намеренно прячет свое присутствие.

Или между мной и Кирой почему-то более крепкая связь.

Детишки взяли по какой-то бутылочке и организованно, строем, двинулись к роще Ушедших. Там остановились каждый перед своим деревом и, судя по движениям рук, начали то ли гладить стволы, то ли мазать их чем-то… Не содержимым ли бутылочек?

Я вспомнил слова Пастыря Степана, что детишки, которых он тщетно пытался перевоспитать, мазали деревья кровью убитых зверушек. То были обычные деревья. А сейчас малолетние язычники мазали Ушедших…

Мне стало не по себе. Нет, не от самого непонятного ритуала, а от мысли, что я оставил Владу на попечение таких вот людей.

Я перевел бинокль с детишек на машину. Мужик — или парень? — который сидел за рулем, праздно смотрел на ребят, уперев руки в бока. Кто он? Отец какой-нибудь новоявленный? Даша в своем сатанинском молебне в круге из гнилого мяса упоминала “Матерей и Отцов”. Видимо, семейство растет. Интересно, а почему у Киры нет Отца?

Меня пробрала дрожь. Эй, а это, часом, не мне суждено быть Отцом? Недаром я так хорошо чую Киру!

Нет, ответил я сам себе. Я — Палач, а не Отец. У меня уже есть роль в этом апокалиптическом театре.

Я посмотрел через бинокль на Матерь и вздрогнул. Она скрестила на груди руки и смотрела прямо на меня. С легонькой усмешечкой — мол, а я тебя вижу! Но она не могла меня видеть — я залег за пригорком, только едва макушка торчала. Но как ее заметишь среди травы?

Пронзило отчетливое ощущение: Матерь меня видит, и она мне не враг.

Поколебавшись, я встал, поднял мешок с грибами, закинул автомат за спину и пошел себе к автодому. Какой смысл валяться на сырой и холодной земле, когда рядом отираются самые настоящие экстрасенсы? По пути пару раз оглянулся. Сначала Матерь и Отец равнодушно смотрели мне вслед, а потом и вовсе потеряли ко мне всякий интерес. Детишки все это время не отвлекались от деревьев.

Сев в автодом за руль, я минут десять наблюдал за семейкой. Когда дети закончили ритуал, все дружно погрузились в минивэн и укатили. Я расслабился. Все же они меня напрягали, хотя пора бы уже и привыкнуть… Не было ни малейшего желания подходить к ним и общаться.

Если бы они задержались, уехал бы я. А я не хотел сегодня никуда ехать. Во-первых, далеко впереди виднелись городские пригороды. Не улыбалось мне пробираться сквозь пробки с риском застрять в бывших населенных пунктах на ночь глядя. Во-вторых, общение с Матерью Кирой и Конспирологом Яном не прошло зря. Я начал приучать себя не слишком фанатично стремиться к цели, а просто получать удовольствие от каждого прожитого дня. В-третьих, в голове засели слова Алексея Николаича о летнем солнцестоянии…

Многое из того, что происходило после Дня Икс, имело сильный привкус язычества. А язычество, насколько я знал, все свои ритуалы приурочивает к природным явлениям. Сегодня, например, должна быть полная или почти полная луна; я видел ее позавчера вечером, еще до грозы. Неспроста именно сегодня дети делают кровавое подношение Ушедшим…

Странно, что не ночью они этим занимаются.

Когда минивэн исчез вдали, я промыл собранные грибы в раздувшемся от ливней мутном ручье, порезал на мелкие кусочки и принялся жарить на газовой плите. Если б не гроза, после которой не осталось ни одной сухой веточки, я развел бы костер. Нечего газ тратить. Не будь у меня газового баллона, я дотерпел бы до вечера, пока хворост не подсохнет, но у меня сейчас был автодом с его удобствами, и я ждать не захотел. Что и говорить, цивилизация развращает.

Запах жарящихся грибов наполнил жилище. Эх, сюда бы картошки и лука! А еще лучше — сальца и хлеба!

Но с овощами в последнее время дела обстояли туго. А дальше будет еще хуже, если никто не примется высаживать огороды. Хм, задумался я, а чем заниматься на юге, как не огородом и садоводством? Нужно будет найти семена, где-нибудь они ведь сохранились. Я сделал себе заметку на будущее: собирать семена везде, где только можно.

Что касается хлеба, то мои сухари недавно кончились. У меня была мука, и я даже навострился печь лепешки, но они получались какими-то отвратительно пресными, то недопеченными, то перепеченными. В общем, пекарь из меня никудышный.

Я занимался успокаивающей готовкой и то и дело ловил свое отражение в зеркальце на дверце кухонного шкафчика. Не знаю, каких именно мужчин красят шрамы, но в моем случае никакой красотой и не пахло. Рожа как у малолетнего зека, которого лупили всей хатой за мелкий проступок… Плюс к шрамам красная линия на шее, будто меня недавно из петли достали. Странгуляционная линия, я встречал это слово раньше в интернете. Подарочек от Яна…

Пожарив грибы, я сварил еще и гречки. Собственно, от гречки и прочих круп меня уже тошнило, но что делать? Одними грибами сыт не будешь.

Вечером, когда начало темнеть, я вымыл посуду и принял душ. Вода в резервуаре наверху машины здорово нагрелась за день. В горячей воде постирал носки и трусы и некоторое время валялся на койке поверх спального мешка. Взошла огромная желтая луна, осветив равнину молочным светом. Спать не хотелось, и я ведрами наполнил из ручья резервуар. Вода была все еще мутноватая от глины, ну да мы люди не привередливые.

А потом я лег спать. Как всегда, в обнимку с заряженным автоматом.

***

Ночью приснился неприятный, тяжелый сон. Не кошмар, но близко.

Будто бы я был в каком-то темном тоннеле… Рядом еще двое — один вроде бы нормальный человек, а со вторым что-то не так… Не могу понять, что именно не так… С нормальным челом мы делаем какое-то общее дело, а какое — непонятно.

И вот в тоннеле к нам приближается белая фигура. Она внушает дикий страх. Я откуда-то знаю, что это за фигура, но боюсь признаться в этом самому себе.

“Всего лишь Трех Волн хватило, чтобы втоптать людей в грязь, — шепчет фигура, приближаясь. — Всего лишь Трех… А Четвертая Волна — это я!.. Бледный Всадник по имени Смерть”.

Я понимаю, что это Падший собственной персоной. Я боюсь смотреть на него, хочу убежать из этого темного тоннеля, но не могу.

Тогда я просыпаюсь…

Я долго лежал в спальном мешке на койке и смотрел на звездное небо за окном. Окна в “спальне” зарывались ролл-шторами, но я приоткрыл щелочку, чтобы поглядывать наружу. Луна переместилась на западную половину неба, туда сейчас были направлены мои ноги, но яркий свет по-прежнему заливал окрестности. При таком свете даже читать можно…

Наконец я снова уснул и спал уже без сновидений до утра.

Утром после завтрака я сразу сел за руль и поехал. Примерно через два часа въехал в очередной город, чье название не имело нынче никакого значения. Я планировал потратить день, чтобы пополнить запасы одежды, еды, бытовой химии, поискать семена и какие-нибудь книги — почитать на досуге. А потом уже ехать, по возможности, без остановки до самого синего моря, где встречусь с Владой, Матерью Кирой и ее общиной. Точнее, не синего моря, а Черного.

Город довольно сильно пострадал от пожаров. Многие были недавними, судя по дымкам, вьющимся над пепелищем. Не исключено, возгорание произошло из-за короткого замыкания — электричество-то поступало бесперебойно. Кое-где в черных зданиях искрила проводка. Если бы не ливни, горело бы до сих пор.

Или кто-то специально поджигает?

Город выглядел абсолютно покинутым и заброшенным. Целые выгоревшие районы, размытые дороги, почти ни одного целого окна, грязь и мусор на тротуарах. Трава росла везде, пробивалась даже сквозь узкие трещинки в асфальте, как ни в чем не бывало зеленела на балконах и крышах, где ветер нанес почву.

Я проехал между брошенных машин по широкому проспекту почти до центра города, развернулся так, чтобы в случае чего сразу дать по газам, и вышел из машины. Дальше следовало идти пешком, иначе есть риск где-нибудь застрять.

С собой я взял огнестрельное оружие, ножи и раскрашенную Владой биту. Иногда лучше не привлекать лишнего внимания выстрелами…

И — как в воду глядел.

За углом встретил одинокого Буйного, который вертелся на месте, как пес, гоняющийся за собственным хвостом. Он не был похож на человека, высох, как мумия, почернел, сморщился, лицо оплыло — не понять, где у него глаза, а где нос, рот и уши. Вместо волос — вылезающие космы и колтуны. Вместо одежды — потерявшие цвет лохмотья.

Я некоторое время наблюдал за ним, затем, убедившись, что рядом больше нет Буйных, вышел навстречу. Буйный затрясся и по-птичьи засеменил ко мне. Я подпустил его поближе и со всей дури приложил битой прямо по лбу.

Я словно по трухлявому пню ударил. Лоб прогнулся, из вмятины вяло потекла густая темная жидкость. Буйный опрокинулся на спину и заклацал зубами в кривом рту. Я врезал ему еще раза три, пока башка не превратилась в нечто, похожее на огромного раздавленного полувысохшего жука. Руки и ноги у монстра еще некоторое время двигались, но вскоре замерли.

Значит, все еще смертны…

Это хорошо.

Я сполоснул биту в ближайшей луже и пошел дальше. Двигался осторожно, вдоль стен, поглядывая во все стороны и даже наверх. Шума почти не производил.

В городе не шумели машины, не сигналили вечно раздраженные водители. Не визжала болгарка на стройках, не разговаривали люди. Не грохотала музыка из сабвуферов.

Зато вовсю пели птицы. Один раз дорогу пробежала лисица; ее коготки звонко постукивали по асфальту.

Надо отметить, что звуки природы звучат приятнее. И в то же время навевают тоску. Тоску о мире, которого не вернуть.

Я прошвырнулся на несколько кварталов вглубь города. Все магазины были опустошены. Музей и центральная библиотека возле площади сгорели до руин. Похоже, поживиться здесь особо нечем…

Разгуливать дальше я не рискнул. Пожалуй, надо вернуться в машину и уехать. А завтра с утра заехать в город с другого конца и “обыскать” другие улицы. Не может быть, чтобы во всем городе не найдется ничего полезного.

Возвращался я по соседней улице, параллельной той, по которой шел до этого. И наткнулся на десятка три или четыре машин, которые когда-то давно, еще во времена Первой Волны, вломились друг в дружку. Все тачки, как обычно, покрывал слой грязи, всякого мусора, птичьего дерьма. От удара одного из автомобилей повалились фонарь и молодой клен. Машины перегородили улицу, включая тротуары, так плотно, что не пройти, не протиснуться.

Я оглянулся — придется делать крюк, возвращаться назад на полквартала, проходить по перпендикулярной улочке и снова топать полквартала в прежнем направлении. Мне было лень ходить кругами, и я полез по машинам.

Дурацкое решение, но кто говорил, что я — гений? Подумалось, что перелезть через пробку прямо по машинам проще простого. И это действительно несложная задача, если исключить разные неприятные случайности.

Сначала я успешно перепрыгивал с тачки на тачку и при этом даже ухитрялся не особо шуметь. А потом, когда до конца “пробки” оставались лишь один фургон и пара легковушек, поскользнулся на свежем птичьем говне — какая-то пернатая сволочь от души здесь облегчилась — и рухнул в узкий зазор между черным джипом и “нивой”.

Не успел я испугаться, как подошвы моих кроссовок уперлись в асфальт. От удара сильно болело колено, и что-то больно упиралось в спину — кажется, боковое зеркало. А еще болела задница, которой я припечатался со всего маху о крышу “нивы”, когда поскользнулся.

Удивительное дело, но биту из рук я не выпустил. Правда, и не мог теперь уже выпустить, она оказалась зажатой между моим животом и дверью джипа. Стекло на дверце было наполовину опущено, и на меня скалился череп водителя со слипшимися волосами. Водитель был одет в некогда хороший костюм, сейчас уже замызганный и грязный от зимней непогоды, и законопослушно пристегнут. Ремень безопасности не давал телу упасть на руль, а голова упиралась в верхнюю кромку полуопущенного стекла, словно водила решил выглянуть и посмотреть на что-то прямо под машиной.

— Чего лыбишься? — буркнул я недовольно. — Видишь, застрял?

Но мертвец ничего не видел. Птички наверняка первым делом полакомились его глазками еще давным-давно.

Я подергался, попытался выбраться из узкой щели и так, и сяк. Ни в какую. Ногу не поднимешь, чтобы упереться о колесо или подножку, руками себя не вытянешь — ухватиться не за что.

И при каждом движении автомат за спиной громко стучал о крыло “нивы”. Короче, я застрял, как топор в сыром бревне; без клина не обойтись.

Я старался не паниковать — в то, что выбраться принципиально невозможно, как-то не верилось. Но нарастала тревога оттого, что на шум рано или поздно явятся Буйные.

Я застыл и принялся лихорадочно раскидывать мозгами. Отодвинуть машину? Ага, хрен их отодвинешь, разве что бульдозером. А если опуститься вниз и проползти под джипом? А как присесть, если колени не сгибаются — упираются в подножку? Оторвать эту мерзкую мертвую башку, кинуть под ноги и, опираясь о нее, залезть на подножку? Как-то некрасиво отрывать трупу голову, этот вариант оставим на потом. Для начала посмотрим, что еще есть в машине — то, что пригодится мне в качестве маленького трамплина…

Чтобы залезть в машину, надо опустить стекло. Вернее, разбить, потому что его уже не опустишь. А шум нежелателен…

Вот приспичило же мне лазить по машинам! Казалось бы, уже столько довелось пережить, и били меня, и в рабство брали, и убить хотели несколько раз, — но нет! Увидел пробку из машин и решил изобразить из себя супергероя!

— Твою мать! — негромко, но с чувством произнес я.

— Это не поможет, — послышался спокойный женский голос сзади.

Я оглянулся так резко, что позвонки хрустнули.

Тремя или четырьмя машинами дальше на капоте легковушки сидела на корточках худенькая молодая женщина с винтовкой в руках. Бледное лицо, голубые глаза, короткие каштановые волосы. Одета в трико и тонкую синюю куртку с капюшоном, накинутом на голову.

Как она успела так тихо подкрасться?

Я попытался дотянуться до автомата — и дотянулся бы, если бы незнакомка не сказала:

— Ты у меня на мушке, не дергайся.

— Я и не могу при всем желании, — сообщил я. Собственно, пистолет еще можно достать, но об этом женщине знать не обязательно. То, что она не пристрелила меня сразу, обнадеживает.

— Зачем ты туда залез? — спросила она. Голос у нее был ровный и холодный, как у сотрудницы справочного бюро на вокзале.

— А как сама думаешь?

— Ты хотел пообщаться с тем водителем? — тем же ровным голосом предположила женщина.

Я вытаращил глаза.

— Чего?

— Я шучу, — сообщила она. И улыбнулась. Впрочем, тут же стерла улыбку и задала новый вопрос: — Как тебя зовут.

В ее голосе почти не было вопросительных интонаций. Наверное, так разговаривают роботы — да и то не слишком развитые.

— Тим. Тебе какая разница?

— А меня — Ольга. Вот мы и знакомы. Чего тебе здесь понадобилось?

— Да блин! Я хотел шопингом заняться, ясно? Жрачку поискать какую-нибудь. Увидел эту пробку, решил перелезть! И свалился — чего не понятно?

— Ты сильно голодный?

— Нет, не особо, — осторожно ответил я. С этой странной барышней не стоило ругаться или спорить, я сейчас не в том положении. Среди Бродяг разные фрукты встречаются, все-таки конец света — очень сильный стрессовый фактор, от которого у многих ум за разум зашел. — Утром перекусил.

— Видать, очень хорошо перекусил, раз застрял, как Винни Пух в норе у Кролика! — Ольга снова улыбнулась и так же резко убрала улыбку. — Я снова шучу. И снова ты не понял. Ну ладно.

Она быстро и гибко выпрямилась, двинулась ко мне по крышам авто, практически не производя никакого шума. Словно кошка, идущая по своим делам. Снова опустилась на корточки на крыше джипа, прямо надо мной. Посмотрела на меня.

— Мне нужен помощник в одном деле. Дай мне слово, что поможешь мне, и я тебя отсюда вытащу.

— Какое дело?

— Хочу поймать Бабайку.

— Кого?

— Они бродят ночью, — пояснила Ольга. — Похожи на Оборотней ночью.

— Бугимены, — догадался я, мимолетно подивившись, что Оборотней она назвала Оборотнями, а не как-то иначе. — И как ты поймаешь Бабайку?

— У меня есть план. Но нужен помощник. Даешь слово?

— А если не дам?

— Я пойду дальше, а ты останешься здесь. Может быть, сам выберешься, а может, и нет. Нежити здесь много.

Я раскинул мозгами.

— Ну… блин, ладно, я даю слово. Но завтра я уйду, так что ловить Бабаек будем сегодня.

— Сегодня ночью, — кивнула Ольга. — Держись.

Она встала одной ногой на джип, другой на “ниву”, протянула мне винтовку, крепко держа ее двумя руками. Положив биту на “ниву”, я ухватился за винтовку, как за турник, и Ольга потянула вверх. Несмотря на хрупкое телосложение, она оказалась крепкой. Я подтянулся ровно настолько, чтобы упереться ногой в колесо; дальше было проще. Спустя пару секунд я стоял на “ниве”, тяжело дыша.

— Пошли, — сказала Ольга.

— А если я тебя надул? — хмыкнул я, со всеми предосторожностями идя следом.

— Ты не сразу дал слово. Значит, оно для тебя что-то значит. Обманщик сразу бы пообещал все, что угодно.

Она спрыгнула на тротуар с крайней машины и спокойно пошла впереди, не оглядываясь. Я спрыгнул на асфальт вслед за ней и только сейчас заметил, что она маленького роста — едва ли мне до плеча.

Шли мы недолго — шагов пятьдесят. Нырнули в подворотню и вынырнули во внутреннем дворе, зажатом между девятиэтажек. Одно из зданий сильно сгорело, остальные остались в целости.

Ольга открыла железную дверь подъезда, распутав какой-то мудреный клубок проволоки и цепей, и вошла внутрь. Мы поднялись на третий этаж и вошли в одну из квартир. Это была “трешка” без коридора, зато с обширной гостиной, в которую выходили все двери, включая дверь на лоджию. Квартира была хорошо обставлена: везде красивая мебель, огромный диван, журнальные столики, шкафы с книгами, торшеры и картины с пейзажами на стенах. Я ожидал, что дома будут еще люди, но, судя по тишине, Ольга жила одна.

Она не спрашивала, где моя тачка, и я помалкивал. Автодом подождет, Буйным он не нужен, а другие Бродяги по закону вероятностей вряд ли до завтра наткнутся на него.

— Операцию по захвату проведем сегодня, — заявила Ольга, откидывая капюшон и усаживаясь в кресло. Я тоже расположился напротив на диване. Заметил фоторамку на журнальном столике, лежащую лицом вниз. Семейное фото? — Я знаю, откуда они берутся, эти Бабайки.

— И откуда? — с интересом спросил я.

— Из эпицентра завихрения Нежити.

Я приподнял брови, и Ольга уточнила:

— Нежить ходит по кругу большими массами, так? И поет. А в центре находится затянутый в завихрение человек. Когда процесс завихрения завершается, а это происходит поздно ночью, человек превращается в Бабайку. Обычно процесс длится около трех дней. Недалеко в парке завихрение началось два дня назад. Туда мы и пойдем.

Мысли у меня в голове разбежались в разные стороны.

…Толпы поющих Буйных, крутящиеся вокруг невидимого центра…

…Даша, бредущая по спирали вокруг Влады…

— Так они специально захватывают какого-то человека и своим ритуалом превращают в Бугимена? Но зачем?

— Весь так называемый конец света на первый взгляд лишен логики, — отчеканила Ольга. Просто поразительно безэмоциональный у нее голос! — Но логики человеческой. У нас не хватает данных, чтобы провести хоть какой-то метаанализ. Но отдельные события обдумать можно. Нежить, очевидно, не захватывает людей, а каким-то образом приманивает их. И я не уверена, что эти люди, собственно, — люди…

— Они — Зрячие… — пробормотал я. — Те, что не попали под опеку Матерям… Видимо, их много бродит по свету, и Буйные как-то их примагничивают… Чтобы превратить в Бугименов? Не понимаю…

— Что, — опять-таки без вопросительной интонации сказала Ольга.

— Зрячие — это типа экстрасенсы… Что-то такое видят и слышат. Стали такими после Дня Икс. Но они не вполне в своем уме.

Ольга внимательно выслушала и мотнула головой:

— Неважно. Сразу после того, как человек превращается в Бабайку, Нежить теряет активность на полчаса-час. Бабайка тоже находится в стазисе. В это время мы его схватим, свяжем и отнесем в такое место, где его можно изучить. Я наблюдала за ними, но одна не справлюсь.

— А дальше? — спросил я.

— Что — дальше? Что я буду делать после того, как узнаю, что из себя представляют Бабайки и чего от них ждать? Это на шаг продвинет меня к решению самого главного вопроса: что произошло с миром прошлой осенью. Сейчас это для меня единственная цель жизни. А ты поедешь своей дорогой на своем автодоме.

— Блин! — вырвалось у меня.

— Я тебя видела из окна, — пояснила Ольга. — Я изучила все дома в округе. Оборотней здесь нет. Могу перемещаться из дома в дом незаметно, иногда по крышам. Так вот, нужно решить вопрос с Бабайками до того, как вырубятся электричество и водоснабжение… После этого находиться в городах будет сверх-опасно.

Я взглянул на эту маленькую невозмутимую женщину. Она находилась в родном городе и родном доме со Дня Икс. Никуда не стремилась убежать, как я. Изучила изменившийся город и его новых обитателей — Нежить…

— Почему ты думаешь, что электричество и водоснабжение вырубятся?

— Ну, во-первых, потому что те зомби, которые пашут на станциях, рано или поздно исчерпают ресурс. И исчерпает ресурс сама система водо- и электроснабжения. Она уже на ладан дышит. Во-вторых, ты разве еще не понял, что после конца света станции работают не просто так. Они создают комфортные условия для выживших, в том числе тех, кого ты называешь Зрячими. Чтобы дать время подготовить кого-то, как личинок, к превращению.

— Уже слышал о личинках и куколках, — признал я. — Они все во что-то превращаются.

— Не они, а мы. Мы все во что-то превращаемся, — поправила Ольга. — Кто-то, как Нежить, превращается сам по себе. Кому-то нужны песни и пляски. Возможно, Нежить для того и появилась, чтобы петь и водить хороводы для кого-то еще. У меня пока нет стройной рабочей гипотезы, но я к ней приду. Пока что есть одно предположение. Когда мы поймаем Бабайку, то понаблюдаем за его черепной коробкой. Если в ходе трансформации череп уменьшится, можно будет предположить, что идет не эволюция, а деградация. Значит, Бабайки — это тупиковые ветви, неудачные попытки Нежити превратить людей во что-то еще. Если череп останется прежним или увеличится, значит, мы имеем дело с эволюцией, и Бабайки и есть представители нового человечества, ради которых все затевалось. Не ахти какой критерий, но все же.

Я обомлел.

— Ты сама до этого додумалась?

— Нет. Мне подсказал один говорящий Бабайка. — Ольга снова показала мне мимолетную улыбку, и я понял, что она шутит.

— А ты… не боишься жить здесь, в городе, одной?

— Я ничего не боюсь, — сообщила Ольга совершенно невозмутимо, без намека на понты. — Уже ничего, с тех пор, как потеряла всех, кто был мне дорог… Есть только страх попасть в центр завихрения, наверное. Не хочу становиться Бабайкой или быть разорванной толпой Нежити. Пусть уж лучше меня кто-нибудь застрелит.

Она встала и без перехода произнесла:

— Пойдешь ужинать.

Я понял, что это вопрос, и кивнул.

***

Вечером, как стемнело, мы отправились в парк.

Прежде я никогда — если считать со Дня Икс — не бродил по городам ночью. Себе дороже. Но Ольга уверенно двигалась по узким переулкам, проходила сквозь сгоревшие и целые здания, и никто на нас не нападал. Я крался следом за ней, стараясь ступать след в след.

Луна взошла на востоке — огромная и золотисто-серебряная, повисла над прямоугольными зданиями.

Интересно, подумал я, в природе всё округлое, а у человека прямоугольное…

Шли довольно долго, но все-таки пришли. Впереди за частично сломанной оградой темнели деревья, над которыми на фоне звездного неба вырисовывался силуэт колеса обозрения. Это был парк.

Сначала я не увидел и не услышал Буйных. Потом до моего слуха донеслось далекое шарканье сотен и тысяч ног. И невнятное, едва слышное из-за расстояния завывание.

Ольга потянула меня за рукав в сторону многоэтажного офисного здания напротив парковой ограды. Мы вошли в подъезд, поднялись на пятый этаж и вошли в просторное помещение, разделенное на секции стеклянно-пластиковыми перегородками. Многие из перегородок были разбиты, на полу валялись кучи стекла. Столы перевернуты, компы и принтеры разбиты.

Подсвечивая себе фонариком, Ольга прошла к окну, под которым лежал моток веревок и аккуратно сложенная ткань. Она вынула из рюкзака бинокль и принялась смотреть в окно. Потом передала бинокль мне.

Из окна открывался отличный вид на центр парка, где было обширное пространство с памятником неведомому и никому уже не нужному деятелю в центре. Казалось, площадь шевелится от толпы Буйных, которые брели по кругу и тихо напевали под нос. В центре вращения — или, как выражается Ольга, завихрения, — находилась одинокая человеческая фигура… Луна светила очень ярко, а бинокль был сильный, и я разглядел худого молодого человека, примерно моего ровесника.

— Тихо поют, — отметила Ольга. — Скоро совсем заткнутся. Значит, ритуал подходит к концу.

— Что это? — Я указал на ткань и веревки.

— Смирительная рубашка. Брезентовая. Не думаю, что Бабайка сумеет ее разорвать. Главное — отнести его подальше отсюда, чтобы Нежить не бросилась на подмогу. Если она вообще захочет бросится на помощь.

— Ты же хотела просто посмотреть на череп?

— Посмотрю. Но в динамике наблюдать будет лучше. Какое-то время подержим Бабайку в плену, понаблюдаем. А потом… — Ольга сверкнула глазами в полумраке, и я понял без слов, что будет “потом”.

Ждали окончания мракобесия на площади в парке примерно около часа. Точнее я бы не сказал, сколько, — ни часов, ни мобильника с собой давненько не носил. Хотя можно было бы. Время куда лучше определяется по солнцу и луне. И по внутренним часам.

Я ходил туда-сюда, выглядывал из других окон, сидел на целых офисных стульях, а Ольга не отходила от окна и не отрывалась от бинокля.

Собственно, она могла бы и не напрягаться. То, что ритуал окончен, стало ясно и без бинокля: песня и шорох шаркающих ног стихли окончательно.

Я вскочил; накатившая было сонливость слетела мгновенно.

Луна поднялась высоко на небосвод и освещала неподвижную толпу, больше похожую издали на обширный кустарник, которым заросла площадь.

— Пошли! — шепнула Ольга.

Она схватила моток веревки, вручила мне, подняла брезент и чуть ли не бегом бросилась к лестнице. Я поежился — предстояло прогуляться в центр толпы из застывших Буйных…

Мы спустились с пятого этажа, перебежали через улицу и проскочили в пролом в заборе. Подошвы моих кроссовок потоптались сначала по мягкому газону, затем — по брусчатке аллеи.

— Их можно толкать — не проснутся, — сказала Ольга, на миг обернувшись ко мне.

Аллея между аттракционами вывела нас на площадь. На меня пахнуло тошнотворной смесью бомжатины и чего-то синтетического, будто пластмассу жгли. Вместе с волосами. Огромная толпа Буйных стояла совершенно неподвижно в ночи под серебристыми лучами луны.

Ольга бестрепетно протиснулась между двумя Буйными на самом краю толпы. Буйные качались от ее толчков, но не падали и не нападали. Я задержал дыхание и, прижимая к груди моток веревки, последовал за ней.

Сердце гулко стучало в груди, дыхание надолго задержать после беготни по лестнице и парку не удавалось.

Это было похоже на мою прогулку между Ушедшими под музыку, только раз в десять хуже. Я-то прекрасно помнил, на что способны Буйные. Их искаженные нечеловеческие лица и колтуны были в нескольких сантиментрах от меня, затянутые третьим веком глаза слепо таращились в пустоту. Мне мерещилось, что они тихонько закрывают проход позади и готовятся накинуться… А еще они воняли не совсем человеческой вонью, и от этой вони к горлу подкатывала тошнота.

Я отталкивал от себя застывших Буйных, и моей кожи касалась их кожа — холодная и твердая. Это просто манекены, внушал я сам себе. Вонючие манекены.

Шествию сквозь толпу не было конца. Мы все шли и шли и никак не могли дойти до эпицентра. А ведь еще топать обратно…

Я несколько раз подпрыгивал, пытаясь разглядеть, где там впереди конец толпы. А каково низкорослой Ольге? Как она ориентируется?

Наконец прогулка завершилась. Я увидел спину Ольги, которая очутилась на маленьком пятачке свободного пространства. Посреди этого пятачка застыла фигура паренька с темными волосами, в изорванной куртке, грязной футболке под ней и зауженных штанах. Я подошел ближе. Глаза у парня были полузакрыты, зрачки закатились, нижняя губа отвисла. Лицо у Зрячего было перемазано в грязи, точно он лазил по канализации. На футболке темнели пятна — возможно, кровь.

Я бросил веревку на асфальт и повлажневшими ладонями инстинктивно ухватился за автомат.

Меня трясло, как я ни пытался сдерживаться. Нас окружали сотни застывших Буйных, и, если они вдруг оживут, никакая сила на свете не вытащит нас отсюда. Нервы натянулись до звона, хотелось броситься бежать не разбирая дороги.

Ольга медленно наклонилась, положила брезент на землю. Разложила его. Я понял, что она тоже боится, но держит себя в руках.

— Положим его сюда, — шепнула она.

— Сколько у нас времени? — выдавил я дрожащим голосом, хотя и старался изо всех сил говорить спокойно.

— Достаточно. Еще полчаса как минимум.

Я обошел парня, толкнул его в спину. Секунду Зрячий будто сопротивлялся, не желал падать. Но затем накренился, как подъемный кран, и со страшным, как мне показалось, шумом повалился на брезент.

Я втянул голову в плечи. Ольга тоже застыла.

Ничего. Тишина.

Легкий ночной ветерок прошумел над закоченевшей толпой, шевельнул чьи-то лохмы. Высохшие, похожие на мумии Буйные не шелохнулись.

Мы с Ольгой лихорадочно спеленали парня и крепко перевязали веревкой. Он был тощий и не слишком тяжелый. Хотя неизвестно, какая у него силушка…

Ольга взяла за ноги спеленутого Зрячего, повернулась ко мне спиной, я ухватился за плечи, и мы потащили наш жутковатый груз назад, сквозь неподвижную толпу.

На этот раз было проще. Во-первых, мы двигались в обратном направлении, и мысль о том, что мы покидаем страшную толпу, здорово грела душу. Во-вторых, я был слишком занят тем, чтобы не выпустить из рук веревки, затянутые вокруг брезентового куля, и паниковать было некогда.

Когда мы выбрались из толпы, у меня отлегло от сердца и даже сил прибавилось. У Ольги, кажется, тоже. Мы чуть ли не бегом выбрались из парка, пересекли улицу, проскользнули в длинную подворотню, похожую на тоннель.

Куль у меня под руками зашевелился, задергался. Ольга остановилась, опустила свою часть ноши на землю. Я последовал ее примеру.

— Он трансформируется, — прошептала она. — Посмотрим на череп!

Она откинула край брезента с того края, где было лицо парня.

Но лица там уже не было. За считанные минуты Зрячий превратился в чудовище.

Башка у него теперь была вытянутая и сплющенная с боков, как у Глашатаев на теплоэлектростанции. Кожа пепельно-черная и ноздреватая, как пемза. Рожа не особо отличалась от человеческой, разве что нос провалился и стал двумя треугольными щелями, а рот расширился вдвое против обычного — нетрудно представить, как сильно способен разинуть пасть этот Бугимен. Как анаконда… Глаза были закрыты, но веки выглядели так, словно глазные яблоки изрядно вылезли из орбит.

— Уменьшена, — констатировала Ольга.

— Что? Голова?

— Да. Видишь, череп сплющен, как у ацтекских жрецов. Им специально сплющивали голову с детства дощечками. Чтобы они соответствовали красоте их древних богов. Это очередной неудавшийся продукт ритуала.

Мы помолчали. Бугимен лежал спокойно, но конечности под брезентом медленно вытягивались.

— Но кого они хотят призвать на самом деле? — спросил я.

И не услышал ответа.

В ушах вдруг зашумело, в глазах потемнело… Или луна зашла за облако? Накатило оцепенение и чувство жестокой тоски. Захотелось лечь и умереть… А еще стало страшно — до ужаса, до сдавленного горла и дрожи в поджилках. Я не мог шевельнуться в этой липкой осязаемой тьме.

Я не успел сообразить, что произошло, когда из темноты в конце подворотни выплыла белая фигура, и меня захлестнуло сильнейшее ощущение дежавю.

Я уже был во сне в этой подворотне, похожей на тоннель, и рядом находились двое. Ольга и лежащий в брезенте Зрячий, ставший Бугименом… И на нас надвигалась жуткое белое существо…

“Всего лишь Трех Волн хватило, чтобы втоптать вашу хваленую цивилизацию в грязь… — прошелестел в голове бесплотный голос. — И одного Моего слова хватит, чтобы возродить новый мир”.

Я понимал, чей это голос и чья это фигура.

Падший Праотец, Бледный Всадник по имени Смерть.

Он приближался ко мне, и от него исходила аура удушающего ужаса, а я не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Я даже не видел Ольгу — лишь ощущал ее близость.

Высокая, выше двух метров, фигура приближалась, и темнота словно расступалась перед ней. Существо было замотано в белый саван с головой, которую венчала кроваво-красная корона причудливой формы — очень высокая, с острыми клиньями, торчащими вверх. Низ савана был испачкан в чем-то багровом…

Падший смотрел прямо на меня сквозь саван, и я чувствовал этот тяжелый взгляд, хотя не видел глаз.

“Сегодня Меня, наконец, призвали, — прошептал он. — И Я готов продолжить свою справедливую войну за мир”.

Я хотел сказать, что справедливой войны не бывает, но ничего не вышло. Тело не двигалось, в ушах шумело.

— Ты кто? — то ли спросил, то ли подумал я.

…Тим…

“А кто ты, Палач?”

— Я просто…

…Тим, вернись…

— Я просто Тим, обыкновенный человек…

“Обыкновенных людей не бывает. Вы все необыкновенны… Вы все — наследники Праотцов… и носители их первородного греха…”

…Что-то не так, Тим, ну же…

Белая фигура склонялась ко мне — медленно и плавно, как под водой. Кровавая корона закрыла небо… хотя неба не было. Не было ничего, ни верха, ни низа. Был только страх и чувство запредельной ненависти — настолько всеобъемлющей, что казалась вселенским покоем и порядком всех вещей…

“А ты, Палач, — прошелестел Падший, — ближе ко Мне, чем думаешь. Придет час, когда тебе нужно будет посмотреть Мне в глаза, и Я задам тебе один-единственный вопрос…”

…Тим, Тим, просыпайся…

“…вопрос: за что ты ненавидишь Меня? Ведь Я не сделал тебе ничего злого?”

…Да очнись же ты, Тим, что-то…

— …что-то не так! — ворвался мне в уши голос Ольги.

Я встрепенулся. Она тормошила меня и била по щекам, а я стоял, как Буйные после Ритуала…

Мы по-прежнему торчали в подворотне, но луна светила как ни в чем не бывало, а спеленутый Бугимен корчился в брезентовом свертке у наших ног. Он раскрыл глаза — абсолютно черные, без склеры, и беззвучно разевал змеиную пасть.

— Они проснулись раньше обычного, — торопливо говорила Ольга. — И идут к нам, слышишь? Надо бежать! Ты хорошо себя чувствуешь?

Я слышал шарканье сотен ног где-то вдали. Неуверенное, заторможенное, но приближающееся. Мне вдруг подумалось, что Орда чует нас… или чует Бугимена. Что они как-то общаются — телепатически, например.

— Бабайку бросим, — сказал я и сам не понял, вопрос это или утверждение. Говорилось после глюков — или что это было? — с трудом. И от Ольги я заразился — начал говорить без выражения.

— Бросим, — уверенно сказала Ольга. — Бежим!

Мы устремились из подворотни во внутренний двор. Я надеялся, что Ольга знает тут все ходы и выходы. В груди захолонуло и оборвалось: слева во двор через узкий проезд между двумя зданиями вливалась толпа Буйных. Еще один выход со двора был перекрыт автомобилями. Ольга на секунду обмерла, потом кинулась направо, к пожарной лестнице, не достающей до земли метра полтора. Под ней кто-то — вероятно, сама Ольга когда-то — поставил табуретку.

— Лезь до второго этажа. Там справа окно открыто…

— А ты?

— Я за тобой.

Я вскочил на табуретку, ухватился за холодные стальные ступени и полез вверх. Ольга поспешила за мной, пинком отшвырнув табуретку.

Буйные тупые, не догадаются вернуть табуретку на место…

Мускулы у меня были все еще скованы после того видения — не знаю, что это было: сон, глюк или наведенный дурман. Я с трудом перебирал ступени и боялся, что с минуты на минуту сорвусь и повалюсь прямо на Ольгу. Не было ни малейшего желания подвести ее — она не убежала одна, когда меня переклинило, а Буйные начали наступление.

Я-таки добрался до окна второго этажа, которое оказалось открытым, как и сказала Ольга. Она давно подготовила этот путь на всякий случай. Я оглянулся: Буйные медленно, но верно, без привычного улюлюканья заполняли двор и двигались к нам. Не знаю, видели они нас или нет, и за нами ли именно шли. Их словно силой вырвали из анабиоза в парке и заставили куда-то идти.

Как и меня…

Я будто закоченел, пальцы не разжимались вовремя, ног я почти не чувствовал. С трудом залез в окно, хватаясь за раму, и ввалился в темное помещение. Выпрямился и обернулся — помочь Ольге.

Она уже протянула руку к раме, когда лестница с резким ржавым скрипом просела на несколько сантиментов. Ольга вскрикнула и чуть не упала, я успел ухватить ее руку своими непослушными руками, уперевшись животом в подоконник. При этом увидел, что Орда стремительно наполняет двор, а Буйные двигаются всё живее. Кое-кто начал подвывать, воздух наполнила вонь горелой пластмассы и волос.

— Хватайся за меня, — выдавил я. — Не могу пошевелиться, руки свело…

Ольга молча последовала моему совету, уцепилась за мою одежду и подтянулась.

Тут над темной толпой взметнулась долговязая тень, и двигалась она с невероятной скоростью. Бугимен? Освободился от брезента? Я различил, как тень поднялась за спиной Ольги, и она, коротко закричав, сорвалась вниз. Я успел зацепить ее рукав онемевшими пальцами, но Ольга как-то легко, как во сне, выскользнула из своей синей куртки с капюшоном и упала вниз, прямо в толпу Буйных. Ее лицо до последнего момента было обращено вверх, на меня.

Бугимен снова подпрыгнул и вскочил на подоконник, сгорбился на фоне светлого проема — долговязый, кривой, несуразный, с неестественно длинными конечностями. Черный абрис морды качнулся — монстр словно качал мне головой, мол, никуда-то вы не денетесь…

Я отпрянул вглубь комнаты, сдернул с плеча автомат. Непослушным пальцем нажал на спусковой крючок — грянул выстрел. Нажал снова — еще выстрел.

Бугимен сотрясался от попадающих в него пуль, но не желал падать. После пятой пули, попавшей в лоб, он все же упал и исчез за окном.

Я метнулся вслед за ним, выглянул. Орда отодвинулась от стены, а Бугимен огромной черной кляксой распластался на тротуаре.

А Ольга был жива — ее держали на плечах Буйные, как держат счастливые поклонники рок-звезду, спрыгнувшую со сцены. Буйные тащили ее прочь — очевидно, для проведения нового Ритуала…

— Тим! — крикнула она. В ее голове был страх и мольба. — Тим! Не хочу… Не хочу…

Крик прервался, но я знал, что она хочет сказать.

“Не хочу становиться Бабайкой или быть разорванной толпой Нежити. Пусть уж лучше меня кто-нибудь застрелит”.

Случайно ли она сказала это? Или подозревала, какая ее ждет судьба в этом переполненном Нежитью городе?

Что-то ее держало здесь.

Не воспоминания о семье, которую она потеряла; не фотография, которая давно лежала лицом вниз на журнальном столике.

А та же сила, наверное, что гонит меня на юг.

Судьба.

Она не дает выбора, тем и ужасна.

У меня защипало в глазах. Я заморгал, тщательно прицелился и выстрелил. Ольга на руках Буйных вздрогнула и почти сразу обмякла — пуля попала в сердце. Буйные не заметили ничего, продолжали брести прочь со двора в сторону парка, где устраивали шабаш. Но Ольге они ничего больше не сделают.

Плохо соображая, с трудом передвигая ноги, я добрел до ванной комнаты, заперся и включил свет. Ждал, когда кончится эта ночь. Мышцы постепенно оттаивали, и в голове прояснялось. Я не закрывал глаз и совсем не клевал носом, сидя в ванной с автоматом наготове. Спать не хотелось абсолютно.

Я не был ранен или истощен, но мне было очень плохо.

Как глупо вышло! Ольга все продумала, но что-то пошло не по плану. Буйные очнулись раньше обычного и перекрыли нам пути отхода, некстати сорвалась лестница, каким-то чудом выбрался из “смирительной рубашки” Бугимен. Ольга не должна была умереть вот так, неожиданно и глупо.

От моих рук, которые и без того по локоть в крови…

Так я просидел почти до самого утра.

А потом свет погас. И я откуда-то понял, что это не лампочка перегорела — в этой ванной было несколько светодиодных ламп, и они не могли перегореть все разом. И не проводка прохудилась. Шестым чувством, которое появилось у меня с некоторых пор, я уловил, что перестали работать все электростанции в мире. И водопроводные станции тоже.

Потому что больше не было смысла создавать комфортные условия для “личинок”.

Падший уже явился в наш мир.