Тим

Глава 7. Конспиролог

“А ты что стоишь, Палач? Куда пойдешь ныне — с нами или своей дорогой? Задачу свою теперешнюю ты выполнил”.

Женщина лет тридцати, некрасивая, в мешковатой одежде, с собранными в пучок на затылке волосами, чуть улыбается мне, но глаза смотрят с недобрым прищуром, как у хищника при виде жертвы.

Позади нее беззвучно горит костер, трепещет огненными языками, кровавый свет будто обнимает сзади эту зловещую женщину, и вокруг нее пылает жуткий ореол.

“Я не знаю… — бормочу я. — Мне на юг надо”.

Матерь качает головой, взгляд смягчается.

“Ну что ж, иди, раз надо. Глядишь, встретимся еще…”

“Где встретимся? Когда?”

“Когда время придет”.

Меня не устраивает такой ответ. Накатывает упрямство, и оно пересиливает страх.

“Почему вы называете меня Палачом? Какие еще у меня будут задачи? Кто эти задачи поставил?”

Матерь отворачивается и как бы отодвигается в туманную даль, хотя не делает ни единого шага. Сейчас исчезнет, понимаю я, но Матерь неожиданно отвечает:

“Палач — потому как суждено тебе казнить живых существ. Задач будет немало, но самая главная ждет в конце пути. И не завидую я тебе, Палач, когда наступит этот день. Будет он полон слез и крови. А тех, кто возложил на тебя эту ношу, еще встретишь”.

Осмелев от такой откровенности — хотя, по сути, яснее не стало, — я задаю еще один вопрос:

“Это вы — одна их тех, кто всё это придумал? И с Тремя Волнами, и со мной?”

Из плотного тумана, в котором гаснет костер и растворяется фигура Матери, доносится серебристый смех.

“Нет, конечно…”

…Я проснулся и, не разлепив еще толком глаза, схватился за лежащий рядом автомат.

Было прохладно, за тонкими стенками палатки щебетали птицы. Утренний свет просачивался в наше с Владой и Котейкой временное жилище, и можно было разглядеть спальные мешки на карематах. Ночью я вылез из мешка и сейчас лежал поверх него. Из-за чего немного подмерз. Влада лежала в мешке спиной ко мне, свернувшись клубком, а кошка сидела у нее в ногах и смотрела на меня.

Вроде тихо, никто не нападает.

Я отложил винтовку и склонился над Владой. Вздрогнул — у нее были открыты глаза. Она не спала, а смотрела в одну точку перед собой. Дышала тяжело, лицо бледное до синевы…

После прихода на противочумную станцию Орды с ее пробирающими до печенок песнопениями Влада заболела, потеряла аппетит и почти полностью отключилась от окружающего мира. Даже кошку не гладила и вообще не обращала на нее внимания. Я понятия не имел, что у нее за болезнь такая. И помочь, естественно, ничем не мог.

— Влада, — позвал я без особой надежды на успех.

У нее дрогнули ресницы — и всё.

— Вставай, я тебе помогу умыться…

После секундной заминки она села в мешке, потом медленно и неуверенно, словно ее плохо держали ноги, поднялась и вышла из палатки вслед за мной. Я смотрел на нее с тоской — если в ближайшее время она не поправится, то мне придется путешествовать дальше наедине с Котейкой…

Поливая ей руки из баклажки, я думал о том, насколько привязался к этой немой Зрячей за дни нашего странствия. Ярко представилось, что я рою для нее могилу в лесочке на обочине, а закоченевшее тело лежит в спальном мешке рядом прямо на черном сыром дерне, и меня передернуло от омерзительного липкого страха.

Мы расположились на стоянку в небольшой и негустой чаще в нескольких десятках метров от дороги — чтобы нас не спалили другие Бродяги, появись они в этих краях. Деревья уже начали зеленеть, и палатку камуфляжного цвета с трассы разглядеть трудно. А внедорожник я поставил в низине, рядом с ручьем. Был риск, что тачка завязнет в грязи, которой везде было по самую шею после сильных дождей, но по мне лучше потом возиться с лебедкой, чем быть зарезанным или расстрелянным во сне.

После утреннего туалета — причем мне понадобилось указывать Владе совершать каждое действие, как роботу, — я разжег костер и вскипятил воду. Пользовался огнивом, взятом из охотничьего магазина. Наловчился орудовать им так, что костер запылал через пару мгновений. Спички имеют обыкновение не вовремя отсыревать, а зажигалки часто выходят из строя. И спички, и зажигалки у меня тоже были, но я решил попрактиковаться с безотказной классикой. В котелке, уже изрядно закопченном, заварил кашу “Геркулес”, вынул из багажника печенье и сушеные кусочки мяса. Эх, сейчас бы яичницу! Вспомнились куры Хозяина, которых я самолично отпустил на волю, и вздохнул.

Не везти же кур с собой! Вот была бы потеха — всю машину загадили бы мне! Но и яйца несли бы… М-да.

— Ешь, Влада, — сказал я, подавая ей чашку с едой и ложку.

Она начала есть, но вскоре остановилась. Зависла. Я снова велел:

— Кушай еще, Влада!

Она опять поклевала и замерла, глядя в пространство.

Так прошел завтрак.

Вот у Котейки аппетит остался отменным — слопала свою порцию кошачьего корма и уселась возле моих ног попрошайничать.

Я помыл посуду в ручье и закидал костер комьями земли.

Денек обещал быть солнечным, но ветреным. По небу летели ячеистые облака, деревья шумели все сильнее, прохладный ветер овевал и холодил лицо и мокрые после помывочных работ руки. Пахло пробуждающейся после зимней спячки землей, древесиной, зеленью — словом, пахло весной. И это было хорошо…

Сворачивая палатку и собирая пожитки в багажник, я размышлял над сном. Многие мелочи из этого сна уже забылись, как это обычно бывает, но кое-что из слов Матери запомнилось. Что я — Палач, потому что мне суждено убивать; тоже мне новость! Во сне эта сентенция казалась внушительной и исполненной скрытой мудрости. Что ей, Матери, меня жаль… Что не она замутила апокалипсис.

Ничего внятного.

Обычный сон.

Просто мне вспомнилась эта странная женщина. С чего бы вдруг?

Когда я всё собрал, мы уселись в машину. Я завел мотор и, слегка буксанув, выехал из низины сначала на свободное пространство между деревьев, затем, раскидывая из-под колес ошметки земли, на асфальтовое полотно.

Итак, встречай нас, мир! Что предлагает нам день грядущий?

Ответ на этот риторический, в принципе, вопрос пришел через полчаса, когда я проезжал через рельсы мимо будки железнодорожника, поднятого шлагбаума и выключенного семафора. Внезапно захлестнуло щемящее чувство, которое трудно описать обычными словами, и не успел я сообразить, что к чему, как сразу за будкой, на обочине, увидел серый микроавтобус Форд и красный пикап Тойота Хилукс, чей кузов был под завязку загружен какими-то коробками, свертками и сумками. Возле машин ходили люди. Точнее, дети и подростки.

Я обомлел. Эти машины мне уже встречались… В летнем лагере. Пикап принадлежал Пастырю Степану, ныне покойному, а микроавтобус — Матери, вполне себе, судя по всему, живой и здоровой. Я чувствовал ее присутствие, она была здесь.

Чертов сон!

Мне ужасно не хотелось встречаться с этой теткой. Она внушала ужас, хотя и не сделала ничего дурного.

Она вышла на дорогу — Матерь. Невысокая, широкобедрая, с небольшой грудью, в тонком свитере и заношенных джинсах. Она прикрывала ладонью глаза от лучей поднимающегося солнца, а ветер трепал ее распущенные светлые волосы до плеч. Позади нее мелькали фигуры детишек.

И когда эта компания успела меня опередить? Когда я лазил с Борей на станцию? Или был в плену у Хозяина? Но как они преодолели заслон из фур? Наверное, ехали другой дорогой, которую я прозевал в свое время.

Или телепортировались нафиг. Сейчас во все можно поверить.

Матерь не преграждала дорогу и не махала рукой, чтобы я остановился. Просто наблюдала — не сомневаюсь, она меня узнала, хотя я сменил тачку.

Наверное, именно поэтому я и притормозил. Сделай она хоть одно движение, которое можно расценить как попытку меня остановить, я бы утопил газ в пол и унесся в клубах пыли. И гнал бы, пока не кончился б бензин. А тут… Как-то неприлично ехать мимо, не поздоровавшись со старыми знакомыми.

Возможно, я остановился еще и потому, что Матерь как-то повлияла на меня своей ведьмовской силой. Или потому, что мой взгляд случайно упал на сидящую рядом бледную Владу, отрешенную от всего. Она осела на сидении, так что снаружи и не заметишь. Если ей станет совсем плохо, а меня прибьет очередной Хозяин, Орда или Оборотень…

Я нерешительно вылез из салона.

— А Земля-то круглая, — сказала Матерь со смешком. — Ну, привет-привет!

— Привет, — отозвался я.

Странно, но я даже винтовку не прихватил с собой, когда выбирался из машины. Наверное, подспудно понимал, что винтовка в случае чего не поможет. Хотя у меня всегда один нож болтался в ножнах на поясе, другой прятался под штаниной, а под мышкой в кобуре грелся пистолет. У Матери же никакого оружия не было видно. Это-то и напрягало больше всего — похоже, ей не нужно оружие, а чужое оружие ей не страшно.

Я остановился в трех шагах от Матери, и она легким шагом подошла ближе. Глянула на меня снизу вверх, глаза — чистейшая прозрачная лазурь. Наморщила лоб.

— Шрамы на лице… Помотало тебя… А ведь и месяца не прошло! Или прошло? Небось и на теле есть шрамы, а?

Она тыкнула меня пальцем в грудь и рассмеялась. Я смущенно отступил.

К нам подошли две девочки и один пацан — от десяти до тринадцати лет. Я их узнал, а они — меня. Хулиганистого вида Захар, стеснительная Альфия и щекастая Татьяна. В руках Таня держала устрашающего вида блочный лук, за спиной из колчана торчали стрелы — не из спортивного магазина, а самодельные, наверняка с заточенными до бритвенной остроты стальными наконечниками.

— Привет, Тим! — сказал Захар, улыбаясь во весь рот.

Я кивнул:

— Привет, Захар. Альфия и Таня… Как поживаете?

— Нормально, — протянула Таня с таким видом, будто с семьей выехала отдыхать на природу и это времяпровождение ей жутко наскучило. — Ездим вот. А у нас новенькие есть.

Я видел новеньких ребятишек обоего пола — всего человек шесть или семь. Шкеты не старше четырнадцати.

— А где Толик?

Толика при последней нашей встрече сильно ранили. Я не удивился бы, если б мне сказали, что его уже нет в живых. Но Захар, не переставая щербато улыбаться, сообщил:

— За тот домик пошел поссать!

Таня цыкнула языком и воззрилась на пацана.

— Захар, ну неприлично так говорить, — урезонила его Матерь. Без особого нажима, просто как бы для галочки. Не дожидаясь реакции, она перевела взгляд на меня. — Пообедаешь с нами?

— Не рановато для обеда? — спросил я, по привычке глянув на солнце.

— Рановато, — согласилась Матерь. — А ты торопишься? Таня на охоту пойдет, может, и дикого мясца отведаем.

— Тебе не жалко зверушек убивать? — спросил я Таню.

— А тебе людей — не жалко? — насмешливо ответила вопросом на вопрос Таня.

— Я же не специально… — смешался я. — Меня вынуждают… Я ж не для того убиваю, чтобы кайф получить!

— Я тоже, — спокойно сказала Таня. — Никакого кайфа. Для пропитания. Я это хорошо умею — охотиться. У каждого в мире есть свое дело. Мое — ловить зверя, чтобы накормить людей. Зверя — стать нашей едой, если убежать не успеет.

Я уставился на нее, потом — на Матерь. Прошептал:

— А вы их хорошо научили.

— Стараемся, — отозвалась та беспечно. — В таком мире только так и выживем.

— Кто вы такая, Матерь?

— Меня Кира зовут, — ответила женщина. — Расчетный бухгалтер. Когда приключился конец света, обрела разные способности, стала Матерью. Наперед кое-что знаю. Людей чувствую. Отчего такие возможности — бог весть. Но уверена — поступаю правильно.

Меня удивила такая откровенность. Ждал, что будет юлить.

— И какая у вас цель?

— Конечная? — Она пожала узкими плечами. — Возрождение человечества, надо полагать. Только не в прежнем виде, а другом. Подробностей не вижу. Меня как бы ведут, каждый день чуть больше показывают, а полной картинки нет. Вот, еду на юг, собираю детишек необычных. Скоро, глядишь, целый автокараван наберем, ха-ха!

— Я на пикапе еду! — похвастался Захар. — Сам за рулем!

— Кто вас ведет? — спросил я Матерь Киру.

— Не знаю, Палач. А знала бы — трижды подумала б, говорить ли. Часто бывает, что когда много знаешь, дела не делаешь. Не стремишься никуда, понимаешь, что опасно и споткнуться есть где. Есть что потерять. А не знаешь — идешь себе да песенку напеваешь. И вся жизнь тебе сплошной сюрприз, потому что постоянно планировать — отказывать себе в удовольствии жить.

Повисла короткая пауза. Налетел порыв ветра, проволок по земле полусплющенные пластиковые баклажки из-под “Колы”. Из-за будки железнодорожника вышел Толик — ничуть не изменился, глаза смотрят на горизонт, сам не от мира сего. Хотя до Влады ему далеко… Он встал к нам спиной и застыл.

— Кто устроил Три Волны, тоже не знаете?

— Три Волны — это второй шанс человечества. Но пошел он не по плану. Лишнее доказательство, что долгосрочное планирование оборачивается всякой ерундой.

— А про Падшего слыхали? Про Спиральный Курган?

Матерь вдруг нахмурилась, а глаза потемнели.

— Я бы тебе посоветовала не верить ничему, что ты услышишь про Падшего, Палач. Падший — это ложь, покрытая клеветой и неправдой. И нет под ней никакой правды. Вот мой тебе совет, запомни его в следующий раз, когда про Падшего услышишь. Падший — как гнусный фейк, за который в прежнем мире головы с плеч летели. Понял меня?

Я отступил, по привычке потянувшись к пистолету, но Матерь, потеряв к разговору интерес, отвернулась, прислушалась к чему-то.

— Кто это у тебя в машине? Зрячая?

Не дожидаясь ответа, Матерь устремилась к моему внедорожнику, но не подошла к дверям, а остановилась у задней части, положила ладонь на багажник. Лицо Матери расплылось в той трепетной улыбке, которая появляется у женщин при виде маленького ребеночка.

— Ну же, девонька моя, выйди, покажись!

Дверь открылась, и Влада, пошатываясь, выбралась из машины. Матерь протянула к ней руки, не делая ни одного шага навстречу, и Влада пошла к ней. Матерь обняла Зрячую и долго так стояла, поглаживая ее по спине. Котейка крутилась у их ног.

Наконец Матерь выпустила Владу и повернулась ко мне.

— Болеет она у тебя. Как такое случилось?

— Мы уходили от Орды Буйных… — с запинкой принялся я объяснять. Трудно что-либо рассказывать человеку, который вроде как всё заранее знает. — Они поют какую-то песню, и от нее, кажется, Владе стало плохо.

— Когда такие мерзкие тварюги запоют, кому хочешь станет плохо, — согласилась Матерь и погладила Владу по кудрявой голове. — Полечить бы твою Владу. Доверишь? Только дело это не скорое, несколько дней надо будет потратить, а может, и дольше.

— Дольше — это сколько? — насторожился я.

— Неделю, две, — равнодушно сказала Кира. — Кто ж его знает? Как дело пойдет. И стоять на одном месте при этом надо, чтобы питаться силой от земли. Ехать никуда не получиться. А ты-таки торопишься? Планы у тебя?

Она хмыкнула. Планы ее веселили.

Я не ответил, но Матерь и так все поняла.

— Вот что, Палач, — сказала она. — Езжай своей дорогой, а Владу мне доверь. И кошку можешь оставить, не обидим. Ты же мне доверяешь, нет? Так вот, встретимся у моря.

Я опешил:

— Какого моря?

Матерь задумалась.

— Наверное, Черного. Какое там еще море есть? Каспийское? Нет, Черное. Ты езжай, а дорога сама тебя выведет куда надо. Главное, планов не строй, не смеши природу… Дети, проведите Владу с кошкой в автобус, я Зрячую посмотрю попозже. А ты, Таня, чего стоишь, уши греешь? Тебе на охоту не пора?

Я растерялся. Всё как-то быстро повернулось. Матерь уже за меня решила, хочу ли я ехать дальше, оставив Владу на ее попечение. А я почему-то не хотел оставаться здесь и жить среди этих странных детей мисс Перегрин. Я хотел ехать в обществе Влады и Котейки, но в моих мечтах Влада была здорова…

— Подождите!

Матерь уже уходила, но обернулась.

— Чего ждать-то? То ты торопишься, то медлишь, Тим. Ты разве не понял, что не враг я тебе? Если все же не желаешь оставлять Владу, я держать и уговаривать не буду. Только сам видишь — слабая она, и с каждой минутой хуже ей становится. Хочешь остаться — останься. Хочешь ехать — езжай. У моря и встретимся.

— Обещаете? — хрипло спросил я. — Обещаете, что мы встретимся у моря?

Матерь рассмеялась. Смех у нее был звонкий и приятный.

— Обещаю-обещаю! Ну что, пообедаешь с нами? Или переночуешь, может быть? Нет? Ну тогда пока, до встречи, у меня дел много. Видишь, ребятни сколько? Кроме Охотницы, Балагура, Певуньи и Зрячего еще и Лозоходцы, Заклинатели и Сеятели прибавились. Не забудь только вещи Влады оставить — у нее ведь есть свои вещи?

На полном автомате я открыл багажник и достал дорожную сумку Влады, которую та взяла в доме отчима. Коробка с кубиками и шашки лежали в углу багажника отдельно — не поместились в сумку. Я вытащил и коробку, и шашки, осторожно положил их на сумку. Подбежали ребятишки, ловко утащили все эти небогатые пожитки.

В башке у меня царил хаос, я никак не мог собраться с мыслями. Как-то неожиданно мы расстались с Владой. Я понимал, что у Матери ей будет лучше… наверное, лучше. Влада болеет, а я не могу ей помочь. Матерь может. Эта женщина не гонит меня, и я мог бы жить здесь эти недели, но… что-то толкало меня вперед. Планы, о которых я ничего не знал.

Не надо драматизировать, одернул я себя. У моря встретимся, Матерь так сказала. У меня нет причин ей не доверять.

— Я вас видел во сне, — выпалил я вслед Матери. — Вы сказали, что мы встретимся, и вот мы встретились…

Матерь выслушала с неприкрытым интересом. Вслух вполне искренне поразилась:

— Надо же!

— И еще вы сказали, что мне предстоит выполнить много задач. А последняя будет какая-то плохая… С кровью и слезами. Мне верить этим словам?

Матерь подумала секунду. Посерьезнев, сказала:

— Сны — личное дело каждого. Вопрос в том, веришь ли ты сам себе.

***

Матерь ушла вслед за ребятней и Владой в автобус. Даже не попрощалась, не дала какой-нибудь мудрый совет. Словно считала, что я сам лучше всех знаю, что мне нужно. Собственно, так оно и было — я один отвечал за свою жизнь, и никто больше.

Подумалось, что надо бы попрощаться с Владой, но она ушла, не оглянувшись. Она всегда была не в себе, а в последние дни слабый огонек ее разума и вовсе почти погас.

И Матерь, и весь ее детский сад внезапно потеряли ко мне интерес, занялись каждый своим делом. Кто-то собирал ветки для костра, кто-то тащил воду в ведрах из ручья. Таня уже исчезла за пригорком со своим луком. Только Зрячий Толик продолжал безмятежно созерцать неровный горизонт.

Я помялся. Затем пожал плечами и сел за руль. На юг, к морю!

Отъехав километров на сорок пять, я остановился на обочине в редком лесочке. Вышел из машины и забегал туда-сюда.

Почему я не остался? Это было бы самым лучшим выходом из ситуации! Я был бы рядом с Владой и в безопасности — что-то подсказывало, что Матери не страшны какие-то зачуханные Бугимены и даже Орда. Пожил бы среди этих фриков-язычников, разузнал бы, что к чему. В коммуне жить опять-таки веселее, чем одному ехать на юг…

Но я не мог иначе, это было понятно с самого начала. Я стремился на юг, потому что так сказали мои родители. Мои папа и мама, которые остались там, в нашем родном городе. А я пообещал их спасти, хотя не имел представления о том, как это провернуть. Видимо, в моей тупой голове юг и спасение родителей как-то переплелись, сцепились друг с другом; невесть отчего я внушил себе иррациональную идею, что как только доберусь до этого гипотетического юга, как только выполню поручение родителей, то сразу пойму, как их спасти.

Вот ведь глупость!

Я никогда — никогда! — не спасу родителей. Возможно, их поздно спасать, потому что они уже совсем перестали быть людьми. И забыли меня.

А на юге нет никакого решения моей проблемы.

Меня раздирали все эти мысли и чувства, и беспомощность, и — я почти забыл о нем — ощущение нарастающего одиночества. Я плохо понимал, что делаю. Бегал вокруг машины, разговаривал сам с собой, пинал колеса. Потом зашел в лес — в десяти метрах от машины открылась узкая дорога, поперек которой валялась молодая сосенка, поваленная, судя по всему, ветром.

Ветер и сейчас налетал порывами, шумел в усыпанных молодыми листочками ветвях. Солнце то исчезало за облаками, и мир становился пасмурным, то появлялось, и простор заливали яркие лучи.

Я и не подозревал, как привязался к бессловесной Владе и Котейке. Когда живые души рядом — и неважно, разговорчивые они или молчаливые, — жизнь наполняется смыслом. Понимаешь, что живешь не зря, чувствуешь свою нужность. А когда ты один, на тебя наваливаются страхи похуже всех Оборотней и Буйных вместе взятых…

— Твою мать!.. Скотина! Блядство! — выкрикивал я, срывая злость теперь уже на поваленной сосенке. Пинал ее, отрывал мелкие ветви, бессвязно матерился и вообще — вел себя как полная шиза.

Мне надо было выплеснуть накопившиеся эмоции, иначе бы мозги потекли. Требовалось побесноваться, пока тебя никто не видит…

Хоть какой-то есть плюс в нашем новом мире — бóльшую часть времени ты один и можешь делать всё, что угодно…

— Извини, братиш, что прерываю…

Я подскочил на метр, схватился за рукоять пистолета в наплечной кобуре под ветровкой. Автомат я оставил в машине — надо же, совсем ум и осторожность потерял! Пистолет, как назло, застрял, и мне пришлось его дернуть несколько раз. Выхватив, наконец, оружие, я прицелился в стоящего в лесу за поваленным деревом человека — высокого, сутулого, в камуфляже. Долго он там торчит?

Увидев пистолет, он шустро спрятался за ствол растущего поблизости клена.

— Воу-воу, тихо, братиш! Убери пукалку, я ж тебе не враг!

— Чего тебе надо? — невежливо спросил я, не собираясь убирать “пукалку”.

Чел за деревом вроде бы был не вооружен и следил за мной какое-то время — хотел бы убить, убил бы. Но я разозлился и готов был его зашибить только за то, что не дал побеситься вволю. И здорово напугал.

— Да мне как бы ничего от тебя не надо, — ответил человек из-за дерева. — Гулял тут, природой любовался, слышу — кто-то ругается сам с собой, ветки ломает, как лось во время гона.

— Сам ты лось! — огрызнулся я. — Иди дальше природой любуйся. А я своей дорогой поехал.

— Окей, — не стал спорить любитель природы. И, когда я, не сводя глаз с клена, боком двинулся к машине, спросил: — Ты же не экстрасенс? Иначе почуял бы меня заранее… Ты же не из Этих?

Я выпрямился.

— Из кого?

— Из странных чудиков, которые появились после Трансформации Реальности. Они все специализированы, как коллективные насекомые. Один охотится, другой воду ищет, третий с животными разговаривает… Я проводил исследования.

— Нет у меня экстрасенсорных способностей, — сообщил я. Это была не совсем правда, но вдаваться в нюансы не хотелось. Я не считал себя одним из “Этих”.

— Прикол! У меня тоже! — обрадовался незнакомец. — Можно, я выйду? Ты ведь не пальнешь?

— Выходи, — разрешил я, не спеша убирать пистолет в кобуру. Однако целиться перестал.

Он вышел из-за дерева, обошел поваленную сосну, широко улыбаясь. На вид ему было лет хорошо за тридцать. Редкие курчавые волосы, выбритое лицо, чернявый. Крепко сложенный. Его взор поначалу показался каким-то напряженным, потом я понял, что просто один его глаз немного косит.

— Ян, — представился он. Но руку не протянул, а полез в карман. Я насторожился было, однако он медленно и аккуратно, двумя пальцами, вынул мятую пачку сигарет, а из нее — забитый косяк. Затем извлек из той же пачки зажигалку, щелкнул ею, затянулся.

— Тим, — буркнул я.

Он кивнул, надувая щеки и задерживая дыхание. Наконец выдохнул густое пахучее облако.

— Будешь? — сдавленным голосом поинтересовался он, протягивая мне дымящийся косяк.

— Нет.

— Правильно. Мне больше достанется.

— Какие исследования ты проводил? — спросил я. — Ты ученый?

Он кивнул и закашлялся.

— Ага, ученый. В говне толченый. Профессор кислых щей, бля! — Хихикнул и продолжил: — Я был айти-специалистом… раньше. Ну ты понял. Еще я — конспиролог. И свободный исследователь. Изучаю Трансформацию Реальности.

— Ты про конец света?

Тип снова затянулся, и я брезгливо отодвинулся.

Этот укурыш никакой не ученый, а я-то обрадовался, что нашелся тот, кому можно отдать журнал Ирины Леоновны!

— Именно. Причем в том, что стряслось с миром, угадываются кое-какие аналогии с нашими древними мифами и легендами. Взять хотя бы Трех Всадников, которые и разрушили цивилизацию.

— Каких еще всадников? — вяло спросил я.

Мне уже все было про этого фантазера понятно, и я собирался потихоньку свалить.

— Апокалипсиса! — вскричал Ян. — Троих коней Апокалипсиса! Не слыхал, что ли? Вообще-то их четыре: Чума, Голод, Война и Смерть. В Библии написано. Сначала прибыл Всадник на рыжем коне — Война. Зомбаки крушили все вокруг, помнишь ведь? Потом Чума на белом коне. Чума из Откровения Иоанна — это какая-то сверхъестественная болезнь, не обязательно обычная чума. Люди заболели и ушли, чтобы превратиться в деревья. Всадник Голод — это Трансформеры…

— Оборотни, — поправил я.

— Ну да, это все вопрос дефиниций, как и что называть. Их гложет голод, верно?

— А четвертый Всадник еще не прибыл, надо полагать?

— Бледный Всадник Смерть, — удовлетворенно произнес Ян. Догоревший окурок обжег ему пальцы, и бывший айтишник бросил его на землю. Тщательно растер подошвой ботинка. — Он еще не пришел. Но придет, никуда не денется. Процесс Трансформации еще не завершен.

— Хочешь сказать, что всего должно быть четыре Волны после Дня Икс?

Не знаю, почему я медлил, не уходил. Наверное, боялся остаться наедине с мыслями. А еще Ян очень уверенно и вдохновенно вещал, слушать было интересно.

— Именно, друг Тим! Мало того, эти, как ты их называешь, Волны, были запрограммированы давным-давно, о чем свидетельствует хотя бы Писание! Просто сработал некий триггер, и бабахнуло!

— Какой триггер?

— Да мало ли триггеров в нашем старом мире было? Информационный переизбыток всех с ума свел.

— А кто запрограммировал? Бог?

— Это опять вопрос дефиниций. Что ты называешь Богом? Если некую абсолютную реальность, основу мироздания, порождающую бесконечное множество вариативных темпоральных линий… то нет. Не Бог. Скорее, божки второго порядка. Я считаю, что абсолют настолько выше нашего человеческого понимания, что никакого разумного диалога между нами выйти не может. Поэтому я — сторонник многобожия. С абсолютом Брахманом диалог невозможен, что бы там себе монотеисты не воображали, надо договариваться с богами помельче. Язычество, на мой взгляд, куда логичнее и рациональнее. Каждый из богов занимается своим делом — знаешь, к кому обращаться, какие жертвы приносить и какие молитвы читать… Хотя, по сути, хрен редьки не слаще.

Я повернулся и пошел к машине. Не было никакого желания тратить время на этого дурачка.

А укурыш, по ходу, и не заметил моего ухода — до того заболтался:

— Этих узкопрофильных богов еще считали родоначальниками человечества или праотцами…

Я застыл. Затем развернулся и подошел к Яну.

— Как ты сказал? Праотцами? Что знаешь о Праотцах? И откуда?

— М-м-м? — уставился на меня Ян одним глазом. Другой смотрел мимо. — Читал много. И думал. Слушай, пойдем чайку попьем, и я тебе все расскажу. У меня варенье есть. Че-то на сладкое потянуло…

Я удивился — где это у него чай с вареньем? Он что, лагерь здесь разбил? Но оказалось, что за поворотом лесной дороги спрятан автодом Adria Twin неприметного серого цвета.

Поваленная сосенка была защитой от неожиданных гостей со стороны трассы — Ян сам ее срубил и присыпал место сруба землей, чтоб не отсвечивало. Сейчас он ловко оттащил ее к обочине, и я подъехал вплотную к автодому. А Ян снова перегородил дорогу.

Я с восхищением оглядел автодом. Машина была почти новой и, кажется, пребывала в прекрасном состоянии. Я заглянул внутрь с молчаливого разрешения Яна — внутри был полный “фарш”. Нечто вроде крохотной кухоньки сразу за водительским креслом со столиком, газовой плиткой и полками, причем кресла водителя и пассажира поворачивались вокруг своей оси. Можно развернуться от руля прямо к кухонному столу. В задней части кузова — спальня, в которой прекрасно разместятся двое. А при желании и трое. Между “спальней” и “кухней” узкий проход мимо туалета и душа. Настоящая передвижная квартирка.

На стене напротив койки висел лист бумаги с пожелтевшей цитатой: “Когда машины выходят из строя, когда технология терпит крах, когда система привычных религий рушится, людям всё равно нужна какая-то опора. С. Кинг”.

Мы уселись за столик, оставив дверь открытой. Ян налил нам чая из закипевшего чайника на газовой плите, достал банку с клубничным вареньем. Положил передо мной ложку. Видно, он собирался почаевничать, когда услышал шум от “лося во время гона”. Как раз поставил чайник и вышел “любоваться природой”.

— Круто ты обустроился, — отметил я.

— Ага. Буквально на днях наткнулся на эту красоту. До этого на обычной легковушке ездил. Запарился спать буквой “зю” и умываться на обочине из баклажки.

Я поджал губы. Это мне до боли знакомо.

Сменил тему:

— Куда едешь?

Ян сунул в рот полную ложку варенья и отпил из кружки. Заулыбался и назидательно сообщил:

— Путешествует тот, кто имеет цель. А тот, кто имеет цель, закован в рамки движения к этой цели, он зависит от нее! Настоящий самурай не имеет цели — только путь. Я совершенно свободен, потому что у меня нет цели и я к ней не привязан. У меня есть выбор, куда ехать. Ветер подует направо, я еду направо. Ветер налево, я налево. Или прямо. Или назад. Могу и вовсе вернуться туда, откуда начал путь. Мой выбор максимально широк и свободен. В отличие от большинства людей.

Я хмыкнул, размешивая варенье в кружке.

— То есть ты считаешь, что болтаться, как говно в проруби, — значит быть свободным?

— У говна нет сознания и воли, — ничуть не обиделся на мое сравнение Ян. — Поэтому это неверная аналогия. Вот если бы у говна появилась воля, оно было бы совершенно свободно в рамках проруби.

— И захотело бы выйти за ее пределы?

— Не факт. Стремиться за пределы каких-либо ограничений — это как раз таки несвобода. Зависимость от оков, желание их непременно сломать. Истинно свободный человек абсолютно непредсказуем, его поступки и модель поведения невозможно спрогнозировать. Поэтому такие люди во все времена были неугодны правительствам. Чем предсказуемее человек, тем бóльшим рабом он является. Свободный свободен даже в карцере, а раб остается рабом на перекрестке семи дорог. Предсказуемость и запрограммированность — это прям самые качественные критерии. Дом — работа, работа — дом, один раз в неделю к любовнице, ну, ты понял. Бóльшая часть людей — это просто алгоритмы, биологические роботы, которые даже в своих мечтах предсказуемы. Вилла на Бали, яхта, загорелая подруга или муж-олигарх, все такое. Однообразные мечты! Не мечты даже, а калька с того, что нам продали на рынке грез.

— Каком рынке?

— На самом главном. Очень небольшое количество людей рождается не рабами, а свободными существами. Они-то и правят миром. А остальным рабам продают Идеи. На самом главном рынке. Религию, идеологию, мечты в утопию… Все это иллюзия, конечно же. А рабы и рады жрать эту хрень и блевать от нее радугой.

Ян развалился на кресле и закинул одну ногу на другую. Вокруг него завертелась муха, конспиролог попытался поймать ее рукой, но ничего не вышло.

– “Не суди и не судим будешь”, — проговорил он, — “подставь вторую щеку” и прочие лозунги — все это рабская философия. Никто не дает гарантии, что тебя не будут судить, если ты останешься паинькой. И что не выбьют тебе зубы к черту, если подставишь вторую щеку. Человек сам решает, как ему жить, без проданной ему на рынке по дешевке очередной нравственной и религиозной доктрины.

— Ты говорил про богов, — перебил я. — Про Праотцов. Что о них еще знаешь?

— Что они есть. И что все они специализированы, как какие-нибудь клерки. Один занимается скотоводством, как Велес — слыхал о таком? Другой молниями и громами заведует, как Перун. То есть они тоже несвободны в каком-то смысле. Узкопрофильны. По аналогии с их структурой сейчас и оформляются эти общины с Матерями во главе. Возможно, боги и создали человечество как своего рода проект, чтобы поставить на нас опыты, а потом записать результаты в свой лабораторный журнальчик.

Я вздрогнул при упоминании лабораторного журнала.

— Опыты как над белыми мышами?

— Чё? А, ну да. Как люди экспериментируют над животными, так и еще кто-то более разумный экспериментирует над нами. Почему нет?.. А если опыт пошел не туда, куда надо, срабатывает механизм перезапуска. Являются всадники и расчищают место для следующей фазы эксперимента. Весь этот конец света — явно заранее отрепетированный спектакль. Тоже своего рода алгоритм… Хочешь печеньки?

Не дожидаясь ответа, Ян привстал, открыл шкафчик над газовой плиткой, взял пластиковую банку с несколькими овсяными печеньками на дне. Попутно зацепил рукой какие-то предметы, и они вывалились на стол. Я поднял один из них — это была фоторамка. Не цифровая, а обычная. На фото улыбались лысый мужчина в очках, женщина с длинными темными волосами и двое ребятишек. Второй предмет оказался длинным USB шнуром. А третий — обычной вилкой. Она отскочила от столика и упала на землю за порогом.

— Ай, оставь, — сказал Ян, имея в виду, наверное, вилку и шнур. — Потом подниму.

Я постучал пальцем по фото.

— А это кто?

Ян выхватил у меня рамку и равнодушно вышвырнул из машины в лес. Затем поднял шнур и принялся размахивать им, отгоняя муху.

— Предыдущие владельцы этого дома на колесах.

Я кивнул. Сейчас все Бродяги пользуются чужими тачками… и не только тачками.

— Ты все это сам придумал? — спросил я. — Про узкопрофильных богов и эксперименты?

— Я обобщил все, что прочитал. А читал я очень много: Библию, Коран, Веды, Упанишады, Авесту, мифы и легенды почти всех народов мира, у которых есть письменность. Комментарии к этим текстам читал и много-много думал. Мне и целого дня не хватит, чтобы просто перечислить тебе все прочитанное. Конечно, в плане философии одни из самых крутых — индусы. У них тоже была специализация — особое сословие брахманов, которые только и делали, что философствовали. Им не надо было отвлекаться на другие дела, эти другие дела за них делали низшие сословия. А вот в Китае такого философского сословия не было, поэтому китайская мысль послабже индийской. Поэтому буддизм распространился из Индии в Китай, а вот даосизм или конфуцианство из Китая в Индию как-то особо не перешли… О чем это я? А, об индусах. Ты в курсе, что санскрит и русский очень похожи?

Я прихлебывал горячий чай, ел варенье и печеньки и никак не мог решить: кто такой этот Ян — просто укурыш-фантазер или действительно начитанный исследователь? Такой прокаченный, что я его понять не могу? Как бы то ни было, сидеть вот так, в комфорте, и вести беседу ни о чем и обо всем сразу было приятно. Уезжать я уже не спешил.

С этим типом было интересно. Он меня не напрягал, болтал и не особо контролировал, слушаю ли я его. Если ему все равно куда ехать, может, мы махнем на юг вместе? И я не буду больше одинок?

Ян, видимо, тоже соскучился по человеческому общению, болтал без умолку. Рассказал о словах из санскрита, которые звучат почти как русские аналоги. Объяснил, что и санскрит, и русский, и вообще большинство языков планеты имеет общий корень и по некоторым морфемам это видно. Например, сочетание звуков “мт” на куче языков означает матерь или материю. А “пт” — папу, падре, пастыря…

В этот момент лекции я насторожился. Что-то интересное…

— Звук “м” на разных языках значит “я”, — вещал Ян. — Сравни: “ай эм” — по-английски, “аз есмь” по-старорусски. “Ом” в ведической культуре и вовсе является первым звуком во вселенной. И означает он: “Я есть, я существую”. Понимаешь? Это сказал творец, когда осознал себя.

— А что значит звуки “смра”? — спросил я.

– “Смра”? — озадачился Ян. — Может, просто “смр”? Гласные буквы не содержат смысловой нагрузки. “Смр” — это смерть, морок, морока, мрак, Мара, кошмары, смрад. В индоевропейских языках такое сочетание звуков раньше всегда означало что-то стремное.

По спине у меня пробежал холодок. Перед мысленным взором предстала Даша с искаженным лицом, бредущая по кругу из кусков гнилого мяса и выкрикивающая низким гортанным голосом это слово.

— Смерть, — повторил я. — Четвертый Всадник… Четвертая Волна… Так вот кого она призывала!

— Кто призывал? Одна из Этих?

— Этих? Да. Наверное.

Ян не задавал больше вопросов, удовлетворенно откинулся на спинку кресла.

— Я всегда подозревал, что в конспирологических теориях что-то есть. Не бывает дыма без огня! Основа основ конспирологии — идея о том, что от нас что-то скрывают или открыто обманывают. Власти всегда врали народу, так уж повелось. То, что внушают нам власти всю человеческую историю, — философия рабства. То, о чем говорили конспирологи, — призыв к свободе и очищению от лжи. Но клятая пропаганда заклеймила конспирологов, сделала из самого слова “конспирология” что-то нецензурное и неприличное. Властям всегда были неугодны слишком самостоятельные, непредсказуемые и свободомыслящие люди. Не удивлюсь, если сам Люцифер куда благороднее Бога. Не хотел он преклоняться перед Богом и не был узкопрофильным архангелом. Он — истинный Прометей! Его цель — сделать людей свободными, как он сам, но божественная пропаганда выставила его нечистью и врагом рода человечества. Кстати, в старых религиях, вроде зороастризма или авестизма, дьявол по силе равен богу. Они типа наравне. Ахура-Мазда и Ахриман. Причем зло — это хаос и полная свобода от правил, а добро — порядок и нудятина. Даже с каким-то нетерпением жду прихода Бледного Всадника, явно затевается что-то интересное…

— Порядок тоже нужен, — сказал я, думая о другом.

В словах этого конспиролога, по-моему, было много ерунды, но в то же время впервые за все время путешествия на юг у меня обрисовалась какая-никакая последовательная картина.

— И к чему он привел, этот порядок? — хмыкнул Ян. — Как ни крути, а все уже случилось, и надо думать, как жить дальше. Я вот вижу, как кооперируются эти первобытные общины с Матерями, как всех опять по порядку выстраивают, делают из людей детальки в механизме, и не по душе мне это, Тим! Ты заметил, что зомбаки, трансформеры и даже деревянные “буратинки” постепенно во что-то еще превращаются? А во что превращаются те, кто выжил? В насекомых типа муравьев или пчел? Одни пчелы мед приносят, другие личинок обслуживают, третьи матку оплодотворяют… Трутни. Ха, интересно, Матерей тоже кто-то оплодотворять должен?

Ян задумался на секунду. Похоже, прикидывал, насколько прикольно быть трутнем.

— Не, — потряс он головой. — Фигня. Это не тот мир, в котором хотел бы жить такой свободолюбивый человек, как я. Свобода от порядка, от навязанных ролей, даже от морали — вот это по мне!

— Эти… — начал я. — Люди с экстрасенсорным чутьем… Они могут быть полезны. Умеют лечить, например, или охотиться. Сейчас это актуально.

— Это пока что, — парировал Ян. — А во что они трансформируются завтра? Или послезавтра? В насекомых? Рептилий? Глядишь, захотят тобой перекусить или отложить в тебя яичко!

Я вспомнил слова Алексея Николаича — только он говорил не о выживших, а о Буйных, которые тоже во что-то развиваются. Во что-то абсолютно нечеловеческое и уродливое. Потом я припомнил Владу, Матерь, ее детишек. Неужели они тоже превратятся в нелюдей? Или они уже нелюди?

— А ты уверен, Ян, что мы с тобой не стали Этими? Тебе не снятся странные сны, не бывает необычных ощущений? Опасность иногда заранее не чувствуешь?

Ян перестал размахивать шнуром и вытаращился на меня.

— У меня от травы и кой-чего еще дохрена чего бывает… Но я тебя понял. Никакой экстрасенсорики. А у тебя бывает, что ли? Ты же говорил, что ты не из Этих! И меня не срисовал в лесу.

— Я так думал. А сейчас засомневался, — признался я. — У меня иногда что-то такое проскальзывает. Думаю, по-настоящему “чистых” выживших не осталось.

— Не-не-не! — вскричал Ян. — Вот ни хрена подобного! Я — чистый! Каким был до Первого Всадника, таким и остался после Третьего! Да и тебе, наверное, просто что-то примерещилось, а на самом деле ничего нет.

— Я виделся с Матерью. Она назвала меня Палачом.

Не знаю, зачем я это сказал. Ян показался мне таким человеком, с которым можно болтать о чем угодно. Безобидным болтуном с огромной фантазией и неглупыми мозгами, хоть и прокуренными.

Подумалось также, что если это мой новый товарищ, то надо быть с ним по возможности честным.

— Я тоже с Матерью общался, — признал он. — Только не знаю, с той же, что и ты, или другой. Темненькая такая, высокая, да?

— Нет, блондинка среднего роста…

— Значит, другая. Ну да и черт с ними. — Ян закурил новый косяк и начал подбрасывать зажигалку на ладони. — Как думаешь, Тим, может, мне с тобой поездить? Мне-то все равно куда. Будет с кем языки почесать? Упс…

Он уронил зажигалку, и та упала мне под ноги.

— Сорян, — сказал Ян.

Я наклонился за зажигалкой, не подозревая ничего дурного. И не насторожился особо, даже когда услышал, как Ян быстро встает. То ли он заболтал меня, то ли я надышался дымом марихуаны…

Он навалился на меня сверху, пока я шарил рукой по полу в поисках зажигалки, захлестнул шею USB шнуром. Сжал горло так, что у меня глаза на лоб полезли. Ян оказался неожиданно сильным и тяжелым, надавил на меня сверху, и я свалился с кресла, хватаясь за шнур на горле.

— Значит, ты все-таки из Этих! — пропыхтел он. Косяк выпал у него изо рта и тлел прямо на полу в десятке сантиметров от моего лица. — Тварь! Такая же, как эта семейка, которая автодомом владела! Они тоже о всяких ощущениях мне втирали, пока я их всех не завалил…

Я изо всех сил дернулся вверх, чтобы сбросить Яна, но тот ловко соскочил сам, поволок меня к двери этим шнуром. Я выпал из машины на землю, и Ян снова навалился сверху, заблокировал мне одну ногу своей ногой и продолжал душить.

— Я постараюсь очистить Землю от таких вот, как ты, вонючий ты Палач! — прошипел Ян мне в ухо. — Найду чистых и создам свое общество. Без дебильных правил, где все свободны! Истинно свободному правила не нужны, чтобы жить в мире, смекаешь? Достаточно здравого смысла. Я буду Прометеем и брошу вызов богам…

У меня не получалось достать пистолет или нож — для этого надо было приподняться, но с Яном на спине у меня ничего не получалось.

Я уперся ладонью в землю, чувствуя, что теряю сознание от удушья, и вдруг ощутил что-то твердое и холодное. Схватил вилку, которая совсем недавно выпала из полки, и наугад ударил два раза назад — туда, где возле моего уха было лицо Яна.

Конспиролог заорал и отпрянул. Давление на спину прекратилось, шнур наконец-то ослаб. С хрипом вбирая в легкие воздух, я вскочил и выдернул из кобуры под ветровкой пистолет.

— Стой-стой! — крикнул Ян, который стоял на коленях и держался за окровавленную щеку и глаз.

Но я нажал на спусковой крючок, грянул выстрел. С такого расстояния промазать сложно. Пуля попала в лоб несостоявшемуся товарищу, и тот сразу повалился назад. Он перестал зажимать глаз, который, как оказалось, налился кровью и стал косить пуще прежнего. На щеке виднелось место удара вилкой: один удар — четыре дырки.

Несколько долгих минут я пытался восстановить дыхание.

Потом забрался в автодом и пинком вышвырнул все еще тлеющий косяк наружу. На полу осталось темное пятно.

Нечего портить мое имущество. Теперь уже мое.

Я отыскал в траве на обочине фоторамку и вернул на полку — туда, где она лежала. Показалось, что так будет правильно. Выкопал саперной лопаткой неглубокую могилку в лесу и похоронил конспиролога Яна.

Часа два я посвятил изучению новой машины и переносу пожиток. В ближайшее время не придется умываться из баклажки…

Джип хорош в плане проходимости по бездорожью, но я уже понял, что по большим дорогам вполне можно пробираться и на обычных автомобилях. Автодом дает очень много тех приятных мелочей, которых так не хватает в походной жизни.

А если я застряну в болоте… Ну что ж, война план покажет.

Ян прав, не следует слишком зацикливаться на цели. И права Матерь, которая откровенно смеется над любым планированием. Будем путешествовать и напевать песенки…

Из вещей Яна я нашел только небольшую спортивную сумку со шмотками и солидный запас дури. Из оружия — пистолет-пулемет с двумя полными магазинами. Он лежал под койкой в спальном отсеке. Из него Ян, наверное, и перестрелял прежних владельцев автодома. Мда, с таким несерьезным отношением к безопасности Яну вряд ли удалось бы построить свое общество. Хотя, возможно, подобный пофигизм идеально “ложился” на его жизненную философию.

При этом он чуть меня не задушил. Судя по всему, этот тип занимался борьбой. Если бы не вилка…

Все шмотки Яна и дурь я выбросил. Оружие оставил — пригодится.

Закончив с переездом, я убрал с дороги сосну и выехал на трассу. Ниссан Терра остался стоять на обочине. Поначалу было неудобно управлять новой машиной, которая крупнее тех, к которым я привык, но я быстро свыкся. Наверное, мне еще не раз придется менять тачки.

В новом мире действительно не стоит привязываться ни к планам, ни к целям. Ни к вещам, ни к людям. Это мир одиночеств вроде меня, и те, кто не одинок, уже не совсем люди.

Вдоль трассы на деревьях висели растрепанные вороньи гнезда. Сами вороны сидели на ветвях, иногда перелетая с места на место. Вдали на полях кучками виднелись рощи Ушедших.

Я ехал, и мне было как-то плохо и тяжко.

Потом я принялся напевать себе под нос песенку без слов. Слуха у меня почти нет, но это неважно. Я просто смотрел на расстилающуюся впереди бесконечную дорогу и пел.

И постепенно мне стало лучше.