Тимоти Лири: Искушение будущим

ИЗ ГАРВАРДА В СИХУАТАНЕХО Ралф Метцнер[55]

Первый раз я встретил Тимоти Лири осенью 1959 года, когда был на втором году аспирантуры по психологии в Гарвардском университете. Я слышал, что он полностью разочарован результатами своих исследований эффективности психотерапии (они показали, что психотерапия действует не лучше, чем простое течение времени), что его жена совершила самоубийство, что из-за всех этих событий у него личный кризис, заставивший его уйти с должности руководителя исследований в Больнице фонда Кайзера в Окленде, где он разработал широко используемые тесты межличностного поведения. Потом он переехал с двумя детьми в Италию, во Флоренцию, где встретил профессора Дэвида Мак-клелланда, директора Центра исследований личности в Гарварде, который предложил ему преподавательскую должность в Гарвардском университете.

Тим Лири внешне выглядел как классический профессор — седеющие волосы, массивные очки, слуховой аппарат, несколько отстраненный и слегка насмешливый вид. Его личный стиль был гениален, очень эффектен и популярен среди студентов. Затем, летом 1960 года, когда он проводил отпуск в Мексике, его друг-антрополог Лотар Кнаут познакомил его со «священными грибами», и этот опыт полностью изменил его жизнь. В своей автобиографической книге «Первосвященник»[56] он описывает свой путь назад в эволюционном процессе до одноклеточной жизни и затем опять наверх, через пласты океанической жизни, до амфибий и первых наземных животных. Поскольку ранее опыты с психоактивными растениями традиционно описыва-лись в мистических или мифических терминах, Лири, возможно, был первым, кто распознал и идентифицировал свои видения как эволюционные этапы или генетические воспоминания. Он решил тогда посвятить остаток жизни изучению мощных способностей психоактивных растений на сознание человека.

Когда он вернулся в Гарвард, он не мог говорить ни о чем другом. Вскоре он узнал, что «священные грибы» были известны ацтекам под названием теонанакатль, «плоть богов», и были объявлены дьявольским снадобьем Испанской Церковью во время завоевания Мексики. На протяжении нескольких столетий они считались несуществующими, мифическими или символическими атрибутами, пока не были вновь открыты в 1950 году Р. Гордоном Уоссоном. Уоссон был преуспевающий банкир, чей интерес к микологии подогревала его обожающая грибы русская жена Валентина. После нескольких лет поисков в Мексике они встретили Марию Сабину, знаменитую мазатекскую curandera, и женщина-маг инициировала их во время ночной церемонии в заброшенной, нищей горной деревушке в горах Оахака. Уоссоны были потрясены опытом и претерпели некую трансформацию сознания.[57]

Вскоре после этого Р. Гордон Уоссон начал дружбу и сотрудничество с Альбертом Хофманном, гениальным химиком-исследователем. Примерно десятью годами ранее, в 1943-м, Хофманн обнаружил поразительные эффекты диэтиламида лизергиновой кислоты (ЛСД), вещества, которое он синтезировал в 1938 году в ходе своей исследовательской работы на фармацевтическую компанию Sandoz, в Базеле, Швейцария. После этого у Хофманна развился личный и профессиональный интерес к веществам этого типа. Взяв у Уоссона образцы мексиканских грибов, Хофманн смог идентифицировать и затем синтезировать психоактивный ингредиент, который он назвал псилоцибином, от гриба psilocybe.

Таким образом появился псилоцибин, активный ингредиент мексиканского галлюциногенного гриба, который потом был выпущен в таблетках фирмой Sandoz, имевшей отделение в Нью-Джерси. Фирма предложила доктору Гарвардского университета Тимоти Лири снабдить его любым количеством этого вещества бесплатно, для исследовательских целей.

Гарвардский Псилоцибиновый проект был начат с целью исследовать с психологической точки зрения поразительные свойства этого вещества. С самого начала Тим Лири принял то, что он назвал «экзистенциально-трансактивным» подходом к эксперименту. Он отказался от безличной клинической атмосферы традиционных психиатрических экспериментов. Помня, что сам он принимал вещество в особой атмосфере, он знал, как важно иметь теплую, ободряющую обстановку в ходе опыта сотрясающих «я» откровений священного гриба.

Олдос Хаксли был тогда в MIT, и он немедленно стал советником в гарвардском Псилоцибиновом проекте. В 1953-м и в 1955-м Хаксли опубликовал две широко известные книги о своих мистических опытах с меска-лином, «Двери восприятия» и «Рай и Ад».

Хаксли описал свой опыт как «красоту красот», открывающую доступ к тому, что он назвал «Большое сознание», которое скрывается за «редукционным клапаном» обычного эгоистического сознания. Олдос и Тим составили дружный дуэт и принимали вместе псилоци-бин в течение этого периода, работая вместе в неклинической, дружеской, но от того не менее объективной и безопасной атмосфере.

Эксперименты в основном проходили в доме Тима Лири. Вначале в них принимал участие и доктор Фрэнк Бэррон, видный исследователь психологии творчества, который был единственным, кроме Лири, сотрудником Гарварда, принимавшим участие в этих экспериментах. Через некоторое время Фрэнк Бэррон вернулся в Беркли и прекратил непосредственное участие в проекте. Впоследствии другой профессор психологии, доктор Ричард Алперт, стал участником Псилоцибинового проекта. Он стал ближайшим сотрудником Лири на все остальное время психоделических исследований в Гарварде и потом в Миллбру-ке. Их близкая дружба и партнерство дали основание для Лири сравнить их дуэт с архетипическими американскими бунтарями и искателями приключений Томом Сойером и Геком Финном.

Некоторые из моих аспирантов в Центре исследований личности стали участниками Псилоцибинового проекта и рассказывали о сессиях в доме Лири. Слушая их разговоры, я заметил, что что-то изменилось в тоне их голосов — появилось какое-то новое качество, новая интенсивность чувств. Они говорили об экстазе, любви, о чем-то личном и одновременно объединяющем их. Это было весьма необычно слышать в строгой и циничной атмосфере Центра исследований личности.

Я был заинтригован. Но я остерегался наркотиков и зависимости от них. Я проэкзаменовал все, чта мог, по литературе на эту тему и обнаружил, к своему удивлению, что они не вызывают никакого привыкания и, кроме того, нет никаких свидетельств о психическом ущербе вследствие их употребления. Я решил попробовать. Возможность представилась, когда Тим решил, что наступило время выяснить возможность применения этих наркотиков для коррекции поведения. Он хотел дать их заключенным в виде реабилитационной терапии, основанной на самопознании. «Давай посмотрим, удастся ли нам превратить уголовников в Будд», — как сказал он в узком кругу. Научные участники эксперимента тоже должны были принимать наркотик, что меня вполне устраивало.

Таким образом, 13 марта 1961 года я пережил свой первый психоделический опыт. Был прохладный воскресный день, когда я пришел в дом Тима. В сессии также участвовали два других дипломника, Понтер Вейль и Лин К., а также жена Понтера, Карин, тюремный психиатр, доктор Мэдисон Преснелл и его жена. После того как мы расположились в комнате, Тим дал каждому по шесть маленьких розовых таблеток, каждая из которых содержала по 2 мг псилоцибина. Сам он, возможно, принял меньшую дозу. У него уже выработалась политика не акцентировать роль гида или учителя, а работать сообща, как партнеры-исследователи. Тем «в менее на всех сессиях, в которых мы принимали участие, Тим в основном задавал общий тон эксперимента.

Этот первый опыт с псилоцибином оказал огромное влияние на мою жизнь. Я никогда раньше не испытывал ничего подобного, никогда не был ближе к своему истинному я и никогда раньше не испытывал такую остроту мыслей и чувств. Одновременно я внимательно наблюдал за людьми и предметами вокруг себя и не терял связи с той реальностью, которой является наш обычный мир. Наоборот, обыкновенное восприятие тоже усилилось и ожило. Это была полная чушь — называть эти наркотики «галлюциногенными», в том смысле, что галлюцинация это что-то, чего на самом деле нет.

Теперь я увидел, как сенсорный феномен может зависеть от временного смещения констант восприятия — нервных механизмов, которые сохраняют видимые формы и размеры вещей постоянными, даже когда оптический образ определенно меняется. Вот иллюстрация: во время сеанса я лежал на полу, а Понтер играл с мячом на другом конце комнаты. Вот он упустил его, и мяч покатился ко мне. Когда мяч приблизился, он невероятно вырос в размерах, заняв всю сетчатку глаза. Так же, как и волнение и «дыхание» объектов, за которыми я мог следить движением глаз, легкие ритмические сокращения благодаря наркотику многократно усиливаются. Все процессы, которые фильтруют и регулируют восприятие, были подавлены. Как выразился Хаксли, «редукционный клапан сознания» был отключен.

Неделю спустя после моей инициации мы начали тюремный проект. Мой второй наркотический опыт проходил за тюремными стенами. Мы хотели избежать того, чтобы заключенные чувствовали себя подопытными кроликами в эксперименте безумного профессора, и мы решили, что некоторые участники проекта примут наркотик вместе с ними. Мое первое путешествие в тюремной обстановке, среди заключенных, было посещением ада. Беспокойство возрастало до размеров ужаса, одиночество — до заброшенности в недра земли, дискомфорт становился агонизирующим отчаянием, и все это сопровождалось ужасными видениями жадных машин-монстров. Ко всему этому добавлялось чувство, что ты пойман в ловушку и изолирован от мира…

Откровения этого опыта были, возможно, даже более глубокими, чем во время первого сеанса. Я начал видеть, как работает фактор внушаемости: чувства страха, вины или гнева могли быть вызваны случайными замечаниями, и эти негативные эмоции могли радикально изменить ход эксперимента. Напротив, теплое слово или ободряющая рука на плече могли вызвать чувство настоящего комфорта у кого-то, страдающего от внутренней боли. Мы вошли в контакт со всеми осужденными, согласившимися принять участие в эксперименте. Мы рассказали им о том, как мало мы пока знаем об этом лекарстве, о наших собственных опытах, и сформулировали цель: добиться инсайта, который позволит им выработать некриминальный взгляд на мир за стенами тюрьмы. Соглашение также подразумевало психиатрические интервью и психологические тесты до и после сеансов, а также письменные отчеты по каждому отдельному опыту.

Результаты этой работы с тридцатью заключенными были опубликованы.[58] Хотя не было особого снижения количества рецидивов преступности, тем не менее имели место значительные изменения личности. Примечательно, что сами осужденные всегда оценивали сеансы как полезные, даже в тех случаях, когда они бывали болезненными. Несмотря на ужасные предостережения многих профессионалов, не было ни одного проявления насилия. На самом деле в ходе наших экспериментов мы выяснили, что субъектами, наиболее склонными к насилию, являются сами психиатры и теологи, которые заправляют массовой репрессивной системой.

(Год или около того спустя сила фактора внушения была вновь продемонстрирована мне, на этот раз в ироническом ключе. Мой приятель-психиатр позвонил мне из Нью-Йорка, находясь в середине своего ЛСД-трипа, прося у меня помощи и поддержки. Незадолго до того вышла статья в медицинском журнале, предупреждающая о возможных «неблагоприятных реакциях» на ЛСД, в ней приводилось девять таких случаев. Мой друг, находясь под действием наркотика, уже представил себе следующий номер журнала, где его опыт должен был описываться как десятый.

Психиатры, ориентированные на патологические психические состояния, особенно опасались «негативного национального программирования» психоделиков, как назвал это Джон Лилли.)

В ходе моей работы в тюрьме некоторые заключенные вызвали у меня чувства симпатии и уважения. Эл был человеком с угрюмым лицом и мускулатурой штангиста. Во время одного сеанса вся группа была растрогана, наблюдая, как он полностью впал в сознание маленького мальчика с сияющими глазами, невинно удивляясь и восхищаясь фотографиями в книге «Семья человека» или подставив руку под струю из крана и наблюдая, как вода протекает сквозь пальцы.

Дональду было за пятьдесят, он отбывал 20-летний срок за вооруженное ограбление. Во время одного из сеансов он видел линии и узоры, за которыми он очень пристально наблюдал, так как увидел в них лабиринты своей жизни. «Что это может значить?» — спросил он, и после долгого молчания сам ответил на свой вопрос, медленно, запинаясь, но тщательно подбирая слова. «Неужели это — это наш бог? Мы только все время пытаемся хорошо выглядеть в собственных глазах». Мы долго с ним разговаривали. Осужденные с большими сроками заключения, которые остались в тюрьме после окончания проекта, организовали учебную группу. Они продолжали регулярно встречаться еще многие годы, работая над самопознанием и самопомощью, становясь гидами и помощниками для более молодых заключенных. Такова была сила первоначального откровения.

Кроме работы в тюрьме, мы продолжали и свои личные эксперименты. Тим открыл для студентов-выпускников, участвовавших в Псилоцибиновом проекте, свободный доступ к наркотику, поставив условием, что сеансы будут структурированы и организованы и что по каждому из них будут представлены письменные отчеты. Мы честно заполняли длинные опросники после каждого сеанса, писали отчеты и заполняли тесты. Я особенно интересовался потрясающими изменениями в восприятии времени, вызываемыми наркотиком, и составил несколько экспериментальных тестов, которые во время сеансов всегда начинали казаться невыносимо смешными. Так или иначе, результаты опросников были изучены и проанализированы и впоследствии опубликованы в психологических журналах.[59]

Тем временем стало ясно, что наш обычный исследовательский подход в этих экспериментах нуждается в чем-то еще, возможно, самом главном. Реально значимые аспекты эксперимента были полностью невербальными и неконцептуальными и проскальзывали сквозь наши категории, как вода через сито.

Эти эксперименты убедили нас, что содержание наркотического опыта — это только частично, даже минимально, функция самого наркотика. Более важными факторами были внутренние установки, ожидания и чувства, также как внешняя атмосфера и эмоциональный настрой. Тим назвал это set and setting и годы спустя это было широко принято в профессиональных кругах, занимающихся изучением психоделиков. В противовес этому существует прямо противоположная теория, отстаиваемая представителями власти и закона, объявившими «войну наркотикам», что только наркотик сам по себе вызывает все эти видения и путешествия.

Интересно рассмотреть интерпретационные модели, применяемые разными группами нашего общества для истолкования изменений в сознании, вызываемых наркотиками. Самой первой была психомиметическая психиатрическо-фармакологическая модель, утверждавшая, что наркотический опыт моделирует психоз, и соответственно к нему и относившаяся.

Конкурировал с этой моделью интерес, который проявляли ЦРУ и армия к возможному использованию этих веществ как оружия для промывки мозгов и контроля над сознанием. В шестидесятые многие исследователи подозревали, что такие работы ведутся, и только в семидесятые они стали достоянием гласности.[60] Интерес военных к ЛСД пошел на убыль, когда стала ясной непредсказуемость наркотика: невозможно предсказать, не станут ли одурманенные им солдаты медитирующими пацифистами, безумцами-агитаторами или атавистическими троглодитами.

Кроме того, была галлюциногенная модель, которая рассматривала наркотики как инструменты для изучения мозговых механизмов визуального восприятия и ассоциированных ментальных состояний. Этот подход был предложен работой немецкого исследователя Генриха Клювера в 1920-х годах и американским психофармакологом Рональдом Зигелем в 1980-х годах.[61]

Затем, однако, было обнаружено, что те самые наркотики, которые вызывают у некоторых людей психозы, на душевнобольных, алкоголиков или наркоманов оказывают благотворное влияние. Были разработаны две модели психотерапии с применением этих наркотиков. В европейской литературе вещества были определены как психолитические (растворяющие сознание); этот подход подразумевал использование этих веществ в дополнение к психоанализу. Вторая модель была разработана в Северной Америке, особенно благодаря работам Абрама Хоффера и Хэмфри Осмонда, которые успешно использовали разовые сеансы с высокими дозами для лечения алкоголизма и других зависимостей. Осмонд, познакомивший Олдоса Хаксли с мескалином, и изобрел термин психоделики («открывающие душу»).[62]

Эта модель была близка к той, которую мы применяли в Гарварде, за исключением того, что мы были меньше заняты индивидуальной психотерапией с использованием психоделиков. Мы использовали термин «расширяющий сознание» для наркотика и опыта, эхом этого терми-на стал «пробуждающий сознание» язык групп за женское освобождение в 1970-х годах. Эта модель предлагала: обеспечь безопасный, поддерживающий set and setting с небольшим числом равноправных участников, и эксперимент почти наверняка будет радостным и продуктивным. Тем временем другая группа исследователей в Менло-Парк, Калифорния, включавшая Уиллиса Хармана, Май-рона Столароффа, Роберта Могара, Джеймса Фэйдимэ-на и других, разработала концепцию креативности для наркотического опыта, предлагая архитекторам, художникам, дизайнерам и ученым работать над решением новой проблемы во время сеанса.[63]

Религиозно-мистический подход к психоделикам, который с самого начала был сильно выражен в работах Лири, вне всяких сомнений, был стимулирован его разговорами и сотрудничеством с такими людьми, как Олдос Хаксли, Алан Уотте и Хьюстон Смит, которые принимали участие в проекте. Этот подход возник еще во время гарвардского периода в эпохальном эксперименте Уолтера Панке «Страстная пятница», тщательно контролируемом научном изучении религиозного опыта, вызванного наркотиками (описан ниже). Этот опыт легв основу духовно ориентированной ЛСД-терапии с неизлечимыми раковыми больными в госпитале Спринг Гроув в Балтиморе, которая была организована и описана чехословацким психотерапевтом Станиславом Грофом.[64] Религиозно-мистическая парадигма, конечно, присутствует и в сделанной Лири адаптации «Тибетской книги мертвых» и «Дао дэ цзин» как путеводителей в психоделическом эксперименте. Здесь мы видим древние тексты, в которых специально усиленные опыты рассматриваются как инициации — прообразы состояний и уровней сознания, позже усвоенные йогическими, магическими или духовными практиками. В своем потрясающем исследовании Уоссон, Хофманн и античник Карл Рук представили свидетельства того, что элевсинские мистерии могли вдохновляться спорыньей, содержащей ЛСД-подобные алкалоиды.[65]

Сеансы, которые мы проводили, довольно быстро привели нас к глубокому конфликту с нашими собственными взглядами. Те из нас, кто практиковал традиционную психотерапию, обнаружили, что межличностные взаимодействия оставались почти полностью на ментальном уровне. Они даже близко не достигали духовной интенсивности и эмоциональной силы псилоцибинового опыта. В особых состояниях сознания, вызванных наркотиком, вы могли видеть собственные психологические проекции воплотившимися (видимыми): ваши чувства и мысли могли появиться на стене перед вами или на лице друга, представленными в живых цветах, как в цветном кино. Если в группе возникали какие-то страхи или паранойя, вы могли ощущать их физически, как липкие щупальца, наощупь пробирающиеся от одного человека к другому, окутывая его болотными миазмами подозрительности и недоверия.

Экспериментальный сеансе высокими дозами псилоцибина, который мы провели в 1963 году, высветил некоторые из этих сложных процессов и связанных с ними рисков. Тим Лири при этом продемонстрировал свой свободный, юмористический, но тем не менее заботливый стиль проведения наших опытов. Тим дал нам большую свободу в сеттинге сеансов. Несколько человек из нашей группы, имеющие двухлетний опыт знакомства с псилоцибином, решили провести сеанс с повышенными дозами, для того чтобы проверить, можно ли сравнить эффект с действием ЛСД, который мы тоже начали применять в последнее время. Некоторые приняли по 40 мг, я — 60 мг, а Джордж Литвин с его духом пионера-первопроходца решил принять 80 мг. Эти дозы, самые высокие из всех, которые мы ранее применяли, все равно были ниже токсического уровня. На этом сеансе, однако, я был наиболее близок к самоубийству за все годы работы с психоделиками.

По мере продвижения наших экспериментов, по-прежнему под эгидой Псилоцибинового исследовательского проекта Гарвардского университета, мы неуклонно приближались к использованию религиозных и мистических концепций и образов для истолкования нашего опыта. Несмотря на то, что эти идеи были чуждыми нашей первоначальной гуманистической психологической ориентации, сама природа наших экспериментов подталкивала нас к ним. Иногда, когда Тим обсуждал с группой наши опыты, он казался одухотворенным почти мессианским пылом, что производило сильное впечатление на его слушателей. В то же время тема лидерства, с ее сложным комплексом идеализации и разочарования, постепенно поднимала свою уродливую голову.

Один странный, но поучительный сеанс, состоявшийся холодной ноябрьской ночью 1961 года, с этой точки зрения, был особо запоминающимся. Нас было шестеро, собравшихся в квартире Дика Алперта: Дик, Тим, Майкл Кан, Джордж Литвин, его жена Корки и я. Позже должны были прийти Гюнтер Вейль и музыкант Мэйнард Фергюсон со своей женой Фло. Все были в отличном расположении духа. Мы никогда раньше не употребляли вместе психоделики и сейчас собрались, чтобы сделать это.

Во время наших дискуссий мы иногда полушутливо отмечали, что Тим был самым далеким оттруппы — в своем отношении к психоделикам он был на том конце шкалы, куда мы не собирались идти. «Ну до такого экстрима мы не дойдем, мы не такие сумасшедшие, как Тим». Но тем не менее, следуя внутренней логике наших опытов, мы все чаще замечали, что след в след идем за ним и в конце концов начинали разделять его мнения. Во всяком случае на какое-то время.

Наша работа продолжалась всю зиму и весну 1961–1962 годов. После экспериментов, призванных выработать методы достижения положительных, значимых результатов в тюремном проекте, которые смогли бы привести к терапевтическим изменениям, Тим продолжил работу по исследованию творческих аспектов наркотика. Для того чтобы найти представителей творческих профессий, он начал общаться с литературно-художественными кругами Нью-Йорка. Как только те слышали слово «пси-лоцибин», они тут же изъявляли желание попробовать его. Результаты опытов должны были быть описаны. Наши папки стали заполняться отчетами писателей, джазовых музыкантов, поэтов, художников и философов.

Наркотик попробовали Аллен Гинзберг, Питер Орловски, Джек Керуак и Чарлз Олсен. Аллен проникся таким энтузиазмом после приема наркотика, что хотел позвонить Хрущеву и Кеннеди, чтобы убедить их тоже попробовать. Какое-то время в доме Тима в Кембридже гостил Уильям Берроуз. Вначале он относился к его деятельности положительно и принял участие в психологической конвенции в Нью-Йорке, где собрались тол-пы народа. Он представил исследовательский отчет о своих личных опытах с разными наркотиками, которые он пробовал. Позже он разочаровался в проекте и писал о нем в тоне развивающейся паранойи в одной из своих книг: «Держись подальше от их Сада Наслаждений, это сточная яма… они предлагают тебе любовь, любовь, любовь в корзинах старьевщика… их бессмертное космическое сознание — это бывшее в употреблении второсортное дерьмо…» и т. д.

Джералд Херд, рафинированный английский философ, друг Олдоса Хаксли и автор нескольких книг по истории религии и мифологии, посетил проект в самом начале и очень оптимистично оценивал возможности псилоцибина. Он рассказал нам потрясающие вещи о роли психоделических наркотиков в древности. Он посоветовал нам не предавать огласке наши открытия, остаться в подполье, последовав примеру эзотерических групп и тайных обществ прошлого. Стоит ли говорить, что его совет остался без внимания, не таким человеком был Тим.

Все последующие годы меня преследовала мысль, что было бы, если бы мы последовали совету Джерал-да Хёрда и психоделические наркотики остались бы известны узкому кругу исследователей и визионеров. Но тогда это не казалось нам тем сценарием, которому мы были призваны следовать. Наши опыты были достаточно позитивны для того, чтобы предложить всем испытать их. Мы полагали, что наступило время, когда этот вид опыта должен стать доступен для всех желающих, чтобы «двери восприятия» открылись и расширенное сознание перестало быть привилегией редких одиночек. Те, в ком горел исследовательский дух, могли отправляться в путешествие с ясным сознанием цели.

Тем временем мир академической психологии становился все более странным. Весной того года я сосредоточился на завершении моей докторской диссертации, потому что знал, что это будет мой последний компромисс с ценностями и стимулами этого мира. Время, когда в подвальном этаже Гарварда я занимался экспериментами с крысами, бегающими по лабиринтам, казалось далеким, как мезозой. Преподавание вводного курса психологии с целью продвижения вверх по лестнице карьерного успеха казалось столь же далеким. Один из моих профессоров, доктор Брендан Майер, сказал, что он не может понять, почему я отказываюсь от возможности сделать прекрасную карьеру в академической психологии. Я не мог ему объяснить.

Псилоцибиновый проект вызывал все большее сопротивление со стороны университетского сообщества.

Одной из причин неприязни по отношению к Лири и Алперту со стороны их университетских коллег было то, что несколько ассистентов-аспирантов покинули их ради работы в интригующем и захватывающем проекте с наркотиками.

Профессор Макклелланд, глава факультета, выступил со зловещими предостережениями об угрозе, которую представляют наркотики для общества. Он привел в пример Индию, где общество якобы деградировало в результате злоупотребления расширяющими сознание наркотиками — теория, вызывающая массу вопросов, начиная со сравнения каннабиса с псилоцибином.

Наш эксперимент критиковали за недостаточную научную строгость, говорили, что наши методы бесконтрольны, а результаты неопределенны. Эти упреки были необоснованны, наоборот, в ходе эксперимента было сделано и опубликовано несколько обширных статистических и опросных исследований по результатам опытов. Каждый из тех, кто участвовал в эксперименте, должен был пройти психиатрическое обследование в медицинском отделении университета. Никто не принимал наркотик без добровольного согласия, без полной предварительной подготовки и поддержки в ходе эксперимента. На всякий случай под рукой всегда были наготове антидоты-транквилизаторы, но никто ни разу не захотел ими воспользоваться.

Среди утвержденных в университете правил было одно, которое гласило, что нельзя использовать студентов, не защитивших дипломов, в каких бы то ни было экспериментах. Мы никогда не нарушали этого правила, все участники эксперимента были выпускниками или людьми старшего возраста из внеуниверситетских кругов. Тем не менее наши занятия, несомненно, стимулировали рост интереса к психоделикам среди гарвардских студентов, в результате чего многие из них прошли через эксперименты с наркотиками. Мескалин, пейот и другие вещества можно было в то время достать без особого труда.

Наблюдательный совет пытался ввести правила, запрещающие использование наркотиков в личных целях и за стенами университета. В те времена не было государственных или федеральных законов, регулирующих их употребление. Дик Алперт, Овен по гороскопу, считал эти попытки покушением на свою свободу и частную жизнь. Тим Лири, будучи Весами, подчинился правилам, чтобы не ссориться с начальством, и продолжал делать, что делал.

Стоит также отметить, что среди кипы исследовательских отчетов, докладных записок и заявлений, которыми Лири и Алперт заваливали университетское сообщество, некоторые носили характер мессианских посланий, что многих отталкивало. Тим постоянно изобретал все новые лозунги типа «ты должен выйти из себя и начать пользоваться головой», что вызывало антагонизм у многих интеллектуалов. Типичным для того времени является такой, например, пассаж из статьи, которую Лири написал для Harvard Review: «Должны ли мы продолжать преследовать наших визионеров, заключать их в тюрьмы, казнить, изгонять, а назавтра называть героями и увековечивать?.. Общество нуждается в образованных священниках-преподавателях, чтобы поддерживать свою структуру — они должны быть его интеллектуальным мускулом, скелетом и кожей… Нервная система может быть изменена, интегрирована, перепрограммирована, расширена в своих функциях. Эти возможности, естественно, пугают любую ветвьис-теблишмента… Наши излюбленные концепции стоят на пути гигантского потопа, который готовится уже два миллиарда лет. Вербальная дамба рухнет под его напором. Бегите в горы или приготовьтесь к тому, что ваш интеллектуальный механизм будет унесен этим мощным потоком».[66]

Испытывая все большее давление, мы начали думать о том, чтобы вынести нашу работу за пределы университетского контекста. Тим сказал, что «ожидать, что университет станет спонсором исследований визионерского опыта, так же бессмысленно, как ожидать, что Ватикан будет поддерживать исследования, ставящие целью найти эффективные афродизиаки». И, таким образом, летом 1962 года около двадцати членов Псилоцибинового проекта сняли гостиницу в маленькой мексиканской рыбацкой деревушке Сихуатанехо (которая с тех пор превратилась в главный тамошний курорт) стем, чтобы продолжить эксперименты с наркотиками вдали от общественного и политического давления Кембриджа.

Мексиканские сессии были совсем не похожи на гарвардские психодрамы. Здесь было другое окружение: пышное цветение тропической флоры и фауны, бесконечные ритмические удары о берег океанских волн, упоительно прекрасные закаты, грозы с бесшумными молниями над Тихим океаном, насыщенная благовонными ароматами жара, загадочные звуки ночных насекомых и сладкие запахи экзотических цветов.

Во время сеансов мальчик, играющий на флейте, превращался в Кришну, очаровывающего Гопи. Женщины часто-превращались в морских нимф или русалок; мужчины в ацтекских воинов или шаманов джунглей.

По совету Олдоса Хаксли и Джералда Хёрда мы стали использовать «Бардо Тодол» («Тибетскую книгу мертвых») в качестве гида-путеводителя в психоделических путешествиях. Тибетские буддисты рассказывают о трех фазах посмертного опыта души, которая проходит через «промежуточные планы» (бардо) на своем пути от смерти к перерождению. Мы толковали это как смерть и возрождение эго, личности. Тибетский символизм, приложенный к западным концептам, порождал замечательные параллели с нашими открытиями.

«Бардо Тодол» описывает первую фазу, первое бардо, как состояние полной трансцендентности, чистого сияющего света, который появляется немедленно после смерти; книга говорит, что проникнуть туда могут только те, кто достиг высших ступеней в занятиях йогой, кто может хранить ум нерассеянным. Эта первая фаза обычно быстро переходит во второе бардо, долгую фазу галлюцинаций и видений дружелюбных или гневных божеств, райских или адских переживаний. Третье бардо — фаза возрождения, или возвращения, как мы это называли, когда человек возвращается к сво-ей обычной индивидуальности.

Главный принцип тибетской йоги всегда один — хранить ум нерассеянным и концентрироваться внутри себя, а не увлекаться приятными видениями или страдать из-за болезненных. Помни, что все они происходят только внутри твоего сознания. Принимай их и плыви по течению. Во время возрождения, или возвращения, не спеши, оставайся спокойным, старайся удерживать свет как можно дольше. На самом деле можно достичь состояния полностью трансцендентного сознания даже войдя во вторую или третью фазу, если вы сможете следовать за светом внутри себя.

Этот древний текст, который до нашего знакомства с психоделиками казался таким сумбурным, содержал в сверхъестественных деталях описания многих аспектов трипов, которые мы предпринимали. Конечно, мы знали, что методом буддистских монахов были не психоделические наркотики, а медитация. Как бы то ни было, полное описание внутренних состояний в их текстах убеждало нас, что эти пространства вполне реальны. Внезапно мы перестали быть кучкой свихнувшихся психологов, ныряющих в абсолютно не отмеченные на картах территории. Здесь и раньше бывали люди. У это-го опыта были история, традиция. Существуют карты и путеводители. Несмотря на то, что Лири был воспитан в западных научных традициях, узнав эти древние манускрипты, он почувствовал (так же, как и все мы), что был прав в своей концепции духовного подхода к психоделическим экспериментам. Наша начальная работа с этой книгой впоследствии была описана и опубликована под названием «Психоделический опыт».

Мы также «открыли», к нашему радостному удивлению, западных авторов, которые прошли через эти странные внутренние миры и без наркотиков. Герман Гессе в своем «Степном волке» дал прекрасное описание психоделического «магического театра» сознания; а в «Путешествии на Восток» рассказал о паломничестве группы исследователей к призрачному дому внутри себя, о тайной лиге посвященных странников, объединенных общим видением. Французский ученик Гурджиева Рене Домаль в своей книге «Аналогия Горы», загадочной незаконченной аллегории, рассказывает про экспедицию на внутреннюю гору, описывая ловушки и опасности этого мистического путешествия.

Мы решили провести индивидуальный сеанс для того, чтобы «проверить» тибетскую буддистскую модель, над которой мы работали. Я должен был стать странником, а Тим — гидом. Предполагалось использовать умеренную дозу ЛСД. Мы расположились в нашей «сессионной комнате». Ее балкон выходил прямо на джунгли, снизу доносился шум океанских волн. Мы договорились, что, если я почувствую страх, я расскажу об этом, а не буду стараться преодолеть его в одиночку.

После той первой весны в Сихуатанехо произошло много событий. Мы преисполнились еще большего энтузиазма по поводу использования наркотического опыта для достижения новых уровней сознания и коррекции личности и поведения, которая оказалась быстрее и эффективней, чем любой другой из известных нам методов. Мы также серьезно задумались о необходимости поделиться тем, что мы уже узнали, с нашими коллегами в академическом мире и с широкой общественностью.

Некоторые люди пытались наклеить на нас ярлыки миссионеров, прозелитов или распространителей наркотиков, однако мы относились к этому совсем по-другому. Мы чувствовали себя как люди, которые случайно открыли возможное лекарство от вирулентной чумы, которая бичевала страну. Вне всяких сомнений, это была «эмоциональная чума», которую диагностировал другой непонятый пионер, Вильгельм Райх. Хотя большинство ее носителей сами не подозревали о своей болезни. И любой, кто стал бы предлагать им средство для исцеления от нее, неизбежно будет казаться им религиозным маньяком или извращенным безумцем, или и тем и другим. Тем не менее мы решили сделать все возможное для популяризации наших открытий.

Лири и Алперт вернулись на свои преподавательские должности в Гарвард. Я защитил диссертацию и получил докторскую степень по психофармакологии. В течение второго года курса фармакологии в Медицинской школе Гарварда я читал все, что мог найти об этих странных наркотиках, все, что смогло бы помочь объяснить их экстраординарное действие на человеческий мозг. Я прочел тысячи исследований, но ни одно из них не добавило света во мрак этой тайны. Ни у кого не было даже слабой идеи о том, как работают эти наркотики. К своему удивлению, я обнаружил, что это распространяется также и на все лекарства, использующиеся в психиатрии, а если продолжить, то и вообще на все обычные лекарства, например аспирин. Их используют, потому что они действуют, вот и все.

Мы начали издавать журнал Psychedelic Review и публиковать в нем научные и литературные статьи в этой области. Алан Уотте, который был в то время в Гарварде и принимал псилоцибин с Тимом, написал об этом в своей «Радостной космологии». Он также помогал нам с выпуском первого номера журнала. Пол Ли, Рольф фон Экартсберг и я стали его редакторами. Пол получил диплом по философии религии и был близким знакомым Пауля Тиллиха; Рольф получил диплом по психологии и интересовался экзистенциализмом и феноменологией. Мы проработали вместе весь первый год, а когда они уехали, я продолжал издавать журнал, по меньшей мере раз в квартал, еще на протяжении шести лет.

Мы также решили попробовать жить коммуной. Это пришло как-то само собой. Мы проводили почти все время вместе, обсуждая наш исследовательский проект и при этом тратя массу времени на дорогу туда и обратно. Стало казаться логичным поселиться вместе. В первом доме, который мы сняли в Ньютон-Сентер, поселились Тим со своими детьми Сьюзан и Джеком, Дик Алперт, Фостер Данлэп со своей женой Барбарой и ребенком и моя жена Сьюзан и я. Мы со Сьюзан познакомились несколькими месяцами ранее, и я сделал ей предложение во время мескалинового сеанса в Сихуа-танехо.

После того как мы прожили в этом доме несколько месяцев, город Ньютон-Сентер возбудил против нас дело в суде, по заявлению наших соседей. Нас обвиняли в том, что мы живем в доме, предназначенном для одной семьи. Дик попросил своего отца, известного бостонского адвоката, защищать нас в суде. Мы выиграли, потому что закон определял «семью» не только как людей, связанных кровными узами.

Одна комната в доме была предназначена для медитаций и сессий. Для этих целей мы переоборудовали большой чулан, попасть в который можно было только спустившись в подвал и оттуда по лестнице наверх.

Стены и потолок там были завешены индийскими тканями, а пол устлан шикарными цветными подушками.

Ньютоновская коммуна, при всех ее недостатках, была ареной многих новых видов психоделических исследований. Мы ставили эксперименты, в которых создавали жесткие проблемные ситуации для индивидуума, который находился в расширенном состоянии сознания. Мы также ставили эксперименты по изучению языков, в которых человек под психоделиками слушал записи на иностранном языке на протяжении нескольких часов, для того чтобы в его мозгу отпечатались звучание и модуляции этого языка.

Тим, будучи творчески мыслящим психологом-исследователем (во всяком случае, в тот период своей жизни), начал совместный проект с Огденом Линдсли, ученым-бихевиористом, который был знакомым Б.Ф. Скиннера. Линдсли занимался объективным наблюдением за поведением душевнобольных в психбольнице, регулярно занося результаты в дневник. По просьбе Тима он сконструировал устройство, которое выглядело как печатная машинка с несколькими клавишами, которые включали различные зоны записи, каждая из которых представляла категорию опыта. Тим назвал ее «опытная печатная машинка». Идея состояла в том, что поскольку испытуемый во время сеанса не всегда был в состоянии говорить достаточно быстро, чтобы описать свои постоянно меняющиеся ощущения, он мог передавать их, нажимая клавишу одной из нескольких базовых категорий, таких, как «телесные ощущения», «клеточная память», «мысленные модели».[67]

Мы использовали это устройство в экспериментах с диметилтриптамином (ДМТ), новым мощным психоделиком, который открыл венгерский ученый Стефан Шара. Наркотик не был орально активен, и принимать его надо было при помощи инъекций (позже исследователи-любители изобрели вариант, который можно было курить). ДМТ вызывал глубокий трансцендентный опыт, длившийся 30 минут. В одном эксперименте, описанном в «Первосвященнике», испытуемым был Тим, и каждые две минуты я просил его указать, какая из клавиш соответствует его состоянию сознания. Это изобретение было замечательно эффективно в попытке объективировать внутренние состояния.

В общем, в течение того года мы чаще всего использовали ЛСД и иногда псилоцибин. ЛСД сильно отличался от псилоцибина. Псилоцибин был «наркотиком любви». ЛСД никогда не был «наркотиком любви»; это был трип «смерти и возрождения». Я помню, как Тим рассказывал мне о своем первом ЛСД-сеансе, который у него был накануне. Он стал другим человеком. Он твердил о «мире пластмассовой куклы», о полной смерти эго. Что-то пугающее было в его рассказе.

С ЛСД нас познакомил Майкл Холлингшед, эксцентрический англичанин, у которого была какая-то загадочная, туманная работа в области англо-американского «культурного обмена» в Нью-Йорке. В один прекрасный день он объявился в офисе Гарвардского проекта, находясь при этом в полном безденежье и суицидальной депрессии. Несмотря на это, его не оставляло свойственное ему замечательное чувство юмора, он был непревзойденный рассказчик и добрейший по натуре человек. Вопросы о его профессии и занятиях всегда получали весьма уклончивые ответы и порождали абсолютно невероятные, гомерически смешные истории. Мы навели о нем некоторые справки и узнали, что какие-то криминальные элементы в Нью-Йорке считают его мошенником, которого надо изо всех сил остерегаться. Сам он постоянно твердил о том, что боит-

ся, что его изобьют или даже убьют гангстеры. Через своего друга, доктора-терапевта Джона Бересфорда, он смог получить ЛСД от Sandoz для изучения его действия на разные формы бактерий. Для начала два друга решили попробовать его на себе и, судя по рассказу, здорово передозировались. Они были выведены из строя на многие недели, как две мухи, пойманные в сети внутреннего космоса, из которых не в состоянии были выбраться. Майкл пришел к нам в поисках помощи, и в результате у них с Тимом возникли долговременные и странные отношения. Тим называл его «божественным мошенником».[68]

Описания Майклом его психоделических опытов всегда казались мне абсолютным сумбуром. Я не мог понять, что он описывает. Его рассказы совершенно не соответствовали сложившимся у нас представлениям. То, что описывал Майкл, не имело никакого отношения к открытости, доверию, участию и уверенности, знакомым нам по нашим опытам. Майкл описывал устрашающие способности ЛСД создавать состояния смятения, страха, потрясения, обостряя при этом восприятие. Но когда мы усомнились в этом и стали спорить с ним, он упорно отстаивал свою позицию, делая это в такой бесхитростной, юмористической и дружелюбной манере, что вы не могли не симпатизировать ему.

При этом Майкл ежедневно принимал большую дозу ЛСД, до тех пор пока продукт не иссяк. Он смешал его с какой-то пастой, что-то вроде арахисового масла, и ел его ложками из банки. Он относился к нему как к чему-то вроде ежедневного витамина для мозга. Частенько находясь под кислотой, он мог смешать себе крепкий алкогольный коктейль и усесться с ним перед телевизором. Тим предложил ему поселиться у него в доме и следить за детьми, с чем он прекрасно справлялся, что свидетельствовало о том, что его система работала вполне нормально.

Отношения Майкла с психоделиками были близки к подходу хиппи-кислотников, типа Кена Кизи и его «Веселых проказников», путешествие которых описано в книге Тома Вулфа «Электропрохладительный кислотный тест» — ни духовного роста, никаких откровений-инсай-тов, никакого обучения, а просто наркотизация и бесцельное путешествие до пределов возможного и дальше, полная обдолбанность и при этом сохранение контроля над ситуацией и продолжение игры.

Прием ЛСД делал неизбежным встречу с религиозными измерениями психоделического опыта. Вы попадали в пространства, в которых все ранее принятые системы верований и представлений зависали в неопределенности, и все, что называлось «я», растворялось в жемчужных потоках жидкого цвета или пульсирующих волнах экстаза или тихо превращалось в совершенные, симметрические кристаллические решетки или мерцающие сети, образованные траекториями летящих электронов. Когда вы возвращались обратно из этого пространства чистой бессодержательной энергии, мир образов и категорий, в котором мы жили нашей обычной жизнью, действительно казался «миром пластмассовой куклы».

Люди возвращались из этих путешествий ошеломленные опытом единения с Богом и всеми живыми существами, потрясенные до глубины души величием и мощью божественных жизненных энергий, протекающих внутри их собственного сознания.

Мы обратились за помощью к профессионалам от религии. Хьюстон Смит, профессор философии из MIT, друг Олдоса Хаксли и автор нашумевшей книги «Религии человека», был одним из первых, кто присоединился к нашему проекту. Он отметил, что наши опыты подтвердили то, о чем он писал на протяжении многих лет. К проекту также присоединились некоторые из его студентов. Уолтер Хьюстон Кларк, декан Теологической семинарии в Эндовере-Ньютоне, добрый, изысканный пожилой джентльмен, сделался, к нашему вящему удовольствию, энергичным защитником возможностей психоделиков.

Мы провели серии сеансов со священниками, раввинами и студентами-теологами. Некоторые из этих сессий были гораздо более драматичны и агрессивны, чем те, которые мы проводили в тюрьме с самыми закоренелыми уголовниками. Некоторые из участников испытывали переживания адского пламени и Страшного суда; другие хотели немедленно заставить всех вокруг обратиться, покаяться и прийти ко Христу; некоторые сняли после этого опыта с себя священнический сан; другие глубоко утвердились в своем призвании.

Один только что получивший диплом теолог, с которым я проводил сеанс, огромный, рыжий, похожий на медведя парень на протяжении многих часов боролся с какими-то безымянными монстрами, но в конце концов обрел мир и покой. Тем не менее на следующий день он заявил, что никакой пользы это ему не принесло, что это не поможет ему писать его диссертацию, не поможет Америке побить русских и поэтому он больше не хочет повторять этот опыт. Эта оценка показалась мне весьма странной.

Потом приехал Уолтер Панке и начал свою знаменитую «Страстную пятницу», первый и до сегодняшнего дня единственный полностью контролируемый, чистый эксперимент по изучению мистического опыта. Уолтер был доктором медицины со Среднего Запада и рукоположенным священником. Он собирался защитить диссертацию на степень доктора философии по истории религии в Гарварде. Его идея состояла в том, чтобы дать псилоцибин студентам-теологам во время церковной службы в часовне, в Страстную пятницу. Он понял теорию «set and setting» и хотел максимизировать все факторы для достижения религиозного опыта. Контрольная группа должна была получить плацебо в то же время, в том же месте, и ни один из участников эксперимента не должен был знать, кто получил наркотик, а кто пустышку.

Это даже для нас казалось безумной и экстравагантной идеей, и мы не думали, что из этого выйдет что-то путное. Но Уолтер был положительный, преуспевающий, чистый и аккуратный мужчина бойскаутского типа, с прекрасными рекомендациями и солидным положением в обществе. Дьякон Ховард Турман из Школы богословия Бостонского университета согласился предоставить свою часовню для службы. Уолтер Кларк договорился с Семинарией Эндовера-Ньютона, что она предоставит добровольцев из числа своих проверенных и идеалистически настроенных студентов. Гарвардский университет должен был предоставить опытных руководителей из числа участников Псилоцибинового проекта, которые будут работать с двадцатью добровольцами, разбитыми на малые группы.

Хьюстон Смит из MIT будет осуществлять врачебный контроль. Уолтер Панке не хотел внимать нашим настоятельным рекомендациям сначала попробовать наркотик самому. Он считал, что если он не соблюдет свою психоделическую невинность до эксперимента, его смогут обвинить в предвзятости, а эксперимент не сможет считаться чистым.

Эксперимент оказался полностью успешным. Уолтер выбрал девять критериев из литературы, посвященной религиозному опыту, преимущественно из работ У. Т. Стэйса. В рамках этих критериев псилоцибиновые состояния и уровни сознания, которых достигли участники эксперимента, были практически неотличимы от классических мистических опытов. В то же время контрольная группа не испытала ничего экстраординарного.

Эксперимент стал широко известен в медицинских и религиозных кругах и широко освещался в прессе. Уолтер получил степень доктора философии.[69]

Несмотря на успех этого эксперимента, политическое давление администрации Гарварда усиливалось. Профессор Макклелланд заявил, что студенты, которые участвуют в наркотическом проекте, будут исключены из числа соискателей степени доктора философии. Газеты способствовали раздуванию скандала заголовками типа: «Странные наркотические опыты в Гарварде», «Гарвард ест священные грибы», «Наркотическое безумие охватило кампус» и т. п.

Для того чтобы прекратить нарастающий скандал, мы решили полностью вынести наркотические исследования за пределы университета. Была основана некоммерческая корпорация под названием Международная федерация внутренней свободы (IFIF) со штаб-квартирой в Кембридже. В Совет директоров вошли Лири, Ал-перт, я, Уолтер Кларк, Хьюстон Смит, Алан Уотте, Пол Ли, Рольф фон Экартсберг, Гюнтер Вейль и Джордж Литвин. Цель — спонсировать и поддерживать исследования в области расширения сознания.

В наши планы входило поставлять информацию и наркотики (по-прежнему легальные в то время) небольшим группам, созданным для исследований расширенных состояний сознания по всей стране. Большая часть участников этих групп были психологами, священниками, преподавателями и представителями других про» фессий. Мы предполагали действовать как исследовательский центр, собирающий и распространяющий информацию. Запросы уже исчислялись сотнями.

Но благодаря скандальной активности гоняющихся за сенсациями журналистов, IFIF с самого начала столкнулся с трудностями. Сначала мы пытались арендовать офис в престижном медицинском здании на другом берегу Чарлз-ривер, в Бостоне. Мы уже почти перевезли туда мебель и коробки, но даже не успели их разобрать, как из-за давления, которое стали оказывать на владельцев медицинские работники, арендующие офисы в этом здании, те вдруг передумали и отказали нам в аренде. После этого мы сняли офис в Кембридже.

Другой серьезной проблемой стало снабжение наркотиками. Мы больше не могли получать псилоцибин бесплатно от фирмы Sandoz, как это было раньше на протяжении нескольких лет, через медицинскую администрацию Гарвардского университета. Мы решили сами связаться напрямую с Sandoz и с доктором Альбертом Хофманном лично.

Мы знали, что время подгоняет нас. Наркотики по-, прежнему не были запрещены, но было очевидно, что запрет не за горами. Мы решили рискнуть и послали в Sandoz, в Базель, заказ на миллион доз ЛСД, по цене один цент за дозу. Заказ был отпечатан на официальном бланке Гарвардского университета и сопровождался чеком на десять тысяч долларов.

Но было уже слишком поздно. Фирма связалась с администрацией Гарварда и обнаружила, что та понятия не имеет об этом заказе. Кроме того, фонды, на которые мы рассчитывали, чтобы подтвердить чек, так и не материализовались.

Таким образом, наша попытка организовать легаль-ную, открытую систему поставки наркотиков для исследовательских, непсихиатрических целей провалилась. Тогда мы стали искать другие пути получения психоделических наркотиков. Основных было два: первый — через психиатрические исследовательские центры при больницах, которые стали контролировать и проверять более строго. Второй путь вел в андеграунд: подполь-ные химики производили ЛСД и другие наркотики в подвалах, в очень небольших количествах, причем качество их варьировалось в пределах от очень хорошего до очень плохого и опасного.

Давление обстоятельств на нашу группу достигало критического уровня. Тим изменил расписание своих лекций в университете таким образом, чтобы освободиться от них на весенний семестр, и уехал в Мексику. Дик Алперт в статье, опубликованной в студенческой газете Harvard Crimson, был публично обвинен в том, что дал ЛСД студенту, не защитившему диплом, нарушив тем самым соглашение с администрацией. Тот факт, что психоделический опыт, приобретенный студентом, был самым значительным и полезным событием в его жизни, не принимался во внимание. Этот инцидент предоставил администрации ожидаемый повод, и Алперт был уволен. Предлогом для увольнения Лири стало его отсутствие, и приказ не заставил себя ждать. Это был первый случай увольнения преподавателей Гарварда за последние сто лет, и об этом писали все национальные газеты. Это вывело ЛСД на национальную сцену и сделало его символом страха и опасности. В течение десяти лет, вплоть до начала семидесятых, психоделики почти постоянно оставались темой газетных заголовков.

Макклелланд заявил, что опыты с наркотиками делают людей бесчувственными к окружающим. Участники Гарвардского проекта никак не могли с ним согласиться. Мы, наоборот, очень бережно относились к эмоциональным реакциям других на нашу работу — трудно было не заметить этого. И мы чувствовали, что наша работа слишком важна, чтобы можно было прекратить или хотя бы замедлить ее из-за опасений тех, кто не только не хочет знать сам, что такое психоделический опыт, но и препятствует другим сделать это.

Сам я чувствую, что это была задача нашей группы, наше предназначение, так сказать, исследовать возможности этих инструментов сознания, которые внезапно были открыты заново, и распространить наш опыт в научных и академических кругах и в обществе в целом. Однако остается фактом, что представители профессий, связанных с оказанием помощи людям, — врачи, психологи, священники, — были не в состоянии принять эти методы и развить их в структуры, использующие их для блага человека. Наше технологическое общество было (и остается) слишком закостенелым в старых, идущих из девятнадцатого века рационально-материалистических парадигмах, для того чтобы быть способным относиться к этим экскурсиям в другие реальности без страха и нервной дрожи.

С социологической точки зрения, поучительно сравнить этот процесс с тем, как реагировали культуры коренных американцев на пейот, когда он стал им известен в конце девятнадцатого века. Многие племена по всему Американскому континенту адаптировали психоделический кактус и создали социальные и легально освященные религиозные институты для его употребления.[70]

По контрасту с этим в нашей культуре неспособность профессионалов дать адекватный ответ на запросы века открыла двери для бесконтрольной деятельности подпольных лабораторий и воротил черного рынка, продукты которых химически небезопасны, а само использование — бездуховно. Конечно, были и исключения — честные и гуманные терапевты и исследователи, — но последняя психоделическая терапевтическая программа в Соединенных Штатах, в больнице Спринг Гроув в Балтиморе, закрылась в середине семидесятых.

В результате гарвардских увольнений и невероятно яростной оппозиции и обвинений со стороны как академических, так и медицинских кругов, наша группа решила перевести всю работу обратно в Сихуатанехо. К тому времени мы многому научились и теперь знали, как организовывать set and setting психоделического сеанса таким образом, чтобы максимизировать возможность благотворного, обучающего и способствующего духовному росту опыта. Мы решили открыть в Сихуатанехо психоделический тренировочный центр, где люди могли бы обучаться правильному использованию этих веществ, учиться тому, что мы уже знаем сами, и потом, вернувшись в свои сообщества, использовать их в своих профессиональных, терапевтических и творческих занятиях. Наша версия «Тибетской книги мертвых» в качестве руководства для сессии может быть использована как концептуальный путеводитель. Трудно представить более совершенный учебник для этих занятий. Мы снова арендовали отель «Каталина» и послали наши брошюры по адресам, имевшимся в почтовом списке IFIF. Ответ был ошеломляющим, поскольку и предлолжение было уникальным. За 200 долларов желающие могли провести месяц в одном из самых идиллических тропических мест планеты, обучаясь расширять свое сознание при помощи новых мощных средств, в дружеской и ободряющей обстановке Заявки приходили сотнями и рассматривались и оформлялись Диком Алпертом и его помощниками, которые оставались пока в кембриджском офисе. Они занимались выпуском первого номера Psyhedelic Review, который представлял наше научное кредо.

В Сихуатанехо мы превратили одну из хижин в сейшен-рум, украсили ее индийскими тканями, положили на пол цветные подушки, расставили подсвечники со свечами и благовониями. Частенько, однако, значительная часть трипа проходила на пляже или в воде. Отличным способом провести новичка через трудную часть трипа оказались морские купания. Просто лежать на мелководье, позволяя волнам омывать твое тело, покачивая и поворачивая тебя на песке, отдавшись во власть вечного союза океана, воздуха и солнца, оказалось отличным способом прогонять прочь страхи, подозрения, расстройства и прочий негативный эмоциональный багаж.

Как правило, в сеансе принимали участие три или четыре человека. Например, группа могла состоять из психолога, актрисы телевидения, бизнесмена и опытного гида. Часто в роли гида выступали моя жена Сью-зан или я. У нас было очень плотное расписание; сеансы начинались каждое утро и каждый вечер. Минимум от трех до четырех дней должно было пройти между сеансами для всех участников, для того чтобы снизить эффект толерантности. Таким образом, как только кончался сеанс у одной группы, тут же начинался следующий. Иногда мы со Сьюзан работали несколько дней и ночей подряд, без перерыва. Мы научились спать «на крыле», как говорится.

Атмосфера была экстраординарной. Доктор Джозеф («Джек») Даунинг, преуспевающий психиатр из Сан-Франциско, ранее экспериментировавший с психоделиками, приехал в качестве наблюдателя. В главе, которую он позже включил в книгу «Утопиаты», он описывает наш проект и рассказывает о весьма необычном случае: в один прекрасный день в Сихуатанехо приехала молодая женщина, находившаяся в состоянии острого психоза. Она получила очень теплый прием и поддержку, благодаря которым ее приступы ужаса и паранойя значительно сократились без помощи психиатра.[71]

Иногда в роли гида выступал Тим, но большую часть времени он проводил в Мехико-сити политическую и дипломатическую работу, необходимую для того, чтобы проект мог беспрепятственно продолжаться. Он привез бумагу о нашей работе на встречу с мексиканскими психиатрами. Реакция была холодно-враждебной, и вскоре была инициирована компания по прекращению нашей работы. Фальсификации и передергивание фактов журналистами добавляли масла в огонь. Например, прямо перед нашим приездом в округе был убит топором человек, и сверхрьяный шеф полиции незамедлительно свя-зал его с gringos[72] и их наркотическими забавами. Распространялась и клевета, авторами которой были некоторые лица, заявки которых на приезд были нами отклонены, — но анонимные обвинения, однажды появившиеся в газетах, потом очень трудно опровергнуть. Кроме того наш проект, вопреки нашему желанию, привлек немалое число американских курильщиков марихуаны, которые расположились лагерем недалеко от нас, породив еще одну волну подозрений и дурных слухов.

Учитывая существование местной традиции употребления расширяющих сознание растений и грибов, мы полагали, что Мексика в этом смысле будет более либеральной, чем Соединенные Штаты. Эти предположения были, конечно, весьма наивны. Кроме того, оказывается, мы совершили ошибку, не поставив в известность мексиканские медицинские власти и не обратившись к ним за одобрением. (Мы не считали психоделический опыт медицинской процедурой, требующей контроля с их стороны.) Мы породили в местном медицинском сообществе страхи конкуренции со стороны иностранцев, несмотря на то, что весь наш проект был до смешного дешев и абсолютно бездоходен. Как бы то ни было, в течение примерно шести недель мы работали согласно плану, который подразумевал от тридцати до сорока участников — первой волны из нескольких сот человек, с которыми мы заключили соглашения. Почти все из них были потрясающе позитивны в оценках эксперимента. Результаты превзошли наши самые смелые ожидания. Одной из творческих идей Тима было построить на берегу платформу высотой в десять футов, выходящую на море башню стражи. На ней все время будет находиться один человек в процессе психоделического путешествия. Это будет что-то вроде постоянного маяка внутреннего космоса, сигнального огня, символизирующего высшее состояние сознания; любой мог настроиться на волну этого «высокого свидетеля», для того чтобы восстановить свет внутри себя, если его одолевает земная рутина или если он потерялся в адских бар-до. Каждое утро и каждый вечер кто-то следующий заступает на этот пост и происходит церемония смены караула, и новый человек становится небесным стражем, космическим наблюдателем дня и ночи.

Я провел незабываемую ночь на башне, наблюдая, как восходит и путешествует по небосклону луна, как ее серебряное сияние отражается в шелестящих волнах. Я наблюдал, как она садится за горы, заливая море оранжево-розовым светом. Купаясь ночью в море, можно было видеть свою руку под водой и наблюдать, как струны, образуемые фосфоресцирующими жемчужными частицами, каскадами следуют за каждым из пальцев. Длящиеся часами бесшумные электрические грозы рассекали небо на желтые, бирюзовые и фиолетовые слои.

В течение дня вы могли сидеть на пляже и по полевому телефону заказывать напитки в баре, которые вскоре прибывали на подносе по канатной дороге. Погружая пальцы ног в песок и открывая поры солнцу, вы могли отбросить фальшивые маски цивилизации, пробуждая миллионы спящих клеток вечных циклов солнца, моря и земли. Опыт этих дней и ночей врезался в память с исключительной ясностью и точностью.

Я думаю, что в Мексике мы нарушили территориальные инстинкты. Возможно, мексиканцы чувствовали, что мы приехали сюда заниматься тем, что у нас дома считается безумным — и в какой-то мере они были правы. Политические и медицинские власти в Соединенных Штатах изрекали проклятья на наши головы и делали все, чтобы как можно скорее сделать наши занятия противозаконными. Это было, как будто ваш сосед зашел к вам во двор, чтобы постоять на голове. Даже если он не причинил при этом никакого вреда, вы все равно будете удивляться, почему он не делает того же самого на своем дворе, и, естественно, будете испытывать недоверие.

Из Мехико приехали два журналиста с целью написать о нас. Они интересовались нашим проектом и были очень дружелюбны. Они выпивали с нами, рассказывали разные истории и анекдоты. Один из них даже предпринял ЛСД-трип. Проведя с нами несколько дней, они в конце вдруг сообщили нам, что на самом деле они федеральные агенты и имеют предписание для нас покинуть страну в течение пяти дней. Формальным основание было то, что мы занимаемся бизнесом, находясь в стране по туристическим визам. Тим пытался дергать за какие-то рычаги, много раз звонил по разным телефонам в Мехико, но все было бесполезно. Пока мы растворялись в раю, наш гусь спекся.

Мирная атмосфера нашего маленького рая была нарушена. Люди начали разъезжаться, в симпатию вкрался элемент разочарования. Некоторые из гостей только что приехали и еще не участвовали ни в одном сеансе. Они упрашивали нас организовать им хотя бы один. Это было ошибкой с нашей стороны, но мы согласились. Хотелось как-то скрасить их разочарование. Но, поскольку вся гармония была разрушена, большинство из этих трипов стали неудачными, а некоторые очень неудачными.

У одного из этих людей возникла религиозная мания, и он принялся во весь голос орать «Отче наш». Голос его разносился над всем заливом Сихуатанехо. Потом он упал на какую-то ступень каменной лестницы и повредил челюсть. Он ударил Тима, сделав ему на ребрах большой синяк. Потребовались усилия четырех человек, чтобы удержать его, пока Джек Даунинг делал ему укол антипсихотического средства (которыми мы обычно никогда не пользовались).

Другой, чьим гидом пришлось с неохотой быть мне, решил в одних трусах и босиком идти пешком в Бостон и направился в сторону деревни. Пока все паковали вещи, мы должны были думать, кого послать, чтобы остановить и вернуть его из его долгого похода домой. Он отказывался воспринимать какие бы то ни было разумные доводы. Когда мы привезли его ночью в аэропорт Мехико, он продолжал вырываться из рук усталых членов команды. Потом он вырвался и, прибежав в кассу аэропорта, попросил продать ему билет в бесконечность. Кассир вежливо попросил его прийти завтра утром. В конце концов, разными хитрыми уловками мы усадили его в такси и привезли в гостиницу. Но на этом наши неприятности не закончились. Все уже падали с ног от усталости, когда он вдруг опять вырвался и с маниакальной энергией принялся бегать взад-вперед по улицам, пытаясь поймать такси до Бостона. Мы снова поймали его и привезли в Американский госпиталь, где после еще одной маниакальной выходки он вдруг, к моему удивлению, внял приказанию медсестры, разделся и смиренно лег в постель.

Это было первый раз, когда я понял кое-что, с чем столкнулся лично и потом наблюдал несколько раз: при определенных условиях, когда все внутренние структуры, создающие наше видение реальности, подорваны, человек предпочитает принимать за реальность любую внешнюю структуру, нежели не иметь вообще никакой. Позже мы узнали, что этот человек провел в больнице две недели. Он прислал нам письмо, в котором писал, что, несмотря на всю болезненность этого опыта, он помог ему понять какие-то важные вещи. Одной из при-чин его исключительной паранойи, как мы узнали, было то, что он приехал в Сихуатанехо вопреки воле своего начальства. Он был участником какого-то секретного государственного проекта и боялся, что может под дей-ствием наркотика выдать засекреченную информацию. Этот страх достиг астрономических размеров, когда явились те два федеральных агента.

Мы перегруппировали наши рассеянные и разбитые силы в доме одного друга в Мехико-сити. Приехал Тим, забинтованный и прихрамывающий после схватки с религиозным фанатиком. Из Бостона прилетели Дик Алперт и Пегги Хичкок. Мы долго обсуждали последние события, решая, что нам делать дальше. У нас были — заключены соглашения с несколькими сотнями человек, которые уже внесли авансы. Мы хотели как-то спасти наш проект, памятуя о тех положительных результатах, которые мы получали, пока программа не потерпела окончательное фиаско. В конце концов, мы решили, что немедленно должны передислоцироваться куда-нибудь.

Большая часть участников проекта вернулась в Массачусетс, в наш дом в Ньютон-Сентер. Разведывательная группа, состоящая из Гюнтера Вейля, Дэвида Левина и Фрэнка Фергюсона, была послана на Карибы. Мы получили приглашение от американца, который жил на острове Доминика, в Британской Вест-Индии. Первые данные разведки звучали оптимистично, и Тим отправился туда сам. Очень скоро он прислал полную энтузиазма телеграмму. Он был в полном восторге от места. Мы засобирались в дорогу. Через несколько дней пришла еще одна телеграмма — что-то случилось, группа покидала Доминику. Но они собирались на соседний остров Антигуа, который был гораздо лучше. Мы должны были ехать туда. И привезти с собой семена «утренней славы», которые должны были стать заменителем ЛСД.

Я был последним из группы, кто приехал на Анти-< гуа, где собралась разношерстная команда из пятнад- цати человек. В ее числе был теперь Гарри Фишер, психолог из Лос-Анджелеса, который до того занимался экспериментами с ЛСД, пытаясь использовать его для лечения детей, больных аутизмом. С ним были жена и дети. Было еще несколько пар с детьми и Тип со своими детьми. Атмосфера была семейной и сопровождалась шутками о пиратских приключениях. Однако при этом присутствовала и значительная напряженность в отношениях между Лири, Алпертом и мной, отчасти вызванная усталостью от наших постоянных странствий, что-то вроде легкой формы мании преследования.

Мы сняли пустовавший отель на берегу, со зловещим названием «Ведро крови». Конечно, это была чья-то шутка на мотивы пиратской романтики, но место излучало какие-то вибрации. Некоторые из сеансов, которые мы провели там, прошли под знаком «бомжей», некоторые были «ужастиками». Так или иначе, но нам удалось выработать стратегию продолжения психоделического проекта. Мы заново переписали «Тибетскую книгу мертвых». Мы познакомились со всеми шестью врачами острова, пытаясь заручиться их поддержкой нашего эксперимента, и в общем-то получили выглядевший теплым прием. Кроме того, когда мы говорили с английским губернатором острова, он показал нам журнал Time, содержавший историю нашего мексиканского фиаско. Он не хотел, чтобы нечто подобное ассоциировалось с британским протекторатом, нет, сэр! Прочитав статью в Time, мы вполне могли его понять.

К сожалению, события в «Ведре крови» приняли дурной оборот. Чарлз, один из самых одаренных и компетентных членов нашей группы, ветеран многих психоделических путешествий, у которого раньше вообще не было никакого негативного опыта в каком бы то ни было состоянии сознания, во время сеанса попал в такой цейтнот, что это стало последним приемом психоделиков в его жизни. BGe были шокированы, наблюдая не кого-нибудь, а именно Чарлза в таком кошмаре. В течение нескольких дней мы не могли понять, что же с ним произошло. Он часами сидел с мрачным видом, почти ничего не говоря и никому не доверяя, кроме своей девушки. Позже, собрав картину по кусочкам, мы поняли, что в своем безумии он решил, что главный противник нашего проекта на Антигуа — это один чернокожий врач-психиатр, специалист по лоботомии и человек очень консервативных взглядов. Чарлз хотел пожертвовать собой и предложить ему свою кандидатуру для лоботомии в обмен на его разрешение нам остаться на острове, чтобы продолжить работу по проекту. В один прекрасный день он действительно отправился в сторону столицы острова с целью принестсвою безумную жертву. Его девушка постоянно находилась рядом с ним на протяжении нескольких недель, стараясь помочь ему прийти в себя. Однако после этого он больше никогда не общался ни с кем из нас на протяжении всех последующих лет. Позже я узнал, что он вернулся в лоно католической церкви — являя очередной пример необходимости для человека ухватиться за любую доступную стабильную структуру, чтобы спастись от максимальной дезинтеграции. Насколько мне известно, он больше никогда и близко не подходил к психоделикам.

Эти события положили конец нашему пребыванию в злосчастном «Ведре крови» на Антигуа и вообще на Карибских островах. Какое-то время мы с Гарри Фишером обсуждали возможность переезда на контролируемый французами остров Гваделупа, но через неделю у нас кончились деньги. Все вернулись в Штаты. Разумеется, нам тогда казалось, что злая судьба навсегда закрыла наш психоделический тренировочный центр. Умножавшиеся политические санкции и законодательные запреты теперь сделали легальные эксперименты с психоделиками невозможными.

Лири, Алперт, я и еще несколько человек переехали в большое поместье в Миллбруке, Нью-Йорк, принадлежавшее братьям Хичкок, где мы организовали исследовательский и учебный центр по расширению сознания без применения наркотиков. Миллбрукский центр, получивший название фонд Касталия, стал чем-то вроде неофициальной национальной штаб-квартиры психоделического проекта. Он также был центром магии и творчества, и потрясающие истории, случав-шиеся там, рассказаны еще далеко не все.[73] Другие члены нашей группы авантюристов рассеялись по стране и занялись своими карьерами и построением нормальной семейной жизни. Необходимость растить и воспитывать детей и выплачивать ссуды, взятые на приобретение жилья, сделали нас всех прагматичными людьми. Многие бывшие психоделические путешественники, включая меня, продолжили занятия практической медитацией, йогой и психотерапевтическими способами расширения сознания в 1970-х -1980-х годах и получили инициации в индуистских, буддистских, даосистских, христианских или шаманических традициях. Некоторые прекратили использование ботанических и химических усилителей, оставшись благодарными им за полученный опыт. Другие продолжили свои странствия во множественные измерения сознания, впитывая уроки от растительных учителей, животных-гидов, духов предков, старейшин и гуру, вещих художников, трикстеров и природных божеств. Я включился в десятилетний интенсивный период погружения в западную эзотерическую традицию йоги света и огня (актуализм) и впоследствии увлекся изучением и практикой шаманизма. Что касается Тимоти Лири, то для сотен тысяч его друзей и последователей, он остается одним из выдающихся гениев-визионеров двадцатого века. Для меня он был совершенным примером одного из тех людей, которые в последней из «Психоделических молитв» упомянуты как близкие к Дао — «улыбающиеся люди с дурной репутацией».[74]