Тиран

7

— Сиракузцы! — начал Диокл. — Я понимаю ваши чувства, я знаю, что вы испытываете. Я тоже потерял в Гимере друзей и тем не менее не стал задерживаться, чтобы подобрать тела…

— Потому что ты трус! — воскликнул один из присутствующих.

— Тишина! — потребовал председатель собрания. — Дайте ему сказать.

— Я не сделал этого, — продолжил Диокл, — потому что поставил бы под угрозу и других своих товарищей. Я предпочел вернуть их на родину целыми и невредимыми. Поступив так, я спас также многих беженцев — иначе их бы тоже перебили…

— А многих других ты оставил на произвол судьбы! — крикнул еще кто-то. — Людей, поверивших в нас, доверившихся нам. Ты всех нас обесчестил!

Произнося эти слова, выступавший указывал на Диокла пальцем, и тот заметил у него на запястье браслет с изображением дельфина — то был знак Братства, к которому принадлежал Дионисий.

Председатель собрания снова призвал присутствующих к порядку, и Диокл продолжил свою речь:

— Поверьте, у меня не было выбора! Ясно стало, что город не удержать: никто не спасется после того, как на штурм пойдет семидесятитысячная армия. Этот кровожадный варвар не прекратил бы осады до тех пор, пока бы не уничтожил всех жителей Гимеры до единого. Я по крайней мере спас женщин и детей, а также многих мужчин… Но я пришел сюда не для того, чтобы защищаться от ваших обвинений. Я действовал по совести и храбро сражался. Мои соратники мне в том свидетели. Я здесь для того, чтобы убедить вас не пускать Гермократа в город…

По рядам присутствующих пробежал ропот недовольства. Некоторые просто выругались, кое-кто выкрикнул в адрес Диокла оскорбления.

— Знаю, сейчас вы воспринимаете его как бросившего вызов варварам смельчака, разбившего лагерь на развалинах Селинунта и вернувшего вам останки ваших сыновей. Может, таков он и есть. Но он также и расчетливый авантюрист, человек, поставивший себе целью захват власти. Сиракузы — демократическое государство, а демократиям противопоказаны сильные личности, вожди и герои. Им нужны граждане, обычные люди, каждый день исполняющие свой долг и служащие своей стране. Если Гермократ войдет в город, разве устоят наши свободные учреждения? За ним последуют жители Гимеры и Селинунта, а также отряд наемников-азиатов, оплачиваемых персидским золотом. Эти люди преданы ему, а не городу и не его учреждениям и готовы ради него на все. Если его единственная цель — вернуть нам тела наших павших, то зачем он ведет за собой тысячи воинов?

— Потому что он собирает армию, чтобы изгнать карфагенян со всей территории Сицилии, — раздался голос Филиста.

— Я знаю, на чьей ты стороне! — осадил его Диокл. — И нам обоим хорошо известно, что твой друг Дионисий женился на дочери Гермократа.

— Дионисий мой друг, и я горжусь этим! — воскликнул Филист. — Это храбрый человек, никогда не щадивший себя в бою, в первых рядах выступавший навстречу опасности и смерти. Быть может, верность дружбе — это нечто предосудительное?

Диокл не ответил ему и продолжил свое выступление, обращаясь к членам Народного собрания:

— Быть может, вы забыли о том, сколь спесивы аристократы? Если вы позволите Гермократу пройти через городские ворота, будьте уверены: он снова приведет к власти ваших прежних хозяев, поровших вас, если вы не работали на их полях, словно животные, с рассвета до заката, даже не удостаивавших вас взгляда при встрече на улице и заключавших браки только между собой, будто они принадлежали к особому племени, отличному от всего остального человеческого рода.

Филист снова возразил ему:

— Не слушайте его, граждане! Он говорит так, чтобы отвлечь ваше внимание от своей несостоятельности, от тени бесчестья, легшей на нас из-за того, что бросил наших союзников на произвол врагу, сбежал ночью, по-воровски, оставив непогребенными тела ваших сыновей, низведя их таким образом до состояния добычи собак и хищных птиц. Я же, напротив, прошу вас принять Гермократа по эту сторону городских стен. Его несправедливо отлучили от занимаемой должности, ему отказали в возможности вернуться на родину, хотя он и не совершил никакого преступления. Гермократ — единственная наша надежда. Только этот полководец способен изгнать карфагенян с острова и отомстить за ваших сыновей!

При этих словах толпа пришла в движение. Многие встали, оглашая зал восклицаниями, обращенными к Диоклу:

— Прочь с дороги! Мы хотим получить своих павших отцов и сыновей! Ты говоришь так только из зависти!

Однако собравшиеся в своем большинстве продолжали молчать. Было очевидно, что речь Диокла оказала на них определенное влияние.

Наконец, архонты[16] решили поставить на голосование горячо обсуждавшиеся в течение дня вопросы, касавшиеся похоронных церемоний за счет государства, с воз-дачей почестей павшим, и вынесения решения о возможности возвращения Гермократа в город.

Первое предложение было принято, второе — отвергнуто, снова с очень небольшим перевесом голосов.

Тем не менее группа граждан выступила с инициативой: приговорить Диокла к изгнанию за некомпетентное командование армией и за трусость перед лицом врага. Предложение одобрили огромным большинством, как будто горожане чувствовали себя виноватыми за то, что отказали в праве вернуться одному из самых доблестных сынов Сиракуз, и хотели компенсировать это ссылкой его главного соперника.

Гермократ во второй раз за последнее время получал приказ об изгнании из родного города. Не принесло никакого облегчения и то обстоятельство, что Диокла тоже приговорили к ссылке. Новости эти сообщили ему делегаты Народного собрания. Тот, кто выступал от их имени, делал это явно неохотно, видно было, что ему очень неловко, и еще более не по себе ему стало, когда Гермократ не удостоил его никаким ответом, только склонил голову на грудь и презрительно промолчал.

Заговорил Дионисий:

— Вы можете забрать погребальные носилки с останками своих погибших и воздать им последние почести, как они заслуживают. Чем раньше вы уйдете, тем лучше.

Посольство без промедления двинулось в обратный путь и через час было уже в городе. Носилки поставили в ряд на агоре, чтобы каждая семья могла опознать своих близких. Если благодаря браслету из ивовой лозы удавалось выяснить личность погибшего, то его имя вырезали на дереве носилок. Если же имя было невозможно определить, надпись гласила: «αγνωτο», то есть «неизвестный»; в том же случае, когда на носилках покоились фрагменты тел разных людей, рядом стояло слово «πολλοι» — «многие».

Возвращение останков оживило боль родителей и родственников, и ночь напролет во всех кварталах города звучали плач и стоны. На следующий день справили похороны. У стен города зажгли погребальные костры, и огонь поглотил то, что пощадили собаки и стервятники. Остывший прах раздали родственникам, чтобы те предали его земле.

Арета тоже участвовала в церемонии, так как среди погибших был ее двоюродный брат, к которому она всегда испытывала привязанность. Девушка уже собиралась уходить, желая добраться до дома прежде, чем наступит ночь, как вдруг услышала, что кто-то преследует ее; она ускорила шаг.

Нетрудно было сообразить, что в такую пору только рабыня или уличная девка может бродить одна. Ощущение тревоги обострилось. Не оборачиваясь, она пошла еще быстрее, переходя на бег, желая только добраться до дверей дома и запереться изнутри. Шаги преследователя тоже стали торопливее и тяжелее, как и ее сердцебиение. Потом внезапно все стихло.

Арета остановилась и обернулась. Никого. Она вздохнула с облегчением и поспешно двинулась дальше, но, едва завернув за угол, столкнулась с человеком в темном плаще и невольно вскрикнула.

— Тсс! Сиопа! — приказал ей властный голос.

— Дионисий! — воскликнула Арета, узнавая мужа.

Голову и лицо его скрывал капюшон.

— Иди вперед, не останавливайся. Я последую за тобой до самых дверей.

Так они и следовали друг за другом по улицам квартала Акрадина до дома с навесом. Почему-то только сейчас она заметила, что на виноградной лозе и на фиговом дереве, растущем как будто из самой стены, прямо возле входа, уже распустились листочки. Арета достала из сумки ключ, отперла дверь и впустила мужа внутрь, потом поспешно закрыла замок на два оборота, бросилась Дионисию на шею и крепко обняла. Тот прижал ее к себе и долго так держал, не произнося ни слова.

— Приготовить тебе ужин? — спросила Арета.

— Я не голоден, — ответил Дионисий.

— Как мой отец воспринял решение Народного собрания?

— Плохо. Как же еще?

— Что он теперь будет делать?

— Думаю, мы вернемся в Селинунт. Больше нам некуда податься.

— На сей раз я отправлюсь вместе с вами. Мне нечего тут делать.

— Ты не права.

— Что ты хочешь сказать?

— Твой отец предпочитает оставить тебя в Сиракузах.

— И что? Я замужняя женщина и должна слушаться не своего отца, а только мужа. Я не нуждаюсь в его разрешении, все решаешь ты.

— Я согласен с твоим отцом. В Селинунте слишком опасно.

— Ну ты и негодяй… — проговорила Арета со слезами на глазах, — неужели ты меня ни капельки не любишь?

— Давай не будем снова ругаться, — возразил Дионисий примирительно. — Ты отлично знаешь, что тебя я люблю больше всего на свете. Поэтому я и решил не брать тебя с собой. Но послушай… мне не следует тебе этого говорить, но я все равно скажу: думаю, мы не долго будем оставаться вдали друг от друга.

— Ты о чем? — поинтересовалась Арета, вытирая слезы.

— Твой отец отправится в Селинунт, но я проделаю вместе с ним лишь первую часть пути. Мне нужно встретиться с людьми, способными мне помочь в подготовке его возвращения в город.

— Что ты имеешь в виду?

— Тебе лучше не знать. Поверь мне, это займет всего несколько дней, во всяком случае, не больше месяца — точно, после чего мы уже не расстанемся: вот увидишь, я еще успею тебе надоесть.

Арета покачала головой.

— Ты мне не веришь?

— Верю, — ответила она, — и поэтому мне страшно. Его возвращение ведь не пройдет бескровно.

— Не обязательно. Мы осуществим наши планы быстро. Твой отец тоже не хочет кровопролития, да город уже и так понес тяжелые потери. Но он имеет право вернуться: решение о его изгнании несправедливо. Кроме того, Сиракузы остались без правительства — и как раз в тот момент, когда карфагеняне готовят новое наступление.

— Откуда ты знаешь?

— У нас есть свои осведомители.

— В городе поговаривают, что, если карфагеняне вернутся, это будет ваша вина: ведь вы заняли Селинунт и ведете военные действия.

— А ты как думаешь?

— Во всяком случае, отчасти они правы.

— Мы сделали то, что было необходимо, и меня удивляет, что именно ты, бывшая свидетельницей всех этих ужасов, говоришь так.

— Женщины рассуждают по-своему. Вы, мужчины, думаете лишь о мести, о чести, о том, чтобы проявить свою воинскую доблесть, но все это лишь умножает ненависть, усиливает злобу. Вы гонитесь за славой, а мы оплакиваем наших сыновей, братьев, отцов и мужей. Я мечтаю жить в мире — в этом доме, рядом с тобой; приглашать в гости друзей и накрывать для них стол под навесом летними вечерами, наблюдая за тем, как корабли входят в порт. Мечтаю растить детей и однажды увидеть внуков. Все это очень обыденно, я понимаю, но именно к такой жизни я больше всего стремлюсь.

Дионисий взял ее за плечи и пристально взглянул в глаза.

— У женщин Селинунта и Гимеры тоже были мечты, ты об этом не думала? А кто-то превратил их в кровавый кошмар. И беженцы, которым удалось спастись, мужчины и женщины, тоже стремятся вернуться в свои дома и прожить там остаток своих дней. Все наши города стоят на побережье, их основали в местах, единственно пригодных для жизни. Если их разрушат, нам больше некуда будет деться — разве что исчезнуть, так, словно нас никогда и не было. Арета, ты этого хочешь? Чтобы сицилийские греки сгинули с лица земли, как призраки, а наши города превратились в груду развалин и пристанище диких зверей?

— Нет… — неуверенно ответила Арета. — Я этого не хочу, но я устала жить одна в тревоге, всякий раз боясь, что кто-то постучит в дверь и принесет мне известие, способное разбить мне сердце.

— Тогда мы должны прогнать варваров с острова. Только так мы сможем жить в мире и строить будущее для своих детей. Мы с твоим отцом вернемся в Селинунт, а потом возглавим восстание против захватчиков. Но прежде чем это случится, конечно, пройдет какое-то время, и у нас будет возможность спокойно побыть вместе, немного насладиться жизнью и… любовью.

Арета вытерла слезы.

— В любом случае я знаю: что бы там я или кто-нибудь другой ни говорили, это не заставит вас передумать — ни тебя, ни моего отца. Невероятно, но именно те, кого я чту в жизни, единодушны между собой во всем, что причиняет мне боль… Видно, такова моя судьба.

Дионисий улыбнулся.

— Ну, если ты действительно хочешь знать, на сей раз все не так.

— Что ты такое говоришь?

— Твой отец пока ничего не знает о моем плане.

— Но… я не понимаю.

— Ему обо всем сообщат, когда настанет подходящий момент.

— Такой расклад пугает меня еще больше. Более того, мне кажется, это настоящее безумие.

Дионисий погладил ее по щеке.

— Не беспокойся, я знаю, что делаю. А когда придет время — все решится довольно быстро.

Арета поглядела на него в замешательстве: в голове ее проносилось множество всяких мыслей, которыми ей бы хотелось поделиться с ним, аргументов, способных переубедить его, возникали мимолетные сомнения, тревоги и страхи. Но удалось только выговорить:

— Так тебе приготовить что-нибудь на ужин?

— На ужин? — рассеянно повторил Дионисий.

— Да или нет?

— Нет, — ответил он. Потом взял ее под руку и повел наверх, в спальню.

Три дня спустя Гермократ отдал приказ своей армии об отходе от города, и многие в Сиракузах вздохнули с облегчением, когда узнали, что колонна двинулась на запад. Дионисий выехал позже, один. Он отправился в центральный район острова, где у него была назначена встреча с людьми из его Братства, среди коих находились и самые близкие друзья: Иолай, Дориск, Битон. Филист тоже должен был там присутствовать.

Диокл покинул Сиракузы раньше, подчинившись распоряжению Народного собрания. Он словно ушел в небытие, и о нем с тех пор больше ничего не слышали. Может, таким образом он поплатился за свои интриги, направленные на то, чтобы не пускать Гермократа в город, а может, стыд одолел его, и он захотел ото всех скрыться и зажить где-нибудь в укромном уголке жизнью простого человека.

Гермократ и его люди шли шесть дней, пока наконец не добрались до Селинунта, где уже собралось многочисленное воинство, готовое последовать за своим полководцем куда угодно.

Тем временем Дионисий прибыл в место тайной встречи — в образовавшуюся в туфовых отложениях пещеру, расположенную по дороге в Катанию. Там к нему присоединились и друзья — их было много, все являлись членами Братства; последним показался Филист. Когда все они собрались, Дионисий выставил часовых и обратился к присутствующим с речью.

— Решение Народного собрания — просто возмутительно, — начал он, — а изгнание Гермократа — чудовищная несправедливость. Против него не выдвинуто никаких обвинений — только подозрения и предвзятое отношение. В действительности он — лучший из нас, это храбрый человек, единственная вина которого заключается в том; что он всегда и везде служил своей родине, принося при этом огромные жертвы и никогда ничего не прося взамен. Однако дело не в этом: мы знаем наверняка, что карфагеняне готовят в следующем году новый поход, и на сей раз они намерены раз и навсегда разобраться со всеми своими врагами, в том числе и с нами.

— Почему ты так уверен в этом? — спросил один из присутствующих.

— Я тебе объясню, — вмешался в беседу Филист. — Месяц назад карфагенское посольство отправилось в Афины, чтобы удостовериться в том, что правители города продолжают вести войну против Спарты. Как вы думаете, зачем? Очень просто: раз афиняне сдерживают спартанцев в Эгейском море, последние не смогут снова прийти к нам на помощь, как семь лет назад, в случае если Карфаген нападет на нас. А можете не сомневаться: он это сделает.

— В такой ситуации единственный человек, способный возглавить нашу армию в неизбежном теперь противостоянии, — это Гермократ. Вы видели, что произошло в Селинунте и в Гимере, — и все лишь потому, что нашему командованию не хватило единства и решимости. То же случится и с Сиракузами, если мы продолжим терять время, рассуждая в абстрактных категориях. Речь идет о выживании. Вам это ясно?

Все согласились.

— Хорошо. В таком случае мы вернем его в город.

— Легко сказать, — возразил Дориск, молодой человек лет двадцати пяти с волосами, рыжими, как у его отца, выходца из Фракии, и глазами, темными, как у матери-сицилийки.

— Сделать тоже не слишком сложно, — ответил Дионисий.

— Это безумие, — промолвил Иолай, один из самых верных его товарищей, друг детства, как и Дориск. — Народ растерзает нас.

— Будем действовать внезапно, — продолжил Дионисий, не поведя и бровью, — мы — в городе, Гермократ — под его стенами. Мы установим контроль за Западными воротами и откроем их, когда наши лазутчики сообщат нам, что Гермократ готов войти в город. Дальнейшее — дело времени; в общем, город быстро окажется в наших руках. Народ просто вынужден будет смириться с уже случившимся.

Если же мы будем бездействовать, то нам предстоит стать свидетелями обычной волокиты: люди целыми днями станут вести дискуссии в Народном собрании, прежде чем принять решение, а его исполнение доверят тем, кто неопытен в данном деле, — торговцу соленой рыбой или корабельному плотнику, а вовсе не полководцу, отец и дед которого также были полководцами. Но вспомните, друзья мои, ведь до недавних пор варвары боялись нас — быть может, они переоценивали наше могущество про-сто-напросто потому, что видели, как мы разгромили афинян, — но безумное поведение Диокла убедило их в том, что мы не в силах защитить даже самих себя. Не сомневайтесь: они нападут и не остановятся до тех пор, пока не истребят нас всех, а уцелевших не рассеют по всему свету. Только Гермократ может нас спасти. Поверьте мне: у нас нет выбора.

— По мне, так он прав! — воскликнул Битон, самый рослый, задиристый и нетерпеливый из товарищей Дионисия, всегда готовый драться, если нужно, то и с оружием в руках.

— В таком случае кто со мной?

Все подняли руки.

— Отлично, — заключил Дионисий. — Теперь нам остается только разработать план действий, но сначала давайте подтвердим верность нашей клятве, той, что связывает нас друг с другом, и пусть боги проклянут того, кто нарушит ее. Поклянемся, что любого предателя мы будем преследовать до тех пор, пока не найдем его и не покараем.

Присутствующие поклялись. Принадлежность к Братству обещала обретение главенствующих позиций в общественной и политической жизни, а также в армии, отступничество же влекло за собой серьезные проблемы и даже было чревато смертельной опасностью.

Все разъехались точно так же, как и прибыли, — по одному или маленькими группами, и двинулись обратно разными маршрутами, чтобы не слишком привлекать к себе внимание.

Филист, до того момента главным образом слушавший и наблюдавший, подошел к Дионисию:

— Нас тут слишком много, а потому вполне можно предположить, что кто-то поддастся искушению и пойдет на предательство.

— Прежде такого никогда не случалось, — спокойно ответил Дионисий.

— Прежде ставка в игре никогда не была столь высока. Речь идет о судьбе города, а может, и всей Сицилии, — возразил Филист.

— В любом случае мы должны пойти на этот риск. Назад дороги нет.

Филист некоторое время молчал, глядя, как последние из отъезжавших садятся на коней и удаляются по белой от пыли дороге, а затем спросил:

— Когда ты сообщишь Гермократу о наших планах?

— Сегодня же ночью один из моих людей направится к нему, чтобы уведомить его.

— Думаешь, он согласится?

— Да, и без колебаний. Он только об этом и мечтает, будучи одержим желанием вернуться на родину. Я бы испытывал то же самое в его положении.

— Ты подумал о том, как согласовать ваши действия? Ведь все должны выступить практически синхронно.

— Я прибегну к помощи вестовых. Так или иначе, нам хорошо известно, когда лучше приступить к переводу армии из Селинунта в Сиракузы.

— Может, и так, но помни: это самое трудное. Этой проблеме ты должен уделить особое внимание. Остальное произойдет само собой… Когда ты планируешь выдвигаться на исходные позиции?

— Ровно через девять дней, начиная с завтрашнего. Мы выступим на рассвете, а к вечеру проблема будет решена.

Филист подошел ближе.

— Дионисий, ты ведь знаешь: я не военный человек, я больше поэт, и в этой операции буду тебе скорее помехой. Скажи, что я могу сделать для тебя?

— Ничего. Наблюдай за происходящим, размышляй, чтобы рассказать обо всем тем, кто придет нам на смену. В этом твоя задача. Ведь после того как мы переступаем порог царства мертвых, в мире остается не правдивая память о том, что мы сделали, а образ, какой мы оставили в истории. А теперь отправляйся: скоро стемнеет.

Филист едва заметно кивнул, набросил на плечи плащ и вскочил на коня.

Гермократ получил шифрованное послание Дионисия, написанное в спартанском стиле, к вечеру третьего дня. Он завершил чтение в состоянии сильного волнения. Было ясно, что более благоприятная возможность вряд ли представится, а потому надо пользоваться ею, и без промедления. И хотя в сложившейся ситуации следовало спокойно обдумывать каждый шаг, Гермократ дал волю чувствам и страстному желанию вновь увидеть родину, завоевать власть, отомстить тем, кто воспользовался его отсутствием, чтобы лишить его самых священных прав, обесславить его и возбудить к нему ненависть народа.

Он спросил, на какое количество людей может рассчитывать, если решит действовать тотчас же. Ему ответили, что чуть больше тысячи воинов готовы выступить по его призыву. Остальные рассредоточены по всей Сицилии: они совершают вылазки против карфагенских наместников, так что смогут вернуться не раньше чем через день или два.

— У нас нет времени на ожидания, — решительно заявил Гермократ. — Передайте им, чтобы, как только смогут, выступали в направлении Сиракуз.

— Ты совершаешь ошибку, гегемон, — возразил один из верных ему военачальников пр имени Клеант. — Что за спешка? Лучше действовать наверняка, когда все наши люди будут готовы.

— Ты не вполне осведомлен о состоянии дел. У меня же есть все основания считать, что настал подходящий момент. Сейчас или никогда.

— Как знаешь, — ответил Клеант. — В любом случае можешь рассчитывать на меня, однако я продолжаю считать, что один день ничего не решает, можно было бы и подождать.

Гермократ, казалось, какое-то время колебался, охваченный сомнением. Мысль о том, что придется рискнуть всем, тревожила его. Потом он вдруг как будто нашел решение проблемы.

— Может, ты и прав, — признал он. — Сделаем так: я отправлюсь туда сейчас же, а ты двинешься вслед за мной, с подкреплением. При этом здесь, в Селинунте, ты оставишь не более тысячи воинов. Этого достаточно. Остальных поведешь за собой. Не только гоплитов, но и пельтастов, и разведчиков.

— А конницу?

— Она не нужна. Нам придется сражаться на улицах, в переулках…

— У нас не так уж много людей… — проговорил Клеант. — Но я соберу всех, кого смогу.

— Хорошо. Так мне будет спокойнее. Пожелай мне удачи, друг. От этого предприятия зависит мое будущее, твое, а также будущее Сиракуз, а может, и всей Сицилии.

— Удачи, гегемон, — ответил Клеант. — Будем надеяться, что наши союзники в городе знают, что делают.

На следующий день, еще до рассвета, уже протрубили сбор, и вскоре тысяча сто гоплитов, двести пельтастов и разведчиков сошлись на агоре.

Гермократ, в доспехах, проведя смотр своему войску, обратился к нему с краткой речью:

— Воины! На сей раз нас ожидает гораздо более трудная и горестная задача, чем те, что выпадали нам прежде: мы вернемся в Сиракузы, но не все наши сограждане будут ждать нашего прихода с радостью. Остальные станут сражаться против нас, и нам придется их убить. Увы, выбора у нас нет. Как только мы закрепимся в городе и захватим власть, мы возглавим поход против варваров и прогоним их с территории Сицилии, но прежде заставим их заплатить за резню в Селинунте и кровопролитие в Гимере. Раны затянутся, снова наступит эпоха процветания, и это поможет людям забыть о прошлом. А теперь мы должны воплотить задуманное. Нам предстоит сражаться с самим временем, поэтому я не желаю слышать ни от кого из вас фразы «я устал». Мы выступим с первыми лучами солнца и разобьем лагерь только с наступлением темноты, будем останавливаться днем лишь на короткое время — чтобы подкрепиться: ведь у ворот Сиракуз мы должны оказаться не позднее чем через шесть дней. Поэтому мы двинемся налегке, а щиты погрузим на повозки. Пароль — «Аретуза». И да помогут нам боги. Больше мне нечего вам сказать.

С этими словами Гермократ взял в руку копье и встал во главе колонны. Воины, по четыре в ряд, последовали за ним. Один из военачальников затянул песню, но полководец шагал так быстро, что никому не хватало дыхания петь, и поход до первого привала продолжался в молчании.