Тит. Божественный тиран

13

Рим опрокидывал и крушил статуи Нерона. На Марсовом поле ревущие толпы преследовали мужчин и женщин с искаженными от ужаса лицами. Среди них я узнал мирмиллона Спикула. Он убегал от толпы, крича, что он не доносчик. Он просто сражался на арене, развлекая народ и императора, он не был ни придворным, ни любовником Нерона.

Разъяренная толпа настигла его. Они сжимали в руках палки, утыканные гвоздями. На головах у них были фригийские колпаки, символ вновь обретенной свободы.

Спикул прерывисто дышал. Он обернулся, воскликнув:

— Вы видели меня! Вы приветствовали меня! Я всего лишь мирмиллон!

— Ты убивал для него, ты служил чудовищу! — яростно кричали его преследователи.

Спикул споткнулся и упал рядом со мной. Он протягивал руки, моля о пощаде. Я встретился с ним взглядом, и… отступил.

Толпа разорвала его на части и бросила бесформенные куски окровавленной плоти на обломки статуй Нерона.

Они обнюхивали и щупали меня, угрожая своими дубинами. Я сказал, что я — Серений, друг мудреца Сенеки, которого Нерон заставил покончить с собой, что я вернулся из ссылки. Они смотрели на меня, и вдруг кто-то закричал:

— Смотрите, там любовница Нерона!

И свора унеслась прочь. Они набросились на какую-то женщину, подкинули ее в воздух, подхватили на острия кинжалов и мечей и разодрали на части.

Рядом со мной раздался чей-то голос:

— Боюсь, как бы в скором времени мы не пожалели о Нероне.

Я не хотел видеть даже лица этого человека. Он буквально прочитал мои мысли, но, возможно, это была ловушка.

Прошло всего несколько часов после смерти тирана, но я уже знал, что префект Нимфидий Сабин, подкупивший преторианцев и желавший смерти Нерона, пославший гонцов к Гальбе и велевший провозгласить императором старого солдата, самого богатого человека в империи, мечтал теперь сам сесть на императорский трон. Среди рыскавших по Риму я видел его громил, которые были готовы задушить не только доносчиков и наперсников Нерона, но и всех, кто мог помешать ему, Сабину в осуществлении его планов.

Возможно, меня пощадили потому, что я был посланником Веспасиана и Тита, а они могли выступить против войск Гальбы в Испании и Вителлия в Германии.

В то утро на улицах Рима я почувствовал зловоние гражданской войны, похожее на запах смерти. Оно витало и на Садовом холме, где хоронили Нерона.

Костер, на котором должно было сгореть тело императора, разожгли в нескольких шагах от родовой усыпальницы Домициев. Акта, бывшая наложница, сохранившая верность Нерону, добилась, чтобы императора похоронили именно там.

Акта и кормилицы Эглогия и Александра собирали пепел тирана в красную мраморную урну, которую затем водрузили на алтарь из этрусского мрамора. Ограда вокруг была из мрамора с острова Фассос.

Я держался в стороне. Но я видел, как родился Нерон, и хотел увидеть, как он отойдет в мрачное царство мертвых.

Я подошел к Акте и кормилицам. Почему эти женщины плачут над телом того, кого считали чудовищем, а последователи новой религии называли Антихристом?

Акта подняла глаза. Я прочел в них сострадание и, к своему удивлению, безмятежность, будто отчаяние не владело ею. Кормилицы сказали дрожащим от волнения голосом:

— Он был нашим мальчиком, нашим ребенком! Он жил, как мог, так, как жили все вокруг. Он знал, что, если не убьет сам, то убьют его. Он защищался. Это наш ребенок, — повторяли они.

Я промолчал. К чему было напоминать им о распятых христианах, горевшие тела которых как факелы освещали сады, где Нерон устраивал праздники, — они все равно не стали бы слушать. Да и кто стал бы меня слушать здесь, перед этой гробницей, на этом холме, где начала собираться растроганная толпа, которая склонялась перед костром и осыпала урну тирана цветами?

Я различал отдельные слова, улавливал целые фразы. Люди говорили, что император любил бедняков. Он раздавал им хлеб и вино. Каждый день устраивал игры. Подходил к самым обездоленным и говорил с ними. Заходил в таверны, пел для них. Он хотел, чтобы народ любил его. Его убили богачи, ростовщики, те, кто воровал доход от налогов. Они обогащались, поднимая в неурожайные годы цены на хлеб.

— Вернись, Нерон, к тем, кто с тобой! — сказал кто-то.

Ему ответили:

— Нерон жив!

— Убили не его!

— Он сбежал!

— Он вернется из Азии с легионами великанов.

— Он был ранен, но его раны перевязали.

Толпа внезапно расступилась, и я увидел Нимфидия Сабина, окруженного преторианцами и горбившегося больше, чем обычно. Не поднимая глаз, он решительно подошел к урне и остановился перед фигурой в длинном черном покрывале. Он взял ее за руку и развернул к себе. Это оказался Спор. По его накрашенному лицу текли слезы, оставляя на щеках черные следы. Спор-кастрат был как две капли воды похож на Поппею, «воскресшую» супругу Нерона.

Сабин увлек его за собой, преторианцы расчищали им путь в толпе, которая повторяла: «Это Поппея, Поппея, супруга Нерона…» Кто-то, должно быть, один из сторонников Сабина, воскликнул:

— Да здравствует новый Нерон, да здравствует Сабин-Нерон и его супруга Поппея!

Я закрыл глаза.

Чудовища всегда восстают из пепла.

14

Не я один опасался прихода нового чудовища.

На Форуме какой-то человек, забравшись на столб, пронзительным голосом кричал, что из Рима приближается свинья с когтями ястреба. Она терзает человеческие тела и скоро разорвет империю на куски.

— Слушайте, слушайте, земля гудит! Она дрожит от гнева!

И я почувствовал, как земля задрожала под моими ногами.

Во многих кварталах обрушились дома. В храм Цезаря ударила молния. Роща, посаженная в честь династии, произошедшей от Цезаря и Августа, погибла. Все деревья были мертвы. Нерон был последним императором из этого рода, и разбитые статуи Августов валялись вокруг на земле.

Кто станет новым императором?

Гальба, который покинул Испанию, но не торопится прибыть в Рим? Семидесятитрехлетний Гальба был безобразен, и о Нероне уже вспоминали как о безвременно скончавшемся молодом императоре. Правильно ли это, чтобы после императора-Аполлона Римом правил маленький лысый человек с расплывшимся телом, с огромным мясистым наростом на правом боку, который с трудом удерживала повязка? Седой, больной подагрой император, с настолько кривыми руками и ногами, что он не мог даже подолгу держать книгу или носить обувь? Скряга, который никогда не платил того, что его вольноотпущенники и Сабин обещали преторианцам? Развратник, но не обладающий дерзостью Нерона, осмелившегося взять в жены Спора или Пифагора?

Гальба желал, чтобы его считали почитателем традиций и отказался быть женщиной, но выбирал себе в спутники сильных и зрелых мужчин. Первым среди них был Икел, которому он даровал свободу. То же самое произошло и с двумя другими вольноотпущенниками, которые делили с ним ложе. Тит Виний и Корнелий Лакон были хищниками куда более свирепыми, чем Тигеллин. Это они защитили бывшего доносчика и префекта претории Нерона в обмен на несколько сундуков с золотыми монетами.

В самых бедных кварталах Рима уже жалели о смерти Нерона. Через несколько дней некоторые статуи умершего императора были возвращены на свои постаменты, около них стали устраивать жертвоприношения.

Невдалеке от сборища бедняков, которые твердили, что Нерон жив, что он вернется, я увидел мужчин с остановившимся взглядом и женщин, головы которых были покрыты голубыми покрывалами. Я узнал некоторых из тех, кто на Садовом холме утешали Акту, а потом удалились, словно боясь толпы.

— Ты последователь Христа, — обратился я к мужчине, одетому в белую тогу и стоявшему неподвижно.

Он изучал меня долгим взглядом.

— Меня зовут Тораний, — ответил он.

— Я видел тебя около Акты. Ты смотрел, как сжигали тело Нерона, как Акта собирала пепел. Что ты здесь делаешь? Ты жалеешь о его смерти? Разве ты забыл, что он казнил твоих братьев по вере?

Тораний положил руку мне на плечо и повел в полуразрушенный дом. Мы вошли в мрачную, темную комнату, где уже было несколько человек.

— Земля дрожит от гнева, — сказал он, и я узнал в нем мужчину, который, взобравшись на столб, громко возвещал о том, что земля разгневана.

— Настает конец света, — сказал он. — Чудовище мертво, Антихрист наказан Богом, но появляются новые хищники. Война повсюду: в Галлии, Иудее и Галилее. Людей распинают, режут и отдают на съедение животным.

Его голос дрожал:

— Послушай, что говорит наш Бог, Христос: «Ибо восстанет народ на народ и царство на царство; и будут землетрясения по местам, и будут глады и смятения. Это — начало болезней».[9]

Он возвысил голос, и в мрачной комнате мужчины и женщины, последовавшие за ним, повторили:

— Это будет началом болезней. Помолимся Христу, который наказал чудовище, помолимся за воскрешение тех, кого убило чудовище, и за тех, кто умрет, если к нам придут новые испытания, новая свинья с когтями ястреба. Помолимся, чтобы воскрешение даровало нам вечную жизнь и вечный мир. Помолимся Христу.

— Мараната! Мараната![10] — восклицали они.

Я покинул взволнованных христиан, несмотря на мое присутствие повторявших: «Мараната! Мараната!»

Но пришел не Господь, а император Гальба, падение которого уже было предрешено.

Каждый день Сабин отправлялся в казарму преторианцев. Только я, говорил Сабин, держу обещания — каждому солдату, который отдаст свой голос в пользу Гальбы, я дам семь с половиной тысяч драхм.

Его слушали, но без почтения. Он был всего лишь сыном гладиатора, вольноотпущенником на службе у Нерона и одним из самых коварных доносчиков.

Я слышал, как центурион обращался к преторианцам:

— Мы могли пойти против Нерона, но можем ли мы предать Гальбу, обвинить его в убийстве матери и жены? Приходится ли нам сейчас стыдиться императора, который выступает на сцене и играет в трагедиях? Должны ли мы предпочесть Сабина Гальбе, который был наместником и консулом, происходил из благородной, богатой семьи, владеющей самыми большими складами хлеба в Италии? Должны ли мы выбрать Сабина, предавшего Нерона, несмотря на то, что прежде он был его сообщником, который и нас предаст так же легко?

В тот день я написал Веспасиану и Титу, что с момента падения Нерона землю Рима сотрясают такие сильные удары, что потребуется несколько месяцев и несколько войн, чтобы восстановить здесь мир. Нельзя доверять преторианцам, которые сегодня продаются Нерону, Сабину или Гальбе, а завтра продадутся Вителлию, командующему в Германии, чьи солдаты уже наверняка избрали императора. Или развратнику Отону, который когда-то по приказу Нерона женился на Поппее. Сначала официальный муж закрывал глаза на неверность жены, содействовал встречам своей жены с императором, но внезапно запротестовал и остался в живых только потому, что был другом Сенеки.

Это было в те давние времена, когда Нерон еще прислушивался к Сенеке.

Отон отправился в изгнание, а сейчас вернулся в Рим вместе с Гальбой, и уже поползли слухи, что он — соперник Гальбы, который отказался сделать своим преемником.

Я посоветовал Веспасиану и Титу пока признавать власть этих людей — Гальбы, Отона, Вителлия, которые претендуют на трон. Никто не может знать, кому из них достанется власть.

Только что нашли зарезанного Сабина. Его тело притащили в лагерь преторианцев, обнесли забором и на следующий день любой мог прийти и понюхать, как пахнет его разлагающаяся плоть.

«Позволь этим честолюбцам перерезать друг друга и сгнить», — написал я Веспасиану.

15

Первым сгнил Гальба, этот обрюзгший старик, жестокий и скупой, развратный и покорный вольноотпущенникам, с которыми делил ложе.

Я буду называть его императором, даже если ему так и не удалось собрать вокруг себя сторонников и заставить замолчать преторианцев, которые напомнили ему о долгах, и которым он имел несчастье ответить: «Обычно я набираю солдат в армию, а не покупаю их».

Преторианцы ждали, что им заплатят, но Гальба отказался. Тогда они оскорбили его и начали плести заговор, не решаясь, правда, убить его. Они не знали, кем его заменить.

Однажды в амфитеатре, когда военные трибуны и центурионы возносили моления за здоровье императора Гальбы, толпа солдат, среди которых находился и я, начала протестовать. Трибуны и центурионы продолжали молиться, а преторианцы кричали: «Если бы Гальба был достоин этих молений!»

И я понял, что Гальба обречен.

Я хотел уехать из Рима и отправиться к Титу. Его гонец сообщил мне, что Тит прибыл в Кесарию, чтобы приветствовать нового императора от имени Веспасиана и иудейских легионов.

Я отправился на правый берег Тибра, в еврейский квартал, откуда, как говорили, можно было попасть на один из кораблей, принадлежавших богатым купцам, которые несколько раз в неделю отплывали в Александрию.

Я был удивлен радостной суетой, царившей на этих узких улочках. Все праздновали кончину Нерона. Иудеи, как и ученики Христа, думали, что Бог покарал императора, который приказал легионам Веспасиана, Тита и Тиберия Александра подавить восстание галилейских городов. Люди боялись, что эти легионы были посланы завоевать и разрушить Иерусалим.

Еврейские послы только что прибыли из Александрии — попытаться остановить убийство десятков тысяч евреев, свидетелем которого я был.

Меня отвели к Иоханану бен-Закаю, который возглавлял посольство, и я сразу же узнал его худощавую фигуру и осунувшееся лицо, которое седеющая борода делала еще более худым. В доме, где он принимал меня, я искал глазами его дочь Леду, воспоминание о которой еще жило во мне. Я решился спросить о ней и заметил, как исказилось его лицо. Он подавленно рассказал, что Леда присоединилась к этим безумцам зелотам и сикариям, которые верили, что смогут вырвать у Рима свободу для своего народа. Она была с ними в Иерусалиме.

— Нужен мир, — заключил он.

Он знал о пророчестве Иосифа бен-Маттафия, но тотчас же добавил, что еврей не должен предсказывать будущее римлянам. Только Бог может выбирать, а Иосиф, видимо, просто хотел спасти свою жизнь.

— Нерон мертв, — ответил я.

Я стал говорить тише.

— Кто поверит, что Гальбе удастся править? Этот человек не может быть императором.

— Но есть еще Отон и Вителлий, да и другие, — возразил он.

— Почему не Веспасиан и не Тит? Возможно, Иосиф бен-Маттафий слышал голос вашего бога.

Он развел руками и объявил, что евреи Александрии и все, кто не ослеплен безумием, кому удалось сохранить частицу разума, признают императора, которого изберут граждане Рима.

— И среди нас есть римские граждане. Я, например. — Он едва заметно улыбнулся.

— Вы почитаете императора? — спросил я.

Он опустил голову.

— Мы приносим жертвы в его честь.

Я подумал, что его дочь Леда была римлянкой, и был счастлив этому. Я вспомнил об участи, уготованной жителям Йодфата и Тибериады, о женщинах, которым вспарывали животы, которых солдаты насиловали и продавали в рабство.

— Я должен вернуться в Галлию, — сказал я.

Он долго смотрел на меня, потом предложил подняться на судно, на котором еврейское посольство поплывет в Александрию, а оттуда уже будет несложно добраться до Кесарии.

— Если Иерусалим не подчинится, — продолжал я, — нам придется завоевать его, а что тогда останется от него?

Он поднялся.

— Иерусалим — священный город — сказал он. — Не разрушайте наш Храм.

Пришла моя очередь развести руками в знак беспомощности и покорности судьбе и божественному выбору.

— Спасайте жизни, — сказал Иоханан бен-Закай. — Умоляю вас! Каждая жизнь — божий храм.

Его голос и сила, с которой он сжал мне руки, потрясли меня. Он думал о Леде.

Я пробормотал что-то и поблагодарил за то, что смогу отплыть вместе с ним в Александрию.

16

Я хотел как можно скорее сбежать из Рима, где бродила смерть и шла гражданская война. Я не желал, чтобы меня принуждали сделать выбор между Гальбой, Отоном и Вителлием. Напротив, я каждый день думал, что пророчество Иосифа бен-Маттафия может исполниться, что Веспасиан, а вслед за ним и Тит станут императорами.

Я повторял это Иоханану бен-Закаю и торопил его с отплытием в Александрию, пока преторианцы, командующие флотом на одном или другом берегу не запретили нам выход из порта Ости. Пока кровавое болото, в которое превратился Рим, не затянуло нас.

Бен-Закай слушал меня. Я восхищался его спокойствием и молчанием, которое он прерывал лишь затем, чтобы сказать несколько мудрых слов, призывавших меня к терпению. Всегда решает бог, говорил он. Я обнаружил, что он похож на моего учителя Сенеку — его кажущаяся покорность судьбе была не чем иным, как ясностью ума.

Бен-Закай напомнил мне о христианах, с которыми я общался, и о Торании — с ним мне довелось встретиться на Форуме, где он предупреждал римлян о надвигающейся опасности. Я восхищался его мужеством и верой. На мои размышления и сомнения Иоханан бен-Закай ответил только одно:

— Братья — это все, кто верит в бессмертие души, кто знает, что жизнь — всего лишь короткий промежуток времени, а тело — тленная оболочка, от которой душа освободится, чтобы присоединиться к божественной вечности.

Он говорил вполголоса. Скрестив руки и ноги, он сидел так неподвижно, что его можно было принять за статую. Даже его губы казались застывшими, однако, когда я упомянуло воскрешении тела, в которое верили христиане, поскольку Христос вернулся к жизни, он ответил, что мечтать никому не возбраняется, что мы смертны, а бессмертна только душа.

— Бог каждому дает ту надежду, которую мы заслуживаем, — сказал он, но я не видел выражения его лица, поскольку оно было скрыто в тени.

Мы заговорили о нашем отъезде — он хотел отложить его еще немного, чтобы увидеть того, кто придет на смену Гальбе, поскольку Иоханан бен-Закай тоже верил в скорое падение старика, который лишь воображал, что правит империей.

Идя по Риму, я чувствовал, что власти в этом городе больше нет. Каждый действовал, как ему вздумается, не уважая ни законов, ни обычаев. Единственным законом стала жестокость.

Вольноотпущенники Гальбы Икел, Виний и Лакон воровали и убивали, зная, что их время скоро кончится. Рабы больше не чувствовали страха, они грабили, напивались, жадно кидались на все, что видели. Преторианцы и солдаты, обеспокоенные беспорядками, которые залили кровью Рим, а вскоре и все провинции империи, пытались выбрать нового императора.

Войска Германии назначили императором своего генерала Вителлия, одного из самых порочных и продажных приближенных Нерона, доносчика и развратника.

В Риме преторианцы провозгласили императором Отона, другого приближенного Нерона, который предавался вместе с покойным императором самым изощренным порокам. Но его хотели видеть императором именно потому, что плебс помнил, как Нерон раздавал хлеб и устраивал игры.

Старик Гальба воображал, что все еще правит, а его презирали, потому что он был не только немощным, но и мерзким. Он нанял убийц и послал их в Галилею, чтобы убить Веспасиана и Тита, так как боялся их соперничества. Прибыв в Кесарию, убийцы, стремясь добиться расположения Веспасиана, сдались и разоблачили Гальбу.

Также стало известно, что Гальба, прибыв в Рим, велел уничтожить сотни гребцов Мизенского флота, из которых Нерон обещал сформировать легион. Когда гребцы потребовали, чтобы новый император выполнил обещание, данное его предшественником, Гальба приказал преторианской кавалерии убить их. Но теперь преторианцы не желали служить ему, и Гальба остался без защиты.

Отон дал каждому солдату по десять тысяч сестерциев и пообещал еще по пятьдесят тысяч, если они уберут старика с его дороги.

Когда в январские иды, всего через шесть месяцев после избрания, Гальба пришел на Форум, там его поджидали убийцы.

Я, как и тысячи других римлян, был свидетелем смерти Гальбы.

Его принесли на носилках. Их опустили на землю рядом с Курциевым озером, которое было обычным колодцем, вырытым посреди Форума. Однако говорят, что, нырнув в него, можно попасть в ад. Толпа окружила носилки, начала трясти и сорвала с них императорскую эмблему. Носилки превратились в хрупкий челнок посреди неистовой бури.

Внезапно послышался стук копыт, показалась преторианская кавалерия. Люди отхлынули к краям Форума, забрались на портики и возвышения, чтобы как следует рассмотреть все происходящее. Я был обычным римлянином, который смотрел, как всадники пронзают копьями носилки.

Гальба слез с носилок. Он был весь изранен и сам подставил горло мечу центуриона. Рассказывали, что он успел крикнуть: «Убейте меня, если это принесет пользу римскому народу!»

Тело Гальбы рухнуло на землю. Его голову нанизали на пику и подняли над ревущей толпой. Голову Гальбы, а потом и головы его вольноотпущенников — Икела, Виния, Лакон, бросили к ногам Отона.

Солдаты окунали мечи и руки в кровь убитых, показывали Отону окровавленные ладони и оружие, требуя награды за эти убийства, за то, что они помогли ему взойти на императорский трон.

Пока головы Гальбы и его вольноотпущенников подвергались осквернению, Сенат присягнул Отону.

Голову Виния продали его дочери за две с половиной тысячи драхм.

Голову Гальбы отдали рабам вольноотпущенника Патробия Нерониана, убитого по приказу Гальбы. Рабы играли с ней, размахивали ею, катали по земле, смеясь и крича: «Гальба, бог любви, пользуйся своей молодостью!» Старик действительно утверждал, что его член так же тверд как у молодого солдата. Потом его голову бросили в Сессорий, где по приказу Цезаря совершались казни — приговоренных отдавали на растерзание хищным птицам и диким собакам и грифам.

Я сказал Иоханану бен-Закаю, что теперь, когда голова Гальбы отдана стервятникам, между Веспасианом и императорским троном стоят только Отон и Вителлий.

Вителлий имел больше прав на престол, хотя сенаторы не присягали ему, но оба были одинаково развратны. Их легионы готовились к сражению и встретились между Вероной и Кремоной, в местечке под названием Бетриак. Кровь гражданской войны лилась ручьем. Восемьдесят тысяч тел римских солдат покрыли землю галльской Цизальпины.

Побежденный Отон врыл свой меч в землю и бросился на него. Его страдания длились лишь несколько мгновений, из груди его вырвался жалобный стон. Так говорили те, кто видел его окровавленное тело. Но кто знает, как на самом деле приходит смерть?

Солдаты оплакивали его, обнимали его труп, некоторые в отчаянии убивали себя перед костром, пожиравшим тело императора.

Все, кто выжил и отступил перед победившими легионами, торжественно поклялись в лютой ненависти к Вителлию, победителю Отона, новому императору, который уже направлялся в Рим.

Мне следовало покинуть город как можно скорее. Я убедил Иоханана бен-Закая, что развратник Вителлий, командующий германскими легионами, доносчик, служивший Нерону, не принесет народу Иудеи ничего, кроме новых войн и несчастий.

Веспасиан был беспощадным полководцем, но в его окружении были Агриппа и другие евреи, и Иосиф бен-Маттафий мог представить его себе императором. Тит был любовником еврейской царицы Береники. Отец и сын, возможно, смогут спасти то немногое, что еще оставалось у еврейского народа.

— Иерусалим? — спросил Иоханан бен-Закай.

— Даже если Иерусалим будет разрушен.

— Мы уйдем, — сказал он и опустил голову.

Мы отплыли из порта Остии в тот момент, когда легионы Вителлия вторглись в Рим и принялись грабить его.

17

Мне хорошо запомнился наше плавание.

Я нашел Иоханана бен-Закая сразу, как только мы вышли в открытое море. Он стоял на носу, вцепившись в канаты высоко поднятыми руками, и напоминал распятого. Я встал рядом. Устремив лицо к небу, он не смотрел на меня. Ветер откинул его волосы назад, и его костлявый профиль четко выделялся на фоне моря. Этот хрупкий с виду человек обладал недюжинной волей.

Когда мы поднялись на судно в Остии, я заметил группу мужчин, женщин и детей. Они сидели на палубе, прижавшись друг к другу. Большинство из них скрывали свои лица, одни — уткнувшись головой в колени, другие — набросив на голову покрывала.

Я вопросительно посмотрел на Иоханана бен-Закая.

— Мой народ гордый, — он указал на эти сгорбленные тела. — Вы же обратили его в рабство. Он побежден.

Он шел медленно и останавливался перед каждым из этих евреев, которых он только что выкупил у торговцев, вернувшихся из Галилеи и Иудеи.

— Тех, кого не убили, вы заковали в цепи и надругались над ними! — добавил он.

В Риме цены на еврейских рабов стремительно падали, но их было так много, что еврейская община не могла выкупить всех.

Бен-Закай выбрал самых молодых.

— В Александрии, — сказал он, — когда ветер подуете севера, они почувствуют знакомые запахи Идумеи, Иудеи, Самарии и Галилеи. Они окажутся в нескольких днях ходьбы от Иерусалима.

Он направился к носу судна, и я пошел за ним. Италия превратилась в маленькую черную точку на горизонте. Капитан заверил, что, подгоняемые восточным ветром, мы доберемся до Александрии за шесть или семь дней.

Сначала Иоханан бен-Закай не обращал на меня внимания. Он молчал, а потом, внезапно, будто продолжая только что прерванный разговор, сказал:

— Я молю Бога, чтобы пророчество Иосифа бен-Маттафия сбылось, чтобы Веспасиан стал императором Рима. Он жил среди моего народа. Он преследовал его и победил. Но ни он, ни Тит не презирали нас. Они признают, что мы — храбрый народ который сражается за свою родину и свою свободу. Так сказал Тит, и вам наверняка известны эти слова.

Наконец он повернулся ко мне.

— В Александрии я со всем посольством отправлюсь к наместнику Египта. Я знаю Тиберия Александра. Он еврей по рождению, хотя и забыл свои корни. Он знает о нашем влиянии и богатстве. Я скажу ему: необходимо, чтобы легионы выступили за Веспасиана и отказались поддержать Вителлия.

За минуту до того, как покинуть Остию, мы узнали, что войска Вителлия уже превратили Рим в огромный военный лагерь.

Каждый дом был полон вооруженных солдат. Они пришли из холодных и суровых земель Германии и обнаружили здесь золото и серебро первого города мира. У них была сила, одной рукой они сжимали меч, а другой жадно захватывали все, чем прежде владел Рим.

Сам Вителлий начал пить и устраивал бесконечные застолья. Завтрак, обед, одно буйное пиршество сменялось другим, и так каждый день. Он не гнушался даже объедками. На его пирах уже было съедено две тысячи рыбин, семь тысяч птиц, он пожирал печень рыбы скара, фазаньи и павлиньи мозги, языки фламинго, молоки мурен. Он проглатывал пищу, а потом изрыгал ее обратно. Его взор был затуманен вином, и он приказывал казнить всех без разбора. Прожорливый и жестокий, он лично присутствовал на казнях.

— Веспасиан должен стать императором, — повторил Иоханан бен-Закай.

Он склонил голову набок, а я вспомнил о распятых — после того как они испускали дух, их головы безвольно падали на грудь.

— Вы возьмете Иерусалим и разрушите Храм, — с горечью добавил Иоханан бен-Закай.

Он выпрямился, стараясь удержать равновесие. Волны так высоки, что иногда заливали палубу и обдавали нас брызгами и пеной.

— Мой народ выживет, если Веспасиан, а вслед за ним Тит станут императорами Рима. Римские легионы могут проломить городские стены и разрушить башни, но не смогут убить нашу веру. Вы — наказание, которое посылает нам Господь за наши ошибки. Он хочет покарать нас за то, что мы казнили и убивали друг друга.

Я вспомнил Торания, христианина, обвинявшего еврейских священников в смерти Христа, который был распят потому, что те выдали его римлянам.

— Этот бог, Христос… — пробормотал я.

— Он один из нас, сын нашего народа, — ответил Иоханан бен-Закай. — Один из тех, кто пал жертвой наших братских войн. Каин убил Авеля, а ведь они были братьями. Это несчастье, проклятие, которое преследует нас. Но сколько других людей, кроме христиан, стали жертвами нашего безумия!

Он говорил восторженно, как никогда раньше. Его дочь присоединилась к зелотам в Иерусалиме, сказал он. Он знал Элеазара и Иоханана бен-Леви, которые возглавляли их, хотя и соперничали между собой. Они храбрые люди, но жестокие и порочные.

— Зелоты разоряют и убивают, насилуют женщин и грабят, — с жаром говорил Иоханан бен-Закай. — Их трофеи запятнаны кровью. Они бесчестят женщин, чрезмерно холят своих лошадей, носят женскую одежду, обливаются благовониями и подводят глаза. Они не только предаются порокам, но также одержимы жестокостью и жаждой убивать.

Бен-Закай выпрямился, его пальцы еще крепче вцепились в канаты.

— Они живут в Иерусалиме как в доме разврата. Они оскверняют город своим непристойным поведением! — сказал он с ненавистью и надолго замолчал. Возможно, он молился. Потом он рассказал мне о Симоне Бар-Гиоре, сопернике Элеазара и Иоханана Бар-Леви, столь же жестоком, как они. Зелоты захватили Храм, а войска Симона — Нижний и Верхний город. Жители открывали им двери, даже не представляя себе, на какую жестокость способны те, кого они встречали как освободителей.

— Мужчины Симона Бар-Гиоры воруют и насилуют. Евреи убивают друг друга, не думая о римских легионах. Вот почему Бог наказал нас. Все наши города, за исключением Геродиона, Масады и Махерона, в ваших руках. Я узнал, что Хеврон, город нашего предка Авраама, откуда его сыновья покинули, чтобы отправиться в Египет, обращен в пепел военным трибуном Веспасиана. Он зарезал всех жителей города. У нас остается только Иерусалим. Но как он может избежать Божьего наказания, если погряз в преступлениях, разврате и предательстве?

Он неожиданно обернулся ко мне.

— Моя дочь Леда в Иерусалиме, я тебе уже говорил, Серений. Спаси ее, если это угодно Богу!

И он снова повис на канатах, вытянув руки, будто распятый на кресте.

18

Бен-Закай уходил. Я хотел последовать за ним, но меня удержал военный трибун, который встречал меня.

— Пусть этот еврей идет, — сказал он. — Тебя ждет Тиберий Александр.

Я попытался возразить, но Иоханан бен-Закай устало улыбнулся.

— Я римский гражданин. — Он посмотрел на трибуна. — Но я еврей. Для тебя и твоего префекта Тиберия я ведь не настоящий римский гражданин, не так ли?

Он увлек меня на несколько шагов в сторону.

— Одному лишь Богу ведома цена человеческой жизни. Тот, кто забывает об этом, — ничтожный человек, — сказал он, сжимая мою руку. — Для меня важно, Серений, то, что ты думаешь обо мне. Ты римский всадник, истинный римлянин, ты близок к Веспасиану и Титу, но важно лишь одно — я чувствую, как в тебе зарождается вера. Бог поселится в твоей душе!

— Я верю в Христа, — сказал я. — Это не твой бог, Иоханан бен-Закай.

— Бог есть Бог, — просто ответил он.

Он направился к главным улицам, которые начинались у набережной. Он широко шагал, сильно размахивал руками, будто брал разбег для прыжка. Еврейские рабы спешили за ним шумной и возбужденной толпой. Они снова были на своей земле, снова чувствовали ветер пустыни, острый, сухой, обжигающий, который так часто дул в Иудее, Идумее и Галилее. Они вернулись домой.

— Ты решил приехать к нам вместе с евреями, — такими словами встретил меня Тиберий Александр, когда я явился к нему во дворец.

Он долго смотрел на меня глубоко посаженными глазами, пылавшими как черные угли на его костлявом лице. Тем же утром Тиберий Александр принял гонца из Рима, выехавшего из Остии позже меня. Он указал на таблички для письма и свитки, в которых были описаны последние события.

Сенат провозгласил императором Вителлия, и тот совершил поминальные жертвы по Нерону, устроил празднество, напоминавшее пиры императора-актера. Плебс бурно приветствовал певцов, музыкантов, игравших на кифарах, и восторженно ревел, глядя на мучения несчастных, брошенных на растерзание диким зверям.

Тиберий Александр отпихнул таблички и свитки, и они упали на землю.

— Я знаю Вителлия, — начал он. — Посмотри на его живот, на его губы, и ты поймешь, кто он. Он глотает пищу, не жуя. Его рот — как сточная канава. Он еще более продажен и труслив, чем Нерон. Если он будет править, все враги Рима, которых мы победили и подчинили себе, поднимут головы. Евреи, Серений, сделают это первыми, а их примеру последуют галлы, германцы и парфяне. Мы никогда не возьмем Иерусалим, и нас прогонят из Иудеи и Галилеи.

Он прервался и подошел ко мне.

— Чего хочет Веспасиан? Тебе ведь это известно. Солдаты верят в него. Если он пожелает, они изберут его. Предзнаменования сулят ему удачу.

Тиберий Александр принялся шагать по комнате, которая уже погружалась во мрак.

— На поле битвы в Бетриаке, — продолжил он, — до того как столкнулись армии Отона и Вителлия, два орла в небе долго дрались на глазах у солдат. Один победил, но прилетел третий и прогнал победителя. Этот третий орел с огромными крыльями прилетел с востока.

Тиберий добавил, что солдаты восточного, египетского легиона, как и легионов из Сирии, Иудеи и с берегов Данубия, боятся, что Веспасиан заменит их войсками германцев, а их переведет на берега Рейна.

— Здешние женщины им нравятся больше, — сказал он, но на лице его не появилось и намека на улыбку. — Если Веспасиан захочет…

Он вдруг спросил меня:

— Что тебе известно о его желаниях?

Я рассказал о пророчестве Иосифа бен-Маттафия, схваченного после падения города Йодфат, который он так отчаянно и умело защищал.

— Он предсказал гибель Нерона и судьбу императоров, которые займут его трон. Двое из них уже мертвы. Нерон был еще жив, когда Иосиф сказал, что у него будет три преемника, и все повторял: «Спаситель придет из Иудеи». Веспасиан поверил ему и обращался с ним намного лучше, чем с обычным пленником.

— Я не люблю еврейских священников, — проворчал Тиберий Александр. — Они как змеи завораживают тех, кого хотят погубить. Иосиф, пытаясь спасти свою жизнь, льстил Веспасиану. Но чтобы стать императором, нужно по-настоящему хотеть этого, а не надеяться на пророчество еврея. Скажи мне, Серений, Веспасиан хочет стать императором?

— Если солдаты этого хотят, — пробормотал я. — И если ты этого хочешь, Тиберий.

Тиберий отошел в тень, будто хотел скрыть от меня выражение своего лица.

Удивляясь собственной смелости и словам, срывавшимся с моих губ, я сказал, что, если египетский легион, выскажется в пользу Веспасиана, все остальные последуют за ним. Нужно, чтобы кто-то сделал это первым.

— Ты знаешь, как важен Египет, Тиберий. Без хлеба из долины Нила Рим умрет с голода.

Рабы принесли факелы и светильники. Тиберий Александр вышел из тени.

— Я поговорю с солдатами, — тихо и решительно сказал он, и приказал рабам приготовить трирему, чтобы на следующее утро можно было отправиться в путь.

— Ты поедешь в Кесарию и скажешь Веспасиану, что солдаты египетского легиона первого июля изберут его императором.

Значит, у Веспасиана было семь дней, чтобы созвать других трибунов и убедить их последовать примеру египетского легиона.

— Передай, чтобы он не сомневался во мне, Серений. Я не еврейский пророк, а префект Рима. Я клянусь действовать так, как сказал тебе.

Он протянул руку.

Я повторил слова Иосифа бен-Маттафия:

— Спаситель придет из Иудеи.

Я снова вспомнил Торания, христианина, который произнес эти же слова, пророчествуя не о появлении нового императора, а о пришествии бога Христа, который был распят и воскрес в Иудее.

19

Я сидел рядом с Иосифом бен-Маттафием на краю пирса в кесарийском порту.

Он сгорбился, опустил голову на грудь, как старик. Когда он повернулся ко мне, его лицо было бледным, а взгляд растерянным. Я был ошеломлен. Я не узнавал того гордого и уверенного в себе человека, которого видел три дня назад по прибытии в Кесарию.

Иосиф встретил меня во дворце Веспасиана.

Трибуны и центурионы, толпившиеся у входа, расступились и дали ему пройти. Я удивился равнодушию, с каким он приветствовал их. Этот человек сражался с ними в течение долгих недель, лил кипяток на головы римских солдат. Теперь он был пленником, но выглядел гордо и независимо.

Рабы несли за ним длинные цепи, которые еще сковывали его руки и ноги, но сам он, казалось, не обращал на оковы никакого внимания.

Иосиф остановился передо мной, скрестил руки на груди, подождал несколько мгновений, словно предоставляя свидетелям нашей встречи возможность подойти поближе и услышать наш разговор. Он слегка приподнял раскрытую ладонь, приветствуя меня.

— Ты приехал из Египта, Серений. Мне говорили, что ты встречался с префектом Тиберием Александром. Я знаю, солдаты его легиона отказались признать власть Вителлия. Это так? Первого июля когорты Веспасиана провозгласят его императором. Мне рассказали об этом сегодня утром.

Он посмотрел вокруг, и высокомерие, звучавшее в его голосе, привело меня в замешательство.

— Если ты все знаешь, — ответил я, — то зачем спрашиваешь и зачем мне отвечать тебе?

Он, казалось, не слышал меня.

— Я принял гонца от твоего друга Иоханана бен-Закая, который также и мой друг. Это сообщение опередило тебя на несколько часов. Бен-Закай и его посольство были у префекта Тиберия.

Он повернулся к центурионам и трибунам.

— Вы знаете, почему римлянин, префект империи, солдат Рима не желает подчиняться Вителлию? Потому что Вителлий лишен всяких добродетелей, он радуется гражданской войне. Увидев восемьдесят тысяч трупов после битвы в Бетриаке, Вителлий сказал: «Труп врага хорошо пахнет, но труп соотечественника пахнет еще лучше». Разве так может говорить император? Вителлий не может править. Бог сказал мне: «Спаситель придет из Иудеи!»

Трибуны и центурионы подняли оружие, начали выкрикивать имя Веспасиана и стучать ногами по мраморному полу. Казалось, весь дворец задрожал.

Немного погодя появились Веспасиан и Ценида. Веспасиан попросил Тита подняться вместе с ним на возвышение.

В нескольких шагах от Тита я увидел Беренику. В ее черных волосах сверкала жемчужная диадема. Покрывало спадало с ее головы, она поправляла его, и тогда можно было различить белизну ее рук и очертания груди.

Тит не сводил с нее глаз. Казалось, он забыл, что находится рядом с отцом на трибуне и что на него смотрит толпа вооруженных людей.

Трибун Плацид подтолкнул меня к возвышению.

— Вот всадник Серений, он прибыл из Александрии, — сказал Плацид. — Веспасиан, префект Тиберий и его легион просят тебя принять судьбу, которую тебе предлагают боги и солдаты. Будь нашим императором, Веспасиан!

Веспасиан смотрел на меня. Он не задавал вопросов, ведь Иосиф бен-Маттафий уже сообщил ему о решении Тиберия Александра, но я кивнул, подтверждая слова Плацида.

Центурионы подошли к возвышению и, сжимая мечи, обратились к Веспасиану. Они представляли легионы Иудеи и Галилеи, Сирии и Данубия. Они говорили, что никогда не присягнут Вителлию, требовали, чтобы Веспасиан подчинился воле богов и легионов. Они готовы предложить ему свои жизни, но если он откажется…

— Мы убьем тебя, — угрожали они, — а потом и себя. Тогда наши жизни и наша кровь соединятся. Ты хочешь, чтобы это произошло при жизни или после смерти? Стань нашим императором, Веспасиан!

Веспасиан нахмурился. Казалось, он страдал или делал над собой усилие. Он стоял неподвижно, расставив ноги, и был похож на едва обтесанную каменную глыбу, на статую, над которой только начали работать.

На моих глазах генерал Веспасиан превратился в императора Флавия Веспасиана. Он поднял руку, и этим жестом, казалось, подчинил всех присутствующих.

— Я должен слушаться голоса моих легионов и богов, — сказал он.

Эти слова, произнесенные в мертвой тишине, заставили всех солдат замереть. Веспасиан опустил руку, и сразу раздались приветственные возгласы.

Меня окружили, толкали, чуть не сбили с ног, и трибун Плацид увлек меня за собой. Он проводил меня в маленькую комнату, где находились Веспасиан, Ценида, Тит, Агриппа, Береника и трибуны легионов, которые только что провозгласили его императором.

Веспасиан подошел к Иосифу бен-Маттафию и попросил его выйти вместе с ним на середину комнаты. Вокруг собрались все присутствующие. Я оказался рядом с Береникой и ее прислужницей Марой. Под покрывалами я различал соблазнительные округлости и чувствовал опьянявший меня аромат.

На моих глазах происходили события, имевшие огромное значение для дальнейшей истории Рима, но мне тогда казалось, что женское тело, радость и наслаждение, которое оно приносит, стоят больше, нежели власть над всей империей. Возможно, пороки, жестокость и разврат, в которых погрязли императоры, были следствием разочарования, горечи, которые они испытали, когда поняли, что, вообразив себя владыками мира, на самом деле не имели ничего.

Веспасиан положил руку на плечо бен-Маттафию.

— Этот человек, — начал он, указывая на Иосифа, — все еще закован в цепи. Он был одним из наших самых заклятых врагов. Его стрела ранила меня. И каждый знает, сколько наших лучших солдат погибло во время осады Йодфата, который он так долго и упорно защищал.

Веспасиан останавливался перед каждым трибуном, а потом встал перед Береникой.

— Его храбрость и сила воли показали, что еврейский народ достоин уважения. Рим умеет ценить своих врагов, которые скоро станут его союзниками. Иосиф бен-Маттафий, еврейский полководец, первосвященник Иерусалимского Храма, один из них. В тот день, как он появился здесь, он предсказывал, что я стану императором, хотя Нерон был еще жив. Он смело передавал мне то, что говорил его бог. Сегодня его пророчество сбылось. Я принял выбор богов и легионов. Но отчего человек, который предсказал мою судьбу, до сих пор закован в цепи? Освободить его!

Иосиф склонил голову, благодаря Веспасиана, но вперед вышел Тит.

— Отец, правосудие требует, чтобы Иосиф был не только освобожден от цепей, но и очищен от нанесенного ему оскорбления. Прикажи не только освободить его от цепей, но и разбить их по обычаю предков в знак того, что страдания, которые перенес этот человек, уничтожены и впредь никто не сможет унизить его.

Веспасиан согласился, и солдат разбил цепи ударами кувалды.

Иосиф бен-Маттафий показал запястья Веспасиану, повернув у нему раскрытые ладони.

— Могу я носить имя того, кому я обязан жизнью и свободой? — спросил он.

— Приветствую тебя, Иосиф Флавий! — ответил Веспасиан.

Я следовал за Иосифом, когда он выходил из зала, где солдаты стояли рядом с самыми благородными и богатыми жителями города.

Я был удивлен, что Иосиф не остался с Веспасианом и Титом, Береникой и Агриппой. Он ушел, воспользовавшись приездом Муциана, наместника Сирии, который прибыл со своими центурионами и объявил Веспасиану, что все подчинявшиеся ему когорты и города его провинции принесли присягу новому императору и он, Муциан, готов принять командование войсками и отправиться в Италию, чтобы изгнать из Рима Вителлия и его солдат.

Никто, казалось, не заметил исчезновения Иосифа.

Он шел через город, на улицах которого раздавались крики солдат, приветствовавших Веспасиана. Иосифа окликнули, узнали в нем еврея и начали угрожать. Центурионы защитили его и посоветовали вернуться во дворец. Улицы Кесарии никогда не будут безопасными для еврея.

Но Иосиф упрямо продолжал свой путь и пришел в порт.

Набережная была пуста. Солдаты охраняли триремы, которые на следующий день должны были отвезти Веспасиана, Тита, Беренику и Агриппу в Александрию. Думаю, Иосиф должен был сопровождать их. Тот, кто владел хлебными амбарами Нила, владел Римом, и Веспасиан знал это.

Иосиф сел на краю пирса, лицом к морю, которое сверкало, как зеркало. Звездное небо отражалось в нем, и плотный ночной свет разбивался в море на блестящие осколки. Я сел рядом с Иосифом, и грусть в его глазах удивила и взволновала меня.

— Спаситель пришел из Иудеи, как говорил твой бог и как ты предсказывал, — начал я. — Ты, побежденный, выбрал в победители того, кого хотел. Теперь ты Иосиф Флавий, любимец императора. Ты одержал верх!

Я указал на пустынное море. Город, его дворцы, факелы, шум и праздники остались за нашими спинами. Морской бриз приглушал их, до нас доносились лишь слабые монотонные звуки прибоя.

— Я наблюдаю за тобой уже три дня, — продолжал я, — и видел тебя уверенным, будто ты свободный человек, а не пленник, дрожащий за свою судьбу. А теперь ты сидишь здесь один, бледный, в отчаянии, словно думаешь, а не броситься ли тебе на скалы.

— Знаешь ли ты, что зелоты и сикарии захватили в Иерусалиме моего отца и всю мою семью? Я предал свой народ — ответил Иосиф. — Меня будут осуждать за это до скончания времен.

Я промолчал.

— Ты думаешь, я не знаю, сколько римлян разделяют мнение зелотов? Может, и ты среди них, Серений? Мне льстят, передо мной склоняют головы, потому что меня защищают Веспасиан и Тит.

— Теперь ты Иосиф Флавий.

Он пожал плечами.

— Это имя будет моим щитом, никто не выступит против меня, пока правят Флавии. Но ты слышал и видел солдат на улице Кесарии. Для них, для греков, я всего лишь еврей, да еще и предатель. Они презирают мой народ, но меня еще больше.

— Вернемся во дворец, — предложил я. — Завтра на рассвете мы отплываем.

Он колебался. Я протянул ему руку, чтобы помочь подняться, и мы стояли, глядя на море.

— Я не хочу, чтобы мой народ исчез, — сказал он, — чтобы вера в нашего Бога забылась, чтобы люди больше не знали ничего об истории нашего народа, самого великого из всех человеческих племен. Я знаю римлян, они уничтожают все, что стоит у них на пути. Они превращают наши города в каменные руины. Они разрушат наш Храм и наш город, если безумцы, которые сейчас находятся в нем, откажутся сдаться. Я знаю Элеазара, Иоханана бен-Леви и Симона Бар-Гиору. Они будут сражаться так, как я сражался за Йодфат. И смотри, каков результат! Я предал, но сделал это для того, чтобы остаться в живых, передать знания и обычаи своего народа и рассказать об этой войне, которая кончится только тогда, когда будут разрушены наши города, а наш народ исчезнет с лица земли.

— Твой бог сказал тебе это?

— Мне не нужен Бог, чтобы знать это. Достаточно быть просто человеком. Слушай Веспасиана. Римский мир требует подчинения. Тех, кто сопротивляется, обращают в рабство или убивают.

— Ты сопротивлялся, Иосиф, но ты свободен и носишь имя императорской семьи.

— Я раб, Серений. Я выбрал жизнь, потеряв достоинство.

Он сжал мою руку, и я вспомнил костлявые пальцы Иоханана бен-Закая на своем запястье.

Ни он, ни Иосиф не были рабами или побежденными. Так я сказал ему. Он отпустил мою руку и пошел прочь.

— Есть те, кто предпочитают бороться до самой смерти, — сказал он, — и те, кто, как я или Иоханан бен-Закай, выбирают жизнь. Возможно, мы предатели, Серений, но если никто не останется в живых, чтобы помнить о битвах, смерть храбро сражавшихся будет напрасной. Я хочу, чтобы каждый еврей, убитый римлянами, возродился в моих рассказах. Тогда мой народ выживет, сохранит свои традиции, свою веру и останется избранником Божьим.

Мы направлялись к дворцу Веспасиана, когда над иудейской землей стал заниматься рассвет.

20

Я думал, что больше никогда не увижу неба Иудеи. Я жил под землей, в погребе разрушенного дома на правом берегу Тибра, в еврейском квартале. Вместо того чтобы покинуть Кесарию и уехать в Александрию, я по приказу Веспасиана вернулся в Рим, чтобы встретить брата императора, Флавия Сабина, префекта города.

Веспасиан хотел избежать гражданской войны и надеялся, что его брат будет достаточно красноречив и сможет убедить Вителлия отречься от престола. Нужно было запугать того, кто все еще был императором, объявить ему, что войска Муциана покинули Сирию и направляются к Италии, а легионы Антония Прима, пришедшие из Мезии, вот-вот вторгнутся в галльскую Цизальпину. Флавий Сабин должен был пообещать Вителлию спасти его жизнь и выдать ему компенсацию в сто тысяч сестерциев. Веспасиан пренебрежительно усмехнулся:

— Ста тысяч хватит этому пьянице. Я не хочу, чтобы хоть один житель Рима рисковал жизнью ради того, чтобы прогнать Вителлия. Он должен упасть сам, как перезрелый плод.

Император обнял меня, а за ним и Тит прижал меня к груди. Оба благодарили меня за то, что я согласился приехать в Рим.

— Я не забываю тех, кто служит мне верой и правдой, — добавил Веспасиан.

Что мне оставалось делать? Я подчинился и отправился в Рим?

Как только я вошел в город, в нос мне ударил запах смерти, как в последние недели правления Нерона. Трупы, разодранные бродячими собаками, гнили на мостовых. Прохожие, будто не замечая, перешагивали через них. Я слышал крики плебса, который аплодировали Вителлию в Большом цирке. Император отдавал на съедение разъяренным зверям тех, на кого ему указали доносчики. Толпа бурно приветствовала его, клялась в верности, умоляла противостоять Веспасиану. В Риме уже было известно, что войска Веспасиана выдвинулись из Кремоны.

Вителлий призывал молодых римлян на военную службу. Он обещал награды, заверял, что после победы к ним будут относиться как к ветеранам и каждому перепадет часть добычи. Всякий, кто захочет, получит в собственность земли в Иудее, Сирии, Мезии — в провинциях, восставших против императора.

Я дождался наступления ночи и проскользнул во дворец Флавия Сабина. Вокруг него вились доносчики Вителлия. Я избежал встречи с ними, пройдя через сады, и был поражен тем, что мне удалось беспрепятственно проникнуть внутрь и пройти до зала, в котором находились Флавий Сабин и младший сын Веспасиана Домициан.

Они пировали и заметили меня только тогда, когда я предстал перед ними. Я сказал, указав на окно, за которым сгустилась ночная мгла и шумели кипарисы, гнущиеся под ветром:

— Неужели вы не понимаете? Вас подстерегает смерть! Флавий Сабин, ты — брат нового императора, а ты, Домициан, его сын. Вас окружают убийцы и доносчики Вителлия, и никто не защитит вас. В твой дом, Флавий Сабин, может войти любой, и когда захочет. Я сделал это, и ни один из твоих стражников не остановил меня. Императору Веспасиану вы нужны живыми!

Флавий Сабин слушал меня с улыбкой. Он отпустил гостей, удержав только Домициана, и пригласил меня присоединиться к трапезе. Рабы продолжали расставлять на маленьких столах из мрамора и слоновой кости.

Я передал ему волю Веспасиана: нужно предотвратить гражданскую войну, тряхнуть дерево, чтобы избавиться от гнилого плода.

— Он упадет, упадет, — сказал Флавий Сабин. — Вителлий уже готов отречься.

Я упомянул о требованиях плебса, о толпах солдат и убийц, которые видел в городе, о доносчиках, которых я узнал, потому что многие из них прежде служили Нерону.

— Раненый зверь может обезуметь от страха и ярости, — сказал я.

Флавий Сабин пожал плечами.

— Ты не знаешь Вителлия, — сказал он мне с упреком. — Он не бык и не лев, а свинья. Его лицо раздулось и побагровело от пьянства, брюхо вот-вот лопнет, и он вынужден поддерживать его обеими руками. Он глотает все подряд, будто хочет лопнуть или похоронить свой страх под грудами еды. Моих стражников, Серений, хватит, чтобы раскидать его молодых новобранцев, которые вступили в армию только ради денег. Плебс изберет Веспасиана и его сына Домициана, как только я попрошу об этом. Верь мне, Серений.

Он снисходительно похлопал меня по плечу и предложил остаться у него. Я отказался.

Прикрыв лицо полой туники и опустив голову, я покинул берег Тибра, где были расположены Палатин, Капитолий, храмы и Сенат, и перебрался на другую сторону, в еврейский квартал.

Там я встретил Торания, последователя Христа, и он привел меня в подвал, где каждую ночь собирались около двадцати христиан.

Была поздняя осень, и я дрожал от холода. Я думал о небе и земле Иудеи, о Боге-Спасителе Христе, об императоре-спасителе Веспасиане. Я слушал и повторял молитвы верующих в Христа. Они опустились на колени перед алтарем.

Тораний совершал богослужение, поднимая руки, раскрыв ладони, изображая пальцами в воздухе крестное знамение, которое христиане совершают медленно, склонив голову. Потом он заговорил, пророчествуя о конце света. Земля продолжает дрожать, сказал он. Из ее недр вырывается черный дым, вылетают раскаленные камни и пепел. Грядет всеобщий суд, мертвые воскреснут, как распятый Христос, и начнется вечная жизнь.

Однажды ночью, когда я дремал в подвале Торания вместе с несколькими христианами, на улице раздались крики, которые становились все громче: Вителлий поджег Рим. Я вышел на улицу. Небо над Капитолием было озарено пламенем пожара.

Накануне Флавий Сабин подтвердил, что Вителлий только что узнал о разгроме своих войск и о том, что в Кремону вошли солдаты Веспасиана, разграбили город, убили всех его жителей и чужестранных купцов. Вителлий тотчас же отрекся от престола, согласился на сделку, предложенную Веспасианом, и получил сто тысяч сестерциев в обмен на жизнь.

Чтобы отпраздновать это событие или забыть о своем отречении, он устроил огромный пир и покинул город в сопровождении своего повара и пекаря.

Я усомнился в том, что это правда — только кинжал или яд может заставить императора покинуть трон.

Я покинул Флавия Сабина и посоветовал ему быть осмотрительнее, предложил уйти со стражниками и Домицианом из Рима, дождаться там прибытия победоносных войск Антония Прима и Муциана.

Теперь я видел пожар, охвативший храм Юпитера. Пламя освещало весь Капитолий и огромную толпу, собравшуюся вокруг. Солдаты Вителлия окружили храм. Они подбрасывали стволы деревьев и солому в огонь и кричали, что Флавий Сабин, Домициан и их стража, которые укрылись там, сгорят как изменники на костре, и погибшие в Кремоне будут отмщены.

Плебс выкрикивал имя Вителлия.

Я перешел Тибр по одному из мостов и впервые в жизни встал на колени перед алтарем в подвале Торания, чтобы вознести молитвы Христу, богу страдания и смирения.

Через несколько часов крики снова заставили меня покинуть это мрачное место, в котором я обрел мир. На этот раз толпа бежала к Форуму, и я последовал за ней.

Войска Антония Прима только что вошли в Рим. Солдаты нашли Вителлия, загримированного, одетого в лохмотья, пьяного и объевшегося, в хижине привратника одного из императорских дворцов.

Я видел его, как видел уже многих сильных мира сего, которых унижали, а потом убивали.

Плебс, несколько часов назад рукоплескавший ему, теперь оскорблял его, плевал в лицо, сдирал с него одежду, разрывал его тело на куски. Один солдат схватил его за волосы, и я увидел красное лицо Вителлия, его глаза, вылезшие из орбит. Другой солдат приставил меч к горлу поверженного тирана и потребовал, чтобы тот не опускал голову, если не хочет, чтобы ему перерезали горло.

Вителлия обвиняли в поджоге храма Юпитера и убийстве префекта города. Теперь плебс кричал: «Да здравствует император Веспасиан!» и бурно приветствовал Домициана, которому удалось спастись.

Люди насмехались над Вителлием, били его, рвали его плоть кинжалами, царапали ногтями, желая, чтобы его агония продлилась как можно дольше, а страдание было невыносимым.

Я видел, как его грузное тело упало, и его разодрали не собаки, а люди. Тело подцепили крюком и потащили к Тибру.

По Риму стали сновать солдаты Антония Прима и Веспасиана, спасителя, пришедшего из Иудеи. Они убивали сторонников Вителлия и сваливали их тела в груды на Форуме, на улицах, и даже собаки больше не прикасались к ним, потому что уже пресытились человеческой плотью.

Я пришел к Домициану и Антонию Приму и попросил их остановить резню.

Прим покачал головой. Месть — это тоже добыча, нельзя отнимать ее у солдат-победителей. В Кремоне они потеряли тысячи своих товарищей, поэтому сейчас в Риме они делают все, что захотят: врываются в дома, убивают, насилуют, грабят.

Я напомнил, что император Флавий Веспасиан хотел, чтобы падение Вителлия не сопровождалось убийствами.

— После победы, — сказал Антоний Прим, — солдаты похожи на взбесившихся псов. Горе тому, кто попытается укротить их!

К тому моменту, когда войскам Муциана все же удалось обуздать их, на улицах, площадях и в домах Рима насчитывалось более пятидесяти тысяч трупов.

Переходя по мосту через Тибр, я видел трупы, застрявшие в камышах у берегов реки или прибитые течением к опорам моста — то же, что и во времена Нерона.

Я быстро шел по улицам еврейского квартала, стараясь не смотреть на взломанные двери, разбитую мебель на мостовой, стараясь не слышать женского плача.

В подвале Торания я нашел мертвых христиан. Солдаты, должно быть, застали их за молитвой.

Тораний был прибит к стене копьем и кинжалами. Его распяли.

Веспасиан не был спасителем, пришедшим из Иудеи. Император не спас людей. Он дал им оружие, чтобы они убивали.

Спаситель не сжимал в руке меч. Он умер, потому что был человеком. И воскрес, потому что был Богом. Тот, кто верует в Него, будет спасен.

Я опустился на колени и стал молиться Христу.