Тит. Божественный тиран

45

После отъезда Береники я потерял всякое желание познавать мир. Я достаточно пожил на белом свете, чтобы представить себе горе Тита, оценить мудрость его решения и угадать то, что стояло за ним: скорую кончину императора Веспасиана.

Мне казалось, что я зритель на самой высокой ступени амфитеатра. Я видел столько крестов, тел, растерзанных львами, женщин, подвергшихся надругательствам, что уже ничему не удивлялся, хотя и чувствовал отвращение.

Достаточно было только посмотреть на Домициана, младшего брата Тита, чтобы понять, как мучает его зависть. Его лицо, искаженное злобой, напомнило мне лицо Нерона. Однажды этот человек тоже станет во главе империи и будет убивать, чтобы не убили его.

Говорили, что каждый день он запирается в покоях дворца и часами ловит мух, а потом протыкает их шилом, давая таким образом выход своим постыдным чувствам. Перешептывались о его порочности, читали строки из письма, в котором Домициан предлагал себя претору Клодию Поллиону. Он также отдавался консулу Нерве, который жаждал захватить власть, как только представится возможность.

Что я мог поделать с этими заговорами, жаждой власти, ревностью? Я был всего лишь римским всадником, который выжил при Нероне и видел столько казненных людей, столько трупов в оврагах Кедрона и Геенны, в руинах Масады, что уже устал от мирских игр.

Я хотел покинуть Рим и укрыться на вилле моего предка Гая Фуска Салинатора, в Капуе. Но как мог я не участвовать в похоронах императора, умершего, как я и предполагал, спустя несколько месяцев после того, как Тит расстался с Береникой?

Император Веспасиан был осторожным человеком, который никогда не приказывал убивать ради удовольствия или из жестокости, чего нельзя сказать о большинстве императоров.

Риторы и те, кто называют себя философами, насмехались над этим солдатом и прижимистым крестьянином, с грубыми манерами, тяжелым телом, лицом, которое временами искажали болезненные гримасы, вследствие того, что Веспасиан страдал от сильных кишечных болей. Повсюду разносили слово шутника, у которого император, как-то попросил пошутить и над ним, на что острослов ответил: «Пошучу, когда опорожнишься!»

Казалось, народ предпочитал трястись от страха перед безумным и жестоким Нероном, нежели почитать человека, которого даже плебеи, любившие Нерона, называли «Адамато» — Веспасиан Горячо Любимый.

Как было не отдать последнюю дань его праху, зная, что, когда к нему подступила смерть, он, заливая постель кровью и нечистотами, которые не мог удержать в себе, поднялся с достоинством и храбростью раненого солдата, ожидающего последнего удара, и сказал: «Император должен умирать стоя».

Веспасиан никого не увлек за собой в тот мир. Титу, сразу взошедшему на престол, не пришлось подкупать преторианцев.

Солдаты бурно приветствовали его, ведь это он взял Иерусалим. Я был свидетелем его попыток договориться с мятежниками и знаю, что он не желал, чтобы Храм священного города евреев был сожжен и разрушен.

Тит велел мне присутствовать при его восхождении на трон. Я склонился перед ним. Его лицо было спокойно. Он сказал:

— Судьба дает нам высшую власть, — и, наклонившись ко мне, вполголоса добавил: — Я знаю, о чем ты думаешь, Серений. Знай, что я лучше умру сам, чем велю убить кого-нибудь только для того, чтобы удержать власть. Я буду беспощаден к врагам Рима. Ты был со мной в Иудее, ты видел, как я сражался и казнил. Но империя и император — не одно и то же. Когда смерть возьмет меня, Рим будет продолжать жить. Зачем мне становиться тираном и убивать тех, кто считает себя моим врагом, но не угрожает империи?

Его взгляд на краткий миг остановился на Домициане. Все знали, что уже тогда он мечтал сменить Тита на троне, и доносчики ежеминутно отчитывались перед императором о том, что им удалось узнать о намерениях его младшего брата.

Я был еще в Риме, когда Тит велел преследовать и хватать тех, кто кормился доносами, кто клеветал за вознаграждение, распространял слухи, плел заговоры и порождал соперничество.

Солдатам удалось поймать несколько сотен доносчиков.

Я видел, как Тит подошел к ним. Они трусливо молили о пощаде.

Тит приказал вывести их на огромную арену нового амфитеатра, строительство которого было начато Веспасианом и продолжалось Титом. Ступени Колизея были заполнены вопящей толпой. Я боялся, как бы этих доносчиков не отдали на съедение диким зверям, как бы справедливость его решения не была омрачена жестокостью.

Но их всего-навсего избили и сослали на дикие острова, и народ Рима на несколько месяцев избавился от этой заразы.

Я отложил свой отъезд в Капую.

Иосиф Флавий, каждый день видевшийся с Титом, настоял, чтобы я оставался в Риме. Говорили, что императору была необходима поддержка тех, кто опасался Домициана и не желал, чтобы трон достался этому жестокому, странному человеку, возможно, еще более порочному, чем Нерон. Иосиф Флавий сообщил мне, что Домициан люто ненавидит тех, кого называет «восточными демонами», то есть евреев и последователей Христа. Он считал, что они сделали все, чтобы погубить его, став советчиками Веспасиана, а теперь и Тита.

Слова Иосифа взволновали меня. Тит не преследовал ни евреев, ни христиан, а выслушивал их и защищал как одного из своих двоюродных братьев, Флавия Климента, который якобы примкнул к последователям Христа.

В те месяцы во мне возродилась надежда. Может быть, люди новой веры смогут изменить наш мир? Я подумал об Анане, раввине Гамалииле, об Иосифе Флавии, об еврейском народе, к которому принадлежал и Христос, тоже перенесший много страданий. Иосиф Флавий повторил:

— Серений, я долго думал о судьбе моего народа и пришел к выводу, что с самого начала времен мой народ самый несчастливый.

Мне показалось, что он согласился со мной, когда я напомнил ему об участи распятого Христа, казнь которого предвещала казни всех этих пленников, прибитых к сотням крестов под стенами Иерусалима.

Несчастье и страдания — это ли признаки избранности? Но Бог уже достаточно покарал свой народ, и я надеялся, что на этом наказания прекратятся.

Правление Тита, молодого и энергичного, уравновешенного и великодушного, было мирным.

В Колизее он открыл гладиаторские игры, но всегда поднимал большой палец вверх, не позволяя убивать побежденных. Лишь однажды он велел выпустить на арену пять тысяч разных диких животных, но им никто не был отдан на растерзание. И плебеи бурно приветствовали это зрелище.

Отчаяние и грусть, преследовавшие меня с тех пор, как я потерял Леду, стали понемногу рассеиваться.

Я покинул Рим и направился в Капую, впервые за многие месяцы с искрой радости в глубине души. Я мечтал о молодых рабынях. Я даже подумывал о том, чтобы освободить одну из них, сделать ее своей супругой и матерью моих детей. Что стоит жизнь, если не оставить потомков?

Я шел среди апельсиновых и лавровых деревьев. Впившись зубами в мякоть инжира, я вспомнил о губах Леды и тотчас ощущал острую боль от тоски и желания. Однако я колебался, не решаясь сделать выбор, а только смотрел на молодых домашних рабынь, которые проходили мимо, касаясь меня мягким шелком покрывал. Желание, одолевавшее меня, еще не было настолько сильным, чтобы я повел себя как разбойник.

Я был свидетелем стольких жестокостей, я помнил о матери, которая съела в Иерусалиме своего ребенка, помнил о детях, убитых в Масаде собственными отцами. Я знал, что смерть подстерегает всех нас. Я перечитал «Историю Восстания Спартака», написанную моим предком Гаем Фуском Салинатором.

Безвозвратно ли ушли времена, когда вдоль Аппиевой дороги, от Капуи до Рима, были установлены кресты с распятыми, или Бог готовится послать людям новые испытания?

Я нашел письма Сенеки и многочисленные рукописи, которые взял из его библиотеки в Риме и перевез сюда, в Капую, вскоре после смерти моего учителя, когда ожидал гонца от Нерона с приказом вскрыть себе вены.

Однажды августовским утром я с волнением, причин которого не мог объяснить, прочел первые строки одной из его рукописей: «Огненный вихрь обрушится на вас, пылающие факелы будут вечно сжигать вас, но те, кто поклонялся истинному Богу, бесконечному и единственному, унаследуют жизнь, будут жить в небесном саду и питаться мягким хлебом, спустившимся со звездного неба».

Я посмотрел на небо и увидел горизонт, словно затянутый черной завесой. Я знал, что смерть никогда не выпустит нас из своих жадных лап.

46

Я не ошибся. Вдали появились люди, покрытые черной пылью. Они шли нетвердой походкой, падали под апельсиновые деревья, некоторые так и оставались лежать лицом вниз. Один из них, спотыкаясь, подошел ко мне. Был ли это раб или горожанин? Он рассказал, что гора открылась и извергла огонь и горящий пепел, под которыми были заживо погребенными Помпеи и Геркуланум. Огонь перекинулся даже на море. Люди умирали, задыхаясь от черной пыли. Он провел пальцами по щекам и показал свои руки.

Гонцов, которые скакали в Рим, остановили, и они подтвердили, что тысячи жителей исчезли под пеплом, и теперь даже близко нельзя подойти к тем местам, где прежде были цветущие города. Люди с дрожью в голосе повторяли: Помпеи, Геркуланум, Стабии, Оплонтис…

Они были снесены потоком горящей земли, стекавшей по склонам Везувия, превратившегося в огненную гору.

Начало правления императора Тита ознаменовалось смертью.

Тогда я был уверен, что смерть еще не раз покажет свои цепкие когти. Все внутри меня сжималось каждый раз, когда мне рассказывали о новых несчастьях.

Вспыхнула эпидемия чумы, и погибли тысячи человек. Некоторые из них раздувались, как бурдюки, а другие умирали от потери крови.

Настали страшные времена.

Управляющий доложил мне, что плебеи Капуи говорили, будто Нерон был жив, собрал армию, очень далеко, по ту сторону Евфрата, и отомстит за себя, призвав на помощь самых обездоленных. Однажды он снова займет трон и раздаст богатства и земли беднякам. Они ликовали, узнав, что пожар опустошил многие кварталы Рима. Значит, боги все-таки оставили Тита и отныне покровительствуют армии Нерона!

Я видел мертвое тело Нерона и не верил, что он жив. Но смерть присвоила себе его обличье, чтобы нанести удар.

Я не удивился, когда узнал, что Тит, продержавшись на троне всего два года, два месяца и двадцать дней, скончался на вилле, где в свое время испустил дух его отец.

Ко мне явился гонец от Иосифа Флавия, который оплакивал — «как и все люди, кроме самых отъявленных злодеев» — смерть императора. Последние слова усопшего до слез растрогали тех, кто стоял у его изголовья:

— Жизнь вознесла меня высоко, хоть я и незнатного рода. Мне не в чем упрекнуть себя, разве только в одном, — с горечью сказал Тит.

В чем же? Некоторые думали, что он сожалеет о том, что имел близкие отношения с женой своего брата Домициана. Кто-то даже говорил, что его отравил брат, желая отомстить. Но, может быть, Тит сожалел о том, что не смог предотвратить разрушения Иерусалимского Храма?

Больше я в Рим не вернулся. Там правил Домициан, и мне была известна его жестокость.

У себя на вилле я бродил по аллеям, среди лавровых и апельсиновых деревьев. Много читал, а потом решил писать «Хронику моей жизни».

Теперь я завершил ее. Мой конец близок. Я молюсь распятому и воскресшему Богу.

Однажды кто-то принес мне свиток.

Человек этот не дождался меня. По словам моего управляющего, это был странник, пришедший из Иудеи или, возможно, Александрии, города, при упоминании о котором перед моими глазами всплывало лицо Леды бен-Закай. Я подумал, что это мог быть Анан. Сам ли он написал этот текст сам или просто принес его? И от кого? От одного из последователей Христа, который знал о том, что я тоже молюсь распятому Богу?

Я прочел свиток на исходе моей жизни, в последние дни работы над «Хроникой», и согласился с тем, что в нем говорилось. Я переписал его, чтобы его прочел тот, кто дошел до этой страницы, до самого окончания моей судьбы.

«О несчастные смертные! Покайтесь! Не навлекайте на себя снова Божий гнев; оставьте мечи и распри, убийства и насилие, омойтесь в чистой воде; возденьте руки к небу, просите прощения за все совершенное вами; исцелите себя молитвами от пагубной неправедности, и Бог помилует вас.

Взрастите в сердцах своих древо благочестия, и гнев Его утихнет.

Но, если, упорствуя в безумии, закоснев в злобе, вы не приклоните ухо, если не внемлете предостережениям, огонь распространится по земле, и будут знамения.

На востоке огненные мечи на небе и звуки трубы; страшный рев и грохот потрясет землю. Огонь сожжет землю, человечество погибнет, мир обратится во прах.

И тогда Всемогущий Бог погасит ужасный огонь, зажженный Им, мертвые воскреснут.

Тогда настанет суд, и Бог будет судить мир.

Над головами тех, кто предавался нечестию, земля, раскрывшись, сомкнется снова, и они будут низвергнуты в мрачные бездны.

Благочестивые же воскреснут у предвечного Бога; в награду Бог даст им разум, жизнь и милость.

Тогда воссияет божественный свет не заходящего солнца.

Счастлив тот, кто доживет до этих времен!»