Точка бифуркации

Глава 12

У самой дальней двери подвала, к которой вел небольшой, но довольно просторный коридорчик, привалившись спиной к стене, сидел с самым философским выражением лица живой и здоровый Шаман. Стульчик, на котором он с таким комфортом расположился, явно был безжалостно экспроприирован с и так уже оставшейся почти без стульев кухни, а вот здоровенный нож, который он любовно правил точильным камнем был уже его собственным.

— Ребят навещал? — участливо спросил он, глядя на мои замазанные бурой жижей босые ноги.

— Угу, — буркнул я, проследив за его взглядом и прикидывая — подняться наверх и помыться в душе или же вернуться обратно к девчонкам и найти у них какую-нибудь салфетку.

— Вон тряпки со шваброй в углу валяются, — усмехнувшись, глядя на мое серьезное от непростых размышлений лицо, проговорил он — протри и все. Остальное в кожу само впитается. Полезно даже будет — лечебная штука же.

Немного поколебавшись, я все-таки внял его совету и, вытащив из-за горы пластиковых ведер кусок какой-то ветоши, принялся ожесточенно оттирать заляпанные в подвале ноги. Уж не знаю насколько эта штука полезная, но на жидкое и липкое у меня всегда еще с детства была моральная аллергия. Особенно если в это жидкое и липкое неожиданно вляпываешься. Наверное, поэтому я никогда и не любил всякого рода мази.

— Чего хотел-то? — спросил снайпер, не отвлекаясь, впрочем, от своего занятия. Камешек в его руках раз за разом легко и плавно скользил по тонкому лезвию, с каждым движением доводя и так неплохое лезвие до безупречной остроты.

— Поговорить.

— С пленными-то? Так не выйдет, — пожал он плечами, — в отрубе они сейчас. Тем более Митров запретил без него их допрашивать. Уж извиняй.

— Я хотел поговорить с… — в горле неожиданно пересохло.

— С девицей? — посмотрел мне в глаза Шаман, — мне Архип сказал, что ты ей жизнь спас в той мясорубке. Зачем ты это сделал? Неужели знал ее при жизни?

— Она не мертвец, — буркнул я, садясь рядом с ним возле стены и отбрасывая испорченную тряпку обратно в угол.

— Ну, тут уж как посмотреть, — философски пожал плечами алтайский снайпер, — к людям-то ее теперь уж точно особо не отнесешь.

— А нас? — я посмотрел ему в глаза.

— А что нас? — удивился он, — я человек и считаю себя человеком. Пусть даже и со слегка большими возможностями, чем у большинства людей. Мне кровь пить для поддержания жизни совершенно не нужно.

— И что с того? Это совсем не значит, что при этом надо кого-то убивать. Можно вполне…

— Надо же, такой большой, а в сказки верит, — усмехнулся, перебив меня Шаман, — я, конечно, не такой старый, как некоторые наши с тобой друзья, но и у меня жизненного опыта вполне хватает, чтобы все твои слова назвать полной чушью. Физические особенности и предпочтения формируют сознание. Деятельность формирует сознание. Что уж говорить про жизненно важные для вида потребности? Так что не вешай мне тут лапшу на уши про добрых и сострадательных вампиров. Не бывает таких. Нет, у нас чудики, конечно, тоже встречаются. Вегетарианцы там всякие, веганы… но сколько их, по отношению к прочей плотоядной популяции? Ты знаешь?

— Нет…

— Так я тебе скажу — в среднем это 2 % от всего населения Земли. В каких-то странах больше, в каких-то — меньше. Но статистика примерно такова. И это у нас, у людей, которые в принципе совершенно от него не зависимы и могут жрать вообще что угодно! Самой разнообразной пищи в магазинах навалом, с голоду уж точно не помрешь. Но нет, продолжают убивать. Просто потому, что нам это привычно и вкусно. Почему же тогда, по-твоему, упыри должны поступать иначе? Причем заметь, у них-то в отличие от нас нет такой возможности — отказаться от крови совсем. Для них это основа самого выживания. Основа их вида. Они все зависимые. С самого рождения. Ну, или обращения, тут уж у кого как сложилось.

— Но ведь убивать для того чтобы питаться им совершенно не нужно!

— Серьезно? — иронично посмотрел на меня оперативник, — а чего ж ты тогда хрюшку целиком забиваешь ради холодца? Ножку бы ей аккуратно ампутировал и все. Она и с одной прекрасно себе дальше проживет, а тебе — хорошо. А?

— Глупое сравнение, — покачал головой я, — мы едим мясо, а они кровь. Кровь возобновляемый источник. Достаточно организовать побольше донорских пунктов и грамотную рекламу, чтобы…

— И где тебя такого только откопали…, - возвел глаза к потолку Шаман, — ладно. Зайдем с другого бока. У тебя есть друзья охотники?

— Есть, — кивнул я, пока еще не очень понимая, куда он клонит.

— Отлично, — довольно кивнул он, — тогда объясни, зачем они вообще этим занимаются?

— Эм… что?

— Нахрена они ходят по лесу, выслеживая какого-нибудь зверя часами, мерзнут в тайге, греются водкой у костра, зарабатывают себе простатит, когда это же самое мясо, мало чем отличающееся от дикого, ну разве что своей мягкостью, кучами лежит в магазине через дорогу от твоего дома? Можешь мне об этом рассказать? Нет? О, я вижу до кого-то начало немного доходить. Отлично, тогда продолжим. Они делают это ради удовольствия, Дима. Вот и все объяснение. Ради азарта, если так пожелаешь. Я сам был охотником, и я прекрасно знаю, что это такое.

Когда мне было семь лет, дед начал брать меня с собой на охоту. Учил стрелять, читать следы. Учил повадкам зверей и тому, как правильно их добывать. Учил, как двигаться в лесу и жить в нем. Не выживать, как в чужеродной среде, что ошибочно представляют себе многие, а именно жить. Жить так, чтобы он стал для тебя вторым домом. И если у тебя это получится, то тебе будет в нем абсолютно комфортно в любое время года. Не будет ни стресса, ни адаптации или так возводимого всеми в культ «преодоления». Будет спокойствие и ясность. Именно он, как никто другой обостряет восприятие и учит вниманию и спокойствию души. По-другому в нем просто нельзя.

— Я почему-то всегда думал, что ты городской житель, — покачал головой я.

— Сейчас да, — согласно кивнул он, — но родился и вырос я в глухой таежной деревеньке, и охота, порой, была единственным средством выжить в то время для моей семьи. Времена были тяжелые. А уж зимой так и подавно. Родителей у меня не было, а прожить вдвоем на одни дедовы сбережения, было довольно проблематично. Годам к десяти дедовский карабин стал просто продолжением моих рук. Он в то время уже не мог так часто выходить из дома, и на мне уже тогда лежало почти все домашнее хозяйство.

Знаешь, сейчас, когда кто-то из моего поколения говорит, что его трудовая деятельность началась в семь лет, это вызывает дикий приступ хохота и недоверия со стороны современных молодых людей. Мол, старикан совсем уже из ума выжил! Да кто ж такого малолетку и, главное, куда на работу-то возьмет?! Кому ты вообще лечишь свой маразм? А я вот лично знал тех людей, кто начал работать на заводе уже в четыре года. Не полноценным рабочим, разумеется, но таскать какую-нибудь мелочевку, сбегать за инструментом или принести обед дежурному механику — считалось вполне обычным делом. А тебе за это давали маленькую копеечку и порцию горячего вкусного варева. И когда ты достигал совершеннолетия, ну или чуть раньше вступал в стройные ряды завода уже как полноценная рабочая единица, то ты уже к тому времени знал весь цикл производства вдоль и поперек! Ведь ты же еще чуть ли не с пеленок тут все видел, изучал, спрашивал и трогал, что разрешали, своими маленькими детскими ручками. В шестнадцать лет ты был уже не сопливым подростком, а молодым и опытным мужиком с огромным рабочим стажем за плечами. С совершенно иным взглядом на вещи и надежным, как стальной лом. В мое время люди взрослели очень быстро. А сейчас?

А сейчас теперешняя молодежь, никогда не державшая в руках ничего толще своего… айфона, называет их старыми, выжившими из ума маразматиками. Называют те, кто до двадцати семи лет сидит у родителей на шее, нигде не работая, регулярно зависает в чатах и клубах, и при этом непрерывно учит других жизни, так как именно он, а не кто-то другой, лучше всех во всем разбирается и понимает текущую ситуацию вокруг. Так-то вот. Поэтому не надо мне тут лечить за альтруизм и политкорректность тех ребят, что мы взяли. Я жизнь повидал, уж поверь. И смею надеяться, разбираюсь в ней немного лучше, чем ты.

Шаман снова облокотился к стене и, осмотрев на свет лезвие своего ножа, снова принялся его править.

— А сколько тебе вообще лет? — спросил я, — в какие годы все это было?

— В разные Дима, — хмыкнул он, — знакомый мой, про которого я сейчас рассказывал, еще при царе родился. Ну, а я, выходит, с тридцать восьмого буду.

— Выходит тебе сейчас… семьдесят девять? — быстренько прикинул в уме я.

— Что, неплохо сохранился для своих лет? — улыбнулся мне во все тридцать два белоснежных зуба, моложавый мужчина лет тридцати пяти.

— Более чем, — вернул ему улыбку я, — хотя, я думал, что ты все-таки немного постарше будешь.

— Из тех, кто постарше, мало кто дожил до нашего времени. Не всем повезло попасть в поле зрения поисковиков одаренных и научиться продлять себе жизнь.

— А нам, получается, все-таки повезло, — вздохнул я, — слушай, так выходит, что ты еще Великую Отечественную застал?

— Застал, — кивнул он, — как раз под оккупацию попали в сорок первом. Думаешь, почему еще нам с дедом так выживать приходилось? В леса ушли. У него там как раз сторожка была. Повезло еще, что живы остались. Из всей деревни, почитай только человек пять и спаслось — те, кто, как и мы, в леса подался. Родителей и остальных односельчан, кто не успел спрятаться, каратели сожгли заживо в местной церкви.

— Прости… я не знал…

— Ты и не мог этого знать, — спокойно заметил он.

— Но… как ты попал под оккупацию? Ты ведь говорил, что на Алтае жил. И что родственники там у тебя…

— Да на Алтай-то я только в восьмидесятых переехал, — вздохнув, почесал в затылке он и снова вернулся к точильному камню, — а до этого мы под Брянском жили. Оттуда я родом.

В подвале на некоторое время повисла тишина, перемежаемая только плавным шелестом ножа по камню.

— Так… выходит, тебя тоже нашли также как и меня? — наконец, спросил я, давно крутящийся на языке вопрос.

— Нет, какое там! — отмахнулся он, — я довольно зрелым уже был, когда у меня дар открылся. После войны до восемнадцати в деревне жил. В другой уже правда… Ходил в школу, охотился, деду помогал по хозяйству. Потом в армию пошел. Попал в пехоту. Отслужил, как положено три года, а как домой вернулся, узнал, что деда уже год как не стало…

— Три? — удивился я, — а разве тогда не пять лет служили?

— Ты мне еще царскую армию вспомни, — усмехнулся оперативник, — пять лет это только моряки. Да и то лишь до сорок девятого года. А сухопутные — три. Это сейчас все ноют, что ах-ах целый год в армии служить. Так долго! И это при условии, что за них теперь в казармах наемные работники убираются, на кухне готовят профессиональные повара, а форму шьет лично Юдашкин.

— Вот на счет последнего не надо, — не согласился я, — форма у него явно дерьмовая вышла. Я, когда зимой в этом новом бушлате стоял на посту — чуть дуба там не дал. И по части куча народу с обморожениями лежала.

— Да хрен с ней с этой формой, — отмахнулся Шаман, — я к тому, что раньше в армию с радостью шли! Это честь была. На тех, кто не служил, смотрели с сочувствием. Поговорка-то, думаешь, про «хорошо кушать, чтобы в армию взяли», откуда пошла? А ругательное и жутко обидное для молодого парня тех лет слово «негодник» откуда взялось? Вот то-то и оно. А теперь что? Отмазаться от службы — да это ж святое дело! Не сумел? Значит дебил! Таким в армии самое и место. И плевать на то, что те, кто лямку тянет, порой уж точно будут поумнее того дурачья, что на гражданке осталось. Но кому это интересно? Вырастили, мать его, поколение приспособленцев. Каждый из них высокая и одухотворенная личность! Каждый интеллигент в седьмом поколении, созданный только для высоких материй и наслаждения жизнью, а в дерьме пусть другие копаются. Плевать на всех вокруг! Лишь бы мне хорошо было! Я ведь личность. Тонкая и неповторимая. Я один такой. А прочих людей и так навалом. Вот ты вот знаешь, почему раньше у нас была такая мощная экономика, наука, образование?

— Хорошее централизованное управление?

— Идеология, Дима, — грустно покачал головой он, — если у тебя нет своей идеологии, то ты будешь жить по чужой. Все очень просто. Что собственно мы сейчас и видим. А также еще и то, что раньше людям не было так сильно плевать на других и на страну, в которой они живут, так, как это происходит сейчас. Зачем делать хорошо там, где ты живешь, когда можно тупо все засрать вокруг, а потом переехать на новое чистое место? Атомизация общества удалась на славу, нечего сказать. Ладно… что-то меня опять не в ту сторону потянуло. Бесит просто, что с годами работы у людей все меньше, а нытья от них все больше.

Ну, так вот. Полгода пожил еще в деревне, даже в колхоз местный на работу устроился, комбайнером. В технике я тогда неплохо разбирался — в армии научили. А потом махнул на все рукой. Ничего меня там особо не держало. Поэтому продал хозяйство, продал дом и, собрав пожитки, уместившиеся в один рюкзак, уехал в город. Снова поступил на службу. Дослужился до ротного, а потом, через пару лет, попал в Афган. Мне тогда уже сорок один год был… Провоевал три года. Четыре раз был ранен. Последний раз — тяжело. Провалялся в госпитале несколько месяцев и был отозван. Много чего понавидался, на две жизни вперед хватит. Устал морально так, что хотелось уже одного — осесть где-нибудь в спокойном месте и тихонько выйти на пенсию. Благо дело до нее уже совсем немного оставалось. Да тут еще и знакомый один мой подсуетился изрядно — договорился с кем надо и устроил мой быстрый перевод к безопасникам в Новосибирск. Все от этого даже выиграли. Мужик я был толковый, тертый, жизнь повидал. И для той работы, на которую меня брали — годился на ура. Ну а то что возраст… Так у каждого свои недостатки. Тем более что в форме я был отличной. Худой, поджарый и быстрый. На здоровье тоже никогда особо не жаловался. Вот… А потом на меня как-то случайно натолкнулся один мужик, приехавший погостить к своему товарищу на нашу работу. Увидел и при этом сильно удивился, почему-то пристально на меня уставившись. Это потом, уже чуть позже в кабинете у Митрова, я узнал, каким даром я обладал все это время…

— Время? — удивился я, — это с самого рождения что ли?

— Хех! Будь у меня активная альма, лежал бы я при смерти в госпитале с отстреленным легким в восемьдесят первом? — усмехнулся он, — не знаю, когда она у меня открылась. Да и никто не мог этого восстановить точно. Но явно уже не первый год. Так что развивать ее было бесполезно, но и от того, что мне досталось, голова просто кругом шла. Пусть Альцман и называет это лишь «животным пакетом услуг», но кто бы из людей отказался от возможности жить вечно, регулируя настройки своего организма? От силы, от скорости и регенерации?

— Никто.

— Вот то-то и оно. А на счет того, кто сидит за этой дверью — ты иллюзий не питай. Это больше не тот человек, которого ты знал при жизни. Это уже совершенно другая тварь, что думает и живет сильно иначе, чем раньше.

— Не надо так, — посмотрел я на него, — если ты был до этого человеком, то ты этого никогда не забудешь.

— Да ну? — усмехнулся он, — а по мне так очень даже легко. Некоторых разумных даже без смены вида и так язык людьми назвать не поворачивается. Что уж говорить об этих…

— Уроды есть везде, — пожал плечами я, — но не стоит по ним судить всех.

— Нихрена-то ты, похоже, так и не понял, — покачал головой Шаман и неожиданно рявкнул, — Дима, очнись! Биология и деятельность формируют сознание! А также традиции и мораль, о которых мы у них ничего не знаем! Как ты можешь быть уверен в своей безопасности и безопасности своих близких, когда рядом с ними находится такая тварь?! Да, бывают, как ты говоришь, «исключения». Но сколько таких из общей многомиллионной массы? И если один из них скажет тебе: «Ой, какой милый, пушистый кролик! Я буду любить его и заботиться о нем всю жизнь!» То другие четыре сотни его товарищей тебя тупо убьют и сожрут. Просто потому, что ты мясо и не более того.

— Мы не кролики! — огрызнулся я, — мы люди! И мы почти такие же, как они!

— Обезьяны тоже «почти такие же», — усмехнулся Шаман, возвращаясь к своей прерванной работе, — и знаешь какое одно из популярных блюд на Востоке? Обезьяньи мозги.

— Но…

— Причем едят их живьем, — не обращая внимания на мое восклицание, как ни в чем не бывало, продолжил он, — сначала опаивают обезьяну неделю коньяком. Это чтобы она не чувствовала болевого шока и не умерла сразу. А потом аккуратно срезают черепную коробку и раздают всем желающим ложки. Блюдо подается еще живым и теплым, на радость довольным гурманам. Что ты скажешь по этому поводу? И это делают не какие-то мифические монстры, упыри или вурдалаки. Это делают обычные люди. Такие же, как мы с тобой. Они даже не отличаются от нас видом или строением психики. А знаешь, что самое страшное? Зная это, мне тяжело представить, как в их культуре, — он кивнул на запертую подвальную дверь, — принято подавать к столу человека. Особенно если твоя фантазия живет и развивается на этом свете уже далеко не одно столетие…

В коридоре повисла тяжелая тишина.

— Иди-ка ты лучше поешь, Димка, — сочувствующе похлопал меня по плечу Шаман, — я же вижу, что у тебя в животе уже почти двое суток еды не было. Не стоит тратить резерв впустую на такие мелочи. И поспи заодно. Тебе всю ночь на часах стоять.

— Выспался уже, — буркнул я.

— А ты впрок поспи, — ничуть не смутился оперативник, — спать и есть нужно именно так, особенно в нашем положении. Никогда не знаешь, когда выдастся следующая возможность.

— Наверное, ты прав, — вздохнул я и поднялся на ноги, попутно отметив, что и тут он не соврал — жижа действительно уже впиталась в кожу не оставив после себя ни малейшего следа, — а за пленным… пленными, ты один присматриваешь? Не опасно?

— А чего мне опасаться? — философски заметил он, — три ампулы блокиратора и спят как миленькие почти шесть часов! Сиди да загорай.

— А если они к этой штуке привыкнут?

— Судя по клеточной активности и реакции иммунной системы — это случится не раньше, чем через пару месяцев, — отмахнулся тот, — а к тому времени либо их уже не будет, либо… ну ты понял.

Кивнув, я молча повернулся и пошел к выходу из подвала. Однако перед самым выходом обернулся и все-таки спросил:

— Полковник сейчас в лаборатории?

— Не, — покачал головой, снова вернувшийся к заточке, уже и без того чуть ли не микронной толщины лезвия Шаман, — они с Архипом в магазин пошли. Будут примерно через час.

— Понял, спасибо.

Кухня встретила меня запустением и большущим мусорным пакетом, во всю источающим из угла неприятный запах уже порядком несвежего мусора. Оно и понятно. В свете последних событий заморачиваться готовкой было особо некому. Все либо занимались насущными делами, либо стояли в охране, либо вообще плавали в мутной жиже в полурасчлененном состоянии. Закупкой продуктов тоже заниматься было некому, хотя полковник и решил озадачиться этим лично. Видно, совсем уж мозг закипел от всех этих событий и откровений, свалившегося на него за последнее время. Решил дядька немного проветриться.

Помыкавшись по замкнутому пространству и с тоской заглянув в пустой холодильник, я все же сумел отыскать в буфете завалявшуюся одинокую банку тушенки и большой пакет сухарей. Была еще крупа, но варить сейчас кашу не было никакого желания. Тем более, что в скором времени ожидался большой подвоз свежего продовольствия. Конечно, вскрыв ножом банку, я поставил ее подогреваться на плиту, накануне штурма этого общежития упырей запасы у нас были, и довольно большие, но… Большие для обычного человека и большие для одаренного — это две совершенно разные вещи. Учитывая постоянно повышенный уровень мозговой активности и метаболизма, еды нам требуется намного больше. Это в спокойном состоянии эта разница не особенно отличается от потребления обычного среднестатистического человека (в конце — концов, бывают жруны и похлеще) а вот в боевом режиме… Когда мозг работает на пределе, а мышечные волокна рвутся от напряжения и ускорения, там уже одной порцией супа не отделаешься. Если даже обычный человек, после долгого физического труда нуждается в большом количестве калорий, то, что уж говорить про подобные нагрузки? Да еще и мозг потребляет столько, что уму непостижимо.

Помню, как Альцман мне в свое время рассказывал о том, что при интенсивной умственной работе на мозг уходит до 25 % всей получаемой от пищи энергии. Но это опять же, у обычного человека. У нас же этот процент будет явно побольше. А теперь представьте все это вместе — физическую и умственную нагрузку одновременно на запредельных для организма скоростях. Тут уже даже резерв не поможет, тем более, что он подпитывает лишь частично и отвечает за совершенно другие функции. А уж если ты еще и ранений при этом кучу наполучал — то вообще труба. Вот и приходится уничтожать продукты со страшной силой, стараясь как можно быстрее восстановиться и делая при этом акцент на белок и сладкое. Особенно на последнее. Одаренные все от природы поневоле сладкоежки.

Глядя на то, как на плите медленно закипает тушенка, я тяжело вздохнул, поднялся из-за стола, и, подхватив тяжело пахнущий огромный мусорный мешок, потащил его на улицу. Есть, разумеется, можно еще и не в таких условиях, но зачем, когда все можно сделать культурно? Нет, конечно, я закинул мешок в мусорный бак у дороги и вернулся обратно, попутно распахнув глухо задраенные оконные ставни, открывающие из кухни великолепный вид на летний сад, всякие бывают индивиды. Помню, находились и такие, кто в армии тайком жрал хлеб в туалете, но это уж совсем ни в какие ворота. Я снял с плиты тушенку и, достав с полки тарелку, принялся делать из нее и сухарей какое-то подобие бутербродов. Не Бог весть, какой завтрак за два дня, но с чаем должно пойти замечательно. Тем более, что у меня для него есть самая лучшая в мире приправа — голод. Выбросить пустую банку в чистое мусорное ведро. Ну, теперь и поесть можно!

Откусив первый кусок, я надолго выпал из реальности. Как же вкусно! И как мало нам оказывается нужно для счастья. Вот уж точно, что, называется, зажрались. В сытом и богатом двадцать первом веке, когда все можно получить не то что сходя в магазин, а даже не вставая с дивана — многие просто разучились ценить простые радости жизни. Просто вкусно поесть. Просто крепко поспать, не выставляя при этом караулы и не опасаясь, что тебя ночью может убить враг, загрызть какая-нибудь тварь или сделать еще что похуже. Просто съездить на выходные на рыбалку или в отпуск на море. А вечером посмотреть футбол с пивом по кабельному. Или завалиться в бар и просидеть там с друзьями до утра в хорошей компании, болтая о жизни. Все настолько к этому привыкли, что даже не замечают насколько это дорого. И вместо того, чтобы ценить это, без всякой иронии сокровище, все непрерывно жалуются на жизнь и ноют, как же им хреново живется. Все-таки прав был в этом плане Шаман. Я откусил очередной кусок сухаря с мясом и громко отхлебнул из кружки. Хорошо…

Интересно, как там ребята в Норильске? Сумели найти Антона, или нет? На счет Ремизова особых иллюзий я не питал. Учитывая то место, в котором он находился на момент нападения, шансы на выживание у него были минимальные. Грустно, но факт. А вот на счет своего нового друга, того с кем я вместе начинал свое обучение в особом отделе и с кем успел так близко сойтись за все непродолжительное время своей работы, такой уверенности не было. Да и не хотелось верить, что Антона больше нет. Работал он, перед последним выходом на связь, исключительно в людных местах, за город не выезжал, да и что ему там, в конце — концов, было делать? Поэтому о его смерти с большой долей вероятности стало бы известно сразу, особенно если учитывать, как наплевательски нападавшие относились к излишней шумихе. Но нет, в той местности все было тихо. Во всяком случае, неожиданных смертей, исчезновений и несчастных случаев не наблюдалось. Ребята очень подробно в свое время прошерстили сводку по этому городу. Вот и оставалось только надеяться на группу эвакуации и то, что мой друг все-таки остался жив. Мы и так потеряли слишком многих. А уж если посчитать еще и последний бой… перспектива и вправду становится удручающей. Одаренные практически уничтожены. Буквально за несколько недель безжалостно уничтожено все то, что бережно выращивалось и собиралось кем-то многие и многие десятилетия…

Впрочем, последняя операция уже была именно нашей инициативой, а не чьей-то еще. Святослав, Виктор, Грин…. Вечная вам память, ребята… В том бою Волки потеряли еще и своего брата. Я задумчиво опустил руку с уже почти надкушенным предпоследним бутербродом и потом медленно положил его обратно на тарелку. Как там Стен? После того боя я еще так и не успел с ним повидаться, а учитывая то, что я слышал от Игната…

Я решительно поднялся из-за стола и, налив еще одну кружку с чаем, подхватил тарелку с сиротливо лежащими двумя бутербродами и отправился наверх. Вряд ли, конечно, ему сейчас нужна чья-либо поддержка, но и не повидать своего друга и, без всякого сомнения, наставника я просто не мог.

Жили мы практически в соседних комнатах, поэтому путь много времени не занял. Уже шагая по второму этажу, я даже не старался сдерживать шум от движения, боясь разбудить уставшего оперативника-приколиста. А какой в этом смысл? На моей памяти еще никому из одаренных не удавалось подкрасться незамеченным ни к нему, ни к Владимиру. Так что, какой смысл тут что-то из себя пытаться изображать? Хотя, густой ворс ковра, так великолепно гасящий звуки шагов, и нежно обволакивающий босые ноги, более чем способствовал проведению очередного эксперимента. Но я сдержался. Подобное баловство в такой ситуации было бы явно ни к месту.

Уже на подходе к полуоткрытой двери в самом конце полутемного коридора в нос мне ударил мощнейший запах перегара. От неожиданности я даже головой потряс. Это ж сколько надо было откушать, чтобы иметь такой букет, да еще и за столько шагов? В моей памяти тут же услужливо всплыли цифры, оценивающие концентрацию паров в воздухе и прочие нюансы, спасибо заложенной мне в голову медицинской базе, но все они намного превышали допустимый лимит и были явно не совместимы с жизнью для обычного человека. Впрочем, кто сказал, что Стен у нас был обычным?

Я только покачал головой и, деликатно постучав в дверной косяк кулаком, толкнул дверь на себя. Открывшаяся моему взору картина, заставила меня удивленно замереть на месте. На кровати, поверх скомканного и местами изорванного когтями одеяла, лежал совершенно незнакомый мне человек. Небольшого роста, примерно метр шестьдесят пять — метр семьдесят. Худощавый, но ладно сложенный. Широкие плечи, узкая талия и жилистые мощные руки с крепкими запястьями. Русые длинные волосы до плеч в беспорядке раскинулись по постели, почти полностью открывая невиданное мною ранее мужественное лицо с резкими чертами в обрамлении короткой русой же бороды. Тоненькая ниточка слюны, блестит в отсветах закрытого окна, медленно стекая по белой подушке.

— Э…. Стен? — осторожно спросил я, подходя ближе.

Лежащий на кровати незнакомый мне мужчина лет тридцати никак не отреагировал.

— Стен! — снова позвал я, но трогать при этом оперативника не стал. Я прекрасно знал, что бывает в таких ситуациях и совершенно не горел желанием тратить свой только недавно полностью восстановившийся резерв так бездарно. Да еще и получать при этом массу весьма болезненных и неприятных ощущений. Бойцов, подобных волкам и Владимиру, вообще не стоит лишний раз резко будить подобным образом. Да о чем тут говорить? Тут даже в мирное-то время, когда все вокруг хорошо и уютно, человек не всегда сможет остановиться от неожиданности и не закончить удара, предотвращая возможную угрозу для жизни. Тело, в таком случае, как правило, просто реагирует само, чисто на рефлексах, ибо именно в этом и заключается залог выживания. Что уж говорить про тот момент, когда человек буквально вчера вернулся из тяжелейшего боя, где отнимал жизни в рукопашном бою и чуть было не расстался при этом со своей? В бою, где потерял многих друзей и брата? Смысл провоцировать, если знаешь итог? Тем более, что трогать его мне было совершенно не нужно. Вполне знакомую мне ауру я прекрасно видел и без этого. Как, впрочем, и то, что человек вполне себе жив-здоров и сейчас просто находится в глубокой отключке.

Я аккуратно присел рядом с ним на тумбочку и, поставив рядом с собой тарелки с едой, поднял лежащий возле руки оперативника шприц. Повертел в руках и осторожно поднес к кончику носа. ДР-20… Блокиратор альмы. Так я и знал… Учитывая, что управлять собственной дикой регенерацией Стен не умеет — это был его единственный шанс напиться. Во всех прочих случаях его организм бы просто воспринял вводимый в желудок алкоголь как яд и моментально бы его разложил на воду и все прочее. Вздохнув, я отложил шприц в сторону и легонько катнул ногой одну из стограммовых баночек из под спирта, в беспорядке раскиданных по полу и постели. Пил учитель много и явно почти без закуски, стремясь забыться как можно быстрее.

Да… Дела… Как минимум еще пару часов он гарантированно будет без сознания. Потом, убитая лошадиной дозой препарата, активность мозга постепенно восстановится, и организм примется активно избавляться от явно лишней для него спиртовой массы. Я медленно сполз с тумбочки и присел рядом со Стеном на кровать, всматриваясь в его лицо. Почему он так выглядит? Нет, он, конечно, и раньше любил частенько менять внешность, чтобы кого-то разыграть или же просто сменить, таким образом, для самого себя обстановку. Оперативники, разумеется, на это давно уже не покупались и к подобным закидонам относились весьма философски. Мол, мало ли кто как дурью мается, лишь бы дело делал, а остальное, если оно не выходит за определенные рамки, не так уж и важно. А вот прочие сотрудники на базе, не имеющие возможности посмотреть ауру собеседника (портативные АПК-7, позволяющие ее сканировать в режиме реального времени были тогда только у охраны, да и работали они практически только в упор), частенько покупались на его подколки и розыгрыши. Некоторые даже строчили по этому поводу многочисленные жалобы руководству, но Митров с Ремизовым только ржали, читая эти шедевры эпистолярного жанра, и ничего не предпринимали, мотивируя это тем, что подобные выходки нашего общего друга, как нельзя лучше учат бдительности и умению доверять не только своим глазам. Полковник, по-моему, даже коллекцию начал собирать из особенно душещипательных рапортов, которые иногда перечитывал под настроение в компании собутыльников. Сам я этого, конечно, не видел, но Север об этом как-то раз проболтался по пьяни под Новый год.

Я тихонько усмехнулся, вспоминая как однажды целых полтора часа, потея от напряжения и волнуясь, сдавал Альцману экзамен по физике тонкого тела. А потом отвечал на целую кучу наводящих и уточняющих вопросов. Причем делал это я до тех пор, пока в гостиную, в которой мы так удобно расположились тихим зимним вечером не вошел настоящий Альцман и не отвесил подзатыльники нам обоим. Стену за издевательство, а мне за неумение отличить «истинный светоч науки от его грубой и пошлой подделки». Помню, Стен тогда так хохотал, глядя на мое ошарашенное появлением настоящего профессора лицо, что даже не смог уклониться.

Поднявшись с кровати, я подошел к окну и настежь распахнул жалобно скрипнувшие створки. В этой комнате почему-то они были сделаны из дерева. Ворвавшийся в них ветер, разметал по лицу волосы, спящего крепким сном человека и унесся дальше по коридору, в сторону первого этажа. Что ж, я выудил из угла заброшенные туда кроссовки сорок второго размера и аккуратно поставил их возле кровати, увидимся позже дружище… Забавно, но в большинстве случаев Стену очень редко требовалась смена одежды после своей очередной трансформации. То ли он специально так подстраивал свое тело, что при изменении внешности почти не происходило смены габаритов (ну разве что они смещались в несколько иные места), то ли еще что. Но за исключением того случая, когда он изображал из себя знойную красотку в клубе, менять гардероб ему не приходилось. Да даже его боевая форма, которую он так любил применять на тренировках и за которую он и получил в свое время такое звучное прозвище, мало чем отличалась от его обычных габаритов. Большой опыт и стремление к универсальности? Скорее всего. Наверное, именно поэтому Стен всегда и предпочитал спортивную одежду, из хорошо тянущейся ткани, что не только практична, но еще и весьма неплохо скрывает истинные габариты тела своего владельца. Ну, если только ты не носишь ее совсем уж в обтяжку. Вот и сейчас, передо мной лежал хоть и совершенно незнакомый мне с виду человек, с совершенно другим лицом, телосложением и мышечным каркасом, но из общего своего «стиля» он опять-таки не выбивался.

Тоненький писк, донесшийся откуда-то сбоку, заставил меня вздрогнуть. Это что еще такое? Поискав глазами по комнате, я нашел источник звука, сиротливо завалившимся между самым краем кровати и стеной, возле которой она стояла. Телефон? Смска? Но от кого, если всю связь с внешним миром мы благополучно оборвали? Запрет на общение со всеми старыми друзьями и близкими понимали абсолютно все, идиотов и особо желающих быстро отправиться на тот свет суицидников среди нас не было. Так кто бы это мог писать Стену, когда все его связи находились практически в пределах одного дома, а Арн и Семен звонили только лично Митрову? Я подошел ближе и осторожно выудил двумя пальцами тонкую плоскую коробочку в кожаном чехле. В моих руках мигала почти разряженным аккумулятором портативная электронная книга. Странно… Насколько я помнил, Стен всегда терпеть не мог читать в «цифре», предпочитая экрану монитора или любому другому устройству, старую добрую бумажную книгу. И я вполне был с ним в этом солидарен. Бумажный вариант и в руках подержать приятнее, и глаза от нее особо не устают, да и вообще, эстетическое удовольствие у нас еще никто не отменял. Хотя, конечно, в местных подпольных условиях, сопряженных с постоянным риском для жизни, было как-то совсем не до роскоши.

Я машинально ткнул пальцем в экран.

В моей голове повисла долгая пауза. Я ошарашено уставился на циферку в углу экрана, сообщающую мне о том, что на данный момент я нахожусь на 1046 странице. Это что дневник? Да быть того не может! Обалдеть, это ж сколько… я катнул пальцем по экрану влево, отматывая книгу на более поздние события, нужно было его писать, особенно если учесть, что заполнялся далеко он не каждый год. Два десятка страниц промелькнули в одно мгновенье, оставив перед моими глазами на последней вкладке всего одну, лаконичную до дрожи запись.

Я нервно сглотнул вставший в горле комок и посмотрел на лежащего, на спине человека. Грин… В ту ночь он хотел спасти мне жизнь… В обычной жизни я мало общался с ним, как, впрочем, и с остальными волками, кроме Стена. Арн — добродушный улыбчивый здоровяк, почти всегда был в разъездах с Ремизовым, и нам некогда было особо разговаривать. Льет — с холодным, как стальной клинок, взглядом и сквозящим в каждой фразе высокомерием настоящего аристократа, больше вызывал неприязнь, чем желание поговорить, о чем либо. Хотя, насколько я успел его узнать сам, да и из разговоров с другими оперативниками, парень он был весьма неплохой. Однако глубоко ненавидел излишнее панибратство и всегда держал дистанцию. И Грин… Всегда молчаливый, слегка задумчивый человек, неопределенного возраста. Говорил он обычно редко и всегда только по делу. Мне он часто напоминал своим поведением Атоса из мушкетеров. Не то инфантильное существо, что показано в романе великого французского автора, а именно героя старого советского фильма. Скрытного, молчаливого, склонного к грусти и меланхолии человека, любящего притопить свои печали в паре-другой литрах горючего. Но с другой стороны надежного, как сталь, для которого слова верность и честь — далеко не пустой звук. Вечно общительный и жизнерадостный до умопомрачения Стен, смотрелся на фоне этих ребят более чем странно. Однако при этом пользовался среди них непререкаемым авторитетом, что само по себе уже говорило о многом.

Я виновато оглянулся на забормотавшего во сне друга. Однако, не смог побороть в себе любопытства и удержаться от того, чтобы не листнуть книжку дальше. Конечно, это было не совсем красиво, но я ведь вовсе не собирался читать его личные секреты и изучать чужую жизнь по полочкам, хоть это наверняка и было бы очень интересно. Нет. Мне хотелось узнать нечто совершенно другое.

Чувствительный сенсор, несмотря на легкое прикосновение, отмотал под сотню страниц сразу. Странная настройка… обычно в электронных книгах все совсем по-другому. Я перехватил кожаный чехольчик поудобнее, и с удивлением уставился в экран. Сейчас передо мной был уже не электронный текст. Перед моими глазами застыло изображение старой желтоватой бумаги непонятного формата, сплошь испещренной тонким убористым почерком на непонятном языке. Единственное, что было неизменным — это общий стиль изложения: вначале дата, затем — описание каких-то важных для автора событий и комментарии к ним. Немного помыкавшись, я все-таки сумел выковырять из текста парочку смутно знакомых мне слов, позволивших разве что идентифицировать язык, на котором велось повествование. Явно французский, но… какой-то странный. Хотя, я взглянул на дату, застывшую в левом верхнем углу листа и извещавшую о том, что Стен (если это, конечно, был он), писал все это дело 18 марта 1834 года, что я могу вообще знать о том, какой именно он тогда был? Я современный-то английский никак не могу нормально выучить, что уж говорить о разных там диалектах старой Европы?

Снова листнуть книгу в сторону давно уже ушедших воспоминаний. 1789 г. И снова тот же самый язык. Стен был французом? Да нет, быть того не может, я слышал о нем совсем другое… Нет, ну просто охренеть можно! Личный дневник датированный таким годом, да это еще и только 826 страница! Я с опаской посмотрел на мерно вздымающуюся спину, источающего мощный перегар человека. Сколько же тебе лет…

Я снова принялся листать книгу, уже стараясь не особенно присматриваться к тексту (все равно я в нем ничего не мог разобрать, хотя почерк у моего наставника, надо признать, был просто великолепным, но против лингвистики не попрешь) и, ориентируясь исключительно по датам. Числа и текст менялись так стремительно, что через несколько минут мне начало становиться как-то не по себе. Французский язык давно уже канул в лету, уступив место сначала староанглийскому, а потом и вовсе славянскому, так изобилующему различными «ятями» и твердыми знаками в конце слов. Текст в дневнике также не был однородным. Иногда бывало, на какое-то событие тратилось аж чуть ли не десяток листов, а бывало, на несколько лет вообще не было ни одной записи. А бывало и так, что они были настолько короткими, что умещались всего лишь в одно-два слова. Интересна была также и сама бумага, на которой был написан дневник. Очень часто это были донельзя ветхие, полурассыпавшиеся по краям листы толстой бумаги, отсканированные с довольно неплохим качеством на весьма хорошем оборудовании. Но изредка встречались и вообще какие-то непонятные клочки то ли ткани, то ли кожи, на которых было нацарапано пером пара другая заметок. Один раз попалось даже что-то очень напоминающее то ли старую портянку, то ли неимоверных размеров носовой платок, на котором довольно коряво было выведено несколько предложений на совсем уж непонятно мне языке. Определить же кто именно это писал, Стен или же кто-то другой — тоже не представлялось никакой возможности, так как, насколько я успел заметить, по мере просмотра всего дневника, почерк у моего наставника со временем также претерпевал довольно серьезные изменения. А специалистом по каллиграфии я опять же не был.

Еще пара десятков страниц и пошли вообще какие-то непонятные закорючки, но опять же нанесенные почти выцветшей от времени краской на кожу. Вот что это за хрень? Я некоторое время вертел книгу и так и эдак, пытаясь разобраться, что же такое там написано. Даже дату разобрать было невозможно — везде одни и те же непонятные крючочки, составленные из палок, нанесенных на лист чернилами явно умелой рукой и с большим мастерством. Это что, руны? В голове неожиданно всплыло воспоминание, когда я в детстве читал одну интересную книгу про разные народы Мира и их историю. Так вот подобные знаки, кажется, встречались то ли у датчан, то ли у шведов, а может и вовсе у норвежцев. В любом случае в те времена этих стран еще и в помине даже не было, а те племена, что проживали на их территориях, звались совершенно по-другому. Хм… а если…

— Похоже, кого-то не учили в детстве, что читать чужие письма — это нехорошо, — раздался справа от меня тихий голос.

От неожиданности я так подскочил на месте, что чуть было не выронил из рук книгу и, резко обернувшись, уставился на невозмутимо сидящего на подоконнике Льета. Даже за городом, в практически дачных условиях, он умудрялся выглядеть так, как будто бы только что вышел из модного столичного бутика, где его одевала и отглаживала целая толпа продавцов-консультантов при поддержке бригады стилистов. И вот вроде бы ничего особенного: обычные брюки с летними полуботинками, приталенная рубашка и небольшая серебряная цепь на шее. Но выглядело все это настолько безукоризненно, что придраться было абсолютно не к чему.

— Не замечал раньше в тебе пристрастия покопаться в грязном чужом белье, — скривил губы в усмешке он.

— Я… просто случайно ее увидел и…

— И решил почитать то, что совершенно тебя не касается, — закончил за меня он, внимательно рассматривая мое лицо, — признаться, я был лучшего о тебе мнения.

— Я не знал, что Стен ведет дневник, — буркнул я, после чего встал и, выудив из-за тумбочки спутанный моток зарядки, подсоединил довольно пискнувшую книгу к ближайшей розетке, — это же строжайше запрещено нашим уставом.

— Довольно убогая с твоей стороны попытка сменить тему разговора, — презрительно усмехнулся оперативник, — и да, если бы ты внимательно читал устав, то знал бы, что это относится исключительно к нашей рабочей деятельности и ко всему что связано с исходным проектом. Что же касается всего остального — пиши сколько угодно, никто тебе даже слова не скажет.

— Самое наше существование уже является тайной.

— Верно. Однако без того, что я только что тебе напомнил, вся эта писанина, является не более чем обычной выдумкой.

— А если бы кто-то нашел дневник и сумел сопоставить указанные в нем события и факты?

— Начнем с того, что где попало он его не оставляет, — грациозно сложив ноги на подоконник, проговорил Льет, отрешенно глядя куда-то в сторону далекого леса. Несмотря на его спокойствие и внешне расслабленное состояние, я точно знал, что сейчас он держит под контролем как минимум все подходы к дому в радиусе двухсот метров. — Ту электронную копию, что ты нашел рядом с ним, воспользовавшись его невменяемым состоянием после смерти нашего брата, он берет с собой лишь раз в несколько лет. Когда хочет вспомнить то, что память держать уже не в состоянии. И дополнить. То, что боится забыть навсегда. Где хранится сам бумажный вариант и одна из резервных электронных копий — не знаю даже я.

— Но… зачем, — воскликнул я, — у одаренных же не бывает маразма. Да даже если бы вдруг и случился — он сам же себе его и вылечит за мгновение. Если автоматическая регенерация вдруг каким-то чудом сама не обнаружит и не исправит эту проблему.

— Когда твой разум перешагнет столетия, вспомни еще раз свои слова, — лениво скосил на меня глаза Льет, — если доживешь, конечно. Вспомни это, когда канут в Лету воспоминания и связанные с ними те самые мелочи, которые и наполняют твою жизнь смыслом. И поделать с этим уже ничего будет нельзя. Каким бы одаренным ты при этом не был.

— Я не знал, что он настолько стар, — прошептал я, глядя на спящего, на кровати мужчину, — сколько же ему лет…

— О, я смотрю, кто-то все же не успел дочитать чужие письма до конца?

— Я не хотел их читать, — огрызнулся я, — мне просто было интересно, что это за книга лежит на постели.

— Ну да, — серьезно кивнул оперативник, — и именно поэтому ты так увлеченно копался в ней целых полчаса.

— Мне просто хотелось увидеть дату, когда была сделана первая запись, — признался я, — только и всего. Но там, в конце, ну… то есть в начале вообще пошли какие-то непонятные закорючки и символы, написанные непонятно на чем. Я не смог в них разобраться.

— Сейчас вообще мало кто умеет читать наши руны, — флегматично заметил он, — я этому не удивлен.

— Так сколько же ему лет?

— Спроси его об этом сам, когда он проснется.

— Он не хочет говорить об этом.

— И что? — удивленно приподнял бровь Льет, — Ты думаешь, что я горю желанием говорить с тобой об этом?

— Я думал это не такой уж и сложный вопрос.

Молчание. И безразличный взгляд, уставленный в пространство.

— А что с вашими родителями? — осторожно спросил я, — прости, если задел, просто… меня всегда удивляло, что в одной семье родилось сразу четверо одаренных. Это… так необычно и…

— Мы не родные братья, — не поворачиваясь ко мне соизволил ответить Льет, — и у всех у нас были разные родители.

— О… я не знал…

— Стейнульв самый старший из нас. Именно он нашел меня в 1768-ом под Бирмингемом, истекающего кровью с перерезанными сухожилиями в сточной канаве города. Он вылечил меня, научил всему и принял в свою семью. С тех пор я обрел новый дом и взял себе его родовое имя. Точнее, одно из имен его рода. Ему я обязан всем. Я удовлетворил твое, любопытство, мальчик?

— Да… — мне стало как-то неловко, — хочешь, я сменю тебя сегодня пораньше? У меня сна сейчас ни в одном глазу, а ты наверное и не спал особо с тех пор как мы вернулись с того рейда.

А в ответ тишина и все тот же безучастный взгляд в сторону леса. Помню, как раньше меня сильно раздражала подобная манера общения у этого человека — хочет — ответит, а хочет — и нет, если не считает это нужным, разумеется. А потом как-то привык. Тем более что с ним мы не особо часто пересекались на базе, да и во время моей короткой рабочей карьеры в отделе. Чудо вообще, что он сейчас все это время со мной разговаривал.

Я вздохнул и поднялся на ноги. Немного поразмыслил и потопал в дальний угол, в котором виднелись осколки красивой напольной вазы и пара сланцев, враскоряку торчащие из ее обломков. Поднять, отряхнуть и поставить их возле кровати рядом с кроссовками. Вот так…

— Так тебя сменить пораньше или нет? — я повернулся к окну и уставился на пустой подоконник. В пустом проеме легонько играл занавесками прохладный лесной ветер.

Разбудил меня шум открывающихся дверей машины и рокот голосов, о чем-то оживленно переговаривающихся внизу. Помотав головой, чтобы быстрее прогнать остатки сна, я зевнул и вылез из-под козырька веранды, на которой так удачно прикорнул после своего скромного завтрака. При первом же воспоминании о еде, желудок жалобно квакнул, напоминая, что пара сухарей с тушенкой это, конечно, весьма хорошо, но за двое суток как-то не катит… Свесив ноги с крыши, я поправил мятые джинсы и посмотрел на солнце — времени было еще только чуть за полдень.

— Эй! Чьи это там волосатые ляжки висят? — тут же раздался снизу удивленный баритон.

— Мои, не видно, что ли? — буркнул я, свешиваясь через край, и от неожиданности чуть не свалился вниз, — Семен?!

— А кто ж еще, — добродушно усмехнулся тот, наблюдая за мной из под сложенной козырьком руки. Солнце палило нещадно.

— Семен! — спрыгнув вниз я, крепко обнял пожилого оперативника, с которым, в свое время, столько дней провел на дежурствах в лесу. На моей памяти, этот всегда спокойный, рассудительный дядька, так обожающий рассказывать забавные истории из своей богатой биографии, вызывал у всех исключительно теплые чувства. Бывают такие люди, что вот вроде бы и знакомы вы с ними всего ничего, а такое ощущение, будто бы знаешь их уже всю жизнь. Причем залезть в душу или как-то специально вызвать доверие Семен никогда ни у кого не старался. Он просто был таким, какой он есть, и жил так, как ему было комфортно. Этакий слегка простодушный, веселый работяга, любящий выпить и поговорить за жизнь, — как вы тут??

— Нормально, — вздохнул он, — устали только с дороги сильно. Да и там, — оперативник безошибочно махнул рукой в сторону севера, — было не до отдыха.

— А… Антон, — напрягся я, — вы нашли его?

— Нет, — покачал головой оперативник, — даже следов никаких. Расспрашивать впрямую, как ты сам понимаешь, никого особо мы не могли, тем более что там уже и без нас крутились какие-то тертые ребята. Но насколько смогли понять — все было цивильно. Поработал, закончил, улетел обратно. Отследили его передвижение до аэропорта, ну а дальше… все глухо. Службы аэропорта взяты под опеку так плотно, что ничего сделать нам не удалось. Арн даже не хотел обратно тем же маршрутом уходить — все чувствовал за нами наблюдение.

— У вас же сейчас практически другие тела и лица? — удивился я, — чего бояться? Это я еще молчу про качественные документы и прочее.

— Моторику мы тоже изменили, — хмыкнул он, — учитывая, с кем нам предстояло иметь дело — никакие предосторожности уже не казались лишними. И все равно меня не покидало ощущение, что мы буквально проскочили в игольное ушко. Да вон и Арн это подтвердит, — кивнул оперативник в сторону распахнутых дверей усадьбы.

— Было дело, — кивнул, вышедшей из кухни здоровяк, — здорово, Дима.

— Привет, — я пожал протянутую мне руку и слегка замялся, — Арн, тут такое дело… Мы…

— Можешь не стараться, — хмуро проговорил он, — Борисыч встретил нас сегодня в аэропорту. Пока мы ехали сюда, он ввел нас в курс последних событий.

— Мне жаль, — тихо сказал я.

— Знаю, — оперативник развернулся и пошел к открытому багажнику джипа, где виднелись еще не убранные в холодильник пакеты с продуктами. И только вздувшиеся желваки на его щеках, выдавали насколько мнимым было его внешнее спокойствие.

— Позже это обсудим, Димка, — похлопал меня по плечу Семен, — будет у нас еще время. А ты сейчас лучше давай-ка к полковнику. Он просил тебя зайти к нему как проснешься.

— Где он сейчас? — вздохнул я, предчувствуя не совсем приятный для себя разговор.

— В лаборатории.

Походная лаборатория, она же бывший спортзал, этого воистину безразмерного подвала, занимающего по площади, наверное, почти столько же сколько и весь первый этаж дома, встретила меня уже привычным запахом химии и сыростью. Большую ее часть занимали какие-то непонятные медицинские сооружения и бочки, из которых в большом многообразии торчали во все стороны кучи разноцветных проводов и трубок. И куда ни кинь взгляд — везде наткнешься либо на очередной такой вот клубок, либо на нечто вообще совсем уж невообразимое. Ну, оно и понятно. Учитывая наше текущее положение, где бы мы стали заказывать или покупать нормальное лабораторное оборудование? Да и задачи перед нами стоят сейчас совсем другие и куда как более прозаичные, чем занятие фундаментальной наукой. Вот и пришлось нашему фанатику извернуться и из банок, склянок, разного мусора, и тех небольших специализированных блоков, что можно было купить в обычном магазине, при помощи аспирантов собрать себе хоть что-то более-менее вменяемое. Как говорится, ружье из хлама и старых подтяжек получалось не очень, но это всяко было лучше, чем совсем нечего.

Помню, когда я работал в институте, сам делал нечто подобное. Ибо ждать, что тебе выделят несколько миллионов на нужный и важный прибор не приходилось, а работу делать было надо. Вот и наловчились мы с товарищами из дерьма и палок мастерить сначала печи, по точности не уступающие чешским, стоящим у нас в лаборатории, а потом и вовсе замахнулись на дериватографы и прочую узкоспециализированную мат. часть. Естественно, что такого качества как на заводе в кустарных условиях достичь не удавалось, но когда ты своими руками собрал прибор за пять тысяч рублей, а его аналог на рынке стоит минимум шесть миллионов и при этом по характеристикам не особо сильно отличается от твоего, то выбор, думаю, очевиден. Тем более что точности самодельного прибора под некоторые задачи нам хватало за глаза. Вот и сейчас здесь я мог лицезреть, примерно, такую же картину, как на моей предыдущей работе.

Немногочисленные блестящие белизной и чистотой покраски новенькие приборчики, купленные на медицинских базах, выделялись среди этой кучи, как Феррари среди слета любителей Жигулей. Да еще старый микроскоп, отрытый непонятно в каком музее вносил свою лепту в общий антураж. Все же остальное — результат рабского труда аспирантов, осуществленный, под гнетом, жаждущего новых знаний, профессора.

Ну а центре комнаты, на равном удалении от стен, возвышался и сам алтарь науки. По-другому назвать это жуткое сооружение, сваренное из трех железных кроватей и одной секции металлических труб у меня язык не поворачивался. А что делать? Найти где-нибудь более-менее приличный стол для потрошения разумных не представлялось возможным. А если учитывать, кто на данный момент является нашим пациентом, и также то, что весь процесс будет происходить при его явном несогласии, то и смысла приобретать столь хрупкое сооружение, вообще никакого нет. Вот и пришлось нашим умельцам постараться, чтобы собрать этого металлического монстра, накрепко вбитого в бетонный пол. Лежащий на нем сверху, надежно закрепленный цепями обнаженный худой человек, выглядел больше как обложка к очередному атмосферному фильму ужасов, чем как пациент. Впрочем, ошибка бы здесь начиналась бы уже со слова «человек»… Большую часть тела, однако, сейчас загораживал Альцман, что-то увлеченно изучающий на его голове.

Помимо него тут присутствовал еще полковник, читающий какие-то бумаги, стоя в углу, и пара аспирантов, скучающих в мягких креслах по бокам от входа. Скука, конечно, скукой, но пальцы их лежали точно на курках снятых с предохранителей и заряженных разрывными патронами Ак-12. Два барабана по 96 патронов в каждом, с такого расстояния способны перевести на фарш любого, а не только обдолбанного химией до состояния полного изумления упыря.

— Здорово, мужики, ну как тут у вас? — поздоровался я с вынужденно выполняющими роль охранников молодыми деятелями науки.

— Давит, — буркнул, сидящий слева от меня белобрысый паренек. Второй только вежливо кивнул, не став как обычно махать мне рукой, тем самым выпуская из нее оружие и даже на секунду теряя бдительность. Хм. Хорошо в них полковник вбил дисциплину за столь короткое время. Ребята они, конечно, не военные, но стрелять умели и знали, чем в данной ситуации может закончиться подобная небрежность.

— Что давит? — не понял я.

— Упырь этот давит, — снова вздохнул паренек и поморщился как от головной боли.

— Да что ты ему рассказываешь, — хмыкнул сидящий напротив него, его долговязый коротко стриженый друг, — он же тут не сидел с ним даже ни разу. Откуда ему знать?

— Знать что? — повернулся к нему я.

— То, какое это наслаждение тут находиться, — хмыкнул он.

— И не говори, — снова поморщился блондин, — всю жизнь, понимаешь, мечтал посмотреть на своего лучшего друга по-новому.

— Да что тут, наконец, происходит, вы можете нормально объяснить?! — не выдержал я.

— Когнитивный диссонанс вызванный квазипсихическим воздействием эпифиза головного мозга подопытного на неподготовленный человеческий разум, — не отрываясь от работы, буркнул Альцман.

— Чего???

— Скучно ему, — перевел на понятный язык его спич второй аспирант, — и сделать он ничего не может. Вот и долбит нам по мозгам своими феромонами. Это, пожалуй, единственное развлечение, которое у него осталось после лошадиной дозы блокирующей сыворотки. Ну а так как женщин тут нет, то ему доставляет истинное удовольствие возбуждать у нас определенный интерес друг к другу. Честно говоря, никогда не думал, что мне доведется испытывать подобные чувства к своему лучшему другу. Блин, да мне даже блондинки-то никогда особо не нравились! А тут вдруг такая тяга к этому белобрысому крепышу, что аж спазмом сводит.

— А мне никогда не нравились занудные дрищи типа тебя, — буркнул, сидящий слева от него товарищ, — и что с того? Как видишь — любовь зла.

— И не говори…

В лаборатории повисла тишина, нарушаемая лишь смутными звуками возни со стороны пленного.

— А на Ивана Абрамовича, я так понимаю, это совсем не действует? — заинтересовался я, глядя на его спину.

— В его возрасте ему уже нечем. Да и незачем, — хмыкнул, сжимающий в руках автомат, сидящий на стуле паренек.

— Ивана Абрамовича больше возбуждает возможность проведения очередного эксперимента, чем наши молодые и юные тела, — поддержал своего напарника второй паренек.

— Когда-нибудь я вам все это припомню, — погрозил им сухоньким кулачком профессор, не отвлекаясь, впрочем, от своего непонятного занятия, — припомню и найду на вас управу!

— Да-да, — лениво протянул, сидящий справа от меня аспирант, — отчисление тут теперь уже явно не катит…

— И что, совсем ничего нельзя поделать? — удивился я, пытаясь сдержать улыбку.

— Почему? — флегматично ответил один из ребят, — в бессознательном состоянии он на это не способен. Вот только, к сожалению, даже после сыворотки ни одно снотворное на эту тварь не действует.

— Дык, дать ему чем-нибудь по башке и всего делов! — не понял их проблемы я.

— Нельзя, — вздохнул его друг, — регенерация-то у него сейчас снижена. Вдруг помрет? Профессор тогда нас самих так по башке приложит, что мама не горюй.

— Но и терпеть такое тоже не дело, — усмехнулся зашедший следом за мной в комнату Семен, — а то так, глядишь, и привыкнете потом друг на дружку смотреть.

— Вот о чем я и говорю, — хмыкнул полковник, отвлекаясь от чтения документов, — гомосятина мне во вверенном подразделении уж точно не нужна. Тем более, что у парней еще вся жизнь впереди.

В это время со стороны возящегося с упырем профессора раздался какой-то тихий противный хруст, и довольный фанатик науки отошел в сторону, сжимая в маленьких медицинских щипчиках какой-то непонятный предмет. После чего внимательно осмотрел его на свет и явно довольный собой, побрел куда-то в сторону дальних столиков с барабанной мешалкой. Вслед ему, щерясь окровавленным ртом, злобно, но молча, глядел пленный упырь.

— Не хотел сдавать феромоны с клыков, — пояснил в ответ на мой ошарашенный взгляд профессор, — пришлось выдирать и собирать с желез так. Очень уж интересный механизм работы у данного вещества.

— Э…

— И как же жаль, что у нас нет нормально биологической лаборатории, чтобы полностью изучить их состав! — чуть не плача продолжил ученый.

— Отдать Алисе и всего делов, — пожал плечами, присутствующий рядом в качестве охраны аспирант.

— Это не то! — гневно вскинул бороденку наш фанатик науки, — чтобы узнать точно, нужен подробнейший анализ, с использованием самой современной…

— О, нет… только не это! — закатил глаза к полотку тот.

— Да ну вас. Только и знаете, что пить пиво, стрелять и деградировать. А о науке тут даже и поговорить не с кем.

— Профессор, а давайте вы будете насиловать его мозг, а не наш, — палец аспиранта указал на примотанного к разделочному столу, убитого жизнью упыря.

— Мозг! — даже причмокнул губами от удовольствия тот, явно прибывая при этом где-то глубоко в своих размышлениях, но тут же пришел в себя и разочарованно вздохнул, — не в наших условиях… Нет нужного оборудования и слишком большие риски…

— Хорошо, что вы зашли, — поняв, что их перепалка может продолжаться бесконечно, полковник отложил бумаги в сторону и взглянул на нас, — перейдем к делу. Мы в дерьме. Причем в полном. Пленная девчонка — пустышка, она ничего не знает, и о ней мы поговорим позже, — кивок в мою сторону, — а вот второй, как вы знаете, оказался весьма большой шишкой.

— Почему? — серьезно спросил Семен, — если он так им важен, то это может стать нашей гарантией.

— Не станет, — покачал головой Митров, — учитывая то, что мы представляем угрозу для всего их вида — убьют нас в любом случае. Разница будет заключаться лишь в том, что для начала они попробуют пойти на любые соглашения, дабы спасти сына своего Главы, но как только они добьются желаемого, за нашу жизнь никто не даст и ломаной монеты. Я уже успел провести предварительный допрос этого молодого человека.

— В самом деле, молодого? — позволил себе улыбку один из аспирантов.

— В самом, — успокоил его полковник, — ему сорок шесть лет. По их меркам это совсем еще ребенок. Так вот. Ни он ни его друзья, а, следовательно, и их клан никогда не слышали про одаренных. В их сообществе вообще запрещены подобные эксперименты над людьми, и это вовсе не из-за большого человеколюбия, как вы понимаете. А если бы об одаренных вдруг стало известно широкой вампирской общественности, то нас, а также всех причастных к этому проекту ликвидировали бы в течении суток не взирая на погоны. Вывод?

— Проектом руководил явно кто-то из местных, — пожал плечами Семен, — и это точно не человек, потому как простой, пусть и высоко сидящей пешке провернуть такое незаметно уж точно бы не удалось. Слишком большие силы и ресурсы были задействованы. Одна только операция на Алтае чего стоит.

— Верно, — одобрительно кивнул Митров, — поэтому отсюда следует, что передать пленных лично мы никому не сможем. При таком варианте все в любом случае закончится нашей смертью. Кто стоял за уничтожением базы и тотальным геноцидом тоже неизвестно. Поэтому единственным рабочим вариантом в данной ситуации, я считаю выход на наше непосредственное руководство.

— А что если это оно нас и решило убрать? — спросил второй аспирант.

— В свете последних событий этот вариант уже выглядит более чем нелепо, — покачал головой полковник, — никто не стал бы так рисковать. Убрать своих всегда проще и тише. А судя по тому шуму, который устроили эти упыри почти месяц назад — работали явно гастролеры. Пусть и хорошо осведомленные обо всем нашем устройстве. И если вначале мы еще сомневались, разумно предполагая худший вариант, то сейчас, после того как мы узнали последние данные… Однако проверить это стоило. Я не могу больше рисковать жизнями своих людей впустую. Выживание в приоритете. Поэтому задача сейчас перед нами стоит только одна — выйти на нашего создателя и сохранить пленных. Только он может обменять их по выгодному курсу и замять это дело. Других вариантов я не вижу.

— А что если попробовать лечь на дно? — хмуро спросил Семен, — да и как ты планируешь их возвращать, если они уже знают о нашем существовании? Думаешь, этот сынок не стукнет тут же своему папаше обо всем, что тут увидел?

— Это ничего нам не даст, кроме небольшого выигрыша во времени. А на счет остального — так другого выхода все равно нет. Остается лишь надеяться на личные связи того, кто нас выращивал и его личные договоренности. Ты же сам понимаешь, что рано или поздно нас найдут. Не свои, так чужие.

— Знать бы еще есть ли у нас эти свои, — покачал головой старый оперативник.

— Как я уже сказал, другого выхода из этой ситуации я не вижу, — раздраженно дернул щекой полковник, — выбор тут небогат: либо рискнуть и иметь хоть какие-то шансы на успех, либо как мясо тупо сидеть и ждать своей смерти. Лично я выбираю первое.

— Тут уже решать за всех не получится, — вздохнул Семен.

— Знаю, — кивнул тот, — именно поэтому, как только ребят приведут в норму, и они смогут ходить — мы устроим совет.

— Выходит… выходит, что нам нужно будет искать выход на кого-то из местных? — подал голос худощавый аспирант, по-прежнему сидящий в кресле и сжимающий в руках свой автомат.

— В точку, — горько усмехнулся полковник, — насколько мы смогли узнать от пленных — главный в России и небольшой части южных государств сейчас некий Александр, — услышав это имя, я вздрогнул, — однако его резиденция находится в Москве. Как, впрочем, и посольство этого клана «хранителей», как они себя называют. И сынок Главы которого сидит сейчас со своей девкой у нас в подвале.

— Я думаю, нам не придется ехать так далеко, — хмыкнул Семен, — после всего того, что тут произошло, количество упырей на квадратный метр в городе теперь резко возросло. Сдавайся любому — не ошибешься. Вот только что если убить нас хотели не чужие враждебные кланы, а это была разборка местных внутренних группировок? Мы ведь в их политике и раскладах ни ухом ни рылом. Узнал, к примеру, местный Голова, что у него под носом подчиненные такой беспредел творят и отправил карательный отряд прикрыть всю эту лавочку. А зачем ему такой геморрой на своей территории? Да и перед иностранными коллегами опять же неудобно — как-никак подобные эксперименты их конвенцией запрещены. Ну, или Великим Договором, как ты там мне рассказывал, не суть важно. И прикопают нас на радостях здесь же в лесочке, довольные до ушей, что по всему миру собирать нас и искать не пришлось.

— Или наоборот — это сам Глава решил все это затеять, а один из его расторопных подчиненных решил подсуетиться, да и воспользоваться ситуацией. Старого маразматика в утиль, эксперименты под корень и здравствуй предвыборная компания нового лидера, — усмехнулся полковник, расхаживая по подвалу из стороны в сторону, — благо у старика много косяков за душой накопилось — есть с чем выступить перед вампирским сообществом избирателей. На две предвыборные компании обличать хватит. Семен, гадать тут можно долго и также бесполезно. Вот только благодаря тем данным, за которые мы заплатили своей кровью и жизнями наших ребят, мы знаем чуть больше чем раньше. Клан Александра — это монолит. С жесткой вертикалью власти и абсолютным подчинением вышестоящим командирам. Именно это и помогало им выжить все эти годы в окружении врагов. Это и еще дружба с одним из самых могущественных европейских кланов, поддерживающим сейчас нейтралитет, но состоящим в военном союзе с Александром.

— И сейчас сын его главного союзника с битой рожей валяется у нас в грязном подвале, — догадался я.

— Это если не считать еще того факта, сколько вы завалили его друзей в позапрошлую ночь, — влез в разговор один из аспирантов.

— Хорошее начало для знакомства, — хмыкнул Семен.

— Хорошее или плохое, а сделанного уже не воротишь, — отрезал полковник, — и сейчас наша с вами главная задача — это сохранить пленных и выйти на связь с руководством российского клана. В идеале с самим Александром, но на такое везение я не могу рассчитывать. Открываться пешкам, что в большом количестве сейчас роются в округе — не вижу смысла. Слишком большой риск непредвиденных последствий.

— Отлично, — хмыкнул Семен, — теперь осталось дело за малым — разобраться в их иерархии и вычислить командиров. Борис, ты вообще как себе это представляешь?

— Замечательно, — успокоил его полковник, — из нашего отдела связи с московским руководством имел только я и Ремизов. Что с ним стало — неизвестно, но сейчас не об этом. Нужные телефоны я помню наизусть. Достаточно просто сделать звонок и…

— И нас запеленгуют в течение нескольких секунд, — хмыкнул Семен, — а через пятнадцать минут прочешут визорами всю ближайшую округу в радиусе трехсот километров. Да ты и сам знаешь, как работают наши службы — выбраться ты не успеешь ни из леса, ни из города. Так что затеряться не получится. Честно говоря, я вообще не понимаю, как нас до сих пор не нашли со спутника или наземными…

— Да сколько можно! — не выдержал Альцман, стукнув сухоньким кулачком по столу и отвлекаясь от внимательного изучения выдранного клыка под микроскопом. Слить кровь, смешанную с ферментом, он уже куда-то успел, — сколько можно вам повторять, что нельзя со спутника отличить одаренного от обычного человека! Нельзя! Да и визор не дает стопроцентной гарантии! Ты, — ткнул он пальцем в одного из своих подопечных, — каким резервом энергии располагает одаренный?

— Минимальным или максимальным? — растерялся от неожиданности аспирант.

— Средним!

— Ну… э…, - задумался тот, — в среднем это около 750 Ант.

— А какой резерв у обычного человека с неактивной альмой?

— Примерно столько же… 750–780…

— Вот! — довольно вскинул палец к потолку профессор, — даже он знает, что при подобном ничтожном отличии одаренные будут просто сливаться на фоне обычных людей. И массовые системы поиска тут будут совершенно неприменимы! Резерв ведь у нас практически один и тот же, и вся разница между вами и обычным человеком, заключается лишь в том, что одни умеют его применять, за счет активного отдела мозга, а другие — нет. И активность данного отдела можно обнаружить лишь с очень маленького расстояния и лишь таким же одаренным! Ну, если не считать те старые приборы, которыми надо тыкать практически в само тело, чтобы сделать, хоть сколько-нибудь адекватную съемку.

— Вот с последним бы я не согласился, — покачал головой полковник, — мы не знаем, какие технологии и что вообще существуют у тех, кто нас создавал или собирал по миру.

— А я не согласен со всем остальным, — хмыкнув, почесал бровь Семен, — проект «Поиск» разрабатывался довольно давно, и состоял он, насколько мне известно, не только из наших бойцов, регулярно отправляемых в командировки для нахождения нового материала. Большой спутниковый сканер, запущенный на орбиту пару лет назад, визоры-беспилотники, усовершенствованный «Кирлиан», зеркала Зырянова… все это тоже давало неплохие результаты.

— С такой дикой погрешностью, что даже говорить об этом не имеет смысла, — небрежно отмахнулся Альцман, возвращаясь к своей работе.

— Погрешность была и есть, — согласно кивнул оперативник, — но над ней работали. Точного позиционирования так и не добились, но сумели существенно улучшить технологию, позволив с помощью некоторых приспособлений, сузить поиск и хотя бы примерно, но локализовать наиболее вероятные точки нахождения неинициированных одаренных.

— Кстати да, — неожиданно вспомнил я, включаясь общий диалог, — об этом же еще год назад писали в том журнале, как его…

— «Техника и технология. IT-М», — подсказал мне Семен, — внутреннего пользования, естественно.

— Точно! Там как раз об этом говорилось об…

— Что?! — резко повернулся ко мне Иван Абрамович, чуть не перевернув микроскоп. При этом оторванный клык, аккуратно лежащий на стеклянной подложке, подскочил и укатился куда-то за монитор компьютера, — они сумели улучшить позиционирование?! На сколько?!

— Ну… — слегка растерялся под его напором я, — там вроде бы говорилось о пятикилометровой зоне и сорока процентах эффективности.

— И почему я об этом не знаю?! — повернулся к полковнику Иван Абрамович.

— Так вы же, профессор, считаете IT-технологии недостойными вашего внимания, — ехидно заметил черноволосый аспирант, — «что толкового могут сделать эти бездари-мышкоблудцы? Только и знают, что пить пиво, да тратить и так небольшой бюджет, на который можно было бы сделать столько настоящих исследований, на всякую ерунду…» — процитировал неизвестно кого он.

— Я такого не говорил! — взвился наш фанатик науки, — а как этим бездарям удалось такое провернуть??

— «С моим-то эклером разве что упомнишь»… — тихонько пробормотал из своего угла белобрысый паренек.

— Очень просто. А еще вы говорили, что… — вдохновенно начал, довольный, что смог уесть своего учителя аспирант.

— Отставить! — рявкнул полковник, — неосведомленность Ивана Абрамовича оставим на потом. Сейчас есть более важные задачи. Тем более, что данная технология еще два месяца назад находилась в стадии прототипа и до ее запуска в производство пройдет еще очень много времени, я уже молчу про отладку и прочие моменты.

— Да пусть даже и так. Вы всерьез думаете за все это время наши создатели не нашли надежного способа как отличить обычного человека от одаренного? — иронично приподнял брови Семен, — не предусмотрели способа как найти свой дорогостоящий эксперимент, если он вдруг решит сбежать от хозяев? А судя по тому, что ты мне рассказал сегодня в машине, Борис, про эти магические штучки…

— Я до сих пор не уверен в том, что видел, — покачал головой полковник, — возможно, это был обычный огнемет.

— От которого не осталось обломков, — ухмыльнулся тот.

— Нам некогда было их искать, — скрипнул зубами он, — часть наших ребят была уже убита, а остальные умирали буквально у меня на руках. Мне было как-то не до сбора улик.

— Прости, Боря, — вздохнул, опуская взгляд оперативник, — что-то меня понесло…

— Проехали. В любом случае, все кто был тогда рядом с тем местом либо мертвы, либо до сих пор плавают в регенерационных ваннах. Как только они очнутся — нам станет известно чуточку больше.

— Дык, можно же спросить у той сладкой парочки, — махнул рукой в сторону дальней стены черноволосый паренек, — уж они-то по любой должны знать!

— Их принц наотрез отказался давать любую информацию как о своем роде в частности, так и об их виде вообще. Почти все, что нам удалось от него узнать — вы уже услышали. Да и то, эту информацию он дал лишь для того, чтобы облегчить свою передачу обратно на родину.

— Так можно же его… — начал было один из сидящих в креслах аспирантов.

— Ты предлагаешь нам его пытать? — повернувшись к нему, вкрадчиво поинтересовался полковник.

— Да я не… нет, конечно, — поняв, что сморозил глупость, замолчал белобрысый паренек.

— Вот и я думаю, что его отец будет от этого далеко не в восторге, когда получит назад своего отпрыска. Поэтому никаких пыток. Раз нас до сих пор не нашли, значит у них нет технологии поиска одаренных напрямую. Либо она есть, но очень непроста в применении. В любом случае нам это пока на руку. Следовательно, нужно будет сегодня собраться вечером вместе и обсудить все возможные выходы на их руководство.

— В упор не вижу проблемы, — удивился Семен, — если, как ты говоришь, у них клане такая мощная дисциплина — так сдавайся любому! Не ошибешься.

— Какой ты умный, — усмехнулся полковник, — а что если мы нарвемся на враждебную партию местных клыкастых, совершенно не поддерживающих свое руководство? Единство единством, но исключать такой возможности я тоже не могу.

— С тем же успехом это оно и могло нас заказать, — не согласился оперативник, — узнав про шашни своей же оппозиции. Чем не вариант?

— Я уже говорил тебе по этому поводу, и повторяться не стану, — отрезал Митров, — этот вариант маловероятен. И я предпочту рискнуть, поставив на него, чем, на что-либо другое. А сдаваться первому встречному я не стану еще и потому, что высок риск вероятности нарваться на остатки групп ликвидации или еще кого-нибудь неучтенного.

— Да сейчас тут наверняка столько спец. служб в районе на квадратный метр понаехало, что плюнуть не куда! — возмутился Семен, — нападающие же не полные идиоты — прекрасно понимают, что оставаться на месте после подобной акции — верная смерть.

— Да-да, — хмыкнул полковник, — и вот этот господин, — он указал рукой на привязанного к койке и внимательно слушающего нас упыря, — прекрасное тому доказательство. Нарваться на очередного такого «туриста» мне очень не хотелось бы. Поэтому план действий у нас на ближайшее время весьма прост — искать выходы на наше прямое руководство, а не на посредников. Есть еще вариант с резиденцией Александра. Пленный сынок указал нам ее координаты в Москве, но такой вариант я хотел бы рассматривать лишь на самый крайний случай…

— Зачем же такие сложности?.. — наверное, все в комнате одновременно вздрогнули от этого шипяшего, неприятного и, казалось бы проникающего в самую твою суть голоса. Не знаю, как это у него получалось, но у меня возникло стойкое и, практически, физическое ощущение того, что моей груди в этот момент коснулось что-то очень липкое и холодное, скользнувшее через сердце к самому сокровенному — душе. Я зябко повел плечами и подавил в себе жгучее желание перекреститься.

— Зачем же такие сложности, — снова повторил пленный, обведя нас пристальным взглядом карих с красноватым отливом глаз, — вы можете прямо сейчас спросить это у своего друга, — он сглотнул пересохшим горлом вязкую, вставшую во рту с кровяными сгустками слюну. Я успел обратить внимание, что рана от выдранного клыка у него почему-то не заживала, — ведь так же будет намного быстрее.

— Что ты имеешь в виду? — бесстрастно поинтересовался полковник, поворачиваясь к нему.

— Ну, вы же хотите найти кого-то из руководства Terra bellator? — ощерился в улыбке вампир, — если верить слухам, то в клане Александра было всего, лишь трое разумных способных сделать такое с мозгом человека, — кивок в мою сторону, — причем один из них пропал без вести много лет назад, задолго до вашего рождения. Остаются двое. И один из них — это сам Александр.

— К чему ты клонишь? — нахмурился полковник, кинув взгляд в мою сторону.

— На нем метка высшего, — неприятно оскалившись, повторил пленник, — и уже довольно давно.

В комнате повисло напряженное молчание.

— Как интересно… — хриплым ото сна голосом протянули у меня за спиной, и мне на плечо нежно легла тяжелая рука. Скосив глаза, я рассмотрел бритвенно острые когти из жидкого композита. Полностью Стен превращаться не стал, ограничившись только кистью, однако излишних иллюзий по этому поводу я не питал — стоило мне чуть дернуться и головы у меня не будет. Хотя… учитывая последние события, вряд ли меня станут убивать так уж сразу, — как удачно я зашел к вам на огонек и сразу попал на вечер откровений…

— Дима? — уставился на меня полковник так, как будто только что увидел впервые, — что все это значит?!

За его спиной Семен обнажил свой меч и встал к двери. Не то чтобы он всерьез верил, будто я стану сопротивляться, просто проявил разумную предосторожность. Как и всегда. Все. Приехали…