Тогда, в Багио

ГЛАВА III

Среди товарищей по путешествию в Багио главный тренер Московского городского спорткомитета В. Дроздов и дважды кандидат, а именно кандидат исторических наук и шахматный кандидат в мастера, И. Линдер.

Дроздов вам ответит, кажется, на любой вопрос, связанный с шахматной Москвой сегодня. Он расскажет об университетах шахматной культуры, которые открываются в городе, о новых клубах, возникающих на промышленных предприятиях, об интенсивном шахматном обмене с другими столицами. Ему, как никому другому, видно, как с каждым годом повышается популярность древних шахмат в древней Москве.

Если же вам захочется проследить истоки этой популярности, то вам, без сомнения, будет интересна беседа с кандидатом исторических наук.

И. Линдер — автор книги «Шахматы на Руси», работе над которой он отдал долгие годы.

Говоря о тех обстоятельствах, которые содействовали проявлению современных талантов, мы не имеем права забывать о давнем интересе наших соотечественников к шахматам.

В 1949 году в Зарядье, где когда-то находился Великий посад, населенный ремесленниками и купцами, начались археологические изыскания. Вела их экспедиция Института истории материальной культуры Академии наук СССР и Музея истории и реконструкции города Москвы. В слоях XIV и XV веков было найдено много бытовых предметов, позволявших ученым точнее представить уклад жизни Москвы на третьем столетии ее существования. Были признаны уникальными шахматные находки. Как пишет И. Линдер, «в слоях XIV—XV вв. и главным образом в развалинах зданий XVI—XVII вв. были найдены… одиннадцать шахматных фигур из разных комплектов… Эти находки дали возможность сделать вывод о распространении шахмат среди разных слоев населения древней Москвы. И уже совершенно определенно к такому заключению можно прийти в результате раскопок 50-х годов, проводившихся московской экспедицией Института археологии АН СССР. При этом найдено около двух десятков фигур XV—XVII вв.».

Среди «цьсарей», «ферзей» и «пешьцей» встречалась фигура, которой с самых давних времен было предназначено занимать угловое поле. Арабы называли эту фигуру Рух, азербайджанцы — Топ, грузины — Этли, немцы — Турм, итальянцы и испанцы — Торре; в одном языке — это «башня», в другом — «пушка», в третьем — «повозка».

«Ладья» — исконно русское название башни.

В шахматах, выточенных московскими и новгородскими мастерами, ощущается стремление придать этой фигуре черты ладьи.

Находки подкрепляются любопытными показаниями иностранных путешественников. Так, англичанин Турбервиль, побывавший в Москве с послом Рандольфом в 1568 году, в книге «Сказание о России» пишет: «Очень распространена игра в шахматы… их искусство проистекает из большой практики».

Немецкий путешественник Адам Олеарий, трижды посетивший Москву в тридцатые годы XVII века, автор «Подробного описания путешествия голштинского посольства в Московию и Персию» (1647), называет московитян «умелыми игроками».

«Особенно интересны, — пишет И. Линдер, — два сообщения иностранцев о шахматных увлечениях русских, приезжавших в составе посольства в Италию и Францию. А. Серистори доносит правительству республики Венеции, что приехавшие в 1656 году из Москвы посол и сопровождающие его лица в праздничные дни к обедне не ездят, а остаются дома и играют в шахматы, «что и составляет лучшую их доблесть; и действительно, они играют в эту игру, как слышно, в совершенстве». Эти сообщения тем более интересны, что у итальянцев в эпоху Возрождения было немало сильных шахматистов, и они считались тогда лучшими в Европе».

Исторические хроники упоминают об увлечении шахматами русских государей (Иван IV, Петр I, Екатерина II), а былины — о популярности шахмат среди богатырей (в дружине Ильи Муромца, как сказали бы сегодня, чемпионом слыл Добрыня Никитич), среди купцов (Садко) и русских женщин (эпическая поэма о Чуриле пересказывает содержание шахматной партии между Чурилой и возлюбившей его Катериной Микуличной). О том, что шахматы были не только мужской игрой, сохранилось много свидетельств.

Есть много объяснений наших сегодняшних шахматных завоеваний. Далеко не последнюю роль сыграли древние обычаи, увлечения и привязанности.

Случайно ли, что именно Нона Гаприндашвили и Майя Чибурданидзе, две представительницы Грузии, спорят за звание шахматной королевы в дни, когда проходит матч в Багио?

Среди грузинских женщин были издавна почитаемы шахматы. Подтверждение этому мы находим в очерках известного поэта Иосифа Гришашвили «Литературная богема старого Тбилиси».

Рассказывая об обычаях и нравах, уходящих корнями в глубь веков, автор приводит список приданого невесты Ануки Батонишвили: «Из словесности грузинской «Витязь в тигровой шкуре», книга одна… Развлечения для разумного отдыха: шахматы и нарды гравированные и рисованные и другие малые игры».

И в наши дни очень часто девушка приносит с собой в новый дом книгу Шота Руставели и шахматы.

Бежит, быстро бежит шахматное время. Давно ли я писал о первых шахматных шагах Ноны Гаприндашвили? А сегодня она, завоевавшая звание гроссмейстера и в мужских турнирах, проигрывает матч совсем юной Майе Чибурданизде.

К счастью, не так короток шахматный век, как, скажем, век гимнастов или спринтеров, который составляет примерно одну десятую часть всей жизни, отпущенной человеку.

Шахматы — те посправедливее. Можно играть долго. И хорошо.

На Карпова хорошо поработали его предки.

Не знаю, кодируется и передается ли генами любовь к шахматам (не удивлюсь, если окажется, что да), но способность к точному счету и отвлеченному мышлению, особый математический слух… Можно ли утверждать, что это не по наследству?

Об отце и первом шахматном учителе Толи Евгении Степановиче Карпове рассказывали: работая в Златоусте, этот инженер знал на память более полутора тысяч деталей, любую мог назвать и описать.

Память!

Затем Евгений Степанович работал в Туле главным инженером завода. Завод назывался «Штамп». Он производил продукцию, без которой невозможно представить ни один завод, ни одну фабрику… да и вообще мыслима ли наша жизнь без штампов? Проникая даже туда, куда их не зовут, они доказывают свою сверхнормативную приспособленность к жизни. Трудно избавиться от них. Но необходимо. Если хочешь играть в настоящие шахматы и учить сына.

Что нужно для таланта помимо наследства? Нужно стечение благоприятных обстоятельств. В определенное время. В определенном месте. Такое стечение произошло в конце 1968 года.

У нас не было бы Карпова, если бы мы не искали его среди многих миллионов.

У нас не было бы Карпова, если бы он не нашел учителя. Звали его Семен Фурман. Он был гроссмейстером (в шутку его называли чемпионом мира «по игре белыми фигурами»). Был застенчив в обычной жизни. И имел свое ярко выраженное «я» в жизни шахматной. Вообще считался экспертом неоценимым, а в области дебютов просто несравнимым.

За его плечами была работа с многими выдающимися шахматистами, в том числе с Михаилом Ботвинником и Тиграном Петросяном. Его рекомендациями, опытом непревзойденной картотекой дебютов (которую он умудрялся держать всю целиком в голове), понятно, было дано пользоваться не всем. А тем, на кого Фурман «положил глаз».

Среди них, к счастью (и для будущего чемпиона мира, и для шахмат вообще), оказался совсем еще юный Толя Карпов.

С. А. Фурман вспоминал:

«Я познакомился с Анатолием Карповым в конце 1968 года накануне командного первенства СССР. Армейские шахматисты проходили тренировочный сбор, в котором Анатолий, игравший на первой юношеской доске, также принимал участие.

Маленький, бледнолицый юноша с несколько флегматичным видом. Казалось, что он передвигает шахматные фигуры на доске с трудом. Как можно было представить, что он в состоянии добиваться самых высоких спортивных достижений?

Природа наградила Анатолия Карпова редчайшим шахматным талантом и сильной волей, а также скромностью и любовью к тяжкому труду. Когда я начал сотрудничать с Карповым, я сразу понял, что это очень способный шахматист — с огромным будущим. И я не ошибся. Уже в командном первенстве СССР того года Анатолий набрал десять очков из одиннадцати.

С этого события я как тренер армейских шахматистов взял Карпова под свое наблюдение и помогал ему в течение всего года».

Они словно присматривались друг к другу в течение года. Проверяли, насколько сходятся характерами, могут ли плыть на одном плоту по бурному шахматному морю. Семен Фурман был тем человеком, который помог Карпову показать все лучшее, что есть в нем, сохраняя при этом почти неприкосновенной редкую шахматную индивидуальность Карпова.

«Наставникам, хранившим юность нашу…» Эти пушкинские слова обретают особый смысл. Как бережно сохранить юность, если так возросли нагрузки, если современный юноша с еще неокрепшим характером обязан отдавать так много времени работе, учебе, дороге… если так мало времени остается на увлечения! Разве он сумеет реализовать себя, утвердить свое «я», если не научится распределять и ценить время?

С этого, кажется, у них и начиналось: с умения уплотнять тренировки. К уплотненным тренировкам, когда за единицу времени молодой человек получает неизмеримо больший запас информации, чем раньше, С. А. Фурман пришел исподволь, убедившись в способности Анатолия схватывать идеи на лету (что, в общем-то, так мало вязалось с «несколько флегматичным видом» ученика).

Эта интенсифицированная, построенная на абсолютном взаимном доверии тренировка и была, на мой взгляд, той отправной точкой, от которой все и пошло. Тренер задался целью слить чисто юношеские качества Анатолия — энергию, честолюбие, готовность везде, при всех обстоятельствах отстаивать свое мнение с мудростью… научить этой мудрости Анатолия, придать ему спокойную уверенность бойца.

Искусство тренера поверяется долгими годами занятий и не менее долгими турнирными днями: о, как медленно течет иногда турнирное время!

А еще это искусство поверяется в пору подготовки к соревнованию.

Кто как подходит к нему?

Один ждет не дождется, душа рвется в бой, он верит всем своим существом, что предстоящее испытание сил поможет ему стать на ступень выше, утвердить себя, предстать в новом качестве и перед товарищами и перед соперниками. Он считает часы до начала, но они бегут медленно; он видит во сне, как неторопливо выходит на сцену, заставленную шахматными столиками и демонстрационными досками, приближается к своей партии, обменивается рукопожатием с партнером, один только мимолетный взгляд бросает на партнера и, будто со стороны посмотрев на себя, радуется достоинству и уверенности, которые переполняют его.

А другой видит во сне, в тревожном тягучем сне, что начался турнир, но только он знает, какие опасные соперники выпали ему по жребию в первых турах, он скован, ему плохо дышится и еще хуже думается за партией, он хочет дотронуться до одной фигуры, но рука не слушается его, машинально берется за другую… кошмар… проигрыш… как это случилось… он просыпается в холодном поту… долго приходит в себя… с радостью убеждается, что это был сон.

Если можно верить снам, то такие — к явной неудаче, ибо приснились человеку, может быть, и умеющему руководить шахматным войском, да не умеющим руководить собой.

Но пока тренер ни о чем не догадывается. Он не знает, каков его новый ученик в трудном соревновании, как он ведет себя после победы, после поражения, достаточно ли в нем силы, чтобы критически отнестись к себе (не у всех в душевных запасниках этот клад!).

Семен Фурман нашел ученика, который был не по годам спокоен, выдержан и рассудителен, хотя и казался со стороны человеком, не сразу и нелегко вступающим в контакты.

Анатолий Карпов нашел учителя, который, хоть и казался человеком неразговорчивым, умел понимать, предвидеть и выбирать из множества слов, приходивших на ум, только те, которые годились именно в эту минуту, именно «для этого состояния».

Счастливое сложение характеров, неброских, но в решительные минуты достаточно резких, дало не сложение — умножение сил!

Рано ушел из жизни Семен Абрамович Фурман. Ушел незадолго до того, как ему предстояло, быть может, проявить свое шахматное и учительское искусство с особой силой. Когда он, как никогда, был нужен своему ученику и другу. И шахматам вообще.