Толкин и его легендариум

Один. Мириады Средиземий

Итак, приступим.

Это первые строки «Беовульфа» — англосаксонской поэмы, созданной в 650–800 годах н. э. Ими Толкин обычно начинал лекции. Когда он, входя в аудиторию, произносил эту фразу, ей было уже многим более тысячи лет. Сегодня, однако, она может показаться странно знакомой. Слова приобрели толкиновские интонации: таинственные буквы þ и ð, все эти þēodcyninga и æþelingas выглядят современно, даже если смысл их от нас ускользает[8].

Дословно эти строки можно перевести так: «Внемлите! [или «Смотрите!», или «Слушайте!», или «Вот!», или даже «Эй!»] Мы о славе копьеносцев-датчан в минувшие дни услышали, как князья эти совершали доблестные подвиги…»

Слушайте же…

Джон Рональд Руэл Толкин, Джон Рональд, Рональд, Филип, J. R. R. T. (а иногда и JRsquared — «JR в квадрате»), Габриэль, Home Secretary — «Министр внутренних дел», лейтенант Толкин, профессор Толкин, Толлерс, Fisiologus, N. N., Kingston Bagpuize, Oxymore, Джон Джетро Рэшболд (J. J. R.), Спириус Вектигалиус Ацер (или Ти Порториус Ацер Германикус), Эйсфорид Акрибус Полиглоттеус, Рюгинвальд Двалаконис, Раэгнольд Граэдмодинг, Аркастар Мондосаресс…

Этот человек был крещен в англиканской церкви и известен родным как Рональд — о скандинавском происхождении имени он с удовольствием упоминал, — после чего стал римским католиком, приняв при конфирмации имя Филип. Габриэлем и «Министром внутренних дел» он был для близких школьных друзей из круга T.C.B.S.[9], о котором ниже; Толлерсом — для близких коллег («Инклингов»); Рэшболдом — в полувымышленной автобиографии. Он придумал себе имя Вектигалиус Ацер на латинском языке и Эйсфорид Акрибус на древнегреческом (это игра слов — перевод фамилии Tolkien, прочтенной как toll — «налог» и keen — «острый»); псевдонимы — готский Dwalakōnis и древнеанглийский Hrædmoding, последним он подписал англосаксонское стихотворение в честь шестидесятилетия поэта Уистена Хью Одена в 1967 году (тот к тому времени вступил в Американское толкиновское общество и называл себя «Гимли»). До этого, с 1910 по 1937 год, Толкин публиковал стихи под псевдонимами Fisiologus, N. N., Kingston Bagpuize и Oxymore.

По мнению Толкина, его фамилия изначально немецкая, из Саксонии: Tollkühn означало «безрассудно храбрый», отсюда английский псевдоним-перевод Rashbold. При этом он делал оговорку, что в нем больше от Саффилдов — такова девичья фамилия матери — и именно этой линии он обязан любовью к филологии и средневековым романам. В целом же он определял себя как жителя Западного Мидленда англосаксонского происхождения с тягой к Валлийской марке и Уэльсу[10]. Таким образом, существует множество Толкинов (или Саффилдов), не говоря уже о его самопровозглашенных художественных наследниках. Все эти Толкины, толкиноведы и толкинисты, наверное, заслуживают собирательного названия gramarye[11].

Интересно здесь само изобилие имен. Всех нас называют по-разному, но такое количество имен Толкина кажется чрезмерным. Это верно и для его произведений. Арагорн, например, это еще и Эстель, Торонгиль, Странник, Наследник Исильдура, Обновитель, Долговязый, Эльфийский Камень, Крылоногий и Элессар Тельконтар — эти имена как минимум поначалу мало чего значат и для других героев, и для читателей, за исключением создания атмосферы присутствия и глубокой таинственности. У Гэндальфа столько прозвищ, что он сам в какой-то момент забывает свое настоящее имя. Он и Олорин, и Митрандир, и Серый Странник, и Серый Пилигрим (а еще Серый Глупец в сардонической реплике Денетора), и Таркун, и Инканус, и Серая Хламида, и Ворон Бури, и Латспелл, и, наконец, Белый Всадник.

Отчасти это явление связано с тем, что в Средиземье говорят на многих языках, но дело еще и в том, что непостоянны самовосприятие и статус героев — их определяют другие действующие лица, обстоятельства, контекст. Они не утверждают свою индивидуальную идентичность, а неустанно творят свой образ и меняют его или меняются под действием внешних сил.

Наиболее примечательный случай — превращение Гэндальфа Серого в Гэндальфа Белого, но им явление не ограничивается. Фродо, например, еще и мистер Подхолмс, Друг Эльфов и Кольценосец. Как это знакомо в век аватаров и соцсетей! Наше «я» тоже перестало быть твердым, ему стала присуща текучесть.

Многоликость Толкина проявляется и в спектре его творческой деятельности: он лектор и репетитор, ученый и литературный критик, а также филолог, редактор, переводчик, поэт, художник, сочинитель детских сказок и романов, драматург, картограф, периодически (но незабываемо) — актер, лингвист-теоретик и — это следует подчеркнуть — писатель-экспериментатор. Даже его научная деятельность звучит разноголосицей: его знаменитая лекция «„Беовульф“. Чудовища и критики»[12] включает фразы на англосаксонском, исландском и среднеанглийском языках и одновременно неологизмы из «Бармаглота» Льюиса Кэрролла. А еще эта работа содержит не одну, а целых две аллегории — несмотря на декларируемую нелюбовь к этому литературному приему — про то, как обращались с поэмой критики и комментаторы.

Созвездие переменчивых Толкинов рождено биографией писателя, поэтому стоит вкратце пройтись по важнейшим событиям его жизни[13] и посмотреть, каким образом новые имена и восприятие самоидентичности связаны с его ролями и переживаниями.

Родился Толкин 3 января 1892 года в городе Блумфонтейне в Оранжевом Свободном Государстве в Южной Африке, где его отец работал представителем Банка Африки. Семейство прибыло из Бирмингема, поэтому маленький Рональд сразу оказался «перемещенным лицом». В Блумфонтейне Рональда укусила сольпуга — верблюжий паук[14]. Позже писатель будет рассказывать, как бежал от этого существа по траве, а потом плескался в Индийском океане. Впрочем, вряд ли он это помнил — на тот момент ему не исполнилось и трех лет, поэтому воспоминания можно считать примером позднейшего переосмысления самого себя: невинное дитя бежит по райскому саду и купается в океане под солнечными лучами. В Африке маленький Рональд, его мама и младший брат Хилари страдали от жары до такой степени, что в 1895 году все трое вернулись в Бирмингем. Толкин утверждал, что помнит некоторые эпизоды трехнедельного плавания в Англию: он смотрел на море внизу, потом была гавань, а за ней — большой город (Лиссабон). Похожими образами он впоследствии описывал Страну эльфов, или Фейри, — волшебный остров, до которого можно добраться лишь на заколдованном корабле.

В Бирмингеме Толкина воспитывали Саффилды: мама и ее родители. Отец собирался при первой возможности уволиться из банка и присоединиться к ним. В феврале 1896 года Рональд продиктовал ему письмо: он называл себя «уже большим», потому что у него появилось мужское пальто. Письмо так и не было отправлено: на следующий день после того, как Рональд продиктовал письмо, его отец умер от кровоизлияния, связанного с ревматической лихорадкой или брюшным тифом.

В том же году осиротевшее семейство переехало в деревушку Сэрхол на окраинах Бирмингема. Для Рональда эта сельская английская идиллия стала определяющей. Там, на коленях матери, он учил латынь и немецкий и восхищался ее каллиграфическим почерком. Мать читала ему книги Льюиса Кэррола про Алису и сборники детских сказок Эндрю Лэнга — в них были предания о героическом викинге Сигурде и драконе Фафнире[15]. А еще она неожиданно перешла в римский католицизм, вызвав раскол в семье.

На Сигурде и Фафнире, предание о которых входило в «Красную книгу сказок» как «История Сигурда», стоит остановиться подробнее. Это ключевой эпизод древнескандинавской «Саги о Вёльсунгах» XIII века, которую Толкин впоследствии переведет упругим, сжатым стихом. Он вспоминал, как мама читала ее вслух, и считал это своей первой, важнейшей встречей с драконами.

В изложении Лэнга все начинается с гибели короля — в бою у него ломается меч. Беременная королева сохраняет осколки, чтобы выковать меч заново для их маленького сына. Она переодевается в служанку, чтобы бежать от врагов мужа, но выглядит слишком царственно. Ее хватают и допрашивают, но обращаются хорошо. Она остается при дворе и рожает Сигурда. Тот растет во дворце и слышит от наставника, Регина, о драконе Фафнире. Фафнир — брат Регина. Он убил отца и завладел проклятым золотом (по другим версиям, Фафнир превратился в дракона из-за «драконьей болезни» — алчности). Регин ищет мести и убеждает Сигурда одолеть Фафнира, выковав из осколков сломанного отцовского меча новый, острый как бритва. Сигурд прячется в яме и разит проходящего над ним дракона. Фафнир, умирая, вновь проклинает золото. Регин просит Сигурда вырезать сердце Фафнира и зажарить для него. Сигурд слушается, но во время приготовления облизывает пальцы и, попробовав таким образом сердце, обретает дар понимать птичьи голоса. Птицы щебечут о золоте Фафнира и о том, что Регин собирается предать Сигурда. Он отрубает Регину голову, после чего птицы хором поют о деве-воительнице Брюнхильде, погруженной в волшебный сон. Сигурд надевает «шлем ужаса» из сокровищ Фафнира, чтобы стать невидимым, и скачет к Брюнхильде, намереваясь освободить ее из окруженного огнем замка. Они влюбляются друг в друга, и Сигурд дарит ей кольцо — тоже из проклятых сокровищ. Потом он уезжает в другое королевство, где знакомится с принцессой Гудрун. Ее мать дает Сигурду снадобье — он забывает о Брюнхильде и собирается жениться на Гудрун. Гуннар, брат Гудрун, тем временем решает жениться на Брюнхильде, но не может пробиться сквозь огненное кольцо. С помощью магии он придает Сигурду свой облик, и тот спасает Брюнхильду во второй раз. Они обмениваются кольцами, и Сигурд дает Гудрун проклятое кольцо. На свадебном пиру Сигурд приходит в себя, все вспоминает, но не подает виду. Брюнхильда ссорится с Гудрун и узнаёт у нее на пальце кольцо, которое получила от Сигурда и, как ей казалось, дала потом Гуннару. «И она узнала это, и узнала все, и побледнела как мертвая». Затем Брюнхильда обвиняет Гуннара в обмане, отравляет его младшего брата змеиным ядом и плотью волка, теряет рассудок и убивает спящего Сигурда, после чего сердце ее разрывается. Брюнхильду и Сигурда (а также его могучего коня) кладут в ладью. Горящий корабль уносят волны. Проклятие золота сбылось.

Я подробно привожу здесь эту историю в версии Лэнга, так как полагаю, что она не могла не захватить воображение маленького Толкина, а еще чтобы провести параллель с его собственными трудами и с произведениями его последователей. Поклонник сразу узнает в ней контуры трагической истории Турина Турамбара, который атаковал проходящего сверху страшного дракона Глаурунга. Намек на этот эпизод есть и во «Властелине колец»: Сэм держит над головой меч Жало, а Шелоб с разбегу нанизывает себя на клинок. Сложная любовная интрига тоже нашла отражение в судьбе Турина, хотя в данном случае история катастрофически связана с инцестом и испытала влияние Куллерво из «Калевалы», карело-финского национального эпоса.

Зажаренное сердце, убийство Регина, треугольник «Сигурд — Брюнхильда — Гудрун» и превращение Сигурда в Гуннара — чересчур мрачные сюжеты для детской сказки, но они вписываются в тему маскировки, изменения внешности, множественной идентичности, сокрытия, обмана. Вся легенда вращается вокруг узнавания и разгадывания тайн — в том числе благодаря странному птичьему языку — и вокруг последствий убийства дракона. Ключевой элемент — проклятое кольцо из драконьего клада — является и желанной реликвией, и знаком свадебного союза, приносящим несчастье своему обладателю. Оно будто обладает враждебной чувствительностью. «Легенда о Сигурде» тем самым не только ложится долгой тенью на уютный Бэг Энд, но и порождает разрушительную драконью болезнь Торина Дубощита из фильма «Хоббит: Битва пяти воинств» (2014).

Толкин просеивал и взращивал воспоминания о прочитанном. Они становились элементом сознательно, намеренно выстраиваемой личной истории из языка, ландшафта, писем и легенд, стенографического изложения формирования его характера. Речь не о ложных воспоминаниях. Скорее, это избирательная и, наверное, простительная самомифологизация.

В 1900 году Рональд сдал вступительные экзамены в школу короля Эдварда, занимавшую в то время внушительное здание, спроектированное «под Средневековье» в стиле готического возрождения Чарльзом Бэрри — тот же архитектор занимался Вестминстерским дворцом, который перестраивали три десятилетия начиная с 1840 года. До школы было шесть с половиной километров, поэтому Толкины с сожалением покинули Сэрхоул и переехали в Мосли, район Бирмингема у железной дороги. После четырех лет за городом это была удручающая перемена. За ней последовал период неустроенности: еще один переезд в другой дом, смена школы, домашнее обучение у матери и, наконец, возвращение в школу короля Эдварда с предоставлением стипендии.

Толкин вспоминал, что его с раннего детства интересовали незнакомые языки. Теперь они вошли в его жизнь: он принимал первое причастие в церкви, где говорили на латыни, ломал голову над валлийскими названиями на железнодорожных вагонах для угля, а в школе короля Эдварда познакомился с греческим. «Меня покорила в греческом языке текучесть, перемежаемая твердостью, его блеск. Но отчасти привлекательность была связана с древностью и чужеродностью (по отношению ко мне): он не касался дома». Опять чувствуется переезд, перемещение, заманчивость таинственного смысла.

В 1904 году Рональда, которому было всего двенадцать, ждал сильнейший удар: мама заболела диабетом и в ноябре скончалась. Его вместе с братом Хилари взял под опеку деятельный пастор Бирмингемской оратории отец Фрэнсис Хавьер Морган, человек наполовину валлийского, а наполовину англо-испанского происхождения. Он поселил их у тети из семьи Саффилдов, но большую часть внешкольного времени дети проводили с ним. Почти каждое утро после мессы отец Фрэнсис угощал их завтраком, а потом они играли с котом, жившим при церкви.

В школе Толкин погрузился в мир языков и литературы. Он читал «Кентерберийские рассказы» Чосера и написанную неизвестным автором XIV века поэму «Сэр Гавейн и Зеленый рыцарь» из цикла о короле Артуре. Учитель английского познакомил его с англосаксонским языком и эпической поэмой «Беовульф». Еще он начал учить древнескандинавский, чтобы прочесть в оригинале о Сигурде и Фафнире, Брюнхильде и Гудрун. Это довольно странно, но Толкин воспринимал англосаксонский язык (и написанные на нем позднейшие поэмы, в частности «Сэр Гавейн и Зеленый рыцарь» и «Жемчужина») как элемент собственного — Саффилда из Западного Мидленда — литературного наследия… Осиротевший мальчик, ищущий свою идентичность (или идентичности), — наверное, слова и язык его очень утешали. Слова вообще имели для него волшебную силу: вобрав в себя богатое наследие давних эпох, историю региона, пропитанную культурами и ценностями прошлого, они представляют собой очень сложное и современное средство общения и выражения мыслей. Кроме того, изучение языков было неразрывно связано с воспоминаниями о матери.

Пока лучший друг Кристофер Уайзмен самостоятельно осваивал египетскую иероглифику, Толкин в 1908 или 1909 году благодаря учебнику для начинающих под авторством Джозефа Райта открыл для себя готский язык. От этого языка мало что дошло до наших дней — например, на нем нет стихов, — но книга принесла не меньше приятных ощущений, чем знакомство с Гомером в классическом переводе Джорджа Чапмена[16]. Толкину нравилось и готское письмо. Он с удовольствием выводил стилизованные надписи, а еще, ничуть не переживая по поводу утраченных слов, просто выдумывал недостающие и в конечном счете сочинил собственную поэзию.

В школе короля Эдварда ежегодно устраивали дебаты на латинском языке. Толкин же обратился к собравшимся на греческом, англосаксонском и готском, проявив тем самым недюжинные лингвистические способности. Древних и современных языков ему было мало, и он стал изобретать свои, первым образцом которых было, видимо, трехстраничное послание пиктограммами отцу Фрэнсису. С двоюродной сестрой Мэри он начал работать над «новым бессмысленным» языком невбошем, а потом над языком на основе латыни и испанского, получившим название «наффарин». В последние месяцы учебы в школе короля Эдварда он увлекся финским языком и карело-финским национальным эпосом «Калевала». Они станут фундаментом для очередного искусственного языка: Толкин назовет его «квенья» и будет доводить до совершенства всю жизнь.

В школе Толкин наслаждался тесным кругом мужского товарищества, образовав «Чайный клуб и Барровианское общество». Организацию назвали в честь любимой чайной комнаты в универмаге Бэрроу, где он с тремя ближайшими друзьями встречался, дебатировал и устраивал чтения. Толкин, как правило, знакомил соратников с «Беовульфом», «Сэром Гавейном и Зеленым рыцарем» и «Сагой о Вёльсунгах».

В школьном «кадетском» корпусе подготовки офицеров он имел звание капрала и благодаря высокой репутации удостоился чести в числе восьми кадетов короля Эдварда посетить коронацию Георга V. К последнему классу Толкин невероятно активно участвовал в жизни учебного заведения: был префектом, библиотекарем, капитаном команды регби, секретарем дискуссионного общества, редактором «Хроники школы короля Эдварда», играл в различных школьных спектаклях. К слову, уже после поступления в университет он исполнил роль миссис Малапроп в «Соперниках» Шеридана. Благодаря разносторонним талантам и исключительному трудолюбию получил несколько школьных премий.

Все свободное от школы и разработки языков время Толкин посвящал рисованию и поэзии. Самое раннее датированное стихотворение было написано в марте 1910 года: его тогда страстно увлекал Фрэнсис Томпсон — католик, курильщик опиума и изгой. Другим источником вдохновения стала увиденная в апреле 1910 года театральная постановка «Питера Пэна». «Сколько ни проживу, никогда ее не забуду», — писал Рональд. Некоторые стихи выходили в школьном журнале вместе с репортажами о спортивных мероприятиях и других событиях.

Еще одну форму утешения Толкин обрел благодаря знакомству с Эдит Брэтт. Она тоже была сиротой и некоторое время снимала комнату в доме, где жили Толкин с братом. Дружба стремительно переросла в роман. Отношения приходилось держать в тайне, но слухи о них вскоре достигли ушей отца Фрэнсиса. Священник был глубоко разочарован таким поведением своего подопечного. Толкин в то время готовился получить оксфордскую стипендию для студентов, изучающих древнегреческий и латынь. Финансовая поддержка была необходима для оплаты обучения и покрытия насущных расходов, и любовная история могла отвлечь его от научных изысканий. Отец Фрэнсис переселил братьев в новое жилье, а поскольку пара продолжила встречаться, в конце концов запретил Рональду любые контакты с Эдит вплоть до двадцать первого дня рождения. Тем не менее молодым все же удавалось иногда «случайно» увидеться друг с другом.

В 1910 году Толкин со второй попытки получил открытую классическую стипендию в оксфордском Эксетер-колледже. Она была не слишком щедрой, но с учетом гранта от школы и поддержки со стороны отца Фрэнсиса денег для учебы оказалось достаточно, поэтому в 1911 году он прилежно приступил к изучению «великих», или Literae Humaniores, — так в Оксфордском университете называют науки об Античности. Вдобавок к лекциям по древнегреческому, латыни, литературе, истории и философии Толкин взял курс сравнительной филологии у Джозефа Райта — автора того самого учебника готского, который так заворожил его в детстве. Он регулярно посещал мессы и продолжал заниматься поэзией, иногда публиковался в журналах, учился конной езде в местном кавалерийском полку и начал самостоятельно осваивать финский и валлийский.

Не отказался Толкин и от любви к клубам. Он создал литературный кружок «Аполаустики»[17] и стал его бессменным председателем вплоть до преобразования группы в «Шахматную доску». Попутно его приняли в Эссеистский клуб своего колледжа (председателем он стал на третьем курсе) и в «Стэплдон» (на втором курсе он стал председателем этой студенческой организации, а на третьем — секретарем).

Иногда Толкин участвовал в студенческих эскападах. Однажды он взял напрокат автобус и катал взбудораженных студентов по центру Оксфорда. В другой раз члены «Стэплдона» собрались вечером и «с интересом, затаив дыхание, слушали веселые, легкомысленные и ужасающие приключения, пережитые господами Толкином, Робинсоном и Уэвеем». При этом в 1914 году Рональд за успехи в английском удостоился премии Скита — на полученные деньги он приобрел роман Уильяма Морриса «Сказание о доме Вольфингов» (по совпадению, Моррис учился в Эксетер-колледже шестьюдесятью годами ранее).

Во время каникул он рисовал, а на Рождество писал небольшие сезонные спектакли и сам в них играл. Еще он путешествовал. Летом 1913 года Рональда наняли в качестве наставника, чтобы сопроводить в Париж к родным двух мальчиков-мексиканцев, учившихся в английской школе. К сожалению, поездка выдалась тяжелая: в аварии погибла тетя ребят, а Толкину пришлось организовывать отправку тела в Мексику. Он не слишком бегло владел французским и испанским, и это происшествие не привило ему любви к французской бюрократии и французам в целом.

В середине второго года четырехлетнего курса Толкина ждали «онор модерейшнз» (или Honour Moderations) — университетские экзамены, от результата которых зависело не только продолжение обучения, но и сохранение стипендии. Сдал он их откровенно слабо, по второму разряду получив лишь вторую степень отличия, но его спас высший балл по сравнительному языкознанию: колледж порекомендовал Толкину переключиться с классических предметов на английский и литературу и сосредоточиться на филологии, древне- и среднеанглийском и современном языках. Стипендию ему сохранили.

Теперь Рональду предстояло изучать англосаксонскую и среднеанглийскую литературу, Чосера, Шекспира, историю английского языка и литературы, готскую и германскую филологию. В качестве дополнительного предмета он выбрал скандинавскую филологию — там проходили его любимую «Сагу о Вёльсунгах».

В 1913 году Толкину исполнился двадцать один год и, освободившись от опеки отца Фрэнсиса, он сделал Эдит предложение. Та была убежденной англиканкой, но ради вступления в брак решилась перейти в католицизм. Пока она готовилась к смене веры, Толкин продолжал учиться и весь год при любой возможности навещал ее.

А потом, 28 июня 1914 года, произошло событие, изменившее судьбу целого поколения. На эрцгерцога Австрии Франца Фердинанда было совершено покушение, и вечером 4 августа Британия вступила в войну.

Толкину разрешили перед уходом в армию окончить университетский курс, хотя задерживаться в тылу было крайне неловко и предосудительно в глазах семьи и общества: господствовало мнение, что все пригодные к службе мужчины должны идти на фронт. Брат Толкина Хилари, а также многие сокурсники записались добровольцами уже в первые недели после объявления войны — вероятно, не последнюю роль в этом сыграла напористая государственная пропаганда. Сам Толкин занимался в Корпусе подготовки офицеров, осваивал сигнальное дело и ждал своего часа после завершения учебы.

Университетская жизнь — особенно деятельность клубов и обществ, которые помогали ему раскрыть многогранные способности, — обеднела, но он не потерял присутствия духа и к октябрю 1914 года начал переводить отрывок «Калевалы» о Куллерво. По приглашению товарища по ЧКБО Джеффри Бейча Смита он прочел страницу эпоса в Обществе солнечных часов в Колледже Корпус-Кристи и, в том же 1914 году, в Эссеистском клубе Эксетер-колледжа. Перевод так и остался незавершенным, но вместе с историей Сигурда вошел в ядро «великого предания» Средиземья о Турине Турамбаре[18].

Четверо членов «Чайного клуба и Барровианского общества» старались поддерживать деятельность все университетские годы, и Толкин провел выходные перед Рождеством в их кругу. Они говорили о надеждах, о писательских и художественных амбициях. Учитывая, что кто-то из них — даже все они — мог погибнуть, сохранение этого кружка, катализатора творческого воображения, в военное время стало казаться им, особенно Джеффри Смиту, чем-то священным. Для самого Толкина эта предпоследняя встреча, кажется, тоже очень рельефно высветила его зарождающийся литературный мир.

Ко второй половине 1914 года Толкин уже писал узнаваемые «средиземские» стихи, например «Морскую песнь давних дней» (Sea Chant of an Elder Day), а 27 ноября 1914 года прочел «Плавание Эаренделя, Вечерней Звезды» перед Эссеистским клубом Эксетер-колледжа (см. ниже). В 1915 году он вообще регулярно — иногда каждый день — сочиняет поэтические произведения, редактирует и рисует, и это вдобавок к студенческим эссе. Не стоит забывать, что Оксфорд в начале Первой мировой войны был одним из очагов раннего модернизма и художественного новаторства.

Среди студентов — современников Толкина был невероятно высокий, почти слепой Олдос Хаксли, в 1916 году выпустивший первый стихотворный сборник. Толкин познакомился и с Томасом Уэйдом Эрпом — обаятельным, склонным к фатовству эстетом, светским геем с обширными связями, который был вхож в высшие сферы и шел к карьере видного художественного критика. Эрп в то время считался своего рода силой природы в области культуры, и Толкин закономерно попал в орбиту его влияния.

Именно Эрп председательствовал в Эссеистском клубе Эксетер-колледжа, когда в ноябре 1914 года Толкин читал там «Плавание Эаренделя». В тот вечер они ужинали и спорили. Эрп также возглавлял общество «Пситтакои» («попугаи» по-древнегречески), основанное в 1912 году радикально настроенным филологом-классиком Эриком Робертсоном Доддсом. Толкин читал там литературную критику в мае 1915 года. В 1914–1915 годах в Оксфорде был Томас Стернз Элиот: декламировал на заседании «Пситтакои» свою «Любовную песнь Дж. Альфреда Пруфрока». Правда, неясно, присутствовал ли там Толкин, но он явно увлекался ранними авангардистами-иконоборцами. Более того, Эрп стал одним из его первых издателей: он включил стихотворение «Шаги гоблинов» в «Антологию оксфордской поэзии» за 1915 год, которую сам редактировал. Когда книга вышла, Толкина уже не было в университете — он приступил к начальной военной подготовке.

Несмотря на то что «Шаги гоблинов» были откровенно слабы — Толкин впоследствии от них откажется, — ему удалось уловить дух времени и быстро приобрести поклонников. Сказочные стихи тогда вообще стали убежищем от войны. В мае 1916 года организация «Добрые феи для неудачливых бойцов», например, отправляла военнопленным продуктовые наборы. «Солдаты, сражавшиеся и пострадавшие за свою родину, — объясняли благотворители, — как дети, обращаются к нам за единственным маленьким утешением, которое им позволено. Под неромантичным шнурком и коричневой оберткой „Посылок для пленников“ лежит целый мир грез и воспоминаний».

В 1916 году, после введения обязательного призыва, было продано около четверти миллиона репродукций картины Эстеллы Канциани «Дудочник снов, или Там, где незримо живут лесные крошки». На ней, прислонившись к дереву, сидит похожий на Бомбадила человечек с дудочкой, а вокруг порхают феи.

Мода не прошла и после войны. Книгу Рут Файлмен «Феи и печные трубы» выпускали для школ ежегодно с 1920 по 1925 год, переиздавались сборники волшебных сказок Эндрю Лэнга, братьев Гримм и Ганса Христиана Андерсена. В 1923 году вышла первая книга Сесиль Мэри Баркер «Цветочные феи весны», в 1923 году — стихотворный сборник Энид Блайтон «Настоящие феи», в 1924 году — «Книга фей Энид Блайтон». Тем временем «Шаги гоблинов» в 1920 году были включены в «Книгу волшебной поэзии» издательства Longman — Толкин оказался там во впечатляющем обществе Шекспира, Мильтона, Китса, Теннисона и Йейтса, а также в популярные «Пятьдесят новых стихотворений для детей», впервые опубликованные Бэзилом Блэкуэллом в 1922 году. Что касается Томаса Эрпа, Толкин позже говорил с некоторой ворчливой привязанностью, что поведение этого человека породило пренебрежительное слово twerp, «неприятный придурок». Современников, видимо, раздражало, что он почему-то оказался непригоден для военной службы.

Венцом последних месяцев студенческой жизни стали выпускные экзамены. Они окончились 15 июня, и Толкин сразу же занялся покупкой снаряжения. А 28 июня 1915 года он подал заявку в полк ланкаширских стрелков с намерением подписать контракт на период войны и служить вместе с товарищем по ЧКБО Джеффри Бейчем Смитом. Второго июля были оглашены результаты экзаменов: Толкин окончил Оксфорд с отличием первого класса. Он ненадолго вернулся к стихам и рисованию и уже в звании младшего лейтенанта начал базовую подготовку в Бедфорде. Его специализация связиста требовала множества знаний и умений, от управления сигнальными флажками и запуска ракет до владения азбукой Морзе и ухода за почтовыми голубями, но он не бросил поэзию и планировал выпустить том сказочных стихотворений.

Чтобы посещать Эдит в Уорикшире, он поселился в Личфилде — тоже в Стаффордшире — и приобрел вскладчину мотоцикл. В тот же период клуб ЧКБО встретился в последний раз, а 22 марта 1916 года, во время прохождения Толкином военной подготовки в Броктон-Кэмпе близ Личфилда, состоялась поспешная свадьба. «Медовую неделю» пара провела в Сомерсете. Уорикшир и Оксфорд к тому времени вплелись в богатый, постоянно развивающийся гобелен творческих образов молодого писателя, а когда новобрачные посетили ущелье Чеддер, оно тоже пополнило его мысленную коллекцию чисто английских мест.

6 июня 1916 года Толкин отбыл во Францию. Он захватил с собой записные книжки, но для творчества не было ни времени, ни возможности. «Можно было нацарапать что-нибудь на обратной стороне конверта и сунуть его в задний карман, но на этом все, — рассказывал он потом. — Сложно писать, скрючившись среди блох и грязи». На самом деле для литературной работы все же находилось и время, и место: он сочинил несколько стихотворений и продолжил обдумывать свои легенды, поэтому, когда стал записывать, они успели приобрести мнемонические контуры неоднократно рассказанных историй.

Не прошло и месяца, а подразделение Толкина уже маршировало к линии фронта. Первого июля началась битва на Сомме — и в тот же день она унесла почти двадцать тысяч жизней только со стороны Антанты. Писатель попал в гущу наступления, жил в землянках и окопах. Там он получил весть о гибели Роберта Килтера Джилсона, члена ЧКБО.

Толкин тогда избежал ранения, но к 27 октября подхватил окопную лихорадку — тяжелую, переносимую вшами болезнь — и был отправлен в тыловой госпиталь Красного Креста, а потом обратно в Британию. В ноябре он поступил в импровизированное больничное отделение в Бирмингемском университете (номинально это место называлось Первым Южным общим госпиталем).

Вскоре от ран, полученных при взрыве снаряда, скончался Джеффри Бейч Смит. Из всего ЧКБО выжило двое: попавший на флот Кристофер Уайзмен и Толкин.

Выздоровление шло медленно. Вероятно, еще в бирмингемском госпитале Толкин начал работать над первым циклом легенд — «Книгой утраченных сказаний»[19]. Там же он переделал квенью, выведя ее из другого языка собственного изобретения — «архаичного элдарина», который, в свою очередь, породил третий язык, голдогрин, позже переименованный в синдарин и отличавшийся сложной лексикой и грамматическим строем.

Толкин делал много заметок, чтобы добавить глубины воображаемым землям, истории и наследию, а Эдит по его наброскам «как следует» переписывала тексты. Он трудился все больше, легендариум[20] совершенствовался и обрастал деталями.

Хотя Толкина часто переводили с места на место, молодые супруги регулярно виделись друг с другом. Однажды в июне 1917 года они прогуливались в лесу, и Эдит танцевала среди болиголова. Эта сцена оказала на Толкина неизгладимое впечатление: она появится в важнейшем и самом близком его сердцу «великом предании» о неземной любви Берена и Лутиэн. Далеко не все знают, что Эдит тогда была беременна первенцем и, наверное, это уже было заметно. Учитывая продолжающуюся войну и самочувствие писателя, сцена танца приобретает особую остроту и оттенок надежды.

В ноябре у пары родился сын Джон, а через неделю Толкина повысили до лейтенанта. Следующий год почти не отличался от предыдущего: несложные обязанности, частые командировки и рецидивы заболевания, иногда с резким ухудшением состояния (в августе 1918 года он похудел более чем на двенадцать килограммов).

Несмотря на трудности, Толкин продолжал сочинять и рисовать, написал введение к сборнику стихов Джеффри Бейча Смита, вышедшему в июне или июле 1918 года под заголовком «Весенний урожай», начал учить русский язык и практиковаться в итальянском и испанском. Если не считать пары месяцев, когда Толкина признали годным к строевой службе и направили в Хамберский гарнизон, до конца войны он жил в Британии, выздоравливал, занимался легкими делами и подготовкой. В конце концов его сочли пригодным исключительно к сидячей деятельности. Вместе с Эдит и Джоном он вернулся в Оксфорд и устроился работать над «Оксфордским словарем английского языка» в качестве лексикографа, а через несколько дней, 11 ноября 1918 года, окончилась война.

Работа Толкина над словарем продолжалась до мая 1920 года — он написал статьи, в том числе для слов wake и walrus. Важнее, однако, что возвращение в академическую филологию побудило его еще больше усовершенствовать квенью и продолжить работу над «Книгой утраченных сказаний». Эту первую последовательную попытку заняться легендариумом он оставил всего через полгода. Может быть, дело отчасти было в знакомстве с пророческими книгами Уильяма Блейка: в их каллиграфии, иллюстрациях и масштабе мифического нарратива он наверняка увидел примечательное сходство с собственными амбициями, а еще — высоты, к которым он может и обязан стремиться.

Параллельно Толкин занялся репетиторством — ему, женатому мужчине с военной службой за плечами, доверяли заниматься со студентками. Это интересно, потому что еще в 1909 году на школьных дебатах он защищал движение воинствующих суфражисток.

Вплоть до демобилизации в июле 1919 года Толкин при всем своем вкусе к одежде и аксессуарам обычно ходил по городу в офицерском мундире. Возможно, это был его ответ послевоенному щегольскому модернизму. Его акварели того периода имеют в себе что-то светящееся и абстрактное и напоминают работы Кандинского. Постепенно вернулись некоторые старые занятия, например участие в заседаниях Эссеистского клуба Эксетер-колледжа.

Перерыв в работе над «Книгой утраченных сказаний» мог быть связан и с тем, что в середине 1919 года Толкину доверили важную научную задачу: составить словарь среднеанглийского языка к антологии Кеннета Сайзема «Стихи и проза XIV века». Автор был одним из наставников Толкина в студенческие годы, поэтому речь шла не только о престиже, но и о явном приглашении строить университетскую карьеру. Впрочем, уже к концу года Толкина вновь потянуло к поэзии — и он вернулся к «Плаванию Эаренделя, Вечерней Звезды».

Переломный момент настал 10 марта 1920 года, когда он прочитал в Эссеистском клубе Эксетер-колледжа «Падение Гондолина» — рассказ об осаде эльфийского города, впервые намеченный в «Книге утраченных сказаний» и впоследствии постоянно дорабатываемый в разных версиях «Сильмариллиона».

В первых черновиках ощущается сильное влияние фронтовых впечатлений Толкина, а то, что он решился прочесть свои легенды публично, пусть и предварив выступление довольно продолжительными извинениями, свидетельствует об очевидном росте уверенности в себе. Толкина приняли тепло. Секретарь клуба отметил в записях, что «новый мифологический фон» очень поучителен, соответствует традициям Уильяма Морриса, Джорджа Макдональда и Фридриха де ла Мотта Фуке, а изложение «весьма образно, захватывающе и, в сочетании с большим вниманием к деталям, до крайности интересно». Такая реакция, видимо, воодушевила автора, и он взялся переписывать «Книгу утраченных сказаний», сделав героем англосаксонского мореплавателя Эльфвине из Англии[21].

Стремительный взлет академической карьеры Толкина начался после того, как в июле 1920 года его пригласили лектором английского языка в Лидский университет. Сам он переехал в Лидс, а Эдит, ожидавшая рождения второго сына, поначалу осталась в Оксфорде. Майкл родился 22 октября. Почти сразу Толкин подал заявки на должность заведующего кафедрой в Ливерпульском и Кейптаунском университетах — в последнем ему предложили возглавить кафедру De Beers, — но потом отказался от этой затеи.

Он приступил к работе с удивительным рвением, которое будет свойственно ему все последующие десятилетия, сочетая при этом преподавательские и административные обязанности с большими творческими амбициями. Он поучаствовал в разработке университетского курса английского языка, переписал значительную часть «Книги утраченных сказаний» и улучшил квенью, а когда в декабре вернулся в Оксфорд, сочинил для детей первое из «Писем Рождественского Деда» — с этого момента традиция станет ежегодной.

В апреле 1921 года вся семья переехала в Лидс — один из самых грязных промышленных городов Великобритании. Тонны сажи и дегтя в воздухе блокировали солнечный свет на семнадцать процентов и мешали расти деревьям. Кислотные дожди и частицы мышьяка отравляли траву и прочую флору. Возможно, это стало одной из причин тяжелой пневмонии, которую Толкин подхватил в 1921 году. Тем не менее четыре следующих года Рональд проработал в университете. Он взял в ассистенты докторанта Эрика Валентайна Гордона и тесно сотрудничал с ним вплоть до смерти Гордона в 1938 году.

Чтобы популяризировать курс древнеисландского, они вместе создали студенческий «Клуб викингов». Его участники на заседаниях пили пиво, читали отрывки из саг и распевали шутливые переводы популярных песен на древние северные языки. Толкин и Гордон сообща подготовили к печати рассчитанное на студентов издание «Сэра Гавейна и Зеленого рыцаря», вышедшее в «Оксфорд юниверсити пресс». Параллельно писатель вернулся к работе над «Словарем среднеанглийского языка» и в начале 1922 года сдал его в печать: все сроки к тому времени истекли, но книга все-таки была издана в мае отдельным томом, а потом — в составе сборника «Стихи и проза XIV века». Еще Толкин продолжал разрабатывать легендариум, писал серьезные и шуточные стихи для лидских журналов «Грифон» и «Микрокосм», факультетских и университетских антологий и томика местной серии «Йоркширская поэзия». Ради дополнительного заработка он начал проверять экзаменационные работы на школьный сертификат — свидетельство о неполном среднем образовании — и несколько лет подряд терпеливо участвовал в этом испытании.

К 1923 году Толкин согласился редактировать так называемого кларендонского Чосера — сборник поэзии и прозы издательства «Кларендон пресс», научного отделения «Оксфорд юниверсити пресс». Первые гранки для корректуры поступили в конце года и продолжали приходить в следующем наряду с «Гавейном», которого тоже еще только предстояло завершить. Толкин работал над сборником Чосера весь 1924 год. В октябре его повысили: назначили на должность профессора английского языка в Лидском университете.

21 ноября у него родился третий сын, Кристофер, а в декабре он наконец завершил глоссарий к сборнику Чосера и сразу после этого написал пару писем Рождественского Деда. Теперь он обычно по вечерам уделял время сочинению невероятных историй для детей (к этому периоду относится «Оргог», см. ниже).

Он приступил к переводу «Беовульфа» на современный английский и к весне 1926 года закончил версию в прозе — перевод аллитерационным стихом так и останется незавершенным, а также стал внешним экзаменатором (специалистом, приглашенным из другого учреждения для надзора за соблюдением стандартов) на испытаниях на степень по английскому языку в Оксфорде. Наконец, он прилежно работал над легендариумом и языками: теперь его сильнее всего занимал нолдорин.

К 1925 году плодовитость Толкина уже была привычной. Он усердно занимался разнообразными делами — от сочинения детских сказок до высокоученого аннотирования древнеанглийских текстов и креативного мифотворчества. Он стал искушенным сочинителем аллитеративных стихов и переводил среднеанглийскую аллегорическую поэму «Жемчужина», которая входила в тот же манускрипт, что и «Сэр Гавейн и Зеленый рыцарь», и, предположительно, принадлежала тому же автору. Он также продолжал работу над «Гавейном» и «кларендонским Чосером», поучаствовал в присуждении стипендии «Работа года в английской филологии» и опубликовал небольшую научную статью о конях в колеснице дьявола.

«Сэр Гавейн и Зеленый рыцарь» под редакцией Толкина и Гордона вышел в свет 23 апреля 1925 года, в День святого Георгия, а в середине года были наконец готовы гранки к сборнику Чосера. Одновременно Толкин старался получить освободившуюся должность профессора англосаксонского языка Ролинсона — Босворта, а также занимался версификацией преданий легендариума. Положительный ответ из Оксфорда пришел в июле: Толкин с небольшим отрывом обошел Кеннета Сайзема, своего бывшего наставника, а теперь коллегу и консультирующего редактора в «Оксфорд юниверсити пресс».

Прежде чем приступить к новой работе, Толкин с семьей отдохнул в приморском городке Файли в Йоркшире. Пережитые там события — Толкины попали в сильную бурю, а сын Майкл потерял игрушечную собачку — побудили писателя сочинить сказку об игрушке. Сказка со временем превратилась в иллюстрированную детскую повесть «Роверандом».

Согласно условиям контрактов, осенью 1925 года Толкин должен был преподавать и в Оксфордском, и в Лидском университетах, и все равно находил время на аннотирование «кларендонского Чосера». Наконец, Эрик Гордон заменил Рональда на посту профессора английского языка в Лидсе, и в начале января 1926 года семья вернулась в Оксфорд. Если не считать периодических поездок в Лидс, где приходилось помогать вести лекции, Толкин зажил оседлой профессорской жизнью.

Как иронично замечает биограф Хамфри Карпентер, после возвращения в Оксфорд ничего особенного в жизни Толкина больше не происходило. Они с Эдит проживут в этом городе сорок два года, и до самой пенсии он будет работать исключительно в Оксфордском университете: вести лекции, заниматься научным руководством, участвовать в факультетских собраниях, активно реформировать курс английского языка, избирать новых сотрудников и председательствовать в экзаменационных комиссиях.

Несмотря на тихий голос, Рональд был популярным лектором, ответственно подходил к наставничеству, экзаменовал аспирантов, усердно занимался исследовательским и литературным трудом. Научных работ под собственным именем он опубликовал немного, зато невероятно активно изучал непрерывно растущий спектр проектов и тем. Вскоре у него нашлось время полностью распланировать книгу, из которой сложится «Сильмариллион», и пересмотреть ее ключевые эпизоды (часть он изложил стихами). Потом пришел черед для аннотированной карты воображаемого мира.

Продолжалась поэтическая карьера: стихотворения Толкина выходили в «Реалитис», «Интер-юниверсити мэгэзин», «Стэплдон мэгэзин», «Оксфорд мэгэзин» и даже в «Хрониках монастырей Заветного сердца». Он вернулся к рисунку и живописи — особенно продуктивным в этом отношении стал летний отпуск в Лайм-Риджисе в 1928 году, когда он написал серию картин ко все расширяющемуся легендариуму.

Также Толкин начал новый стихотворный цикл «Предания и песни залива Бимбл» (1928) и перевел бретонские стихи — их опубликовали в 2016 году как «Балладу об Аотру и Итрун». Он вновь читал в Эссеистском клубе Эксетер-колледжа, а также создал клуб «Углегрызы» (от исландского Kolbítar), члены которого занимались переводами фрагментов исландских саг. «Углегрызами» называют тех, кто любит устроиться поближе к камину. Толкин вступил и в более серьезные организации — Филологическое общество и Общество изучения средневековых языков и литературы, а также стал почетным членом совета Британской ассоциации эсперанто. Он продолжил участвовать в выборе «Работы года в английской филологии» и к апрелю 1926 года завершил переводы «Беовульфа» и «Жемчужины», отправив их в «Оксфорд юниверсити пресс». «Кларендонский Чосер», однако, никак не клеился. В мае того же года он познакомился с Клайвом Стейплзом Льюисом (1898–1963), а летом, видимо, на пустом бланке экзаменационной работы на школьный сертификат написал первые слова «Хоббита».

Появлялись очередные детские произведения, например: в 1928 году была издана книга с картинками «Мистер Блисс», а каждый год сыновьям Толкина приходили новые «Письма Рождественского Деда». Восемнадцатого июня 1929 года родилась дочь Присцилла, а в 1930 году, если не раньше, дети услышали перед сном «Хоббита».

Итак, имеет смысл поразмышлять о репутации и амбициях Толкина как детского писателя (больше на эту тему во второй главе). Сказки, из которых сложатся «Письма Рождественского Деда», он начал сочинять сыновьям в 1920 году и продолжал эту традицию вплоть до 1942 года. В них говорится о похождениях некоего сказочного персонажа, его главного помощника — регулярно попадающего в переделки Белого Медведя (он же Карху — «медведь» по-фински) и двух его племянников в период подготовки к Рождеству. Письма быстро стали «главами» долгой саги с нападениями гоблинов, пытающихся испортить праздник. Они были написаны каллиграфией, для которой использовались цветные чернила, и снабжены иллюстрациями, а в своей любви к деталям Толкин дошел до того, что на конверты стал клеить марки Северного полюса.

Не мог он удержаться и от добавления в эти ежегодные послания элементов своего обширного легендариума. Хотя у гоблинов был собственный алфавит (на основе финно-угорских пиктограмм, украшающих барабаны саамских шаманов), язык Северного полюса представлял собой эльфийскую квенью, а секретаря Рождественского Деда звали Илберет — это имя позже станет известно по всему Средиземью как Эльберет, божественная Королева Звезд.

Были и другие рассказы. Толкин обыгрывал, например, уличные знаки, и Bill Stickers Will Be Prosecuted — «Расклейка объявлений запрещена» — превратил в мощного злодея Билла Стикерса, а Major Road Ahead — «Впереди главная дорога» — в его вечного противника, майора Роуда. Они стали героями целого фарсового сериала — Рональд читал его детям примерно с 1926 по 1930 год. Другим героем веселых историй был Тимоти Титус — это имя Толкин использовал в ранних версиях «Властелина колец», назвав так владельца трактира «Гарцующий пони» в Бри. Среди персонажей появился и Том Бомбадил — своим происхождением он в какой-то мере обязан «голландской» деревянной кукле сына Майкла. Бомбадил не только станет полноценным и самым эксцентричным персонажем «Властелина колец», но и от его имени будет написан сборник стихов.

Уже упоминавшийся «Роверандом», который Толкин рассказывал детям в 1925-м, в 1927 году был превращен в связный текст и проиллюстрирован. Как отмечалось выше, семья ездила отдыхать в Файли, и Майкл потерял на пляже игрушечную собачку. Толкин вообразил, что Роверандом — это настоящая собака, превращенная в игрушку колдуном Артаксерксом. Ее купил мальчик, но потом потерял, а затем песочный волшебник Псаматос Псаматидес превратил ее обратно в живого пса. Чайки уносят Роверандома на Луну. Он знакомится там с Человеком-на-Луне — у него тоже есть собака, встречает гигантских лунных пауков и Великого Белого Дракона. Далее следуют приключения на дне моря, куда Роверандом попадает вместе с китом. Но в конце концов пес возвращается к маленькому мальчику, купившему его в облике игрушки.

«Роверандом» похож на имрам — средневековое ирландское сказание о путешествиях святых в потусторонний мир. Толкин впоследствии будет работать в этом жанре серьезно и создаст, например, «Смерть святого Брендана». В повести есть ссылки на артуровские легенды, сказки моря и скандинавский миф о змее Мидгарда, а также на кэрролловскую «Алису в Зазеркалье» (1872). Толкин вообще осознанно и прямо следовал традициям этого писателя.

В «Роверандоме» есть и очевидные связи с «Хоббитом», например гигантские пауки и дракон, а иллюстрации, нарисованные Толкином к этим повестям, имеют заметное сходство. Места, по которым путешествует Роверандом, в некоторых отношениях совпадают с зарождающимися пейзажами Средиземья, особенно это касается Дома Утраченной Игры, Долины сновидений и Прародины эльфов на краю Запада, но «Роверандом» при этом — совершенно причудливая небылица, населенная крохотными и легкомысленными волшебными существами. Лунные гномы там катаются на кроликах, а морские феи ездят в раковинах, запряженных рыбами[22].

Примерно тогда же Толкин делает первые наброски «Фермера Джайлса из Хэма» (книга вышла в 1949 году). Сначала это тоже была детская сказка. По воспоминаниям старшего сына, придумана она после того, как семья после пикника пряталась от дождя. В истории есть ирония, драконы, храбрость и веселое чудачество. Фермер Джайлс застрелил великана-грабителя и в награду получил из королевского арсенала старый клинок — заколдованный меч Кодимордакс, способный убивать драконов. Такое свойство оказалось очень полезным, когда в этих местах появился настоящий дракон Хризофилакс. Чудовище обратило в бегство королевских рыцарей, но фермеру удалось пленить его, а потом завладеть драконьим сокровищем и создать собственное маленькое королевство. Постепенно Толкин сделал историю более взрослой и сатирической, вплел в нее филологические шутки и намеки на Оксфорд и окрестности. Несмотря на присутствие элементов фэнтези, Толкин не хотел добавлять в историю что-то из своего легендариума и последовательно утверждал, что действие происходит в Оксфордшире между III и VI веками, — он дошел до того, что выдал текст за перевод древнего манускрипта. Повесть к тому времени стала гибридной: отчасти для детей, читающих книги и знакомых со средневековыми науками, а отчасти для взрослых, которые увлекаются причудливой игрой слов и любят академические вольности.

Еще Толкин написал и проиллюстрировал сказку «Мистер Блисс» — шуточную и абсурдную. Вернувшись в Оксфорд в 1925 году, он ворчал по поводу автомобильной фабрики «Моррис Каули», расположенной на востоке города, да и вообще жаловался на моторизацию, но тем не менее в 1932 году приобрел машину этой марки. По номеру jo 9184 ее прозвали «Джо». Она стала обожаемым членом семьи на долгие годы, вплоть до продажи в начале Второй мировой войны, и вдохновила Толкина описать дурачества «Мистера Блисса» — он сам попадал в различные происшествия, когда начинал водить. Машина позволила Присцилле взять с собой все ее мягкие игрушки во время поездки в Сидмут в 1934 году. Эдит, Кристофер и Присцилла сели в поезд, Джон и Майкл ехали на велосипедах, а Толкин с плюшевыми мишками путешествовал на автомобиле. Сказочный мистер Блисс также приобретает машину — желтую с красными колесами. На ней он врезается в друзей, везущих капусту и бананы, и затем должен отдать эти продукты трем медведям. Он берет медведей и осла, чтобы съездить в гости к друзьям, но врезается в стену их дома. Все вылетают из машины и приземляются на пикник. Медведи набивают животы, но их гонят собаки. Все возвращаются в машину, их тянут кони… ну и так далее. В этой нелепице много еды, праздника и буффонады — того, что так любят дети. Эти рассказы были опубликованы спустя много лет после смерти Толкина.

Научные публикации Толкина на этом этапе сложно назвать революционными и даже особенно значимыми: он пишет, например, предисловие к «Новому глоссарию диалекта района Хаддерсфилд» (1928) и заметку об имени Nodens для археологического отчета (1929, опубликована в 1932). Более существенными были работы о манускриптах Ancrene Wisse (также известный как Ancrene Riwle) и Hali Meiðhad (1929).

С ростом нагрузки по научным публикациям в 1929 году расцвела дружба Толкина с Клайвом Льюисом. Они оживленно беседовали на самые разные темы, от северных саг до университетской политики и теологии. В ноябре они чуть ли не три часа обсуждали скандинавских богов, а годом позже засиделись до трех ночи, разговаривая о христианстве с Хьюго Дайсоном, специалистом по английской литературе из Редингского университета. Благодаря таким дискуссиям агностик Льюис вернулся в лоно протестантской церкви. Близкие отношения вдохновили Толкина показать Льюису свою поэзию и бурно растущий легендариум. По итогам первого разговора на эту тему Льюис написал комментарий на десяток с лишним страниц и впоследствии стал одним из очень немногих людей, знакомых с ранними художественными произведениями Толкина.

Вероятно, эта дружба подтолкнула Толкина в 1930 году еще раз взяться за переделку преданий — на этот раз прозы «Квенты Сильмариллион» — и вернуться к грамматике квеньи. Он также писал стихи по мотивам различных эпизодов англосаксонского «Беовульфа» и исландского «Прорицания вельвы». Высокое в его творчестве периодически перемежалось с нелепым: в 1930 году он зачем-то исполнил два диалога для лингафонного курса правильного английского произношения — «В табачной лавке» и «По беспроводной связи». Сегодня они звучат почти по-беккетовски.

Не стоит забывать, что Толкин, ведя замкнутый, почти отрезанный от внешнего мира образ жизни, все-таки находился в атмосфере сильнейшей политической нестабильности. В 1933 году Адольф Гитлер занимает пост канцлера, после чего начинается период становления нацистского режима. Третьего сентября 1939 года Британия вступила в войну с Германией, конфликт стал мировым, а писатель тем временем с присущей ему энергией продолжал работать и в лихорадочном темпе внедрять идеи. Впрочем, его сложно назвать целеустремленным. Как мы обсудим подробнее в пятой главе, он нередко проявлял крайнюю нерешительность в завершении дел.

Толкин продолжал преподавать и принимать экзамены, в том числе в качестве приглашенного экзаменатора в Манчестерском, Редингском и Лондонском университетах, выполнял административные обязанности старшего научного работника и активно участвовал в различных заседаниях и комиссиях. При этом снова и снова он пытался закончить работу над «кларендонским Чосером». Несмотря на то что к октябрю 1932 года в «Оксфорд юниверсити пресс» были вынуждены выдвинуть ультиматум в отношении этой книги, даже в 1936 году издатели продолжали обсуждать с Толкином его участие в процессе. И действительно, с октября 1936 года по октябрь 1938 года Рональд, благодаря присуждению научной стипендии Ливерхьюма, даже был освобожден от некоторых университетских дел. Казалось, завершение сборника Чосера не за горами. Вместе с Эриком Гордоном он перевел для Древнеанглийской библиотеки издательства Methuen англосаксонские стихотворения «Скиталец» и «Морестранник», а также выполнил перевод средневековой поэмы «Сова и соловей». Видимо, в этом же десятилетии был переведен древнеанглийский «Исход», опубликованный лишь в 1981 году, и разделы «Беовульфа» о Финне и Хенгисте, вышедшие в 1982 году.

Наиболее значительными занятиями в тот период стала совместная с Симонной д’Арденн работа над изданием Seinte Katerine и несколько научных статей: очерк в двух частях об англосаксонском слове Sigelhearwan («Земля Сигельвара» — необычный перевод латинского названия эфиопов, 1932 и 1934) и анализ диалектизмов у Чосера (1934). Откровенно говоря, Толкин был полноценным соредактором диссертации д’Арденн «Издание be liflade ant te passiun of seinte Iuliene», опубликованной Льежским университетом в Бельгии и необходимой ей, чтобы стать профессором. В частном порядке она признавала, что исследование было совместным. «Я глубоко сожалею, — писал Толкину Эрик Гордон, — что на этой работе нет вашего имени, ведь <…> практически все, представляющее особенную ценность, узнаваемо принадлежит вам, и, более того, никакой другой редактор среднеанглийского ее не касался. Финансовые средства не вознаграждают и не восполняют массу нового материала, который вы предоставили». Эту диссертацию стоит рассматривать как свидетельство душевной щедрости Толкина и стремления поддерживать младших коллег — особенно женщин — в патриархальном и иерархичном научном мире. Свою дисциплину он явно любил больше личной славы. В то же время Гордон верно оценил его вклад: рассказ о средневековой литературе в этом издании выдающийся и явно принадлежит перу Толкина.

Творческая энергия в Толкине бурлила. Он продолжал упражняться в поэзии, в том числе написал два стихотворения о Вёльсунгах на древнеисландском: «Мифопею», задумчивые размышления о мифе, сказках и христианстве, сложившиеся во время работы в экзаменационной комиссии, и «Смерть Артура» почти на тысячу строк. Еще одним поэтическим произведением стала короткая англосаксонская драма для радио «Возвращение Беортнота, сына Беортхельма». Он возобновил, но потом забросил работу над версификацией легендариума и приблизительно с 1933 по 1937 год писал, редактировал и переписывал «Квенту Сильмариллион» в прозе. Мифы и легенды он снабдил хрониками, очерками о фонетике, письменности, этимологии и орфографии языков, картами. Вымышленные языки получили свои алфавиты. Толкин даже написал на эту тему статью «Тайный порок», позднее опубликованную. К 15 ноября 1937 года он завершил «Квенту Сильмариллион» и отправил книгу в издательство «Джордж Аллен энд Анвин», а 7 августа 1936 года в эфире прозвучал фрагмент перевода «Жемчужины», отвергнутого издательством «Дж. М. Дент», но заинтересовавшего BBC Radio.

Совмещая, как обычно, приятное с полезным, Толкин и Льюис образовали фракционную группу «Пещера» для борьбы за реформу Оксфордской школы английского языка, а также вступили в общество «Инклинги»[23] — творческую мастерскую, где писатели читали и комментировали свои не опубликованные пока стихи и прозу. Организацию основал не по годам развитый студент Эдвард Танье Лин — брат Дэвида Лина, который станет режиссером и снимет несколько знаковых для XX века фильмов. На заседаниях, проходивших в комнатах Лина в колледже, всегда были рады преподавателям. Толкин и Льюис присоединились к этому кругу в начале 1930-х годов. Толкин читал там «Странствие» — сказочные стихи, позже адаптированные для «Властелина колец», и служил секретарем. Когда Лин в 1933 году окончил университет, Льюис сохранил «Инклингов» для небольшой группы друзей. По вторникам до обеда они встречались в хозяйской гостиной паба «Орел и дитя» (Eagle and Child)[24], попивая пиво из бочки, а в четверг вечером Льюис приглашал гостей к себе в Колледж Магдалины и сам оплачивал выпивку. Периодически к Льюису и студентам присоединялся Толкин, устраивая вечера «пива и „Беовульфа“». Его, видимо, вдохновлял этот мирный и, можно сказать, гражданский аналог военного товарищества. Сложившаяся группа была намеренно антимодернистской, даже старомодной, если учесть твидовые костюмы-тройки и курительные трубки. Еще она была очень английской в сентиментальном, а не бравурно-националистическом смысле, по-оксфордски провинциальной и в целом христианской, хотя спектр взглядов варьировал от католицизма Толкина до ольстерского протестантизма Льюиса. В 1931 году, кроме центральных фигур — Льюиса и Толкина, — к «Инклингам» принадлежали брат Льюиса Уоррен, врач Роберт Эмлин Хавард, адвокат Оуэн Барфилд, ученый Хьюго Дайсон и Чарльз Уильямс из «Оксфорд юниверсити пресс».

К концу 1932 года Толкин закончил черновик «Хоббита» и сразу поделился рукописью с Льюисом, который к началу февраля следующего года ее с удовольствием прочел. В ранней версии история оканчивалась смертью Смауга, хотя Толкин уже рассказывал своим детям заключительные главы. Три года спустя, в первые месяцы 1936 года, издательство «Джордж Аллен энд Анвин» предложило Толкину отредактировать перевод «Беовульфа», выполненный Джоном Кларком Холлом, — с момента публикации в 1911 году он оставался стандартной версией этой поэмы для студентов. Толкин был слишком занят и любезно рекомендовал поручить это дело Элен Гриффитс, своему научному ассистенту по изданию Ancrene Riwle. Тем не менее он обсудил проект с редактором издательства Сьюзан Дэгнолл — специально для этого она приехала к нему в Оксфорд. Во время визита Сьюзан услышала о «Хоббите», попросила напечатанную на машинке рукопись и прочла ее. Вдохновленный такой поддержкой, Толкин посвятил доработке книги нечастые свободные минуты и к августу 1936 года почти ее закончил, а в октябре отправил в издательство.

Затем события развивались стремительно, и вся жизнь Толкина — или, по крайней мере, его последующая репутация — изменилась буквально за три дня.

В профессиональном отношении он достиг пика 25 ноября 1936 года, выступив в Британской академии с лекцией «„Беовульф“. Чудовища и критики». Она по сей день остается наиболее значительным критическим разбором поэмы, и, что необычно, Толкин здесь не занимается филологическим анализом, а страстно требует литературной критики. Эту лекцию вообще можно назвать одним из самых своеобразных и искренних критических произведений в истории, а благодаря аллегориям и отступлениям, эрудиции и шуткам, глубине и метким замечаниям она не уступает критическим работам Сэмюэла Джонсона, Сэмюэла Тейлора Кольриджа и Оскара Уайльда.

Почти одновременно гигантский сдвиг произошел и в судьбе Толкина-литератора: его книги одобрили не только близкие друзья, но и крупное издательство. Двадцать восьмого ноября Дэгнолл вновь приехала в Оксфорд, чтобы обсудить «Хоббита» и, предположительно, иллюстрации к книге, — Толкин со своей обычной дотошностью сделал как минимум пять карт (в конечном счете в печати вышли всего две, зато появилось несколько дополнительных картинок). Издательство заинтересовали и детские рассказы, поэтому Толкин передал гостье «Фермера Джайлса из Хэма», «Роверандома» и «Мистера Блисса», а также перевод «Жемчужины». Средиземье стояло на пороге превращения во всемирное достояние.

Но что такое Средиземье? Где оно?

Если говорить просто, «средиземье» — middle earth — это мир. «Оксфордский словарь английского языка» определяет его следующим образом: «Мир, земля как пространство между раем и адом. <…> Иногда также обитатели и вещи этого мира, особенно в противопоставлении небесным. Мирское, в отличие от божественного, духовного».

Словосочетание встречается в «Беовульфе», «Скитальце», «Сэре Гавейне и Зеленом рыцаре» и поэме «Роман о Бруте» стихотворца XIII века Лайамона (Laȝamon). Последнее произведение — самая ранняя история Британии на англо-нормандском языке, на котором тогда говорили в этой стране и который подвергся сильнейшему воздействию англосаксонских поэтических традиций в области аллитерации, сжатости и сложносоставных слов. Летопись народа смешивается в нем с мифами и легендами: там есть и основание государства римлянином Брутом, и прибытие англов, саксов и ютов, и король Артур.

Лайамон писал middle earth по-разному: middilherþe, middel ærde, middelerþe, middel-eærde. Всего в словаре приведено более сорока вариантов, а история слова прослеживается до англосаксонского middenerd (тридцать с лишним вариантов написания) и среднеанглийского middle-erd (в более чем сорока вариантах) и выведена из древнесаксонского middilgard, связанного с древневерхненемецким mittigart или mittilgart и готским midjungards. По осторожным оценкам, существовало более сотни вариантов написания, причем слово оставалось в употреблении еще в XIX веке. В глоссарии Гэвина Дугласа к «Энеиде» Вергилия, вышедшем в 1710 году под редакцией Томаса Руддимана, отмечается, что фразу Myddill erd «еще употребляют старики в С[еверной] Ш[отландии], подразумевая „землю, на которой мы живем, в противоположность могиле“. Они, например, говорят: „Никто во всем средиземье не сможет это сделать“».

Век спустя в журнале «Эдинбург мэгэзин» напечатали сказочное предание про женщину, которая «трижды избежала подтверждения, что она — фея, посетила своих друзей в „средиземье“, с которыми она прожила семь лет, и объяснила нравы и обычаи Волшебной страны». То же слово появляется в отлично известном Толкину фэнтезийном романе «Змей Уроборос» (1922) Эрика Рюкера Эддисона. Толкин познакомился с его создателем и был высокого мнения о его творчестве: «Я продолжаю считать его величайшим и самым убедительным автором, пишущим о „вымышленных мирах“, из всех, которых я читал».

Несколько лет спустя, в 1951 году (до публикации «Властелина колец»), друг и поклонник Толкина Уистен Хью Оден (1907–1973) употребил слово «средиземье» в стихотворении «Под какой лирой» для братства «Фи Бета Каппа», прочитанном в Гарварде в июне 1946 года: «Забав Бессмертных круговерть для средиземья — жизнь и смерть».

Что касается Толкина, его Средиземье (middangeard) возникло в момент зарождения последующего легендариума. Отдыхая в 1914 году в Корнуолле — можно сказать, на дальнем Западе, — он был тронут двумя строками из поэмы Кюневульфа «Христос». Немногих англосаксонских поэтов мы знаем по имени, и мало стихотворений имеют установленное авторство — что не помешало Толкину воображать, будто «Беовульфа» сочинил некий Хеорренда, на которого он намекает в своем легендариуме, — однако Кюневульф известен, и упомянутые строки звучат так:

Этот отрывок трактуют как «Славься, небесный луч, ярчайший из ангелов, ниспосланный людям в этом средиземье!», однако earendel — неоднозначное слово. Его интерпретировали как имя собственное со значением «восходящее солнце» или «утренняя заря», и Толкин явно чувствовал в нем лингвистическую мощь.

Долгим жарким летом 1914 года эти таинственные строки не оставляли его. Из Корнуолла он поехал в Уорик, а затем к тете в Ноттингем, где 24 сентября написал поэму «Плавание Эаренделя, Вечерней Звезды» — первое, в котором фигурирует Средиземье. Искристой поэзией в ней изложена история небесного мореплавателя Эаренделя, пересекающего ночное небо и исчезающего в рассвете:

«Я чувствовал странный трепет, — вспоминал потом писатель. — Во мне будто что-то завертелось, я словно наполовину очнулся ото сна. В этих словах было нечто очень далекое, странное и прекрасное, неуловимое для меня и выходящее за пределы древнеанглийского». Излитые на бумагу строки озадачили его самого. Когда товарищ по ЧКБО Джеффри Бэйч Смит спросил, о чем идет речь в поэтическом тексте, Толкин ответил: «Не знаю, но попытаюсь разобраться».

К концу 1914 года он расширил историю Эаренделя (теперь он писал это имя не Éarendel, а Eärendel) и превратил ее в длинную поэму-повесть, связав небесного мореплавателя с Волшебной страной и эльфийским городом Кором. Одновременно он развивал свое новейшее изобретение — квенью, поэтому два великих элемента обширного легендариума — литература и язык — возникли с разницей в несколько недель за считаные месяцы до начала мировой войны. Акварели тоже вписывались в задуманный им цикл легендарных сказаний. Безграничный легендариум Толкина тем самым зародился благодаря синтезу трех компонентов: лингвистического новаторства, литературного творчества и изобразительного искусства, которые дополняли и обогащали друг друга, а иногда даже друг другу противоречили.

«Плавание Эаренделя, Вечерней Звезды» (Éala Éarendel Engla Beorhtast) Толкин переписывал около пяти раз. Этот герой появляется и в «Наказе менестрелю», написанном зимой 1914 года и ставшем, в свою очередь, «Словом об Эаренделе». В том же году, 27 ноября, Толкин прочел «Плавание Эаренделя, Вечерней Звезды» в Эссеистском клубе Эксетер-колледжа — стихотворение было написано в конце мирного лета, предшествовавшего Великой войне, и вскоре распространилось в Оксфорде как первое толкиновское произведение о Средиземье.

Воспоминания о море у берегов Корнуолла отразились и в «Приливах». Это импрессионистское стихотворение датировано 4 декабря 1914 года, но, возможно, было создано немного раньше, во время отдыха на полуострове Лизард. В нем чувствуется гул океана и колоссальный простор времени.

В марте следующего года Толкин превратил стихотворение в «Морскую песнь давних дней», а в 1917 году — в «Рога Илмира», и к тому моменту оно прочно вошло в «Книгу утраченных сказаний». Во введении к этой версии стихотворения говорится, что Эарендель — сын Туора, поэтому строки становятся элементом толкиновского «великого предания» о падении Гондолина.

Критики любят рассуждать об имени Эарендель, но не менее важна фраза: Ofer middan-geard monnum sended. Средиземье (далее в этой книге — Middle-Earth) имеет для Толкина столь большое значение, потому что это место воплощения. Дело в том, что волшебство возможно только в реальном мире. На Небесах оно было бы просто заурядным событием, но на земле, в Средиземье, его можно увидеть раз в жизни, да и то в лучшем случае.

Толкин никогда не забывал о Евангелиях, четырех свидетельствах проявления Бога в нашем мире. Его вера была строго обыденной — без мистики и претензий на святость, но с пониманием, что повседневное обязательно и каждый день соприкасается с божественным. В таком подходе к теологии — и в восприятии Толкина — божественное не занимает какого-то отдельного, священного места, а является элементом повседневного, и в этом его ценность. Именно поэтому в Средиземье нет церквей: возвышенное не отделено от банального.

Вероятно, Толкин далеко не сразу выделил часть своего вымышленного мира как Средиземье. Через десять с лишним лет после выхода «Змея Уробороса» Эддисона он создал серию карт («Амбарканта», около 1937 года) и отметил, что «на севере и юге… Средиземье простирается почти до Стен Мира». Спустя еще несколько лет в одном из писем он прямо отождествляет свои земли с древне- и среднеанглийскими средиземьями и тем самым с предысторией нашего мира. Параллельно он завершает и публикует «Хоббита», и, хотя в самой повести это слово не упомянуто, ее задним числом будут считать основополагающим нарративом Средиземья как минимум в печати.

В первом издании «Хоббита» Средиземье — странное место, где ссылки на наш мир смешиваются с миром, формирующимся в воображении Толкина в преддверии Великой войны: пустыня Гоби, шетландские пони и Гиндукуш соседствуют с Гондолином и враждой между эльфами и гномами. Во втором издании, которое Толкин уже начал согласовывать с «Властелином колец», упоминания нашего мира и посторонних вымышленных миров (следует отметить лилипутов) отсутствуют. В третьем издании появляются Бри, Заверть и брод через Бруинен, а также уточнены даты. Средиземье отдалилось от нашего мира и стало более осязаемым. Но вообще Средиземьями можно считать места действия всех художественных произведений Толкина, так как все они накладываются друг на друга.

И у Толкина, и у Льюиса были литературные амбиции, и в 1936 — начале 1937 года они оба решили написать романы: Льюис — о космических путешествиях; Толкин — о путешествиях во времени. По этому договору — возможно, даже пари — один написал книгу «За пределы безмолвной планеты», вышедшую в 1938 году и ставшую первой частью «Космической трилогии», а другой набросал историю падения Нуменора — вариант мифа об Атлантиде. Впоследствии она войдет в «Сильмариллион» как глава «Акаллабет».

Это предание должно было стать сердцем романа «Утраченный путь», неоконченного филологического трактата о путешествиях во времени. Главный герой — ученый Альбоин Эррол, специалист по древним языкам Севера. С детства его преследуют сны об утонувшем острове Нуменоре и слова, в которых он слышит отголоски исчезнувшего языка, называемого им то эльфолатинским, то эрессеанским, то белериандским, то германским. Слова, должно быть, возникли тысячи лет назад и перенеслись во времени. Остров Нуменор, по-видимому, лежит в водах Атлантики, в нескольких милях к западу от побережья Корнуолла, и может быть интерпретирован как Лайонесс — потерянная полоса земли от Лендс-Энда до архипелага Силли, связанная с легендами о короле Артуре. Нуменор при этом — отдельный миф, развивавшийся в тандеме с легендариумом, поэтому «Утраченный путь», действие которого происходит в современном Корнуолле, в большой степени можно считать произведением о Средиземье. Затем Альбоин (имя — один из вариантов Эльфвина, и персонаж отчасти автобиографичен) видит сон о Нуменоре и встрече с Элендилем, нуменорским борцом за свободу, противостоящим правителю Саурону. Последний ввел на острове машины, железные корабли и даже летучие лодки. Технологическая революция повлекла за собой тоталитаризм, массовую слежку и грубое нарушение прав человека. Толкин углубился в легендариум, чтобы подробнее описать нуменорские беды: в какой-то момент он ввел миф о сотворении мира, где явно прослеживаются наброски прозы «Квенты Сильмариллион». Альбоин получает приглашение перенестись в прошлое и побывать в эпохе Нуменора.

Возможно, Толкин рассчитывал написать роман в духе «Пака с Холмов» Редьярда Киплинга (1906) — серии путешествий в ключевые моменты английской истории и культуры. Кристофер Толкин предполагает, что в «Утраченном пути» могли появиться истории о лангобардах, скандинавские погребальные ладьи, Прямой путь в Волшебную страну, племена богини Дану из кельтской мифологии, наскальные рисунки, ледниковый период, Элендиль, Гиль-Галад и, конечно, Нуменор. Книга должна была стать глубоким сводным мифом. Толкина, кажется, поразило наслоение пластов истории, формирующих невероятно масштабное прошлое, а также разнообразие исторических свидетельств, в которых оно выражается. Речь не только об архивах, археологии, фольклоре и устных преданиях, но и о памяти, психике, духовном, священном.

Помимо Нуменора, эта неоконченная история связана с «Беовульфом» ссылками на бога урожая Короля Снопа, на собственный толкиновский перевод этой поэмы и на исторических готов с их легендарной родиной — островом Скандза. Дальше в нарратив «Утраченного пути» вплетается фигура Эльфвина, путешествующего во времени англосаксонского поэта и «друга эльфов». Он идет по британским и ирландским мифам, по Средиземью и Волшебной стране и в какой-то момент поет о Лихолесье. Англосаксонские стихи, которые декламирует Эльфвин, Толкин впоследствии адаптировал в одном из черновиков «Сильмариллиона», и эти миры слились.

Вечные приливы и отливы текстуальных обменов проявляются и в привычке Толкина не просто писать поэзию на англосаксонском, которым он, по воспоминаниям его сына Кристофера, свободно владел (один из стихотворных примеров — Sellic Spell), а переводить на этот язык летопись Средиземья. Сам Эльфвин затем получил развитие в «Записках клуба „Мнение“», еще одном странном неоконченном романе, за который Толкин взялся около 1944 года, когда счел невозможным продолжать работу над «Властелином колец» (см. третью главу этой книги). В пространных дискуссиях клуба постоянно появляется и тема Нуменора: члены анализируют его язык и в итоге определяют его как англосаксонский, а мощь острова даже после погружения под воду способна вызвать разрушительный шторм. Еще там есть корабль «Эарендель» и Зигур, аналог Саурона.

Толкин вскоре забросил «Утраченный путь» ради работы над «Хоббитом» и не продвинулся дальше нескольких глав и серии заметок, но книга обнажает вопросы, заботившие писателя, — они будут совсем иначе раскрыты во «Властелине колец». Тот факт, что центральное место в повествовании отдано Нуменору и герою Элендилю (потом он превратится в нуменорского предка Арагорна), равно как и мистическая филология, ставят книгу в ряд произведений о Средиземье. Причудливые слова обладают во «Властелине колец» странной силой (см. заключение) и, кажется, собственной волей. Они стоят на страже древних культур, соединяют настоящее с прошлым.

Более того, в уста Альбоина вложено одно из важнейших убеждений Толкина: литература является эманацией того языка, на котором она написана, и язык «каким-то образом связан с атмосферой созданных на нем легенд и мифов». «Утраченный путь» — дорога к чудесному, путь в Волшебную страну — это и есть сам язык.

«Властелин колец» от Мордора до Шира окутан страхом перед тоталитарным правлением. Этот кошмар связан с Сауроном и его методами надзора, от соглядатаев до огненного глаза-прожектора, который прощупывает все вокруг, а также с его приспешником, сломленным Саруманом. Получается, что «Утраченный путь» напрямую посвящен острым политическим проблемам 1930-х годов, а в позднейших произведениях о Средиземье они только подразумеваются и раскрываются благодаря этому ненаписанному роману.

Еще одно Средиземье — неоконченное стихотворение Толкина «Падение Артура», где Эарендель, Тол-Эрессеа и Нуменор упоминаются даже чаще. Верно и обратное: некоторые элементы артуровских легенд были включены в Средиземье. Есть сходство между путешествиями Ланселота и плаваниями Эаренделя, а уход Ланселота сравнивают с уходом Туора. Сеть связей, соотношений и соответствий между различными толкиновскими преданиями и стихами не может не поражать. Его произведения тесно сплетены, глубоко запутаны и сложны.

Из этих хитросплетений родится «Хоббит» и, в конце концов, «Властелин колец». Книги были написаны в условиях огромной профессиональной нагрузки на фоне еще только складывающегося легендариума, но все-таки в них присутствуют нарративная логика и четкие выводы. Истории Толкина нашли свой голос в окружающем хаосе, смогли укорениться в суматохе и нестабильности своей мифологии. Местом крепления его преданий, особенно самого длинного из них[25], почти неизбежно стала почва Средиземья, которая, несмотря на кажущуюся твердость, была зыбучим песком. Во-первых, легендариум — этот океан преданий — переживал непрерывные приливы и отливы, а во-вторых, «Хоббит» и «Властелин колец» сами воздействовали на Средиземье, меняя его гномов и заново создавая Галадриэль. Истории множились, взаимодействовали, вступали в симбиоз. «Сильмариллион» пришлось переписать из-за «Хоббита» и в еще большей степени — из-за «Властелина колец», и весь легендариум при жизни Толкина так и не был опубликован.

Поразительно, что Толкин предпочитал не корректировать сюжет маленькой повести вроде «Хоббита», а пересматривать весь свой двадцатилетний мифологический проект. Он знал, когда история срабатывает. Вся сага Колец власти родилась именно из «Хоббита», а не из легендариума. Вот характерный пример. Толкин не позволил эльфийским войнам в легендариуме управлять историей, а путем экстраполяции создал целый хронологический период, объясняющий и Вторую, и Третью эпоху Средиземья в контексте одной случайной особенности — Кольца, и даже справедливо подчинил Кольцу Всевластья всю историю Нуменора. Толкин чувствовал, когда ему попадается верный сюжет, и продолжал развивать предание. Сложность и трудоемкость теряли значение, когда слово брала истина.