Толстый мальчишка Глеб

КАК ГЛЕБ ХОДИЛ НА СПЕКТАКЛЬ

Мишаню разбудил громкий голос тетки Федотьевны:

— Там ямищу-то высадили — бяда!.. Чисто колодец аль могила какая!.. Страсть сколько землищи наворочено!.. Уж Тараканыч и головы не приложеть: сам не свой ходить!.. Должно, грит, клад был зарытай, вот они ево ночью отрывали…

Глеб уже не спал и тоже слушал, весело поглядывая на Мишаню.

— А я думаю, не иначе это ворожба, колдовство, одним словом… Стало быть, сурьезный враг у них завелся: ворожить, яму под них роеть… Уж я говорю: иди, Пятрович, к одной жанчине, укажу табе адрес, она энту ворожбу отводить, хорошо знаеть… Есть тому примеры… Ваши-то аи ушли куды?..

— Спят еще, — сказала мать.

— Чтой-то долго? Эй, хоз-зявы! — постучала она по ступенькам. — Будя дрыхнуть, увставайтя!..

— Мы не спим! — откликнулся Глеб, подмигивая Мишане. — Давно уже проснулись!..

— А проснулися, нечего вылеживаться, а то земля притяня!.. Вылазьте со своей берлоги, гляньте-кось, какой я вам прейскурант принесла!..

Глеб и Мишаня вылезли. Тетка Федотьевна дала им тетрадный листок, разрисованный цветными карандашами, посреди которого прилежным аккуратным почерком было написано:

— А где вы его взяли? — спросил тетку Федотьевну Мишаня.

— Двое детишков по дворам повещали, усем жалающим давали. Я взяла нашему сатаненку, а он, угорелый, дрыхнеть тоже без задних ног! Гляжу я на вас, рябяты, до чаго вы спать здоровы! На что другое их нету, а уж спать завалятся — уняси ты мое горе!.. Вот они, молодыя-то лята!.. Наспротив Пятровны и афишка вывешена, тама усе подробно указуется… Надоть сходить! Это я последнюю время заплошала, забеднела, а бывалоча, страсть эти постановки любила: ну, ни одной-разъединой не пропущу! Чудесные пьески разыгрывали: «Месть девы» — ну, до чего антиресно! А то «Нявеста у дверь, а жених у Тверь» — это комедия, прокатывали!.. Пойдете, что ли?

— Поглядим… — солидно сказал Мишаня. — Как дела…

— Ах, антихристы! Ах поросяты! — захохотала тетка Федотьевна. — Дяла у них завелись, у анжинеров-то у наших!

И тетка Федотьевна, веселая, ушла, захватив афишку. Мишаня с Глебом уселись на ступеньках, чтобы солнышком прогнало сон, потому что дальше спать было опасно могут заподозрить: почему так долго спят?..

Сестра Верка и так уже три раза прошла мимо них с видом строгим и торжественным, каждый раз пристально на них взглядывая и все чему-то усмехаясь…

— Чего всходилась? — не вытерпел Мишаня. — Ходит, ходит… И чего все ходит?

— Да так… Смотрю, не выспались вы…

— А твое какое дело!

— А такое, что уж очень вы глубокую яму выкопали… Устали, наверное…

— Какую яму? — заорал было Мишаня, но сразу спохватился и перешел на угрожающий шепот: — Какая еще такая яма, когда мы ни про какую яму не знаем даже…

— Но только эти труды ваши напрасные, — не слушала Верка. — Глупость просто… Уж ты — ладно, что с тебя спросить, а вот для Глеба непростительно…

— Чего мне непростительно? — поинтересовался Глеб.

— Да ворожить, как старушка какая…

Глеб возмутился и ляпнул:

— Ничего подобного! Мы ее вовсе не для ворожения копали, а…

Верка, торжествуя, запрыгала и запела:

— Вот и попались! Вот и сознались!

Глеб и сам понял, что допустил оплошку, растерялся и смолк, моргая.

— А тебе что за дело? — спросил Мишаня. — Продать нас хочешь? Иди продавай!..

— Ничего не продавать!.. Даже наоборот: могу вам помочь, чтобы вы напрасно не мучились… Но только еще подумаю, стоит вам помогать или нет, смотря как вы себя поведете… Писанину вашу получили, читали все…

— Ну и что говорят? — осведомился Глеб. Верка ехидно усмехнулась:

— Говорят: писал писака, не разберет и собака…

— А ты в наши дела не суйся! — обиделся Мишаня. — Иди вон к своему Лаптяне! В колодец!

Мишаня намекал на то, что Верке Лаптяня прислал в день Восьмого марта поздравительную открытку, начинавшуюся словами: «Привет из колодца!»

Тут уж Верка обиделась:

— А если вы на меня кричите и дразнитесь, то я вообще с вами не разговариваю!.. Посидите пока, погрейтесь… А потом попросите получше, очень для вас интересное знаю. Но это для Глеба только, Глеба мне жалко, а с тобой, дурак, я вообще не вожусь! Только сначала вы мне все подробно должны рассказать, зачем вы яму копали…

— Сейчас расскажем, жди!..

Верка ушла, по привычке изо всех сил топая ногами по ступенькам, чтобы внутрь Мишаниной квартиры насыпалось побольше сору.

Потом пришел гонец Колюнька и секретным шепотом, со страхом кося по сторонам глазами, сообщил:

— Гусь велел… Приходить к четырем… На нашем месте…

Через Глебову доброту от Колюньки никакого покоя не стало — после грибов так и таскался за Глебом и Мишаней как хвостик. Даже хотел подарить им лучшее свое сокровище — красненькую стекляночку.

— Глеб, а Глеб… Хочешь, я тебе свою стекляночку насовсем отдам?

— Она мне не нужна, у меня в Свердловске всяких цветов стекляночки имеются… — ответил Глеб.

— Мишань, а тебе не нужно моей стекляночки?..

Но и тот не стал стекляночку брать.

Мишаня и Глеб решили пока разойтись и подкрепиться завтраками, чтобы иметь свежую голову, а потом сразу опять встретиться и тогда уж все обсудить.

Но тяжелая разбойничья жизнь с ее недосыпаниями настолько подорвала силы Мишани, что после завтрака он заснул в мешке, чуть не проспав время сбора.

Глеб тоже не приходил, потому что случайно уснул в саду под кустом, куда прилег, чтобы обдумать разные дела.

Но все-таки к четырем часам они поспели на сборный пункт у Чертовой ямы, где уже собрались Гусь, Братец Кролик, Лаптяня и Колюнька.

Они одновременно загорали и слушали Гуся. Атаман был разгневан тем, что всякая мелкота осмелилась соваться со своими афишками через границы независимой территории Гусиновки.

Махая своими длинными ручищами, он разглагольствовал о славном историческом прошлом этой страны:

— Весь город был ей подчинен! Гусиновцев все дрожали!.. Затронешь — лучше тебе тогда на свет не родиться… Отец рассказывал: как ночь, так выходят гусиновские, в гармошку рванут, рванут! — уж все знают: гусиновские вышли!.. На дороге им не попадайся, кто с других местов (своих не трогали), — извалтузят, будь здрав!.. А то дадут спичку и заставят улицу мерять — сколько раз в улице спичка уложится! Га-га-га-га!..

Остальные разбойники тоже захохотали над выдумкой старинных гусиновцев.

— Или скажут: залезай на ворота, кукарекай по-петушиному! Вообще, много устраивалось всяких потех!.. Дрались: Гусиновка на Новые места!.. Гусиновские всегда побеждали!.. У дяди моего и сейчас на голове ямку видно, где кирпичом было прошиблено!.. Деревенские разини боялись на базар через Гусиновку ездить: дорога через нас проходит, а они давали кругаля по лугу, по кочкам!.. Сам Меркушка-разбойник с Гусиновки происходил! Не абы кто! Тетка Федотьевна и место обещалась показать, где ихняя хата стояла. А теперь думают, если Меркушка вымер, то ходи-расхаживай, не бойся, будто тут и ребят никаких не живет… Жалко, занят я был, сарай этот проклятый домазывал, не видал их: я б им дал! Да ладно, еще успеется! Мы свое время тоже знаем! Надо сейчас нагрянуть всей оравой, спектакль ихний разогнать, а шурум-бурум весь переломать. Тогда увидят, что за люди на Гусиновке водятся!.. Сейчас вот Огурец придет — и двинем! Я его послал большую эту афишу содрать и принести сюда…

Увидев Огурца, идущего с пустыми руками, окончательно рассвирепел:

— Почему пустой?

— Никак нельзя было, — сказал Огурец. — Все время народ толпится, читает… Я ждал, ждал…

— Ладно, после сдерем!.. А теперь — айда, а то опоздаем!..

И грозная орда гусиновских двинулась по мирным зеленым-улицам на разгон спектакля.

— Всех как мышей разгоню! — хвалился Гусь, грозя городу кулачищем.

За ним шел Лаптяня со своим метким бумерангом, а дальше тесной толпой Мишаня, Глеб, Братец Кролик, Огурец и Колюнька.

Глеб тоже шел, но сам все по сторонам оглядывался и на ребят озирался — хотелось, видно, ему тягу дать, да перед ребятами стыдно: раз все идут, то и ты иди, а как же иначе?

Похоже, и кое-кто другие побаивались, но старались виду не подавать, чтоб не подумали, будто струсил, будто дрожь у него в коленках…

Один только Колюнька внимательно выслушал все, что говорили большие, не сводя с них зорких глаз, все понял и присоединился к набегу без всякого страха и сомнения.

Он хорошо понял, что от него требуется: подобрал где-то длинную палку и, немного подумав, положил в карман камень.

Оказывается, спектакль должен был идти прямо в воротах дома, где помещается пост № 9.

Откуда-то было притащено много длинных скамеек и поставлено в ряд перед воротами, как в театре.

Жители из ближних домов вынесли свои стулья и табуретки.

На скамейках сидели малыши и взрослые, а кому места не хватало, тоже не горевали — расселись прямо на земле.

На передней скамейке виднелась наряженная по-праздничному тетка Федотьевна в окружении толпы слушателей.

Недалеко от нее сидели Роза и Лариска, а когда увидели, что пришел Гусь, пересели еще ближе.

Занавес заменяли ворота: откроют ворота — значит, занавес открыт, закроют — закрыт занавес. Очень ловко кто-то придумал. Двое незнакомых мальчишек пробовали его, то открывая, то закрывая створки. А во дворе суетились и бегали другие мальчишки и девчонки в смешных костюмах.

Страшно плечистый и лобастый подросток с красной повязкой на руке указывал, кому где сесть, и унимал самых оголтелых зрителей, которые лезли прямо во двор и обсыпали друг друга пылью.

Заметив его, Огурец сообщил испуганным голосом:

— Мне тут нельзя… Меня вон тот ловит!..

— Это Васька Грузчик! — сказал Гусь. — За что он тебя ловит?

— Я у него стамеску украл…

И Огурец шмыгнул за угол.

— Плохое Огурцово дело… — задумчиво покачал головой Гусь. — Тут соображать нужно чугунком своим, у кого стамески воруешь!.. Этот Васька кого хочешь может извалтузить: он еще маленький был, как Колюнька, а уже с большим лилипутом дрался, когда цирк сюда приезжал!.. Ну, тут ошибка произошла! Он, этот лилипут, сзади был точь-в-точь, как один там, Казак. А этот Казак был самый Васькин враг. Раз видит Васька: идет Казак в шляпе! Конечно, Ваське противно стало: еще и в шляпе! Догоняет, хватает шляпу и закидывает через забор! Тот оглянулся, а он не Казак, а лилипут! Давай драться! Покуда разобрались, как да что, здоровых друг дружке шишек понавешали!..

— А кто кого? — спросил Братец Кролик.

— Неизвестно. Додраться им не дали… Да уж небось Васька! Глянь, какой он здоровый! Куда до него лилипутам разным!

Гусь вломился в самую гущу публики, раздавая кругом толчки, оплеухи, затрещины и ухарски плюя во все стороны шелухой от семечек, которые выбирал из зеленого подсолнуха, в одном месте имевшего неосторожность свесить голову за плетень.

Колюнька от него не отставал и тоже горячо взялся за дело: столкнул двух малышей со скамеек, развязал у одной маленькой девчонки бант, у другой вырвал сливу и съел сам, а косточкой плюнул в третью.

Остальная шайка держалась потише, так как некоторые обнаружили среди зрителей своих матерей и бабушек.

Учительницы Галин Петровны было что-то не видать, зато Мишанин отец, откуда ни возьмись, очутился рядом с теткой Федотьевной и весело помахал Мишане.

А Васька Грузчик подошел к Гусю и сказал:

— Здорово, Гусь! Вижу, чего ты сюда заявился со своей ватагой! Хочешь тут какого-нибудь шороху наделать, правильно я догадался? Но только напрасно ты трудился, шел: придется тебе это дело отставить до другого разу…

— Эт-то почему? — по-петушиному вскинул голову Гусь.

— Да потому вот… — И, склонившись к Гусю, Васька грозно спросил: — Ты меня знаешь?

— А как же, Вась, кто же тебя не знает…

— Ну вот… — оскалился Васька. — Хочешь смотреть — смотри… Сядь вот, на травке, и смотри… Вон хорошее, место — вы, хлопцы, рассаживайтесь, не стесняйтесь… А будешь не давать спектакль показывать…

Он опять склонился к Гусю и грозно прошептал:

— Удушу! Понял? Понял, говорю?

— Понял, — ответил Гусь и скромно сел на землю.

Притихшие разбойники расположились вокруг него.

Колюнька съежился, втянул голову в плечи и тоже присел, испуганно моргая. Он незаметно выкинул из кармана камень, а палку положил рядом и все тихонько отсовывал ее подальше, а потом и вовсе пересел от нее в другое место.

— Ладно, поглядим малость, чего они тут будут ломаться… — пробурчал Гусь для успокоения своих подчиненных.

Скоро Васька Грузчик опять подошел и миролюбиво попросил:

— Эй, Гусь, ты лучше присматривай-ка тут за порядком, а то мне некогда!

— Это я могу! — обрадовался Гусь и, взяв Колюнькину палку, приступил к наведению порядка, расхаживая среди зрителей и тыча палкой тех, до кого не мог дотянуться рукой: — А ну, давай у меня сидеть смирна-а!.. А ну, попробуй у меня кто баловаться! Не болтай ты, косой, ногами своими грязными, пока я тебе другой глаз не поправил! А ты, голова клином, куда огрызок кидаешь? Подними, пока я его тебе за шиворот не запихнул! На базар пришел — огрызки тут кидать? Мишань, тресни вон того, сопатого, в картузе, чего он все копошится, покоя ему нету?..

В это время откуда-то с хохотом и гиком явилась еще одна неизвестная малочисленная шайка и сразу начала высматривать, что бы ей такого натворить.

Гусь подошел к их вожаку и, ни слова не говоря, дал ему по голове.

— Ты что, саб-ба-ака! — взвыл тот, схватившись за ушибленное место, а Васька Грузчик крикнул от ворот:

— Эй, Гусь, так нельзя!

Гусь с недоумением уставился на него, и Васька пояснил:

— Надо добром…

Гусь кивнул и обратился к побитому:

— Садитесь, располагайтесь, вот местечко!.. А если пришел мешать, то… ты меня знаешь?

— Знаю я тебя, гусиная морда, папомню!..

— Тихо! — показал кулачище Гусь. — Присаживайтесь, располагайтесь, не стесняйтесь! Кто пошевелится — удушу!

Однако на таких условиях чужая шайка не пожелала смотреть спектакль и с угрозами удалилась, а Васька сказал Гусю:

— Нет, так не выйдет… Прекрати, сядь. А то самого прогоню!

— А что? Гляди, какой порядок: никто не пикнет!..

— От такого порядка все остальные зрители разбегутся. Сиди, смотри, ничего не делай…

— Как хочешь… — скромно пожал плечами Гусь. — Я думал, как лучше…

Вместе со своими подчиненными он уселся впереди самого первого ряда и принялся смирно смотреть на ворота, за которыми слышались возгласы и суета.

Но вот ворота открылись, и спектакль про Волка-разбойника начался.

На сцене-дворе изображалась какая-то полянка или лужайка, посреди которой торчал пень, а сбоку росло дерево.

Трава была настоящая, и дерево настоящее — антоновская яблоня, многим зрителям очень даже знакомая, а пень был откуда-то принесен и поставлен так, что можно подумать, будто он все время тут находился.

На дереве сидела девчонка, одетая в птицу, и представляла кукушку, потому что все время кричала «ку-ку» — очень похоже, а под деревом стоял, задумавшись, журавль с голыми, тонкими и длинными ногами, длинным бумажным носом, босой, но в большущих картонных очках.

— Глянь, журавль! — громко заржал Гусь при виде журавля, но из ворот выглянул Васька, и он смолк, сделав вид, что сильно заинтересован зрелищем.

— Я журавля знаю! — радостно сообщил Лаптяня. — Это Жорка! Я с ним в пионерлагере вместе был! Длиньше и тоньшей его никого нету! Хорошего они журавля нашли. А кукушка не такая: у ней полосы поперек!..

Затем раздалось страшное рычанье, от которого Колюнька вздрогнул и начал, не мигая, смотреть на сцену.

Выскочил Волк в страшной волчьей маске, с костью, торчащей из пасти, в лохматой вывороченной шубе. Рыча, он принялся носиться по сцене, потом прилег, свернувшись, на пеньке.

У Волка были широкие, как у Васьки Грузчика, плечи, и Гусь изо всей мочи зааплодировал и заорал:

— Вася! Ура! Давай, давай!

Волк привстал, повернулся к Гусю и укоризненно покачал головой, ничего не оказав, возможно, оттого, что рот был занят костью, но Гусь понял и притих.

Потом появились Заяц и Зайчиха с ушами и даже хвостиками.

Колюнька счастливо рассмеялся — так понравились ему зайцы!

Сначала зайцы робко выглядывали из-за куста сирени, Кукушка манила их к себе под дерево, но они не шли, пока Волк совсем не скорчился и не замолк: не то помер, не то заснул. Тогда зайцы осмелели и перебежали под дерево.

— Ниночка наша зайчиху-то представляеть, — сказала Мишаниному отцу тетка Федотьевна. — Деловая девка, бядовая, чисто прахтикантка! Намедни мне встрелась: я, грит, бабушка, играю зайчиху! Вот табе и Николашка!

Встав над Волком, Зайчиха звонким голосом принялась, декламировать:

Тетка Федотьевна обернулась к зрителям и, показывая; большим пальцем на Николашку, одобрительно сказала:

— Ишь!

Мишаня подтолкнул Глеба:

— Твоя! А ты говоришь, обдурил!..

Глеб молча и важно кивнул, со вниманием следя за игрой Николашки.

Зато Роза и Лариска начали всячески показывать свое презрение к Николашке, считая, что она никуда не годная артистка: пожимали плечами, кривили губы, фыркали и пересмеивались.

Дальше Волк опять вскочил, зарычал, испугав зайцев и Колюньку, но заметил Журавля и начал показывать на кость, знаками предлагая вытащить ее. Все объяснила с дерева Кукушка:

Дальше Журавль вытащил кость, а Волк, как известно, вместо благодарности хотел его съесть, но раздумал и не съел.

Журавль благополучно скрылся и больше не показывался, только раз промелькнул в глубине двора, уже в брюках, без клюва и без очков.

Лаптяня не удержался, чтоб не помахать ему с криком:

— Жорка! И я тут!

Но Журавль сделал вид, что не заметил.

На его место вышел Ягненок, и дальше все пошло по басне «Волк и Ягненок».

Зайцы в ней почти не участвовали, только сидели за кустом и дрожали от злодейства Волка.

Ягненок оказался хорошим знакомым Колюньки, каким-то Фрицем, и Колюнька сильно за него переживал, но, к его удовольствию, Волк Ягненка не съел, как ожидалось, а сам попался охотникам и после разных уловок, к которым прибегал для спасения своей жизни, был в конце концов застрелен из настоящего ружья.

Ворота закрылись, и зрители стали расходиться.

Многие остались, чтобы повидать артистов в обычной обстановке и побеседовать с ними.

Колюнька остался дожидаться Ягненка и всем рассказывал:

— Мы с ним ходили на Полевую — дразнить индюка! Индюк там живет. Скажешь ему: «Индий, индий, красный нос, поросеночка унес!» Он про поросеночка не любит, чтоб ему говорили, сразу красную, соплю выпускает: гурлы, гурлы! А как скажешь: «Индю в городе поймали, красны сопли оторвали!» — так и побежит за тобой, чтоб клюнуть! Мы сколько раз с Фрицем ходили… и ни разу нас индюк не догнал!..

Мишане и Глебу пришлось возвращаться вместе с Мишаниным отцом, теткой Федотьевной и Аккуратистовой матерью. Гусь и Братец Кролик плелись следом.

— Ну до чего чудесную пьеску разыграли! — восторгалась тетка Федотьевна. — Я этих пьесков в нардоме переглядела прямо массу и скажу откровенно: актрискам приезжим наша Николашка ни на вот толечкя ни уступить!..

— Чепуха! — вмешался в разговор Гусь. — Подумаешь, важность! А Николашке — слабо!

— Заяц не похож, — поддержал его Братец Кролик. — Он прыгает боком, и уши у него не такие длинные. Я зайца в несколько раз лучше могу сыграть!..

Братец Кролик еще больше округлил свои круглые глаза, задвигал длинной верхней губой, поджал руки и вытянул шею, будто это заяц привстал на задние лапки.

— Ах, беси! — восхитилась тетка Федотьевна и посоветовала: — Вы, рябяты, туды и проситеся!.. Аи вы хужея? Да вы будете поудалей!

— На кой нам нужно… — буркнул Гусь. — Будем мы связываться…

Мишанин отец, все время молчавший, вдруг отчего-то рассерчал:

— А какого… вам нужно, разреши узнать? По улицам в собак камнями шибаться? То им не нужно, это не нужно, не нуждаются… Иностранцы какие! Ото всего морды воротят! Энтому вон дураку книжек прислано цельный чемодан, да книжки какие, одни картинки что стоят: сам читаю, не оторвусь, а он странички перелистнул с пятое на десятое — готово!

Аккуратистова мать рассуждала жеманным голосом:

— Да уж такая нынче, куда ни взглянь, мода пошла на детишков: как окаянные! Один перед одним отличаются да замудряются… Однако ж на мово Вовочку грех жалиться, ничего не имею против: аккуратист малый! Хлопотун!

— А наш-то демон, — пожаловалась тетка Федотьевна на Братца Кролика, — ну усе, как есть, из дому перетаскал — кошкам да дружкам своим закадышным!.. Так по всем закоулкам и шарить, и шныряить, чисто сыщик! Усе мышиные норочки он раскопаеть, усякую похоронку унюхаеть!..

— Мой никаких поступков не делает, у него и без того делов хватает: вот сейчас сидит дома, лук в пучки вяжет… Дело на безделье не меняет! Да-а… Постоянно заботу проявляет, чего бы для дому сшибить!.. Все в дом! Хлопотун! Ну, уж я и держу его — вот!

Аккуратистова мать так крепко сжала кулак и пока зала.

— Я теперь знаю, что с тобой сделаю! — сказал отец Мишане. — Мне на работе путевку со скидкой сулились в санаторий на два месяца — вот там тебя научат по струнке ходить!.. Это тебе не здесь над матерью да над сестрой командовать, там — по звонку! И спанье ваше под крыльцом с нонешнего дня воспрещаю!..

— Чего я там не видел, — сказал Мишаня. — Никуда я не поеду… Мне и здесь хорошо…

— А тебя об этом меньше всего спросят! — отрезал отец, и чтобы не доводить разговор до опасного оборота, ребята потихоньку отстали и пошли одни.

— Не бойся, — утешил Мишаню Гусь. — А ты убеги! Меня позапрошлый год тоже в лагерь отправляли, говорят: осатанел ты всем, мать хоть вздохнет без тебя! А лагерь этот на горе, Гусиновка наша оттудова виднеется… Я полдня терплю, день терплю, нашла на меня скука — я и прибег домой! Отец, конешно, давай меня клочить! Как уморился, берет за уху, обратно повел. На второй раз я прожил больше двух дней, прямо терпежу нету узнать, что тут у нас, на Гусиновке, делается… Прибегаю обратно! Опять мне — клочка! Да еще что они, черти, придумали? Есть мне не давать, чтоб я обратно в лагерь шел! Я терплю. Тут из деревни наша бабушка приехала, говорит: чего вы парнишку замучиваете! Деревенского хлебушка мне отрезала, сальца кусман, три яйца я сам вынул из гнезда, налупился — оно и ладно!

— И что? — заинтересовался Мишаня.

— Ничего. Так и бросили. Полета рублей за путевку пропали — шутка? А я вот он, живой, здоровый! А то придумали: чтоб я в чужом месте мучился… И ребята все не знакомые… А тут я утречком пошел на речку и тридцать восемь пескариков наловил! Да здоровые, аж круглые!..

— И я так сделаю! — решил Мишаня. — Буду жить у себя под крыльцом! Из-под крыльца прогонят, я в смородине проживу! Как-нибудь пропитаюсь!..

— Я тебе сала дам, — сказал Гусь. — У нас сало хорошее.

— А я у аспиранта консервов утащу, — сказал Братец Кролик. — У него много их, в банках разноцветных… В нашем погребе они стоят!..

На лавочке их поджидал Огурец, играя сам с собой в ножичек.

— Ну как? — с интересом осведомился он. — Хорошая была постановка?

— Чепуха! — сказал Гусь. — Про зайцев да про журавля…

— Я так и думал! Хорошо, что не пошел… Да еще успею сходить!.. Они небось еще будут? Вот уедет Васька Грузчик в лагерь, тогда мне можно будет везде ходить свободно…

— А Ваську за что в лагерь отправляют? — спросил Мишаня.

— За премию! Ихняя мать моей матери говорила: премию он такую себе заработал — ехать в оздоровительный какой-то лагерь!

— Еще сильней оздоровляться хочет! — удивился Гусь. — Хотя и так здоровый до невозможности!.. Ушлют Ваську в лагерь, тогда мы им тут спектакль устроим: побегут в разные стороны как мыши!..

И, геройски задрав свой горбатый нос, Гусь зашагал к дому.

За ним в сопровождении Огурца ушел Братец Кролик, сказав, что с этим спектаклем и так пропустил время, когда придут кошки: теперь они давно ждут, особенно Психея, которая вот-вот должна окотиться, да еще надо промыслить им угощение…

Мишаня с Глебом остались одни.

— И с чего отец на меня рассерчал? — терзался Мишаня. — Что с ним стало? Прямо не знаю… То ничего, а то — ка-ак набросился!.. В санаторий, говорит, тебя! И что я ему такого сделал?

Глеб, насупясь, отвесив толстую губу и сдвинув брови, что-то думал, сопел, потом сказал:

— Это все через шайку… Если б мы не в шайке, а в артистах состояли, он бы так не ругался… Да и чего в этих разбойниках хорошего?.. Ничего в них хорошего нет… В старинное время интересно было разбойничать: красные рубахи понадевают, вскочат на коней и поскачут! Раньше купцы разные жили, чтоб их ограблять… А теперь кого?

— В посту, конечно, интереснее, — согласился Мишаня. — И отец бы ничего… Но только у нас порядок на Гусиновке такой — переделать нипочем нельзя!..

— Почему нельзя? Просто надо ребятам сказать: давайте, ребята, перестанем и начнем… — Чего выдумал! Ты наших тут ничего не знаешь, потому выдумываешь!.. Сразу тебя изменником и ославят!.. А кому охота в изменниках числиться?..

Глеб ничего не ответил, но видно было, что он остался при своем мнении — упрямый мальчишка, хоть и толстый!