Толстый мальчишка Глеб

КАК ГЛЕБ ОХОТИЛСЯ НА ВОРОБЬЕВ

На другой день после грибного похода Мишаня с Глебом выступили в другой поход — охотничий.

Такое уж место богатое Гусиновка: не успеет одно приятное кончиться, другое что-нибудь начинается, и так идет круглый год, успевай только поворачиваться.

А это была особая охота: не для взрослых, а для мальчишек и для котов — воробьиная охота.

Несколько раз в лето она случалась, когда воробьи, в неисчислимом количестве заселявшие каждую пригодную щелку в гусиновских домах и сараях, выводили своих подросших птенцов для ознакомления с окрестностями и обучения воровству, дракам, шуму и прочим безобразиям.

Гусиновские воробьи отличались от других воробьев своей отчаянностью, удалым нравом и большим умом, но желторотые воробьята, не успевшие набраться ума-разума и обучиться всем воробьиным хитростям, вели себя как несмышленые разини, неумело летали везде без всякой опаски, а замороченные родители хлопотали около них, боялись и переживали.

В это время всех гусиновских кошек можно было хоть совсем не кормить: какое кушанье ни налей им в блюдце, они и нюхать не хотят — одними воробьятами сыты.

И мышам, как видно, наступали каникулы: хоть весь дом они сгрызи, кошкам до них не было дела, потому что они и домой почти не заходили, разве что так — показаться хозяевам, чтоб не сильно о них беспокоились. Они на это время переселялись в огороды и сады, где, как маленькие тигры, таились в кустах, ползли в траве, куда-то с хищным видом пробирались или лазили по деревьям, слушая, не пискнет ли где воробьенок, чтоб сцапать его себе на закуску.

Мальчишки и кошки большой ущерб наносили воробьиному племени, зато уж оставшиеся в живых сплошь подбирались ловкачи, проныры и головорезы, которым все нипочем.

Сам Мишаня воробьев даже за дичь не считал, мало интересовался, будучи охотником известным, даже, можно сказать, знаменитым. А уж если какого воробьишку и сковырнет, то исключительно для практики, чтоб не ослабли глаз и рука.

Рогатка у него была особенная, усовершенствованная, меткая до невозможности!

Камушки он закладывал не какой под руку подвернется, а собственноручно изготовленные из наколотого кирпича — круглые, одинаковые, страшной убийственной силы.

Стоило Мишане показаться на улице со своей рогаткой и запасом камушков в кармане, как воробьи в панике бросались спасаться кто куда. Даже куры, кошки и прочая домашняя живность понимали, кто вышел: меткий камушек мог догнать их в любую минуту, когда Мишаня бывал не в духе. Однако такое случалось довольно редко.

Иной неумелец, конечно, рад без памяти, если удастся сшибить желторотого воробьенка. Не то Мишаня: на его охотничьем счету числилось множество редкостных ценных трофеев.

Например, Мишаня покрыл себя славой, застрелив птицу дубоноса, страшного вредителя, проклинаемого всей Гусиновкой. Как только поспевала вишня, целые стаи дубоносов, противно посвистывая, обрушивались на сады, вишневые косточки сгрызали, а саму вишню выплевывали — такой у них был подлый привередливый вкус. Вдобавок они были до того осторожные, что ни одному человеку не удавалось увидеть их вблизи. А Мишаня одного подстерег-таки и убил, так что потом даже старые люди приходили на Мишанин двор, чтоб поглядеть, какая такая бывает птица дубонос: толстая, рыжая, головастая, с клювом как сахарные щипцы.

Еще он убил разноцветную хохлатую птицу удода и одну неизвестную рябенькую птичку с длинным хвостом.

Их крылья, развернутые в виде веера, Мишаня прибил в своем жилище на стенку, как трофеи, но крошечные черненькие муравьи, обитавшие там вместе с Мишаней, подъели все перья, и крылья пришлось снять и выбросить.

Он даже одного зверька подранил — вовсе невиданного: не то белку, не то мышь новой громадной породы: пушистенького, усатенького, очень симпатичного, который лазил по сливовому дереву. Выяснить, что это за зверек, не удалось, так как, посаженный в картонную коробку, он той же ночью прогрыз в картоне дыру и убежал.

Сегодня Мишаня вышел на охоту по трем причинам: во-первых, надо научить Глеба владеть рогаткой, которую ему сделали вчера вечером; во-вторых, показать свое личное искусство и удивить; в-третьих, настрелять побольше воробьев для парадного обеда разбойников, назначенного сегодня у Чертовой ямы.

Дело в том, что Братец Кролик, узнал у своего квартиранта-аспиранта, что в заграничных странах воробьев едят запросто, и даже своими глазами прочитал в одной аспирантовой книжке, что «на стол был подан пирог из воробьев».

О пироге, конечно, и думать было нечего из-за отсутствия в разбойничьем хозяйстве нужных кухонных предметов и припасов, а также человека, знающего толк в приготовлении воробьиных пирогов. Поэтому было решено есть воробьев в жареном виде, изжарив их на палочках над углями.

Заготовку воробьев взял на себя Великий Охотник — Мишаня.

Атаман Гусь заранее распорядился, чтоб первого воробья для пробы ел сам Братец Кролик как главный затейщик всего этого дела. Не посмев сразу отказаться, Братец: Кролик ходил теперь несчастный, смотрел на всех жалкими заячьими глазами, поминутно оплевывал, жалуясь на болезнь живота, по научному — колит, но атаман Гусь был человек упрямый, на расправу скорый…

…Улицы Гусиновки были пусты, прохладны и тенисты, когда Мишаня вышел с Глебом на промысел и окинул окрестность своим охотничьим глазом.

Воробьи не ожидали никаких бед и предавались беспечному веселью, набившись в листву деревьев и вереща так, что звенело в ушах.

А между тем Мишанины карманы оттопыривались от смертоносных камушков, заготовленных еще с вечера.

— Сейчас мы наколотим чиликов, что объестся Братец Кролик! — сказал Мишаня Глебу. — Они у нас посыплются с деревьев как град, поспевай подбирать!..

Воробьиная шайка на первом дереве, заметив Мишаню, не дала ему приблизиться на расстояние точного выстрела и с криками сыпанула через плетень в сады.

— Знают меня, жулики! — с удовлетворением заметил Мишаня. — Понял, как испугались? Сейчас я вот этого толстого срежу!

Толстый старый воробей с черным галстуком сидел на веточке, распушив перья, преспокойно посматривал на Мишаню своими плутовскими глазками и пронзительно чирикал.

Мишаня прицелился так, чтобы воробьиный галстук точно пришелся между рогатульками, и, несильно натянув резинку, выстрелил.

Камушек ударился в самую веточку, на которой сидел воробей, отчего тот подпрыгнул, потерял равновесие, чуть не свалился, но все-таки, отчаянно замахав крылышками, выправился и упорхнул.

— Большой был испуг! — захохотал Мишаия. — Полетел помирать от разрыва сердца.

Глеб улыбнулся:

— Нет, он полетел другим воробьям рассказывать!.. Скажет: «Братцы, что сейчас со мной было, чуть меня из рогатки не убили!..»

— Ничего… Это у меня рука ослабла. А теперь никакой не спасется! Вот он — молодой! Этот наш!..

Молодой воробышек с желтой каймой у клюва крепко вцепился лапками в веточку: и лететь страшно, и сидеть нельзя, потому что отец с матерью подбадривали его криками:

— Лети! Лети! Не бойся! Мы тут!

Посторонние воробьи тоже суетились вокруг него, успокаивая и подавая различные советы звонкими голосами.

Мишаня нацелил рогатку, но Глеб потянул его за рукав:

— Этого не надо!.. Жалко… Он вон и полетать еще не успел, а ты его из рогатки… Он подрастал, подрастал, а теперь вдруг ему помирать… Какой хороший, глупый…

— Как хочешь, — согласился Мишаня. — Тогда я сейчас воробьиху свалю. Ишь, суетится…

— Воробьиху и подавно не нужно. Как же он будет без матери учиться!

— Ну, отца ихнего сшибу! Без отца они проживут!

Но Глеб и тут не согласился:

— Пускай уж вся семья у них будет живая… Например, мельничка одного убьют — жалко ведь?

— То — мельнички… — резонно возразил Мишаня. — Воробей, он птица домашняя считается, как все равно скворцы или куры… А мельничек — птица редкая, дикая… Большая разница!..

Пошли к другому дереву.

Там сидел всего один воробей, и тот какой-то облезлый.

— Этого не надо! — пожалел его Глеб.

— Почему такое?

— Да… Какой-то жалкий… Старый уж…

На следующем дереве опять оказались молодые: три штуки. Один хотел перелезть с ветки на забор, но у него не хватило силенок, и он упал в траву. Большие воробьи, не обращая внимания на Мишаню с Глебом, обсели это место и начали кричать. Что они кричали, все до капли было понятно, даже тому, кто не знал воробьиного языка:

— Спасайся! Лети! Нет, спрячься, притаись! Что делать? Что делать? Лети скорей, опасайся! Нет, сиди, не двигайся! Они сейчас уйдут!

Мишаня, приметив место в зарослях лебеды, куда упал воробьенок, раздвинул траву и сцапал воробьенка ловчее всякой кошки. Тот первым делом клюнул Мишаню в руку, а потом и вырываться перестал, только сердечко колотилось: тук! тук! тук! тук!..

— На, пощупай, как у него сердце бьется…

Мишаня дал воробьенка Глебу, и Глеб запричитал:

— Ой, бедный… Испугался, маленький…

Дураку было видно, что никудышный он охотник, жалостливый, как девчонка, и толку никакого не будет, если его слушать: этот — малолеток, этот — старый уже, это — мать, это — бабушка… Если так копаться…

— Мишань, давай отпустим… — попросил Глеб, поглаживая воробьенка пальцем по спине, хотя не известно, приятно бывает воробьям от этого или нет. — Ну, Мишань… Ну, что тебе стоит… Он и так испугался…

— Да отпускай! — махнул рукой Мишаня, который по слабости характера не мог отказать, когда его просят.

Глеб подкинул воробьенка вверх, тот быстро-быстро заработал крылышками, долетел до ветки, зацепился за нее, покачался и уравновесился. Большие воробьи кинулись всей шайкой осматривать его и успокаивать. Они кричали:

— Не бойся! Ты улетел! Молодец! Держись крепче! Набирайся сил! Потом опять полетим! То хорошие ребята!

Глеб начал заглаживать свое позорное поведение:

— Я вообще, конечно, их не жалею… Я знаешь как охотился! В тайге соболей всяких, глухарей колошматил! Мой старший брат Руслан, тот бьет белку прямо в глаз!.. Из мелкокалиберки…

— Из мелкокалиберки-то? — усмехнулся Мишаня. — Пускай бы мне кто-нибудь дал мелкокалиберку, я не только огромадному глухарю — мышу в глаз попаду из нее! Ладно уж, эти пускай остаются, и так страху набрались, пошли дальше…

И они отправились искать таких воробьев, чтоб не были ни молодыми, ни старыми, ни родителями, ни детьми…

А вон две какие-то идут им навстречу с того конца улицы… Мишаня вмиг разглядел: одна — Николашка, которую он приучился издали угадывать по вихрастым волосам и прыгающей походке. А кто же поспешает рядом с ней — седенькая такая, в черном платье с белым воротником, портфелем размахивает?.. Учительница Галин Петровна? Хоть до Мишани она, можно сказать, не касалась, преподавая в других классах, но имелись у него причины побаиваться Галину Петровну и уважать…

Раз пришлось Мишане иметь с ней дело, и она показала себя справедливой учительницей, не как некоторые другие.

Дело было так. Дежурил Мишаня в классе, где на перемене, всем известно, кроме самого дежурного, находиться никто не имеет права. Чтобы проучить любителей то и дело открывать дверь, заглядывать и стараться войти, Мишаня решил применить особые меры: обтерев тряпкой классную доску, он с этой меловой тряпкой притаился у двери, чтобы хорошенько напудрить каждого, кто посмеет всунуть голову в класс. На беду эта самая Галин Петровна возьми да и загляни! И меловая Мишанина тряпка пришлась ей прямо в щеку… Мишаня так и оцепенел, ожидая, что она сейчас поволокет его в учительскую на расправу к другим учителям. Но она, вытираясь платком перед маленьким зеркальцем, спросила только, почему Мишаня таился в засаде с меловой тряпкой. Мишаня все честно сказал, и она его простила, только не велела никого других пудрить. Вообще-то Мишаня собирался попудрить одного, самого злостного, неважно, просунет он голову или нет, но теперь решил оставить его ненапудренным, а то Галин Петровна подумает, будто у него характер такой — всех мелом пудрить… Особенно понравилось Мишане, что она даже фамилию не спросила, — очень толковая учительница, хоть и чужая.

Однако, какая бы она ни была, Мишаня прекрасно знал, что все до одной учительницы, и толковые, и бестолковые, не одобряют стрельбу из рогаток по живым воробьям.

Поэтому он свою рогатку моментально припрятал, да не просто в карман, а заткнул под пояс под рубашку.

— Твоя идет… — подтолкнул он Глеба. — Гляди, но виду не показывай…

Глеб покраснел, выпятил грудь вместе с животом, одернул курточку, поплевав на ладонь, пытался пригладить свой вихор, торчащий как перо у дикаря, но тот не пригладился и топорщился еще нахальнее, набрал в грудь воздуха… и сказал:

— Давай перейдем на ту сторону… Оттуда мне лучше ее смотреть…

Мишаня согласился с полным удовольствием, считая, что даже со спрятанной рогаткой от учительниц надо держаться подальше.

Но оказалось, что учительский глаз будет, пожалуй, позорче, охотничьего.

— Мальчики! Пойдите-ка сюда! — услышали они четкий повелительный голос.

Ничего не поделаешь, пришлось подходить, здороваться.

— Здравствуйте, мальчики! Вы, кажется, рогаткой тут балуетесь, или я ошибаюсь? — сказала Галин Петровна, не особенно пока сердито. Мишаня прикинулся, что ничего не понимает:

— Какой рогаткой? Вы о какой-то рогатке говорите?.. Никакой у нас нет рогатки…

Николашка, задорно вертя своим коротким прямым носом и встряхивая волосами так, что они разлетались, с любопытством оглядела Глеба, который топтался, отводя глаза и безостановочно приглаживая свой вихор, предательски сказала:

— Вы им не верьте, Галин Петровна, это Мишаня, его все знают, у него рогатка самая меткая! Вон она в кармане оттопыривается…

— Где оттопыривается? Чего врешь, дура! — заорал Мишаня. — Не веришь — обыщи! «Оттопыривается»…

— А что у тебя там?

— Просто камушки…

Мишаня вынул из кармана один камушек и показал.

— Зачем? — спросила Галин Петровна.

— Так… играем мы ими…

— Неправда! — тараторила Николашка. — Он всех птиц перестрелял, ужас до чего меткий! А рогатку где-нибудь спрятали!.. Они знаете какие хитрые!

А вот и сам Братец Кролик пробирается. Увидев учительницу, он не решился подойти, а поздоровался издали и стал прогуливаться в сторонке, насторожив свои кроличьи уши.

— А ты, мальчик, здесь живешь? — опросила Галин Петровна Глеба.

— Это Глеб, он недавно приехал из Сибири погостить! — ответила за него Николашка, так что Глебу оставалось только кивать. — Он мальчик хороший, но уже начал портиться! Мишаня его всему научает, и еще есть один тут такой — Гусь, это ужас что такое, какой-то прямо балда! На других улицах мальчишки как мальчишки, а эти совсем пораспустились, одичали, прямо не знаем, что с ними делать…

У Мишани так и чесались руки влепить ей хорошего леща: все-то она знает, до всего ей дело…

Зато Глеб приободрился: еще больше выпятил толстую грудь и вздернул бровь, рассчитывая тем самым придать себе дополнительную красоту и загадочность. Но Николашка отвернулась и прыснула в кулак.

— Нехорошо, Мишаня, птиц убивать, — сказала Галин Петровна.

— А кто их убивает…

— Вы! — выпалила Николашка.

— А ты видала? Ты сперва увидь, а потом говори! Я в кого стрелял? Я в воробьев стрелял! А в воробьев можно: приносят вред!

Ни с того ни с сего Николашка пожаловалась:

— А у меня гусеницы всю розу объели! Ничего не помогает, прямо не знаю, что и делать!..

Глеб открыл рот, хотел что-то сказать, но не сказал — не решился.

— Ты ошибаешься, — заметила Мишане Галин Петровна. — Скажи, какой, по-твоему, воробьи вред приносят?..

— Клюют вишни… раз! — начал загибать пальцы Мишаня.

— Раз! Еще что?

— Ну… Например… У кур воруют корм — два!

— Так. Еще?

Третье преступление воробьев Мишаня вспоминал долго:

— В скворчиные дома залезают!

— Насчет скворцов — неверно! — вмешался издали Братец Кролик. — Слабо воробью со скворцом сладить! Скворец, он, как из Африки к себе домой явится, первым делом воробья оттудова — по шеям! Уцепит своим носищем за шиворот — и на выброс! Тот так и полетит кверху тормашками!..

Он разгорячился, подошел и начал рассуждать:

— Я сначала об воробьях сам так заблуждался, но мне один друг, аспирант, на профессора учится, все досконально про них рассказал, теперь вижу: не только они ничуть не вредные, но даже полезные ужасно!..

— Вот что, ребята, — сказала Галин Петровна. — Сейчас нам некогда, а вы лучше приходите на пост коммунистического воспитания, там обо всем поговорим подробно. Знаете, где он?

— Знаем…

— Придете?

Мишаня обеспокоился:

— А почему нам приходить? Это нам только? Мы ничего такого не делали…

— Не только вам, там ребят много: с Садовой, с Крестьянской, с Полевой…

— К нам это ничего не относится… — упирался Мишаня. — Это город, их касается, а мы сами по себе…

— Ты знаешь Гену Козлова, Юрика Марчукова, Колю Никульшина?

— И Козла знаю, и Чука, и Куропатку… — пренебрежительно махнул рукой Мишаня. — Это что за ребята… так… Мы их не признаем!.. Мы вообще ни Садовую, ни Полевую не признаем!.. Крестьянскую тоже не признаем!..

— И хорошенько им отвешиваем, если на нашу Гусиновку забредут! — весело добавил Братец. Кролик.

— Ох, Галин Петровна! — ужаснулась Николашка. — Какие же они дикие, ну до чего одичалые эти мальчишки!..

— Вы придете ко мне, — сказала Галин Петровна. — Это я вас приглашаю. Договорились?

— Договорились… — нехотя согласился Мишаня, не желая обидеть хорошую учительницу.

— Вот с Ниной договоритесь, когда приходить, вы же ее знаете?..

— А то не знаем…

— Галин Петровна, велите Мишане камушки высыпать! — вспомнила Николашка.

— Высыпем камушки, Мишаня?

— Могу…

Мишаня вывернул карманы, и замечательные камушки посыпались на траву.

— Я их лучше с собой возьму, — Николашка присела и начала складывать камушки в носовой платок. — А то они потом опять их соберут, они знаете какие хитрые!..

Братец Кролик с целью навредить заготовке воробьев кинулся ей помогать с таким усердием, что ни одного завалящего камушка не проглядел:

— Вон еще! Видишь, под листом спрятался? Во-он куда один закатился!..

Потом он притворился, будто вспомнил про какое-то срочное дело, и убежал.

— Ну как? — спросил Мишаня Глеба, когда учительница с Николашкой ушли. — Разглядел?

— Хорошая… — одобрил Николашку Глеб. — С тунгуской, конечно, не сравнить, и Роза красивее… Все-таки ты меня обмошенничал…

— Что ты об одном и том же! — вспылил Мишаня. — Обменялись, и дело с концом! Не будем же мы обратно размениваться, раз письма уже послали? Не все равно тебе?

— Да я ничего… Пускай… — смутился Глеб. — Она девочка хорошая, сразу видно — умная: слыхал, что она про меня сказала? Это, говорит, мальчик хороший… Значит, я ей здорово понравился! Она где живет?

— А тебе зачем? Зайти, что ли, хочешь? Он тебе, Тараканыч, зайдет! Она ему внучка…

— Нет, заходить я не люблю… Что в этом хорошего? Зайти и дурак сумеет… Надо что-нибудь другое придумать. С тунгусками, например, рассказать, как все получилось?..

— Давай!

— Идем мы однажды с братом Русланом по тайге… Ружья с нами, конечно, ножи такие громадные… В ножнах, а ручка из оленьего рога… Как дашь, так насквозь! Вот Руслан и говорит: моя думай, где-то волки кричи. Я отвечаю: надо ходи посмотри… А в кустах: у-у-у… Я говорю: скорей надо ходи! Побежали туда, смо-отрим… — глаза Глеба широко раскрылись, он даже содрогнулся, — шесть волков! Да что я, больше: множество! Обсели вокруг чума, это такой шалаш из березовой коры, и воют… Мы — бах! бах! бах! Один — кувырь! Другой — тоже кувырь! Остальные — в кусты. И еще одного брат Руслан ножом заколол, тот на него кинулся… И выходят из шалаша две тунгуски, в одеждах, расшитых бисером, косы до пяток, и говорят по-тунгусски: мы вас мало-мало видели, только подойти стеснялись… Заходим к ним, там все увешано ружьями, рогатинами разными… Угостили нас медвежатиной…

— А чего ж они сами в волков не стреляли? — спросил Мишаня.

Глеб подумал и сказал:

— Да у них боеприпасов не было…

— А убитых волков куда дели?

— А куда их? Сняли шкурки, им отдали… Зачем они нам?..

Мишаня не знал, что и думать: похоже, врет, а может, и не врет… Почему бы и не случиться такому? В тайге всякие случаи происходить могут, на то она и тайга зовется!.. Да доведись самому Мишане попасть в тайгу с настоящим-то ружьем, разве он растеряется: бах — кувырь! бах— кувырь!.. И не три, а все шесть волков валялись бы у него кверху лапами!..

Только уж шкурки он никаким тунгускам не отдаст, будь они хоть раскрасавицы! Пускай сами себе убивают, если нужно. Шкурки он сдаст в «Союзпушнину», а еще лучше — себе возьмет. Из одной сошьет себе волчье пальто, как у аспиранта, чтоб всем показывать; из другой набьет чучело, чтоб, как живое, стояло дома и все просились посмотреть; из третьей… тоже можно набить чучело, чтоб стояло в школе с надписью, где и кем убит этот волк, и все завидовали…

— Вы б хоть одного себе оставили… — недовольно заметил он Глебу.

— Не догадались, — согласился Глеб. — В следующий раз обязательно оставим… Одну я тебе привезу. Привозить?

— Ладно, — сказал Мишаня.

— А у меня есть мешок спальный, медвежий, и хватит с меня… Давай будем в этом мешке у тебя под крыльцом спать? Меня отпустят, а тебе разрешат?

— Не знаю, надо у отца спросить… Боюсь, скажет: спите дома… А кому охота спать дома, если можно под крыльцом? А как же с воробьями быть? — спохватился Мншаня.

— Пусть… — сказал Глеб. — Пусть летают… Я их все равно есть не стану — избаловался в Сибири. Мы там все глухарей ели да рябчиков… С воробьями не сравнить…

— Какие же они по вкусу?

Глеб подумал.

— Смолой пахнут… Откусишь кусок, так во рту и запахнет смолой, будто ты сосновую ветку жуешь!..

— Да-а… — с завистью вздохнул Мишаня. — Глухари, конечно, вкусные… Но воробьи, они чем хороши? Интересно поглядеть, как Братец Кролик первого воробья примется есть… согласно книге! Вот я об чем толкую!..

Но тут солнце закрылось тучей, потемнело, подуло прохладой, и по крышам, по траве, по листве деревьев, по дорожной пыли захлопали, застучали крупные дождевые капли. Сначала редкие, потом все чаще и чаще… Опрометью побежали куры в подворотни, с испуганным видом промчался Колюнька, воробьи попрятались, и Мишаня с Глебом тоже побежали прятаться под крыльцо.

Там, увертываясь от грязных струек, протекавших сквозь щели, они шепотом обсудили много всяких вещей…

А как дождь кончился, побежали по мокрой траве проведать маленьких мельничков в их открытом гнезде. Оказалось, что от дождя они ничуть не пострадали и чувствовали себя прекрасно. Наверное, большие мельнички загораживали своих детей от дождевых капель. Да они и сами начали обрастать перьями, пока еще не пушистыми, а похожими на щепочки. У них поблескивали черненькие глазки, и они уже умели вертеть головами на окрепших шейках. Самое удивительное, что за каких-то три дня они успели вырасти не меньше чем в три раза. Это сколько же пришлось им съесть крошечных мошек и комариков?

Вечером, когда отец после обеда залег с книгой на диван, Мишаня приступил к переговорам:

— Пап, можно мы с Глебом будем спать под крыльцом?..

— Это зачем такое? — глянул поверх книжки отец.

— А так. Жарко, даже душно в комнате… А там мы будем в спальном мешке! У Глеба есть… А то зачем же эти мешки делают, чтоб напрасно им быть? Он ведь медвежий!

— Медвежий? Ну раз медвежий — спите… А поместитесь вы вдвоем-то? Значит, хочете наподобие туземцев?..

Мишаня кивнул.

— А мешок всамделе медвежий?

— А как же!

— Ну, валяйте… — и отец перелистнул страничку.

Зато мать была другого мнения:

— Чево-о? Эт с какой же такой стати вы под порогом будете валяться? Аль вы собаки бездомные, крыши у вас нету?

— Папа разрешил! Говорит: валяйте…

— Эт как эт такое разрешил? Эт что такое «валяйте»? А меня кто спрашивал? Ну-ка, где он? Оте-ец, а отец!

Но отец рассердился, что ему никак не дают дочитать до того места, где, судя по картинке, смелый охотник должен либо утонуть в болоте, либо угодить в пасть крокодила, подползавшего сзади.

— Нехай спят! Подумаешь, дело какое важное! Тут приходишь с работы весь как собака уставший и покоя не имеешь, потому что ты взяла привычку из всякого пустяка заводиться и тарарам в доме устраивать! Я пацаненком где только не спал!..

— Мало что! То в деревне, да когда еще было! А тут небось город…

Увидев в дверях голову Мишани, с беспокойством наблюдавшего за переговорами, отец незаметно ему подмигнул и громко сказал:

— Они теперь будут как Морис-мустангер! Только не хватает у них ружья такого длинного — карабина…

— Э-эх, чумовые! — постучала себе по лбу пальцем мать. — Вон у них что на уме: карабин! Уж ты от этих книжек, гляжу, совсем спятил, голову забил и сам стал хуже Мишани…

— Ладно, — сказал отец. — Оно и тебе не мешало б…

— Где уж мне до вас, грамотных таких, равняться: карабин да чертин!.. А ты чего выглядываешь? Рад? Смотри вот только наделай мне там пожару!

— У нас и печки нет! — весело откликнулся Мишаня. Таким образом, этот день прошел хорошо. Особенно для воробьев. А также для Братца Кролика.