Толстый мальчишка Глеб

КАК ГЛЕБ ПОЯВИЛСЯ НА ГУСИНОВКЕ

Толстый мальчишка появился на Гусиновке уже под вечер, а в какой день, Мишаня не запомнил, не до того было — запоминать: он стоял около своего двора, заглядывал через калитку, а зайти боялся, потому что обманул надежды родителей.

Дело, конечно, не такое страшное, если б он не обманывал их раньше, не меньше десяти раз! И ничего. А тут чуял, что не обойдется. И пустяковое дело-то: к обеду не пришел, будто нельзя и одному поесть.

Но мать нарочно предупредила, когда увидела, что Мишаня намерен отлучиться по своим делам:

— Это куда же это ты нацелился, обезьянские твои глаза? Вижу! Вижу, как ты маешься! Ну, ступай, да попробуй у меня — не приди к обеду! Обмани наши надежды! И уж лучше ты тогда совсем домой не показывайся! Возьму скалку… а уж что отец с тобой сделает, то я прямо не знаю!.. Чего «ладно»? Да не «ладно», а вот попомни мои слова!..

Ну, насчет скалки она, конечно, сильно преувеличила, а также насчет отца.

Мишанин отец работал шофером, приезжал из рейса усталый и не любил, чтобы его после обеда тревожили всякими пустяками, потому что сразу принимался читать полное собрание сочинений писателя Майн Рида, присланное Мишане в подарок московским дядей.

Все приключения отец потом подробно пересказывал соседскому старикашке Ивану Тараканычу, который сам читать не любил, но любил обо всем рассуждать.

И все-таки Мишаня к обеду запоздал: не вышло как-то, дела задержали.

Да и солнышко в этот день светило неправильно: то все была жара, а то вдруг сразу попрохладнело, протянулись длинные тени, и очутилось солнышко уже наполовину за лесом… А часов у Мишани не было. То есть они были, но старые, почти не шли, да еще один мальчишка расковырял их ножичком, чтоб наладить…

Мишаня заглядывал через калитку, надеясь увидеть сестру Верку и расспросить ее, в каком настроении отец с матерью, а дальше видно будет…

Можно было, не заходя в дом, схватить ведра и начать носить в бочку воду для поливки, будто он давно уже ее носит: такого трудолюбивого и хозяйственного сына не только скалкой бить, но и ругать никто не решится.

Однако и бочка, и ведра были полны водой еще со вчерашнего дня, когда Мишаня, вместо того чтобы идти рвать курам траву, отлучился по своим делам. Надо бы наливать бочку не до краев, часть оставить про запас, да разве обо всем догадаешься…

Наконец Верка вышла на крыльцо и начала трясти скатерть.

— Верк!.. Верк!.. — как змей зашипел Мишаня. Но Верка с гордым видом постояла на крыльце, будто не слышит, и ушла в дом. Мишаня вспомнил, что сегодня он кричал на нее, обзывал цаплей и толкнул… Такая злопамятная оказалась девчонка. Мишаня об этом давно уж и позабыл, а она, выходит, помнит…

Тут Мишаня услыхал чье-то сопенье, оглянулся и увидел сзади какого-то чудного мальчишку, который тоже заглядывал через калитку.

Мальчишка был такой толстый, каких на Гусиновке сроду не видывали, чистенький, розовый, а загорел у него только маленький носишко, который облез до красного.

Вместо бровей у него были две белые полоски, один тонкий вихор на затылке нахально торчал вверх, как перо у дикаря. Желтые большие веснушки покрывали не только лицо, но даже плечи и руки.

Вдобавок на нем были надеты очки!

А очков на Гусиновке никто не носил, за исключением одного аспиранта-квартиранта, невесть зачем поселившегося на Гусиновке, где его все презирали за очки, за то, что он большую часть дня спал, не мог толково объяснить, из чего делается дуст, и что за картинка виднеется на луне, снизу хорошенько не разглядеть…

Мальчишка спокойно глядел на Мишаню и улыбался во весь свой широкий, как у лягушки, рот.

Опомнившись от удивления, Мишаня заорал, чтоб этого мальчишку сразу же запугать:

— Ты чего заглядываешь?

— Ты сам заглядываешь, — не пугаясь, ответил мальчишка.

— Я имею право! Я тут живу!

— И я тут живу, вон в том зелененьком домике… — показал мальчишка.

— Врешь! Там никто не живет! Там одна теть Нюша живет!..

— А я ее племянник только сейчас приехал… из тайги! Я — Глеб.

И верно: теть Нюша все хвалилась, что у нее есть замечательный племянник в городе Свердловске, и вот, оказывается, этот самый племянник уже заявился из своего Свердловска на Гусиновку да еще заглядывает через чужие калитки. А по закону любой чужак, даже и не такой чудной, должен вести себя скромно, к старым жителям относиться с робостью, почтением и смирно дожидаться, что они решат с ним сделать…

— Как-как? — с насмешкой переспросил Мишаня. — Хле-еб?.. То-то ты такой и…

Но тут Мишаню осенила одна мысль.

С несуразным мальчишкой он решил расправиться немного погодя, а сейчас сказал добреньким голосом:

— Ну, раз ты из тайги племянник приехавший, айда со мной!.. Я тебе тут все покажу!..

Он смело вошел в калитку, а толстый мальчишка — за ним.

Как Мишаня и ожидал, мать тотчас выскочила на крыльцо:

— Яви-ился, гулена! Яви-ился, шатущий! Да мучитель ты, крушитель!..

— Чего ругаешься? — недовольным голосом сказал Мишаня и показал через плечо на Глеба. — Я вот с ним…

Мать, пораженная необычным видом мальчишки, умолкла, а Мишаня, не давая ей опомниться, добавил:

— Я вот его встретил… Это теть Нюшин племянник, недавно из тайги приехал… Надо же ему тут все показать!

— Да никак Глеб? — радостно всплеснула руками мать. — Неужели? Вот теть Нюше радость-то! И надолго ты к нам?..

— Постой, я сейчас… — сказал Мишаня Глебу и юркнул в дом.

Пока мать расспрашивала Глеба, как да что там у них, в Свердловске, он заскочил на кухню, схватил суповую кастрюлю и хлебнул через край холодного супу, вытащил оттуда кусок мяса, проглотил, заел все это несколькими ложками каши прямо из чугуна — и весь обед! Стоило из-за него поднимать шум.

После этого он уже по-хозяйски вышел на крыльцо и, заметив пробравшуюся в огород курицу, закричал на сестру Верку:

— Распустили тут кур по всему огороду!.. Не видишь — лук клюют?

Подобрав грабли, он приставил их к стенке сарая, ворча:

— Все раскидано… Не успеешь отойти на минутку…

Потом вернулся к Глебу и сказал:

— Хватит, после поговоришь, пошли глядеть, какие у нас тут сады…

Сад у Мишани был густой, как лес!

Середина, конечно, вскопана и засажена всякой огородной чепухой, зато по бокам и под деревьями — настоящие травяные дебри. Сколько колосилось травы «курочка-петушок», что играй хоть всю жизнь — хватит. Настоящие лесные цветки везде повырастали — ромашки, колокольчики и вообще разные. Их Мишаня берег и сестре Верке рвать не давал. Много в нем было потайных укромных уголков. А красная смородина так разрослась и сплелась, что внутри получилась уютная зеленая пещера, куда можно было попасть ползком. Про эту пещеру никто не знал, и Мишаня-держал ее про запас…

— Куры у вас, в Свердловске, есть?.. — спросил он для начала.

— Наши куры гораздо больше… — ответил Глеб. — Они такие… летучие!..

Эту похвальбу Мишаня оставил пока без последствий, а показал на проходившую через огород постороннюю кошку — серую в полоску:

— А вот ваша — сибирская… Психея… Потому ее так зовут, что страшная психа: чуть что не по ее — сразу оцарапает!..

— Сибирские кошки гораздо пушистей… — опять ответил Глеб. — Пушистей даже лис…

Мишаня огляделся, ища, чем бы еще удивить Глеба. Нижние доски забора облепили, повылезав из своих таинственных убежищ, красные козявки с черными рожицами на спинках.

— А вот такие козявки у вас есть?..

— Сколько хочешь. Божьи коровки звать их…

Мишаня обрадовался:

— И не знаешь! И не знаешь! Никакие это не божьи коровки, а солдатики! Что? Божьи коровки совсем не такие, а это солдатики! Что?

— А какие же божьи коровки?

— Пошли, покажу!

Мишаня позвал Глеба к молоденькой яблоне. На изнанке самых нежных ее листиков тесно сидели зеленые тли, а по ним ползала блестящая, красная, толстая, как половинка яблока, козявка с черными точками на спине.

— Вот божья-коровка!

Глеб помотал головой:

— Это называется скоморох!

— Скоморох! — фыркнул Мишаня. — Божья коровка это, а никакой не скоморох! Смотри!

В подтверждение своих слов он посадил букашку на палец и запел:

— Божия коровка, полети на небо.

Там твой отец стережет овец!

Доверчивая букашка доползла до конца пальца, вынула из-под жестких верхних крыльев другие крылья, тоненькие, прозрачные, и полетела на небо, порадоваться на овец.

А Глеб поймал другую такую же букашку, посадил себе на палец и запел:

— Скоморох, скоморох, полети на наш горох…

— Неправильно! — Мишаня быстро смахнул букашку с Глебова пальца, заметив, что она зашевелила верхними крыльями, готовясь лететь. — Никуда негодно у вас поют. Неправильно совсем!.. У нас считается… кто этих букашек зовет, скоморох… тот дурак!..

Глеб подумал и ехидно сощурил свои маленькие глаза:

— А у нас считается… кто этих букашек зовет коровка, тот сам корова!..

— А у нас… — озлился Мишаня, — кто обзывается коровами, того… толкают в куст!..

Он поддал Глеба плечом, и тот сел прямо в колючий крыжовниковый куст. Тяжело поднялся, весь красный, и, сопя, сказал дрожащим голосом:

— А у нас… кто толкается… того тоже толкают!..

И толкнул Мишаню обеими руками в грудь.

Мишаня, не ожидавший от мальчишки такой храбрости, тоже сел в колючки.

— А у нас!.. А у нас!.. — закипятился он, еще не вставая на ноги, но тут послышался голос отца:

— Эй, петухи! А ну-ка, идите-ка сюда на суд!..

Посреди двора стояли один гусиновский мальчишка по кличке Аккуратист и Аккуратистова мать, которая держала его за руку.

Аккуратист был заплакан и угрюм, так как полчаса назад имел с Мишаней небольшое столкновение: среди игры он ни с того ни с сего вдруг вскричал диким голосом: «Поп, толоконный лоб!..», а Мишанина фамилия была Попов. Мишаня оскорбился и кинул на Аккуратиста кошку…

Через это Аккуратистова мать, едва завидев Мишаню с Глебом, протянула к ним руки с растопыренными пальцами и закричала:

— Это что же за такая новая мода пошла, детишков кошками драть?..

— Ты зачем кинул на него кошку? — строго спросил Мишаню отец.

— Он дразнился! Говорит: толоконный лоб!..

— Дядя Витя, — раздался из-за забора тоненький голосок девочки Маринки, маленькой, но въедливой и зоркой, которая наслаждалась происходящим, глядя в щелочку. — Он еще в наши ставни стучал!..

А ее дружок Колюнька уже пролез сквозь какую-то дырку прямо во двор и теперь стоял, выпятив живот и держа руки назади, как маленький буржуй, — тоже наслаждался…

Мишаня шажок за шажком, боком стал подбираться к забору, в то время как Аккуратист жалобно выл:

— А он взял веревочку и говорит: иди сюда, Вовочка, привяжу тебя на веревочку…

— Дядя Витя, он еще из сливы брызгался…

Мишаня подскочил к забору и пнул его в том месте, где должна была находиться голова сплетницы.

— О-ой! В глаз! — противным голосом взвыла Маринка, но передумала и радостно запела из другого места: — Не попал! Не попал! Себя в яму закопал!..

— Ты не балуйся, — сказал отец и, взяв Мишаню за плечо, отвел его на прежнее место. — Ты не балуйся, а давай слушай, что тебе говорят, и отвечай… Ну, хорошо, ты говоришь, что он обозвал тебя «толоконный лоб», так, значит, по-твоему, нужно кидать в него кошкой?..

— Да чего там! Она маленькая! Котенок еще…

— Хорошо. Но ты не перебивай, когда взрослые люди говорят, которые тебя много старше являются; ты вот лучше дай мне ответ на такой вопрос: хорошо бросаться кошкой в товарища, которая свободно может ему глаз выцарапать, несмотря, что она, как ты говоришь, маленькая?.. Молчишь? Тогда пускай нам вот этот твой друг незнакомый скажет: хорошо это или нехорошо?

— Нехорошо, — сказал Глеб.

— Вот! Слыхал? А почему это нехорошо, пускай твой друг объяснит, как, по всему видно, котелок у него варит получше твоего…

Глеб немного подумал и заявил:

— Кошку нельзя пугать. Кошка не виновата!..

Аккуратистова мать и ответить ничего не могла, хоть самая языкастая баба считалась на Гусиновке, только плюнула:

— Тьфу! Чего тут с вами, полоумными, говорить! Только знайте: я этого так не оставлю! Я вас научу ребенков уродовать!.. Пошли, чего рот разинул?

И зашагала к калитке, таща за руку Аккуратиста, который всё оглядывался на Глеба.

— Ты у меня смотри! — погрозил Мишане пальцем отец. — Я те дам! Тоже выискался тут Морис-мустангер!..

И ушел читать дальше Майн Рида.

Мишаня, довольный, что сегодня все так хорошо обходится и, главное, Глеб так умно рассудил, спросил его:

— У вас как мирятся?

— У нас мирятся: «мирись-мирись…» — показал Глеб согнутый мизинец.

— И у нас! — еще больше обрадовался Мишаня. — До чего интересно!

Они потрясли сцепленными мизинцами, приговаривая:

— Мирись-мирись, больше не дерись!

И так до трех раз.

Совершив эту церемонию, Мишаня сказал:

— Пошли в гости ко мне, в мою квартиру! Я тебе все расскажу!..