Том 2

XV. Песня Зорайи

Мы вернулись во дворец и отлично проводили время. Обе королевы, сановники, народ — все старались засвидетельствовать нам свое почтение и осыпали нас подарками. Что касается печального инцидента с бегемотом, его предали забвению, что нас очень порадовало. Каждый день являлись отдельные лица и целые делегации, рассматривали наши ружья и платье, наши стальные рубашки, наши инструменты, особенно карманные часы, которые их восхищали. Но мы пришли в ярость, когда модные франты зу-венди вздумали скопировать наше платье, а именно жакет сэра Генри.

Однажды, когда мы проснулись, нас ожидала целая депутация, и Гуд, по обыкновению, дал рассмотреть им свою морскую форму.

Но эта депутация, казалось, состояла из людей иного класса, чем те, которые приходили к нам раньше. Эти были какие-то чрезвычайно учтивые, но все их внимание было обращено на разные подробности формы Гуда, с которой они сняли мерку.

Гуд был очень польщен, не подозревая, что имеет дело с шестью лучшими портными города Милозиса. Через день он имел удовольствие увидеть семь или восемь человек франтов, щеголявших в полной морской форме. Я никогда не забуду удивления и досады на его лице!

Вследствие этого, чтобы избежать подражания, мы решили надеть национальное платье зу-венди, тем более что наша одежда порядочно поизносилась. И как удобно было это платье, хотя я должен сознаться, что выглядел в нем очень смешно, так же как и Альфонс!

Только один Умслопогас отказался надеть на себя что-либо. Когда его муча износилась, старый зулус сделал себе новую и продолжал ходить голым, как его собственный топор.

Все это время мы изучали язык зу-венди л добились в этом значительных успехов. На другое утро после нашего приключения к нам явились трое важных и почтенных сеньоров, вооруженных манускриптами, книгами, чернилами, перьями, и объяснили нам, что посланы обучать нас.

Все мы, за исключением Умслопогаса, охотно засели за уроки, посвятив им четыре часа в день. Что касается Умслопогаса, он не хотел и слышать об ученье, не желая учиться «женскому языку». Когда один из наставников подошел к нему с книгой и развернул ее перед ним самым убедительным образом, с улыбкой на устах, подобно церковному старосте, который подобострастно подносит кружку для пожертвований богатому, но скупому прихожанину, — Умслопогас вскочил со страшными ругательствами и завертел топором перед глазами испуганного наставника. Тем и кончилась попытка научить его языку зу-венди.

Целое утро мы проводили в этом полезном занятии, которое становилось все интереснее для нас, а после полудня мы наслаждались полной свободой.

Иногда мы ходили гулять, осматривая золотые прииски или мраморные каменоломни, иногда охотились с собаками. Это прекраснейший спорт, и наши лошади были великолепны. Королевские конюшни были к нашим услугам, кроме того, Нилепта подарила нам четырех великолепных коней.

Случалось нам бывать на ястребиной охоте — она в большой фаворе у зу-венди. Ястребов выпускают здесь на птицу вроде куропатки, замечательную быстротой и силой полета. Отбиваясь от нападения ястреба, птица теряет голову, взлетает высоко в воздух и представляет прекрасное зрелище! Иногда разнообразят охоту, выпуская прирученного орла на животное, напоминающее антилопу. Огромная птица удивительно красиво парит в воздухе, поднимаясь все выше и выше, пока не делается едва заметной черной точкой, и вдруг камнем падает вниз, на животное, скрытое густой травой от всех, кроме его глаз.

В другие дни мы наносили ответные визиты, посещая красивые замки сановников и деревушки под стенами этих замков. Мы видели виноградники, хлебные поля, великолепно содержащиеся парки с роскошной растительностью, которая приводила меня в восхищение. Огромные деревья стоят, как сильные, могучие великаны! Как гордо они поднимают свою голову навстречу бурям и непогодам, как радуются наступлению животворной весны! Как громко разговаривают они с ветром! Пение тысячи золотых арф не может сравниться с этими вздохами огромных деревьев, с шелестом их листвы! Проходят века. Дерево стоит, любуясь восходом и закатом солнца, любуясь звездами ночи, бесстрастное, спокойное, под ревом бури, под дождем, под снегом, тянет оно соки из недр матери-земли и, следя за течением веков, изучает великую тайну рождения и смерти. Целые поколения проходят перед ним, люди, династии, обычаи, пока в назначенный день свирепая буря не разыграется над ним и не нанесет ему последний удар.

По вечерам у сэра Генри, Гуда и у меня вошло в привычку ужинать с их величествами, конечно не всегда, но раза четыре в неделю, когда они были одни и не занимались государственными делами. Я должен признаться, что эти маленькие ужины были прелестны, Я думаю, что особая прелесть Нилепты заключалась в ее простоте, в ее наивном интересе ко всяким пустякам. Это была самая простая и милая женщина, какую я когда-либо знал, и, когда ее страсти были спокойны, удивительно кроткая и нежная. Но она умела быть гордой королевой, когда ей было нужно, и пламенной дикаркой, если ее раздражали.

Никогда я не забуду сцены, когда я в первый раз убедился, что она любит Куртиса. Все это произошло благодаря пристрастию Гуда к венскому обществу. Прошло три месяца в изучении языка зу-венди, как вдруг капитан Гуд решил, что ему страшно надоел старый наставник, и, не говоря никому ни слова, заявил старику, что мы не можем делать дальнейших успехов в языке, если нас не будут учить женщины, молодые женщины, озабоченно добавил он. «На моей родине, — пояснил Гуд, — существует обычай выбирать прелестнейших девушек, чтобы учить языку чужестранцев».

Старые джентльмены слушали, разинув рот. Они поверили его словам, допуская по своему философскому суждению, что созерцание красоты благодетельно действует на развитие ума, подобно тому как солнце и свежий воздух оживляют физическое существо человека. Было решено, что мы несравненно скорее и легче изучим язык зу-венди, если найдутся учительницы. Так как женский пол болтлив, то мы таким образом скоро приобретем нужную нам практику в языке.

Ученые джентльмены ушли, уверяя Гуда, что его приказание вполне согласуется с их собственным желанием!

Можно себе представить мое удивление и ужас (думаю, так же как и сэра Генри), когда, войдя на следующее утро в комнату, где мы обыкновенно занимались, мы увидели вместо наших почтенных стариков трех прехорошеньких молодых женщин, которые краснели, улыбались, приседали, поясняя нам знаками, что присланы обучать нас. Тогда Гуд, пока мы удивленно поглядывали друг на друга, начал объяснять, что старые джентльмены сказали ему накануне вечером о необходимости найти учительниц для нашего дальнейшего изучения языка. Я был поражен и спросил сэра Генри, как быть при таких критических обстоятельствах.

— Ладно, — сказал он, — ведь дамы уже здесь! Если мы отошлем их назад, то это может оскорбить их чувства. Не надо быть грубыми с ними, вы видите, как они покраснели и смутились!

В это время Гуд начал уроки с самой хорошенькой из всех трех. Я со вздохом последовал его примеру. День прошел хорошо. Молодые дамы были очень снисходительны и только смеялись, когда мы коверкали слова. Я никогда не видел Гуда таким внимательным к урокам, даже сэр Генри, казалось, с новым рвением принялся за изучение языка.

— Неужели всегда будет так? — подумал я.

На следующий день мы были несколько любезнее с дамами, наши уроки прерывались их вопросами о нашей родине, мы отвечали, как умели, на языке зу-венди. Я слышал, как Гуд уверял свою учительницу, что ее красота превосходит красоту целой Европы, как солнце — красоту месяца. Она отвечала легким кивком головы и возразила, что она «только учительница и ничего больше» и что «нельзя говорить такие вещи бедной девушке!» Затем дамы пропели нам кое-что, очень естественно и просто. Любовные песни зу-венди весьма трогательны. На третий день мы были уже близкими друзьями. Гуд рассказывал хорошенькой учительнице о своих любовных приключениях и так растрогал ее, что они оба начали томно вздыхать. Я толковал с моей учительницей, веселой голубоглазой девушкой, об искусстве зу-венди, а она, пользуясь всяким удобным случаем, сажала мне на спину и затылок какое-то насекомое, похожее на таракана. В другом углу сэр Генри с своей гувернанткой углубились, насколько я мог судить, в изучение слов и их значения на языке зу-венди. Дама нежно произносила слово, означающее «рука», и сэр Генри брал ее за руку, произносила слово «глаза», и он заглядывал в ее глубокие глаза, затем послышалось слово «губы»… Но в этот момент моя молодая дама ухитрилась засунуть мне за ворот таракана и, громко смеясь, убежала. Я не выношу тараканов и сейчас же начал отряхиваться, смеясь над дерзостью моей учительницы. Потом я схватил подушку, на которой она сидела, и бросил ей вслед. Вообразите мой стыд, мой ужас, мое отчаяние, когда дверь внезапно отворилась и в сопровождении двух воинов вошла к нам Нилепта. Подушка, брошенная мной, попала прямо в голову воина. Я сейчас же сделал вид, будто бы ничего не знаю о подушке. Гуд перестал вздыхать, а сэр Генри принялся что-то насвистывать. Что касается бедных девушек, они были совершенно озадачены и растерялись.

А Нилепта! Она выпрямилась во весь рост, лицо ее покраснело, потом побледнело как смерть.

— Убить эту женщину! — приказала она воинам взволнованным голосом, указывая на прекрасную учительницу сэра Генри.

Воины стояли в нерешительности.

— Слышали вы мое приказание или нет? — произнесла она опять.

Стража двинулась к девушке с поднятыми копьями.

Сэр Генри опомнился, заметив, что комедия грозит обратиться в трагедию.

— Стойте! — произнес он сердито, становясь перед испуганной девушкой. — Стыдись, королева! Стыдись! Ты не убьешь ее!

— Видно, у тебя есть достаточно причин, чтобы защищать ее? — ответила рассерженная королева. — Она умрет, умрет! — Нилепта топнула ногой.

— Хорошо, — отвечал баронет, — тогда я умру вместе с ней! Я твой слуга, королева, делай со мной что тебе угодно! — сэр Генри склонился перед ней и устремил свои ясные глаза на ее лицо.

— Я хотела бы убить и тебя, потому что ты смеешься надо мной! — отвечала Нилепта и, чувствуя, что не владеет собой, не зная, что делать дальше, она неожиданно разразилась целым потоком слез и была так хороша в своем страстном отчаянии, что я, старик, позавидовал сэру Генри, который бросился утешать ее.

Курьезно было смотреть, как он держал ее в своих объятиях, объясняя ей все, что произошло у нас, и, казалось, эти объяснения утешили ее, потому что она скоро оправилась и ушла, оставив нас расстроенными.

Сейчас же к нам вернулся один из воинов и объявил девушкам, что они, под страхом смерти, должны немедленно уехать из города и вернуться домой и тогда никто их не тронет. Они сейчас же ушли, причем одна из девушек философски заметила, что тут ничего не поделаешь и она довольна тем, что могла хоть немного помочь нам в изучении языка зу-венди. Моя учительница была весьма милая девушка, и, забыв о таракане, я подарил ей сохранившуюся у меня шестипенсовую монету. Затем к нам вернулись наши почтенные наставники — сознаюсь, к моему великому облегчению.

В этот вечер мы ожидали ужина со страхом и трепетом, но нам сказали, что у королевы Нилепты сильно разболелась голова. Эта головная боль продолжалась целых три дня, на четвертый Нилепта появилась за ужином и с нежной улыбкой протянула сэру Генри руку, чтобы он вел ее к ужину.

Ни малейшего намека не было сделано на историю с девицами. С невинным видом Нилепта заметила нам, что в тот день, когда она пришла навестить нас и застала за уроками, у нее сделалось такое сильное головокружение, что она оправилась от него только теперь. Она добавила с легким, присущим ей оттенком юмора, что, вероятно, вид учащихся людей подействовал на нее так ужасно.

Сэр Генри возразил на это, что королева действительно не походила на себя в этот день; тут она бросила на него такой взгляд, который мог уколоть не хуже ножа!

Инцидент был исчерпан. После ужина Нилепта пожелала устроить нам экзамен и осталась довольна результатом. Она предложила дать нам урок, особенно сэру Генри, и мы нашли этот урок очень интересным.

Все время, пока мы разговаривали, или, вернее, учились разговаривать и смеялись, Зорайя сидела в своем резном кресле, смотрела на нас и читала на наших лицах, как в книге, время от времени вставляя несколько слов и улыбаясь своей загадочной улыбкой, похожей на луч солнца, подкравшийся сквозь мрачное облако. Близ Зорайи сидел Гуд, благоговейно взирая на нее сквозь монокль, потому что он серьезно влюбился в эту мрачную красоту, тогда как я всегда побаивался ее. Я часто наблюдал за ней и решил, что под видимой бесстрастностью в душе она глубоко завидовала Нилепте. Я открыл еще, и это открытие испугало меня, что Зорайя также влюбилась в сэра Генри. Конечно, в этом я не был уверен. Нелегко прочесть что-либо в сердце холодной и надменной женщины, но я почуял кое-что, как охотник чует, в какую сторону подует ветер.

Прошло еще три месяца, в это время мы достигли значительных успехов в языке зу-венди.

Мы приобрели также любовь населения и придворных, завоевав себе репутацию людей ученых.

Сэр Генри показывал им, как приготовлять стекло, в котором они нуждались; с помощью старого альманаха, который был у нас с собой, мы предсказывали разные изменения погоды и неба, совершенно неизвестные туземным астрономам. Мы объяснили собравшимся около нас людям устройство паровой машины и много разных вещей, которые приводили их в удивление. За это мы удостоились больших почестей и были назначены начальниками отряда телохранителей сестер-королев, причем нам было отведено специальное помещение во дворце и дано было право голоса в вопросах национальной политики.

Как ни ясно было над нами небо, на горизонте собиралась большая туча. Конечно, никто не упоминал теперь об убитых бегемотах, но трудно было предположить, чтобы жрецы забыли наше святотатство. Наоборот, подавленная ненависть жрецов разгорелась сильнее, и то, что было начато из простой нетерпимости и изуверства — закончилось ненавистью, вытекавшей из зависти. В Стране Зу-венди жрецы пользовались большим почетом. Наш приезд, наши познания, наше оружие, наконец, все то, что мы объясняли и рассказывали народу, произвели глубокое впечатление на образованных людей в Милозисе и значительно понизили престиж жрецов. К большому их огорчению, нас очень полюбили здесь и очень нам доверяли.

Это доверие сильно восстановило против нас всех жрецов.

Кроме того, Наста сумел настроить против нас некоторых сановников, неприязнь которых готова была разгореться опасным пламенем. Наста много лет считался кандидатом на руку Нилепты, и хотя шансов у него было мало, но все же он не отчаивался.

С нашим появлением все изменилось. Нилепта перестала улыбаться ему, и он скоро отгадал причину. Обозленный и возмущенный, он обратил все свое внимание на Зорайю, но решил, что легче взобраться на отвесный склон горы, чем заслужить благосклонность мрачной красавицы.

Две-три ядовитых насмешки над его ветренностью, и Зорайя окончательно отвернулась от него. Тогда Наста вспомнил о тридцати тысячах диких, вооруженных мечами людей, которые по его приказанию готовы пройти через северные горы и, без сомнения, с удовольствием, украсят ворота Милозиса нашими головами. Но сначала он пожелал еще раз просить руки Нилепты — перед всем двором, после торжественной ежегодной церемонии провозглашения законов, изданных королевами в течение года.

Нилепта узнала это и отнеслась довольно небрежно, но за ужином накануне церемонии дрожащим голосом сообщила нам об этом.

Сэр Генри закусил губу и насколько мог старался подавить свое волнение.

— Какой ответ будет угодно королеве дать великому Насте? — спросил я шутя.

— Какой ответ? — ответила Нилепта, грациозно пожав плечами.

— О Макумазан! — Она заимствовала у старого зулуса наши имена.

— Я сама не знаю, что делать бедной женщине, когда жених грозит мечом завоевать ее любовь! — Из-под своих длинных ресниц она бросила быстрый взгляд на Куртиса. Затем мы встали из-за стола и перешли в другую комнату.

— Квотермейн, одно слово! — сказал сэр Генри. — Послушайте! Я никогда не говорил об этом, но вы, наверное, догадались. Я люблю Нилепту. Что мне делать?

К счастью, я раньше более или менее задумывался над этим вопросом и был готов дать нужный ответ.

— Вы, Куртис, должны поговорить с Нилептой сегодня ночью! — сказал я. — Подойдите к ней и шепните, что просите прийти в полночь к статуе Радемеса, в конце большого зала. Я буду сторожить. Теперь или никогда, Куртис!

Когда мы вошли в комнату, Нилепта сидела, сложив руки, с выражением печали на милом лице. Несколько в стороне от нее Зорайя и Гуд тихо разговаривали между собой.

Было поздно. Я знал, что скоро, согласно своей привычке, королевы уйдут к себе, а сэру Генри не удавалось сказать Нилепте ни одного слова. Хотя мы часто видели царственных сестер, но они постоянно были вместе. Я ломал голову, придумывая, что бы сделать, Как вдруг меня осенила блестящая мысль.

— Угодно ли будет королеве, — сказал я, низко склонившись перед Зорайей, — что-нибудь спеть нам? Наши сердца жаждут послушать твое пение! Спой нам, Царица Ночи! — (Царицей Ночи прозвал Зорайю народ).

— Мои песни, Макумазан, не облегчат сердца! — ответила Зорайя. — Но если ты хочешь, я буду петь!

Она встала, подошла к столу, на котором лежал инструмент, что-то вроде лютни, и взяла несколько аккордов. Вдруг, словно из горла птицы, полились звуки ее глубокого голоса, полные дикой нежности, страсти и печали, с таким тоскливым припевом, что кровь застыла в моих жилах. Серебристые ноты лились и таяли вдали и снова нарастали и оживали, тоскуя мировой печалью, оплакивая потерянное счастье. Это было чудное пение; хотя мне некогда было слушать его, я все-таки запомнил слова и перевел их, насколько можно перевести эту своеобразную песню.

Песня Зорайи

Горемычная птица, потерявшая дорогу во мраке,

Рука, бессильно поднятая перед лицом смерти.

Такова жизнь! Жизнь, страстью ее дышит моя песня!

Песнь соловья, звучащая несказанной нежностью,

Дух, перед которым открыты небесные ворота,

Такова любовь! Любовь, которая умрет, если ее крылья разбиты!

Грозны шаги легионов, когда звуки труб сзывают их,

Гнев бога бури, когда молнии бороздят мрачное небо,

Такова власть! Власть, которая в конце концов обращается в прах!

Жизнь коротка! Она скоро пройдет и покинет нас!

Горькое заблуждение, сон, от которого мы не сможем проснуться,

Пока тихо крадется смерть и застигнет нас утром или ночью!

Припев

Ах, мир так прекрасен на заре, на заре, на заре!…

Но красное солнце утопает в крови… утопает в крови!

— Скорее, Куртис! — прошептал я, когда Зорайя начала второй куплет.

— Нилепта, — произнес сэр Генри (мои нервы были так возбуждены, что я слышал каждое слово), — я должен поговорить с вами сегодня ночью. Не откажите мне, прошу вас!

— Как я могу говорить с тобой? — отвечала она, смотря на него. — Королевы не свободны, как обыкновенные люди! Я окружена, за мной наблюдают!

— Выслушайте меня, Нилепта! В полночь я буду в большом зале, у статуи Радемеса, у меня есть пропуск! Макумазан и зулус будут сторожить. О, приди, моя королева, не откажи мне!

— Не знаю, — пробормотала она, — завтра…

Музыка кончилась, и Зорайя повернула голову.

— Я приду! — быстро сказала Нилепта. — Ради спасения жизни твоей, смотри, не обмани меня!