Том 2

Глава VIII. Вражда братьев

Вернувшись к своим фургонам после этой трагикомической сцены со стариком Умбези, я узнал, что Садуко и его воины уже выступили по направлению к королевской резиденции Нодвенгу. Садуко, однако, надеялся, как мне передавали, что я отправлюсь вслед за ним, чтобы представить отчет об уничтожении амакобов. Поразмыслив немного, я решил это сделать, движимый желанием узнать, что выйдет из всей этой истории.

После длительного путешествия, не ознаменовавшегося никаким особенно интересным приключением, я прибыл наконец в Нодвенгу и расположился лагерем в месте, указанном ожидавшим меня на некотором расстоянии от крааля королевским советником. Здесь я провел два или три дня, занимаясь стрельбой по горлицам и другим птицам.

Наконец, когда это времяпрепровождение мне надоело и я собирался уже двинуться в Наталь, ко мне в фургон заглянул Мапута — тот самый, который передал мне послание от короля перед нашим отправлением в поход против Бангу.

— Привет тебе, Макумазан! — сказал он. — Ну как амакобы? Я вижу, они не убили тебя.

— Нет, — ответил я, угощая его табаком. — Они не совсем убили меня, потому что я здесь. Что тебе угодно от меня?

— О Макумазан, король хочет только знать, остались ли у тебя маленькие шарики в коробке, которую я тебе вернул. Он хотел бы проглотить один шарик.

Я подал ему всю коробку, но он не взял ее, сказав, что король желает принять ее лично от меня. Тогда я понял, что это был просто предлог, и спросил, когда Мпанде угодно будет принять меня. Он ответил, что король ждет меня немедленно.

Таким образом, мы с ним отправились, и через час я стоял, или, вернее, сидел перед королем.

Подобно всем членам его семьи, король был огромных размеров, но, в противоположность Чаке и другим братьям, выражение лица его было доброе. Я поклонился ему, приподняв шляпу, и занял место на деревянном табурете, приготовленном для меня около большой хижины, в тени которой сидел король, окруженный охраной.

— Привет тебе, Макумазан, — сказал он. — Я рад видеть тебя живым и невредимым. Я слышал, что с тех пор как мы виделись, ты испытал опасное приключение.

— Да, король, ответил я, — но какое приключение имеешь ты в виду? Приключение ли с буйволом, когда Садуко помог мне, или приключение с амакобами, когда я помог Садуко?

— Последнее, Макумазан, и я желаю подробно услышать о нем. Мы остались с ним совсем одни, так как он приказал своим советникам удалиться, и я рассказал ему всю историю.

— Ты умен, как бабуин, Макумазан, — сказал он, когда я кончил.

— Это было хитро придумано: устроить ловушку для Бангу и его амакобов и заманить их в нее их собственным скотом. Но мне сказали, что ты отказался от своей доли этого скота. Почему сделал ты это, Макумазан?

Я повторил Мпанде свои соображения, которые я уже изложил раньше.

— Каждый ищет величия своим собственным путем, — сказал он, — и, может быть, твой путь лучше нашего. Белые люди — или некоторые из них — идут одной дорогой, а черные — другой. Обе дороги кончаются в одном месте, и никто не знает, какая дорога правильная, пока путь не будет пройден. Но то, что ты потерял, выиграли Садуко и его племя. Он мудрый, этот Садуко, потому что он умеет выбирать себе друзей, и его мудрость принесла ему победу и богатство. Но тебе, Макумазан, твоя мудрость не принесла ничего, кроме почета, а если человек будет питаться только почетом, то он отощает.

— Я люблю быть тощим, Мпанда, — спокойно ответил я.

— Да, да, я понимаю, — возразил Мпанда, который, как большинство туземцев, быстро схватывал смысл сказанного, — и я тоже люблю людей, которые тощают от такой пищи, как твоя, и таких людей, чьи руки чистые. Мы, зулусы, доверяем тебе, Макумазан, как мы доверяем не многим белым людям, потому что мы уже давно узнали, что твои уста говорят то, что думает твое сердце, а твое сердце всегда думает о том, что хорошо. Тебя называют Бодрствующим В Ночи, но ты любишь свет, а не тьму.

При этих нескольких необычных комплиментах я поклонился и почувствовал, как даже сквозь загар немного покраснел. Но я ничего не ответил, и Мпанда тоже некоторое время молчал. Затем он крикнул гонцу позвать своих сыновей Кетчвайо и Умбулази и приказал Садуко, сыну Мативаана, ожидать поблизости на случай, если он захочет с ним говорить.

Несколькими минутами позже появились оба принца. Я с интересом ждал их прихода, так как это были виднейшие люди в стране и народ уже горячо обсуждал, кто из них будет престолонаследником.

Оба они были на вид одного возраста (трудно бывает точно определить возраст зулусов), и оба они были статные молодые люди. Выражение лица Кетчвайо было, однако, более суровое. Говорили, что он походил на своего дядю, лютого и зверского Чаку, а я нашел в нем сходство с другим его дядей, с Дингааном, с которым я был очень хорошо знаком в юности. У него был тот же мрачный взгляд и надменный вид. И когда он сердился, он так же сжимал рот, выражая беспощадную непреклонность.

О Умбулази я не могу говорить без восторга. Как Мамина была самой красивой женщиной, какую я когда-либо видел в стране зулусов, так Умбулази был самым красивым мужчиной. Зулусы прозвали его Умбулази Прекрасным, и немудрено. Начать с того, что он был по крайней мере на три дюйма[28] выше самого высокого зулуса — за четверть мили я узнавал его по росту — и ширина его груди была пропорциональна его росту. Затем, он был великолепно сложен и сильные, красивые конечности кончались, как у Садуко, маленькими кистями и ступнями. Лицо было открытое, черты лица правильные, цвет кожи светлее, чем у Кетчвайо, а глаза, всегда улыбавшиеся, были большие и темные.

Прежде чем они прошли во внутреннюю изгородь, можно было заметить, что отношения между братьями были не из лучших. Каждый из них старался первым пройти через калитку, чтобы показать этим свое право на престолонаследство. Результат был несколько комичен, потому что они застряли в калитке. Но здесь сказался больший вес Умбулази, и, пустив в ход силу, он вдавил брата в тростниковую изгородь и на один шаг опередил его.

— Ты становишься слишком жирным, брат мой, — сказал Кетчвайо, нахмурясь. — Если бы у меня в руке был ассегай, то ты был бы ранен.

— Я знаю это, брат мой, — ответил с добродушным смехом Умбулази, — но я знаю, что никто не смеет являться вооруженным перед королем. Иначе я пропустил бы тебя вперед.

При этом намеке Умбулази, сделанном, правда, в виде шутки, что он не рискнул бы пройти спиной к вооруженному брату, Мпанда беспокойно заерзал, а Кетчвайо еще более зловеще нахмурился. Однако они не обменялись больше ни словом, а, подойдя к отцу бок о бок, приветствовали его, подняв руки.

— Привет вам, дети мои, — сказал Мпанда и, предвидя ссору, кому занять почетное место по правую его руку, поспешно прибавил: — Садитесь оба передо мною, а ты, Макумазан, сядь по правую руку от меня. Я сегодня немного туг на правое ухо.

Братья уселись перед королем, предварительно пожав мне руку, и тут опять возникло затруднение, кто из них первым протянет мне руку. Помнится, Кетчвайо на этот раз удалось опередить брата.

Когда эти формальности были закончены, король обратился к сыновьям:

— Я послал за вами, чтобы спросить вашего совета относительно одного дела — небольшого дела, но которое может разрастись. — Он остановился и взял щепотку табаку, а братья воскликнули:

— Мы слушаем тебя, отец!

— Дело касается Садуко, сына Мативаана, вождя нгваанов, которого Бангу, вождь амакобов, убил много лет тому назад с разрешения того, кто правил до меня. Этот Бангу, как вы знаете, был в последнее время занозой на моей ноге, которая из-за нее начала гноиться, и все же, однако, я не хотел идти войной против него. Поэтому я шепнул на ухо Садуко: «Он твой, если ты сможешь убить его, и скот его будет тоже твоим». Садуко неглуп. С помощью этого белого человека, Маку мазана, нашего старого друга, он убил Бангу и захватил его скот, и нога моя начинает уже заживать.

— Мы слышали это, — сказал Кетчвайо.

— Это было славное дело, — прибавил Умбулази.

— Да, — продолжал Мпанда, — я тоже считаю это славным делом, приникая во внимание, что у Садуко был только небольшой отряд бродяг…

— Нет, — прервал Кетчвайо, — это не бродяги помогли ему одержать победу, а мудрость Макумазана.

— Мудрость Макумазана не привела бы ни к чему, не будь храбрости Садуко и его бродяг, — заявил Умбулази.

Я видел, что братья разделились за и против Садуко не потому, что их интересовал вопрос правоты, а из чувства соперничества.

— Правильно, — продолжал Мпанда, — я согласен с вами обоими, сыновья мои. Но дело вот в чем: я считаю Садуко человеком, подающим большие надежды, и его следовало бы выдвинуть, чтобы он полюбил всех нас, в особенности потому, что его род пострадал от нашего рода, так как тот, кто правил до меня, послушался злого совета Бангу и позволил ему без причины вырезать все племя Мативаана. Поэтому, чтобы стереть это пятно и привязать к нам Садуко, я думаю восстановить Садуко в его правах вождя нгваанов, вернув ему земли, которыми владел его отец, и сделать его также вождем амакобов, из которых уцелели только женщины, дети и несколько мужчин.

— Как угодно будет королю, — зевая, сказал Умбулази, которому надоело слушать.

Кетчвайо ничего не сказал. Казалось, он думал о чем-то другом.

— Я думаю также, — продолжал Мпанда несколько неуверенным голосом, — для того, чтобы прикрепить его к нам неразрывными узами, дать ему в жены девушку из нашей семьи.

— Зачем разрешать этому жалкому нгваану породниться с королевским домом? — спросил Кетчвайо, поднимая голову. — Если он опасен, то почему не убить его и покончить с ним раз и навсегда?

— Это немыслимо, сын мой. В стране неспокойно, и я не хочу убивать тех, кто может помочь нам в час опасности, а также не хочу я делать из них своих врагов. Я хочу, чтобы они были нашими друзьями, а потому мне кажется разумным, если нам дается в руки семя величия, поливать его, а не выкапывать или пересаживать в чужой сад. Дела Садуко показывают, что он представляет собою такое семя.

— Наш отец высказал свое пожелание, — сказал Умбулази, — и Садуко мне нравится. Какую из наших сестер предполагает мой отец отдать ему?

— Ту, которая носит имя праматери нашего рода, о Умбулази, — твою родную сестру Нанди (что значит «нежная»).

— Великий дар преподносишь ты Садуко, отец, так как Нанди и умна, и красива. А как она сама относится к этому плану?

— Очень благосклонно. Она видела Садуко, и он понравился ей. Она сама мне сказала, что не желает другого мужа.

— Если так, — равнодушно ответил Умбулази, — то можно ли что-нибудь возразить, раз король приказывает, а королевская дочь желает?

— Можно возразить очень многое, — вмешался Кетчвайо. — Я считаю недопустимым, чтобы этот ничтожный человек, который победил маленькое племя, воспользовавшись умом Макумазана, получил в награду не только титул вождя, но и руку самой умной и красивой из королевских дочерей, хотя бы даже Умбулази, — прибавил он с усмешкой, — готов был бы швырнуть свою сестру, как швыряют кость бродячей собаке.

— Кто швырнул кость, Кетчвайо? — спросил с жаром Умбулази.

— Король или я, который до настоящей минуты и не слышал об этом деле? И имеем ли мы право оспаривать решение короля?

— Не преподнес ли тебе случайно Садуко несколько голов скота из тех, что украл у амакобов, Умбулази? — спросил Кетчвайо. — Наш отец не требует выкупа, так, может быть, ты принял вместо него этот дар.

— Единственный дар, который я принял от Садуко, — сказал Умбулази, с трудом, как я видел, подавлявший свой гнев, — это дар его дружбы. Он мой друг, и вот почему ты ненавидишь его, как ненавидишь всех моих друзей.

— Любить мне, что ли, всякую бродячую собаку, которая лижет тебе руки, Умбулази? О, тебе не требуется говорить мне, что он твой друг. Я знаю, это ты внушил мысль нашему отцу разрешить ему убить Бангу и украсть его скот. Я считаю это нехорошим делом, так как кровь Бангу запятнала врата нашего дома. И тот, кто совершил это зло, будет жить здесь и величаться, пожалуй, как ты и я. Да и как же иначе, раз сестра Нанди будет отдана ему в жены? Разумеется, Умбулази, тебе следует принять скот, от которого отказался белый человек, потому что всем известно, что ты заслужил его.

Умбулази вскочил, выпрямился во весь рост и заговорил хриплым от гнева голосом.

— Прошу тебя, о король, дать мне разрешение удалиться. Если я останусь здесь дольше, то пожалею, что у меня нет с собой копья. Но раньше чем уйти, я выскажу всю правду. Кетчвайо ненавидит Садуко потому, что, зная его храбрость и ум, он искал его дружбы после того, как Садуко уже обещал быть моим другом. Вот почему он осыпает меня насмешками. Пусть он оправдается, если может!

— Я и не думаю оправдывать себя, — ответил, нахмурившись, Кетчвайо. — Кто дал тебе право шпионить за мной и требовать от меня отчета перед королем? Я не хочу больше ничего слышать! Оставайся здесь и заплати Садуко нашей сестрой. Король обещал ее, и слову своему изменить не может. Только скажи твоей собаке, что у меня наготове для нее палка, если она посмеет огрызнуться на меня. Прощай, отец. Я отправляюсь в мои владения, в крааль Гикази, и там ты можешь найти меня, если я тебе понадоблюсь. Но прошу тебя не вызывать меня до окончания свадебных торжеств, потому что я не хочу на них присутствовать.

И он, поклонившись королю, повернулся и ушел, не попрощавшись с братом. Мне он, однако, пожал руку на прощание, так как Кетчвайо всегда дружески относился ко мне, потому что думал, вероятно, что я могу ему пригодиться.

— Отец мой, — сказал Умбулази, когда Кетчвайо ушел, — разве можно это терпеть! Можно ли меня винить в этом деле? Ты слышал и видел — ответь мне, отец!

— Нет, тебя нельзя винить на этот раз, Умбулази, — ответил король с тяжелым вздохом. — Но чем закончатся ваши вечные ссоры, сыновья мои? Я думаю, что только реки крови смогут потушить такую ненависть, и тогда — кто из вас выживет и достигнет берега?

Некоторое время он молча смотрел на Умбулази, и я прочел в его взгляде любовь и страх, так как Мпанда любил его больше остальных детей.

— Кетчвайо плохо вел себя, — сказал он наконец. — Он не имеет права указывать мне, кому я должен или не должен отдавать своих дочерей в жены. Кроме того, я высказал свое решение, и я не изменю своему слову из-за его угроз. Всем в стране известно, что я никогда не изменю своему слову, и белые это тоже знают, не так ли, Макумазан?

Я ответил утвердительно. И это была правда: как большинство слабовольных людей, Мпанда был очень упрям, но по-своему честен.

Он помахал рукой в знак того, что тема исчерпана, а затем попросил Умбулази дойти до калитки и послать гонца за «сыном Мативаана».

Вскоре явился Садуко. Спокойной, гордой походкой подошел он к королю и приветствовал его, подняв правую руку.

— Садись, — сказал король. — Я хочу тебе кое-что сказать.

Не спеша и не мешкая, Садуко грациозно присел на колени, опершись локтем о землю, и замер в ожидании.

— Сын Мативаана, — сказал король, — я слышал всю историю о том, как ты с маленьким отрядом уничтожил Бангу и почти всех его воинов из племени амакобов и забрал весь их скот.

— Прости меня, Черный Владыка, — прервал Садуко. — Я только мальчишка и ничего не сделал. Это устроил Макумазан, Бодрствующий В Ночи, который сидит здесь. Его мудрость научила меня, как выманить с горы амакобов, а Тшоза, мой дядя, выпустил скот из краалей. Я же ничего не сделал, за исключением того, что нанес несколько ударов ассегаем, когда было нужно.

— Я с удовольствием вижу, что ты не хвастун, Садуко, — сказал Мпанда. — Хотел бы я, чтобы среди зулусов было побольше таких людей, как ты, тогда мне не пришлось бы выслушивать так много громких слов о малых делах. Во всяком случае, Бангу убит и его гордое племя сломлено. По государственным соображениям я рад, что это случилось без того, что мне пришлось вмешаться в это дело, так как в моей семье есть такие, которые любили Бангу. Но я… я любил твоего отца Мативаана, которого Бангу зарезал. Мы вместе росли с ним мальчиками и служили вместе в одном полку, когда правил мой брат, Лютый Владыка (он говорил о Чаке, но среди зулусов не принято называть имен умерших королей, если можно этого избегнуть). По этой причине, и по другим, — продолжал Мпанда, — я рад, что Бангу наконец наказан и твой отец отомщен. И вот, Садуко, — продолжал Мпанда, — так как ты сын своего отца и так как ты показал себя храбрым человеком, я решил выдвинуть тебя. Поэтому я назначаю тебя вождем тех, кто остался из племени амакобов, и всех тех нгваанов, кого ты сможешь собрать.

— Как будет угодно королю, — сказал Садуко.

— И я даю тебе разрешение носить головной обруч, хотя, как ты сказал, ты еще мальчишка, и вместе с этим даю тебе место в моем совете.

— Как будет угодно королю, — повторил Садуко, по-видимому, равнодушный к почестям.

— И, сын Мативаана, — продолжал Мпанда, — ты еще не женат, не правда ли?

В первый раз лицо Садуко изменилось.

— Нет, Черный Владыка, — поспешно сказал он, — но…

Тут он поймал мой взгляд и, прочитав в нем какое-то предупреждение, замолчал.

— Но, — повторил за ним Мпанда, — ты, без сомнения, желал бы жениться. Это очень естественно в твои годы, а потому я даю тебе разрешение на женитьбу.

— Я благодарю короля, но…

Тут я громко чихнул, и он снова замолчал.

— Но, — повторил Мпанда, — у тебя, конечно, нет времени искать жену. Где тебе было и думать об этом? Да и хорошо, — продолжал он с улыбкой, — что ты не подумал, так как та, которую я тебе прочу в жены, не могла бы жить во второй хижине твоего крааля и называть другую инкосикази. Умбулази, сын мой, пойди и приведи ту, которую мы выбрали женой для этого юноши.

Умбулази встал и вышел с широкой улыбкой на лице. Мпанда же, утомленный длинными разговорами (он был очень толст, а день был очень жаркий), прислонился головой к стене и закрыл глаза.

— О Черный Владыка! Ты, который могущественнее всех, — начал Садуко, который, как я видел, был очень расстроен. — Мне нужно тебе кое-что сказать.

— Разумеется, разумеется, — сонным голосом ответил Мпанда, — но сбереги свою благодарность до того времени, как увидишь невесту. — И он слегка захрапел.

Заметив, что Садуко готов погубить себя, я счел благоразумным вмешаться, хотя не знаю, какое мне было дело до всего этого. Во всяком случае, если бы в тот момент я придержал свой язык и позволил бы Садуко свалять дурака, я твердо уверен, что вся история Земли Зулу приняла бы другой оборот и что многие тысячи людей, ныне погибших, жили бы и по сей день.

Но судьба решила иначе.

Увидев, что Мпанда задремал, я тихонько подошел к Садуко и схватил его за руку.

— Ты с ума сошел? — прошептал я ему на ухо. — Ты хочешь оттолкнуть от себя счастье и проститься с жизнью?

— Но Мамина? — прошептал он. — Я не могу жениться ни на ком, кроме Мамины.

— Глупец! — ответил я. — Мамина изменила тебе и наплевала на тебя. Бери, что посылает тебе судьба, и благодари ее. Ты не брезгуешь быть преемником Мазапо?

— Макумазан, — ответил он хриплым голосом, — я последую советам твоей головы, а не моего сердца. Но ты сеешь недоброе семя, Макумазан, и ты в этом убедишься, когда увидишь плоды.

Он дико взглянул на меня, и его взгляд испугал меня. В этом взгляде было что-то, что заставило меня поразмыслить, не лучше ли было бы мне уйти и предоставить Садуко, Мамине, Нанди и всем остальным разобраться самим во всей этой истории.

Однако, оглядываясь назад на эти события, как мог я предвидеть, каков будет конец? Как мог я знать, что за кулисами этих событий стоял старый карлик, Зикали Мудрый, день и ночь работавший над тем, чтобы раздуть вражду и выполнить давно задуманный им план мщения над королевским домом Сензангаконы и зулусским народом?

Да, он стоял, подобно человеку, стоящему позади большого камня на вершине горы и медленно и безжалостно толкающему этот камень к краю утеса, откуда, наконец, в назначенный час он с грохотом свалится на живущих внизу и раздавит их. Как мог я догадаться, что мы, актеры в этой пьесе, все время помогали ему толкать этот камень и что ему было все равно, кого из нас увлечет с собою камень в пропасть, лишь бы мы доставили торжество его тайной, ни с чем не сравнимой ненависти?

Теперь я ясно вижу и понимаю все это, но в то время я был слеп. Но вернемся к изложению фактов.

Как раз, когда я решил (слишком поздно, правда) заниматься своими делами и предоставить Садуко устраивать свои, в калитке появилась высокая фигура Умбулази, ведущего за руку женщину. По нескольким бронзовым браслетам на ее руке, по украшениям из слоновой кости и по очень редким красным бусам, которые имели право носить только особы королевского дома, я признал в ней королевскую дочь.

Нанди не была красавицей, как Мамина, хотя она была выше среднего роста и лицо ее было привлекательно. Начать с того, что оттенок кожи ее был темнее, чем у Мамины, что нос и губы были немного толще и что глаза ее не были такие прозрачные и большие, как у Мамины. Затем, ей не хватало таинственной прелести Мамины, лицо которой загоралось иногда вспышками внутреннего огня, напоминая собою вечернее небо, на котором из-за туч всеми оттенками вспыхивает свет, заставляя догадываться, но не обнаруживая той красоты, которую оно скрывает. Нанди не обладала такими чарами. Она была простая, добрая, честная девушка, не более.

Умбулази подвел ее к королю, которому она поклонилась, бросив искоса быстрый взгляд на Садуко и вопросительно поглядев на меня. Она сложила руки на груди и молча стояла, ожидая, когда король к ней обратится.

Мпанда был сонный, а потому ограничился лишь словами:

— Дочь моя, — сказал он, позевывая, — вот стоит твой жених. — И он указал пальцем на Садуко. — Он молод, храбр и не женат. Пользуясь покровительством нашего дома, он станет знатным и богатым, в особенности потому, что он друг твоего брата Умбулази. Я слышал, что ты видела его и он тебе нравится. Я предлагаю устроить свадьбу завтра, если только тебе нечего возразить против этого. Если же у тебя есть что сказать, дочь моя, то говори сразу, а то я устал. Постоянные раздоры между твоими братьями, Кетчвайо и Умбулази, утомили меня.

Нанди посмотрела своим открытым, честным взглядом сначала на Садуко, потом на Умбулази и, наконец, на меня.

— Отец мой, — спросила она своим мягким, ровным голосом, — скажи мне, умоляю тебя, кто предложил тебе этот брак? Вождь ли Садуко, или мой брат Умбулази, или Белый Вождь, настоящего имени которого я не знаю, но которого называют Макумазаном, Бодрствующим В Ночи?

— Я не помню, кто из них предложил, — с зевком ответил Мпанда. — Во всяком случае, я предлагаю этот брак, и я возвеличу твоего мужа. Есть у тебя еще что сказать?

— Мне нечего сказать, отец мой. Я видела Садуко, и он мне нравится… об остальном судить тебе, а не мне. Но, — прибавила она тихо, — нравлюсь ли я Садуко? Когда он произносит мое имя, чувствует ли он что-нибудь здесь?… — И она указала на свое горло.

— Я не знаю, что чувствует его горло, — ответил Мпанда, — но я чувствую, что мое горло пересохло. Так как никто не имеет ничего против, значит, дело решено. Завтра Садуко заколет быка (что означает заключение брака); если у него нет здесь быка, я ему одолжу, а затем вы можете взять себе большую новую хижину и жить на первых порах в ней. Если желаете, можете устроить пляски. Если не желаете, то тем лучше, потому что у меня в настоящее время столько забот, что мне не до праздности. А теперь я пойду спать.

И, спустившись со своего табурета на колени, Мпанда пролез в дверное отверстие своей большой хижины, у которой он сидел, и исчез.

Умбулази и я вышли через калитку ограды, оставив Садуко и Нанди одних. Я не знаю, что произошло между ними, но предполагаю, что Садуко тем или другим образом произвел на принцессу достаточно хорошее впечатление, чтобы уговорить ее выйти за него замуж. Быть может, она была уже так влюблена в него, что ее нетрудно было уговорить. Как бы то ни было, на следующий день без особых празднеств и шума, за исключением обычных плясок, был зарезан «бык невесты», и Садуко сделался мужем королевской дочери из дома Сензангаконы.

Могу добавить, что после нашего краткого разговора в королевском краале, когда Мпанда дремал, я не говорил больше с Садуко относительно его брака, потому что он избегал меня, а я не искал его. В день же свадьбы я собрался в путь и направился в Наталь. Целый год я не слышал ничего о Садуко, Нанди и Мамине, хотя должен сознаться, что о Мамине я думал, может быть, чаще, чем это следовало бы.