Том 2

Я был у старших на примете.

И вот однажды мне велят

На комсомольском комитете

О красоте прочесть доклад.

Мой вкус был самый деревенский,

А други просят:

— Не забудь

О красоте, ну, знаешь, женской

В своем докладе помянуть.

А что я знал?

Что есть сутулость

И есть девическая стать?

На чем душа моя споткнулась,

Не надо мне напоминать.

И все же будущего ради,

Марая белые листы,

Задумал я в своем докладе

Раскрыть все виды красоты:

Все то, чем люди восторгались,

С чем шли, рассеивая мрак.

Все темы прочие давались,

А тема женская —

Никак!

Не помогал мне опыт древний,

Что лег в пудовые тома…

Все лезет на глаза деревня,

Подслеповатые дома,

И щучьи зубы частокола,

И ребра старого плетня,

И школа сельская…

Та школа,

В которой около меня

Сидела Граева Наташа…

В те дни она такой была,

Что ничего природа наша

Прекраснее не создала.

В деревне, помню, говорилось

С насмешкой острою, как нож:

— Ты что-то, девка, загордилась

Как Ната Граева идешь!

Теперь

Хочу увидеть снова

Все то, что память сберегла.

И речка времени былого

Перед главами потекла.

Избрал я место наудачу

У каменного голыша,

Сижу за кустиком — рыбачу,

Ловчусь перехитрить ерша.

С настойчивостью непонятной

Мечтаю о его клевке

И все смотрю,

Как луч закатный

Разнежился на поплавке.

Не видел я, как по откосу

Прошла она,

Как на песок

Одежду сбросила

И косы

Под синий спрятала платок.

Но видел я,

Как стихли воды,

Когда она к реке прошла —

Фантазия!

Каприз природы!

Причуда света и тепла!

Она, омытая лучами,

Когда вода коснулась стоп,

Легонько повела плечами,

Как будто сбросила озноб.

Волна пред нею расступилась

И снова преградила путь…

Блестели плечи,

Золотилась

Ее заносчивая грудь.

Там,

Над речною глубиною,

Произнесли мои уста

Еще не троганное мною

Большое слово:

Красота.

Ничем

Не помешав Наташе,

Преодолев блаженный стыд,

Я подстерег ее тогда же

У зеленеющих ракит.

Как, вспоминаю, сердце билось,

Когда, проплавав полчаса,

Она пришла, остановилась

И заглянула мне в глаза!

Смутилась вдруг,

Стыдливой стала…

В моих зрачках —

Ей-ей, не лгу! —

Себя, должно быть, увидала,

Какой была на берегу.

А старики —

И это тяжко —

Судили Нату под гармонь:

— Конем любуются в упряжке,

Конь на гульбе

Еще не конь…

Спеша продлить воспоминанья,

Как в прежние твержу я дни

Знакомое ей заклинанье:

«Ты с глаз моих не уходи!»

Но время воздвигает стены,

И самой страшною стеной

Огни и дымы дней военных

Заколыхались предо мной…

И вскоре

Я ее увидел,

Взглянув на мир из-под руки,

Не на гульбе —

В том самом виде,

Как выражались старики.

Увидел с темными горшками,

Перекаленными в печах,

С шестипудовыми мешками

На перекошенных плечах.

Порядок слов,

Звучавший мило,

Теперь бросал все тело в дрожь:

— Ты что-то, девка, приуныла —

Как Натка Граева идешь!..

При встрече

На дороге пыльной

Ее глаза несли мне весть,

Что от работы непосильной

Вся свяла, не успев расцвесть.

Лицо обветренно и грубо.

И шла она,

Не шевеля

Губами,

Потому что губы

Потрескались,

Как в зной земля.

Давно успела позабыть,

Что до поры иссохли груди,

Что стала по земле ходить,

Как ходят пожилые люди,

Что живость света и огня

В ее глазах давно заснула.

В мои с надеждой заглянула —

И отшатнулась от меня.

В моих,

Повидевших немало, —

А в них я все сберечь могу! —

Себя в соседстве увидала

С той, прежней, Натой,

Что стояла

Передо мной

На берегу.

Я знал,

Что из морщин бессчетных,

Примеченных, издалека,

Любая черточка почетна,

Как честный шрам фронтовика.

* * *

За боль,

За раннюю сутулость

Спеши сторицею воздать.

Найди же, чем не стала юность

И чем она могла бы стать!

На чем от самого рожденья.

Не отразятся

Ни ветра,

Ни мировое потрясенье,

Ни горе одного двора.

Ищи прекрасное на свете,

Суди, оправдывай, вини

И по нетронутой монете

Монету стертую цени.

Не изменив мечтам заветным,

По жизни в поисках пройди.

В каком-то облике бессмертном

Наташу Граеву найди.

Ее судьба да будет вехой,

Повсюду видной хорошо.

Искал я.

И в книжонке ветхой

Ее бессмертье я нашел.

Рука, листавшая устало,

Успела, к счастью, долистать

До той,

Кем милая не стала

И кем она могла бы стать.

Я видел:

В радостном полете

Кисть жизнетворна создала

Всю красоту горячей плоти,

Причуду света и тепла.

Влюбленный и ревнивый гений

В слиянье радости и мук

Набросил матовые тени

На легкие изгибы рук.

Такой лететь туда, где боги!

И он, уже не тратя сил,

Куском парчи,

Упавшим в ноги,

Ее чуть-чуть отяжелил.

Едва приметными мазками

На долгий срок,

На вечный срок

За темными ее зрачками

Свет человеческий зажег.

Тем светом ей

Печаль, тревогу

И горе изгонять дано.

С такой легко искать дорогу,

Когда становится темно.

Она стыдлива без ужимок,

Как та,

Которую я знал…

И это был

Всего лишь снимок,

А где же сам оригинал?

Где рождена?

В какие эры,

В какой из поднебесных стран?

И кто она?

Прочел: «Венера».

А чуть пониже: «Тициан».

И тут же на бумажной сини

Отчетливо и на виду

Приписка: «Собственность России».

Прекрасно!

Я ее найду!

И снова,

В поиски ушедший,

Всем говорю:

Мол, так и так…

Смеются:

— Что за сумасшедший!

Венеру ищет! Вот чудак!

Какой-то полный незнакомец

Откашлялся и пропыхтел:

— Избаловали!..

Комсомолец,

А тож — Венеру захотел!

Иду,

Чем дальше, тем смелее

По городу — через снега,

Иду в картинных галереях

Через минувшие века,

Через сокровища народов,

Не падая пред ними ниц,

Через толпу экскурсоводов,

Учеников и учениц.

Переходя от века к веку,

В людской толкаясь тесноте,

Они пришли сюда, как в Мекку,

На поклоненье красоте.

И красоте той благородной

Себя отдавши целиком,

Тянусь и я к ней,

Как голодный

За хлебным тянется пайком.

Ее ищу я в каждом зале,

В простенках каждого угла.

— У вас Венера не была ли?

— Нет, — отвечают, — не была.

Вновь объясняю по порядку:

— Амур и зеркало…

Рукой

Венера поправляет прядку… —

Вновь слышу:

— Не было такой.

Но вот совсем неподалеку

Бородка над толпой всплыла.

Блеснуло старческое око

Из-под очков.

— Была! Была!

И вспомнил я,

Как поезд мчался

В лесную родину мою,

И я с таким вот повстречался

В металлургическом краю.

Теперь мне вспомнилось,

Как ночью,

В огнях увидев домен ряд,

Похвастал кто-то:

— Между прочим,

Я строил этот комбинат. —

Добавил, ус крутнувши лихо,

Что ставил, там прокатный стан,

А старец, вот такой же, тихо

Заметил:

— Вы и Тициан.

Тогда,

Болтавшие о многом,

Толкуя обо всем слегка,

Как на обиженного богом,

Взглянули мы на старика.

И он притих,

Ни об искусстве,

Ни о других делах страны

Уже не говорил,

Лишь с грустью

Посматривал со стороны,

Как спорил с химиком строитель.

Так грустно на исходе дней

Разочарованный родитель

Глядит на выросших детей.

Теперь старик подвижен, светел.

Узнал и вновь не узнаю.

— Вы вспомнили ее?! —

Ответил:

— Я вспомнил молодость свою.

Мы шли,

И не было мне странно,

Что говорил он не шутя:

— Вы знаете, у Тициана

Она не первое дитя… —

Дрожало старческое веко,

А он твердил мне об одном:

— Полвека! Да, мой друг, полвека

Я был ее опекуном.

Все черточки лица страдали,

Кривились, будто был он пьян.

— Что ж стало с ней?

— Ее продали.

— Куда?

— Туда… за океан.

Мы продаем

И лес и кожи,

По красоты нехватка в нас!

Едва ли нужен и возможен

Большого горя пересказ.

Он знал,

Что жили небогато,

И ведал, продана зачем,

Но только личные утраты

Не восполняются ничем…

Когда

В Магнитогорске рыли

Для первой домны котлован,

Она плыла за океан.

Навстречу ей машины плыли.

Он говорил об этой встрече

Так,

Словно сам с ней в рабство плыл.

— Я парусиною прикрыл

Ее блистательные плечи. —

Он рисовал мне

Небо в тучах,

Над палубой туман густой…

За красоту времен грядущих

Мы заплатили красотой.

* * *

И с ней

Не встретясь,

Я простился.

Нерадостен был мой уход.

Заснул я поздно.

Мне приснился

Металлургический завод.

Мне снились волны

В кудрях пены,

Бегущие за край Земли,

Мне снились грузные мартены,

Похожие на корабли.

Пусть окна в них

Прикрыты плотно

И лишь на каждом красный глаз,

Но и в зашторенные окна

Бьет пламя,

Обжигая нас.

Но что такое?!

Шум стозвучный

Вдруг стих, рассеялся угар.

С открытым ртом стоит подручный,

Бородку щиплет сталевар.

В глазах у парня бес запрыгал,

И не возьму никак я в толк,

С чего он громко загыгыкал:

— Гы, баба!.. Голая!.. —

И смолк.

Гляжу я,

Тоже ошарашен,

Дивлюсь, как на печной пролет

Походкой легкою Наташи

Венера русая идет.

Боса, парчой полуприкрыта

В угоду прежним временам,

На крошки ступит доломита,

Поморщится —

И снова к нам.

Глядит все пристальней,

Все строже.

Ни слова нам не оброня.

Хочу, мол, посмотреть,

За что же

Вы про…

Вы отдали меня.

Старик,

Тихонько увлекая

Меня от гостьи и зевак,

Спросил негромко:

— Кто такая? —

Я мастеру: мол, так и так…

Мол, помните,

Когда здесь рыли

Для первой домны котлован,

Она плыла за океан.

Навстречу ей машины плыли.

И мастер,

Подошедши близко,

Остановился перед ней

И поклонился низко-низко,

Сняв кепку с головы своей…

Помедлил,

Дав словам отсрочку,

Потом, прижав ладонь к груди,

Заговорил:

— Прости нас, дочка…

Все видела, теперь суди.

Бывало, бьюсь,

Из кожи лезу,

И недопью, и недоем.

Мы пропадали без железа,

И рабство нам грозило

Всем.

Как строились,

Душой болея,

Ты, вечная, нас не поймешь.

И что тебе!

Ты, не старея,

До коммунизма доживешь.

Захочешь жить у нас, к примеру,

Гости без никаких бумаг… —

Старик вздохнул:

— Вот так, Венера…

По батюшке не знаю как.

Я посмотрел

И вздрогнул даже.

В горячем отблеске огня

Уж не Венера,

А Наташа

С укором смотрит на меня.

Вновь покорила

Ясность взора

Глаз темных, затаивших зов,

Как затененные озера

Среди нехоженых лесов.

В них,

Укрываясь от напастей

Души глубинной чистотой,

Надежда на большое счастье

Все ходит

Рыбкой золотой.

Друзья не сразу догадались,

Что говорит она со мной:

— Вы перед вечной оправдались,

Попробуйте перед земной…

* * *

Не знаю,

Так ли я ответил,

Когда в суровой простоте

На комсомольском комитете

Читал доклад о красоте.

Встречая взглядом

Взгляд сердечный

Сидевших прямо предо мной,

Я с грустью говорил о вечной

И с болью вспомнил о земной.

Я говорил,

Как перед Натой:

История от первых дней

Ни перед кем не виновата, —

Виновны только перед ней.

Одной цепи я вижу звенья,

Сработанные не вчера:

И мировые потрясенья,

И горе одного двора.

На все

Я в жизни вижу отклик,

От горя к радости мосты.

Судьба Наташи — это подвиг.

А подвиг стоит красоты.

Глазами встретившись с одною:

— Ты знаешь ли,— сказал я ей,

Какой заплачено ценою

За легкий взлет

Твоих бровей? —

Не знаю, так ли

Двум мальчишкам,

Зевнувшим нехотя в кулак,

Сказал я, может, строго слишком.

Послушайте,

Сказал я так:

— Все позабудется на свете,

Все сгладится в конце концов.

Вам, избалованные дети,

Не вспомнить бедности отцов.

Вам подавай лишь то, что мило,

Красавицу и сад в цвету.

Кровь пролилась,

А не чернила

В сражениях за красоту.

Вам огорчительно до боли,

Вам оскорбительно до слез,

Что материнские мозоли

Не пахнут лепестками роз.

Наташи прежней мы не встретим,

Но людям жить и быть красе.

На этот раз уже не детям,

На этот раз сказал я всем:

— Рост красоты по дням и годам

Мы обеспечим — верю я,

Как обеспечен курс рубля

Всем достоянием народным!

Мечтатель,

Верный почитатель

Земных красот,

Признайся, брат,

Что виноват,

И я, читатель,

С тобой в растратах виноват.

Мы равнодушны и незрячи,

Не знаем,

Что смелей резца

Моя ль,

Страны ли неудача,

Морщинку, складку обозначив,

Коснется каждого лица.

Судьбу,

Сгибающую лучших,

Мы не берем за горло:

«Стой!»

За красоту

Людей живущих,

За красоту времен грядущих

Мы заплатили красотой.

1956