Том 2

Права любви

Да будут святы.

Настроенный на этот лад

Все девять лет,

Я на десятый

Решил поехать в Ленинград.

Я поклонился Ленинграду

И предъявил законный иск

За девушку, что в дни блокады

Он отсылал в Новосибирск.

Скажу, в детали не вдаваясь,

Вам, ленинградцы, не в упрек,

Что я, и бедствуя и маясь,

Ее, красивую, сберег…

Шли дни.

Закончив подвиг ратный,

Еще горячий от огня,

Ваш город взял ее обратно,

Точнее — отнял у меня.

Мы можем боль нести годами

И все стерпеть,

Но иногда

Мы ссоримся и с городами,

Когда обидят города.

И вот

Над невскою волною,

Неподражаемо велик,

В час утренний

Передо мною

Предстал любви моей должник.

Еще тогда,

В перронной давке,

Он, хитрый, на моем пути

Поставил будочку Горсправки:

Мол, так легко ее найти.

И, отсылая к доброй даме,

Он знал, что та меня убьет

Обыкновенными словами:

«У нас такая не живет».

Мне объясняют осторожно…

Нет, нет! Не надо объяснять,

Что девушкам совсем не сложно

Свои фамилии менять.

Зашел я в первый переулок

И, глядя на дома, стою…

В какой из каменных шкатулок

Ты скрыл жемчужину свою?

Скажи, куда заставил деться,

Ответь мне, за какой стеной

Стучит загадочное сердце,

Так и не понятое мной?..

И слышу:

Из соседней улицы,

Где люди толпами снуют,

Рояль и скрипки, как союзницы,

Мне тихий голос подают.

Хотят судьбу мою улучшить,

Совет спасительный мне дать:

Ходить под окнами и слушать —

Она не может не играть.

* * *

Она не может не играть,

Задумавшись, она не может

Наш снежный край не вспоминать

И трудный срок,

Что с нами прожит.

И я ведь тоже берегу

И в памяти несу сквозь годы

Костры на голубом снегу,

Где в холод

Строились заводы.

Она могла не полюбить

Немую строгость наших елей,

Но те костры,

Но плач метелей

Она не может позабыть.

Льет дождь,

Он хлещет по лицу,

Плащ мокрый

Липнет к мокрым брюкам,

Две ночи

От дворца к дворцу

Шагаю Невским,

Чуткий к звукам.

Рояль заслышу и бегу,

А где-то

Новый завлекает…

По звукам рассказать могу,

Кто,

Где,

Когда

И как играет.

Вот эта:

До чего ж юна!..

Рыбешкой в чешуе нарядной

Все хочет вглубь,

А глубина

Выносит, легкую, обратно.

Отчаясь в глуби заглянуть,

Она без муки повторенья

Спешит на солнышке блеснуть

Своим красивым опереньем.

А этот

Все постиг уже

И, неприступный и холодный,

На самом нижнем этаже

Живет, как сом глубоководный.

Там воды тяжки и темны,

Но с ними нелегко расстаться…

В нем сердце может разорваться

От недостатка глубины.

* * *

Весь город утопал в закате

Необычайной густоты.

Застежками на синем платье

Темнели невские мосты.

Без позолоченных уборов,

Забыв о боге вспомянуть,

Клонились головы соборов,

Чтоб на красавицу взглянуть.

Великий Петр,

Перед рекою

Вздымая дикого коня,

Грозил им медною рукою,

Осатанев: «Она — моя!»

Лишь я,

Уставший от исканий

И от мелодий, чуждых мне,

Без этих царских притязаний

Свой взгляд покоил на волне.

Катились волны еле-еле,

Но плеск их был притворно тих…

Вот так прошли,

Отшелестели

Все лучших девять лет моих.

И снова к ней душа стремится,

Как будто я в горячке дней

Забыл как следует проститься

С ушедшей юностью моей.

Не нарушая горькой думы,

Еще дремотней, чем волна,

В привычные для слуха шумы

Вплелась мелодия одна.

Родившись где-то за стеною,

Она, чуть слышимая мне,

Пришла как будто не за мною,

Бродила долго в стороне.

Сидел

И слушал и не слушал,

Но, как бывает только в снах,

Она вдруг захватила душу

И сердце понесла в руках.

Другие звуки налетели —

Как пленник шел я в их кругу

И вот почудились метели,

Костры на голубом снегу.

И те костры, со мной блуждая,

Вели куда-то вдоль Невы…

Подъезд…

И здесь,

Чуть-чуть зевая,

Лежат египетские львы.

Я подошел,

Стою на месте,

И львы ленивые лежат.

Что — честь ее или бесчестье

Они, слепые, сторожат?

А было,

Я не сомневался,

Не отравлял мне душу яд,

Когда вот так же поднимался

К любимой

Девять лет назад.

* * *

На меня удивленно глядит

Глазами широкими,

Будто знала, что был я убит,

Будто знала, что был я зарыт,

И, как многие многими,

Был за давностью ею забыт.

С огоньками-зарничками

Вижу те же глаза и не те…

Будто кто-то шалит в темноте

Отсыревшими спичками.

Как прежде, при встрече

К груди не прижат.

Вот и рядом, а так далека!..

И губы дрожат,

И ресницы дрожат,

И дрожит золотая серьга…

Даже соболя

Тронула легкая дрожь:

На плечах удержаться не мог.

На огонь потухающий

Был он похож,

Чуть заметный сквозь сизый дымок.

Предо мной

Распахнулась сибирская даль,

Где мне встретилось горе мое,

Мне припомнилась

Старая-старая шаль,

Согревавшая плечи ее.

Образ тот

На тяжелом стальном полотне

Девять лет я алмазом врезал.

А она:

Дескать, кто вам сказал обо мне?..

Кроме сердца,

Никто не сказал!..

Удивляешься?

Полно!

С любовью моей

Было просто тебя подстеречь.

Так охотник

По следу прошел соболей,

Что твоих удостоены плеч.

…Представь себе, в глуши лесов

Нет соболиных адресов.

Там соболь по снегу петляет,

Потом, глядишь, найдет дупло.

И если только в нем тепло,

Он прячется и отдыхает.

Охотнику не шлет он весть

Ни прямо почтой, ни окольно…

Охотник знает: соболь есть —

И этого уже довольно.

И ест охотник на бегу,

И засыпает на снегу.

Зверь то внизу,

То в темной кроне

Среди разлапистых ветвей…

В тяжелом поиске, в погоне

Проходит много-много дней…

Когда усталый зверь в пути

Между корягами забьется,

Охотник ставит сеть.

К сети

Подвешивает колокольца.

Трещит мороз, и снег идет.

Охотник ждет, и соболь ждет.

Ночь...

Зверю мнится: нет засад…

И раздается звон, похожий

На тот, что полчаса назад

Вдруг зазвенел

В твоей прихожей.

Охотник тот настойчив был,

Чтобы твои украсить плечи…

А он тебя ведь не любил

И не мечтал, как я, о встрече.

Ему от чьей-то красоты

Ни сладко не было, ни больно…

Я знал, что в Ленинграде ты, —

И этого уже довольно.

* * *

Свое достоинство храня,

Как с гостем говорит случайным,

И за столом

Сервизом чайным

Отгородилась от меня.

Заводит речь о жизни райской,

О безупречности своей,

О муже…

И фарфор китайский

Как бы поддакивает ей.

И я заметил на стене:

Добавкою к семейной притче

Из рамки улыбался мне

Семьи удачливый добытчик.

Безделицами окружен,

Которым так легко разбиться,

Задумчиво, как умный слон,

Сижу, боясь пошевелиться

Ее оглядывая «рай»

И прошлое припоминая,

Прошу доверчиво:

— Сыграй!..

— О нет… Давно уж не играю!.. —

И чтоб упрашивать не стал,

Лениво повела рукою…

«Но кто же, думаю, играл,

Но кто же бредил здесь пургою?..

Чьи руки воскресить сумели

Те ночи давние, те дни:

Непотухавшие огни,

Незатихавшие метели?»

А в это время из дверей,

Где лак рояля засветился,

Несмелый мальчик вышел к ней

И, сделав шаг, остановился.

В лице незрелой красоты

Слились, сплелись,

Как звуки в гамме,

Ее красивые черты

С чужими смутными чертами.

И понял я

Сознаньем всем:

Меж нами

В маленькой квартире

Легло пространство

Больше, чем

От Ленинграда до Сибири.

Опять далекая!..

И жаль,

Что даже не с кем

Мне проститься:

Той девушке, носившей шаль,

Здесь не позволят появиться.

А что без той любовь моя?..

Безрадостна и сиротлива!..

Дверь…

Лестница…

Очнулся я

На жестких космах

Львиной гривы.

Мои ли тронули слова,

Но плакал зверь,

Большой и грозный.

Я видел, как по морде льва

Катились каменные слезы.

Себя в дороге веселя,

И так беспечно,

Так не к месту

Пел кто-то, подходя к подъезду:

« Тру-ля-ля-ля!.. Тру-ля-ля-ля!..»

При встрече,

Сделав поворот,

Успел заметить я,

Что это

Беспечно трулюлюкал тот,

Глядевший у нее с портрета…

* * *

Рассвет.

Еще улицы немы,

И город в безмолвии строг…

Он, как пушкинская поэма,

Из которой не выбросишь строк.

Окна

Моют светлые блики.

Мне же с глаз моих

Ночи не смыть…

Вот и утро,

О город великий,

Ты проснулся — давай говорить.

Как мне быть?

Если, горем согнут,

В суд приду я с болью своей,

Мне суды твои не помогут,

Нет у них подходящих статей.

Я приехал

Из дальней дали

И уеду, о том скорбя,

Что ее у меня украли…

Но украли и у тебя!..

И не думаю, что случайно

В тот же миг за моей спиной

Засмеялся звонок трамвайный —

Ну, конечно же, надо мной.

Дескать,

Эй, оглянись, прохожий!

Так и замер я на мосту

Перед девушкою, похожей

На потерянную мечту.

Вышла,

Словно ее и ждали,

Еще сонная поутру,

В той же кофточке,

В той же шали,

С прядкой, вьющейся на ветру.

И любовью той же любима,

Той же песней увлечена…

Но уже,

Пробегая мимо,

Не признала меня она.

1954