Том 2

На степь,

Спеша с травою спиться,

Нисходит ласковая мгла.

Заря вечерняя,

Как птица,

Давно сложила два крыла.

И над палаткой островерхой

В потухшем небе, как всегда,

Всечеловеческою вехой

Зажглась высокая звезда.

Опять, вздыхая и волнуясь,

Гармонь о городе поет.

И все же юность — всюду юность,

Она везде свое возьмет.

Когда любовь — как хлеб и воздух

И в час свидания темно,

То для влюбленных

Были б звезды,

А лес иль степь — им все равно.

И ни к чему играть в оглядки,

Все впору им — и свет и мрак…

А вот Егор сидит в палатке

И думает совсем не так.

Он думает:

«Нужна свобода

В желаньях сердца и души.

Вот отработать бы два года,

А там — уехать из глуши

В тот край,

Который любим очень

И, оказавшись вдалеке,

На добром русском языке

Мы называем краем отчим.

Любовь же, как земля сырая,

Прилипнет — не стряхнешь ее…»

Так думал он, перебирая

С полынным запахом белье.

Так думал он, хоть был и пылок.

В руке, приученной к труду,

Зажал коричневый обмылок

И вышел под свою звезду.

* * *

Река степная берег пилит,

Струя врезается в струю…

Егор неловко мылит, мылит

Рубаху старую свою.

Луны осколок в небо вышел,

Как будто отлитый в огне,

Повременил, поднялся выше

И закачался на волне.

Почудилось, что в лунной качке,

На глубине речного дна,

Русалка юная видна

И слышен голос:

«Вот так прачка!..»

Слова тихи, слова мягки,

Как будто с целью затаенной

Она глядит со дна реки

И притворяется влюбленной.

«Дай помогу я, дорогой…» —

И белой, до плеча открытой

Русалка тянется рукой

К его рубашке недомытой.

Была — и нет.

Стоит прицепщица,

Лесной цветок в степном краю,

У ног волна лениво плещется,

Струя вплетается в струю.

Вот Аннушка, его жалеючи,

Рубашку, мыло отняла

И над водою юбки девичьи,

Чтоб не мочить, приподняла.

Глядит Егор,

Смущенный встречей,

Как у нее блестят глаза,

Теснится блузка, ходят плечи,

Повдоль спины дрожит коса.

Когда же с ним заговорит,

Из-под капризных завиточков

Большой жемчужиной горит

Серьгой не троганная мочка.

Он думает в неясном страхе,

Неравнодушный к завиткам,

О трудной жизни, о рубахе,

Послушной девичьим рукам.

Побудет, мол, в руках умелых,

Размякнет

И в недобрый час

Прильнет к тоскующему телу

И слабость сердцу передаст.

У ног их

Месяц окунулся

И карасем уплыл в кусты.

Егор вздохнул и отвернулся

От беспокойной красоты.

* * *

Не спит Егор,

Когда в палатке,

Хмельное счастье пригубив,

Спят сдавшиеся без оглядки

На милость девичьей любви.

Над ковылями вместе с ветром

Плывет гобийская теплынь,

Опять в матрасе разогретом

Запахла горькая полынь.

Заглядывает месяц в щели

И улыбается хитро…

Приподнялся Егор с постели,

Нашел бумагу и перо.

За словом слово быстро нижет,

И кажется, перо само,

Поскрипывая, пишет, пишет

Старушке матери письмо.

Размашистый сыновний почерк

Намеком, как бы невзначай,

Дает понять ей между строчек:

Мне трудно — мама, выручай!

Все спят.

За финскими домами

Береза встала на пути,

Прижав зелеными ветвями

Почтовый ящик на груди.

И в смутном свете стало видно,

Как неказистый ящик тот

Глотнул письмо и так ехидно

Перекривил железный рот.

* * *

Дети маме

Покой пророчили,

А теперь, повзрослев, молчат.

Мать-старушка живет у дочери,

Обихаживает внучат.

Вспоминает в беде не гнувшихся.

Вечно памятных только ей,

Улетевших и не вернувшихся

С поля ратного сыновей.

Вытрет старая слезы женские,

Улыбнется себе, горда:

Мол, не зря они, деревенские,

Были призваны в города.

В холод, в голод сыны не охали,

Были твердыми их слова,

И такое вокруг нагрохали,

Смотришь — кружится голова.

Вспоминая сынов бесстрашие,

Одного не осилит мать:

От земли уходили старшие,

А последний — к земле опять.

Для нее он все еще деточка,

Хоть высок он и густобров.

Получила от сына весточку,

Услыхала сыновний зов…

Много плакала, много видела,

Стала многое забывать.

Слезы краем платочка вытерла,

Принялась добро собирать.

Это сказано опрометчиво —

Просто комнаты обошла.

Собирать-то старенькой нечего,

Всю-то жизнь для других жила.

Не повидится,

Не утешится.

Удержать бы ее, да где ж!..

За Егора мать крепко держится —

Он последний в жизни рубеж.

Вот внучатам целует рученьки

И негорькую их слезу.

— Вы меня не забудьте, внученьки,

Я гостинцев вам привезу. —

Хорошо, что еще не лишняя

И не дочке, и не ему…

Хорошо, что полка-то нижняя,

А купейность ей ни к чему.

Едет, смотрит на придорожие,

Из всего, что есть на виду,

Ищет ровное и похожее

На далекую Кулунду.

Речки быстрые извиваются

То равнинами, то меж гор.

Пассажиры вокруг меняются,

Продолжается разговор.

Входят, сходят,

В дверях не мешкая,

Весть разносят на всю страну,

Что в вагоне старушка некая

Едет к сыну на целину.

* * *

Степь,

Как будто ее кто выровнял,

Будто кто-то куда-то нес

И случайно в дороге выронил

Семена плакучих берез.

И теперь на ветру полощется,

Пригибается во весь рост

Негустая белая рощица,

Одинокая на сто верст.

Берег…

Домики,

Как на пасеке.

Гул в степи далеко слыхать.

К тем домам на совхозном «газике»

Подкатила первая мать.

Обнимает сыночка странница,

А друзья его как в строю,

И у каждого взгляд туманится,

Каждый видит в ней мать свою.

Каждый тянется к ней в смущении…

И она целует парней

Так, как будто по поручению

Неприехавших матерей.

Рад Егор, что к нему из города

Подоспела старушка мать:

Мол, у Анны не будет повода

К сердцу с нежностью подступать.

* * *

Меж пластами земли

Поднятыми

Ходит-бродит лиса с лисятами.

Разгребая лапками комьица

Все привычней и все бойчей,

И лиса и лисята кормятся,

Взяв в компанию двух грачей.

И в испуге лиса не мечется,

Охраняя лисят своих.

Об Егоре в мечтах прицепщица

И о новой его советчице…

А зверушки?!

Ей не до них!

* * *

Тем же часом,

К сынку прибывшая,

Ходит мать, чуть-чуть загрустившая,

Ходит, смотрит на проживающих

И нигде не приметит взгляд:

Ни детей, меж собою играющих,

Ни снующих в траве цыплят.

Выйдет на поле…

За усадьбою

Вдруг почувствует, что стара.

Что-то медлит сынок со свадьбою,

Поспешить бы сынку пора.

На советы он стал обидчивый,

Будто зря ему говорят.

И от девушки от улыбчивой

Почему-то отводит взгляд.

Даже камень водою точится,

Даже камню приходит срок.

Смотрит мать,

Приглядеть ей хочется

Тихий ласковый уголок.

Кровь устанет в ногах — разуется

И, приняв деревенский вид,

То ромашками залюбуется,

То над речкою посидит.

Даже берег водою точится,

Если волны идут внахлест.

Приглянулась матери рощица,

Одинокая на сто верст.

В ночи лунные и недлинные,

Когда в листьях блестит роса,

Настоящие соловьиные

В роще слышатся голоса.

А когда заря занимается,

От высоких кипящих крон

На все стороны разлетаются

Щебет, высвист и перезвон.

Мать придет и качнет сединами…

Свет, просеянный сквозь листву,

Отшлифованными полтинами

С дрожью падает на траву.

Ходит старенькая березником,

В тень присядет она с иглой,

Вышивает узоры крестиком,

Разговаривает с землей:

— Не сердись на меня, на грешную,

Я далекая, я не здешняя…

Многодетная, многодомная,

Я тебе, земля, незнакомая…

Умереть бы мне, где положено,

Где поезжено, где похожено!..

С разговорами не скучается.

Мать от родственных мест вдали

Верной дружбою заручается

Незнакомой еще земли.

* * *

Сын счастлив.

Мать хоть и стара,

Но все еще встает с рассветом.

С ее приездом для стола

Своя заведена диета.

С ее приездом — с плеч гора,

Светлей душа и крепче тело,

И мысли дальнего прицела

Еще упрямей, чем вчера.

Крепись,

Чтоб сердце не дрожало

От вздохов девичьих и слез,

Чтоб Аннушка не удержала

Пушистыми цепями кос.

По вечерам,

Вернувшись с пашни,

В телах усталость принеся,

Скучая обо всем домашнем,

К Егору тянутся друзья.

Сидят, шумят до полуночи,

И что ни тема — новый спор.

Однажды, как бы между прочим,

Зашел о роще разговор:

Чтобы машины не кружились,

Мол, взять бы да раскорчевать…

Услышала, насторожилась,

Вязанье отложила мать.

Сказала:

— Не туда вы клоните… —

А сердце у самой щемит. —

Вы рощу Белую не троньте… —

Вздохнула тихо. —

Пусть шумит…

Куда-то далеко-далёко

Глядел ее покорный взгляд…

Но материнского намека

Никто не понял из ребят

И не проникся тихой болью,

Понятной только ей одной.

А через день,

Вернувшись с поля,

Егор столкнулся с тишиной.

Казалось, завершила дело

И вот, довольная вполне,

Мать бездыханная сидела,

Спиною прислонясь к стене.

В руках — узор,

Что ею выткан

На самой белой из рубах,

И перекушенная нитка

Алела на ее губах…

* * *

Слезы льет Егор посоленные

И глотает дрожащим ртом.

Плотник дерево сшил пиленое,

Занаряженное на дом.

Это горе степные жители

Не сумели предусмотреть.

Недогадливые строители

Не планировали на смерть.

Мать, не в радостях поседелую,

Все высокие — ростом в рост,

Понесли они в рощу Белую,

Одинокую на сто верст,

В складках вся,

Будто в горе морщится,

Вековые пласты стеля,

Под ногами людскими крошится

Неподатливая земля.

В роще птицы молчат певучие,

В ней, по-своему загрустив,

Все березы стоят плакучие,

Косы длинные распустив.

Под березами, под косматыми,

Не затронув их белых ног,

Был отмечен в траве лопатами

Тихий ласковый уголок.

Вышло время обряду скорбному.

Яма, вырытая давно,

Словно ухо Земли,

Которому

Слышать радости не дано.

«Слушай, степь!»

Травы шепчут: «Слу-у-шаю…»

«Мы не гости в краю твоем,

Отдаем тебе нашу лучшую,

Мать товарища отдаем…»

«Отдаю…»

На глаза сыновние

Опустился траур бровей.

Зазвучала в лесу симфония

Тихим шумом

Трав и ветвей.

* * *

И жизнь,

Неустанная жница,

Живых увела за собой…

Теперь перед рощей пшеница

Шумит и шумит, как прибой.

Над степью, как море, волнистой

Колеблется дымчатый зной.

Лишь роща в разлив золотистый

Стоит зелена, как весной.

Страда!

Это хлеб в колыханье

И пот, что струится со лба.

Страда — это нет, не страданье,

Страда — это значит борьба.

Страда — это, с леностью споря,

Истрачивать силы в труде.

Егор, присмиревший от горя,

Старался забыться в страде.

А роща шумела, корила:

«Давно у меня не бывал,

Давно на родную могилу

Цветов запоздалых не рвал.

Давно не стоял перед нею

С упрямою думой своей!..»

Егор, перед рощей краснея,

Под вечер торопится к ней.

Любуясь пушистою остью,

Трудившийся в десять потов,

Идет он с пшеничного горстью,

Неся ее вместо цветов.

Вот холмик в зеленой рубашке,

Надетой, чтоб скрыть черноту.

На травках — ромашки, ромашки,

Последние в этом году.

В ромашках весь холмик горбатый.

Егору легко угадать,

Кто выведать мог, что когда-то

Любила их старая мать.

Кто сердцем хотел и душою

Не мертвой —

Живой угодить.

Егор вдруг увидел большое,

Чего никогда не забыть.

И сердце сильней застучало.

Могила…

Простой бугорок…

В нем отчего края начало,

В нем будущей жизни залог.

В соседстве береза кривая

Листву всполошила свою:

Стремился ты к отчему краю,

Будь счастлив, ты — в отчем краю!

Он слышит:

«Не мешкай, не мешкай,

На верную стежку ступи!

Взгляни, одинокою вешкой

Любовь твоя зябнет в степи.

Как цепью,

Косой золотою

Не зря приковать норовит…»

Егор пред ее красотою

Совсем безоружный стоит.

Вот Аннушка,

Голову вскинув,

Как будто чуть-чуть подросла

И руки свои колдовские

Навстречу ему понесла.

Притихла,

В глаза загляделась,

А вечер прохладен и тих…

Над ними звезда загорелась

Большая — одна на двоих.

1956