Том 2

На юге,

В подкове предгорья,

Где в марте отыщешь цветок,

У самого синего моря

Беленый стоит городок.

Бушует в нем зелень густая.

И мнится,

Коль с моря взглянуть,

Что там голубиная стая

Присела в пути отдохнуть.

Вот, кажется, город взовьется

И улетит далеко…

В нем сердце спокойнее бьется

И дышится людям легко.

Утрами

По улице тихой,

К шажку прибавляя шажок,

Чуть горбясь, седая ткачиха

На теплый идет бережок.

Не надо искать знаменитей:

Всю жизнь, что в труде прожила,

Она из тонюсеньких нитей

Большую дорогу ткала.

Трудилась,

Теперь отдыхает.

Ничто здесь ее не томит.

Она свою жизнь вспоминает…

А Черное море шумит…

* * *

В те дни,

Когда по снежным падям

Под Нарву шел за строем строй,

В настороженном Петрограде

Служила Надя медсестрой.

Бойцу привычно не бояться, —

Смерть у него одна,

А ей

В ту пору довелось сражаться

Со множеством чужих смертей.

Она была храбра,

Но в стуже

Неотопляемых палат

Боялась Надя встретить мужа

Средь умирающих солдат.

И все ждала о мире слова,

Так страстно, как солдатки ждут…

День приходил, второй — и снова

К подъезду раненых везут…

Опять сестра бежит к воротам

По лестнице особняка.

Навстречу Наде быстрый кто-то:

— Носилки не нужны… Пока!.. —

Порывист,

В жестах откровенен,

Столкнувшись с ней лицом к лицу,

Стремительно поднялся Ленин

По госпитальному крыльцу.

На многих рваные халаты,

Бинты замытые видны.

Ильич осматривал палаты

И повторял:

— Бедны, бедны!.. —

То добрый,

То сурово-резкий,

Вступая в темноту палат,

Он видел чистыми до блеска

В то время

Лишь глаза солдат.

Они, подернутые горем,

Светлели перед Ильичем:

— Товарищ Ленин, мы вот спорим…

Ильич подался:

— И о чем? —

Ответил юный, смуглолицый,.

С повязанною головой:

— Мы спорим… Надо ль замириться

С буржуазией мировой?

Ильич молчал

И только взглядом

Спросил: и вывод, мол, каков?

— Вот старики твердят, что надо.

— Вот, вот…

И я — за стариков…

Когда за власть буржуи ссорятся,

Война народу не с руки…

Нет, нет! И пусть не хорохорятся

То-о-варищи меньшевики!

Мир, мир! —

И только мир! —

При этом

Он, вглядываясь в полутьму,

Все щурился, как бы от света,

Который виделся ему.

* * *

Когда в глаза ему смотрели

С голодным блеском сотни глаз,

Он видел, как они теплели

От гордой мысли,

Что у нас

Все будет,

Только б укрепиться,

Чтоб на просторах всей страны

Светил нам не огонь войны,

А плавок-доменных зарницы.

Все будет,

Нужно лишь терпенье!..

У юной медсестры тогда

Забылись страхи и сомненья,

Забылись горе и нужда.

О многом

В этот миг забыли.

Почти никто не услыхал,

Как в ленинском автомобиле

Мотор голодный зачихал.

Ильич уехал…

Вслед солдатки

Глядели.

Вспомнили они:

— На нас заплатки и заплатки…

— Да что ж мы?!

— Надя, догони!..

— Ты смелая!.. Проси не пищи,

Проси обувку… Должен дать…

Она на рынке стоит тыщи,

Обувка-то!..

А где нам взять?!

Рванулась…

Вот пустырь, заводик…

Цель ближе… Вот совсем близка…

И догнала чихавший «фордик»

У неисправного мостка.

Ильич,

На мостик выйдя древний,

Пока саперы чинят путь,

Как мужики порой в деревне,

Присел на бревна отдохнуть.

Смеялись

Лучики-морщинки,

И Надя, прямо как на грех,

Увидела его ботинки,

Поношенные, как у всех.

«Ну как просить?!» —

Вдруг тесно стало

Уже заученным словам.

Она шагнула и сказала:

— Я от солдаток…

С просьбой к вам,

Они… Они не просят пищи…

Обувку бы… Пар двадцать пять…

Она на рынке стоит тыщи,

Обувка-то!

А где им взять?!.

— Да, верно, —

Ленин приподнялся

И, на ее взглянув башмак:

— А вам? — спросил

И рассмеялся

И весело и грустно так.

Он стал,

Как показалось Наде,

С мастеровыми чем-то схож;

Прикинул, на ботинок глядя:

— Э-э, нет!.. Уже не подошьешь

Вдруг резче

Меж бровями складка,

И сразу смех и шутка — прочь!..

— Так, вот, товарищ делегатка…

Вздохнул, —

Попробуем помочь!.. —

Глаза прищурились в заботе

При виде сбитых каблуков. —

Вы молоды, вы доживете

До модных туфель и шелков…

* * *

Весной,

К прилету первой стаи,

На улицах и берегах

Снег залежавшийся растаял

И по Неве прошла шуга…

А Брестский мир

Был слишком краток,

Бойцов измученных леча,

Забыли двадцать пять солдаток

Про обещанье Ильича.

Однажды в дождь,

Грозовый, сильный,

Затмивший все и вся кругом,

За Надею пришел посыльный

И пригласил ее в ревком.

Шла под дождем она, по лужам,

Готовясь горе перенесть:

Ей все казалось, что о муже

Недобрую там скажут весть.

Шла медленно,

Не торопилась

К неведомой судьбе своей.

Коса под ливнем становилась

Все тяжелей и тяжелей…

Вот и вошла,

Не замечая,

Как потекли с нее ручьи.

Ее, всю мокрую, встречают

Суровые бородачи.

И самый старший из ревкома

Спросил у медсестры тогда:

— Сестра, вы с Лениным знакомы?

Смутилась и сказала:

— Да!

Вдруг бородач оправил китель, —

Должно, с кадетского плеча, —

И вытянулся: — Разрешите

Вручить подарок Ильича. —

Тут Наде подали коробку.

«Неужто только мне одной?!» —

Подумала и робко-робко

Взяла подарок именной.

И даже вздрогнула немножко,

Когда вдруг скрипнули в руках

Красивые полусапожки

На аккуратных каблуках,

Не на шнурках, а на резинке…

И, кроме этих, именных,

Увидела в углу ботинки

Солдатские —

Для остальных.

Без красноречья, как умели,

Подарок Ленина вручив,

Заулыбались, подобрели

Суровые бородачи.

* * *

В подарок тот принарядиться

На праздник — вот бы хорошо!..

Дни пролетали вереницей,

А к Наде праздник

Все не шел…

Бывало, поглядит в окошко:

Вот, дескать, кончат воевать, —

Она в своих полусапожках

Пойдет любимого встречать.

И милому на удивленье,

Чтоб он ничем не укорил,

Она расскажет, как ей Ленин

Сапожки эти подарил.

Но нет!

И ей, как многим женам,

Судьба тяжелый путь дала:

На муку чувствам береженым

Любимого не сберегла.

Но от беды у ней устало

Не опустилась голова.

В дни мирные ткачихой стала

Двадцатилетняя вдова.

* * *

А вскоре боль другой потери

Хлестнула по сердцу, как плеть…

Она жила, как бы не веря,

Что Ленин может умереть.

А эти траурные звуки?!

Нет, нет! Казалось, не в беде,

А просто вытянулись руки,

Уставшие в большом труде.

А скорбь!..

Она текла, как Волга.

Он для тебя, Отчизна-мать,

Трудился так, что долго-долго

Ему придется отдыхать.

И день прощанья был неярок,

Боль, не стихая, сердце жгла…

В бесценный ленинский подарок

Обулась Надя и пошла.

Пришла.

Толпа у фабзавкома.

А снег над ней кружит, кружит…

— Ты, — шепчут, —

С ним была знакома,

Иди к трибуне, расскажи… —

А что она теперь расскажет,

Когда в глазах — круги, круги!..

То слезы вытрет,

То покажет

На дареные сапоги.

Сначала голос был невнятен,

Но вскоре даже с дальних мест

Стал удивительно понятен

Ее рассказ

И этот жест.

И то, как вождь сказал в заботе

При виде сбитых каблуков:

«Вы молоды, вы доживете

До модных туфель и шелков…»

* * *

— За жизнь-то

Хлебнула я лиха.

Достаток повелся не вдруг… —

Замолкла седая ткачиха

И радостно смотрит вокруг.

У стареньких

Счастье во взглядах,

Почти как у малых ребят.

Вон девушки в ярких нарядах,

Сбегая на берег, шумят…

Одна беззаботно смеется,

Другая с восторгом глядит:

Волна к ней навстречу несется,

И гребень на солнце горит.

Глядит и ткачиха влюбленно

На то, как за гребнем, вдали,

Приветствуя город беленый,

Спокойно идут корабли.

И кажется:

Слух отмечает,

Что тем кораблям из-за гор,

Как детям своим, отвечает

Заводов торжественный хор.

Все, все,

Что ее окружает,

Что радует сердце и глаз,

На сто голосов продолжает

Не конченный ею рассказ.

1953