Том 20. Избранные письма 1900-1910 - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Лев Николаевич Толстой (1908) #10

1908

180. Е. И. Попову

1908 г. Января 17. Ясная Поляна.

Милый Евгений Иванович,

Прочел внимательно ваше письмо и совершенно согласен с вами, что я не поступил и не поступаю как было бы желательно, то есть по идеалу совершенства, но все-таки со всем желанием поступить соответственно кажущихся высших требований, не могу этого сделать, и не потому, что жалею вкусную пищу, мягкую постель, верховую лошадь, а по другим причинам — не могу сделать горе, несчастие, вызвать раздражение, зло в женщине, которая в своем сознании исполняет все выпавшие на ее долю, как жены, вследствие связи со мной, обязанности, и исполняет вполне, сообразно своему идеалу, хорошо. Не помню, что я говорил о дилемме (не люблю и этого слова), но если и говорил, что есть такое положение, в котором человек не может знать, как поступить в устройстве своей жизни, то говорю и не могу не говорить этого и теперь^*. В настоящем я всегда знаю, как мне надо поступить, и знаю, когда я поступил как надо и когда не так. Вы говорите: не может человек быть поставлен (кем?) в такое положение, чтобы не знать, как поступить (под словом: поступить вы подразумеваете: как устроить свою жизнь), и это совершенно несправедливо. Всякий человек грешен и всеми прошедшими грехами так запутал себя, что всякий, особенно женатый, семейный, наверно не знает и не может знать, как надо устроить свою жизнь. Знать, несомненно, человек может только одно: как сейчас поступить. Сделать больно этому человеку или сделать ему доброе не только независимо от того, считаю ли я себя обиженным этим человеком, и тем больше, чем больше дурного я испытал от него. Это что делать сейчас, я наверное знаю, и если не делаю то, что знаю, что должно, то знаю, что грешу.

Вы мне сказали прямо, что думаете обо мне, и я истинно благодарен вам, хотя и не могу, как хотел бы, воспользоваться вашими указаниями, не могу потому, что я был грешен и есть грешен и если хочу избавляться от грехов, то стараясь избавляться от них в настоящем, а мое положение никак не могу изменить без новых грехов в настоящем. И мне хочется сказать вам, что думаю о вас и кажущейся мне несправедливости некоторых ваших взглядов. Вы хотите для себя и для других чистой, парадной, внешней жизни: чтобы и пища, и одежда, и работа, все было бы в полном соответствии с внутренними требованиями. Никто не станет спорить, что это хорошо, но нельзя согласиться с тем, чтобы хорошо было эти внешние признаки поставить целью. Это еще можно бы было, если бы человек сознательный свалился с неба, не прожив — и непременно в грехах — те 20, 30, 40 лет, в которых он застает себя. Человек же живой, входя в сознание, застает себя в такой сети последствий прежних грехов, что желание поставить себя во что бы то ни стало в чистое (и преимущественно во мнении людском) внешнее положение большей частью ведет к новым грехам. Если бы я не стоял на краю гроба, я бы написал роман или драму с двумя лицами, одним, которое разрубает гордиев узел своих грехов одним взмахом, и другого, которое несет свое положение, не изменяя его, а изменяя только свое внутреннее душевное состояние, и как несчастлив первый и как счастлив второй. Я думаю, что вы склонны к ошибке первого рода.

Братски целую вас и благодарю за любовь и откровенность.

Лев Толстой.

181. M. M. Докшицкому

1908 г. Февраля 10–11. Ясная Поляна. Ясная Поляна.

Письмо ваше^* я получил и очень удивился вашему упоминанию о каком-то Санине, о котором я не имел ни малейшего понятия. Случай сделал то, что в доме был один человек, читавший этот роман. Я взял те №№ журнала^*, в которых он помещался, и прочел все рассуждения самого Санина, и ужаснулся не столько гадости, сколько глупости, невежеству и самоуверенности, соответствующей этим двум свойствам автора. Хотя я и хотел в душе пожалеть автора, но никак не мог подавить недоброго чувства к нему за то зло, которое он сделал многим людям, в том числе и вам. Автор, очевидно, не только не знает, но не имеет ни малейшего понятия о всей работе лучших душ и умов человечества по разрешению вопросов жизни, которых он не только не решает, но не имеет даже понятия о их разрешении. Не имеет понятия ни о восточных, китайских мудрецах: Конфуции, Лао-Тсе, ни об индийских, греческих, римских мудрецах, ни об истинном христианстве, ни о более близких нам мыслителях: Руссо, Вольтере, Канте, Лихтенберге, Шопенгауэре, Эмерсоне и других. Есть у него художественная способность, но нет ни чувства (сознания) истинного, ни истинного ума, так что нет описания ни одного истинного человеческого чувства, а описываются только самые низменные, животные побуждения; и нет ни одной своей новой мысли, а есть только то, что Тургенев называет «обратными общими местами»:^* человек говорит обратное тому, что всеми считается истиной, например, что вода сухая, что уголь белый, что кровосмешение хорошо, что драться хорошо и т. п. Стараюсь жалеть бедного и заблудшего автора, но самоуверенность его мешает этому. Вас же от всей души жалею за ту путаницу, которую произвело в вашей душе чтение книг. И потому, простите меня, не посылаю вам своих, а посылаю составленный мною из мыслей разных писателей «Круг чтения». Думаю, что чтение это, если вы будете читать, внимательно обдумывая то, что читаете, поможет вам и выведет вас из той страшной путаницы мысли, при которой вы можете ставить вопрос, который был бы смешон, если бы не был так возмутителен: что лучше: санинство или христианство? Советую так же читать Евангелие. Помогай вам бог, тот бог, который живет в вас и который так заглушен, что вы едва, едва сознаете, и может быть, и совсем не сознаете его. Пишите, и я буду отвечать вам, если вопросы ваши будут серьезны. Сколько вам лет?

Лев Толстой.

11 февраля 08.

Второе ваше письмо получено^*.

182. М. Лоскутову

1908 г. Февраля 24. Ясная Поляна.

Ясная Поляна.

Вы спрашиваете меня о том, упадок ли декадентство или, напротив, движение вперед?^*

Коротко ответить: разумеется, упадок, и тем особенно печальный, что упадок искусства есть признак упадка всей цивилизации. Упадок же цивилизации происходит от отсутствия верований, отсутствия религии. И это — то самое условие, в котором мы живем в настоящее время. Причина, почему декадентство есть несомненный упадок цивилизации, состоит в том, что цель искусства есть объединение людей в одном и том же чувстве. Это условие отсутствует в декадентстве. Их поэзия, их искусство нравятся только их маленькому кружку точно таких же ненормальных людей, каковы они сами. Истинное же искусство захватывает самые широкие области, захватывает сущность души человека. И таково всегда было высокое и настоящее искусство.

Прощайте, желаю вам всего хорошего.

Лев Толстой.

24 февраля 08.

183. М. А. Стаховичу

1908 г. Февраля 28. Ясная Поляна.

Милый Михаил Александрович,

Я знаю, что вы точно любите меня, любите не как писателя только, но и как человека, и, кроме того, вы человек чуткий и поймете меня. От этого обращаюсь к вам с большой, большой просьбой. Просьба моя в том, чтобы вы прекратили этот затеянный юбилей^*, который, кроме страдания и хуже чем страдания — дурного поступка с моей стороны, не доставит мне ничего иного. Вы знаете, что и всегда, а особенно в мои года, когда так близок к смерти, — вы узнаете это, когда состаритесь, — нет ничего дороже любви людей. И вот эта-то любовь, я боюсь, будет нарушена этим юбилеем. Я вчера получил письмо от княжны Дондуковой-Корсаковой^*, которая пишет мне, что все православные люди будут оскорблены этим юбилеем. Я никогда не думал про это, но то, что она пишет, совершенно справедливо. Не у одних этих людей, но и у многих других людей вызовет чувство недоброе ко мне. А это мне самое больное. Те, кто любят меня, я знаю их, и они меня знают, но для них, для выражения их чувств не нужно никаких внешних форм. Так вот моя к вам великая просьба: сделайте, что можете, чтобы уничтожить этот юбилей и освободить меня^*. Навеки вам буду очень, очень благодарен.

Любящий вас

Лев Толстой.

28 февраля 1908.

184. М. М. Стасюлевичу

1908 г. Марта 5. Ясная Поляна.

Уважаемый Михаил Матвеевич,

Прилагаемый рассказ прислан мне С. Т. Семеновым с просьбою предложить его в ваш журнал, высказав о нем свое мнение^*. Рассказ этот очень хорош, так же хорош^*, как первые рассказы Семенова^*, и потому смело, исполняя его просьбу, предлагаю его вам. Думаю, что он понравится и вам и что вы примете его по его достоинству, я же, с своей стороны, буду все-таки очень благодарен вам за исполнение моей просьбы. Рад случаю после такого долгого промежутка^* мысленно дружески пожать вам руку и напомнить вам об истинно уважающем вас старом знакомом

Льве Толстом.

5 марта 1908.

185. A. M. Бодянскому

1908 г. Марта 12–13. Ясная Поляна.

Дорогой Александр Михайлович,

Прочел ваше письмецо Гусеву^*, в котором вы так прекрасно выразили единственное и наилучшее средство чествовать мой юбилей, то есть сделать мне истинно приятное и вполне удовлетворяющее меня, а именно то, чтобы посадить меня в тюрьму за написание тех сочинений, за распространение которых вам придется сидеть шесть месяцев^*, и сидят так много и много людей. Многим эта мысль покажется шуткой, парадоксом, а между тем это самая простая и несомненная истина. Действительно, ничто так вполне не удовлетворило бы меня и не дало бы мне такой радости, как именно то, чтобы меня посадили в тюрьму, — в хорошую, настоящую тюрьму, вонючую, холодную, голодную. Вы высказали ясно то, чего я только смутно и неопределенно желал. Последнее время я чувствую себя до такой степени счастливым, что часто задумываюсь, есть ли что-нибудь, чего бы я желал? — и никак не мог найти ничего такого. Теперь же не могу воздержаться от того, чтобы не желать всей душой того, чтобы то, что вы предлагаете, было принято не как шутка, а как поступок, действительно могущий успокоить всех тех, которым мои писания и распространение их неприятны, а с другой стороны, который доставил бы мне на старости лет, перед моей смертью, истинную радость и вместе с тем избавил бы меня от всей предвидимой мною тяжести готовящегося юбилея.

Дружески жму вам руку.

Лев Толстой.

13 марта 1908.

186. Г. В. Макарову

1908 г. Марта 17. Ясная Поляна. Ясная Поляна.

Прочел ваши рассказы для детей. Большинство их очень, очень хороши. Оценка их сделана не только мною, но и теми крестьянскими детьми, которым я давал их для прочтения^*. Они прочли их, все запомнили и прекрасно передали. Особенно нравится мне в ваших рассказах то, что тот вывод, нравственный или практический, который вытекает из рассказа, не сказан, а предоставлено самим детям сделать его. Я делал этот опыт с крестьянскими детьми, и они прекрасно говорили мне о том смысле, который вытекает из рассказа. Желательно бы было несколько упростить язык; но в общем рассказы очень хороши. Очень советую вам продолжать это прекрасное дело.

Благодарю вас за присылку книг, желаю вам всего лучшего.

Лев Толстой.

1908. 17 марта.

187. А. И. Шашкину

1908 г. Марта 17. Ясная Поляна.

Ясная Поляна Тульской губ., ст. Засека.

Всеми силами борюсь против готовящихся восхвалений^*. Благодарю за сочувствие.

Лев Толстой.

17 марта 1908.

188. В редакции газет <неотправленное>

1908 г. Марта 25. Ясная Поляна.

Ясная Поляна.

Милостивый государь господин редактор,

Посылаю вам прилагаемое письмо^*. Таких писем от людей, отрицательно относящихся к моему предстоящему юбилею, я получил несколько, это же письмо я очень прошу вас напечатать, как желает этого автор его. Я, с своей стороны, тоже желал бы его напечатайся, так как в связи с этим письмом я имею сказать кое-что относительно этого моего предстоящего юбилея.

Сказать я имею именно то, что готовящийся юбилей этот чрезвычайно тяжел для меня. Причин этому много. Одна из первых та, что я никогда не смотрел на такого рода чествования с сочувствием; мне казалось, что выражение сочувствия и любви к деятельности человека может выразиться никак не внешним образом, а близким соединением чувствами и мыслями с тем, к кому относятся эти мысли и чувства. Вспоминаю, как давно уже, лет около тридцати тому назад, во время чествования Пушкина и поставления ему памятника, милый Тургенев заехал ко мне, прося меня ехать с ним на этот праздник. Как ни дорог и мил мне был тогда Тургенев, как я ни дорожил и высоко ценил (и ценю) гений Пушкина, я отказался; знал, что огорчал Тургенева, но не мог сделать иначе, потому что и тогда уже такого рода чествования мне представлялись чем-то неестественным и, не скажу ложным, но не отвечающим моим душевным требованиям. Теперь же, когда это касается лично меня, я чувствую это еще в гораздо большей степени.

Но это последнее соображение. Другое, самое важное, это то, что выражено в этом письме и в других такого же рода письмах, именно то, что эти готовящиеся чествования даже при своем приготовлении вызывают в большом количестве людей самые недобрые чувства ко мне. Недобрые чувства эти могли бы лежать без выражения, но выбиваются и развиваются вследствие этого. Знаю, что эти недобрые чувства вызваны мною самим: сам я виноват в них, виноват теми неосторожными, резкими словами, которыми я позволял себе осуждать верования других людей. Я искренно раскаиваюсь в этом и очень рад случаю высказать это. Но это не изменяет самого дела. В мои года, стоя одной ногой в гробу, одно, что желательно, это быть в любви с людьми, насколько это возможно, и расстаться с ними в этих самых чувствах. Письмо же это и подобные ему, получаемые мною, показывают именно, что приготовления к юбилею вызывают в людях — и совершенно справедливо — самые обратные любви чувства ко мне. И это мне очень тяжело. Если бы на одной чашке весов лежали самые мне приятные и лестные одобрения людей, которых я уважаю, а на другой — вызванная ненависть хотя бы одного человека, я думаю, что я бы не задумался отказаться от похвал, только бы не увеличивать нелюбовь этого одного человека. Теперь же я чувствую, что этот готовящийся юбилей вызывает недобрые, нелюбовные чувства ко мне, которые я заслужил, не одного, а многих и многих, очень многих. Это мне мучительно тяжело, и поэтому я бы просил всех тех добрых людей, любящих меня, сделать все, что возможно, для того, чтобы уничтожить всякие попытки чествования меня.

Не буду говорить о том, что я совершенно искренно не признаю себя заслуживающим тех чествований, которые готовятся: все это показалось бы каким-то фальшивым кокетством. Но не могу не сказать того, что думаю, и был бы счастлив, если бы люди оставили это дело и ничего не делали бы в этом направлении^*.

189. С. А. Толстой

1908 г. Марта 25. Ясная Поляна.

Нынче, 25-го, часа в 3 приехал Давыдов и, как всегда, был очень мил, и я прошу его передать тебе эту записку. Я совсем здоров. Сережа очень приятен был и вообще, и тем, что помогал занимать Давыдова. Он, кажется, так же, как и я, скорее отрицательно относится к юбилею^*. Целую тебя и чувствую, что недостает чего-то, когда тебя нет. Это я говорю, чтобы сказать тебе то, что испытываю, но прошу, чтобы это не заставило тебя ускорить свой приезд и отказаться от исполнения твоих намерений.

Л. Т.

Обедаем в половине шестого, чтобы Николай Васильевич^* успел с нами пообедать.

190. В. Г. Черткову

1908 г. Марта 25. Ясная Поляна.

Хочу сказать вам, милый друг, хоть несколько слов в фонограф: я был немножко нездоров, теперь чувствую себя очень хорошо. Статья моя, к удивлению моему, мне нравится и подвигается^*. Жду, как всегда, от вас известий, и, пожалуйста, хороших. Люблю вас — вот и все, что я хотел вам сказать. Прощайте.

Хочется приписать еще то, что здоров, работается и думается. Юбилей мой, к большому успокоению моему, сошел на нет^*. Очень много работы и по старому, и по новому «Кругу чтения» (нынче прислан февраль, а январь у них), и по статье^*, и по приготовлению к урокам ребят, и по письмам, которых особенно много. Спасибо милому Гусеву, который не только хорошо, но сердечно помогает^*.

Привет всем вашим и друзьям: теперь не только не забываю, но прежде всего и с любовью вспоминаю Страхова. Пишите поподробнее. Перья ваши чудесны.

Л. Т.

25 марта.

В церкви звонят, и так грустно чувствовать твердость этого ужасного суеверия, но утешаюсь тем, что у бога, как говорит народ, времени много, в действительности же нет совсем, и суеверия этого нет, а есть одна истина и добро.

191. Эльмеру Мооду

1908 г. Марта 30. Ясная Поляна.

Получил ваше письмо, любезный Моод (извините, что не пишу Альмер — не знаю, как по батюшке), об юбилее. Я всеми силами старался, как вы верно предположили прекратить эту не соответствующую ни моим вкусам, ни моему достоинству затею, и, кажется, к большому успокоению моему, достиг этого. Относясь отрицательно к этой странной выдумке, я с самого начала держался того правила, чтобы не выражать никакого своего мнения о том, что для меня по этому случаю желательно или нежелательно, и потому сожалею, что не могу иначе отнестись и к вашему вопросу, тем более что уверен, что все, что вы предложите, будет и разумно, и согласно с моими взглядами^*. Благодарю за книги, я не знал, что они от вас^*. В чем их интерес для меня? Пожалуйста, извините меня за то, что не отвечал тогда на ваше письмо о Мередите и не исполнил вашего желания^*. Я давно читал кое-что Мередита и совершенно забыл о вынесенном из этого чтения впечатлении. Здоровье мое вполне хорошо, работаю над новым «Кругом чтения» (знаете ли вы старый?) и над статьей^*, которая вам, к сожалению, вероятно, не понравится.

Дружески жму вам руку. Передайте мой привет вашей жене^*, свояченице^* и ее другу^*. Жалею, что давно уже ничего не слышу о них.

Лев Толстой.

30 марта 1908.

192. П. А. Сергеенко

1908 г. Апреля 3. Ясная Поляна.

1. Определенное мое и сильное желание избавиться от всей несвойственной мне затеи этого юбилея. И желательно бы было, чтобы никто в этом вопросе не руководился ничем иным, как тем, что мною лично ясно выражено^*.

2. Огромное количество писем составляет для меня большую тяжесть тем, что и совестно и больно не отвечать, а вместе и отвечать на все письма нет никакой возможности. Большая часть этих писем — просительные, которые, несмотря на мое заявление о том, что я не могу помогать денежно, приходят все в большем и большем количестве, — в таком количестве, что я, примерно, прикидывал minimum 500 р. в день. По крайней мере ¾ — на продолжение образования, с тем чтобы быть полезным народу.

3. Смесь. А смесь это то, что сведения, сообщаемые в газетах, — самые не только неверные и преувеличенные, но часто не имеющие никаких оснований, и даже на те из них, которые доходят до него, Лев Николаевич не в состоянии и не желает отвечать, восстановлять справедливость факта. Как образец этого, вот эти сведения, которые мне попались: 1) о том, что я перевожу Виктора Гюго, вызвавшие во французской печати почему-то замечания о том, что я не люблю Гюго^*, тогда как я — великий поклонник его, а переводил из «Postscriptum de ma vie» рассказ «Unathée»;^* 2) упоминание о «новой» повести «Отец Сергий» (по поводу которой я получил также письмо, упрекающее меня в подражании Андрееву^*), содержание которой мне так чуждо, что я должен был просить напомнить его мне.

193. М. С. Дудченко

1908 г. Апреля 7. Ясная Поляна. Ясная Поляна.

Получил ваше хорошее письмо^*, милый Митрофан Семенович. Очень рад был прочесть то, что вы пишете в нем, и почувствовать ту любовь, которую вы имеете ко мне, и желаете мне именно самого лучшего, чего только я и могу желать себе.

Одно могу сказать, что причины, удерживающие меня от той перемены жизни, которую вы мне советуете и отсутствие которой составляет для меня мучение, что причины, препятствующие этой перемене, вытекают из тех самых основ любви, во имя которых эта перемена желательна и вам и мне. Весьма вероятно, что я не знаю, не умею, или просто во мне есть те дурные свойства, которые мешают мне исполнить то, что вы советуете мне. Но что же делать? Со всем усилием моего ума и сердца я не могу найти этого способа и буду только благодарен тому, кто мне укажет его. И это я говорю совсем не с иронией, а совершенно искренно.

Прощайте, благодарю вас за вашу любовь ко мне и не только стараюсь, но всей душой отплачиваю вам тем же.

Любящий вас

Лев Толстой.

7 апреля 1908.

194. H. В. Давыдову

1908 г. Апреля 9. Ясная Поляна.

Ясная Поляна.

Милый Николай Васильевич.

Очень вам благодарен за вашу деятельность в вашем комитете. Вы, очевидно, так хорошо сказали, и все так хорошо устроилось, именно так, как я мог этого желать^*. Очень благодарю вас. У меня к вам просьба; если вам скучно исполнять ее, не делайте, а если исполните, буду очень благодарен. Мне нужно знать подробности о смертной казни, о суде, приговорах и всей процедуре; если вы можете мне доставить их самые подробные, то очень обяжете меня. Вопросы мои такие: кем возбуждается дело, как ведется, кем утверждается, как, где, кем совершается: как устраивается виселица, как одет палач, кто присутствует при этом… не могу сказать всех вопросов, но чем больше будет подробностей, тем мне это нужнее^*.

Надеюсь еще увидаться с вами; вы, кажется, обещали побывать у меня. На всякий случай говорю: до свидания! Дружески жму вам руку, очень был рад видеться с вами.

Искренно любящий вас

Лев Толстой.

9 апреля 1908.

195. Н. В. Давыдову

1908 г. Мая 3. Ясная Поляна.

Очень, очень благодарен вам, милый Николай Васильевич, за полученные мною нынче через П. И. Бирюкова две записки о смертной казни^*. Вы обещаете еще протоколы. Буду так же благодарен, если это не утруждает вас. Записки очень интересны и важны. Желал бы суметь воспользоваться ими. Г-на Муравьева, разумеется, всегда буду очень рад видеть.

Я пишу теперь для моего друга Бирюкова, составляющего мою биографию, воспоминания о моей защите в военном суде солдата, ударившего офицера и за это приговоренного к расстрелянию. Это было так давно, более 40 лет тому назад, что я мог что-нибудь забыть и описать дело не так, как оно происходило. Я просил Бирюкова побывать у вас и, рассказав, как у меня описано, спросить, нет ли в моем описании неверностей^*.

Простите, что утруждаю вас. Очень вам благодарен. И как бы желал суметь, благодаря вашей помощи, хоть в сотой доле выразить и вызвать в людях ужас и негодование, которые и испытывал, читая вашу записку.

До свиданья, дружески жму руку.

Лев Толстой.

3 мая 1908.

196. М. М. Стасюлевичу

1908 г. Мая 10. Ясная Поляна.

Очень благодарен вам, уважаемый Михаил Матвеевич, за ваш приятный мне подарок и за добрую память и слово^*.

На днях я описывал для составителя моей биографии один памятный мне случай, сблизивший меня с вашим покойным братом, кажется Матвей Матвеевич. Он был после разжалованья младшим офицером в стоявшем близ Ясной Поляны полку. У меня остались о нем самые хорошие воспоминания. Он навел меня на мысль защищать на суде солдата их полка, который за нанесенный удар ротному судился военным судом^*. Он сделал все, что мог, чтобы спасти солдата, но, несмотря на мои и его старания, солдат был казнен. Что за человек был ваш брат? За что он разжалован? Отчего он так странно покончил?^* Если вам нетрудно и не неприятно, ответьте. Это не холодное любопытство, а я, как и пишу в воспоминаниях, испытывал к нему тогда смешанное чувство симпатии, сострадания и уважения.

Дружески жму вам руку.

Лев Толстой.

1908. 10 мая.

197. В редакцию газеты «Русь»

1908 г. Мая 18. Ясная Поляна.

Опять схвачен в Новгороде всеми знающими его уважаемый небогатый человек Вл. Молочников и заперт людьми, называющими себя судьями, на год в тюрьму, что наверное разоряет его семью^*. И все это за то, что он держал у себя мои сочинения и давал их людям, желающим прочесть их. Опять и опять совершается это удивительное дело: мучают и разоряют людей, распространяющих мои книги, и оставляют в покое меня, главного виновника не только распространения, но и появления этих книг. Ведь, казалось бы, ясно, что хватание людей, распространяющих мои книги, и сажание их по тюрьмам никак не может уменьшить, если он есть, интерес к моим книгам, так как книги, изданные в России и за границей, есть у меня в большом количестве, и я, составитель и главный распорядитель этих книг, как я и заявлял об этом еще 12 лет тому назад, пока жив, не перестану составлять и распространять их. Людей же, считающих добрым делом распространение моих книг, становится все больше и больше, и тем больше, чем больше их за это преследуют. И потому, казалось бы, ясно, что одно разумное средство прекратить то, что не нравится в моей деятельности, — это то, чтобы прекратить меня. Оставлять же меня и хватать и мучить распространителей не только возмутительно, несправедливо, но еще и удивительно глупо.

Если же справедливо то, что придумал, как мне говорили, один министр для того, чтобы прекратить мою деятельность, именно то, чтобы, мучая близких мне людей, заставить меня прекратить мою деятельность, то и этот прием никак не достигает цели. Не достигает потому, что, как мне ни больны страданья моих друзей, я не могу, пока жив, прекратить эту мою деятельность; не могу потому, что, делая то, что делаю, я не ищу каких-либо внешних целей, а исполняю то, чего не могу не исполнить: требования воли бога, как я понимаю и не могу не понимать ее.

Так что одно не возмутительно несправедливое и не крайне глупое, что могут сделать люди, которым не нравятся мои книги, — это то, чтобы запирать, казнить, мучить не тех людей, которых много и которые всегда найдутся, а меня одного, виновника всего. И пускай не думают, что, вследствие разговоров в газетах о каком-то моем юбилее, я воображаю себя обеспеченным от всякого рода насилий. Я в этом отношении никак не поддаюсь самообману и очень хорошо знаю, что все эти толки о необходимости празднования моего 80-летия при решительных против меня мерах правительства тотчас же заменяется для большинства моих чествователей признанием давнишней необходимости принятия против меня тех мер, которые применяются против моих друзей. «И давно, мол, пора поступить так». И потому опять и опять прошу и советую всем, кому неприятно распространение моих писаний, взяться за меня, а не за ни в чем не повинных людей. Советую потому, что только этим путем они, кроме того, что перестанут ронять себя, делая явную несправедливость, и на деле достигнут своей цели: освобождения себя хоть на время от одного из своих обличителей^*.

18 мая 1908. Ясная Поляна.

198. В. Г. Черткову

1908 г. Июня 1. Ясная Поляна.

Черткову.

Посылаю вам, милый друг, несколько страниц, написанных мною о теперешних смертных казнях у нас^*. Это так мучает меня, что я не могу быть спокоен, пока не выскажу всех тех чувств, которые во мне это вызывает. Надеюсь, что вы поможете мне поместить это, если возможно, в русских газетах или, по крайней мере, за границей^*. Не пишу вам своей рукой, потому что нынче чувствую себя очень слабым, а откладывать дело, о котором пишу, не хочется. Жду вас с великим нетерпеньем и любовью.

1 июня 08.

Двойную главу пятую предоставляю вам решить: выкинуть ли ее или оставить, и тогда следующие главы из V сделать VI и т. д.^*.

199. П. Е. Щеголеву

1908 г. Июня 8. Ясная Поляна.

Очень благодарен вам, Павел Елисеевич, за присланное прекрасное издание о Грибоедове^* и за обещание (если я верно понял) прислать «Русскую правду» Рылеева^*.

Если декабристы и не интересуют меня, как прежде, как матерьял работы, они всегда интересны и вызывают самые серьезные мысли и чувства.

В вашей присылке есть «Дело о Грибоедове»^*. Благодарю за него. Что с ним делать?

Еще раз благодарю вас за ваш подарок, остаюсь уважающий и помнящий вас

Лев Толстой.

8 июня 1908.

200. М. М. Стасюлевичу

1908 г. Июня 23. Ясная Поляна.

Уважаемый Михаил Матвеевич,

Посылаю вам отрывок рассказа Леонида Семенова^*. По-моему, это вещь замечательная и по чувству, и по силе художественного изображения. Хорошо бы было ее напечатать, и напечатать поскорее. Это желание мое напечатать поскорее напоминает мне мой давнишний разговор с Островским. Я когда-то написал пьесу «Зараженное семейство», прочел ее ему и говорил, что я желаю, чтобы она поскорее была напечатана. Он сказал мне: «Что же, или ты боишься, что поумнеют?» Слова эти были совершенно уместны по отношению той моей плохой комедии, но теперь это другое дело. Теперь нельзя не желать того, чтобы поумнели и прекратились эти ужасы, но хотя и нельзя надеяться, всякое искреннее слово, выражающее возмущение против совершающегося, я думаю, полезно. Во всяком случае, поступите, как найдете нужным.

С искренним уважением и любовью к вам

Лев Толстой.

Ясная Поляна.

23 июня 1908 года.

201. В. Е. Чешихину (Ч. Ветринскому)

1908 г. Июля 22. Ясная Поляна.

Благодарю вас, Василий Евграфович, за присылку вашей очень хорошей и полезной книги о Герцене^*.

Братски приветствую вас.

Лев Толстой.

22 июля 1908.

202. И. Ф. Тимонову

1908 г. Июля 22. Ясная Поляна.

Я совершенно согласен с выраженными в вашем письме мыслями^* и, хотя уже прежде принял некоторые меры для предотвращения вмешательства церкви в мои похороны^*, теперь намерен принять еще более действительные средства.

С совершенным уважением

Лев Толстой.

203. В. Г. Короленко

1908 г. Августа 16. Ясная Поляна. Ясная Поляна. 16 августа 1908 г.

Уважаемый Владимир Галактионович,

Близко знакомый мне человек просит меня устроить в печати прилагаемую статью^*. Статья эта — дневник его впечатлений, как рабочего среди рабочих. Все здесь написанное совершенно правдиво и дает потому очень верное впечатление о состоянии, и преимущественно духовном — рабочих. Автор — человек очень образованный и чрезвычайно чуткий и не лишенный литературного дарования, потому думаю, что статья эта может пригодиться для вашего журнала.

Кроме того, должен сказать, что человек этот теперь очень нуждается и рассчитывает на гонорар, и потому я очень просил бы вас безотлагательно известить или меня, или его по прилагаемому здесь адресу о том, будет ли, или не будет принята его статья^*.

Рад случаю непосредственно напомнить вам о себе и о нашем хотя и кратком личном знакомстве.

Дружески жму вам руку.

204. Бернарду Шоу

1908 г. Августа 17. Ясная Поляна.

Ясная Поляна, 17-го августа 1908 г.

Dear mr. Shaw^*.

Прошу вас извинить меня, что я до сих пор не поблагодарил вас за присланную вами через г. Моода книгу^*.

Теперь, перечитывая ее и обратив особенное внимание на указанные вами места, я особенно оценил речи Дон-Жуана в interlude^* (хотя думаю, что предмет много бы выиграл от более серьезного отношения к нему, а не в виде случайной вставки в комедию) и The Revolutionist’s Handbook^*.

В первом я без всякого усилия вполне согласился со словами Дон-Жуана, что герой тот, «he who seeks in contemplation to discover the inner will of the world… in action to do that will by the so-discovered means»^* — то самое, что на моем языке выражается словами: познать в себе волю бога и исполнять ее.

Во втором же мне особенно понравилось ваше отношение к цивилизации и прогрессу, та совершенно справедливая мысль, что, сколько бы то и другое ни продолжалось, оно не может улучшить состояние человечества, если люди не переменятся^*.

Различие в наших мнениях только в том, что, по-вашему, улучшение человечества совершится тогда, когда простые люди сделаются сверхчеловеками или народятся новые сверхчеловеки, по моему же мнению, это самое сделается тогда, когда люди откинут от истинных религий, в том числе и от христианства, все те наросты, которые уродуют их, и, соединившись все в том одном понимании жизни, лежащем в основе всех религий, установят свое разумное отношение к бесконечному началу мира и будут следовать тому руководству жизни, которое вытекает из него.

Практическое преимущество моего способа освобождения людей от зла перед вашим в том, что легко себе представить, что очень большие массы народа, даже мало или совсем необразованные, могут принять истинную религию и следовать ей, тогда как для образования сверхчеловека из тех людей, которые теперь существуют, также и для нарождения новых, нужны такие исключительные условия, которые так же мало могут быть достигнуты, как и исправление человечества посредством прогресса и цивилизации.

Dear mr. Shaw, жизнь большое и серьезное дело, и нам всем вообще в этот короткий промежуток данного нам времени надо стараться найти свое назначение и насколько возможно лучше исполнить его. Это относится ко всем людям, и особенно к вам, с вашим большим дарованием, самобытным мышлением и проникновением в сущность всякого вопроса.

И потому, смело надеясь не оскорбить вас, скажу вам о показавшихся мне недостатках вашей книги.

Первый недостаток ее тот, что вы недостаточно серьезны. Нельзя шуточно говорить о таком предмете, как назначение человеческой жизни, и о причинах его извращения и того зла, которое наполняет жизнь нашего человечества. Я предпочел бы, чтобы речи Дон-Жуана не были бы речами привидения, а речами Шоу, точно так же и то, чтобы The Revolutionist’s Handbook был приписан не несуществующему Tanner’y, а живому, ответственному за свои слова Bernard Shaw.

Второй упрек в том, что вопросы, которых вы касаетесь, имеют такую огромную важность, что людям с таким глубоким пониманием зол нашей жизни и такой блестящей способностью изложения, как вы, делать их только предметом сатиры часто может более вредить, чем содействовать разрешению этих важных вопросов.

В вашей книге я вижу желание удивить, поразить читателя своей большой эрудицией, талантом и умом. А между тем все это не только не нужно для разрешения тех вопросов, которых вы касаетесь, но очень часто отвлекает внимание читателя от сущности предмета, привлекая его блеском изложения.

Во всяком случае, думаю, что эта книга ваша выражает ваши взгляды не в полном и ясном их развитии, а только в зачаточном положении. Думаю, что взгляды эти, все более и более развиваясь, придут к той единой истине, которую мы все ищем и к которой мы все постоянно приближаемся.

Надеюсь, что вы простите меня, если найдете в том, что я вам сказал, что-нибудь вам неприятное. Сказал я то, что сказал, только потому, что признаю в вас очень большие дарования и испытываю к вам лично самые дружелюбные чувства, с которыми я остаюсь.

Лев Толстой.

205. Л. Н. Андрееву

1908 г. Сентября 2. Ясная Поляна.

Ясная Поляна. 2 сентября 1908 года.

Получил ваше хорошее письмо^*, любезный Леонид Николаевич. Никогда не знал, что значит посвящение, хотя, кажется, и сам кому-то посвящал^*. Одно знаю, что ваше посвящение мне означает ваши ко мне добрые чувства, то же, что я видел и в письме вашем ко мне, и это мне очень приятно.

Вы в вашем письме так искренно скромно судите о своих писаниях, что я позволю себе сказать свое мнение не о ваших собственно писаниях, но вообще мои мысли о писательстве, которые, может быть, пригодятся и вам.

Думаю, что писать надо, во-первых, только тогда, когда мысль, которую хочется выразить, так неотвязчива, что она до тех пор, пока, как умеешь, не выразишь ее, не отстанет от тебя. Всякие же другие побуждения для писательства, тщеславные и, главное, отвратительные денежные, хотя и присоединяющиеся к главному, потребности выражения, только могут мешать искренности и достоинству писания. Этого надобно очень бояться. Второе, что часто встречается и чем, мне кажется, часто грешны особенно нынешние современные писатели (все декадентство на этом стоит), желание быть особенным, оригинальным, удивить, поразить читателя. Это еще вреднее тех побочных соображений, о которых я говорил в первом. Это исключает простоту. А простота — необходимое условие прекрасного. Простое и безыскусственное может быть нехорошо, но непростое и искусственное не может быть хорошо. Третье: поспешность писания. Она и вредна и, кроме того, есть признак отсутствия истинной потребности выразить свою мысль. Потому что если есть такая истинная потребность, то пишущий не пожалеет никаких трудов, ни времени для того, чтобы довести свою мысль до полной определенности и ясности. Четвертое: желание отвечать вкусам и требованиям большинства читающей публики в данное время. Это особенно вредно и разрушает вперед уже все значение того, что пишется. Значение ведь всякого словесного произведения только в том, что оно не в прямом смысле поучительно, как проповедь, но что оно открывает людям нечто новое, неизвестное мне и, большей частью, противоположное тому, что считается несомненным большой публикой. А тут как раз ставится необходимым условием то, чтобы этого не было.

Может быть, что-нибудь из всего этого пригодится вам. Вы пишете, что достоинство ваших произведений есть искренность. Я признаю не только это, но что и цель их добрая: желание содействовать благу людей. Думаю, что вы искренни и в своем скромном суждении о своих произведениях. Это тем более хорошо с вашей стороны, что тот успех, которым они пользуются, мог бы заставить вас, напротив, преувеличивать их значение. Я слишком мало и невнимательно читал вас, как я мало вообще читаю художественные произведения и интересуюсь ими, но по тому, что я помню и знаю из ваших писаний, я бы посоветовал вам больше работать над ними, доводя в них свою мысль до последней степени точности и ясности.

Повторяю то, что ваше письмо мне было очень приятно. Если будете в наших странах, рад буду повидаться с вами^*.

Любящий вас

Лев Толстой.

206. Табачной фабрике «Оттоман»

1908 г. Сентября 3. Ясная Поляна.

Ясная Поляна. 3 сент. 1908 г.

Получил ваше милое письмо и подарок^*. Очень сожалею, что не могу принять его, так [как] с тех пор, как уже более 20 лет оставил куренье, как дело вредное, всегда предостерегал всех от этой дурной привычки и печатно и изустно. Пожалуйста, поверьте мне, что мой отказ принять подарок нисколько не уменьшает мою благодарность вам за ваши добрые чувства ко мне. Прекрасный, присланный вами ящик, в который были положены коробки с папиросами, я оставлю у себя, как память о вас, для размещения моих бумаг; самые же папиросы возвращаю назад. Одну коробку с папиросами жена моя взяла для помещения в музей, в который она собирает все относящиеся до меня предметы. Повторяю мою просьбу не принять это возвращение в дурную сторону.

207. Дженингсу Райерсону <перевод с английского>

1908 г. Сентября 15/28. Ясная Поляна.

28 сентября 08.

Уважаемый г. Райерсон Дженингс,

В ответ на ваше письмо от 24 августа^* выражаю искреннее пожелание успеха кандидатуре г. Брайана в президенты Соединенных Штатов^*. С моей точки зрения, то есть поскольку я вообще не признаю никакого государства, основанного на насилии, я не могу оправдывать функций президента республики, но, поскольку эти функции еще существуют, безусловно, желательно, чтобы они выполнялись людьми, заслуживающими доверия.

Я отношусь с большим уважением и симпатией к г. Брайану и знаю, что принципы, на которых основана его деятельность, совпадают с моими в отношении сочувствия к трудящимся массам, антимилитаризму и признанию зол, приносимых капитализмом.

Мне еще неизвестно, но я надеюсь, что г. Брайан будет сторонником земельной реформы в духе Генри Джорджа и его системы единого налога^*, проведение которой я считаю в настоящее время делом совершенно необходимым и которое каждый передовой реформатор должен иметь прежде всего в виду.

Преданный вам

Лев Толстой.

208. Лицам и учреждениям, приславшим поздравления ко дню восьмидесятилетия

1908 г. Октября 5. Ясная Поляна.

Когда я, еще несколько месяцев назад, услыхал о намерениях моих друзей праздновать мое восьмидесятилетие, я печатно заявил о том, что очень бы желал, чтобы ничего этого не делали^*. Я надеялся, что мое заявление будет принято во внимание и никакого празднования не будет.

Но случилось то, чего я никак не ожидал, а именно: начиная с последних дней августа и до настоящего дня я получил и продолжаю получать с самых разных сторон такие лестные для меня приветствия, что чувствую необходимость выразить мою искреннюю благодарность всем тем лицам и учреждениям, которые так доброжелательно и ласково отнеслись ко мне^*.

Благодарю все университеты, городские думы, земские управы, различные учебные заведения, общества, союзы, группы лиц, клубы, товарищества, редакции газет и журналов, приславшие мне адреса и приветствия. Благодарю также всех моих друзей и знакомых, как в России, так и за границей, вспомнивших меня в этот день. Благодарю всех незнакомых мне людей, самых разнообразных общественных положений вплоть до заключенных в тюрьмах и каторгах, одинаково дружелюбно приветствовавших меня. Благодарю юношей, девушек и детей, приславших мне свои поздравления. Благодарю и лиц духовного звания, — хотя и очень немногих, но приветствия которых тем более дороги для меня, — за их добрые пожелания. Благодарю также тех лиц, которые вместе с поздравлениями прислали мне тронувшие меня подарки.

Сердечно благодарю всех приветствовавших меня, и в особенности тех из них, которые (большинство обращавшихся ко мне) совершенно неожиданно для меня и к великой моей радости выражали в своих обращениях ко мне свое полное согласие не со мною, а с теми вечными истинами, которые я старался, как умел, выражать в моих писаниях. Среди этих лиц, что было мне особенно приятно, было больше всего крестьян и рабочих.

Извиняясь в том, что не имею возможности отвечать отдельно каждому учреждению и лицу, прошу принять это мое заявление как выражение моей искренней благодарности всем лицам, выразившим мне в эти дни свои добрые чувства, за доставленную ими мне радость^*.

Лев Толстой.

5 октября 1908 года.

209. С. А. Энгельгардту <неотправленное>

1908 г. Ноября 12. Ясная Поляна.

Сергей Александрович,

Вопрос ваш поставлен так ясно и определенно, что мне хочется так же ясно и определенно ответить на него^*.

Отвечаю на второй вопрос: не вызван ли был мой поступок передачи имущества семейным желанием избавиться от невыгод собственности, удержав ее выгоды? Ответ на этот вопрос отвечает и на первый: не обманываю ли я себя, воображая, что, поступив дурно, поступаю хорошо?

Вы пишете: «согласитесь со мной, что если бы вы передали свое имущество беднякам, то вы были бы теперь лишены не только отрицательной, но и положительной стороны вашего капитала».

Во-1-х, не говоря о трудности раздачи беднякам (каким? почему этим, а не тем?) имущества, вы забываете о том, что такая раздача должна была вызвать самые тяжелые, даже враждебные чувства ко мне 8 человек семейных, не разделяющих моих взглядов на собственность, воспитанных в довольстве, даже роскоши и, с полным на это правом, рассчитывающих на получение после моей всякую минуту и, во всяком случае, скоро могущей наступить смерти свою долю наследства. Это во-1-х; во-2-х, раздав то, что тогда составляло мое имущество, я не лишал себя ни положительной, ни отрицательной стороны своего капитала, то есть собственности. Раздав имущество, я мог удержать за собой право на вознаграждение за будущие литературные работы. А эти работы с того времени, как я отказался от вознаграждения, и до теперешнего, во всяком случае, давали бы мне возможность жить вне нужды и независимо от семьи. Потребности мои настолько ограничены, что, если бы я и не мог сам зарабатывать средства существования, друзья мои всегда дали бы мне возможность прожить вне нужды оставшиеся года жизни, и потому жизнь моя с семьею никак не обусловлена моим желанием пользоваться теми скорее тяжелыми, чем желательными для меня условиями жизни, в смысле роскоши ее, в которых я живу.

Так что решение мое поступить 18 лет тому назад по отношению моего имущества так, как будто я умер, решение, стоившее мне тогда тяжелой борьбы, никак не могло произойти от желания, обманув себя и людей, избавиться от невыгод обладания собственностью, удержав все ее выгоды, а от других более сложных причин, в справедливости признания которых судьею может быть только моя совесть^*.

Лев Толстой.

12 ноября 1908.

210. В. Гурову и М. Михайлову

1908 г. Ноября 20. Ясная Поляна. Ясная Поляна. 20 ноября 08.

Прочел ваши рассказы. Написано бойко, но не видно таланта. Решение на самоубийство психологически не обосновано^*. Очень сожалею, что не могу посылкой в редакцию для напечатания содействовать облегчению вашего тяжелого положения, которому вполне сочувствую^*. Если бы вы попытались описывать больше личные и действительно испытанные вами чувства и события, то такой рассказ скорее мог бы иметь успех.

Лев Толстой.

211. М. Н. Мейбаум

1908 г. Декабря 8. Ясная Поляна.

Получил ваш рассказ и прочел его^*. Замысел его мне очень понравился, но тема так сложна и представляет такую возможность и даже необходимость психологической разработки — показания того, что он в тех условиях, в которых находится, и при своей степени нравственного развития не мог поступить иначе; а между тем этого ничего нет или очень слабо, так что читателю непонятно, что повлекло его к совершению поступка. И потому, хотя и очень сожалею об этом, думаю, что рассказ в таком виде едва ли будет принят какой-либо редакцией, да, откровенно говоря, по-моему, и не стоит того. Вопрос же о том, есть ли у вас дарование и можно ли вам советовать продолжать заниматься литературой, я не могу решить. Во всяком случае, советовал бы вам не класть все свои силы на это занятие. Для литературной же работы посоветовал бы вам как можно больше простоты и краткости.

Ясная Поляна.

8-го декабря 1908 г.