Том 20. Избранные письма 1900-1910

82. A. A. Коргановой

1903 г. Января 8. Ясная Поляна.

Милостивая государыня

Анна Авессаломовна,

Ваш сын, Иван Иосифович, узнав о том, что я пишу о Хаджи-Мурате, был так любезен, что сообщил мне многие подробности о нем^* и, кроме того, разрешил мне обратиться к вам с просьбою о более подробных сведениях об этом жившем у вас в Нухе наибе Шамиля. Хотя сведения Ивана Иосифовича и очень интересны, но так как он был в то время десятилетним ребенком, то многое могло остаться для него неизвестным или ложно понятым. И потому позволяю себе обратиться к вам, уважаемая Анна Авессаломовна, с просьбою ответить мне на некоторые вопросы и сообщить мне все, что вы помните об этом человеке, об его бегстве и трагическом конце.

Всякая подробность о его жизни во время пребывания у вас, об его наружности и отношениях к вашему семейству и другим лицам, всякое кажущееся ничтожным обстоятельство, которое сохранилось у вас в памяти, будет для меня очень интересно и ценно.

Вопросы же мои следующие:

1) Говорил ли он хоть немного по-русски?

2) Чьи были лошади, на которых он хотел бежать? Его собственные или данные ему? И хорошие ли это были лошади и какой масти?

3) Заметно ли он хромал?

4) Дом, в котором жили вы наверху, а он внизу, имел ли при себе сад?

5) Был ли он строг в исполнении магометанских обрядов: пятикратной молитвы и др.?

Простите, уважаемая Анна Авессаломовна, что утруждаю вас такими пустяками, и примите мою искреннюю благодарность за все то, что вы сделаете для исполнения моей просьбы.

С совершенным уважением остаюсь готовый к услугам

Лев Толстой.

P. S. Еще вопрос, 6) Какие были и чем отличались те мюриды, которые были и бежали с Хаджи-Муратом?

И еще вопрос, 7) Когда они бежали, были ли на них ружья?^*

83. В. Г. Черткову

1903 г. Января 11. Ясная Поляна. 11 января 1903 г.

Милые друзья, получил ваши письма^* и рад, что знаю и понимаю теперь болезнь Гали, и тому, что она поправляется.

Я все слаб:^* день лучше, день хуже, но в общем все-таки идет как будто к лучшему, хотя это ничего и не значит.

Были у меня безденежные англичане^*. Мне очень трудно переносить фальшь спиритизма, но грех судить, и не будем.

Послал вам прибавку к «Легенде», коли поспеет, хорошо, не поспеет, и не надо. Это очень неважно. Да кстати: как озаглавить: «Легенда о разрушении ада и восстановлении его» или просто: «О разрушении ада и восстановлении, его»? Как найдете лучшим, так и сделайте^*.

Нынче жена перебирала бумаги и нашла письмо Победоносцева, ответ на мою просьбу передать Александру III мое письмо^* о помиловании убийц Александра II. Письмо это так характерно, что его стоит сохранить. Посылаю его вам.

Кто у вас помощники? Дела у вас очень много. Интересуюсь прочесть вашу статью о революции. Я думал об этом. Совпали ли наши взгляды?

Прощайте пока. Пишите почаще. Так всегда радостно видеть Галин или ваш почерк.

Лев Толстой.

Во время болезни хорошо думается, одно нехорошо, что невольно представляются новые завлекательные работы, а надо не забывать, что года и болезнь ведут к близкой смерти. Особенно занимали меня в эту болезнь (этому и содействовало чтение прекрасных «Записок» Кропоткина)^*,—воспоминания для автобиографических заметок, обещанных Поше, особенно радостны детские и особенно мучительны безумные года скверной жизни молодости. Хотелось бы всё рассказать^*.

84. Г. А. Русанову

1903 г. Января 16. Ясная Поляна.

16. 1. 03 г.

Дорогой Гаврила Андреевич, сейчас получил ваше письмо с описанием всех тех физических страданий, которые вы так хорошо и мужественно переносите^*. Вы тоскуете о том, что вы лишены возможности работать; я последние шесть недель находился в том же положении, и благодаря случайности — просьбе Бирюкова дать ему о себе биографические сведения^*— я напал на занятие, которое не только приятно, но и в высшей степени полезно наполнило мое время. Занятие это — восстановление в своей памяти всего пережитого с детства и до сего времени, восстановление как можно более правдивое, ничего не скрывающее и освещенное тем светом нравственных требований, которыми живешь теперь. Чем больше копаешься в прошедшем, тем больше и больше вспоминается.

Вот это-то занятие я и предлагаю вам: в более трудные периоды — вспоминать, а когда более сил — диктовать эти воспоминания. Правдивое описание, как исповедь своей жизни всякого человека, а в особенности человека, просвещенного христианским светом, представляет величайший интерес и должно принести людям большую пользу. Я хочу сделать это для себя и советую вам сделать то же^*. Я все еще слаб, но мне становится лучше и лучше. Братски целую вас и Антонину Алексеевну^*.

Ваш Лев Толстой.

85. А. А. Толстой

1903 г. Января 26. Ясная Поляна.

Ясная Поляна

26 января 1903.

Дорогой друг Alexandrine, чем старше я становлюсь, тем мне с все большей и большей нежностью хочется обращаться к вам. Ваше последнее милое письмо с сведениями о Николае Павловиче особенно растрогало меня^*. Я лежу больной и слабый, как видите, и не пишу своей рукой, а пишет дочь Маша, и, находясь в полном обладании ума и чувств, особенно склонен к умилению. Все это перифразы для того, чтобы сказать, что я очень и очень люблю вас.

Я пишу не биографию Николая, но несколько сцен из его жизни мне нужны в моей повести «Хаджи-Мурат». А так как я люблю писать только то, что я хорошо понимаю, ayant, так сказать, les coudées franches^*, то мне надо совершенно, насколько могу, овладеть ключом к его характеру. Вот для этого-то я собираю, читаю все, что относится до его жизни и характера. То, что вы прислали, мне очень драгоценно, но еще бы было нужнее то, что вы отдали Шильдеру. Я надеюсь достать это у Шубинского, получившего бумаги Шильдера^*. Мне нужно именно подробности обыденной жизни, то, что называется la petite histoire:^* история его интриг, завязывавшихся в маскараде^*, его отношение к Нелидовой и отношение к нему его жены. Записки Мандта, если вам не трудно, тоже, пожалуйста, пришлите.

Не осудите меня, милый друг, что, стоя, действительно стоя одной ногой в гробу, я занимаюсь такими пустяками. Пустяки эти заполняют мое свободное время и дают отдых от тех настоящих, серьезных мыслей, которыми переполнена моя душа.

Да, вероятно, мы уже больше в этом мире не увидимся; так богу угодно, стало быть, это хорошо. Не думаю тоже, чтобы мы увидались там так, как мы разумеем свидание, но думаю и вполне уверен, что и в той жизни все то доброе, любовное и хорошее, которое вы дали мне в этой жизни, останется со мною, может быть, такие же крохи от меня останутся и у вас. Вообще, приближаясь к неизбежному и хорошему пределу, я чувствую, что чем определеннее мои представления о том, что будет там, тем я менее верю в них, и, напротив, чем неопределеннее, тем вера в то, что жизнь не кончается здесь, а начинается новая и лучшая там, сильнее и тверже. Так что все сводится к вере в благость божью, — все, что у него и от него, все то благо. Что как я от него исшел, родившись, так к нему иду, умирая, и что, кроме хорошего, от этого ничего быть не может. «В руки твои предаю дух мой».

Прощайте, милый, милый друг, братски нежно целую вас и благодарю за вашу любовь.

Лев Толстой.

86. Л. Л. Толстому

1903 г. Февраля 2. Ясная Поляна.

Милый Лева,

Сейчас прочел твою драму или комедию^*. В общем это хорошо: хорош язык, подробности и некоторые сцены. Тебе, верно, интересно знать, в чем я вижу недостатки.

Недостатки, по-моему, следующие. В 1-м акте слишком много лиц и недостаточно определенно выражена завязка. Потом, слишком навязчиво выставлена мысль о губительности городской жизни, без всяких смягчений, то есть указаний на выгодную сторону этого. Потом, неестественно в 4-м акте появление тех же лиц — господ в деревне.

В общем, повторяю, все хорошо, и я думаю, что представление этой драмы в народном театре должно быть полезно.

Последние известия о милой Доре^* порадовали нас, пора ей поправляться.

Я слаб очень, но теперь как будто поправляюсь. Прощай, целую тебя со всем твоим семейством.

Любящий тебя отец

Л. Т.

2 февраля 1903.

87. С. С. Эсадзе

1903 г. Февраля 19. Ясная Поляна.

Милостивый государь

Семен Спиридонович,

Очень благодарен вам за вашу любезную готовность помочь мне^*.

Мне желательно иметь только то, что 1) касается Хаджи-Мурата, и то, кроме всего того, что есть печатного об этом (все это я знаю), и того, что есть в X томе актов, и 2) распоряжения императора Николая I о Хаджи-Мурате и вообще о кавказской войне во время наместничества Воронцова и в особенности 50, 51 и 52 годов^*.

Остаюсь готовый к услугам и благодарный вам

Лев Толстой.

19 февр. 1903.

88. С. Н. Шульгину

1903 г. Февраля 21. Ясная Поляна.

Милостивый государь,

Сергей Николаевич.

Очень, очень вам благодарен за те сведения, которые вы доставили мне^*, и за вашу любезную готовность помочь мне. Все, что было напечатано о Хаджи-Мурате, есть у меня. Есть также и 10-й том актов архивной комиссии, в котором есть кое-что новое о Хаджи-Мурате. Желательно мне теперь иметь все распоряжения о Хаджи-Мурате, если есть таковые, Николая Павловича: его личные пометки или приказания и замечания, передаваемые Чернышевым Воронцову. Желательно бы, кроме того, иметь распоряжения Николая вообще о ведении кавказской войны во время наместничества Воронцова.

Сколько я знаю, Николай сначала в 45 году требовал решительных действий, а потом, противореча сам себе и не замечая этого, требовал медленного воздействия на горцев вырубкой лесов и набегами.

Интересно бы найти указания на это.

Повторяю мою сердечную благодарность за ваше содействие и прошу вас, если придется делать длинные выписки, не делать этого самому, а поручить за плату писцу, известив меня о том, сколько прислать денег^*.

С совершенным уважением, остаюсь готовый к услугам и благодарный

Лев Толстой.

21 февраля 1903.

89. Т. Л. Сухотиной

1903 г. Февраля 28. Ясная Поляна.

Давно не писал тебе, милая Танечка, и чувствую, что виноват за это. А произошло оттого, что, во-1-х, слаб — все сердце перебивается, хотя и крепну телом, а во-2-х, занялся Машей, ей писал^*, а в-3-х, работ начатых и не имеющих никогда быть конченными — без конца. Есть интересные; по старшинству так: 1) Определение жизни, философское^*, 2) «Воспоминания». Написано уже кое-что. 3) «Хаджи-Мурата» кончить и в нем характеристику Николая Павловича — деспотизма. 4) «Фальшивый купон» — тоже начато^*. 5) Драма, которую ты переписывала, которую я не трогал^*.

А сил нет. Теперь две недели ничего не писал. Только ем, читаю и езжу кататься. Жду впечатлений Маши от заграницы. Мама в Петербурге. Дора^* едет в Швецию. У нас сейчас Федор Иванович Маслов, зовет играть в винт.

Целую тебя и Мишу и твоих детей.

Л. Т.

90. И. П. Накашидзе

1903 г. Марта 7. Ясная Поляна. 7 марта 1903.

Спасибо вам за ваши два письма^*, дорогой Илья Петрович, и ваши труды для меня. Радуюсь, что до сих пор вас не тронули^*. Будем надеяться, что так и будет продолжаться.

Вы пишете о «Кавказском сборнике», которого вышло 22 тома. Я знаю «Сборник сведений о кавказских горцах, издаваемый с соизволения его императорского высочества» и т. д… И этого сборника у меня есть 6 первых томов и были из публичной библиотеки еще 2: 7-й, 8-й. То ли это самое? Вероятно, нет. И я напишу Стасову^*. Сведений от Эсадзе еще не получал, но вперед очень благодарю.

Еще просьба: вы читали начало моего рассказа. Если помните, там солдаты сидят в секрете, высланном из крепости Воздвиженской, и принимают присланного от Хаджи-Мурата лазутчика. Все это, как мне вспоминается теперь, неверно. Для того чтобы исправить эти неверности, мне нужны ответы на следующие вопросы. Не можете ли вы найти старого служаку, пехотного офицера, служившего в 1852 году, который бы ответил на эти вопросы:

1) Высылались ли из крепости секреты?

2) Если не высылались, то где стояли караульные часовые, ограждавшие крепость от внезапного нападения?

3) Каким образом принимали часовые приходящих лазутчиков и доставляли их к начальству?

Всякий пехотный офицер, кавказец 1852 года, должен знать это, тем более служивший же в Куринском полку в крепости Воздвиженской. Само собой, что чем подробнее будут ответы, тем лучше.

Простите, что утруждаю вас, и, если вам некогда и скучно, пожалуйста, не делайте ничего. Я и так чувствую себя виноватым перед вами и кругом обязанным.

Нине Иосифовне, если не ошибаюсь, вашей жене, передайте мою сердечную симпатию. Как хорошо бы было, если бы она подольше спокойно пожила на прелестной родине и с вами.

Я то справляюсь, то опять свихиваюсь, но, во всяком случае, жизнь приближается к концу, и конец лучше начала. Надеюсь, что и та жизнь будет лучше этой. Братски целую вас.

Л. Толстой.

91. И. А. Сенуме

1903 г. Марта 7/20. Ясная Поляна.

Милостивый государь

Иван Сенума,

Желаю успеха вашему переводу «Анны Карениной», но боюсь, что роман этот покажется скучным японской публике, вследствие тех больших недостатков, которыми он преисполнен и которые я ясно вижу теперь.

Исполняя ваше желание, прилагаю мою фотографическую карточку и остаюсь готовый к услугам^*

Лев Толстой.

7/20 марта 1903. Ясная Поляна.

92. Н. И. Стороженко

1903 г. Апреля 27. Ясная Поляна.

Дорогой Николай Ильич,

Я очень рад подписаться под телеграммой^*. Мне только не нравится выражение «жгучего стыда за христианское общество». Нельзя ли выключить эти слова или всю телеграмму изменить так:

Глубоко потрясенные совершенным в Кишиневе злодеянием, мы выражаем наше болезненное сострадание невинным жертвам зверства толпы, наш ужас перед этим зверством русских людей, невыразимое омерзение и отвращение к подготовителям и подстрекателям толпы и безмерное негодование против попустителей этого ужасного дела.

Во всяком случае, если только выпустится выражение о стыде, я рад подписаться и благодарю вас за обращение ко мне^*.

В Петербург я не еду. Здоровье мое хорошо. Желал бы, чтобы вам было так же не худо, и, судя по вашему письму, надеюсь, что это так. Дружески жму вам руку.

Л. Толстой.

27 апреля 1903.

Передаст вам это письмо мой молодой приятель, прекрасный музыкант и милый человек Гольденвейзер.

93. С. Н. Рабиновичу (Шолом-Алейхему)

1903 г. Мая 6. Ясная Поляна.

Соломон Наумович,

Ужасное, совершенное в Кишиневе злодеяние болезненно поразило меня. Я выразил отчасти мое отношение к этому делу в письме к знакомому еврею, копию с которого прилагаю^*. На днях мы из Москвы послали коллективное письмо кишиневскому голове, выражающее наши чувства по случаю этого ужасного дела^*.

Я очень рад буду содействовать вашему сборнику и постараюсь написать что-либо соответствующее обстоятельствам.

К сожалению, то, что я имею сказать, а именно, что виновник не только кишиневских ужасов, но всего того разлада, который поселяется в некоторой малой части — и не народной — русского населения, — одно правительство. К сожалению, этого-то я не могу сказать в русском легальном издании^*.

Лев Толстой.

6 мая 1903.

94. П. И. Бирюкову

1903 г. Июня 3. Ясная Поляна.

Таня прислала мне это письмо вам^*, милый Поша, а в это самое время я получил и ваше^* с вопросами, на которые рад ответить, как умею.

Прежде же поговорю по душе с вами. Дочери мне обе пишут про вас, что вы имеете вид измученный, потухший и что ваша забота о детях и другие заботы как бы поглощают вас, убивают в вас жизнь. Ни та, ни другая не пишут мне про ваше внутреннее духовное состояние. Они, вероятно, не знают его. А я верю и по письму вашему вижу, что ваше духовное я не только живо, но растет, как это свойственно ему у всех людей, а особенно у тех, к которым вы принадлежите, которые знают, что только в этом росте сущность жизни человеческой. Вот это хотел вам сказать о вас. О себе же могу сказать, что внутренне живу тем же, что считаю единственным смыслом жизни, внешне же физически временно поправляюсь и пишу то мое определение жизни (это философская работа)^*, то «Хаджи-Мурата» поправляю и теперь бьюсь над главою о Николае Павловиче, которая если и будет непропорциональна, но мне очень кажется важна, служа иллюстрацией моего понимания власти. Вообще мне хорошо.

Ну, теперь начинаю ответы на ваши вопросы.

На первый вопрос: прочел ли я и одобрил ли, Таня вам отвечает совершенно верно. При этом считаю нужным вам заметить, что общее мое впечатление то, что вы очень хорошо пользуетесь моими записками, но что я избегаю вникать в подробности, так как такое вникание может завлечь меня в работу исправления, которой я не хочу, так что предоставляю все вам, присовокупляя только то, что в своей биографии, цитируя места из моих записок, прибавить: из доставленных мне и отданных в мое распоряжение черновых неисправленных записок^*.

Теперь я занят другим и записок не продолжаю. Если буду жив, то, когда возьмусь за них, что может быть очень скоро, очень много подвинусь.

1-й вопрос: пользоваться моими записками можете сколько хотите.

2-й вопрос: продолжать намереваюсь, но едва ли кончу не только в год, но в два или три, следовательно, едва ли кончу до смерти^*.

3-е. Издавать отдельно при жизни не буду. 4. Дожидаться вам меня нельзя, если ваша работа приурочена к полному собранию.

5, 6, 7.Ваша работа мне не помешает, а, скорее, поможет.

Экзамен не на офицера, а на фейерверкера я держал в Тифлисе в 1852 году^*. Нет, помню в январе^*. Прошение об отставке, о котором совсем не помню, вероятно, подавалось и не принято в 1853 г.^*. В Ясной Поляне я был в 53 или 54-м году и оттуда поехал в Дунайскую армию, в этом же году я был произведен в офицеры^*. Разбило пустой гранатой колесо пушки, которую я наводил, 18 февраля 1852 года в движении через Чечню, произведенном Барятинским.

Сейчас справлюсь, когда я произведен в офицеры, и припишу вам.

Прощайте, милый друг, целую вас, Пашу и детей.

Лев Толстой.

3 июня.

Сейчас справлялся по моим дневникам. Дело было вот как: в Тифлисе я был в 52-м году, держал экзамен на фейерверкера в январе. Там писал «Детство». Ядром разбило лафет в феврале 1853. В Россию поехал в 1854. Подавал в отставку, вероятно, в конце 1853-го.

95. Ю. Ю. Битовту

1903 г. Июля 10. Ясная Поляна.

Милостивый государь

Юрий Юлианович!

Благодарю вас за присылку вашего прекрасного издания книги обо мне^*.

Так как я занялся в последнее время составлением своих записок, я просмотрел биографическую часть вашей книги и нашел ее необыкновенно полной и совершенно верной.

С совершенным уважением

готовый к услугам

Лев Толстой.

10 июля

1903.

96. С. Н. Толстому

1903 г. Июля 13. Ясная Поляна.

По сведениям от доктора^*, Леночки^* и других, твое здоровье не ухудшается. Доктор говорит, что эта болезнь тянется долго. Только бы ты не ослабевал; спал и ел бы достаточно. Как ни неприятно говорить о себе, своем здоровье, зная, что ты интересуешься, должен сказать, что со мной сделались на днях сердечные припадки, очень хорошие, потому что больше всякой другой болезни напоминающие о смерти, следовательно, и о настоящей жизни. Теперь после двух дней совсем прошло, и я опять более глуп и легкомыслен. Продолжаю все думать об определении жизни и подвигаюсь и радуюсь этому. Хотя тебе и лучше и мне незачем торопиться к тебе, я все-таки хочу приехать, и поскорее, чтобы застать у тебя еще Машеньку. Маша и Коля тебе всё расскажут про нас. Посылаю тебе книгу Anatole France, которая противна своей грязью, но очень не только остроумна, но и умна. Я не согласен совсем с взглядами автора, выражаемыми доктором, но рассуждения доктора вызывают на мысли и очень умны^*. «La graine» я пришлю тебе после, но ее не стоит читать — длинно и мелкий шрифт^*. A «Histoire comique» кто-нибудь прочтет тебе, хотя ни монахине^*, ни Верочке^* неудобно. Ну, прощай.

Л. Т.

97. Октаву Мирбо <перевод с французского>

1903 г. Сентября 30/октября 13. Ясная Поляна.

Октаву Мирбо.

Дорогой брат,

Только третьего дня получил я ваше письмо от 26 мая^*.

Я думаю, что каждый народ употребляет различные приемы для выражения в искусстве общего идеала и что благодаря именно этому мы испытываем особое наслаждение, вновь находя наш идеал выраженным новым неожиданным образом. Французское искусство произвело на меня в свое время это самое впечатление открытия, когда я впервые прочел Альфреда де Виньи, Стендаля, Виктора Гюго и особенно Руссо. Думаю, что этому же чувству следует приписать чрезмерное значение, которое вы придаете писаниям Достоевского и, в особенности, моим. Во всяком случае, благодарю вас за ваше письмо и посвящение. Для меня будет праздником прочесть вашу новую драму.

Лев Толстой.

12 октября 1903^*.

98. А. В. Жиркевичу

1903 г. Октября 6. Ясная Поляна.

Возвращаю вам, любезнейший Александр Владимирович, рукопись Одаховского, которая очень меня разочаровала. Удивительно, как он мог все так забыть, но еще удивительнее, что мог уверить себя, что было то, чего не было.

Я отметил на полях его ошибки. Сам я теперь точно не могу вспомнить, как и куда переходила батарея, пока я служил в ней, но помню, что, отправившись из Дунайской армии в Крымскую, я прямо приехал в Севастополь. Очень сожалею, что вы напрасно потрудились, списывая эти воспоминания^*.

Егоров, которым вы интересовались и которому помогали, бежал из Якутской области и давно уже живет в Англии. Очень рад буду увидеть вас, если вздумаете заехать^*. Желаю вам всего лучшего.

Лев Толстой.

99. В. В. Стасову

1903 г. Октября 9. Ясная Поляна.

Дорогой Владимир Васильевич,

Я сейчас прочел ваше письмо к Софье Андреевне (она в Москве) и пришел в ужас^*. Ради нашей дружбы, бросьте это дело и избавьте меня от этих фонографов и кинематографов. Мне это ужасно неприятно, и я решительно не соглашаюсь позировать и говорить.

Если этим отказом я ставлю вас в необходимость отказать обещанное, то, пожалуйста, простите меня, но избавьте. Очень благодарю вас за книги и г-на Половцева за сведения^*. Я все копаюсь с Шекспиром^* et je ne demords pas de mon idée^*. Думаю на днях кончить. Дело не в аристократизме Шекспира, а в извращении, посредством восхвалении нехудожественных произведений, эстетического вкуса. Ну да пускай бранят. Может быть, и вы^*, но мне нужно было высказать то, что сидело во мне полстолетия. Простите.

Будьте здоровы и так же деятельны и добры, как всегда.

Л. Толстой.

9 октября 1903.

100. Генриху Ильгенштейну

1903 г. Ноября 21. Ясная Поляна.

Милостивый государь,

Я был очень опечален известием о смерти Поленца^*. Это был большой писатель, соединявший в себе в равной степени все три свойства, нужные для писателя: всегда важное содержание, прекрасную технику и большую искренность, то есть любовь к тому, что он описывал. Качества эти проявились в тех трех романах его, которые я читал: роман крестьянский, роман помещичий и роман религиозный, «Der Pfarrer von Breitendorf»^*. Последний роман этот прекрасен и по форме, и по значительности содержания.

Очень жаль, что немецкая публика не оценила по достоинству этого замечательного писателя. Но если он не оценен современниками, то его оценят будущие поколения. Это один из тех писателей, которые, как Диккенс, Гюго, переживут несколько поколений и будут оценены не одними соотечественниками.

С совершенным почтением готовый к услугам

Лев Толстой.

1903. 21 ноября.

101. П. И. Бирюкову

1903 г. Ноября 27. Ясная Поляна.

Спасибо, милый друг Поша, за ваше подробное письмо о своей семейной жизни^*. Как я рад, что это так, и верю, что то, что действует на посторонних, как капризность ваших детей, есть только то, что должно быть при не насильственном воспитании и при отсутствии нужды — самой искусной воспитательницы.

M-lle Marie Софья Андреевна помнит, но Саша не помнит, говорит, что была M-lle Marie, но не Droz, a Henry^*. Софья Андреевна очень хвалит.

То, что вы пишете о том, что религиозно-нравственное мировоззрение должно вырасти само собой, совершенно верно, но это не исключает того, что пример и разумные ответы на возникающие вопросы не могут не влиять на образование этого миросозерцания.

С статьею вашей об анархизме я не совсем согласен^*. Я бы ничего не сказал, если бы вы не спрашивали, потому что ужасно боюсь разногласий с друзьями. Не согласен я потому, что отказ Нэпа во имя анархизма, то есть практической цели уничтожения существующего строя, не прочен. Анархист откажется в виду нескольких месяцев тюрьмы, но едва ли он может отказаться в виду казни или дисциплинарного батальона с розгами. Анархист не может не рассчитывать, что выгоднее: пострадать ему и содействовать внешней цели или не страдать при отказе, а достигать внешней цели другим путем: себя исключить из лагеря борющихся (при казни) или идти служить и там и после действовать (вы знаете эти рассуждения). Только религиозный человек, понимающий свою жизнь не в одном этом существовании, не рассчитывает, а поступает так потому, что не может поступить иначе. Для анархиста отказ есть цель, для религиозного человека — неизбежное последствие. И потому все те сектанты, верования которых иногда самые дикие и которые я не разделяю, гораздо сильнее подрывают существующий строй, чем политические деятели анархисты, для которых отказ не может быть ничем иным, как делом расчета.

Я решительно не помню, когда я познакомился с Ге в Риме^*. Даже не помню, чтобы я видел его в Риме. У меня есть в моем прошедшем совершенно белые места, на которых ничего не отпечаталось — ничего не помню. В Риме же я был, должно быть, 1860, после смерти брата^*. Ваше желание написать мою биографию чрезвычайно трогает, умиляет меня, и я всей душой желал бы помочь вам. — О моих любвях:

Первая самая сильная была детская к Сонечке Колошиной^*. Потом, пожалуй, Зинаида Молостова^*. Любовь эта была в моем воображении. Она едва ли знала что-нибудь про это. Потом казачка в станице — описано в «Казаках». Потом светское увлечение Щербатовой-Уваровой^*. Тоже едва ли она знала что-нибудь. Я был всегда очень робок. Потом главное, наиболее серьезное — это была Арсеньева Валерия^*. Она теперь жива, за Волковым была, живет в Париже. Я был почти женихом («Семейное счастье»), и есть целая пачка моих писем к ней. Я просил Таню переписать их и послать вам.

Дневники мои я не даю кому попало переписывать, потому что они слишком ужасны по своей мерзости. Но зато особенно интересны, и я сообщу их вам. Среди бездны грязи там есть признаки стремления на чистый воздух. Я непременно сообщу их вам. Самый светлый период моей жизни дала мне не женская любовь, а любовь к людям, к детям. Это было чудное время, особенно среди мрака предшествующего.

Хочется взяться опять за воспоминания, да все отвлекает другое. Писал ненужную статью о шекспировском наваждении^*. Теперь, кажется, кончил и буду понемногу продолжать между делом воспоминания. Это такая приятная, легкая и увлекательная работа. Прощайте пока, братски целую вас с женой и детьми.

Л. Толстой.

1903. 27 ноября.

102. Н. Н. Ге (сыну)

1903 г. Ноября 27. Ясная Поляна.

Милый друг Колечка,

Начинаю писать вам, и почерк мой становится похож на ваш. (Это я хвастаюсь), но это значит, что я люблю вас.

Разумеется, оставьте у себя письма^*. Таня очень хорошо написала свои воспоминания^*. Как вы, милый друг, живете? Вы хороший, но всегда боюсь за вас, чтоб вам не попала вожжа под хвост. Вы к этому склонны, и Париж к этому располагает. Смотрите, держитесь, голубчик. Вы так хорошо устроили свою жизнь. Только не переменяйте ничего.

Я здоров, бодр, доволен жизнью, приближающей меня к смерти, и ничего не желаю, кроме того, чтобы получше употребить остающиеся силы и время.

Прощайте, голубчик. Целую вас. Привет Дмитрию Васильевичу^* и Саломону^* и Байе^*.

Л. Толстой.

27 ноября 1903.