Том 20. Избранные письма 1900-1910

213. Эльмеру Мооду

1909 г. Января 23. Ясная Поляна.

Пожалуйста, любезный Моод, передайте Бирмингамским студентам мою благодарность за их намерение воспроизвести мою комедию^*: благодарю их потому, что приписываю их выбор не достоинству комедии, а их доброму расположению ко мне и моим взглядам. А это меня всегда трогает и радует.

Дружески жму руку и прошу передать мой привет вашей жене^*, свояченице^* и Шанкс^*.

Лев Толстой.

1909. 5 февр.

214. Шаих-Касиму Суваю

1909 г. Января 26. Ясная Поляна. Ясная Поляна.

26 января 1909 г.

Я предоставил всем желающим право издания и переводов всех моих сочинений с 1881 года^* и могу только благодарить вас за принятый на себя труд, что я и делаю этим письмом^*.

215. В. Г. Черткову

1909 г. Января 30. Ясная Поляна.

Владимир Григорьевич,

Ввиду того, что вы готовите для издания все мои писания^* и желали бы для этого иметь право свободно пользоваться и моими частными письмами к разным лицам, — сим удостоверяю, что, в случае если вы или те, кому вы при себе или после себя поручите продолжать это дело, нашли бы желательным включить в издания моих писаний те или другие из моих частных писем к кому бы то ни было, копии с которых имеются у вас или будут вами получены от меня или другими путями, то предоставляю, как вам, так и продолжателям вашего дела, полное право делать это, согласно вашему или их благоусмотрению.

Даю вам это разрешение и потому, что, предполагая, что некоторые из моих писем могут иметь общее значение, я уверен, что как вы, так и те, кому вы предоставите продолжать вашу работу, сумеют наиболее целесообразным образом воспользоваться ими; и потому еще, что, вообще не признавая литературной собственности, я не желал бы, чтобы мои письма становились частной собственностью тех лиц, которым они адресованы.

Лев Толстой.

Ясная Поляна, 30 января 1909 г.

216. М. А. Стаховичу

1909 г. Февраля 5. Ясная Поляна.

5 февраля 1909 г.

Ясная Поляна.

Благодарю вас, милый Михаил Александрович, за рукавицы и книжку^*. Новое подтверждение верности вашего художественного вкуса — ваше суждение о рассказе Арцибашева «Кровь»; хороши и другие рассказы: «Гололобов», «Смех», «Бунт», если бы не общие недостатки всех новых писателей: небрежность языка и самоуверенность^*. Но, во всяком случае, это человек очень талантливый и самобытно мыслящий, хотя великая самоуверенность мешает правильной работе мыслей.

Совсем было забыл самое важное дело. В харьковской тюрьме заключен некто Александр Михайлович Бодянский, приговоренный на шесть месяцев тюрьмы за распространение моих сочинений. Я его знаю и уважаю, хотя он и не вполне разделяет мои взгляды, а наполовину революционного настроения. Он старый, больной человек и находится в самых тяжелых условиях, которые ухудшились еще вследствие странного общего распоряжения министра внутренних дел о том, что содержащимся в общих камерах, но приговоренным к одиночному заключению, увеличивается срок на одну треть. Он же не переведен в общую камеру, а к нему в камеру посажен уголовный арестант, так как вследствие тесноты не хватает одиночных помещений. Если можете помочь этому делу, сделаете, кроме великого одолжения мне, и истинно доброе дело^*.

Любящий вас сам не знаю за что, должно быть, не за дурное,

Лев Толстой.

217. H. В. Мешкову

1909 г. Февраля 25. Ясная Поляна.

Николай Васильевич,

Очень благодарен вам за присылку книг. Получил их и пользуюсь ими. Как бы рад был, если бы достало сил и уменья воспользоваться ими, как хотелось бы^*.

Уважающий вас

Л. Толстой.

25 февраля 1909 г.

218. Н. П. Лопатину

1909.г. Февраля 28. Ясная Поляна. Ясная Поляна.

28 февраля 1909 г.

Извините меня, пожалуйста, за то, что, не зная вашего имени и отчества, пишу вам без обращения.

Написать мне вам хочется для того, чтобы сказать вам, что я очень благодарен вам за помещение в вашей газете моей заметки^*. Благодарен потому, что думаю, что нельзя и не должно молчать о тех преступлениях всех законов божеских и человеческих, которые совершаются правительством под предлогом общего блага; и вы, рискуя многим, содействовали обличению этой ужасной жестокой лжи^*. Но вместе с благодарностью не могу не чувствовать огорчения при мысли о том, что те меры, которые должны бы были по справедливости обращены на меня, обращаются на людей, близких мне по своим взглядам.

Пожалуйста, дайте мне знать о себе, о том, как вы переносите ваше заключение, и не могу ли я чем-нибудь быть вам полезным, чего бы очень желал.

Лев Толстой.

219. А. А. Гаибову

1909 г. Марта 4. Ясная Поляна.

Ясная Поляна.

4 марта 1909.

Я уже около 20 лет предоставил всем желающим право переиздания и переводов на все языки всех моих писаний, написанных после 1881 года, так что могу только благодарить вас за принятый на себя труд^*.

Лев Толстой.

220. В. А. Поссе

1909 г. Марта 5. Ясная Поляна.

Рад был получить ваше письмо и еще более был бы рад, если бы удалось написать то, что думаю о нем [Гоголе]^*. Боюсь только, что то, что думаю, и неюбилейно и нецензурно.

Лев Толстой.

5 марта 1909.

221. Б. Обратиловой

1909 г. Марта 21. Ясная Поляна. Моравия.

Милостивая государыня!

Особого разрешения на перевод моих книжек для чтения, как и всех моих других сочинений, не требуется. Я могу только поблагодарить вас за принятый вами на себя труд^*.

222. З. Н. Шевцову

1909 г. Марта 23. Ясная Поляна.

Советую тебе, милый мальчик^*, всю жизнь с нынешнего дня и до смерти учиться изо всех сил тому, чтобы быть как можно добрее со всеми: с няней, с папой, мамой, братьями, дворником, со всеми, с кем только сходишься. Это не совсем легко, этому надо учиться, так же, как учиться читать, писать, играть на скрипке или на фортепьяно. Только тем всем наукам выучишься — и конец, а этой науке конца нет. И, главное, ни от какой науки нет такой радости, сколько от этой; что дальше учишься, то самому все веселее и веселее, и все вокруг тебя всё больше и больше любят. Пожалуйста, сделай так. Всякую минуту помни, что тебе надо быть добрым.

23 марта 1909.

223. З. M. Гагиной

1909 г. Мая 7–8. Ясная Поляна.

Ясная Поляна, 8 мая 1909.

Спасибо, милая Зинаида Михайловна, за то, что помните меня и прислали свой дневник^*. С особенным чувством радости за вас и за детей прочел его. Так радостно было заглянуть в уголок души хорошей, правдивой женщины, а также и в уголок души того народа, который я чем дольше живу, тем больше, даже незаконно исключительно люблю. Люблю ваших ребят, и Сережу и девочку — забыл, как зовут^*. Этот народ нельзя не любить. Помогай вам бог продолжать ваше — хотел сказать — прекрасное, но ваше дело больше: оно истинно хорошее. Последствия этого дела неисчислимы. Не сравниваю его с деятельностью Думы, чтобы не оскорбить вашу деятельность. И как просто, хорошо вы его делаете, без преувеличения, без задора и без усталости. Ohne Hast, ohne Rast^*.

Одно мне не понравилось в вашем дневнике: это ваши упреки судьбе, себе, сожаление о прошедшем. Все то самое тяжелое, что случается с нами, — вы испытали очень, очень тяжелое, — все это, как ни странно сказать, благо, «иго мое благо», если только мы поставим главным делом жизни приближение к нему, к высшему совершенству.

Прощайте, не забывайте меня.

Любящий вас

Лев Толстой.

224. С. А. Толстой <неотправленное>

1909 г. Мая 13. Ясная Поляна.

Письмо это отдадут тебе, когда меня уже не будет. Пишу тебе из-за гроба с тем, чтобы сказать тебе, что для твоего блага столько раз, столько лет хотел и не мог, не умел сказать тебе, пока был жив. Знаю, что если бы я был лучше, добрее, я бы при жизни сумел сказать так, чтобы ты выслушала меня, но я не умел. Прости меня за это, прости и за все то, в чем я перед тобой был виноват во все время нашей жизни и в особенности в первое время. Тебе мне прощать нечего, ты была какою тебя мать родила, верною, доброю женой и хорошей матерью. Но именно потому, что ты была такою, какой тебя мать родила, и оставалась такою и не хотела изменяться, не хотела работать над собой, идти вперед к добру, к истине, а, напротив, с каким-то упорством держалась всего самого дурного, противного всему тому, что для меня было дорого, ты много сделала дурного другим людям и сама все больше и больше опускалась и дошла до того жалкого положения, в котором ты теперь^*.

225. Теодору Вейхеру <перевод с немецкого>

1909 г. Мая 27/июня 9. Ясная Поляна.

Милостивый государь,

Благодарю вас очень за присылку вашего календаря Гете на 1909 г.^*

Я просмотрел его с большим интересом. Что меня особенно заинтересовало, это разговоры Гете с разными лицами. В этих разговорах я нашел для себя много нового и ценного, как, например, то, что он в разговоре с Фальком высказывает о науках^*, которые сделались слишком дальнозоркими, или с Римером об умах растительных и έλεόΰεξοι^*, или о том, что природа — орган, на котором наш господь бог играет, а дьявол раздувает мехи^*.

Особенно замечателен его разговор с Мюллером (1823, 3 февраля)^*, а также все высказанное им еще в 1824 году о вреде журналов и критики^*, что особенно верно в наше время.

Но было бы слишком долго перечислять все глубокомысленное и остроумное, что я нашел в этой книге.

Извините, что не могу исполнить вашей просьбы — высказаться о произведениях Гете, будучи слишком занят.

Еще раз благодарю вас за книгу^*, которая была для меня так ценна.

Лев Толстой.

27/V — 9 июня 1909.

226. В. Д. Поленову

1909 г. Июня 3. Ясная Поляна.

Ясная Поляна, 3 июня 1909.

Очень благодарен вам, Василий Дмитриевич, за присылку вашего альбома^*. По рассказам я имел очень неопределенное понятие о вашей выставке, но альбом ваш произвел на меня сильное впечатление. Воображаю, как подействовала бы на меня сама выставка, и очень, очень сожалею, что не мог видеть ее. Не говоря уже о красоте картин и том вполне сочувственном мне отношении вашем к изображаемому предмету, самый этот огромный труд, положенный вами на это дело, вызывает глубокое уважение к художнику.

Само собой разумеется, что раскрашивание, хотя вы его и начали, не может передать красок, но благодарю вас за намерение сделать это для меня^*.

Кроме всех других значений, ваша выставка имеет, по моему мнению, еще значение педагогическое. Нельзя в лучшей форме передать детям историю Христа, как по вашим картинам.

Еще раз благодарю вас.

Ваш^*

227. С. А. Толстой

1909 г. Июня 23. Кочеты.

Получили нынче твое письмо Тане^*, милая Соня. Мне здесь очень хорошо, но хочется и домой и для тебя, и для Левы^*, и для Саши^*, так как она не приезжает сюда, и для самого себя. Определять времени вперед не люблю, но думаю, что скоро^*. Нынче получил письмо от Черткова со вложением копии письма тебе. Он предлагает отдать рассказ «Дьявол» в литературный фонд, который просит об этом^*. Я еще не решил. Рассказ мне не нравится. Надо будет перечитать его. У нас теперь довольно тихо, гораздо тише, чем в Ясной, в смысле посетителей. Нынче приехал сын Михаила Сергеевича Миша^*. Я себя чувствую хорошо. Кое-что работаю^*, и хочется столь многого, что ясно, что это обычные старческие неосуществимые мечты. Хочется только не даром провести оставшиеся месяцы, дни, часы, когда так многое, непонятное и скрытое прежде, стало ясно. Вчера была Наташа Абрикосова^*. Повторяю совет не придавать важность хозяйству, а тому, как ты верно пишешь, чтоб быть доброй^*. Только одно это нужно. И доказательство, что это одно нужно, то, что это одно всегда можно.

Целую тебя, Сашу, Леву, привет Варваре Михайловне.

Л. Т.

228. Организационному комитету XVIII международного мирного конгресса <перевод с французского>

1909 г. Июля 12/25. Ясная Поляна.

Председателю XVIII мирного конгресса, Стокгольм.

Господин председатель,

Вопрос, который подлежит обсуждению конгресса, чрезвычайно важен и интересует меня в течение уже многих лет. Я постараюсь воспользоваться честью, которую мне оказали моим избранием, изложив то, что я имею сказать по данному вопросу перед столь исключительной аудиторией, как та, которая соберется на конгрессе. Если силы мне позволят, я сделаю все возможное, чтобы прибыть в Стокгольм к назначенному сроку;^* если же нет, я пришлю вам то, что хотел бы сказать, в надежде, что члены конгресса пожелают ознакомиться с моим мнением.

Примите, милостивый государь, уверение в моем совершенном уважении.

12/25 июля 1909.

229. П. П. Казмичеву

1909 г. Июля 23. Ясная Поляна. Ясная Поляна, 23 июля 1909.

Павел Петрович,

Прочел оба ваши рассказа^*, и первый рассказ «У виселицы»^*, особенно в том виде, в каком он в рукописи, то есть не ослабленный цензурными выпусками, мне очень понравился, и думаю, что не ошибусь, сказав, что он и сам по себе очень хорош, и производит то самое чувство ужаса, которое, очевидно, переживал автор и которое переживают многие и многие люди теперь в России. Очень жалею о тех выпусках, которые ослабили его, потому что в рассказе все хорошо, особенно, как вы и говорите, первая глава, которая, к сожалению, выпущена. Так что, повторяю, рассказ очень хорош, и желательно, чтобы он получил наибольшее распространение без выпусков. Второй же рассказ «Казнь» не понравился мне^*.

Благодарю вас за обращение ко мне и присылку рассказов. Нужно ли вернуть вам их обратно?

Лев Толстой.

230. П. И. Кореневскому

1909 г. Июля 26. Ясная Поляна.

Ясная Поляна. 26 июля 1909.

Петр Иванович,

Сейчас прочел с некоторыми из моих друзей вашу замечательную статью: «Крестьянский Генрих Блок»^*. Слушателями были: товарищ председателя судебной палаты^* (он же и читал статью), известный литератор^*, художник^*, врач^*, крестьянин^* и наши домашние. На всех слушателей она одинаково подействовала своим обстоятельным и смелым изложением возмутительных гадостей, совершаемых Крестьянским банком под видом помощи несчастным крестьянам. Поразительно, как эти «несчастные» крестьяне, служащие дойной коровой для всех дармоедов, служат для них тоже и оправданием совершаемых над ними гадостей под видом служения им. Для меня то, что я узнал из вашей статьи, было совершенно ново, и хотелось не верить в возможность таких случаев, так они ужасны. Но приводимые вами примеры и цифры неоспоримо убеждают, что дела, кажущиеся невозможными по своей безнравственности, совершаются как нечто самое обыкновенное и — смешно сказать — законное. В особенности поразила меня и понравилась мне ваша глубоко верная мысль о различии положения людей, занятых денежными предприятиями для своего обогащения, от положения крестьян, занятых только тем, чтобы прокормить свои семьи и отдать правительству все то, что с них требуется. Понятно, что по отношению первых, стремящихся к своему обогащению, которое всегда совершается не иначе, как отнятием у трудящихся произведений их труда, могут представляться необходимыми такие же мошеннические меры, задерживающие осуществление поставленной ими для себя цели. Но применение таких мер к крестьянам поразительно по своей несправедливости и жестокости, как это вы ясно доказываете в вашей статье. Мысль эта для меня совершенно новая и многое объяснила мне.

Хотя я и не имею на это никакого права, мне хочется благодарить вас за вашу смелость и правдивость, которая, вероятно, поставила вас в материально тяжелое положение.

Письмом этим только отвечаю на ваше. Очень хотел бы написать подробнее о той деятельности правительства по отношению к земельному вопросу, которая, как я ни далек от интересов внутренней политики, неудержимо возмущает меня с многих и разных сторон.

Если вы найдете стоящим того и нужным воспользоваться этим письмом для приложения его или выписок из него к новому изданию вашей статьи, я вперед изъявляю на это свое полное согласие^*.

Уважающий вас

Лев Толстой.

231. И. И. Мечникову

1909 г. Июля 27. Ясная Поляна.

Уважаемый Илья Ильич,

Простите, пожалуйста, что долго не отвечал вам. Благодарю вас за ваше письмо и книги^*. Только поверхностно просмотрел их. Очень бы желал чем-нибудь с своей стороны быть вам полезным. Пожалуйста, если вам что-нибудь нужно будет в России^*, что я могу исполнить, не обойдите меня.

Дружески жму вам руку. Прошу передать мой привет вашей жене^*.

Лев Толстой.

27 июля 1909.

232. Неизвестной (Е. Ш.) <неотправленное>

1909 г. Августа 8–9? Ясная Поляна.

Вопрос, который вы мне делаете, мне делают многие^*. И я знаю, что все те, кому неприятны мои мысли, с особенным старанием придумывают всякого рода измышления, по которым бы мысли эти могли быть признаны неверными. Так как я твердо верю, что излагаемые мною мысли — не мои мысли, а мысли всех святых и мудрецов мира и ближайшего к нам — Христа, что мысли эти не могут быть не только опровергнуты, но и оспариваемы, то люди, которым не нравятся эти мысли, стараются доказать, что я, повторитель этих мыслей в наше время, — лжец, корыстолюбец и лицемер. Хотя и указание на то, что человек, утверждающий то, что 2x2=4, ворует платки, нисколько не делает несправедливой и необязательной для всех провозглашаемую им истину, очернение человека, говорящего истину, делает для многих людей неприятную истину менее обязательною. Так я знаю, что очернение моей личности производится с большим усердием с двух сторон: с одной — революционной; так, на днях я получил письмо^*, в котором меня просили объяснить, правда ли то, что появилось будто бы в «Современном слове», что я, «ехавши по Бал-Хар, дороге, по которой я никогда не ездил, выдал будто бы трех политических жандармам». С другой же стороны, правительственно-православными придумываются такие же разные и столь же основательные доказательства моей порочности. В числе их самое распространенное то, что я, отказавшись от собственности, передал свое состояние семейству. В чем заключается тут преступность моего поступка, я никак не могу понять. В действительности дело было так: когда в 1880 году я пришел к убеждению, что христианин не должен владеть собственностью, я отказался от нее и просил распорядиться с нею так, как будто я умер. Вследствие чего все мои семейные получили то, что им следовало по наследству, на что они рассчитывали, имели право рассчитывать. Поступить же иначе я не нашел нужным, да и не мог, потому что, отдавая мое имущество кому-либо помимо семейных наследников, я был бы в неразрешимом затруднении: кому именно отдать его? Крестьянам Ясной Поляны? Но почему именно им, а не другим крестьянам, живущим по соседству, или тем, которые живут на земле, тоже бывшей моей, уже давно отданной сыновьям? Кроме того, отдавая имущество не тем детям, которые рассчитывали на него, я вызвал бы в них естественное чувство несправедливого лишения того, на что они считали себя вправе, и недобрые ко мне чувства. Так что, если бы мне пришлось теперь вновь распорядиться с моим имуществом, я не думаю, чтобы я поступил иначе. Одно, что я мог сделать, это то, чтобы отказаться и не для каких-нибудь отдельных лиц, а безразлично для всех, от своего права на вознаграждение за все мои писания с того времени, 80 года, когда я предоставил поступить с моим имуществом, как с имуществом умершего лица.

И отказ этот от литературных прав собственности на все писанное мною после этого года должен бы, казалось, быть достаточным доказательством того, что, отказываясь от имущества в пользу семейных, я никак не мог быть руководим корыстной целью, так как литературное вознаграждение за сотни печатных листов, написанных мною после 80 года, составило бы, по меньшей мере, сотни тысяч рублей и в десятки раз превосходило бы то, что мною оставлено семейным. Я давно уже слышу эти обвинения меня в лицемерной подлости и не хотел отвечать на них, но не столько ваше письмо, сколько слова недавно приходившего ко мне юноши, очевидно, колебавшегося в признании истинности тех моих мыслей, которые были близки ему, преимущественно по внушенному ему сомнению в правдивости человека, излагавшего их, заставляют меня ответить на эти обвинения.

Знаю, что будут выдуманы другие, потому что, если нечего сказать против мыслей, обличающих нас, надо придумать что-нибудь доказывающее порочность того, кто их произносит. А это всегда легко.

Л. Толстой.

233. К. А. Военскому

1909 г. Августа 17. Ясная Поляна. 17 августа 09 г. Ясная Поляна.

Получил вашу прекрасную книгу и не из одной учтивости, а совершенно искренно благодарю вас за составление и присылку ее^*. Я прочел не только те девять страниц из предисловия, на которые вы указываете, но и все предисловие и некоторые главы вслух с своими друзьями^*, на которых так же, как и на меня, она произвела самое хорошее впечатление^*. Не могу не пожалеть о том, что не имел этой книги в то время, как писал о 12-м годе.

Желаю вам успеха в вашем труде и всего хорошего.

С совершенным уважением

Лев Толстой.

234. П. А. Столыпину <черновое>

1909 г. Августа 30. Ясная Поляна.

Пишу вам об очень жалком человеке, самом жалком из всех, кого я знаю теперь в России. Человека этого вы знаете и, странно сказать, любите его, но не понимаете всей степени его несчастья и не жалеете его, как того заслуживает его положение. Человек этот — вы сами. Давно я уже хотел писать вам и начал даже письмо писать вам не только как к брату по человечеству, но как исключительно близкому мне человеку, как к сыну любимого мною друга^*. Но я не успел окончить письма, как деятельность ваша, все более и более дурная, преступная, все более и более мешала мне окончить с непритворной любовью начатое к вам письмо. Не могу понять того ослепления, при котором вы можете продолжать вашу ужасную деятельность — деятельность, угрожающую вашему материальному благу (потому что вас каждую минуту хотят и могут убить^*), губящую ваше доброе имя, потому что уже по теперешней вашей деятельности вы уже заслужили ту ужасную славу, при которой всегда, покуда будет история, имя ваше будет повторяться как образец грубости, жестокости и лжи. Губит же, главное, ваша деятельность, что важнее всего, вашу душу. Ведь еще можно бы было употреблять насилие, как это и делается всегда во имя какой-нибудь цели, дающей благо большому количеству людей, умиротворяя их или изменяя к лучшему устройство их жизни, вы же не делаете ни того, ни другого, а прямо обратное. Вместо умиротворения вы до последней степени напряжения доводите раздражение и озлобление людей всеми этими ужасами произвола, казней, тюрем, ссылок и всякого рода запрещений, и не только не вводите какое-либо такое новое устройство, которое могло бы улучшить общее состояние людей, но вводите в одном, в самом важном вопросе жизни людей — в отношении их к земле — самое грубое, нелепое утверждение того, зло чего уже чувствуется всем миром и которое неизбежно должно быть разрушено — земельная собственность. Ведь то, что делается теперь с этим нелепым законом 9-го ноября^*, имеющим целью оправдание земельной собственности и не имеющим за себя никакого разумного довода, как только то, что это самое существует в Европе (пора бы нам уж думать своим умом) — ведь то, что делается теперь с законом 9-го ноября, подобно мерам, которые бы принимались правительством в 50-х годах не для уничтожения крепостного права, а для утверждения его.

Мне, стоящему одной ногой в гробу и видящему все те ужасы, которые совершаются теперь в России, так ясно, что достижение той цели умиротворения, к которой вы, вместе с вашими соучастниками, как будто бы стремитесь, возможно только совершенно противоположным путем, чем тот, по которому вы идете: во-первых, прекращением насилий и жестокостей, в особенности казавшейся невозможной в России за десятки лет тому назад смертной казни, и, во-вторых, удовлетворением требований с одной стороны всех истинно мыслящих, просвещенных людей, и с другой — огромной массы народа, никогда не признававшей и не признающей право личной земельной собственности.

Да, подумайте, подумайте о своей деятельности, о своей судьбе, главное, о своей душе, и или измените все направление вашей деятельности, или, если вы не можете этого сделать, уйдите от нее, признав ее ложной и несправедливой.

Письмо это пишу я только вам, и оно останется никому не известным в продолжение, скажем, хоть месяц. С первого же октября, если в вашей деятельности не будет никакого изменения, письмо это будет напечатано за границей^*.

235. В. Г. Черткову

1909 г. Августа 31. Ясная Поляна.

Пользуясь случаем отъезда Перно^*, чтобы написать несколько слов, — несколько слов потому, что очень хочется, и каждый день жду возможности ехать к вам. Должно быть, это будет не позже 2-го^*. Стараюсь не тяготиться всем тем, что связывает меня. Стыжу себя за это, сравнивая свое положение с положением других, в тысячи раз худшим. Я вчера был совсем нездоров. В таком положении видел меня Перна. Теперь опять, как всегда. Все эти дни, дней пять, ничего пристально не работаю. Много разных планов — хочется многое сказать, но уж силы плохи, и не мешает и помолчать. Саша мне прекрасно помогает в переписке и проч.

Как часто завидую тем старикам, особенно у буддистов — которые уходят в известные года в пустыню.

Ездил я дня два тому назад к Димочке^* в Ларинское на их работу — постройку хаты. Очень хорошее получил впечатление от всех товарищей его и, главное, его самого. Бодрые, веселые, спокойные, чистые, простые. Особенно резко чувствую эту разницу с моей жизнью, особенно в тот 29 августа, когда я у него был на другой день после 28 у нас с мороженым, шампанским и гостями^*.

Был тут Буланже, которого я рад был видеть. Он составляет книгу о Конфуции^*. Я, кроме Магомета^*, составил книжечку изречений Лаотзе с маленьким предисловием^*. Нам хочется с Иваном Ивановичем собрать и издать книжечки, копеечные всех мудрецов религиозных. Это, я думаю, очень нужно^*. Также «На каждый день», он июнь издает просто книжечками по копейке под заглавием не «На каждый день», а «Для души». Так и все он хочет издать. Что Сытин?^*

В Берлине хотят прочесть мой доклад штокгольмский и делают или хотят сделать из этого особенный шум. И мне это неприятно. Я думаю, что доклад этот не стоит того. Что вы об этом думаете?^* Другим не говорю этого, но вам скажу, что мне последнее время грустно, тяжело. Разумеется, потому что сам плох. Но не унываю, стараюсь быть получше. Прощайте, до скорого свидания. Целую всех.

Л. Т.

Нынче получил милые письма внучат. Спасибо им.

236. H. H. Гусеву

1909 г. Сентября 21. Ясная Поляна.

Спасибо, милый друг Николай Николаевич, что пишете не очень редко^*. По письмам вашим вижу, что вы середка на половинку — не слишком тоскуете и не храбритесь перед нами, выказывая свое настроение лучше, чем оно есть. Я все надеюсь дожить до вашего возврата и не продолжением моей жизни, а сокращением вашей ссылки. Узнал всю эту отвратительную и глупую клевету о вас о прокламации в банках варенья^* и т. п. Хотят сделать запрос в Думе^*. Что-то будет? На это я не надеюсь. Да и вообще не надеюсь, а верю, что все к лучшему. Мне, по крайней мере, все так. Вчера только вернулись от Черткова^*. При отъезде из Москвы толпа чуть не задавила нас^*. У Черткова было мне очень, очень хорошо. Я все трачу чернила и бумагу, хотя с большой экономией, но трачу^*. С Иваном Ивановичем издаем копеечные книжечки о религиях^*. Вчера со мной по приезде из Москвы была дурнота, такая же, как когда вы меня подняли^*. Теперь чувствую себя здоровым, но на душе что-то новое, хорошее, далекое от сансары жизни и очень радостное. Саша очень хорошо работает с Варварой Михайловной^*, помогая мне. Смотрите, пожалуйста, пожалуйста, пишите мне, что вам нужно, и я могу сделать, если и не могу, то сделаю, для вас. Прощайте, целую вас.

Лев Толстой.

237. Б. В. Кабанову

1909 г. Октября 5. Ясная Поляна.

5-го октября 09 г. Ясная Поляна.

Борис Владимирович,

Думаю, что собирание частушек и обработка их хорошее, полезное дело. Судя по вашему письму, вы сделаете это дело очень хорошо, потому что видно, что любите и уважаете собирательного автора их^*.

238. Яну Стыке <перевод с французского>

1909 г. Октября 12. Ясная Поляна.

Дорогой друг,

Я очень вам признателен за ваше намерение перевести мою книгу «Круг чтения». Немецкий экземпляр вам немедленно будет выслан. Что касается опубликования моего письма, то распоряжайтесь им, как найдете желательным^*.

Благодарю вас за эскиз вашей новой картины, которая, как большинство ваших картин, совмещает идею общего значения с действительностью^*.

Ваш друг

Лев Толстой.

239. В. Г. Черткову

1909 г. Октября 22. Ясная Поляна.

Нынче волнительное, хорошо волнительное утро. Сейчас только вернулся с деревни, где ходил смотреть проводы молодых ребят, везомых на ставку. Залихватская гармония с песней и приплясыванием, и завывания баб, и удивление и участие ребятенок, и тихие слезы стариков отцов. — А этот чей? — спросил я, указывая на высокого стройного молодца, у старика, знакомого мне, Прокофья.

— Мой, — и захлюпал и зарыдал. И я тоже, как и теперь, плачу, вспоминая это. Это одно впечатление^*, другое — вашего прекрасного, истинно дружеского, и не дружеского, моего лучшего я, письма. Разумеется, вы во всем, — кроме несоответствующей действительности важности, которую вы приписываете мне, — во всем правы. Спасибо вам, милый друг. Да и нечего благодарить, потому что знаю, что вам хорошо любить меня, как и мне вас. Вот и все пока.

Л. Т.

22 октября.

Я рад теперь, что написал вам в минуту моей слабости. Это вызвало ваше такое хорошее, бодрящее письмо^*.

240. Литературному фонду

1909 г. Ноября 4. Ясная Поляна.

Вспоминаю основателей и приветствую сотоварищей Литературного фонда. Сочувствую его доброй пятидесятилетней деятельности^*. Рад буду внести свою лепту в предполагаемый сборник^*.

Лев Толстой.

5. XI.09.

241. Т. Л. Сухотиной (П. А. Полилову)

1909 г. Ноября 6–7. Ясная Поляна.

6 ноября 09 года. Ясная Поляна.

Петр Александрович,

Ваша статья с письмом ко мне доставила мне большую радость^*. Я давно уже перестал, да и никогда не интересовался политическими вопросами, но вопрос о земле, то есть земельном рабстве, хотя и считается вопросом политическим, есть, как вы совершенно верно говорите, вопрос нравственный, вопрос нарушения самых первобытных требований нравственности, и потому вопрос этот не только занимает, но мучает меня, мучает то глупое, дерзкое решение этого вопроса, которое принято нашим несчастным правительством, и то полное непонимание его людьми общества, считающими себя передовыми. Вы можете поэтому представить себе ту радость, которую я испытал, читая вашу прекрасную статью, так ярко и сильно выставляющую сущность дела. Вопрос этот так мучает меня, что я на днях видел очень яркий сон, в котором среди общества «ученых», оспаривая их взгляды, излагал тот самый взгляд на существующую вопиющую несправедливость земельной частной собственности, который так прекрасно выражен в вашей статье. Я кое-как записал этот сон и хотел, исправив, напечатать. Сон этот мой сбылся в вас и в вашей статье.

Помогай вам бог закончить этот труд, и чем скорее, тем лучше. Знакомы ли вы с Николаевым? Познакомьтесь, это такой знаток Генри Джорджа, и такой страстный сторонник его учения, и такой прекрасный человек, каких редко встретить.

Очень благодарю вас за радость, которую вы мне доставили.

Мне думается, что вопрос о несправедливости земельного рабства и о необходимости освобождения от него стоит теперь на той же степени сознания его, на котором стоял вопрос крепостного права в 50-х годах: такое же сознательное возмущение народа, живо сознающего совершаемую над ним несправедливость, такое же сознание этой несправедливости в редких лучших представителях богатых классов и такое же грубое, отчасти неумышленное, отчасти умышленное непонимание вопроса в правительстве. Разница только в том, что тогда для освобождения крепостных был у правительства образец Европы и, главное, Америки, теперь же образца этого нет, а если и есть, то образец этот, состоящий в образовании мелкой частной земельной собственности, не только не освобождает народ от земельного рабства, а, напротив, закрепляет его. И, как всегда, правительственные люди, стоя на самой низкой и нравственной и умственной ступени, в особенности теперь, после победы над революцией, ставшие особенно самоуверенными и дерзкими, не будучи в состоянии ни думать самобытно, ни понимать безнравственность земельной собственности, смело ломают вековые устои русской жизни для того, чтобы привести русский народ в то ужасное, безнравственное и губительное состояние, в котором находятся народы Европы. Люди эти не понимают по своей ограниченности и безнравственности того, что русский народ находится теперь не в том положении, в котором свойственно заставить его подражать Европе и Америке, а в том, в котором он должен показать другим народам тот путь, на котором может быть достигнуто освобождение людей от земельного рабства. Если бы правительство, не говорю уже, было бы умным и нравственным, но если бы оно было хоть немного тем, чем оно хвалится, было бы русским, оно бы поняло, что русский народ с своим укоренившимся сознанием о том, что земля божья и может быть общинной, но никак не может быть предметом частной собственности, оно бы поняло, что русский человек стоит в этом важнейшем вопросе нашего времени далеко впереди других народов. Если бы наше правительство было бы не совсем чуждое народу, жестокое и грубое и глупое учреждение, оно бы поняло не только ту великую роль, которую предстоит ему осуществить, оформив их великие, передовые идеалы народа, но поняло бы и то, что то успокоение, умиротворение народа, которого оно добивается теперь неслыханными со времен Иоанна Грозного казнями и всякого рода ужасами, могло бы быть наверное достигнуто только одним: осуществлением общего, народного идеала: освобождения земли от права собственности. Не нужно было бы тогда ни царю, ни его министрам, как преступникам, прятаться от народа за тройными стенами стражей. Только объяви манифест, как тогда, при освобождении крепостных, о том, что правительство занято освобождением от земельного рабства, и народ лучше всех стражей охранит правительство, которое он тогда признает своим. Слепота людей нашего так называемого высшего общества поразительна. Дума? При всех встречах моих с членами Думы я считал своей обязанностью умолять их о том, чтобы они хотя бы подняли в своей Думе вопрос об освобождении земли от права собственности и о переводе по Джорджу налогов на землю. Ответ всегда один: мы не занимались этим вопросом, незнакомы с ним, главное же то, что вопрос этот ни в каком случае не будет принят к обсуждению. Очевидно, эти господа слишком усердно заняты молотьбой пустой соломы, чтобы иметь досуг подумать о том, что одно важно и нужно. Они слепые, а что хуже всего, уверенные, что зрячие.

Так как же мне не радоваться вашей деятельности!

Пожалуйста, пишите мне об успехе вашей работы.

Дружески, с благодарностью жму вам руку.

Лев Толстой.

7 ноября 09 года.

Ясная Поляна.

242. H. С. Логунову

1909 г. Ноября 11. Ясная Поляна.

11-го ноября 09 г., Ясная Поляна.

Посылаю вам адреса людей, понимающих христианское учение так же, как мы, без церковного толкования, но советую вам, прежде чем к ним ехать, списаться с ними, спросить, могут ли они принять вас^*.

Насчет закона 9-го ноября^*, скажу то, что закон этот выпущен только затем, чтобы развратить крестьян, чтобы одни из них стали помещиками, а другие голышами, и чтобы те помещики, у которых 3 тысячи десятин земли, могли бы спокойно владеть своей землей и могли бы сказать мужику: у тебя теперь земля собственная, и у меня тоже. У тебя 10 десятин, а у меня 3 тысячи. Мы теперь равны с тобою. Наживи деньги и купи, и у тебя будет больше. Это одно, а другое то, что от этого закона вражда между братьями и сынами и отцами; и еще то, что по этому закону земля вся скоро уйдет от бедняков к богачам. Самый дурной закон. Надо не поддаваться ему.

Спасибо, что написали, пишите о себе.

243. Е. Смирновой

1909 г. Ноября 11. Ясная Поляна.

11 ноября 09 г. Ясная Поляна.

Описания в рассказе вашем лиц и их язык очень верны. К сожалению, нет в рассказе внутреннего содержания. Попытайтесь послать в какой-нибудь журнал: «Русское богатство», «Вестник Европы», «Русская мысль». Может быть, примут как верную картину крестьянской жизни^*.

244. H. H. Ге (сыну)

1909 г. Ноября 26. Ясная Поляна.

Очень, очень был рад, милый Николай Николаевич, прочесть ваше письмо^*, излагающее сущность вашей статьи. Всей душой разделяю ваше мнение. Ничего подобного в Европе нет, главное, потому, что нигде нет того, что у нас есть — русского деревенского народа. Мы особенно резко видим ужас и мерзость интеллигенции, потому что видим ее на фоне этого народа, которого она же хочет поучать.

Ожидаю вашу статью^*.

Лев Толстой.

26 ноября 09 г.

Ясная Поляна.

245. З. М. Гагиной

1909 г. Декабря 5. Ясная Поляна.

Получил ваш дневник и ваше письмо^*, милая Зинаида Михайловна, и, хотя и хотел после прочесть дневник, не мог оторваться от него, пока не прочел весь^*. Радуюсь вашей деятельности и переживаю вместе с вами ее радости и тяжелые стороны. Самый лучший для меня, наиболее любимый мною тип людей, это наши русские крестьяне, а самый лучший, тоже наиболее любимый возраст, это детство, а самый радостный труд, это труд для наиболее любимых существ. И вы в вашем деле пользуетесь и умеете пользоваться этим великим благом. Помогай вам бог.

Как мне ни жалко это, я должен отказать себе в радости видеть вас и ваших детей на рож[д]естве. К нам собирается так много народа, что будет невозможно принять вас. Простите, пожалуйста, за этот невольный отказ.

Ваши выписки из Гюйо^* мне очень понравились. Какая это книга? Очень благодарю вас за то, что не забываете сердечно любящего вас

Л. Толстого.

Передайте мой привет вашим детям.

5 декабря 1909.

246. В. Г. Черткову

1909 г. Декабря 20. Ясная Поляна.

Сейчас прочел вашу статью, дорогой друг, и не мог не найти ее очень хорошей, несмотря на все желание мое быть вследствие предмета ее настороже против пристрастия. Я никак не ожидал, чтобы это было так. Мне даже жалко стало редакцию «Русских ведомостей»^*.

Я совсем здоров и бодр и понемногу работаю. Результаты: статья «Сон»^* и о бродячей армии^*, на днях думаю послать вам. Очень вы мне — думаю так же, как я вам, — вы мне недостаете, то есть личное общение с вами. Начинаю подумывать о том, чтобы еще раз зимой побывать у вас.

Много писем хороших, радостных. А вчера был серый мужик, 50 лет, Аткарского уезда, продал лошадь, чтобы приехать, серьезный, глубоко религиозный, свободный, еле грамотный. Такая радость — общение с такими людьми, одно знание, что есть такие^*. Порадовало нас появление Сентября «На каждый день»^*.

Много предстоит работы, так много, что наверное не кончу 0,01 и не тужу об этом. Кроме радости, доставленной мне вчерашним мужичком, общение с ним живо напомнило мне мою обязанность пытаться писать для народа, а не для редакции и читателей «Русских ведомостей» и им подобным. Очень уж мы далеки друг от друга.

Л. Т.

Целую вас, Галю^*, Димочку^*.

247. Анри Казадезюсу <перевод с французского>

1909 г. Декабря 21 — 1910 г. Января 3. Ясная Поляна.

Г-ну Анри Казадезюс.

Милостивый государь,

Исполняю только долг совести, свидетельствуя о том, что превосходное исполнение вами и вашими товарищами различных произведений старинных композиторов было для меня одним из самых больших музыкальных наслаждений, когда-либо мною испытанных.

Пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить вас и ваших друзей за чрезвычайную любезность, которую вы оказали, приехав к нам в деревню, чтобы доставить нам это большое удовольствие^*.

Сердечно жму вашу руку.

Лев Толстой.

3 января 1910.