Том 4. Лунные муравьи

Анастасия Чеботаревская. Лунные муравьи^*

З. Н. Гиппиус. Лунные муравьи. Шестая книга рассказов. Книгоиздательство «Альциона».

Несколько лет тому назад рассказы Зинаиды Гиппиус печатались в журналах самого крайнего модернистского толка – «Вопросах Жизни», «Весах», «Северных Цветах» и т. п. С тех пор вместе с поворотом в общественности произошел и всякий литературный сдвиг, в котором наметилось, пожалуй, кое-что и хорошее, и плохое… Первое заключается в том, что многие из писателей левого лагеря (Ф. Сологуб, В. Брюсов, 3. Гиппиус, А. Блок, Д. Мережковский, Д. Философов), выйдя из специально-модернистских журналов, внесли свежую волну литературного оживления в органы внепартийные, нейтральные. Плохое, на мой взгляд, заключается в появлении эстетического снобизма, нашедшего себе приют в журнале «Аполлон», далеко уступающем по своей литературно-художественной ценности таким своим старшим предшественникам, какими были в свое время «Мир Искусства» и даже не всегда художественно объективные «Весы». В тех журналах (не говоря уже о «Новом Пути», занявшем особую, богоискательскую позицию) чувствовалось присутствие какой-то эстетической веры, какого-то, хотя бы и несколько фанатического, горения, убежденности – хотя бы и в самоценности «чистого искусства», чего отнюдь нельзя подметить в протокольно-индифферентном тоне апологетов снобизма, – и вот одна из причин, почему имя 3. Гиппиус, вместе с некоторыми другими, встречается теперь в альманахах и в более распространенных журналах. Лично я полагаю, что здесь сыграла роль и некоторая эстетическая переоценка, связанная с именем Влад. Соловьева, в котором поэт являлся равноценным мыслителю; исчезло прямолинейное и эстетически-элементарное деление на форму и содержание, – принята их нераздельность, слитность в подлинных произведениях искусства. На границе этого литературно-эстетического перелома развилось беллетристическое дарование 3. Гиппиус; как поэтесса, она выявилась и раньше, и определеннее… Рассказы 3. Гиппиус последнего периода, именно шестая книга, проникнута какой-то очень острой современностью; почти все рассказы затрагивают те или иные явления послереволюционных настроений. Но темы, тракруемые в отдельных из этих рассказов, как ни пронизаны они жгучей современностью, затрагивая мотивы самоубийства, войны, терроризма и т д., все же всегда стоят в тесной связи с общим мировоззрением талантливой писательницы – идеями Бога как религиозно-философского начала, мятежности как начала творческого, и исказительства как обоснования правды, смысла жизни. Этим темам посвящены трогательные, проникнутые глубоким и нежным чувством рассказы: «Земля и Бог», «Приказчик», «Он – белый», «Лунные муравьи», хотя, бесспорно, лучшими вещами сборника являются прекрасный рассказ «Женское» и «Нет возврата», где элемент рассказывательный, весьма свойственный прозе 3. Гиппиус, подчинен элементу изобразительному, до жути сгущающемуся во втором рассказе – о вернувшихся с войны офицерах, которым уже «нет возврата» к обычной нормально-обывательской психике. Сильным оружием г-жи Гиппиус в прозе служит диалог, который чрезвычайно удается ей: беседуют ли у нее плутоватый мужик с барином-интеллигентом, «уверенная» проститутка со слезливым студентом, простодушные земляки, заброшенные на чужбину, где и «Христос не воскресает», или завсегдатаи трактира «Рекорд» – везде мы слышим здесь какие-то подлинные, настоящие, те самые «раз найденные» для данного определения слова, которых искать так настойчиво рекомендовал беллетристам такой мастер слова, как Флобер. В связи с этим и язык большинства рассказов 3. Гиппиус – прекрасный, чисто-русский литературный язык, любуясь отдельными выражениями которого (особенно в диалогах), так и хочется сказать: «Где только удалось автору все это услышать!»

Дмитрий Мережковский. Ночью о солнце^*

Бог создал Еву из ребра Адамова. От начала мира этому поверили и верят до сего дня. Она – в нем, она – он; без него ее нет.

Вообще, господа критики – любезные кавалеры с дамами, даже у нас, в России, где нельзя упрекнуть их в излишней любезности. Пока писательница – только писательница, женщина – только женщина, – ей многое прощается. Если бы он, а не она писала, – сочли бы посредственным или никуда негодным; ну, а для нее недурно.

Но горе той, которая не захотела этой чести, выступила из-за щита своей женской слабости, усомнилась в том, что «Бог не дал ей быть».

Вот главная вина 3. Гиппиус Все простили бы, только не это. Она коснулась тайны, которой нельзя касаться, древней-древней, семью печатями запечатанной, – тайны о браке, о поле, о нем, который есть, и о ней, которая не должна, не может, не хочет быть. Тут вовсе не эмпирический, не нравственный, не общественный вопрос о равенстве или неравенстве, о свободе или несвободе женщин, а неизмеримо более глубокий, метафизический вопрос о двух полюсах мира, о бытии и небытии, о мужском и женском в их вечной, нездешней противоположности.

Мужчина все позволит женщине – преклонит колени и отдаст ей все права, свободы, почести, – только не позволит ей быть. Быть ей – ему не быть: вот западня дьявола, которая кажется заповедью Божьей. «Глава жене – муж». Это ведь и значит: он есть, а ее нет.

И вовсе не литературная критика, не бытовая нравственность, не общественное мнение восстали бы на нее, если бы удостоили прислушаться к тому, что она говорит, а вот эта именно древняя тайна пола, тайна «женского» – как бы сама природа, закон естества.

– А, ты захотела быть. Так будешь же. Но будешь притчей во языцех, позором среди жен. Твоя смерть – смех. Смехом тебя казню. И затоскуешь о своем ничтожестве, опять захочешь не быть. И не сможешь. Будешь иметь душу. Но посмотри на нее, на душу свою:

Таков закон естества, порядок необходимости. Но что же такое религия, как не борьба с необходимостью, во имя чуда, во имя иного порядка? И вот Она же – в этом ином порядке:

Недаром оба стихотворения поставлены рядом и озаглавлены: «Она». Между этими двумя полюсами – «вечно женским» и «вечно женственным» – колеблется игла весов, тонкая, острая, – вся поэзия Гиппиус.

В романе Уэллса «Путешествие на Луну» описываются лунные люди, похожие на исполинских муравьев, почти в рост человеческий, но такие слабые, хрупкие и валкие, что одному земному человеку легко истребить их целое полчище: стоит любого ударить или даже просто пальцем ткнуть, – он уж и готов: подломились лапки, хрустнул, завалился и подох.

В одном недавно напечатанном рассказе З. Гиппиус с этими «лунными муравьями» сравнивает тех современных русских люден, из которых набирается нынешнее небывалое множество самоубийц. Такие же они слабые, хрупкие, валкие: чуть тронешь – хрустнул, завалился и подох. Ужасающая готовность к саморазрушению, самоуничтожению; любовь к смерти, влюбленность в смерть.

Так сильна у нее самой эта влюбленность в смерть, что иногда начинает казаться, что и она той же неземной породы, что ее собственная поэзия – поэзия «лунных муравьев». Со всех «цветов зла» сочащийся, невидимо разлитый в воздухе яд, который превращает кости человеческие в скорлупу насекомых, собирает она и складывает в стихи, как мед в соты. И куда только ни залетает, в какие страшные орхидеи-мухоловки ни забирается, чтобы пососать этого смертного яду.

Любовь к смерти – и это все? Стоит немного пристальнее вглядеться в поэзию Гиппиус, чтобы увидеть, что это не все, что она ишет не только яда, но и противоядия. Нашла ли, найдет ли, – вопрос иной, но что ищет, нет сомнения. Может быть, для того только и проделывает над собою все эти опасные, почти преступные опыты, чтобы изучить, заразу, победить ее изнутри, подобно врачу, который прививает себе болезнь, чтобы найти лекарство.

Коренное свойство «лунных муравьев» – невинность, неведение того, что с ними делается: гибнут и не знают, – как, отчего и за что. 3. Гиппиус знает, во всяком случае, знает, откуда все пошло, где и когда началось.

Это в октябре 1905 года, а в декабре того же года:

Так вот откуда пошло, где и когда началось. Лунно-муравьиная чума от крови, показанной солнцу. Самоубийство – за убийство, казнь – за казнь, кровь – за кровь.

О, конечно, можно бы перевести и на прозу эту поэзию… Сначала кровавый, потом пыльный вихрь:

И наконец, серая слякоть:

Та самая слякоть, в которой мы и сейчас находимся.

Подписано 1904 – до «освобождения», но можно бы подписать и 1910-11-12 и еще Бог весть каким годом, потому что в этой неподвижной серости, однозвучной слякоти само время как будто остановилось, сделалось вечностью.

Конец «лунных муравьев»: подломились лапки, хрустнул, завалился и подох.

Какая-то московская барышня из красного знамени, с которым в 1905 году шла на похоронах Баумана, в 1910 году сшила себе декадентское платье для маскарада. Вот в кратчайшем символе судьба всех «лунных муравьев», тот хваленый отказ от общественности, возврат к личности, о котором так хлопочут «Вехи».

Бывшие декаденты в искусстве – теперешние «лунные муравьи» в жизни. Слепое самоутверждение приводит к саморазрушению, к самоубийству личности. Это две стороны одного и того же. Единый первоисточник обоих ядов, и декадентского, и «лунно-муравьиного». Вот что знает 3. Гиппиус, вот с чем она борется. Вся ее поэзия – удачная или неудачная, но несомненная попытка борьбы именно с этою заразою, поиски за противоядием именно от этих ядов.

Только в самом конце декадентства старого, слепого, нерелигиозного утверждения личности – ее острейшее острие ломается, или, вернее, сама личность переламывает, перебарывает, преодолевает себя, чтобы выйти в общественность, уже не старую, слепую, а новую, зрячую религиозным зрением. Вот чем отличается 3. Гиппиус от всех своих сверстников, русских декадентов. У них у всех личное остается личным.

От уединения к соединению, от себя ко всем, – таков путь 3. Гиппиус, еще не пройденный, но уже начатый.

Чтобы спастись, надо знать, отчего гибнешь. На вопрос: отчего? – нельзя точнее ответить, чем отвечает поэт.

Это верно не только о каждом человеке в отдельности, но и о целых поколениях, о целых народах.

Было и будет. Святое в бывшем, святое в будущем.

Было начало, будет конец. Соприкоснется святыня со святынею, бывшее с будущим.

Пусть молчит, только бы этот крик петухов, ночью о солнце, не умолкал.

Только бы вера была, и сила будет, солнце встанет. Тогда-то ответит земля на крики вещих птиц…